В те дикие, кажущиеся теперь далекими девяностые годы дым нашего нового отечества напоминал едкий стелящийся дымок на пожарище, а еще больше - вонючий дым горящей свалки. Но это все метафоры, которые приходят на ум теперь, а тогда, возвращаясь домой, мы, не всегда отдавая себе в этом отчет, просто чувствовали гнилостный запашок всеобщей разрухи и запустения. Империя развалилась и наступали окаянные дни.

- Вот ты пишешь там что-то, Генри, - сказал как-то мне Йоська, - Назвать надо «Окаянные дни».

- У Бунина уже есть такое название.

- Так то у Бунина, ты же не Бунин.

Я соглашался.

 

Гришка Галл перемены приветствовал.

- Ты что, по партсобранию скучаешь? – спрашивал он Йоську. Йоська как офицер был членом партии, в отличие от нас с Гришкой, как говорил Гришка, беспартийных по определению.

- Вот из-за таких, как ты.., - кипел Йоська и начинался спор, иногда переходящий в ссору, правда, редко.

 

У меня же определенного мнения по поводу грянувших перемен не было - не нравилось мне то, что наступило, но и Империей я был сыт по горло, и почему-то особенно злило меня полное отсутствие у тогдашней власти чувства юмора, впрочем, теперь я понимаю, что и у нынешней с этим проблемы. Запомнился мне один случай.

 

Генсеком тогда только стал Константин Устинович Черненко – личность бледная, по слухам бывший брежневский шофер. Из-за этого и отчасти из-за подписи – говорили, что подписывался он К. У. Чер., – приятели мои - московские острословы прозвали его кучером. Придя к власти, «кучер» стал придумывать какое-нибудь дополнительное занятие для советских людей. Задача была сложная – до него предыдущие генсеки уже, казалось, все расхватали: и разведение кукурузы за полярным кругом, и изменение течения рек, и искусственные моря. Думали его референты, думали и придумали – мелиорацию: чтобы советский народ не бездельничал, надо ему дополнительно поручить что-нибудь осушать.

 

Я тогда работал в одном НИИ в отделе информации, и собрали нас на собрание по поводу новых решений партии о всеобщей мелиорации. Выступил парторг и сказал, что отдел тоже должен внести свой вклад в общее дело, и спросил, есть ли в связи с этим какие-либо предложения. Я сдуру высунулся и предложил общими усилиями осушить огромную лужу перед проходной – лужа была глубокая и перманентная, не высыхала даже летом. Народ мое предложение одобрил общим смехом. Не смеялся один парторг, а потом меня вызвали в партком и указали на вредный и даже антисоветский характер моего поведения.

 

Ничему это меня не научило, и опять я шутил ни к месту, и был у партийцев в черном списке. Впрочем, и теперь я наверняка был бы у власти в черных списках, но теперешняя власть на таких, как я, интеллигентов просто внимания не обращает, и слава богу. Кстати, парторг наш тогдашний, Брехов теперь в народных депутатах, так что власть по сути та же. Но это так – присказка, рассказ не об этом, рассказ об окаянном времени.

 

Как уже говорилось, служили мы, то есть Йоська, Гришка Галл и я, в эти окаянные времена в Стамбуле синхронными переводчиками на регулярных семинарах, где высоколобые европейские недоумки учили наших бывших сограждан демократии. Семинары проводились раз в две недели, и в перерывах мы возвращались домой, и уже само наше возвращение достойно отдельной саги, потому что были это не перелеты из одного географического пункта в другой, а были это космические полеты из Стамбула на другую планету и обратно в советском челноке АН-24.

 

Контраст ощущался уже в аэропорту. Турки по какой-то причине – одни говорили, из-за шума наших самолетов, другие – из-за вони нашего топлива, а я думаю, просто из «большой любви» к советским людям, хоть и бывшим, - принимали самолеты с развалин Империи не в международном аэропорту, сияющем чистотой стекол и пластика и блеском надраенного металла, а в так называемом Терминале Б – громадном пустом сарае без лавок, стульев или каких-либо других сидячих мест, заполненном под завязку бывшими советскими инженерами, учителями и научными сотрудниками, ставшими теперь мелкими торговцами, коробейниками, офенями, но у каждого времени свой язык, и назывались они тогда «челноками», и перевозили их на родную планету советские шатлы АН-24.

 

Контраст шибал в нос уже при входе в Терминал Б – огромная стоячая толпа дышала потом, перегаром, дезодорантами, шибал он не только в нос, но и в уши – над толпой висел плотный мат, прерываемый изредка хоровыми советскими песнями и неразборчивой скороговоркой объявлений – мы гадали, на каком языке объявляют и даже спорили: Йоська говорил, на английском, я склонялся к турецкому, потом Галл свел знакомство с одним азербайджанцем из служащих Терминала и оказалось, на русском.

 

Контраст еще какое-то недолгое время ощущался и в самолете, еще не забылись роскошные стамбульские магазины, ароматная прохлада наших гостиничных номеров, уют маленьких кофеен, но уже борясь с отрыжкой после «легкого завтрака, который предложит вам наша авиакомпания», и сбрасывая с плеча тяжелую голову заснувшего на нем пьяного соотечественника, ты осознавал, что ты дома и чужая планета, скорее всего, тебе просто приснилась. Окончательное пробуждение наступало на таможне, где исходящий злобой и собственной значимостью чин говорил: - Добро пожаловать! Предъявите багаж для досмотра.

- Родина – ты уродина, - пел в то время Шевчук.

 

А в остальном, прекрасная маркиза, на родине было хорошо – семьи принимали нас с почтением как редких в то время кормильцев, друзья тоже с удовольствием слушали наши рассказы о зарубежной жизни и выпивка на родине была родная, с обильной закуской – это тебе не «уыпьем уиски» в аптекарских дозах и, в лучшем случае, с орешками. А родной язык вокруг! Только проведя в иной стране большое время и поговорив долго на чужих наречиях, начинаешь понимать, насколько важен для тебя родной язык, насколько нужен он для душевного равновесия.

 

В общем, на родине было хорошо и находились мы вначале после приезда в благодушном настроении, забывая, что стоят у нас на дворе окаянные времена. Но забыть нам не давали.

 

В тот раз вскоре после приезда мне позвонил Йоська. Мы недавно расстались, в Стамбуле из-за вынужденного тесного общения изрядно друг другу надоели, поэтому звонка я не ожидал и насторожился сразу.

- Привет, - сказал Йоська, - Что нового?

- Да, ничего, - ответил я, - Мы же вчера только расстались, что за это время могло случится?

- Позавчера, - уточнил Йоська, - а случиться может многое, вот у Гришки, например, случилось, но это лучше не по телефону, - и мы договорились о срочной встрече.

 

Встретились мы в одном кафе в центре, где еще сохранились некоторые старые традиции, кофе, например, можно было двойной заказать, и назывался он просто «кофе», а не «капучино» какой-нибудь или «эспрессо», и по нормальной кофейной цене, а не по базарной цене почти что килограмма мяса, как сейчас. Ходили в это кафе «осколки» Империи, выброшенные на обочину жизни окаянными для них временами – бородатые, нищие и растерянные: свобода, которую они так ждали и так вначале горячо приветствовали, оказалась не для них.

 

Я пришел немного раньше, заказал кофе и стал разглядывать посетителей. Знакомых среди них не было, но вот что интересно, все они казались мне знакомыми – это было мое племя, мой этнос, люди, говорящие на моем языке, и я радовался узнаванию, как, наверное, какой-нибудь бушмен, украдкой пробираясь по враждебной саванне, радуется, добравшись до своего племени. Тут эти мои размышления прервал появившийся в кафе Йоська.

 

Этот явно был из другого племени – элегантный костюм с подобранным в тон галстуком, решительный вид и походка – все в нем отличалось от собравшейся в кафе публики и, если бы я его не знал, то подумал бы, что он из новых хозяев жизни. Так, наверное, думали и посетители кафе, но я-то знал, что для Йоськи тоже наступили окаянные времена. Я заказал ему кофе у ленивой и по-советски еще сварливо покровительственной официантки, и, пока она кофе не принесла и не удалилась, мы с Йоськой молча курили.

 

- Влип Галл, - наконец сказал он, отхлебнув кофе, - надо что-то делать, - и, понизив свой командирский голос до внушительного шепота, рассказал Гришкину историю.

 

Оказалось, накануне вечером Гришка перебрал по случаю возвращения в родные Палестины. Пил он, как всегда, со своим приятелем-журналистом по прозвищу Шлепнога, пил в разных местах и в одном из этих мест забыл свою маленькую такую сумочку, модную в то время, по-моему «борсеткой» называлась, что бы это не значило. Денег в этой сумочке было мало, зато был в ней Гришкин загранпаспорт и поэтому Гришка утром забеспокоился и собирался, опохмелившись, ехать по разным местам искать пропавшую борсетку.

- Понимаешь, - прервал свой рассказ в этом месте Йоська, - я его спрашиваю, какого черта ты паспорт с собой таскал. И знаешь, что он ответил?

- Не знаю, - сказал я.

- Оказывается, они с Шлепногой поспорили, сколько голов у австрийского орла, и он взял паспорт, чтобы показать австрийскую визу. – Йоська покачал головой и замолчал, видимо, не находя слов от возмущения.

- Ну и…, - поторопил я Йоську, - Нашел он паспорт?

- Чего бы я тебе звонил, если бы нашел? – Йоська опять сделал длинную паузу и добавил свистящим шепотом, - Позвонили ему.

Я молча ждал продолжения.

- Позвонили и сказали, что паспорт у них, - продолжил Йоська, - и что, если он хочет его получить, пускай приносит тысячу долларов.

После этих слов мы оба, как по команде, закурили. Тысяча долларов была по тем временам сумма огромная, особенно, для таких, как мы.

- А кто они, ну, эти, которые звонили? - наконец спросил я, сам тут же удивившись наивности своего вопроса.

Йоська посмотрел на меня, как на недоумка – надо признать, заслуженно – и ответил: - Бандиты, а ты думал кто?

- Да нет, - поспешил я исправить свою оплошность, - я в том смысле, как они назвались и что сказали.

- Никак не назвались, - Йоська потушил сигарету в жестянке, служившей в этом заведении пепельницей, - назначили встречу – сегодня в девять вечера.

- Где? – спросил я.

- Да, в плохом месте, - ответил Йоська, - на Выставке, у закрытых ресторанов – помнишь, там два ресторана было один против другого, «Лето», кажется, и «Осень». – Он имел в виду Выставку передового опыта – обширную зеленую территорию на окраине города – тогда остался еще передовой опыт, по крайней мере, власти так считали.

- Вроде, «Весна» и «Осень» назывались рестораны, - уточнил я, опять удивившись, мягко говоря, несвоевременности своего уточнения – что-то очень активно я исполнял сегодня роль идиота.

- Какая разница, - как и следовало ожидать, раздраженно прореагировал Йоська, - место там глухое, сразу за ресторанами лес и в девять там ни одной души не будет.

- И что будем делать? – спросил я.

Йоська оглянулся вокруг, убедился, что нас никто не слышит и сказал громким шепотом: - Надо оружие – пистолет или лучше автомат.

- Ну, это к тебе, - сказал я, - Откуда у меня пистолет или, - тут я хихикнул, представив себя с автоматом, - автомат?

- Да я хотел взять табельный у Валеры, - согласился со мной Йоська, - но ты же знаешь этих вояк дубоватых – уперся и ни в какую – под трибунал, говорит, попаду. Какой сейчас трибунал, скажи?! – Валера был родственником Йоськи, офицером в местной армии.

- Все зависит от отношений у него в части, - сказал я, по-моему, мудро.

- Вот-вот, враг у него там в Особом отделе, - горячо поддержал меня Йоська, а я мысленно восхитился своей мудростью – все-таки хоть какая-то компенсация за ранее проявленное слабоумие.

- А что ты собирался с пистолетом делать? – спросил я, - Эти ж бандиты тоже небось не с голыми руками на встречу придут.

- Едва ли они будут с оружием, - возразил Йоська, - Скорее, это шпана какая-нибудь мелкая. С пистолетом, а еще лучше с автоматом, - видно, возлагал он на автомат большие надежды, - можно будет заставить их отдать паспорт, – и опять спросил, - А ты точно оружие достать не можешь, у тебя же были какие-то бандиты знакомые?

- Сомневаюсь, что у моих знакомых бандитов оружие есть, нож – еще куда ни шло, а пистолет, - ответил я Йоське и засмеялся, - а тем более автомат.

 

Бандиты мои знакомые были бандитами, так сказать, для меня условными – просто я знал, что оба они: и Комбат, и Генерал когда-то сидели в тюрьме, а вот за что, я не знал, и знаком я с ними был совсем не по их бандитским делам, а по литературному кружку при районном Доме культуры, который я – грешен - в свое время вел. Генерал, помню, писал стихи сентиментальные, про старушку-мать и подругу изменщицу, а Комбат – рассказы, хорошие рассказы, жесткие – сейчас бы они очень ко двору пришлись. Оба бандита меня страшно уважали за то, что парочка моих рассказов была тогда опубликована, считали писателем, но где они сейчас и что с ними стало, я не знал.

 

- Я не знаю, где сейчас мои бандиты и что с ними сталось, - сказал я Йоське, он покачал головой и опять повторил, как заклинание: - Надо оружие – пистолет или лучше автомат, - и мы замолчали.

 

Я опять закурил и стал смотреть на публику в кафе, на тех самых отверженных общества потребления, к которым я испытывал почти родственные чувства, и тут открылась дверь и в кафе вошли двое хозяев новой жизни: один из них был типичным уголовником с бычьей шеей и бритым черепом, он придержал ногой дверь и пропустил вперед своего спутника – молодого человека на вид лет восемнадцати – двадцати в дорогом темном костюме – Йоськин костюм бледнел по сравнению с этим шедевром какого-нибудь Версачи - и с золотой цепочкой на шее, видневшейся в расстегнутом вороте шелковой рубашки.

- Нет, это не Рио-де-Жанейро! - громко сказал молодой человек, окинув посетителей кафе презрительным взглядом, и вышел, кивком, как собаку, позвав за собой своего охранника – думаю, охранник это был. И тут, когда эта пара покинула заведение, меня осенило, - Я знаю, где достать пистолет, - сказал я Йоське, - автомат, не знаю, а пистолет точно.

- Где? – оживился Йоська.

- У Семена Петровича.

- А…, - сказал Йоська с сомнением в голосе, - У Семена Петровича…

- У него точно есть, - уверенно сказал я, отметая Йоськины сомнения, потому что у меня перед глазами стояла сцена, которую я не так давно, в прошлый свой приезд из Стамбула, видел в офисе Семена Петровича и которую вспомнил сейчас, увидев в кафе молодого бизнесмена с охранником. Сцена была такая.

 

Семен Петрович снимал помещение для офиса своей компании в здании одного научного института, но после переезда туда все переоборудовал, и куда делись убогие темные закутки, в которых занимались своими научными изысканиями сотрудники института – все перегородки были убраны, стены перекрашены и получился огромный светлый зал, разделенный прозрачными перегородками на отдельные кабинеты и комнаты для переговоров. Из мрачного советского коридора, избежавшего преобразований и навечно принадлежавшего угрюмому веку двадцатому, посетитель попадал сразу в третье тысячелетие оптимизма и деловой активности, где рассеянным и неопрятным научными сотрудникам места не было и где все принадлежало молодым, элегантным и деловитым бизнесменам новой формации. Эти молодые, элегантные и деловитые и сидели в кабинетах и комнатах переговоров, когда я туда пришел, сидели по случаю жары без пиджаков и почти у всех элегантные итальянские рубашки перекрещивали ремни от висевшей подмышкой кобуры с пистолетом.

 

Йоська страшно оживился, когда я описал ему эту сцену, и заторопился уходить.

- Надо спешить, - сказал он, нервно закуривая, - пистолет еще попробовать где-то надо, - и спросил, - Думаешь, Семен даст пистолет?

- Тебе должен дать, - ответил я, - ты же профессиональный военный, знаешь, как с оружием обращаться.

- Ну да, - подтвердил он и опять задал вопрос, - А откуда у них пистолеты? В Союзе знаешь, как с этим строго было.

- Семен Петрович человек не простой, - я решил ограничиться этим уклончивым ответом, и Йоську он, похоже, устроил.

Я позвонил и мы поехали в офис, по дороге почти все время молчали, и я думал о том, какой непростой человек Семен Петрович.

 

Вот некоторые считают, что миллионер – это человек, который любит деньги, копит их и приумножает. Я думаю, что это не так, я думаю, что миллионер – это игрок и деньги для него, как фантики в игре и цену имеют для него только как средство получить новые фантики, а как деньги в нашем, не миллионерском понимании цены не имеют никакой. Я знаю только одного миллионера - Семена Петровича и он именно такой.

 

Бывает, живет какой-нибудь учитель, тянет свою учительскую лямку, детей ненавидит, свой предмет тоже, и тут вдруг – война. И оказывается, что война – это то дело, для которого этот учитель был создан, и становится он сразу героем или знаменитым полководцем, а не будь войны, так бы он и прожил свою несчастную учительскую жизнь тускло и бессмысленно.

 

Семен Петрович был врачом, нельзя сказать, чтобы плохим, просто таким, как и тысячи других и таким бы и остался, если бы не пришли окаянные дни и не открылось широкое поле для его настоящего таланта – делать деньги из ничего. И он стал их делать, покупал на них заводы, больницы и самолеты и тут же их продавал, чтобы делать новые деньги и покупать новые заводы, самолеты и так далее, и снова их продавать.

 

Как-то мы были с ним в Голландии – он часто брал меня с собой за границы, причем не известно, с какой целью – по-английски он и сам говорил пристойно, видно, нужен ему был восхищенный и дружески расположенный к нему свидетель его финансовых подвигов, а я эту роль играл с удовольствием – пришел тогда он ко мне в номер в Роттердаме и говорит:

- Нужно срочно достать пять миллионов.

- У меня десять долларов, - ответил я – мы на следующий день домой собирались.

- У меня у самого пять, а нужно пять миллионов, - продолжал он, - и за гостиницу нам заплатить нечем.

- Что же делать? – засуетился я.

- В Бельгию поедем, - ответил Семен Петрович, - есть там у меня один, не знаю, как его назвать, он должен дать.

- Как в Бельгию?! – продолжал я суетиться, - А как же виза? А с гостиницей как?

- Собирайтесь, - сказал он, - Вещи здесь оставьте – потом заберем. И визы никакие не нужны – здесь у этих недоумков свобода, когда-нибудь доиграются.

 

Это было первое из двух пророческих высказываний Семена Петровича в тот день. Второе он произнес в такси.

- Брюссель, - сказал он шоферу.

Шофер вопросительно на него взглянул и переспросил по-английски: - Brussels?

- Брюссель, Брюссель, - повторил Семен Петрович, - и сказал мне, - Пусть привыкают – скоро наших здесь будет больше, чем ихних.

 

И приехали мы в Бельгию, в какой-то пригород Брюсселя, и вышел этот, которого Семен Петрович не знал, как назвать – европеец внушительного и лощеного облика, и заплатил за такси, а потом, очевидно, дал искомые пять миллионов, потому что вылетели мы домой уже из Брюсселя, а перед этим по предложению Семена Петровича забежали в казино, где я проиграл последние десять долларов, а Семен Петрович на свои пять выиграл двести и угостил меня перед отлетом замечательным обедом с устрицами. Как память об этом европейском приключении у меня на чемодане, когда его мне прислали где-то через месяц, оказалась пломба с печатью полиции Королевства Нидерланды и надписью «Rijkspolitie». Я ее с гордостью демонстрировал знакомым, а потом она где-то потерялась.

 

Непростой человек Семен Петрович был внешне человеком очень ординарным, я бы даже сказал, заурядным. В своих сильных очках, с уютной лысинкой и добродушной улыбкой был он похож на доброго домашнего доктора, такого себе Айболита, всегда готового развеселить козой капризного ребенка и выписать негорькое лекарство от всех недугов. Его окружение – элегантные бывшие комсомольцы с глазами оценщиков из ломбарда и явные бандиты с золотыми фиксами и тюремными наколками, так не похожие на своего лидера, тем не менее, очень его уважали и подчинялись ему беспрекословно.

 

Семен Петрович встретил нас с Йоськой радушно, порывался угостить виски, а когда мы отказались, поил кофе. Просьба наша его не удивила – он только спросил, какой модели нужен пистолет. Йоська сказал, что надо посмотреть, и появился Мухаммед – детина под два метра в дорогом костюме, который мало что изменял в его облике – и в этом костюме выглядел он типичным абреком, который где-то там ползет на берег и точит свой кинжал. Абрек Мухаммед увел Йоську куда-то в глубины офиса, где они долго отсутствовали, а когда появились, Йоська многозначительно похлопал по своей сумке и подмигнул мне. Мы многословно поблагодарили Семена Петровича, пообещали вернуть одолженное, как только уладим дело, скорее всего, завтра утром, в целости и сохранности.

- Не торопитесь, - сказал Семен Петрович, - у нас их много, - и подмигнул Мухаммеду. Тот изобразил улыбку, став еще сильнее похожим на абрека, и мы покинули гостеприимные пределы офиса Семена Петровича.

 

- Ты понял?! - сказал мне на лестнице Йоська, - Он так и не спросил, зачем нам нужен пистолет – тот еще жук. У тебя тоже не спрашивал?

- Нет, - ответил я – меня и самого это немного удивило.

- Шифруется, - безапелляционно заявил Йоська.

Я не совсем понял, что он имел в виду, но уточнять не стал, и мы поехали к Гришке готовиться к операции.

 

Нам открыла Гришкина жена, посмотрела на нас без особой радости и сказала, что уходит на работу. Наши жены – инженеры, врачи, учителя - несчастные советские трудоголики продолжали упорно ходить на работу, несмотря на то, что зарплату им давно не платили. Сейчас таких нет. Но это так, кстати.

 

Гришка лежал на диване и смотрел по телевизору футбол. На животе у него устроился его любимец – черный кот Лева, зверюга весом килограмм десять, не меньше. Был Гришка на удивление трезв и сосредоточен, и приветствовал нас сдержанно. Лева же, увидев нас, раздраженно мяукнул и несколько раз ударил хвостом – гостей он не любил – при гостях хозяин уделял ему меньше внимания. Но Гришка истолковал нам его поведение иначе.

- Видишь, - сказал он Йоське, - Спартак опять проигрывает – Лева недоволен, он за Спартак болеет.

Йоська неопределенно хмыкнул, сел на стул и стал смотреть на экран. Скоро они с Гришкой заговорили о футболе, а я пошел к балкону покурить – футбол я не люблю, а говорить о делах нельзя было, пока не ушла Гришкина жена.

- Ну что, сколько голов у австрийского орла? – поинтересовался я на ходу у Гришки.

- Черт его знает, - ответил Гришка, - мы не успели посмотреть.

- Дорого тебе этот орел обойдется, - сказал Йоська, но Гришка ему не ответил, только многозначительно посмотрел на дверь в соседнюю комнату, где собиралась на работу его жена.

 

Гришкин балкон выходил прямо на японское посольство, и это соседство Гришку почему-то очень раздражало. Особенно был он возмущен после того, как во время какого-то ответственного приема в посольстве, к нему на балкон посадили снайпера.

- Представляешь, - негодовал он, - мужик на балконе пять часов сидел, а нам в это время ни уйти, ни штаны снять, и Лева очень волновался, и правильно. Этот жлоб с ружьем даже на Леву прикладом замахнулся, когда кот на законных основаниях хотел выйти на свой балкон подышать. Я тогда сказал, что ему его оптический прицел в горло забью, если он кота обидит. А он свое талдычит: «Государственная безопасность, государственная безопасность. Вы как гражданин.» А кот тут причем? Кот-то не гражданин.

 

После этого случая Гришка стал вынашивать планы мести. Например, думал он – и этот способ вначале казался ему самым действенным - выйти на балкон и показать японскому послу голую задницу. После этого, по Гришкиным расчетам, посол, не вынеся позора, должен будет сделать харакири. Правда, потом Гришка от этого плана отказался.

- Чтоб он харакири себе сделал, он самураем должен быть, - говорил он, - а я этого посла видел недавно – такой же самурай, как я Римский папа.

Я посмотрел на окна посольства – они все были закрыты жалюзи и, соответственно, ни посла, ни кого-нибудь другого за ними было не разглядеть, и я вернулся в комнату.

 

Гришкина жена, очевидно, уже ушла, потому что Йоська демонстрировал пистолет.

- Смотри, - сказал он, когда я появился, - Макаров. Красивое оружие. – он прицелился в кота, - Пиф-паф и нет кота.

Лева настороженно посмотрел на большой черный пистолет и фыркнул – видимо, ему не нравился запах оружейной смазки.

- Не пугай кота, - Галл не любил, когда трогали его любимца, - Бандитов будешь пугать. И вообще, спрячь лучше, а то не известно, может, японцы мою квартиру какими-нибудь приборами просматривают.

Йоська положил пистолет назад в сумку и мы начали обсуждать сценарий встречи с бандитами. Оказалось, Галл подготовился серьезно.

- С ними на фене надо говорить, - заявил он, - тогда уважать будут, - и продемонстрировал книгу, которую специально взял у приятеля своего журналиста Шлепноги. Книга называлась «Русская феня» и выражения в ней были очень любопытные, но, к сожалению, мало подходящие для наших целей. Наконец, выбрали для Гришки текст.

- Ты запиши и выучи, - приказал Йоська, и я начал диктовать, - Братан, отдай ксиву, западло у меня ксиву забирать – она мне для дела нужна, в Стамбул ездить – там большие люди завязаны.

- «Западло» как пишется? – спросил Гришка.

- Вместе, это наречие, - ответил я, а Йоська сказал, - Какая разница! Ты что, диктант пишешь?! – и мудро предложил назвать какие-нибудь имена и клички «больших людей» – Вот твоих бандитов как звали, Генри? – спросил он меня.

- Алик Генерал и Комбат, Леня, кажется.

- Вот их и назовем.

Я не возражал. Немного поработали над редактурой и в итоге окончательный вариант получился такой:

- Братан, западло у меня ксиву забирать – она мне нужна в Стамбул ездить – там большие люди завязаны, Алик Генерал и Комбат Леха, - Леню забраковали как недостаточно бандитское имя.

 

После этого стали разрабатывать сценарий.

- Вы с Генри подходите первыми и начинаете диалог, - сказал Йоська, - я держусь позади и в случае чего оказываю вам моральную и, если надо, огневую поддержку. – он похлопал по сумке, в которой был пистолет, - Согласны?

Возражений с нашей стороны не было и мы решили разойтись по домам и встретиться в восемь вечера на Выставке, чтобы посмотреть место и еще раз все обсудить.

- Пистолет проверять не будешь? – спросил я Йоську, когда мы вышли из квартиры Галла.

- Не буду, - ответил он, - Мухаммед сказал, что все в порядке – смазан и патроны есть, две обоймы, - и продолжил, - И вообще, лучше без стрельбы обойтись, отдать Семену все в целости, с патронами, а то этот Мухаммед – бандит еще тот.

Я промолчал и мысленно разделил его опасения по поводу Мухаммеда, хотя были эти опасения смутными, да и у Йоськи, наверное, тоже.

 

На встречу на Выставке передового опыта все пришли вовремя, даже Гришка не опоздал. От Гришки немного попахивало спиртным, но в меру, так что даже Йоська по этому поводу ничего не сказал, и мы пошли на рекогносцировку.

 

Выставка, хотя и называлась еще по инерции Выставкой передового опыта, давно уже таковой не была, да и выставкой ее тоже теперь можно было назвать лишь условно – павильоны стояли запертые, во многих были выбиты стекла. Был это теперь просто большой лесопарк, и вечером в нем, естественно, никого не было, и освещение тоже было только у самого входа – пара фонарей и все. Около ресторанов, куда мы пришли на рекогносцировку, ни людей, ни света не было. Рестораны – двухэтажные здания с балконами – стояли заколоченные и мы с трудом разобрали названия: «Весна» и «Осень» - я оказался прав со своим идиотским замечанием.

 

Покрутились мы на площадке около ресторанов, ничего интересного не заметили, и пристроились на сломанной скамейке покурить.

- Может, тебе на балкон ресторана залезть и оттуда угрожать пистолетом? – предложил Гришка Йоське.

- Совсем ты из ума выжил, - презрительно бросил Йоська, - фильмов бандитских насмотрелся. Как я туда залезу и, главное, зачем – это же пистолет, а не снайперская винтовка?

- Это я так, для разговору, - смутился Гришка.

 

После этого мы уже молча сидели в ожидании урочного часа и, когда время приблизилось к девяти, в кустах, окружавших площадку, послышался шорох. Мы вскочили со скамейки и уставились на кусты, Йоська запустил руку в сумку, прошептал: - Они. Действуем по плану, - и, пятясь, медленно отступил на несколько шагов, не вынимая руки из сумки.

 

В кустах шелестело довольно долго и все это время мы смотрели туда, как зачарованные. Наконец, кусты раздвинулись и оттуда вышла такая себе старушка, классический «божий одуванчик» в косынке в горошек и с суковатой палкой в руке. Мы с Галлом растерянно переглянулись, а потом опять стали пялиться на кусты, ожидая, что оттуда появится кто-то еще. Прошло время, но никто, кроме старушки, не появился.

- Доброго вечера, сынки, - пролепетала между тем старушка, доковыляв до нашей позиции, - это вы паспорт потеряли?

Тут Галл, видимо, под влиянием стресса неожиданно выдал заготовленный текст.

- Западло, братан, у меня ксиву забирать, – крикнул он старушке дрожащим голосом, - она мне нужна в Стамбул ездить – там большие люди завязаны, Алик Генерал и Леха Комбриг, - и растерянно уставился на меня, ожидая поддержки.

- Комбат, а не Комбриг, - уточнил я, который уже раз за этот день удивившись собственному идиотизму. Галл не успел никак прореагировать на мое уточнение – в диалог опять вступила старушка.

- Ты прости, сынок, - прошепелявила она, - это все дед мой, алкаш старый. Сантаж, говорит, устроим. Тысячу за паспорт дадут. Корову купим. Это все старый мой со своими дружками-алкашами. У, змей! – она погрозила воображаемому деду палкой, порылась в своих юбках и протянула нам Гришкину борсетку. – Вот, сумка твоя, сынок.

- Спасибо, - сказал Гришка, взял борсетку и стал в ней рыться, - Паспорта нет, - пробормотал он, растерянно посмотрел на меня, потом спросил старушку, - А паспорт где?

- У деда паспорт, сынок, - смутилась старушка, - он дома пьяный валяется, паспорт мне не отдает – тут недалеко – мы тут в лесу живем, - она показала палкой куда-то за рестораны, где за забором начинался примыкающий к выставке лес.

- Денег у нас нет, - сказал я твердо и мысленно себя похвалил – наконец-то моя реплика оказалась кстати.

- Не надо денег, сынки, - еще больше смутилась старушка, - и так старый деньги, что в сумочке были, пропил, вы уж простите. Вы заберите у него паспорт, у дурака старого.

Тут к нам подошел, покинув наконец свой пост, Йоська.

- Надо поговорить, - сказал он, - отойдем, - и продолжил шепотом, когда мы немного отошли от старушки, - Это западня. Бабку специально прислали.

- Так что, не ходить к ней? А паспорт? – спросил Галл.

- Да нет, пойти надо, - ответил Йоська, - только идем осторожно, сохраняя дистанцию. Может быть засада по дороге – они думают, что мы деньги принесли. Ты идешь первым, - приказал он Галлу, - за тобой в нескольких шагах – Генри, а я прикрываю тыл.

 

Так мы и пошли за старушкой, соблюдая дистанцию, по лесной тропинке, спотыкаясь и чертыхаясь. Старушка по дороге поведала некоторые подробности грехопадения своего деда. Оказалось, что служил он ночным сторожем в том кафе, где Галл забыл сумку, и нашел сумку под столом во время дежурства, в сумке был Гришкин телефон, и тогда, по словам старушки, деда и попутал бес.

- Это Васька его подговорил, дружок его, тоже алкаш старый, - сокрушалась старушка.

 

Лес закончился и мы вышли на широкую поляну, полого спускающуюся к недалекому озеру.

- Вон там наш дом, коло озера, - сказала старушка, борясь с одышкой, - и показала рукой вниз, туда, где виднелись какие-то огни.

Мы не успели ничего ей ответить – Йоська одним прыжком преодолел разделяющую нас дистанцию, схватил меня за руку, прошипел громким шепотом: - Ложись! Вот они. – и уже опустившись на землю и выхватив пистолет, крикнул Галлу – Ложись! Бандиты! - Гришка в недоумении потоптался на месте, неуверенно присел на корточки, потом также неуверенно лег на землю. Над нами, опершись на палку, возвышалась старушка.

 

На поляне было намного светлее, чем в лесу, да и глаза уже привыкли к темноте, поэтому можно было легко различить двигающиеся по склону короткими перебежками темные согнувшиеся фигуры. Фигур этих было пять или шесть. Мы лежали, следя за фигурами и изредка шепотом призывая лечь старушку, которая призывам не внимала, тяжело дышала и время от времени повторяла: - Вы что, сынки? Вы что это, а?

Вокруг было тихо, слышно было только прерывистое дыхание старушки и глухой топот перебегающих от куста к кусту черных согбенных фигур. Тут Йоська и выстрелил в первый раз.

В тишине выстрел показался мне оглушительно громким, в плечо ударила горячая гильза, потом Йоська выстрелил еще раз и все смешалось: визжала старушка, с неожиданной прытью улепетывая вниз по склону, кричал что-то, вскочив на ноги, Гришка Галл, истерически залаяли собаки в домах у озера, в лесу как будто кто-то завизжал или заблеял.

- Бежим! – крикнул Йоська, вскочил и, выстрелив еще раз, помчался вниз. Мы с Гришкой побежали за ним, обогнали старушку и пришли в себя только у озера. Тяжело дыша, мы растерянно смотрели друг на друга. Наконец Йоська, спрятав пистолет в сумку, сказал: - Все. Кажись, оторвались.

- Кто это был? – спросил я.

- Бандиты, кто же еще, завела нас бабка в западню, - твердо заявил Йоська, помолчал и добавил уже не так твердо – Наверняка бандиты – я ствол заметил.

- А я рога заметил, - сказал Гришка, - козы это были. Плакал мой паспорт, - сплюнул на землю и выругался.

- Ты тоже считаешь, что это были козы? – спросил меня Йоська и, хотя звучал его голос сурово, чувствовалась в нем просьба о поддержке.

- Трудно сказать, может, и бандиты, - ответил я.

 

Молча и без происшествий дошли мы до автобусной остановки и разъехались по домам. Пистолет мы тоже сдали без осложнений.

- Сколько замочил? – спросил Йоську Мухаммед. Йоська улыбнулся в ответ кривой мужественной улыбкой бывалого киллера. А с паспортом Гришке Семен Петрович помог – был у него купленный чиновник, который загранпаспорта за один день делал, если надо.

 

- Выиграл я пари у Шлепноги, - сказал мне Гришка в самолете,– Две головы оказалось у австрийского орла. Только без паспорта доказать было сложно – пришлось в энциклопедии искать. Заслуженный советский шатл АН-24 вез нас обратно на планету Стамбул.