… А не слыхал ли ты кум прелюбопытную историю, которая произошла с паном Левским в прошлом годе как раз на Покрова? Нет? Хе-хе, так тож послушай. А перед тем, плесника в чарку, что-то горлом запершило. Теперь оборотись, любый кум, в слух…

 

Да будет тебе ведомо, любезный кум, в местах тех издавна дива творились. Еще с Олеговых времен. В верстах сорока от Коростеня, как раз неподалеку от маетка пана Будька, даруй боже этому человеку добрых годов сто, купил пан Левский земельку. Гарная земелька то была, дюже гарная. И тебе лес, что дерева, что зверья всякого видимо не видимо. Луга… По чести сказать, сам бы ту траву ел. Опять же, Уж по тем лугам к Днепру извивается. Хуторки где ни где разбросаны. Душ, эдак с тыши полторы будет. На хуторе Малый Кут усадьба. Прежние то хозяева все в столицах да по заграницах, а пан Левский не из таковых. Подрядчика нанял, а тот уж и расстарался. Дом новехонький, как новая свитка, и гарный и удобный. В Киеве таких поди поищи. Хочь балы какие, хочь ассамблеи, провсе годится. Сад выправил. Егерей навез, охота пошла. Любо дорого. Стали к пану Левскому со всей волости господа съезжаться. Вот приедут, подивятся на тамошнюю красоту, пощелкают языками, а потом и скажут, мол, все хорошо у тебя, вельможный пан Левский,

а что анжинера, или архитектора какого, то по этой части редко супротив тебя сыскать можно. Вот разве что сесть на что путное, так и нетути. Охота, скажем наливочки испить, али чего еще, под рябчика или щучку, а что и в картинки побаловаться, опять же, так говорят. Потому конфузия и получается – мебеля все старые, от прежнего барина купленные. Которая шкапа шаткая, которую шашень побил, неудобство, одним словом, гостям и выходит. Пан Левский и отвечает, - за то примите мои пардоны, однако сговоримся так, приезжайте ка вы господа, через месячишко, там и посмотрим. Об заклад не бились. Человек был один у того пана, так уж тот и расстарался.

Вот проходит месяц. Снежком первым уж дороги припорошило. Едут по первоснегу гостечки. А пан Левский с умыслом делал. Оповестил всех, мол бал с фейерверком, о, устраивает, ну, и конечно, с женами, а кто и с домашними на угощеньице милости пожаловать.

Значит, это, ходят гости, на что не посмотрят – чудеса. Сколько деньжищ, ай-яй-яй, потратился. На стенах шелк таитинский, парча бухтаярская. Сядет кто – пан-бархат. Ну, господин Левский, ну, чертушка, ловок! Когда смог суметь? А пан Левский во фраке, ус подкручивает, дамочкам уважение строит, шампанское вино, дорогущее, сам в бокалы флоренские наливает. Персона! Вот ходят панычи из кабинеты в кабинету, диковинки разглядывают. Где ларец слоновой кости, резной узорчатый, где чудную ковдру во всю стену расписную (габален, чи черте как, зовется, ага) высматривают, а вдругорядь и саблю шляхетскую возьмут, драгоценную, с каменьями корундовыми. Словом, всем, шельма, обошел. А уж что мебеля, так про них и не вспоминали вовсе. А пан Левский не забывает, - не изволите ли присесть в картишки, вот и столик малахитовый имеется, а в креслице дамам не угодно? Дак нам, говорят, на такую красоту и присесть боязно. А самим, значить и крыть не чем. Вот и давай, кто коньком арабским, кто овсом отборным, а кто и дочкой-красавицей похваляться. Слово за слово. Винишко течет, мол и зачем вельможному пану самому быть. Такие богатства. Надо бы деток, на случай не равен час какой. И давай ему наперебой прожекты строить. Пан Левский только улыбается в усы. А его обхаживают, а его обхаживают. Говаривали, что сам Овручьский голова об этом деликатном предмете с паном Левским заговаривал. Да только напраслина все.

Вот отужинали гостечки, натанцевались и фейерверки отгорели. Далеко заполночь, стали гости по покоям расходиться. А посеред гостей был пан, бо дай, Черемисов, из кацапов. Поговаривали, что за кордоном обучался наукам всяким, но более всего преуспел в алхимии, а то и бог его знает в чем. В тот вечер был он с дочкой своей. Единственная у него, Ганнуся. Сам седой, с пышными вусами, нам нем и платье, говорили, из чудного материала сработано, вроде и не горит т не мокнет. Все он угрюмый такой. Люльку, знай, посасывает, ни на что не дивится, только плечами подергивает. Мол, знамо дело. А Ганнуся, вот душа ангельская, царствие ей небесное, что пташка по весне и щебечет, и смеется, ну чисто дитятко малое. Так вот, стали гости ко сну отходить. Палатей на всех хватало. А пан Левский важно так с челядью ходит, в опочивальни всех приглашают.

Вот и Ганну завели в опочивальню всю рожевым шелком отделанную. Любо дорого смотреть. У мебелей ножки гнутые, на французский манер, а посеред стены зеркало диковинной работы стоит, мастеров не здешних, как их там, виницинских, тьфу ты, запамятовал, венецианских, во как. Поперек сажени полторы будет, да вверх, маховых саженей две с полтиной. Как довезли, скумекать нихто не мог. Одна рама чего стоит.

Это, налейка кум полчарки, а то мочи говорить нету…То-то славно…Перекрестясь, далее слухай.

Черемисов этот пуще прежнего насупился, да как зыркнет на пана Левского. Не по доброму зыркнул. Пан Левский виду не дал, но на память положил. Славная, говорит гостям, эта работа. Так мол и так, в пяти слоях серебро по полю накатано. Ни тебе червоточинки какой, ни тебе бугорочка, точно лед на Уже в тихую погоду. Прошу панство полюбопытствовать. Вот, говорит, станьте здесь, а я со свечою в другой бок стану. Считайте отражения. И Ганночка промеж гостей стоит и отражения язычков пламени считает. Как вдруг, ей покажись, оттуда, из последнего то отражения нечто. Даже вскрикнула, сердешная с испугу. Дрожит небога, на грудь тяте бросается, а тот и заулыбался. Улыбается и по голове ее так гладит. Страшно мне тут, тятя, домой хочу. Нет, говорит, любезная моя Анна, должна ты эту ночь здесь провести, дабы не обидеть гостеприимство господина Левского, и так, галантно поклонился. Попрошу, говорит, звинения, господа, однако вещь эта мне знакома. И почем узнал? Стекло и впрямь венецианское, но мастера, его делавшие в немецкой земле проживают, в городе Гамбурге. Бывал я там и работой их немало дивился. Тут гости заинтересовались, расскажите нам, господин Черемисов, да раскажите. Сам пан Левский с просьбой обратился. А не поедает ли нам пан Черемисов, как так делано зеркало, что прямо диву даешься, смотрясь в него. И тогда глянул гость на пана Левского прямо, немигаючи. И смотрел он так долго, только желваками играл. У хозяина и кровь в жилах застыла. Глядит на него пан Левский, а у гостечка то глаза разные, один, значит, зеленоватый, что тебе стекло из под пляшки с горилкою, а второго как и не видать, только зрачок маковым зернышком чернеет. Извольте, панство, ответствует тот, секрет заключается в ртути, серебре и пыли лунного корунда. Этой самой пылью стекло полируется. Подробности я опускаю, дабы не утомлять слух, время позднее. По преданию, камень сей, найденный в полнолуние обладает чудесными свойствами и силой. Хотя, признаться, по моему разумению, сие сказки и не более, выдумки темных людей. А гости, мол, зачем вы так, мы люди провинциальные, нам очень но интересно послушать, пусть и сказки, отчего же вам не рассказать об них. Не досуг, говорит, господа, поздно уже, завтра же в путь поутру. Как ни будь, даст проведение. А Гана, так та пуще прежнего дрожит. За руку отца хватает, мол пусть хоть девица какая со мной останется. А пан Черемисов гостям откланиваясь, подает Ганне малюсенький пузыречек, а в пузыречке том ржавая жижа, навроде меду. Выпей, говорит, дитя мое, зараз и успокойся. А сам к пану Левскому подходит и ответствует, – выражаю мое почтение за лестный прием и угощение знатное и надежду имею, что дом сей столь безопасен, сколь и приятен. Доверяю Вам дочь мою единственную, ее покой. Сам же я, с Вашего, Пан Левский дозволения, рядом буду. Хвала Вседержителю. С тем из опочивальни и удалился.

А напоследок обернулся и, показалось пану Левскому, что мутным глазом подмигнул. Свят, свят, свят. Вот осталась панночка в опочивальне одна. Пузырек тот открыла да снадобье то и выпила. Легла в постель. Только чудится ей, что голос тихий такой, навроде ветра, шепчет, - не тревожься и не трепещи, полюбуйся, как лепо душеньке твоей кругом. А как само-то расцвела. Пуще прежнего. Поглядись в зеркало на себя. Встань, подойди.

Панночка с постели встает, а кругом будто снежинки летают, стылым потянуло.

И чем ближе к зеркалу панночка подходит, тем крепче холод. И будто кто смеется, так тихонечко, тихонечко, тонко, тонко. Да так тревожно и жутковато, прям мороз по коже. А панночка не замечает ничего вокруг, знай к зеркалу идет. И только подошла да глянула на зеркало, как увидела отца родного своего, будто он из другой комнаты на нее смотрит. Вовсе стекла нет. Говорит он Ганне, - иди ко мне, дочка моя, переступай и иди. Только панночка шажочек сделала, руку отцу протянула, как тат ухватил ее за руку и ну тянуть. Испугалась тут Ганна, ручонкой уперлась, только глядь, а и вовсе это не ее отец, а Вельзевул из преисподни, из пекла самого. Весь черный, шерсть клочьями висит, очи кроваво красные, из огненной пасти клыки окровавленные торчат. Страсть, свят, свят.

Очнулась тут Анна вконец, хотела руку выдернуть, не тут-то было. Гуд стоит, страх господен. Силится закричать, а не может. Чудище тащит Ганну, та уж из сил выбивается, и тут вырвался у ней из грудей крик, да такой, что оторопь во всех случилась. Тут пана Левского сон и оставил. В покои вбежал, видит, а уж Ганна вся в том зеркале, только рука бесчувственно из того зеркала торчит. Бросился он к зеркалу, ухватил за запястье и потянул на себя. Тут глядь, а чудище ему прямо в очи дивится. И говорит человечьим языком, - не забрать тебе от меня дочери моей. Долго я ждал, когда е невинная душа в мою вольется. Вот и дождался. Отпусти, добром прошу. А не то! Не из таких и пан Левский, которые девиц молоденьких дьяволу отдают. Потянул что сил, отчаянно, да и вместе с панночкой из зеркала того, треклятого и выпали.Раздался тут звериный рык, что стекла в шибках повылетали. Затем –стихло все. Смотрит, а зеркало то и на месте. И все бы ничего, да только рядом видит панночку, лежит ничком, в лице ни кровиночки. Правая рука, чуть выше кисти порезана, а из ранки той кровь идет не останавливается.

Стал рану заматывать, да только кровь все шибче текет. Зазвонил в колокольчик, на помощь позвал. Бросил мимо взгляд, на зеркало вроде как капли алые на нем застыли, кровь. Дотронулся, а это стекло. Чудеса.

Наклонился пан Левский над Ганой, лик ея рассмотрел. Хотел глаза отвесть, а не смог.

Уж больно хороша показалась Ганна пану Левскому, - быть бы тебе хозяйкой здесь, а тут беда такая. Послушал сердце- не бьется. Затужил тут пан Левский, - дьявол проклятущий,

загубил таки душеньку ангельскую. В одночасье дверь в отворилась и в опочивальне гости как все были, обнаружились. Слуги, опять же, со свечами, шум, гам. Дамы, как водится стали в обмороки поминутно падать, в истерики всякие. Вот. А как уездный жандармский пристав со стряпчим прокурора гостями приглашены были, то по должествованию, как положено, следствие по всей форме чинить стали. Пан Левский, известно, стал рассказывать о том, что видеть довелось, про чудо- зеркало, значить. Только веры не дали они словам его, - сомнительно, - говорят. – А нет ли тут умысла? Со всем, конечно, мы к Вам, пан Левский, уважением, однако странно все это. А он, мол, бог с Вами, господа. Я – дворянин и чести человек. Как Вы имели в мыслях супротив меня эдакое? Совиститесь, господа. Говорю Вам и крест кладу на образ девы святой – правда в зеркале оно кроется. Тут господа сомневаться стали. А как и вправду нечистого это рук дело, что тогда? Грех невинного овиноватить. Как вдруг, на пороге появляется пан Черемисов. Вот так дела. И как Анну то бездыханную увидел, значит, Черемисов, стал слезы лить, руки себе выкручивать. Причитает, - Ах, сгубил таки ты пан Левский дочь мою, Анну. Я рядом был и слышал, господа, что между этим господином и дочерью моей разговор состоялся нынче ночью. Потом, шум. По недугу своему принял снадобье расслабительное – мочи встать не было. Вот верьте, силился, а не мог. Я и вчера по вечеру раду себе дал, а не ухлестывает ли барин Левский за Анной моей. Неловко это как-то, знаете. Завыл, - Вот горе-то на старости лет приключилось. Над Анной склоняясь, троекратно в уста е поцеловал.

Позвольте, говорит, господа, тело дитятки моей забрать с собой немедля, дабы предать земле в поместье нашем в Смоленской губернии. Ну что ж, говорят пан пристав Лущак и пан стряпчий Порхоменко, криминала в просьбе Вашей, господин Черемисов нет. Просьба

Законная. Поезжайте, с богом, только одно, непременно подпишите собственноручно бумагу оную. И тогда, подивились сии досточтимые мужи, будто не пером, а щепотью провел пан Черемисов по бумаге, а напоследок глянул – будь-то, столбняк всех охватил.

Опомнились – а его самого и тела дочери его след уж простыл. Не видели, когда коней запрягали, когда повозка из маетка в путь наладилась, да и следов на свежем снегу не видать. По всему – нечистая сила.

А что пан Левский? Слово и дело. Суд скорый был. В кандалы заковали, как душегуба, да по этапу и пустили. Только, говорили, до самой каторги не добрался, болезный. В Оренбурге, дохтур один, не в себе его признал. В казенный лазарет вскорости и поместили. Все силился утекти, мол, знаю где дьявол невинные души прячет. Куда мол, входить надобно. Только разве ж утикешь? Эх!

Ну а в маетку том и по сей день никто не живет. Ни птица какая туда не залетает. Ни зверь какой – не забегает.

Только сказывают вот чего. Сторожа тамошние видали. Девица там бродит, в исподнем, простоволосая. У окна будто стоит, проезжих заманивает. Мол дух ее, Анны, стало быть освободился, и пана Левского ищет. Врут поди, нехристи, дорого не возьмут. А и то…

Вот, кум, дела каковские, а ты говоришь. Эге ж, морока меня задирай, чуть не забыл. Третьей пятницы зеркало то, из усадьбы, жидок один купил. Шинкарь из под Любеча.

Так ведь порезали, ага, то зеркало на куски порезали, и оправили в рамы оловянные.

Теперича – торгует.

Ну, здоров був, кум. Опосля за мой кошт горилочки попьемо. А ноне – хвала господу нашему, Иисусу Христу, за деяния его. Прощавай, кум…

 

-------------------------

 

…Сереженька, Сережа, - приятный женский голос гулко отразился от голых, свежеоштукатуренных стен в новой, двухкомнатной квартире. Молодой мужчина, одетый в шерстяной серый свитер, ручной грубой вязки, синие тренировочные штаны, стоял на коленях в полутемной прихожей, роясь в небольшом, черном чемоданчике, заполненном до отказа инструментом и всякой хозяйственной всячиной.

- Ты что, не слышишь меня? - капризно произнес голос, - иди быстро сюда, я кое-что тебе по-ка-жу.

- Интересно, что? – Мужчина, а как все уже догадались, звали его Сергеем, не найдя искомое, поднимался с колен, обтирал ладони от металлической пыли.

- Лечу, уже прилетел.

Приятный женский голос принадлежал девушке, опять же, приятной наружности, среднего телосложения, среднего роста, с неординарными рыжими, вьющимися волосами, карими, чуть раскосыми глазами. На ее прелестном личике сияла победоносная улыбка,

- Здорово? Девушка, довольная проделанной работой, попеременно бросала взгляд то на мужа, то на занавеси.

- Ну как? Правда, хорошо?

- Правда, - Сергей, подошел к жене, все еще стоявшей на шатком стуле, обнял ее за бедра, аккуратно поднял и поставил на пол.

Он смотрел на нее сверху вниз, не отводя взгляда, затем провел ладонью по волосам и их губы встретились…

А затем, они вдвоем долго всматривались в мокрую Киевскую осень с высоты одиннадцатого этажа кооперативного дома, что по улице Бабушкина и ловили ее ответные взгляды в отражениях туч в пруду, да ее трепетные жесты раскрытых ладошек, растрепанных кленовых листьев.

 

1.

 

Новенькая «троечка», бежевая, с тонированными стеклами добротно урча мотором, проскакивала проспекты, улицы и улочки. Киев – город большой. Свернув налево с улицы Артема в переулок Бехтерева, автомобиль остановился возле трехэтажного кирпичного здания.С утра моросил мелкий дождь. Пожухлый лист упал на лобовое стекло и дворник-щетка

проворно и безжалостно отбросил его в лужу около бордюра. Сергей заглушил двигатель.

- Вот уже и октябрь, - в полголоса произнес он. Но это обстоятельство никак не портило

ему настроения. Выпрыгнув из машины, закрыл двери, не попадая в рукав куртки, он выронил портфель, который упал под ноги.

- Черт.

Несколько крупных капель, упавших с мокрых веток угодили ему за шиворот.

Перед входом, справа от него красовалась казенная вывеска «Главное статистическое управление при Сов.Мине УССР. АРХИВ».

Тяжелая дубовая дверь, старинная, кованная с трудом поддалась.

В фойе еще никого не было. Сергей проворно скинул куртку, отряхнул несколько капель с волос.

- Здравствуйте, Сергей Владимирович,

- Доброе утро, Зинаида Григорьевна. Сергей, как всегда, мило улыбался немолодой и уже некрасивой гардеробщице.

- Да уж, какой там добрый, Сереженька, - развешивала она его вещи, - это у Вас день должен быть добрым, Вы молодой человек. А нам, старикам… Женщина запнулась,

ковыляя, подошла к стойке гардероба, протягивая Сергею номерок.

- Ну что Вы, Зинаида Григорьевна, какая же Вы, - он на секунду замялся, - Вы просто взрослая, красивая женщина.

Он опять улыбнулся.

- Сереженька, мальчик. Спасибо Вам за комплимент. Вас женщины должны любить. Вы умеете создавать настроение.

Трам, трам, трам. Шаги, словно удары невидимого бича разносились под арочными сводами длинного, сумрачного коридора. Когда Сергей попадал сюда, он невольно оглядывался, не крадется ли, кто ни будь за ним. Пустота пространства пугала. Ниши в стенах, казались зловещими. Ему хотелось как можно быстрее миновать узилище, шаги невольно ускорялись. Воображение рисовало картину погони. Он убегает, его догоняют.

Вон там, за маленькой, зеленой дверью его ждет спасение, свет, тепло и ,наконец, его ждет его любимая работа, его фолианты и рукописи, документы. Несколько ступенек вниз, налево, прямо. Для того, чтобы войти в эту дверь надо пригнуться. Это – ритуал.

Своеобразный поклон, и вот он уже в святая святых архива - хранилище старинных рукописей.

- Кто там? Это Вы, Сергей Владимирович? – за стеллажами раздался несильный, высокий девичий голосок

- Светка на месте, - подумал про себя Сергей, раскладывая на небольшом, двухтумбовом столе папки - скоросшиватели.

- Нет, это не я, - нарочито низким голосом произнес Сергей.

- Послышались шаги, и через секунду перед ним стояла девушка-подросток, в темно-синем халате, из подкладочного шелка, с закатанными по локоть рукавами. Она прижимала к груди несколько книг, от чего на халате были отчетливо видны следы книжной пыли,

- Привет, - пропищала девушка,

- А, это Вы Светик – Самоцветик? Здравствовать и Вам. А я все думаю, кто это в бумагах роется? Думал, мышка. Эх, ошибся.

- Не дразнитесь, Сергей Владимирович.

Надо заметить, что Светлана, добровольная помощница Сергея, а по совместительству младший архивный работник, была умна, проницательна, начитана и очень аккуратна.

Сергею было приятно работать со Светкой, эдаким «травести» архивного дела. И ему, иногда казалось, что Светка была чуточку в него влюблена. Но это так, между делом.

- Что-то новенькое нашла, Светлана?

- Да, - девушка подошла в платную к столу и положила на край несколько томов обветшалых книг, в потрепанных тряпичных переплетах.

- Пока все.

- Хорошо, спасибо. Сергей, усевшись за стол, погрузился в работу. Но девушка по-прежнему стояла возле стола.

- Гм, что, Света? Девушка виновато улыбалась, потупив глаза,

Ну, говори, птичка – невеличка. Он не отрывал взора от пожелтевших страниц рукописей.

- А у меня сегодня день рождения, Сергей Владимирович.

Сергей откинулся на спинку стула. Он выпучил глаза и изо всех сил шлепнул ладонью себя по лбу,

- Балда я, бревно стоеросовое, как же я мог забыть. Затем, неожиданно вскочил с места, открыл стоящий у ножки стола портфель и достал несколько шоколадных конфет, положенных женой в качестве сладкого к обеду,

- От всего сердца поздравляю Вас, Светлана Леонидовна с Вашим днем рождения.

Вот, - он всунул в крошечные Светкины ладоши конфеты,

- подарок – за мной.

- Спасибо, Сергей Владимирович. Только…

- Что, только?

- Ну, я не в смысле подарков, там,

- А в каком смысле, Светуня?

- Мы с девочками в обед, решили собраться. Отметить. Я приглашаю Вас.

- Спасибо, Светуня, только, - Сергей наморщил лоб, - у меня третья пара, да и потом…

- Понимаю, - с шумом выдохнула Света, приказ, я за рулем. Да?

- Вот, Свет, ты все правильно поняла. На следующий год – обязательно, а сегодня – никак.

- Ну, хорошо, как хотите, Сергей Владимирович. Девушка развернулась и скрылась за стеллажами,

- Обиделась, вот дуреха. Надо не забыть купить подарок…

Развязав тесемки и открыв ближайшую папку, Сергей наткнулся на записку. Крупным, каллиграфическим почерком в ней сообщалось,

- Любимый, если ты прочтешь эту записку, значит, ты действительно был на работе. Шутка.

Так. Не забудь заехать в хозтовары – средство для мытья стекол, ершик для ванны. Посети дом мебели – полки. Гастроном – хлеб, капуста, два десятка яиц, кефир, сладенькое. Будь умницей.

Твоя жена (помни об этом!)

- Сергей отложил записку в сторону,

- Твоя жена. Моя жена. Твоя мать, твою мать. Он усмехнулся и тут же забыл про записку.

И как могло быть иначе.

- Все к чертям собачим, быт, праздники – суета…

Перед ним, на ободранной коже стола лежала толстенная книга, в черном, сафьяновом переплете и называлась та книга. «Волынская губерния. Губернские ведомости. Года 1859 -го». Обычному человеку, не посвященному в тонкости его, Сергея профессии, и в голову не придет, что для того, чтобы вот так, спокойно разместившись за столом, в теплом, уютном помещении, можно было читать почти никому не нужную книгу, придется потратить, без малого, полгода жизни. Он никак не мог приступить к детальному прочтению его интересующего места, все перелистывал и перелистывал страницы.

Ожидание, нетерпение, с которым он сталкивался всегда, когда чего-то очень хотел и добивался, сегодня покинули его. Необычайное, светлое спокойствие овладело его разумом. Морщины на его мужественном, европейском лице сами по себе разгладились, открывая высокий лоб, с небольшими залысинами. Ровная линия бровей, сросшихся у переносицы говорила о характере - уровновешенном, но в самую меру. Серые глаза, длинные ресницы, прямой, чуть с горбинкой на переносице нос, губы, всегда улыбающиеся, твердый подбородок, сейчас все егоестество было подчинено одной цели, одной идее - завершить работу. Уверенность в том, что его труд, которому он посвятил часть своей жизни подходит к логическому завершению, делала каждый день особо значимым и неповторимым. Его диссертация, которую он обязательно положит на стол еще в этом году будет иметь свою научную изюминку, что ни на есть самую научную.

- Интересно, что по этому поводу скажут его аппоненты на совете? Он мечтательно раскачивался на стуле.

Вздохнул. Хотелось отдыха, моря. Ведь за несколько аспирантских лет ему так и не удалось уйти в отпуск, мелкие вылазки не в счет. А в прочем.

Сергей решительно перевернул страницы и остановился на заранее заложенной…

- Девица, Анна Черемисова, дочь благородного отца своего из под г. Велиж, что в Смоленской губернии, найдена, поутру, замертво в усадьбе помещика Левского. Оный господин, по утверждению стряпчего прокурора Пархоменко Ю.Г. есть лицо подозреваемое в учинении умышленного убийства означенной девицы. Улики, найденные на месте свершения злодеяния, преступника изобличают неоспоримо. Г. Левский заключен под стражу. Дата – 14 октября 1859 года.

- Не суетись, Серега, не суетись.

- Светуня, Светик, - позвал он девушку,

- Что, изволите, Сергей Владимирович,

- Вот, так - то лучше. А не знаешь ли ты, где находятся следственные материалы Волынской губернской жандармерии от… Он не успел договорить.

- Вот, - девушка указала на серую, невзрачную папку, лежащую с краю стола.

Сергей немного приподнялся и заговорчески произнес,

- Ты знаешь, Света, а ведь ты умница.

Щеки на ее лице горели.

- Знаю. От нее исходил тонкий аромат хорошего шампанского вина.

Сергей взглянул на часы.

- Опаньки, а я в цейтноте. Он пожал плечами, поднял портфель и серая папка в мгновение исчезла в кожаном чреве.

- А я все видела. Выносить бумаги из хранилища строго запрещено.

- Строго, строго? Сергей уже набрасывал куртку.

- Очень строго. Девушка ухмылялась.

- Самое главное, Света, это уважение. Он подошел и поцеловал ее крошечную руку.

- Только на один день,

- Два. Уходя, он показал два пальца, расставленных буквой V. Раздался глухой удар.

- Черт. Башкой стукнулся.

- Так, тебе и надо, чурбан бесчувственный, не зло поругалась девушка.

 

Лекция закончилась. Заскочив на кафедру, выполнив кое- какие формальности, Сергей был свободен. В студенческой столовой, расположенной на третьем этаже уже было немноголюдно. Университет пустел быстро. Он сел к окну. Отсюда открывался прекрасный вид на Ботанический сад. В это время года он был особенно прекрасен. Это была какая-то особая красота, и не только из-за многообразия красок и оттенков. В этом зрелище была какая то грусть, неизбывная, вечная, которая, как заноза, мозжила, заставляя сердце перестукиваться.

Стол был вытерт чисто и насухо. Сергей, для пущей уверенности еще раз провел по нему рукой. Все в порядке.

Пожелтевший, изрядно обтрепавшийся по краям лист плотной бумаги, несколько непривычного размера (он был значительнее длиннее обычного и чуть шире) был исписан крупным каллиграфическим почерком. Заглавные буквы, да и прописные выглядел нарядно и чопорно. Вензеля, крючочки и петельки сплетались в замечательную высоко художественную вязь, и никак не хотелось верить, что это был всего лишь рядовой, гм, протокол, в общем - то заурядного преступления.

…тело мещанки Черемисовой Анны, девицы расположено на пидлоге в опочивальне другого поверха. Покрова чистые, без видимых телесных ушкоджень. На правой руке, выше запястья бурый след, в виде шрама.

При осмотре обнаружен пузырек с неизвестной жидкостью (изъят)…

Одновременно радостные и тревожные волны прошли по его сознанию.

- Откопал, нашел. Продолжил чтение

…Оный же господин Черемисов, в справедливости рассказа коего свидетельство скрепили двадцать шесть персон, кои здеся присутствуют, с нижайшей просьбой обратился, дабы тело его несчастной дочери Анны немедля ему отдано было и как он по нашему христианскому обычаю должен земле предать в помести Ярмишино, Смоленской губернии. Данной Государем нашим властиею оное действо разрешаю

Сие свершено настоящего числа, месяца и года, в чем собственноручно подписуюся.

Уездный пристав, штаб-майор Роман Лущак, стряпчий волостной прокуратуры, коллежский секретарь Михайло Порхоменко, мещанин Черемисов.

Под текстом следовала запись даты. Однако время сделало свое дело. Чернила исчезли, а на их месте красовалось пятно от плесени, да и сама бумага здесь была ветхая, верхний ее слой давно обсыпался. Было видно, что документом часто пользовались и не совсем, скажем бережно.

Но удивительным было другое.

Подпись, поставленная под фамилией Черемисов, было на удивление четкой. Могло показаться, что расписались только что. Чернила были не обычные, почти черные. Да и бумага в этом месте выглядела новой. Можно было различить ее первоначальный оттенок, голубоватый. Сергей, не поверив своим глазам дотронулся до нее пальцем, не оставят ли чернила свой след. Подобного, конечно же не произошло. Он пристально всматривался в изгибы замысловатых линий, стараясь угадать в них намек на фамилию Черемисов. Но ничего похожего не выстраивалось.

- Чертовщина какая-то. Чем больше Сергей смотрел на подпись, тем больше убеждался, каждая линия в ней, словно написана отдельно от других, и как будто состоит из текстов.

Но присмотреться не удавалось, уж слишком мелкими были эти значки. Глаза начинали слезиться и линии разбегались по сторонам.

- Да, брат Сергей, без экспертизы не обойтись. Тут и почерковеду дел хватит, и криминалисту.

- Надо же, - он опять вспомнил о Светке.

- Погодим. Кажется ответ найден.

Он быстро собрал бумаги со стола. На дворе заметно потемнело. Небо вновь заволокло тучами.

Сбежав вниз, заскочил к вахтерам.

- Здравствуйте, мне позвонить.

- Пожилой мужчина, сидевший к нему в пол-оборота, с аппетитом уплетал куриное крыло.

- угу, угу, - он указал на черный эбонитовый аппарат, прожевав добавил.

- через девятку набирай.

В трубке раздавались длинные гудки.

- ушла, не ушла. Терпение кончалось и у него и у вахтера. Сергей уже собирался положить трубку, как вдруг раздался мягкий Светкин голосок,

- Алле, я Вас слушаю.

- Светик, Сергей, гм, это Сергей Владимирович. Дело государственной важности,

Сказал он нарочито громко и прикрыл ладонью микрофон.

Вахтер крякнул и отвернулся. Сергей перешел на свистящий шепот.

Слушай, Свет. Ты как то рассказывала о Вашем курсе. Ты говорила, что один из Ваших пошел работать в милицию, почерковедение, языки всякие? Да? Очень хорошо. Светик, зайчик, а номер его телефона, случайно не знаешь? Знаешь? Светка, живи долго и счастливо, диктуй…

Двигатель немного троил.

- Карбюратор. Бензин паршивый, черте чего туда льют, а ты – мучайся. Накрапывал дождик. На улицах зажигались фонари. Сергей остановил машину. Открыл капот. Намного повозился. Включил – порядок. Он полез в карман куртки и его рука нащупала клочок бумаги,

- Маринкина записка, как я мог забыть? Так, хозтовары, раз, мебель – отдыхает, дальше.

Гастроном. Сергей представил себе переполненный светом, продуктами и покупателями магазин и на душе стало теплее.

- Поехали. Пока он пробирался сквозь переполненные автотранспортом улицы Киева, на память приходили недавние события. Случилось это четыре месяца назад. Традиционно на кафедре, в конце мая, начале лета аспирантов и молодых сотрудников посылали в шефские командировки по линии общества «Знание». Так, для галочки, перед обкомом отчитаться, да и подзаработать лишнюю копейку – не помешает. Тем более, что Сергей только что женился. Поехали с Мариной. Она – на дипломе. Защита – через месяц.

Почему не развлечься? Выпало им, по жребию, ехать под Коростень. Кроме лекций, Серега материалы всякие этнографические собирал, для диссертации. Благо, места здесь знаменитые. Одних только преданий о Вещем Олеге сколько, а о князе Игоре? Погода стояла чудесная. Работали – не напрягались. Одна, от силы две лекции в день. Успевали и накупаться, и позагорать, и порезвиться. Командировка к концу подходила. Последний райцентр надо было отбомбить и домой. Числа двенадцатого июня, точно, двенадцатого,

прибыли в усадьбу. Чин-чинарем все отчитали, посетили, а на последок администрация ужин устроила. Ужин был на славу. Сергей и поел лишнего и выпил. Приспичило, одним словом по малой нужде. Ну, куда. В заросли, конечно. Только это, Сергей разохотился, как чувствует, кто-то легонько его по плечу хлопает. Он, конечно, обернулся, и чуть с испугу не обмочил штаны, хорошо не особо пьяным был, удержался. Ситуация, анекдотическая.

За спиной стоял нет, не человек, лесное чудище, косматое, лохматое, смуглое, то ли от грязи, то ли от загара, не понять. Одежда – старый френч, подвязанный веревкой, сатиновые штаны и рваные полукеды. Пришлый, пытался о чем то говорить. Но Сергей ничего понять не мог,

- Да погоди, мужик, дай дело сделаю, расскажешь, чего хочешь.

Неожиданно незнакомец вложил Сергею сверток под мышку, и когда Сергей обернулся его уже и след простыл. Сверток представлял собой грязную холщину, в которую был завернут кусок плохо обработанной кожи, почерневшей и задубевшей. В темноте было трудно разобрать, но Сергей смог различить какие-то знаки, напоминающие иероглифы, символы, ему не известные. Посреди, была сделана надпись на русском языке. Однако писавший, по видимому очень торопился, буквы плясали в обе стороны, падали набок, опять вставали.

- Вручаю тебе тайну сию, чистый сердцем и душой путник. Здесь ты сможешь прочесть, как ТОТ погубил и меня и тысячи невинных душ. Найди его и освободи меня. Моего имени не называю, оно тебе без нужды. Ищи его имя…

 

На противоположной, серого цвета стене висели круглые часы, с забеленным металлическим обручем. Они показывали около четырех пополудни.

Марине казалось, что в этой парикмахерской она находится целую вечность.

Сегодня она решила сделать себе новую прическу, либо стрижку. А почему сегодня? На этот вопрос Марина не могла ответить даже самой себе. Захотелось и все. В этой парикмахерской, что на Дружбы Народов работала ее одноклассница Тонька Теслякова, по прозвищу Кисля. Тонька, в отличии от многих не стала никуда поступать. Нельзя сказать, что училась она здорово, но и в последних не ходила. Девчонка боевая, проворная, всегда была заводилой в классе. Пошла она ученицей в обычную парикмахерскую и уже через несколько лет стала хорошим женским мастером. Теперь к ней нужно было записываться заранее. А под Новый год, за месяц очереди занимали.

Разбогатела. Купила однокомнатный кооператив, даже машину завела. Но для своих, всегда делала исключения. Позвонить только надо было и все.

Тонька моталась по залу из угла в угол. Сейчас у нее «парились» сразу три клиентки.

Третья – Марина. Пробегая мимо, она улыбалась подружке, подмигивала. Мол, не скучай.

Но Марина – скучала. Она уже несколько раз перелистала странички журнала «ЭКРАН» за апрель прошлого года, полюбовалась изображенным на фото Яковлевым, прочитала статью про новые фильмы и скучала, уставившись в грязный потолок. Ее взгляд привлекла невзрачная люстра из белого, матового стекла. Марина усмехнулась.

- В комнату нужна люстра, и на кухню тоже нужно. А вот в прихожую – бра. Точно. Над зеркалом, или под зеркалом. Нет. Над зеркалом. Под зеркалом – как то мрачновато. Она неожиданно вспомнила как в детстве баловалась отцовским фонарем, пряча его под подол платьица, затем направляя тусклый луч на лицо. При этом нужно было стоять возле зеркала. Затем резко повернуться к нему. Увиденное отображение было настолько пугающим и незнакомым, что невольно вскрикнешь от неожиданности и страха. Фонарь с грохотом падал на пол, Марина вскрикивала и пряталась в соседней комнате. Затем процедура повторялась с неизменной концовкой.

Впрочем, это было в детстве. Недавно, посетив знакомых она убедилась, можно с успехом комбинировать освещение и получается шикарно. Правда ее милое личико становилось слишком взрослым.

- Тогда только верху, - заключила Марина.

- Теперь, по-порядку. Мебель у нас есть. Родители подарили два замечательных гарнитура, в зал и спальный. Кухня? Ну, скажем, почти имеется. Разбогатеем, заменим.

Обои. Надо напрячь знакомых. С этим, пока, туго. Плитка в ванную и на кухню есть, молдавская. А вот что в прихожей? Надо начинать с зеркала. Оно должно быть большим, желательно старинным, в золоченой раме, или в резной под мореный дуб. Точно. Лучше – антикварное. Она представила свою прихожую с дубовой гнутой вешалкой, со старинным

темным одежным шкафом, с резными розетками на дверцах и конечно же зеркало. Она уже видит, как все это великолепие находится у нее дома.

- Однако голову припекает, пора звать Тоньку. Марина призывно подняла руку, подзывая подругу.

Марина крутилась в кресле, рассматривая свою новую голову. Стрижка ей явно не нравилось.

- не надо было сегодня приходить, - заключила она,

- но ничего не попишешь, не обижать ведь из-за этого Тоньку.

- Ну как, Мариш, нравится, - Тонька не могла удержаться от любопытства,

- Здорово, Антонина, растешь день ото дня.

- Класс, - Тонька радостно завершала процедуру, укладывая выбившиеся пряди рукоятью железной расчески.

- Маришка, ты просто красавица. Не даром по тебе полшколы сохло. Кстати, как там твой?

- Мой, мой немой, - попыталась пошутить Марина,

- Что? - не поняла Тоня,

- Нет, ничего, это я так, про себя.

- Скажи, Тонь, у тебя в мебельных комиссионках, либо в антикварных магазинах кто-нибудь знакомый есть?

- А зачем тебе?

- Так, на всякий случай.

Тоня немного помедлила,

- есть у меня один приятель, на Пушкарской в комке работает. Вадим. Телефон запиши.

Скажешь , от меня…

 

Капли дождя сверкали на лобовом стекле автомобиля. В сумерках город становился тесным, неузнаваемым. Идет дождь… Сергей не любил это время суток. Стекла стали запотевать изнутри. Зеркала бокового обзора были забрызганы и увидеть в них что либо не представлялось возможным. Сергей открыл боковое окно. Как смог протер зеркало слева.

- Ну, хоть так. Возле Гастронома припарковаться не удалось. Пришлось шлепать по лужам.

В магазине было людно. Если закрыть глаза, могло показаться – очутился посреди улья.

Сергей занял очередь сразу в несколько отделов. Странным в этой ситуации было то, что вся гастрономическая возня его несколько успокоила и даже развлекла. В очереди за колбасными изделиями он стоял за немолодой, полной женщиной. Она поминутно оглядывалась, измеряя Сергея негодующим взглядом снизу доверху.

- Молодой человек, осторожней, вы же не в метро едите. Ему очень не хотелось скандалить. Сделав шаг назад, он стал изучать транспаранты, свисающие с потолка.

Там, вместе с названием отделов художник - оформитель изобразил символами их суть.

В молочном – бутылка, в мясном – окорок, в колбасном – розоватый круг, утыканный белыми кружочками.

- Колбаса любительская, догадался Сергей, и почему-то улыбнулся.

- Интересно, а почему именно любительская колбаса? Сергей задумался.

А какую бы он сам колбасу изобразил? Наверное – сервелат, финский, сушеный.

- Впрочем, Любительская – это верно. Это – символ. Гм.

- Слушайте, молодой человек, это, в конце концов переходит все границы.

Из размышлений его вернул на землю все тот же голос – соседки по очереди.

- Гражданка, - теперь не выдержал Сергей, - послушайте, если Вам хочется с кем то повздорить, то Вы не верно выбрали объект. Я не собираюсь с Вами ссориться.

- А я собираюсь. Женщина нервно замахала руками, и из ее кошелки на пол посыпались различные предметы, продукты и вещи. Сергей помог собрать упавшее на пол.

В числе вещей была небольшого формата книжица, обернутая в чертежную бумагу.

- Вот, возьмите и не ругайтесь, - примирительно сказал Сергей. По-видимому это подействовало, и женщина неожиданно улыбнулась,

- Спасибо. Молодой человек. Но это книга не моя.

Она повертела ее в руках.

- Нет, что Вы. Да я и читать то не особенно люблю. Зрение, знаете ли.

- Тогда чья это книга?

- Не знаю. Спросите в очереди.

Сергей поднял над головой книжицу,

- товарищи, кто уронил эту книгу?

Последовала молчаливая пауза.

Неожиданно, сзади раздался голос.

- Он еще спрашивает. Это Ваша книга. Я сама видела, как вы ее выронили. Она выпала из-под вашей куртки. Сергей смущенно опустил руку с книгой. Очередь мирно двигалась дальше. Перевернув обложку, он прочел,

- « Мистические символы еврейского языка».

- Что, увлекаетесь? - толстушка смотрела на него и скабрезно улыбалась…