ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

 

Снова море. Жюль Верн. Пегий цвет. Верхушки мачт. Музыкальный салон. Золото. Опять Жюль Верн. Помидоры. Ассорти. Фильмоскоп. Два контура. Гарпунщик. Разрозненное. Масло. Авиация. Ножичек. Самолеты.

 

Огромная пенящаяся волна с белым гребнем обрушивается на судно. Виден желтый нос. Судно с трудом движется, борясь с сильным волнением. Небо темнеет.

Внутреннее помещение корабля. Все желтое. Видны заклепки на стенах и у дверей. Все из железа.

К нам лицом – человек в синей форме и фуражке с желтым околышем, на кокарде якорь. За этим господином в глубине виднеется другой и тоже в морской форме. Он сидит на чем-то, наподобие качелей, опустив голову. Возможно, так спасается от качки. Клин клином, что называется…

Темно. Кто-то карабкается по вантам. Видны окна кают. Палуба.

Огромный столб воды (гигантский смерч) валит на бок желтое судно. Допрыгались!

Желтое судно налетает на черную скалу…

 

«Электрическое сияние мгновенно угасло, и два огромных столба воды внезапно обрушились на палубу фрегата, сшибая с ног людей и круша все на своем пути. Раздался страшный треск, и, не успев схватиться за перила, я вылетел за борт. Несмотря на полную неожиданность этого падения, я сохранил отчетливое воспоминание обо всех своих ощущениях. Сначала я погрузился в воду. Я хорошо плаваю и, благодаря этому, не растерялся при неожиданном погружении. Всплыв на поверхность океана, первым долгом я стал искать глазами фрегат».

(Ж. Верн «80 000 лье под водой»).

 

Почему не люблю женщин с пегим цветом волос? Вот именно, с пегим, а не блондинок или брюнеток. История давняя, из детства.

Как-то летним утром пронеслась по двору весть: «Ванька Маньку из соседнего дома насмерть зарезал!» За что? Как? Почему? Кинулись все, сломя голову, смотреть.

У крыльца на земле распростерлось женское тело в белой ночной рубашке. «Она так орала, так орала, - шушукались в толпе, - на помощь звала!»

Лежала убиенная лицом вниз, а из-под нее натекла неприятного темно-вишневого цвета лужица. По белым оголенным рукам и ногам ползали любопытные, жирные, с золотым брюшком мухи, что подтверждало: произошло не только что. Волосы на голове в бигудях, а цвет – пегий! Вот с тех пор и…

 

… Яркое солнышко освещает угрюмые черные скалы, меж которых виднеются верхушки мачт затонувшего судна.

Желтое судно лежит на дне с пробоинами в бортах.

Трое спасшихся идут по зеленой траве.

Они же – более крупным планом, с непокрытыми головами, но в морской форме. Снова куда-то идут.

Теперь взбираются на черную скалу.

Вот и на вершине.

А сейчас спускаются. Скала достаточно отвесна.

Они взобрались на ванты торчащей из воды мачты.

Один из них показан под водой (ныряет). Видны ванты затонувшего корабля.

Двое стоят друг против друга. В руках у одного здоровенная дубина.

К ним и третий присоединился. Наверное, тот ныряльщик. Теперь дубины в руках у двоих, у третьего – нож.

Взбираются на высокое дерево, карабкаясь по ветвям.

Один из срезает достаточно крупные ветви.

По-видимому, вырезает из дерева маску – видны прорези глаз, носа и рта – со странным удлинением, идущим вверх от затылка.

Несет на плече свое изделие. Оно достаточно громоздкое, особенно этот отросток от затылка. Проходит мимо пальм.

Этот же человечек на склоне холма отковыривает что-то желтое с помощью ножа. Желтое похоже на золото, но не будем спешить с выводами. Да и не всегда, вот так просто вблизи поверхности земли оно обнаруживается. Поодаль лежит та самая резная деревянная маска с длинным ответвлением.

Двое, стоя у борта судна. Видны ванты. Возможно, это часть затонувшего судна, оставшаяся на поверхности. Суют в воду нечто длинное и деревянное. Третий под водой в выточенной деревянной маске (вот, оказывается, что это – некое водолазное приспособление) бредет по палубе затонувшего судна. Отросток от затылка тянется вверх. Значит, это воздухоотвод, чтобы было чем дышать.

Показана внутренность маски крупно: затылок ныряльщика и то, как он прильнул глазами к смотровым отверстиям, в которые вставлены стеклышки (где только взяли?); над теменем круглая мембрана с дырочками для прохода воздуха. Сложное устройство, но как тут с герметизацией и куда выдыхает? Но, видать, не до таких мелочей. Ну, и Бог с ней, с герметизацией!..

 

… Собралась как-то мать с подругой отправиться пароходом до Москвы. Взяла и меня. Я, в силу отроческого возраста, ехал с ней в одной каюте. Каюта вся заставлена ящиками с недозрелыми помидорами. Они за время долгого пути обещали дозреть и по прибытии должны успешно продаваться, потому что такие шикарные плоды (сорт «бычье сердце» – огромные) диковинка в северных краях. Таким образом, окупались расходы на поездку. Так делали многие, отправляясь круизом в столицу и совмещая приятное с полезным. Плыли в весьма приличной каюте второго класса, имевшей туалет и умывальник.

Взял я в дорогу несколько книжек и альбом с карандашами. Но ни чтение, ни рисование в душной каюте не очень скрашивало тоску. А весь день шманяться по палубе из конца в конец тоже скучно. Усесться на свежем воздухе и рисовать пейзажи, быстро сменявшиеся на мелькавших берегах, не хватало мужества. Во-первых: не успеваешь набросать, как пейзаж другой (пароход чертовски быстро плывет, хоть и против течения). Во-вторых: начали бы сразу заглядывать из-за спины и лезть с советами, чего я терпеть не мог. Но была мне уготована еще и пытка музыкой.

Вечерами от скуки пассажиры обоих полов собирались в кают-компании, просторном салоне с белым роялем, запертым на ключ, чтобы не расстраивали всяк, кому не лень. Я тайно радовался, что он заперт, продолжая ненавидеть музыку, так как все еще учился в музыкальной школе.

С помощью профессионального массовика-затейника взрослые дяди и тети резвились как малые дети, играя в игры, викторины, отгадывая загадки и т. д. К массовику прилагался и штатный баянист (вот рояль-то и заперт!). Какое же веселье без музыки и пения хором? Мать и ее подруга тоже в этом балагане принимали активное участие. Я присутствовал в качестве стороннего наблюдателя, тихо сидя в уголке и мысленно осуждая взрослых. Так бы мне и сидеть из вечера в вечер, да матери вдруг вздумалось похвастаться сыночком, вернее его умением играть на рояле. Короче, выдала меня! Учится, мол, в музыкальной школе, талант и все такое. Я покраснел как рак, предчувствую, что сейчас играть заставят. Публичных выступлений не терпел. Борцовская секция еще впереди, когда стал повзрослее. Где-то сразу отыскался ключ, и крышку отперли. Я тайно надеялся, что ключик не найдется, но не повезло. Стали наседать: поиграй да поиграй! Долго уламывали, и я сдался. Исполнил, ошибаясь через каждый такт, «Неаполитанскую песенку», а затем и «Баркаролу» того же автора. Стали просить исполнять и популярные песни, которые я тогда еще играть не мог. Стали петь на ухо, чтобы подобрал, но дело не шло. Тогда откуда ни возьмись, появился пухлый «Песенник» (кажется, коллега баянист подсунул). Там приводились одноголосые мелодии со словами, и можно было «долбить» одним пальцем. Что тут началось! Меня окружила толпа, как в былые времена в классе, когда, сидя за партой, стремительно рисовал «войнушки». Жарко дышали в затылок и орали над головой, силясь попасть в тон. Пели, хоть и не стройно, но дружно. И мне пришлось попыхтеть. Запомнилось проникновенное исполнение «Песни о Родине» («Широка страна моя родная») и, ныне забытой, - «Два сокола» про Ленина и Сталина. Потом пошли «Хороши весной в саду цветочки», «Летят перелетные птицы», и многое другое. Я краснел от стыда и взмок, поминутно ошибаясь. Но слышал в свой адрес лишь одни восторги: «Какой одаренный ребенок!» По окончании концерта в каюте устроил матери сцену с истерикой: «Зачем выдала, что играю?!» Она не могла понять моего недовольства: «Ты так хорошо играл!»

По прибытии на место и успешной реализации помидор, она потянула меня шманяться по магазинам, а потом и по музеям. Помню, что в ГУМе потерялся, но вскоре нашелся у фонтана. Особо тяжким стало посещение «Музея подарков товарищу Сталину», где я уселся на пол и не захотел бродить по залам и восхищаться диковинными вазами с портретами вождя и прочими подобострастными художествами (портреты, выложенные колосьями пшеницы или зернами мака!)

 

…И снова этот подводник. В маске просвечивают два отверстия для глаз, вверх идет воздухоотвод. В руках у «водолаза» на сей раз остро заточенный топор. Видно, как лезвие сверкает. Откуда топор достали? Поначалу имелся только нож.

Топором водолаз делает пробоину в борту затонувшего судна. Из изрядной дыры, сверкающей желтым, бежит такого же цвета струйка. Не иначе, как золотой песок или мелкие монеты. Вот это поворот сюжета! Откуда взялось груженое золотом судно? Значит, оно и затонуло. А спасшиеся, выходит, сами у себя воруют? Но не будем ломать голову, к тому же и оставшиеся два кадра ситуацию не проясняют.

Над поверхностью воды торчат голова и две руки, рядом торчит палка. Наверное, воздухоотвод от сброшенной маски. Из правого верхнего угла в направлении всплывшего ныряльщика тянется чья-то рука с неясными намерениями.

Опять под водой ныряльщик в маске и держится руками за идущую вверх трубу. Все кругом синее. На этом повествование обрывается…

 

«Надышавшись вволю, я стал искать глазами вентиляционное отверстие, «воздухопровод», если угодно, через который добрался к нам живительный газ, и без труда нашел его. Над дверью находилась решетка, через которую в каюту врывалась струя воздуха».

(Жюль Верн).

 

… Помидоры в Москву на продажу принято возить, так же, как икру, балык и воблу, хотя первое более безопасно. Вот и руководитель эстрадного оркестра клуба при судоремонтном заводе «Имени товарища Сталина» тоже летом в отпуск возил. Звали его Иван Иваныч Свиридов. Я подрабатывал пианистом в его оркестре, параллельно учась в училище по контрабасу. Играл он на саксофоне и имел массу «гэдээровских» печатных аранжировок, в которых все красиво, логично и правильно. Наличие такого музыкального материала являлось большой ценностью в то время. Оркестрик по субботам и воскресеньям играл на танцах, создавая рабочей молодежи культурный досуг. По окончании танцев приходилось возвращаться домой в переполненном автобусе вместе с публикой, так как клуб находился на окраине. Сначала транспортное средство бралось штурмом, а затем ехалось «всмятку» или «как сельди в бочке». Но все молоды и счастливы.

Я с партиями в оркестре успешно справлялся, да к тому же и как-то импровизировал, что было особенно ценным и возвышало в глазах музыкантов, не умевших это делать. Но вот попалось в этих печатных аранжировках написанное соло в стиле «рэгтайм», которое слету не сыграешь, и я кашпырялся, попадая мимо. Иван Иваныч прогневался: « А еще импровизатор и в музучилище учишься! Возьми домой и выучи!» Я пристыжен и, последовав совету, ноты старательно выучил даже наизусть, после чего соло «отскакивало», так что стало самому приятно. Иван Иваныч расплылся в довольной улыбке: «Вот видишь, без труда не выловишь и рыбку из пруда!» Единственно, что не укладывалось в голове, как это он, какой никакой, но все же, джазовый музыкант, возит помидоры на продажу. Одно с другим плохо сочетается, казалось мне: джаз и помидоры! Я и мать свою осуждал за подобное, не понимая еще, что одним искусством не прокормишься…

Появился в оркестре новый музыкант, саксофонист и скрипач Женя Осокин родом из Калинина. Тогда у провинциальных эстрадных музыкантов было принято ездить из города в город в поисках лучшей доли. Женя постарше (окончил училище по скрипке, а на «дудке» научился сам). Обратил на меня внимание, как на подающего надежды импровизатора-джазмена. И дал несколько ценных советов. Например, показал, как правильно, мелодию и гармонию известной пьесы «Ноктюрн Гарлем», которую я до того играл приблизительно. Он обладал известным чувством юмора, и часто сыпал остротами. Его, так же, как и меня, забавляло, что простой русский мужик Иван Иваныч играет на саксофоне джаз, да и про помидоры не забывает. И Женя, подражая голосу знаменитого джазового комментатора «Голоса Америки» Виллиса Коновера, объявлял торжественно: «Ванька Свиридов and his orchestra”. Тогда я не подозревал, что Женя страдает запоями, так же, как и высмеивымый им руководитель…

В том клубе днем я подвизался преподавателем в платном кружке фортепиано для детей. Один бестолковый ученик (себя вспоминал в таком же возрасте и побои учительницы) отзанимался пару месяцев и ни в зуб ногой. Уж так и эдак с ним бился. Тупой и все тут. На свою голову вызвал мамашу. Пришла «дама» рабоче-крестьянского вида и, выслушав мои жалобы, вместо того, чтобы пожурить сына, пошла в наступление: «Зачем мы вам деньги платим, а он ни хрена не играет? Верните!» Я получил сильнейший моральный «ожог», оставшийся на всю жизнь. С тех пор возненавидел частные уроки и перестал на них соглашаться, чего бы мне ни сулили, помня, что простые граждане считают - обучение музыке равносильно обучению на токаря, слесаря или шофера, то есть также просто…

 

… Ассорти из несвязанных друг с другом набросков, выполненных перьевой ручкой и фиолетовыми чернилами.

Стоит лицом к нам руки в боки, одетый в черное, черноволосый человечек без головного убора. Из-за правого плеча торчит винтовка, из-за левого топор. Туловище препоясано крест-накрест. Не то партизан, не то еще какой-то народный мститель.

Чуть правее и ниже контурно изображен фильмоскоп, луч света которого падает на экран. Там два каких-то типа стоят… и всё.

Ниже, тоже контурно, нарисован автоматчик в каске. Автомат советский (модель Дегтярева), с круглым магазином. Автоматчик растопырил руки, словно пускается в пляс. Ниже его достаточно старательно нарисован узкопленочный кинопроектор в действии. Луч бьет из объектива. Катушки с пленкой расположены вертикально: одна под другой. Видно много всяких блестящих, никелированных винтиков и рычажков. Тогда мечталось о таком. Вот бы иметь! Но имелся простой ученический фильмоскоп, что тоже ничего.

Покупка диафильмов являлась праздником, а показ – чудом. Натягивался на стену экран (простынь), гасился свет, вилка втыкалась в розетку, и фильмоскоп оживал. От него интригующе пахло чем-то настоящим и серьезным (нагретыми деталями). А пылинки, тоже, точно радуясь, плясали в луче света не то лезгинку, не то краковяк. На сеанс приглашались все дворовые кореша, и они становились паиньками, замирая от волшебства. Недаром встарину такая штука называлась «волшебным фонарем». Кто откажется от просмотра Синдбада-морехода» или «Василисы прекрасной»? Конечно, плохо, что фигуры не двигались, да и приходилось читать текст внизу кадра. Но эти недостатки не замечались.

Пленки в пластмассовых коробочках неповторимо приятно пахли. Последний из приобретенных диафильмов - двухсерийная «Молодая гвардия» в необычно большой коробке. Конечно, сам фильм мы успели посмотреть в кинотеатре. Но и дома приятно вновь встретиться с героями А. Фадеева, тем более что все происходящее на экране воспринималось всерьез. На этом взрослом фильме увлечение фильмоскопом и домашними сеансами плавно завершилось. Созревавшего юношу звали другие интересы…

 

… Два неряшливых контура кораблей: один с винтом, другой без.

Подробно дано китобойное судно в разрезе. Показаны все подпалубные отделения: каюты и кубрики, всяческие хранилища, машинный отсек и трюм. Очень нравилось изображать корабли в разрезе, чтобы видеть все потроха, и мысленно помещать себя во все отсеки.

Китобоец стреляет, и гарпун летит в жертву, изображенную ниже. От судна тянется трос к бедному обитателю моря, выпускающему окровавленный фонтанчик воды.

Еще один загарпуненный кит. Невдалеке судно, нарисованное небрежно (тема, значит, надоела).

 

« - Послушайте, Нед, ведь вы гарпунщик по профессии, вы перевидали на своем веку сотни огромных морских млекопитающих – вам легче, чем кому бы то ни было другому, поверить в существование гигантского китообразного!

- Вот здесь-то вы и ошибаетесь, господин профессор, - ответил Нед. – Невежда охотно поверит в существование чудовищных животных, населяющих внутренность полого земного шара, - это вполне естественно. Но геолог никогда не поверит этим сказкам. Так и китобой. Я преследовал и убил немало китов и нарвалов. Но, при всей их величине и силе, ни их хвосты, ни их бивни не в состоянии были пробить металлическую обшивку…

Нед Ленд стоял на носу с гарпуном в руке. Несколько раз животное позволяло фрегату приблизиться к себе.

- Догоняем! Догоняем! – кричал канадец.

Но когда он заносил руку, чтобы бросить гарпун, животное вдруг удалялось со скоростью, по меньшей мере, 30 миль в час».

(Жюль Верн).

 

… Нечто разрозненное: авиационная бомба, летящая к земле; рядом самолет с утрированно вертящимся пропеллером. Как это, «утрированно»? Быстрей обычного, что ли?

Тот же самолет, но лишь хвостовая часть.

Самолет целиком, с выпущенными шасси. По виду, немецкий.

Ледокол, пробивающийся сквозь льды, пыхтит, исторгая черный дым. На небе полыхают северные сияния. А над ними надпись: «На Севере».

То, куда, очевидно, рвался ледокол – большая палатка с двумя оконцами. Из трубы над палаткой валит дым. Значит, у них тепло. На палатке написано: «Экспедиция СССР». Два полярника катят по снегу бочку. Вдалеке торчит мачта радиостанции. Небо сумрачное.

 

… Первые попытки пить вино сделаны с легкой руки дяди Юрия. Он сам регулярно наведывался в магазинчик к Рубену. Там всегда имелся портвейн на разлив. Дядя как-то пригласил меня с собой, купил по стакану, и по две конфетки на закуску. «Не боись! Щас хорошо будет». Я колебался, стыдясь, и, чувствуя, что теряю невинность (выпивохи вокруг выпучили глаза на новичка). Дядя, продолжая подбадривать, опорожнил свой стакан, смачно крякнул и зашелестел оберткой конфетки «Радий» (Выпускался тогда такой сорт – шоколадные с начинкой.) Решился и я. Терпкая жидкость пошла по пищеводу. Мгновение, внутри потеплело, слегка ударило в голову, и я себя почувствовал сверхчеловеком, способным свернуть горы. Вокруг одобряюще заворковали: «Наш парнишка! Молоток!» И мне приятно почувствовать себя «своим». Стеснительность, как рукой сняло. Да, в вине сила! Дядя закурил, внеся свою лепту в царивший чад от десятка папиросок посетителей. Курили, потому что это скорей не магазин, а кафешка с высокими столиками без стульев (стоячий вариант: выпил и пошел на три буквы – нечего засиживаться). В народе подобное злачное место звалось «шалманом». Дядя предложил по второму, но я мужественно отказался; кстати, я тогда еще и не курил… Так состоялась, если сказать по-умному, моя дефлорация.

Водку сначала пить побаивался, но как-то школьный товарищ Меркулов – его родители по торговой части, и холодильник ломился от продуктов – пригласил к себе в их отсутствие отведать «огненной воды». Я боялся, а он, имея «боевой опыт», успокаивал: «Ничего не будет – главное побольше есть сливочного масла». Сидим за столом, уставленном закусками и бутылками. Несмотря на вечер, на дворе летняя жара, и у нас работает вентилятор. Под прохладный ветерок, масло и шикарную закуску (вплоть до черной икры) пьется легко. Идет буквально «как по маслу». Не помню, сколько выпили и, как добирался до дому. Помню лишь себя в нашем дворе у водопроводного крана. Смачиваю дурную голову прохладной водой, блюю так, что выворачивает наизнанку, и снова смачиваю. Во рту отвратительный вкус сливочного масла. Весь следующий день проболел. Тошнило, голова раскалывалась, и потерял аппетит. Лишь к вечеру отошел. После этого случая не то, что закусывать, смотреть на масло не мог много лет. Вот, как слушаться совета друзей, у которых родители по торговой части!

 

… «Смерть немецким фашистам» – название серии очередных картинок.

Шесть орудий, среди которых большая часть крупнокалиберных и на гусеничном ходу, производят одновременный залп. Клубы дыма и огня, но изображено фиолетовыми чернилами. Виднеется множество пустых гильз, суетится прислуга.

Налет авиации. Часть самолетов стреляет, часть бомбит. Кто кого не вполне ясно. Внизу взрывы, но виден и падающий горящий самолет. Опознавательных знаков нет…

 

… Как и всякий пацан, любил я перочинные ножички. Обладание каким-то особым, красивым, с множеством лезвий, с открывалкой для консервов и штопором - предел мечтаний и предмет зависти. Отчим часто подобные ножички дарил, а приходившие в гости ровесники-знакомые регулярно их у меня тырили. Когда я ходил к этим знакомым в гости сам по прошествии известного времени, когда событие забывалось, то находил порой у них свои ножички и молча возвращал «из плена». Этими ножичками обычно резалось все, что попадалось под руку. Иногда ими фехтовали и резали друг другу руки. Срезание домашних растений, стоявших на окнах в школьных коридорах, тоже - область применения этого «оружия». Однажды в классе на перемене я полоснул по электропроводке (наружная). Кажется, по физике в тот день проходили вольтову дугу. Еее и показал. На счастье, током не ударило, – ручка эбонитовая – но ослепило сильно, и несколько дней перед глазами плясали серо-буро-малиновые пятна. Зато в глазах одноклассников стал героем. Все восхищались безрассудным поступком…

… Снова самолет. Один из его пулеметов палит сквозь вертящийся пропеллер.

Далее новый заголовок: «1941 год. Граница». Но это поместим в следующую главу…

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

 

Граница. Непрямые действия. Двое солдат. Бородино и Цусима. Гудериан и Гот. «За мир». Газ горит. Крок. Владик. Трое в шляпах. Крок молчал. Заказ. Трубы. Фотографии. Шпионы.

 

Под раскидистым деревом сидит человек в каске со штыковой винтовкой. Чуть подальше виден другой человек тоже в каске с винтовкой, но стоит. Притом,

стоит недалеко от полосатого пограничного столба с надписью «СССР».

Явно немецкий офицер, стоя на возвышении (бугорок) что-то приказывает младшему по чину в фельдфебельском картузе. Ниже видны движущиеся военные части: колонны танков и солдат. У солдат за плечами ранцы. Точно, немцы!

По пояс в воде, с пистолетом в руке немецкий офицер пробирается сквозь камыш, ведя за собой отряд.

 

«На начальном этапе вторжение в Россию немцы с поразительным успехом использовали непрямые действия, чему способствовали географические условия. Почти 3000-километровая протяженность фронта и незначительное количество естественных препятствий давали наступающему большие возможности для просачивания через линию фронта и проведения маневра. Несмотря на большую численность Красной Армии, плотность войск на фронте была так незначительна, что немецкие механизированные войска могли легко найти неприкрытые участки для обходного маневра в тыл противника.

В то же самое время малое количество городов, где сходились шоссейные и железные дороги, обеспечивало наступающему свободный выбор объекта для нанесения удара. Немцы вводили русских в заблуждение относительно действительного направления своего наступления, ставя их в затруднительное положение при попытках отразить удары немецких войск».

(Л. Гарт «Стратегия»).

… Двое солдат в касках с пятиконечными звездами лежа палят из ружей. Лежат в траве на возвышенности, а внизу фигуры нападающих. На небе месяц и шарящие лучи прожекторов.

Изрыгающие дым и огонь орудия с немецкой стороны.

В небе тяжелый многомоторный бомбардировщик в луче прожектора, а на земле множество взрывов от сыпящихся бомб. Знать, наших бомбят!

Военный барабанщик в каске со свастикой и марширующие солдаты. Поверх голов выстрелы из орудий. Одним словом – наступление.

Осветительная ракета. В небе самолет. Резиновая надувная лодка полна немецких солдат. Вдали танк с тевтонским крестом на башне.

В кабине самолета: в креслах сидят летчики – вид со спины. Внизу полыхают взрывы.

Стреляющая пушка. Наверное, наша, потому что небрежно нарисована (все вражеское старательно вырисовывал, так как у них по иному устроено). Рядом разрывы снарядов. Плохо нашим приходится.

Немец строчит из автомата «шмайссер». Наш палит из «Максима».

Немецкий танк взбирается наверх…

 

Помимо рисованных боев и сражений, любил проводить и более приближенные к настоящим, так сказать, «предметным» способом. Например, для проведения Бородинского сражения пришлось изготовить, вырезая из бумаги и раскрашивая целые полки солдатиков, уланов, гренадеров и так далее, как русских, так и французских. Форму одежды вырисовывал старательно, стараясь максимально соответствовать образцам виденным в книгах. Сражение тоже проходило в соответствии с реальными фактами: выдвижение полков, взятие редутов и прочее. Рукопашный бой, например, выглядел следующим образом: смешивались в кучу солдатики обеих армий, и я крушил их перочинным ножом, втыкая в кого попадет. По окончании битвы сортировал пострадавших по степени тяжести полученных ранений. У кого порезанных меньше, тот и победил.

 

Если Бородинское сражение сухопутное, то Цусимское – морское. Но, как и первое, происходило на полу или на столе. Подготовка к нему более тщательная. Строились, вернее, вырезались из бумаги и клеились корабли: броненосцы, линкоры, крейсеры и эсминцы. Они раскрашивались и тщательно прорисовывались (люки, иллюминаторы, вплоть до заклепок). Когда русская и японская эскадры полностью укомплектовывались, начиналось самое главное. Кильватерные колонны кораблей перемещались по полу как по воде, а орудийные выстрелы имитировались бросанием зажженных спичек, отчего, если «снаряд» не гас на лету, бумажное судно вспыхивало и начинало дымить. В этом самый кайф! Горело как настоящее. Изводился не один коробок, но игра стоил свеч (спичек). Не жалко и усилий, затраченных на создание флотилий. Настолько эффектен бой. Конечно, баталия устраивалась в отсутствие взрослых. Но, слава Богу, до пожара дело не доходило. Такие сражения, как правило, подгадывались под дни болезни, когда в школу не ходил. Болеть таким образом - удовольствие.

«Вторжение началось 22 июня, на одни сутки раньше, чем выступил в свое время Наполеон. Танки Гудериана и Гота, прорвав фронт русских, стремительно бросились вперед, и на шестой день сомкнулись в районе Минска, в 320 км от границы. Армейские корпуса соединились у Слонима, но не смогли помешать отходу основных сил русских, когда те вырвались из белостокского мешка».

(Л. Гарт).

Некий жизнеутверждающий рисунок-плакат: вздымающийся вверх лес, засученных по локоть, рук, и над ними транспарант «За мир».

Неожиданное домашнее задание, написанное карандашом и материнским почерком: упр. 276, задачи 318 – 326, геогр. – Природа пустынь, история – Партия большевиков. Организация Советского Союза.

Далее новая «повесть», озаглавленная «Газ горит».

Крупный, но всего лишь двухмоторный самолет стоит на взлетной полосе. На крыльях – «СССР».

На фоне самолета, крупным планом – человек в белой шляпе с черной лентой. Стоит в профиль и курит папиросу. Возле самолета появился некто в военной форме.

Человек в шляпе «голосует» едущему мимо автомобилю. Невдалеке виднеется мачта с флагом и здание с вывеской «Аэропорт».

Этот в шляпе сидит рядом с шофером. В окнах мелькают дома и встречный транспорт.

Машина остановилась на перекрестке. Тот, что в шляпе, вышел. Около двухэтажного дома стоит человек, похоже, встречающий этого в шляпе.

Длинный узкий коридор, освещаемый плафонами на потолке. Идут люди.

Кабинет. Тот, что в шляпе, стоит. Поодаль письменный стол. Из-за него приподнялся человек в клетчатой рубашке («ковбойке»).

Одинокий стул в углу. «Клетчатый», подойдя к «шляпнику», похлопывает его по плечу.

 

«Крок (Брусин) порывисто встал со стула, быстро прошелся два раза по комнате и, резко остановившись у стола, запинаясь, произнес:

 

• - Хорошо… Но я не уверен. Я слышал, что срок назначен на двадцать третье августа.

Словно от удара электрического тока Матвей Петрович (Федотов) привскочил и тут же медленно опустился на стул. Коричнево-желтое лицо его окаменело, глаза спрятались под опущенными раскосыми веками.

• - Вот как! – пробормотал он, видимо, с трудом подавляя волнение. – Двадцать третьего августа? Это… это…

Внезапно, не закончив фразы, он поднял голову и прислушался. Встревоженный Корк (Брусин) повернул лицо к дверям и замер на месте. В наступившей мертвой тишине донеслись отдаленные, чуть слышные, шорох и движение».

(В соавторстве с Г. Адамовым «Тайна двух океанов»).

… Ходил по «Бродвею» стиляжный парень. Вида весьма надменного. На сраной козе не подъедешь. Кажется, он знался со шпаной и даже ею хороводил. В общем, влиятельный человек. Кто он и чем занимался не ясно, хотя по возрасту годился в студенты старших курсов.

Поступив в музучилище, я встретил его там. Он учился на дирижерско-хоровом отделении. Познакомились. Владик постарше и успел отслужить в армии, а сошлись мы на почве интереса к джазу и вскоре стали почти приятелями. Почему почти? В виду разницы в возрасте он стал как бы моим опекуном. И куда делись прежнее высокомерие и надменность? Человек совершенно переменился. Опекунство заключалось в том, что он, зная мою стеснительность с девушками, хотел меня познакомить с некоторыми продувными особами, которых знал, будучи большим специалистом в этом вопросе. Но я вел себя как молодой Ницше, случайно затащенный приятелем в публичный дом. Цеплялся за музыку вместо того, чтобы брать быка за рога. Так ничего и не получилось…

Владик порой жаловался на частые головные боли и обмороки. И у нас было о чем поговорить, как собратьям по несчастью. Но, если причиной моих падений оказалась вегето-сосудистая дистония (нашли, после того, как по направлению военкомата полежал в госпитале), то его недуги - последствия службы в ракетных войсках (облучился). По причине болезни он так и не кончил училища. Приступы крепчали. Я тоже не кончил, но по другой причине: бросил и уехал сначала работать в филармонию в Хабаровск, а затем поступил в Московскую консерваторию. В каникулы, как летние, так и зимние, приезжал, и мы виделись. Здоровье его ухудшалось, и вот в один из приездов нашел дверь полуподвальной квартиры, где он жил с престарелой матерью, опечатанной. Соседи сказали, что Владик повесился на детском турнике во дворе, а старушка, не перенеся горя, скончалась…

… В кадре много народу. Все трудятся. Один молотком вбивает в землю колышки. Четверо несут какое-то полотнище. Еще двое с помощью рулетки что-то вымеряют на земле.

Двое в шляпах. Один замеряет, другой записывает данные в блокнот.

Мчащаяся по дороге машина удаляется, оставляя пыльно-дымный след.

Машина мчится по шоссе – вид сбоку – на большой скорости. Мелькают придорожные столбы.

Машина остановилась. Вышли трое в шляпах. Один из них фотографирует.

Снова автомашина, и в ней трое в тех же шляпах. Машина мчится, оставляя длинные полосы – клубы пыли и дыма. Скорость большая.

Стоит тот, в ковбойке, но в шляпе и с поднятыми руками. Чуть подальше черный автомобиль и возле него человек тоже черный (в смысле одежды, а не негр).

Затылок шофера, сидящего за рулем. Выразительная приборная панель с множеством циферблатов. Сквозь лобовое стекло видна газующая машина. Значит, он преследует ее.

Удирающая машина. Модель не разобрать. Иностранная?

Двое сидят за письменным столом в полумраке кабинета. Настольная лампа образует круг света. У «клетчатого» в руке дымит папироса. Что-то обсуждают.

 

«Крок (Брусин) молчал, опустив голову. Полоска света упала на его высокий лоб. Мелкие капельки пота сверкали на нем. Крок достал платок и вытер пот, тяжело дыша и продолжая молчать.

• -Ну? – настаивал Матвей Петрович (Федотов), не дождавшись ответа. – Чего вы стесняетесь? Как мы сможем подготовить ваш переход на наш корабль, не зная, сколько времени в нашем распоряжении?

• -Яне знаю, - глухо ответил Крок, не поднимая головы и опускаясь на стул по другую сторону стола.

• -Этого не может быть! – резко возразил собеседник, ударив ладонью по карте. – Вы требуете от меня обязательств, не давая мне возможности выполнить их. Это не логично!

Он с досадой откинулся на спинку стула, перекинул ногу на ногу и забарабанил пальцами по столу».

( Соавторство с Г. Адамовым. «Тайна двух океанов»).

… Директор музучилища, Нечаев Виктор Кузьмич, как-то вызвал меня. Сидел он, как обычно, за большим письменным столом под портретом Антона Рубинштейна, на которого очень похож. Больше чем брат Григорий. Такие же густые волнистые волосы и выпирающие скулы. Портрет, явно, висел не случайно. Чтобы все находили сходство и сообщали об этом, отчего, наверное, елей лился на директорскую душу. Я стою перед ним и трепещу, подавленный этим сходством, а Виктор Кузмич спрашивает ревниво:

• - Говорят, музыку сочиняешь?

• -Немного.

• -Тут вот для одного танцевального коллектива Дома культуры, директором которого работает наш выпускник Алиев, нужно танец сочинить. Взялся бы сам, да времени нет. Сможешь?

• -Попробую, - я скромно потупил взор и внутренне воспылал: «Первый настоящий заказ!»

• -Они заплатят, - сказал Кузьмич, помедлив, и почему-то смущенно улыбнулся, как будто бы сказал непристойность. – Вот телефон. Позвони директору ДэКа.

Я вылетел из кабинета окрыленный: «Какая радость! Конечно, сочиню. Еще как сочиню!» Руки зачесались, желая побыстрей взяться за работу. Немного успокоившись, позвонил по указанному телефону. Мне объяснили характер музыки (героический), протяженность и добавили, что непременно заплатят. Но о заключении договора ни слова. Да я и не знал, что положено заключать какое-то соглашение. «Почему такой упор на оплату делается?» – насторожился я, и тут же сам себя успокоил: «Наверное, чтобы я не волновался и лучше работал». Из природной скромности, естественно, не спросил «сколько». Да и как-то не к лицу, еще ничего не сделав, спрашивать. В глубине души даже готов работать бесплатно. Настолько льстил сам факт заказа. Немедленно с головой ушел в работу: казалось, вдохновение только и ждало этого повода, чтобы нагрянуть и всего захватить, подобно запою. Сочинил быстро, отнес, сыграл. Понравилось, и коллектив, разучив, с удовольствием танцевал. Наконец, настал час «расплаты». Я, предварительно созвонившись, пришел за гонораром. Любезный директор ДК самолично отвел меня в бухгалтерию. Мне дали ведомость. Я предъявил паспорт, и в графе против своей фамилии увидел скромную сумму «три». Цифрой и прописью. Лишь на бутылку водки заработал, выходит? Тут во мне все внутри восстало, кровно обиделось и возмутилось. В такие минуты становился дерзким, прямолинейным и резал правду-матку в глаза не взирая на лица, отчего частенько страдал.

• -За такую работу и всего трешницу как сантехнику, починившему унитаз?

• -А сколько же ты хотел? – удивился директор ДК. – Ты что, Шостакович?

• -Подавитесь своей трешкой! – повернулся и решительно направился к выходу.

• -Ах, нахал! Такой молодой и уже… - послышалось за спиной. – Ты пожалеешь!

Долго шел домой пешком. Никак не мог успокоиться, получив такой плевок. А я то старался, из кожи лез. Какая несправедливость! Видите ли, еще не Шостакович, чтобы заламывать суммы… С тех пор возненавидел этого композитора.

Придя на очередное занятие в училище, немедленно был вызван к Виктору Кузмичу.

• -Я тебе оказал доверие, а ты меня так подвел и осрамил, - начал лже-Рубинштейн, сидя под портретом настоящего. – Вот ты, какой хапуга оказался!

Я понял, что Алиев привел угрозу в исполнение и нажаловался.

-Ты еще молод, а так себя ведешь, - продолжал директор, наливаясь гневом и, очевидно, подпитываясь силой, исходящей от портрета над головой. – Вот Рубинштейн своего «Демона» тоже чуть ли не за бесплатно написал и ничего… А ты, ведь, комсомолец! Не хорошо. Надо бы тебя, конечно, за такую выходку, позорящую советского студента, со стипендии снять, но, так уж и быть, прощу на первый раз! Иди.

Ссылка на классика как-то успокоила. Хотя пойди, проверь, – правда или нет? И я пристыженный покинул кабинет. Конечно, заказов больше мне не поступало…

 

… Под командой господина в белом двубортном пиджаке и белой шляпе несколько человек производят земляные работы. Один киркой долбит землю, другой тащит куль или мешок, третий прохаживается, засунув руки в карманы.

Бурное строительство. Основание башенного крана и груз, который он несет – длинные трубы. Внизу грузовик с такими же трубами. Смеем надеяться, коль трубы появились, то и газопровод ни за горами.

На переднем плане полулежит темная, заштрихованная, фигура в кепке и с пистолетом в руке. Фигура явно следит за крадущимися на полусогнутых ногах двумя субъектами. Дело происходит в лесу. Видны деревья.

Тот, что с пистолетом, весьма красноречиво теперь крадется за теми двумя, маячащими вдалеке.

Эти двое в черных одеждах и шляпах, конечно, шпионы и, скрываясь в кустах, фотографируют кучу людей на поляне, прокладывающих трубы. Чувствуете, чем дело пахнет? Газопровод секретный!

Наш, что в кепке, подкрался сзади к шпионам и дает в воздух предупредительный залп. Сдавайтесь, мол, чего уж там! В другой руке у него тоже пистолет. Напуганные такой внезапностью шпионы падают ниц, растопырив руки и выронив фотоаппараты.

 

… На Канаве, чуть поодаль от нашего дома, до революции находилась частная фотография (связь с фотоаппаратом в предшествующем сюжете). На фасаде двухэтажного особняка проступают, почти стершиеся от времени и дождей, буквы: «Фотография Климашевской». Кто она такая, история умалчивает. У нас дома имелось несколько снимков на твердой бумаге с клеймом этого заведения. Золотое тиснение по краю. Прадед с прабабкой в торжественных позах, дед с бабушкой в подвенечном платье и еще кто-то с кем-то. Все снимки изумительного качества…

Я тоже пытался заниматься этим делом и ходил в фото-кружок Дворца пионеров. Даже имел фотоэкспонометр и составлял какие-то таблица. Но до практики дело не дошло. Аппарат так и не купили, хотя меня товарищи снимали (кажется, у Брусина или Федотова имелся). Остались два любительских снимка. На одном – сижу на тахте и улыбаюсь, с непременной кошкой на коленях (заядлый кошатник, и ходил вечно исцарапанный). На другом – сижу на стуле, на террасе, в одних трусах и гляжу исподлобья. На ноге повыше щиколотки повязка. Нож воткнул, когда мечи строгал (об этом печальном происшествии упоминалось выше)…

 

… Один из шпионов очухался и в ответ палит из пистолета.

На заднем плане толпа строителей с задранными вверх кирками и лопатами.

Наш, что в кепке, стреляет на поражение. А ноги у самого подкашиваются. Наверное, и в него попали. А другой шпион сражен, о чем свидетельствуют торчащие из-за кромки кадра ноги в горизонтальном положении.

Кажется, рабочие тоже включились в борьбу со шпионами, услышав выстрелы. Как там, у Кольцова? «Эй, размахнись рука! Разойдись плечо!» Они замахиваются кирками и лопатами непонятно на кого. Кроме тех двоих больше шпионов не видно.

Но вот, кажись, утихло. Один из врагов пленен. Человек (тоже в шляпе), наставив пистолет в спину конвоирует задержанного.

Четверо стоят и беседуют. Похоже, “happy end”. Тот, кто преследовал шпионов, оказался жив и принимает поздравления. Хотя рука на привязи. Все-таки ранили.

Показана в разрезе почва и проложенная в ней труба с несколькими коленами. Обозначена и глубина, на которой проложен трубопровод – 50 метров. С глубиной автор, пожалуй, переборщил! Хотя, чем глубже, тем надежней, коль дело секретное.

Как видим, название не оправдалось, и никакого горения газа не случилось. Ну, и хорошо, что все обошлось!

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

 

Нащупывание сюжета. Киносъемка. Любовь к двоим. Съемки продолжаются. Водка и клавиры. Братья мои! Утопленники. «Войнушка». Атака. Приняли. Шторм приближается. Чай. План города. На фоне задач. В оркестре. Война. Григ. Аншлаг. «В тюрьму». Сюжеты.

 

Рисунки сначала без раскадровки. По-видимому, нащупывание сюжета.

Пушка на лафете времен войны с Наполеоном, направленная на арку ворот. Тут же рядом и персонаж тех времен: не то гусар, не то драгун. На голове шапка-тюрбан с плюмажем, в руках винтовка со штыком. Правее стоит военный тоже с винтовкой, но более позднего времени. Модель, времен 1й мировой. Тут же кто-то палит из винтовки и из станкового пулемета «Максим». Марширует отряд, делая шаг вперед, с шашками наголо. За ними взрыв, и падает сраженный с саблей в руках. А другой лежит, бросив винтовку на землю.

Ниже этих эскизов – нечто более определенное, а именно: будто бы идет киносъемка батальных сцен. С трех сторон стоят аппараты, а в середине бой на городской площади, окруженной разрушенными зданиями, подобно уличным боям в Сталинграде (знаменитый «дом Павлова»). Может, подобный эпизод и снимается.

На переднем плане режиссер в шляпе объясняет что-то одетому в форму офицера актеру. У режиссера в одной руке блокнот, в другой самописка. Чуть поодаль стоит еще актер тоже в военной форме. У него перекур. Фуражка набекрень, китель расстегнут, в руке папироса дымит. А кругом кипит отчаянный бой…

 

Как только поступил в музучилище, так сразу попал во внимание учившихся там девочек. Скрипачка со второго курса Света сама стала кадриться. Жопаста, что нравилось, но почему-то у нее отчаянно несло изо рта, что нравится, не могло. Так толком ничего и не получилось. Недостаток убил достоинство. Потом самому понравились две и обе пианистки. Одна с моего курса, Таня, приехавшая из Баку и жившая на квартире. Другая местная и выпускница, жившая недалеко от училища в татарском районе. Провожать ее, всегда связано с риском. Несколько раз мне доставалось от местных жиганов, но это меня не остановило. Роман с обеими развивался параллельно. С одной усиливался, с другой ослабевал и наоборот. Вторую звали Бела. Блондинка с карими глазами, весьма грудастая, но, увы, узкая в бедрах. Танька напротив жопастая, как и подобает заправской пианистке, чтобы прочней сидеть на стуле, а с грудями пожиже. Короче, чего не было в одной, восполнялось в другой, а мне хотелось идеала. Получалось по Гоголю: если часть тела взять у одной и добавить другой, то - само совершенство. Но приходилось довольствоваться, чем Бог послал. Они обе в равной мере нравились. Не знал, кому отдать предпочтение. Отношения почти платонические. Дело ограничивалось свиданиями на улицах, на скамеечках и в подворотнях с обжиманиями и поцелуйчиками, в результате чего у кавалера потом всегда ныли яйца (семя просилось наружу). До основного дело так и не дошло, хотя в пылу страсти и собирались мне обе отдаться. Но я, проявив могучую стойкость, не взял, трезво рассудив, что вдруг забеременеют, а какой из меня жених или муж. Но любовь свирепствовала страшная, и доходило до сбрасывания или срывания одежд. Как-то под новый год я пригласил Белу к себе, когда все ушли в гости. Мы выпили и закусили, проводив старый и встретив новый. Затем, под воздействием выпитого чувства разыгрались: «Я твоя! Бери меня!» Я разложил даму на диване, сорвал трусы, но достоинство мое проявило полную индеферентность и не захотело участвовать в процессе, возможно потому, что задний ум не советовал этого делать… Дама даже, кажется, обиделась: «Значит, не любишь». Но я сказал, что не стоит рисковать, и не хочу лишать ее невинности внебрачно. Потом мы продолжали еще встречаться, но реже (перегорело, дойдя до кульминации), вплоть до окончания ею училища и отъезда по распределению. Вскоре оттуда, куда ее распределили пришло известие, что Бела вышла замуж за тамошнего баяниста и родила… Вот вам и любовь до гроба!

 

…Слева улицу перегораживает баррикада из бочек, колес, перевернутых будок, поверженных фонарных столбов. Справа напирают нападающие, их прикрывает пулеметчик, строчащий из положения лежа. Много убитых. То там, то здесь – пиротехнические взрывы. Но оставим съемочную площадку и посмотрим, что изображено пониже.

Видно, что и там снимают, но иное и в других павильонах.

Гражданин в клетчатом (в крупную клетку) плаще и шляпе несет на вытянутых руках, словно букет, пухлый портфель. В спину ему направлен объектив кинокамеры. Опять шпион какой-нибудь?

Художник в клетчатых штанах стоит возле мольберта и малюет. В руках – палитра. Возникает вопрос: почему ткань у всех в клетку? Ответ: возможно, лишь такую достали на киностудии. Из нее и пошили всем. Простим эту мелочь…

Кадр поделен на четыре более мелких и в каждом мужская рожица. Возможно, это портреты вышеназванного художника.

Теперь джунгли. Тоже в павильоне. Люди в пробковых шлемах пробираются сквозь них. Иной фильм снимают.

Крупным планом: начальник экспедиции что-то объясняет подчиненным, а у тех, помимо пробковых шлемов на головах, в руках автоматы. Выходит это никакая не научная экспедиция, а завоеватели.

Туземцы с луками, щитами, копьями и в перьях. Ага, начинается!

Те, что в пробковых шлемах, активно палят из автоматов по чернокожим.

Кадр поделен на четыре маленьких подкадра. В первом - улыбающаяся туземная рожа; во втором тоже; в третьем туземцы идут в атаку; в четвертом белые падают сраженные. Вон, как дело обернулось!

 

… Любил я девчонок водить в ресторан, где мы под сухую без закуски выпивали бутылку водки и шли гулять. Посещение злачного места мог себе позволить, потому что работал помимо учебы в танцевальном оркестре Ваньки Свиридова. Не могу сказать, что все деньги там просаживал. Как раз нет! Большую часть тратил на покупку нот. Тогда много издавалось относительно новой музыки: Прокофьев, Свиридов, Щедрин, Равель, Дебюсси и др. Я покупал как фортепианные произведения, так и оперные, и балетные клавиры, анализировал их. Пытался понять, как сделано. Сам начал сочинять. И только изредка для разгрузки ходил с девушками пить водку. Правда, она пилась не только с девушками в ресторане, но и в домашней обстановке, по случаю какого-нибудуть всенародного праздника и без оного. Печальный «сливочно-масляный» опыт напрочь забыт. Теперь, весьма преуспев в этом деле, пил не только без масла, но и вообще без закуски. На спор мог пить из блюдечка, да еще с вареньем. И не пьянел. Было, конечно, мерзко, но виду не подавал. Все восхищались, какой крепкий юноша!

 

«И вот над гребнем возвышенности (на берегу Канавы) появились щиты. Воины шли ротами по девяносто человек в каждой. (Пацаны соседних дворов) Всего тридцать одна рота. Я сам пересчитал их. Перевалив через гребень, зулусы построились в тройную линию и начали спускаться по склону к нашему лагерю (мы оборудовали двор укреплениям из старых ящиков и прочей ветоши). В полутораста ярдах, еще за пределами досягаемости наших ружей, (рогаток, палок, копий и камней) они остановились и опять запели…

(В соавторстве с Г. Р. Хаггард «Миссия в Трансвааль»).

 

… Особая достопримечательность наших мест - утопленники. Тонули достаточно часто, но не чрезмерно. Как в городской черте (Канава, Кутум), так и на пляже (Волга). Однажды на Канаве утоп морячок. Утром проснулся и решил искупнуться. Вышел (дом на берегу), дорогу перешел, нырнул и… с концами. Применялось народное средство по обнаружению утопшего. По воде пускался чугунок или глиняный горшок с горевшей в нем ветошью. Считалось, где горшок остановится, там тело лежит. Но, кажется, средство себя не оправдывало, и соперничать с водолазами не могло. Они его у берега нашли (врезался головой в корягу). Вот судьба: исплавал много морей и океанов и ничего. А в «луже» вблизи дома нашел свой конец.

Иногда, купаясь, натыкались на утопленника. Упрешься ногой во что-то мягкое и отпрянешь в ужасе. Девчонки бросались с визгом вон из воды и тряслись мокрые на берегу. Никак не могли придти в себя.

Часто утопленники по прошествии известного времени сами всплывали, притом в местах оживленных купаний, распухшие и раздутые, сине-бледные и дурно пахнущие. Но оставим эту мерзкую тему…

 

…Активная «войнушка» во весь лист. Рисунок чернилами, а взрывы и дым цветными карандашами. Театр военных действий представляет собой пригород с высоты птичьего полета. Все видно, как на ладони: здания, улицы, парки и сады, реки с мостами, широкое шоссе, железнодорожная линия. Но все во множестве красно-желтых взрывов и черном дыму пожарищ. В небе реют самолеты, охотно сбрасывая бомбы, но многие из них подбиты и оставляют за собой длинный черный след. Имеют место танки, пехота и форсирование водной преграды, орудийные расчеты и дзоты, с дотами. Вообще сражение первоклассное, и не будем на нем задерживаться.

 

«Ровно в 5 часов колонны пошли в атаку. Несколько минут спустя первый отряд остановила яростная канонада, и он вышел из боя, отступив на исходные позиции. А что же касается 2й колонны, то вскоре я уже спрашивал себя, что с ней могло случиться. Уже больше часа от нее не было никаких вестей. Едва полностью рассвело, я отправился пешком к линии огня. С вершины холма мне открылся прекрасный вид на огромную кривую, которую описывает дорога к западу от Маммеди; сам город был скрыт в складке местности. И вот на этом отрезке дороги я различил в подзорную трубу шесть наших танков «Пантера», которые вели беспощадную – и безнадежную – битву с явно превосходящими бронетанковыми силами противника».

(О. Скорцени).

 

… Этажом ниже, под нами, жила армянская семья Багдасаровых (Тер-Багдасарьянц). Волосатый и огромный как орангутанг глава семьи, дядя Арменак. Его маленькая, щупленькая жена, тетя Лиза (все звали Лизочкой). И двое взрослых сыновей Жорка и Сергей. Оба сына только что вернулись из армии. Старший Сергей пошел в таксисты, младший Жорка неожиданно поступил в музучилище на дирижерско-хоровое отделение. Увлекаясь эстрадной музыкой, я целыми днями долбил на пианино популярные песни. К тому времени, заканчивая общеобразовательную десятилетку, не знал, куда податься дальше. Рыбный, медицинский, педагогический институты не привлекали. Жорка, слыша над головой мои исступленно-ежедневные музицирования, посоветовал поступить в училище. «Раз столько песен подобрал, значит, способности имеешь», - убеждал он. Я сначала очень побаивался, помня мытарства детской музыкальной школы, но потом, из-за лени (куда-то надо ехать поступать, а училище в десяти минутах ходьбы от дома) решил попробовать. Жорка тем временем успел всем растрезвонить, что появился талант, ожидайте! А я как всегда пошел по пути наименьшего сопротивления. Рядом с домом и математику не надо сдавать. Поступил без особых трудов…

 

… К нам спиной – часовой со штыковой винтовкой на плече, в каске с пикой на макушке (немецкие, времен 1й мировой).

Плывет по зеленой воде небольшое одномачтовое судно, подобие речного трамвайчика.

Крупная фигура солдата в советской форме и каске зеленого цвета. На плече карабин, у пояса граната, другую – держит в левой руке. Граната большая, противотанковая. Корпус как у шоколадки, поделен на маленькие квадратики. Слева от солдата – чернильный рисунок трехмачтового судна в разрезе. Судно парусно-винтовое. Видна труба, гребной винт и все палубные надстройки с подсобными помещениями.

Эскизным макаром показано некое действо (все в разных масштабах). Стреляющая старинная лафетная корабельная пушка на маленьких колесиках. Взбирающиеся по вантам матросы. Лезут, наверное, паруса убирать. Небо зачернено и его прорезает кряжистый излом молнии, словно широкая узловатая река на карте. Паруса убирают. Буря надвигается. Людишки на палубе суетятся: крепят снасти, убирают и подвязывают. Шторм близится!

 

…Помню с детства один замечательный продукт. «Калмыцкий чай». Почему такое название? Потому что это излюбленный напиток калмыков, а они наши соседи. Их столица Элиста рядом с нами. Такой чай популярен и в Монголии среди скотоводов-кочевников. На самом деле это обычный низкосортный прессованный чай, но способ приготовления особый. Берут плитку, настругивают определенное количество, затем долго варят вместе с молоком. Полученное мутное варево пьют, добавляя бараний жир или топленое масло и подсаливая. Мерзость жуткая! Однако, очень питательная и полезная. С утра попил и целый день сыт.

В войну, когда нечего есть, спасались этим пойлом. Я, можно сказать, вырос на калмыцком чае. Отчего, наверное питаю симпатию к буддизму. Особым достатком считалось подвешивать единственный в доме кусочек сахара на ниточке над столом к абажуру, и, прихлебывая чай, глядеть на него. Тогда казалось, будто пьешь с сахаром.

 

… План города. Очевидно, ожидалось проведение военных действий, но что-то помешало или заспешил куда, или еще что, а потом и вовсе забыл. А жаль! Город хорош. Бомбить такой и воевать в нем - удовольствие. Сами посудите. Фабрики и заводы, жилые дома, есть и аэродром с парочкой-тройкой самолетов. Город разрезает река, а на ней мосты, один из которых железнодорожный. Какой соблазн для обстрела и бомбометания! И железнодорожный вокзал с поездами красуется. Людишек мало (показаны точками). Возможно, попрятались заранее, будучи оповещены о готовящейся «войнушке». Увы, военные действия не состоялись.

 

На фоне столбиков решаемых арифметических задач, просматриваются быстрые чернильные зарисовки. Матрос в каске палит из мелкокалиберной пушки. Взрыв на корабле: валяется солдат с дыркой в груди; подстреленный офицер перевалился через поручни, выпуская из рук пистолет, на фоне дымящейся корабельной трубы. Тонет в волнах вражеское судно. На поверхности лишь нос, а все остальное под водой. Морской охотник (катер) кого-то преследует, шныряя между водных столбов. Столбы от взрывов бомб, летящего над ним вражеского самолета. Наконец, в ряд стоят моряки с обнаженными головами, реет военно-морской флаг СССР. Поминают павших…

 

…Помню волшебное ощущение от игры на контрабасе в училищном оркестре, когда твоя нижняя нота становится фундаментом общей гармонии, и все музыкальное здание вибрирует, наполняя радостью душу. Непередаваемое ощущение. Но, если сыграешь не ту ноту или сфальшивишь, то здание кривится и кособочится, готовое рухнуть. Исполняли «Времена года» Гайдна и Увертюру к «Пиковой даме» Чайковского. Находиться самому внутри музыки, совсем не то, что слушать со стороны. Да, если по радио, скрадывающее те богатые обертоны, которые и делают музыку волшебством («малым таинством»). Не любил слушать классику, но играть ее в оркестре – другое дело…

 

… Наши танки Т-34 идут в атаку, снуя между «кустов» частых взрывов. Артиллеристы палят со страшной силой, хотя орудие легкое полевое, 155-миллиметровое. Суетятся возле него четверо. Другие из ближайшего окопа подтягивают снаряды. Там же радист с рацией и поблизости, пулеметный расчет. В небе разрывы снарядов. Значит, и самолеты имеют место, хотя их не видно. Ниже другая картинка, показанная сверху, как с самолета.

Тут есть даже кавалеристы, которых поливает сверху свинцом аэроплан. Танки тоже присутствуют и многие из них горят. Пехота штурмует высоту, над которой красный флаг.

В небе воздушный бой: желтые самолеты дерутся с синими. Видны спускающиеся парашютисты…

 

… нёс на себе контрабас в самую жару, через весь город в сад «Аркадия» (в быту назывался «Аркашка»), где должен состояться концерт нашего струнного оркестра. В программе знаменитый фортепианный концерт Грига, который играл выпускник Мишка Фомин, тот самый, один из моих мучителей, сын начальника тюрьмы. Произведение сильно «замылено» частым звучанием по радио, но одно дело скрипучая радиоточка и совсем другое слушать изнутри и быть участником исполнения. Под сводами ажурного деревянного театра концерт звучал особенно впечатляюще, чему способствовали старания солиста. Со всей силой и темпераментом классического борца он разложил концерт на обе лопатки и, продолжая дело отца, не выпустил из «заключения» ни одной фальшивой ноты.

Рисунок соответствующий: затемненный зрительный зал и освещенная сцена. Зал как зал. Под потолком люстра, два яруса балконов, заполненных людьми, и партер тоже многолюден. Одним словом – аншлаг. Что за спектакль? На сцене виднеются два дерева: большое и поменьше. Артистов пока не видно. Ну, и ладно! К предшествующему концерту это отношение не имеет…

Учился в училище на старших курсах баянист Скворцов. О нем шла молва, что лучший из лучших и даже играет джаз. Я услышал и был потрясен. Оказалось правдой. После чего решил для него написать пьесу. Долго мучился, стараясь воспроизвести, услышанные пассажи и аккорды. Тема отсутствовала. Сразу начиналось с квази-импровизации. Написав, не решался показать. Он такой недосягаемо великий, что и подойти страшно (ходил с гордо закинутой головой, зачесывал длинные блестящие волосы назад и романтично встряхивал ими, при этом еще и заикался). Так я и не решился… Наступили зимние каникулы, и кумир уехал. Оказался иногородним. Я корил себя за нерешительность. «После каникул обязательно покажу!» Каникулы кончились, все возвратились. Объявлено общее собрание студентов. Военрук, грузный и придирчивый, путавший слова и падежи старый еврей-фронтовик, ветеран Великой Отечественной, Матвей Гескин во всеуслышании объявил, указывая на красного как рак маэстро: «Вот все отдыхать на каникулы, а Скворцов отдыхать… в турьму!» При этом он потрясал «телегой», пришедшей из вытрезвителя. «Такой хороший музыкант и пьяница? – не укладывалось в моей неискушенной голове. - Как же так? Пьянство и джаз. Одно так низко, другое так высоко!» Кумир развенчан и низко пал в моих глазах, так что показывать написанное не захотелось. И правильно, что не показал! По прошествии времени понял, что написал белиберду, и поспешно порвал ноты.

 

…Кабинет ни кабинет, камера ни камера… В общем комната, единственная мебель которой стол и стул. За столом сидит человек в темной одежде и шляпе (рисунок фиолетовыми чернилами). Перед ним бутылка. Возле стола стоит человек в светлой военной форме и головном уборе. Вот и все!

По снегу ползут солдаты в белых маскировочных халатах. Пулеметчик тоже в халате. Кто-то замахивается гранатой, кто-то идет в штыковую атаку, кто-то заваливается навзничь, будучи сраженным. Имеет место пара взрывов.

Один хватает другого за запястье. Этот другой - в шляпе типа цилиндра и с пистолетом в руке. В левом верхнем углу торчит голова в каске…

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

 

Дюма. Просветитель. Лайнер. Низкие частоты. Хаггард. Пальцы. Автоматчики. Гитары. Паша. Рукопись. Ансамбль. Разное. Легионер. Мульти-инструменталист. Зимний легионер. Цфасман. Минный катер. Театр. Генерал без армии.

 

«На следующий день после того, как разыгрались все эти события, д, Артаньян и Портос (я и Федотов), видя, что Атос (Шестериков) не появляется, сообщили господину де Тревилю (учитель Чудин) о его исчезновении. Что касается Арамиса (Брусин), то, испросив отпуск на пять дней, он, как говорил, отбыл в Руан по семейным делам.

Господин де Тревиль был отцом своих солдат (заводилой школьников). Едва успев надеть форму мушкетера, самый незаметный из них и никому неизвестный мог так же твердо надеяться на помощь капитана, как мог надеяться на помощь брата.

Поэтому де Тревиль немедленно отправился к главному уголовному судье (директору школы Андрианову). Вызвали офицера, командовавшего у Алого Креста, и, сверяя последовательно полученные сведения, удалось установить, что Атос (Шестериков) помещен в Фор-Левек.

(В соавторстве с Дюма. «Три мушкетера»).

 

… Первыми моими джазовыми Кириллом и Мефодием в одном лице стал вернувшийся с фронта дядя-танкист. Как я говорил, он ночами ловил по приемнику ранее мне неизвестную музыку. Дополнительным эффектом к чарующим звукам являлся волшебно-зеленый пульсирующий индикатор настройки с таинственным расширявшимся и сужавшимся «глазом-зрачком» громоздкого лампового приемника «Телефункен». Дед купил незадолго до войны, когда с немцами дружили.

Дядя объяснил, что зажигающая музыка называется «джаз». С ней он познакомился на фронте. Союзники американцы завезли.

Меня в первую очередь очаровало мощное низкочастотное буханье контрабаса. Висевшая на стене «тарелка» таких частот не выдавала. Там постоянно пиликали на скрипках да пищали классические оперы, мяукали старинные романсы и хрипло рычали песни о Ленине и Сталине.

Будучи ребенком, я откровенно боялся многих передаваемых произведений. Например, «Пиковую даму» с ее призраком графини, имея печальный опыт встречи с привидением у себя дом; «Бориса Годунова» с его видением («мальчики кровавые в глазах»); «Русалку» Даргомыжского с утопленницей и сумасшедшим мельником, возомнившим себя вороном»; боялся упоминавшуюся «Аскольдову могилу». Эти шедевры воспринимались детским сознанием не так, как надо. Когда научился читать, стал бояться и многих книг с их страшным содержанием и иллюстрациями. Например, «Вия» и «Страшную месть» Гоголя. И зачем только такую гадость люди пишут, не понимал я. Боялся и многих произведений Пушкина. Ранее названные оперы - на его сюжеты. Забыл упомянуть «Руслану и Людмилу», в которой тоже чертовщины хватает. Там меня пугал «дядька Черномор» и его зловещий марш. Боялся и пушкинских рисунков: чертенята, черепа да виселицы. Чего стоит «Сказка о Попе и работнике Балде». Тоже мне сюжетик. Сплошная нечисть! Поэтому с тех пор отношусь к великому поэту с некоторой опаской. Игра слов получилась: «поэтому – поэту»…

Услышанный по приемнику джаз внес в душу теплоту и обнадежил. Значит, помимо классической симфонической скуки, есть в мире звуков и что-то радостное. А когда подростком прочитал «Двенадцать стульев» (учившийся в институте Ивлев со второго этажа дал почитать под большим секретом – книга редкая для того времени и полузапретная), то поверил, что и в литературе может быть не только про смерть и страдания…

 

… Борт белоснежного лайнера. В носу торчит якорь, вдоль борта два ряда иллюминаторов, на мостике капитан смотрит в подзорную трубу. Двое рулевых крутят огромный двойной штурвал. Ванты, канаты и прочее… Человек в белой морской форме с кобурой и саблей на боку. Слева от него с растопыренными руками «клетчатый» тип в цилиндре. Вылитый Коровьев. Только треснутое пенсне не видно из-за мелкости рисунка. Он на голову ниже моряка, и сует ему что-то под нос: на полюбуйся! Справа от моряка, у ног лежит авиационная бомба с характерным стабилизатором и буквой «А» на корпусе. Не атомная ли? Откуда она может взяться здесь, да и слишком мала размером. Похожа на обыкновенную фугасную времен ВОВ.

Моряк вздымает в возмущении руки. Он почему-то без головного убора, а погон от задранной руки некрасиво топорщится. Прямо под моряком, вне всякого кадра, долбленое судно в разрезе с одной мачтой и реем (паруса убраны). От марса спускаются две вантовые лестницы. На корме капитанская рубка, скорее похожая на будку сторожа. Под ней прямоугольный руль. Правее, ни к селу, ни к городу, доменная печь в разрезе (?!)

 

… Низкие частоты телефункинских динамиков заочно влюбили меня в пиццикатную игру на контрабасе. И, несмотря на свои серьезные занятия в рисовальном кружке – руководительница пророчила будущность художника – и писание «повестей», по окончании десятилетки поступил в музучилище. В только что открывшийся класс контрабаса. Как будто для меня специально открыли! Объявление о наборе публиковалось в газете. Я «клюнул» на «приманку». Сосед нижний Жорка, учившийся там, успокоил. Мол, ничего страшного! Проверят слух, ритм, память и готово. «Ты на пианино вон как песни лихо шмаляешь!» И я пошел…

 

«Наступили тревожные дни. Мы были окружены противником и ежечасно ожидали нападения. Каждую ночь мы посылали кафров на холмы, окружающие Хиллдроп, чтобы разведать, не приближается ли враг. Эти преданные люди отлично выполняли свой долг. Более того, зулусы, жившие на ферме, рассказывали, что происходило вокруг. Мой прежний слуга Мазука (Федотов) снова поступил ко мне на службу, когда я вернулся в Африку. И вместе со своими друзьями (Брусиным и Шестериковым) охранял нас денно и нощно не раздеваясь, поставив заряженные винтовки у кроватей и положив револьверы под подушку; на конюшне всегда стояли шесть оседланных лошадей».

(В соавторстве с Г. Р. Хаггардом «Миссия в Трансвааль»).

 

…Как-то еще в детской музыкальной школе на уроке сольфеджио мы расшалились и продолжили возню и беготню на перемене. Звонок позвал нас взмыленных на урок. Я вбегал в класс последним и со всего размаху захлопнул дверь, прищемив безымянный палец правой руки. Терпя страшную боль и глотая слезы, мужественно досидел до конца урока. Палец на глазах стал темно-синим и распух… Но в этом есть и положительный момент – долго не мог играть поганую классику по уважительной причине. На этом страдания правой руки не закончились. Значительно позже в 10-м классе, выехав с компанией за город, подрался с одноклассником (это называлось «стыкаться»). В процессе стычки я засветил противнику по башке, но так неудачно, что снова сильно зашиб мизинец и все тот же безымянный, который после удара дверью остался слегка кривым (и ноготь, и палец). Опять страшная боль, а место ушиба посинело и опухло, пока добирался до города. Чутье подсказывало - сейчас дело серьезней, чем в прошлый раз. И я обратился в травмпункт. Сделали рентген. Трещины двух суставов. Наложили гипс. Дома мать пришла в ужас: «Где тебя угораздило?» Соврал, что упал с велосипеда. Снова вынужден не играть, но теперь это вызывало досаду, так как начал увлекаться эстрадной музыкой и подбирать песни. По прошествии месяца сняли гипс и сделали повторный рентген. Срослось. Стал разрабатывать одеревеневшие пальцы, и постепенно пришел в норму. Но все равно с тех пор, если долго не позанимаешься, два пальца теряют подвижность. В дальнейшем это стало помехой в игре, и я загрустил. Когда впоследствии узнал, что у великого гитариста Джанго на левой руке всего три пальца и при этом он страшный виртуоз, на душе полегчало. Мы не одиноки во Вселенной!

 

… Два автоматчика в белых касках с темными горизонтальными полосами. Автоматы иностранные с прямоугольными магазинами. Поодаль взрыв и виднеется бомба, но без буквы «А». Простая.

Три невысоких пологих холма, по склонам которых в долину сбегают солдаты, стреляя на ходу. Двое в зеленой форме, с картузами на головах и с ружьями в руках, стоят на вершине холма. Наблюдают за наступлением. В долине, вернее, на дне ее пылает костер. Вокруг него круг из мелких фигурок. Дым столбом.

Дикари в перьях и набедренных повязках со щитами, копьями, луками и стрелами. Ритуальный танец возле огня.

Солдаты в зеленом, продолжая стрелять, приблизились к туземцам.

Двое господ в пробковых шлемах, восседая в креслах и куря сигары, наблюдают за происходящим. Один из них, в коричневом клетчатом костюме (опять «клетчатый»!). Понятно, что тема здесь колониальная. Она, так ничем и не завершившись, плавно перетекает в другую, историческую…

 

… Научившись играть на семиструнке, с огорчением узнал, что весь мир, и особенно в джазе, играет на шести. Купил школу Иванова-Крамского для шестиструнки. Строй у нее оказался «джазовый» – открытые струны дают красивый аккорд – не то, что «цыганское» трезвучие у семиструнки. Оторвал лишнюю струну, перестроил и стал переучиваться. Фортепианные аккорды переносил на гитару, и вскоре дело пошло. Быстро освоившись с аккордами, стал, аккомпанируя себе, петь вечерами для товарищей на берегу Канавы «Сент-Луис-Блюз», «Истамбул», «Бессамо Мучо» и что-то из репертуара популярного ансамбля «Дружба». Все перечисленное казалось невероятным «джазом» и зажигало кровь, в результате чего из окон окрестных домов гневные пролетарии кричали: «Кончай свою «студебеккеровщину»! Наше русское давай!»

«Студебеккер» марка американского грузовика, если кто не знает, поставлявшегося союзниками по ленд-лизу. Круглоносые автомобили после войны долго ездили по улицам советских городов, пока чудесным образом, а вернее, благодаря воровским способностям родных конструкторов, не переродились в отечественные «ЗИЛы». Но, как видите, буржуазным словом удобно клеймить чужеродное, противное русскому уху звучание. То ли милая сердцу «Цыганочка!» Такова реакция простого народа на смену мной инструмента и репертуара.

Брал гитару с собой на пляж и там пел, собирая кружок слушателей. Молодежи «студебеккеровщина» нравилась, и имел успех. Там меня услышал лучший в городе гитарист, признал мои достижения и приблизил к себе. За что-то похвалил, за что-то поругал. В частности, указал на то, что я неправильно глушу струны, прижимая к ним ладонь правой руки (так делали все дворовые гитаристы). Показал, как надо, отрывая пальцы левой руки от струн. Все гениальное просто, но сам до этого не допер. Володя Семенов постарше, учился в автодорожном техникуме, но играл как профессионал пальцами, и медиатором. Оказалось, у него есть ансамбль - саксофонист, аккордеонист и контрабасист – и они часто играют на танцах. Только ударника забрали в армию. «Если б ты играл на барабанах…». Я самостоятельно занимался по купленной в магазине «Школе для ударных» Купинского, имел дома пионерский барабан и палочки. Но больше колотил пальцами по звучной инкрустированной деке старинной мандолины, купленной дедом в незапамятные времена. От этого последняя, как ни странно, треснула.

Я робко признался, что могу на барабанах. «Можно мне с вами попробоваться?» Старший товарищ разрешил и пригласил на репетицию, открыв новую страницу в моей биографии…

 

… Паша, не паша, но в чалме и в дорогом наряде, с закрученными вверх усами и носами зеленых с красной окантовкой сапог, держит в руках бумагу с печатью и, похоже, зачитывает содержимое стоящему перед ним воину в шлеме и кольчуге с мечом на боку…

 

«В Кордове я провел несколько дней. Мне указали на одну рукопись доминиканской библиотеки, где я мог найти интересные сведения о древней Мунде. Весьма радушно принятый добрыми монахами, дни я проводил в их монастыре, а вечером гулял по городу. В Кордове, на закате солнца, на набережной, идущей вдоль правого берега Гвадалквивира, бывает много праздного народа. Там дышишь испарениями кожевенного завода, доныне поддерживающего старинную славу тамошних мест по части выделки кож; но зато можно любоваться зрелищем, которое чего-нибудь стоит».

(П. Мериме «Кармен»).

 

… Репетировали вечерами в мединституте в актовом зале. Эдик Соболев, аккордеонист, там преподавал, будучи доцентом или чем-то в этом роде. Имелась и настоящая ударная установка, хоть и самопальная, но с множеством разновеликих барабанов. В институте функционировал свой самодеятельный эстрадный оркестр. Дорвавшись до настоящих барабанов, чуть не наложил в штаны от счастья.

Семенов играл на большой желтой электрогитаре. Его приятель, Стас Ваулин, тоже учившийся в автодорожном, - на настоящем огромном контрабасе, хотя сам невысокого роста и имел короткие пальцы. Тенорист Сергей Белявский - молодой артист драмтеатра, приехавший по распределению из Ленинграда –носил очки в золотой оправе и косил под аристократа, называя всех «господами» и обращаясь на «вы». Его кумир - Лестер Янг. Сергей привез с собой из северной столицы кучу «фирменных» аранжировок, так что играли мы не только на слух, но и по нотам. Наши выступления в техникумах и институтах имели большой успех. Но особенно запомнились предновогодние танцы в ТЮЗе и первый скромный гонорар, который я отказывался брать. Считал, что достаточно и того, что я играю с такими замечательными музыкантами. Коллеги сначала посмотрели на меня как на идиота. Но потом, поняв, что говорю от чистого сердца, были тронуты до глубины души, чему способствовал и портвейн, выпитый по окончании выступления…

 

… Паша – к нам спиной и куда-то направляется. Держит в левой руке длинную курительную трубку, а правой кладет свернутую в трубочку бумагу в сундучок.

«Клетчатый» человечек спускается то ли по карнизу, то ли по канату. За его спиной силуэт здания. Ниже этот тип дерется с полицейским в каске. У последнего в руке длинная дубинка.

Тип в клетчатой рубашке с длинными рукавами снова карабкается по карнизу. Вдалеке здание с двумя трубами на крыше.

Кто-то подползает по земле к полицейскому. Тот, по-прежнему, с палкой.

Полевая пушка. К нам передом. Стреляет. За щитом прячутся два артиллериста. Над орудием взрыв в воздухе: облачко, а из него «брызги шампанского» в разные стороны.

Ниже по стойке «смирно» стоит солдат в полной экипировке, но странной национальной принадлежности. Стоит в профиль. На головном уборе (картуз с длинным козырьком) круглая эмблема. Он с бородой – точно, не русский – в препоясанной ремнем гимнастерке светлого цвета, в темных штанах «колоколом», заправленных в сапоги со шпорами (?!). На спине вещмешок. Правой рукой держит на плече длинную винтовку с кинжальным штыком. Левая рука весит вдоль туловища. Всем своим видом напоминает французского легионера…

 

… Для поступивших на первый курс устроили вечер-концерт, силами самих поступивших. Я охотно предложил себя, собираясь блеснуть талантами. Мог сыграть классическую пьесу на шестиструнке пальцами. Мог изобразить что-то модное и стиляжное на фортепиано. Мог отстучать на барабанах джазовую пьесу вместе с приглашенными мной по этому случаю музыкантами. Хотелось всем доказать какой я одаренный и разносторонний. Не даром принят в училище, и еще покажу себя! Все бы ничего, но не учел лишь одного – волнения. Да и быть «многостаночником», не имея опыта, оказалось не просто. На гитаре вспотевшие пальцы попадали совсем не на те лады и струны. На рояле по той же причине нещадно «мазал», задевая не те клавиши. Да и на барабанах пошло «в раскосяк» – разъезжались и падали. По внутренней самооценке получился не триумф, а конфуз, хотя по реакции публики этого сказать нельзя. Казалось, ошибки и недоразумения не замечались. Восторженный горячий прием и несмолкаемые аплодисменты. Я покраснел и сгорал от стыда, считая овацию незаслуженной. Стыдно за свое нахальство да еще в стенах профессионального учебного заведения. В зале, помимо учащихся, присутствовали педагоги, и уж они наверняка «лажу» заметили, хотя никто не подошел и никакого замечания не сделал. Это стало горьким уроком. Не надо никогда брать сверх головы и менять инструменты в момент исполнения. Но моей стойкости хватило не на долго и стремление к мульти-инструментализму снова возникло…Хотя, на гитаре с тех пор пальцами играть зарекся да еще соло. Но все же был оценен как не плохой гитарист и приглашен в ансамбль старшекурсников. Снова счастье! Ансамбль состоял из кларнета, фортепино, контрабаса и меня, гитариста. Кларнетист не импровизировал, но аккуратно играл по нотам, обладая хорошей читкой. Пианист лихо играл под Цфасмана, а бас дергал домрист-народник, самостоятельно овладевший этой «бандурой». Я играл на акустической (электрогитары не имелось) медиатором аккордовый аккомпанемент. Играли по печатным нотам музыку Александра Цфасмана, его популярные произведения, часто звучавшие по радио. Ансамбль наш играл очень профессионально, звуча как по радио. Находиться внутри такого коллектива и вносить свою лепту в общее дело настоящий кайф. Я так старался, усердно зажимая металлические струны, что кожа на пальцах левой руки потрескалась и кровоточила. Но в общем игровом азарте боль не замечалась…

 

… Еще один легионер, но в «зимнем» исполнении. Наушники картуза опущены, вместо гимнастерки теплая кацавейка, на ногах чуть ли не валенки(?). Левая свободная рука в перчатке, правая держит винтовку со штыком на плече, за спиной рюкзак.

Бой, не бой: много бегущих солдатских фигурок с саблями и винтовками.

Нос судна с бушпритом и амбразурами орудий. Судно деревянное.

Паровой катер с огромной трубой и гребным колесом по середине. На носу и корме по два человека. Те, что на носу, на длинном шесте куда-то по ходу катера хотят присобачить подвешенную мину. Такие минные катера имели место в русско-японскую войну.

Крупный человек в морской форме, подпоясан ремнем, в разрезе на груди видна тельняшка. А голова как колобок, абсолютно круглая. И улыбка от уха до уха, хотя уши не нарисованы. Синие глаза под огромными черными бровями. Нос в растопырку. Цвет лица коричневый. Негр что ли?

 

… Стал, не помню благодаря чьему протеже, подвизаться аккомпаниатором в драмтеатре. По ходу пьесы в определенных местах надо исполнять соответствующую музыку на стоявшем в оркестровой яме рояле. Играл фрагменты Ля-бемоль-мажорного полонеза Шопена и знаменитый вальс из оперы Гуно «Ромео и Джульетта». Музыкальным руководителем там постоянно работал одареннейший Исай Пиндрус, скрипач и пианист. Кажется, он и привлек меня в помощники, узнав, что в училище учится некий тип на все руки. Я, конечно, этим очень польщен и на работу согласился. До того сам Пиндрус играл. Но спектаклей с музыкой так много, что ему стало тяжело одному управляться. Главная сложность - не зазеваться и не пропустить реплику, после которой следовала музыка. Я ни разу не допустил подобной оплошности, и артисты были довольны: «Какой способный молодой человек появился!». Находясь в оркестровой яме, заметил в углу прислоненный к стене зачехленный контрабас (в театре имелся и небольшой оркестрик, которым руководил Исай). Мое сердце екнуло. Не удержавшись от соблазна, в антракте расчехлил его и попробовал. Инструмент оказался старинным и звучал хорошо. Я наслаждался, дергая струны, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась рассерженная старушенция: «Зачем без разрешения трогаете чужой инструмент?» Смущенный, я объяснил, что учусь в училище по контрабасу. Она, чуть смягчившись, заметила: «Что же вы, как генерал без армии? Надо свой инструмент иметь, молодой человек!»

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

 

Дюма. Порезался. Экипировка. Саратов. Цитата. Баня. Бунт, не бунт. Эсквемелин. «Шестнадцать часиков». Морской бой. Танцы. Опять моряки. «Мореходка». Танк и «Три мушкетера». Воздействие искусства. Морячок… Боргезе. Пистолет. Рыжие. Капитан. Снова Боргезе. Несостоявшийся пианист. Опять морские дела..

 

«Что касается д, Артаньяна, то он искусно и просто вел оборонительную игру; утомив противника, он мощным ударом выбил у него из рук шпагу. Видя себя обезоруженным, барон (Брусин) отступил на несколько шагов, но поскользнулся и упал навзничь. Д, Артаньян одним прыжком очутился возле него и приставил шпагу к его горлу.

- Я мог бы убить вас, сударь, - сказал он англичанину, - вы у меня в руках, но я дарю вам жизнь ради вашей сестры (кажется, у Брусина сестры не было, но не важно).

Д, Артаньян был в полном восторге: он осуществил задуманный заранее план, мысль о котором несколько часов назад вызывала на его лице столь радостные улыбки».

(В соавторстве с А. Дюма).

 

…Будучи принятым в училище, не мог дождаться, когда начнутся занятия. Опасался, что на инструменте, где нет ладов, научиться, казалось, невозможно. А как играют без ладов скрипачи и виолончелисты тоже загадка.

Как-то теплым августовским днем, что-то стругая, сильно порезал подушечку пальца левой руки. Отделилась. Хлынула кровь, и чуть не потерял сознание. Но не от вида крови, а от мысли, как же теперь этим пальцем нажимать на струну. Охватило отчаянье. Какая нелепая случайность!

Но по поговорке «до свадьбы все заживет» и у меня к началу занятий все зажило….

 

… На рисунке прилавок туристско-охотничьего отдела магазина «Спорттовары», чем-то тогда привлекавшего, хотя ни туристских, ни охотничьих наклонностей не имел.

Первым делом ботинки с шипами, хотя это скорей для альпинистов. Затем топор, похожий на секиру. Лопата и кирка, напоминающая ледоруб, которым небезызвестный Рамон Меркадер по приказу Отца народов огрел по буйной головушке неугомонного Льва Давидовича.

Теперь очередь оружия: многозарядная винтовка с большим магазином для патронов (скорей военная, чем охотничья) и патронташ к ней.

Рюкзак с множеством карманов и полевая сумка. Термос и фляга на ремне. Котелок, вилка, ложка, нож, железная кружка, коробок спичек (почему-то один?). Фонарик электрический, сменная рубашка, рыболовная снасть с крючком («закиднушка»). Толстая книга в клетчатой обложке (какой-нибудь роман в дорогу). Тетрадь с надписью «Дневник». Компас, два свитка или рулона (географические карты). Остро отточенные карандаши (6 штук). Зубная щетка, порошок и мыло, смена штанов. И, наконец, кое-что из продуктов. Горка квадратиков (сухари), одинокий белый кусочек сахара и, кажется, все… Однако, скромный запас.

 

Вскоре отправился в путешествие, но ничего из вышеперечисленного с собой не взял. Отправился недалеко и ненадолго. А вышло так: когда после окончания третьего курса услышал от учителя «не знаю, чему вас больше учить – вы все знаете», то, переполненный радостными надеждами, рванул в Саратов. Там ближайшая консерватория, а тамошняя контрабасовая школа славилась на всю страну. Преподавал в Вузе профессор Бездельев – в данном случае фамилия не изобразительная, а как раз наоборот. Он слыл очень деятельным и требовательным, являясь автором передовой концепции игры на инструменте, поэтому к нему съезжались со всей страны. Вот и я, возомнив, что достоин и могу чем-то даже удивить, с легкомысленностью мотылька полетел на «огонек». Конечно, не в буквальном смысле (на самолете), а поехал поездом, ничего не взяв из вещей. Всего одну ночь в дороге провести. И задерживаться там не собирался. Только покажусь, произведу фурор и, если примут (как раз время консультаций перед вступительными экзаменами), то сразу назад за вещами…

Поезд прибыл рано утром. С вокзала прямо в Консерваторию. Но приперся ни свет, ни заря и пришлось на улице ждать открытия. Наконец стеклянные двери распахнулись. Я вместе с другими страждущими знаний проник в здание. Оно постепенно наполнялось народом и усиливающейся какофонией звуков. Где-то призывно ржала труба и рычал тромбон. Мягко стонала валторна. В перегонки резвились кларнет с гобоем. Озабоченно ворчал фагот. Трещал барабан и бухали литавры. Колыхалась ласковая арфа. Долбило стекло фортепиано. Пищали радостные баяны под аккомпанемент домр и балалаек (есть и «народный» отдел). Рыдали, фальшивя в верхних позициях, скрипки. От них не отставали по части фальши альты и виолончели. По углам рассредоточились контрабасы и угрожающе скрежетали. А над всем этим музыкальным «варевом» как шаловливые ласточки серебристо резвились флейты. Так абитуриенты разминались перед тем, как показаться строгим преподавателям.

Я огляделся. Басистов много как своих, так и приезжих, и все виртуозы. Внутри что-то боязливо екнуло (Не рано ли приперся?) Раз приехал, отступать нельзя. Размяться не на чем. Все казенные инструменты разобраны, а остальные на собственных шпарят. Попросил у одного контрабас, попробовал. Не очень получается, хоть дома отлетало с треском. Заволновался, но дождался своей очереди и зашел в профессорский класс. Начал играть программу. Посредине пьесы профессор остановил:

- Э, батенька, вам в консерваторию с такой подготовкой рано! Могу взять в училище на второй курс, чтобы начать переучиваться.

Ушатом холодной воды! Значит, зря о себе возомнил, будучи, как первый парень на деревне, единственным басистом училище. Скорей, скорей на вокзал! Домой, домой! Но и здесь разочарование. Поезд лишь на следующий день рано утром. Потолкавшись в очереди и купив с трудом заветный билет (кончались перед носом), пошел бродить по городу. Коротал время. Так как приехал ни к кому, то возникла проблема ночлега. Но ее решил радикально: под вечер снова проник в консерваторию и, дождавшись окончания занятий и закрытия здания, спрятался в одном из классов. Спал на столах с горем по полам, а чуть свет, выбрался на волю через окно и поспешил на вокзал. Трясся в поезде с чувством ощутимого шлепка по физиономии. Вот как, возомнив, по консерваториям мотаться…

 

«Однако, похоже, что чем больше вывозят тряпья, лохмотьев, коробок из-под консервов, старых сапог и поломанных лопат и кирок, тем больше их вновь оказывается через каких-нибудь несколько часов. Люди пришли сюда в поисках богатства и нисколько не думают о самых элементарных законах гигиены. Режут скотину, а потроха и кости бросают прямо перед палаткой; потом приходят негры, китайцы или собаки, хватают эти отбросы и с жадностью их поедают, а остатки валяются по всему лагерю».

(Л. Буссенар «Похитители бриллиантов»).

 

Одна из городских бань называлась «Гигиена». Рядом с названием красовалась дата постройки постройки – 1912 год. Здание старое и все, казалось, пропитано и изъедено паром. Кирпичи вот-вот развалятся и обнаружатся десятки намыленных тел обоих полов. Имелось два общих отделения (мужское и женское) и отдельные номера, куда ходить могли лишь супружеские пары, предъявив паспорта со штампом ЗАГСа. Но ходили и те, кому больше негде было заняться любовью, по принципу: «заодно и помоемся». Баньщику давалась трешка, и он становился лоялен. Помнится, мой дядя-танкист, который «Дон-Жуан», был частым посетителем этого гостеприимного заведения, появляясь там каждый раз с новой дамой. Одним словом, чистюля. Заодно и часто мылся...

Несмотря на столь чистоплотное название, заведение скорей производило антисанитарийное впечатление. При бане, как и положено, имелась парикмахерская со своим потомственным и любезным евреем, готовым, казалось, вас расцеловать, если вы садились к нему в кресло. По окончании процедуры традиционный вопрос: «Освежиться, не желаете? «Тройным» или «Шипром»? Опрыскивание одеколоном сразу поднимало цену услуги в два раза. Если отказываешься, то чувствуешь, как вся чрезмерная любезность оборачивается своей противоположностью. Так бы и полоснул бритвой по горлу...

 

Подходит к концу дневниковая тетрадь с ее картинками. Совсем немного до конца осталось. Радуйся читатель, если устал, и сокрушайся, если увлекся! Но сюжеты еще не исчерпаны.

 

... Бунт на корабле. А может, и нет. Ну, вобщем какая-то заваруха. Публика весьма пестрая: тут и форма цвета «хаки» и синие полосатые тельняшки, и клетчатые ковбойки, и обнаженные по пояс коричневые негры. Кто-то в красном замахивается саблей. Некто клетчатый в шляпе лупит кистенем по голой спине негра. Другого негра опутывают веревки. Кого-то связанного заталкивают в трюм. Это на палубе, а за бортом: на фоне синей воды виднеется носовая часть желтого парусника. Может, нападение пиратов?

 

«Захватив корабль, команда решает, передавать ли его капитану. Если захваченный корабль лучше их собственного, то пираты переходят на него. А свой сжигают. После того, как корабль захвачен, никому не дается право грабить имущество, посягать на товары в его трюмах. Вся добыча – будь то золото, драгоценности, камни или разные вещи – делится впоследствии поровну».

(Эксквемелин).

 

... Мой училищный педагог - виолончелист, не умевший толком в руках держать контрабас, поэтому о показе на инструменте не могло быть и речи. В связи с этим занятия ограничивались теорией (говорильней), как надо делать. Главный совет о том, сколько времени в день заниматься, заключался в короткой фразе: «Шестнадцать часиков». При этом правая ладонь педагога плавно покачивалась, как бы отображая всю тяжесть этого немалого отрезка времени. Короче говоря, нужно заниматься по шестнадцать часов в день, чтобы чего-то достичь. Существует и другая фраза: «Все дается жопой!». То есть упорством и усидчивостью, вплоть до протирания штанов. Об этом знают скрипачи и пианисты, да не только они...

Из относительно полезного: педагог научил варить канифоль для смычка, что являлось делом увлекательным и весьма пахучим (использовалось касторовое масло). А играли мы с ним, вернее я (он давал указания и делал замечания), виолончельные переложения. Собственного контрабасового репертуара почти не встречалось. Тогда я опять изнутри, как исполнитель, понял красоту «Грез» Шумана и «Венгерских танцев» Брамса...

 

... Борт судна (правый). Видны два ряда амбразур с торчащими орудиями.

Кадр поделен горизонтально. В верхней части – вооруженные до зубов пираты, одетые кто в чем, но у большинства тельняшки. В нижней – орудийный расчет. Возле пушки горка ядер. Матросня в белоснежной робе. Канонир подносит фитиль. Выстрел!

Последствия выстрела: наклоненный борт неприятельского судна в огне, рядом вздымаются столбы воды – недолеты.

Желтая палуба «хорошего», того, что победило пиратов, судна. Морячок в белом рапортует капитану об одержанной победе. Чуть дальше во фрунт стоит команда в парадной форме. Видны канаты, блоки, ванты. Чтобы не было сомненья, где дело происходит.

Желтое судно с убранными парусами стоит на якорях на синей глади возле зеленого берега. В небе от «желтка», раздавленного полднем солнца, разлетается «скорлупа» лучей.

 

... Раз в неделю в училище устраивались танцы под радиолу. За порядком следил лично военрук Гескин. Он по-военному хамоват и идеологически выдержан – старался, чтобы никакой буржуазной «стиляги» не звучало. Наши «Мой Вася», «Мишка» или «Ландыши» допускались. Меня принимал за брата по крови и особо не донимал.

Танцы проходили в большом классе, из которого изымалась лишняя мебель. Поначалу девки и пацаны толпились кучками, и дело не шло. Но когда сбрасывались на портвейн, слали гонца в магазин, и затем распивали в сортире, то шло веселей. Стеснительность пропадала, и образовывались пары. Случались и драки, но чрезвычайно редко. Если в гости заходили чужаки (местная шпана), то непременно заканчивалось мордобоем.

 

... Снова моряк отчитывается перед офицером на фоне стоящей строем команды. У всех цвет формы белый, а у офицера синий.

Увольнительный на берег. Морячок в белом идет по улице. У стены на корточках сидит подозрительный тип в клетчатом. Другой тип в синей куртке и красной шляпе («Красная шапочка») идет позади морячка.

Двое «белых» матросов сидят за коричневым деревянным столом. На нем бутылки и стаканы. Пируют. Мимо них – грудь колесом – проходит тип в красной шляпе набекрень, в синей клетчатой рубашке и куртке. В другой части помещения – это пивной паб или бар – драка. В ход идут бутылки и все, что под рукой.

Тип в желтой куртке достал черный пистолет и наставил на одного из дерущихся.

Моряки берут реванш. Один из них бьет в челюсть домогателя. Пистолет летит под потолок. Другой моряк достал нож и замахивается. На этом увлекательная драка обрывается...

 

... В городе имелось мореходное училище («Мореходка»), и в ней часто устраивались вечера танцев. Ходить туда посторонним опасно – могли чужака отделать под орех. Драки случались часто и, порой, заканчивались кровью. Особенно, когда морячки схлестывались с военными. Тогда держись! Снимались ремни, и давай друг друга стегать пряжками. Повреждения от такого оружия серьезные: рассечения, пробитие голов, ломание носов, выбивание глаз и много чего, что даже трудно представить. Обычно дело кончалось «скорыми» и милицией. Благо, что танцы устраивались редко, не чаще раза в месяц, а то бы моряки и военнослужащие непременно друг друга истребили. Но дрались не только на танцульках, но и во время вечерних гуляний по улицам. Кто-то не так посмотрел или не то сказал – и пошло-поехало! Обычно дрались тоже коллективно. Группа на группу. Очень боялись военных патрулей и милиции: как только раздавалась зловещая трель, все в рассыпную. Кому охота отсиживаться на гауптвахте?

Гражданские тоже дрались массовым порядком (один район с другим) и не менее жестоко, чем представители доблестной армии и флота. В качестве орудия большой убойной силы применялись «свинчатки» (отлитые из свинца самодельные кастеты). Если такой штуковиной да в висок, то наповал! Из более «демократичных» видов оружия применялись бутылки, палки, цепи и всяческие железяки (металлические прутья, арматура), кирпичи и булыжники, и вообще все, что под руку попадется. Дрались также школа на школу, класс на класс, двор на двор – одним словом, коллективно. Существовал негласный закон: ножей не применять. Они считались принадлежностью уголовников, и пахло судимостью...

 

... Танк Т-34 с номером 226 и пятиконечной звездой на башне. Он стреляет, двигаясь в гору. Рядом четверо фехтующих. Явно из другого времени. Они в шлемах с плюмажами и кольчугах...

 

«Не успели зазвенеть клинки, коснувшись друг друга, как отряд гвардейцев кардинала под командой господина де Жюссака (Брусина) показался из-за угла Монастыря.

- Гвардейцы кардинала! – в один голос вскричали Портос (Шестериков) и Арамис (Федотов). – Шпаги в ножны, господа! Шпаги в ножны!

Но было уже поздно. Противников застали в позе, не оставлявшей сомнения в их намерениях».

(В соавторстве с Дюма).

 

... Искусство, как известно, облагораживает личность, меняет ее в лучшую сторону. Это бесспорно, и вот примеры.

Ходил мимо наших окон некий паренек по имени Юрка Писюков. Ай, да фамилия! Был он постарше и мог надавать оплеух. Но, тем не менее, мы всегда кричали в след, прячась: «Эй, писюк, ты еще не обоссался?» Иногда ему удавалось поймать, тогда бил нещадно. Но вот вдруг он стал ходить не с пустыми руками, а с баяном в футляре – поступил в музучилище. Мы продолжали кричать привычное, но он перестал реагировать и гоняться за нами. То ли потому, что руки теперь заняты, то ли решил не обращать внимания. Видя, что никакой реакции, мы постепенно перестали драть глотки и дразнить. Наверное, искусство его так облагородило и возвысило, что мы для него стали ничтожными комариками... И еще пример.

Жил недалеко от нас на площади, называвшейся «Облупка» (согласитесь, очаровательное название), где находились хлебная лавка и сапожная мастерская, некий низкорослый, но решительный драчун-хулиган. Он всегда орал громким дребезжащим и противным голосом, словно Соловей-Разбойник (от его крика – мурашки по телу!). Младшим проходу не давал: то по шее засветит, то уши надерет, то подзатыльник, то под зад ногой. И все просто так без злого умысла лишь потому, что ты шел мимо. Но вскоре мучитель неожиданно утих. Прошел слух, что он тоже поступил в музучилище учиться на певца (глотка луженая!). Оно и в правду. Теперь округа оглашалась высоким пронзительным тенором, а ля Козловский. Исполнял принародно во дворе арии и романсы. Драчливость перевоплотилась в голос красивого тембра. Весь район, вся «Облупка» гордилась: «Наш за ум взялся!» Говорят, он стал петь и в церковном хоре, а это совсем умиротворило его ранее неспокойную душу. Я в те же годы учился в училище, и меня он теперь не воспринимал, как прежнего мальчика для битья. Теперь коллеги. Мы даже с ним слегка сблизились. Я ему показывал первые свои опусы и получил восторженное, горячее одобрение. Не менее горячее, чем прежнее трепание за уши. По старой памяти как бы «на полставке» заводилой-хулиганом он продолжал оставаться, хоть и не столь активным, как раньше. А меня теперь взял под свою защиту. Но вдруг он внезапно исчез. Ни в училище, ни на улице. Прошла молва, что тяжело заболел. Как-то стало одиноко. Зычный глас не пронзал округу, и стекла в окнах не звенели. Вскоре поступили подробности: опухоль мозга. Теперь не до пения. Сгорел парень за несколько месяцев. Мы всем училищем в слякотный ноябрьский день снесли его за Красный мост. Как жаль! Был хулиганом. Занявшись искусством, облагородился. И нате вам - все напрасно!..

 

... Морячок отвел руку для замаха. Держит гранату. Перед ним немецкий угловатый танк с тевтонским крестом на броне. Сразу под ним треххмачтовое судно с наполненными ветром парусами. Ниже и справа - подобное судно, но в меньшем масштабе.

Спиной к нам – немец в каске с характерным клиновидным значком на ней. Он на борту судна. В руках автомат. Впереди советский катер «Морской охотник». Падающие тела. Чьи? Их или наши? Стрелок на палубе – на фоне иллюминатора – строчит из пулемета...

 

«Весь корабль содрагает, гаснет свет, помещение наполняется дымом. Вокруг меня валяются блоки и звенья цепи, упавшие с потолка, где они были подвешены. Я невридим, если не считать боли в колене. Корабль кренится влево. Открывая иллюминатор, оказавшийся недалеко от уровня воды, надеясь выбраться через него и уплыть. Но это невозможно: он слишком мал...»

(В. Боргезе).

 

... Маленький пистолет, кургузый такой. Лежит сам по себе... и все.

Долбленое судно, вроде ладьи, с одной мачтой и парусом. Слева дан контуром морской охотник с глубинными бомбами на корме и членами команды на борту.

Катер в подвешенном состоянии. Видны под кормой руль и гребной винт.

Кто-то, сраженный наповал, заваливается на бок.

Под морским охотником дан в более крупном масштабе другой катер (вид с носа). И еще катер – совсем намеком – с левого борта. Неподалеку немецкий офицер со всяческими нашивками на рукаве и значком свастики на гимнастерке. На голове форменная фуражка. Рядом немец палит из морского орудия. Перед ним, как бы позируя, стоит морячок в тельняшке с пистолетом на боку.

 

... Жила под нами, этажом ниже, семья рыжих. Мать огненная и такие же два сына – старший и младший. Отца не имелось. Жили бедно. Мать где-то скребла уборщицей, старший сын работал на заводе, а с младшим мы играли во дворе, хотя особой близости с не сложилось.

Старший Федька приблатненный, весь в наколках. Разговаривал только матом, и мы его боялись. Он нам, младшим, показывал свои финки и кастеты – хвалился. Хвалился и тем, что неоднократно сидел. И снова сел по простому сюжету: получил зарплату, напился, кого-то полоснул ножичком и... «пожалте бриться!»

Отсидев недолго, вернулся на родной завод. Лишь количество наколок прибавилось, хотя и так весь синий от татуировок. Поработал немного и вскоре все повторилось: получка, пьянка, ножичек, тюрьма. Так продолжалось еще несколько раз. Тело разукрашивалось (вылитый ирокез), но ума не и прибавлялось. Окончилось неожиданно и печально - самого прирезали насмерть... Младший принял эстафету старшего. Устроился на тот же завод. Заимел кастеты и ножички. Стал пить, дебоширить, постепенно покрываяьс узорами, и садиться. Сначала на пятнадцать суток, а потом и на более существенные сроки. И все по тому же классическому сценарию: получка, пьянка и так далее... Финал, кажется, тот же. Надеюсь, понятно, что они не евреи!

 

... Капитан с биноклем на груди. Двое матросов в белом у корабельного орудия, исторгающего огонь. Третий – нагнулся, поднося снаряд.

Наш катер показан издали. Носовое орудие стреляет. Попали в нос немецкому катеру со свастикой на капитанской рубке. Взрыв и летят в разные стороны ошметки.

Теперь у немцев. Трое у пушки. Но в отличие от советских, которые в бескозырках, эти в касках. Головы берегут.

Взрыв на советском катере. Прямо посередине корпуса. Эх, как удачно попали, гады. Справа показан нос «немца» с двумя палящими орудиями.

 

«... они заметили, что около полуночи в порту зажглись входные огни. По всей вероятности, в этот момент корабли входили в порт или выходили из него. Ощущались сильные толчки по корпусу торпеды, как от сталкновения с каким-либо металлическим препятствием, и судороги в ногах у водителей – результаты подводных взрывов глубинных бомб, которые противник сбрасывал у входа в порт, чтобы избежать «нежелательных визитов». Подойдя к воротам порта, они с удовольствием отметили, что заграждения раздвинуты».

(В. Боргезе).

 

... прочитал объявление в газете: «Эстрадному оркестру клуба им. Микояна требуется пианист». Честолюбиво дернулся – а вдруг возьмут! Мог играть «буги». До, ми, соль, ля, си-бемоль, ля, соль, ми. И еще несколько популярных песен. Считал это достаточным. Сильно волновался, но, пересилив, решился. Поехал на автобусе к черту на кулички, на край города – так далеко располагался Дом культуры. Благополучно доехал, потеряв час, вышел на нужной остановке. Спросив аборигенов, быстро нашел клуб. Общий вид здания вполне удручающий (типичное серое, двухэтажное). Мой боевой настрой сразу поубавился. Лозунги над входом тоже не внушли бодрости. «Догоним и перегоним...», «Дадим сверх плана...», «Обязуемся к...» и далее в таком же духе.

Я набрал в легкие воздуха и решительно говорю дежурному старичку у входа, оторвав его от читки газеты, что вот, мол, так и сяк... прибыл по объявлению. Он как раз ту самую газету читал и мне поверил. Снял с носа очки и газету отложил.

- Подождите, молодой человек, сейчас руководителя позову, - пошел, еле волоча ноги в шлепанцах, куда-то «за кулисы».

Жду. Вот он момент истины! Сейчас решается судьба: быть или не быть, так сказать. Что-то долго не возвращается. А если играть заставят? От этой гадкой мысли коленки мелко задрожали, а руки похолодели. Этого еще не хватало! Хотя иначе не определишь, как играю. Ужас обуял больше и, казалось, вся жизнь в миг промелькнула перед мысленным взором: принудительные занятия в музыкальной школе, битье учительницы, презрение товарищей... А если опозорюсь, то навсегда? Второй раз исправляться не придешь. Со стыда сгоришь. Взмок, по спине бежали не ручьи, а водопады; ноги непроизвольно вытанцовывали нервную тарантеллу. Почему он не идет? Где запропастился старый черт? Силы на исходе, а «Германа все нет», и я принял единственно верное решение – дал деру. Бежал, аж в ушах свистело. Боялся, что догонят. Помните лозунг «Догнать и перегнать»? И заставят играть. Благо остановка недалеко, и автобус подошел, хотя ходил редко (наконец, хоть в этом повезло!). Пулей влетел в салон и, когда дверцы автоматически закрылись, на душе сразу полегчало. Слава Богу, пронесло!

Автобус покатил, унося от гиблого места. А я даже боялся повернуть голову назад, в сторону клуба. Вдруг заметят и пустятся в погоню («Догнать и...!»). Но это, сами понимаете, слишком!

 

... Моряк в каске катит по палубе глубинную бомбу. Слева, в разрезе, трехмачтовое судно, но без оснастки. Правее – судно отстреливается из зенитной пушки. В воздухе облачка взрывов. Показана часть проломленной крыши каюты. Наверное, бомба попала. Слева плывет стреляющий катер. Перед ним столб воды от взрыва.

Тщательно «заштрихованный» немец в каске и портупее, в галифе и с пистолетом в руках. Под ним, вне масштаба, большой двухмоторный самолет с крестом на фезюляже. Вот он, наверное, и бомбит. Показаны вертящиеся пропеллеры и падающие бомбы.

Два судна, одно из которых (катер) отстреливается – стволы направлены вверх – по самолетам. Самолет с горящим хвостом вонзается в воду. Ура! Подбили фрица.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

 

Морячок в каске. Оружие. Дюма. Туннель. Песни. Взлет. Концерты. Рихтер. «Тайна двух океанов». Шутник. Свирепое лицо. Статуи. «Пионер». «Юность». Черноволосый. Стиляги. Моложавый. Сакс-баритон. На фоне... «Мальчики»Америки. «Воды». «Коровин». Трое черных. Золотарь. Кнут и пряник.

 

Морячок в каске палит из автомата с круглым магазином. Значит, наш! Стоит на палубе. Видны поручни.

Рассекая острым как нож носом воду, несется катер набитый немцами. Их, не считая моториста, шесть. Они в касках со свастиками и со штыковыми винтовками.

Падает подбитый немецкий самолет. Пламя охватило моторы.

Корпус судна с башенными орудиями, повернутыми в нашу сторону. Судя по облачкам вокруг стволов, они палят.

Немецкий самолет в небе. Из него вываливаются бомбы.

Советский морячок в каске и с кинжалом в руке стоит на носу судна возле якорной лебедки. Вот он в другом месте, где не ясно. Поражает кинжалом фрица в каске с ружьем. Фриц летит вверх тормашками, растопырив руки и бросив винтовку.

Наш в каске целит и стреляет из винтовки с оптическим прицелом. Снайпер? Другой наш бросает гранату, и виден результат: растерзанные взрывом тела немцев.

 

... Любил в детстве оружие – ружья, автоматы, наганы и пистолеты. Имелся замечательный никелированный наган-пугач, стреляющий пыжами. То ли он пневматический, то ли пружинный, но звук издавал громкий, и им действительно можно напугать. Так его любил, что спал с ним. Кто-то его у меня стибрил... Имелись и пистолеты, стрелявшие серными пистонами (капелька серы, запечатанная в тонкую бумагу в виде ленты). Это тоже громкое оружие и стреляло оглушительно, особенно, если сера сухая. Так что коль над ухом, то можно сильно напугать. Иногда обходился и без пистолета, когда его пружина ослабевала, и бил по «патронам» молотком – еще громче получалось! Это все пока детское и игрушечное, но в юности появилось и настоящее – охотничья одностволка тульского завода с запасом патронов. Дядя Вадим, тот, что женат на «черноплодной» казачке, в один из приездов к нам в гости подарил. Документов на ружье почему-то у дарителя не оказалось, и поэтому приходилось скрывать факт наличия ружья в доме, а пострелять хотелось. Тогда, разобрав винтовку и завернув части в тряпки, я отправился на велосипеде за город. Выбрал уединенное место, вновь оружие собрал и несколько раз бабахнул, поражаясь громкости выстрелов. Но никто на звук не прибежал. Кажется, ее там так и бросил, от греха подальше, и вернулся домой...

 

«Атос (не то Федотов, не то Шестериков – уж совсем запутался!) вынул из-за пояса пистолет, посмотрел, хорошо ли он заряжен, взвел курок и приставил к уху Гримо (уж не помню, кто таков).

Гримо (кажется, это тот, о чью башку я два пальца сломал тогда за городом) живо вскочил на ноги. Атос знаком приказал ему взять корзину и идти ваперед. Гримо повиновался. Единственное, что выиграл Гримо этой минутной пантомимой, - это то, что из арьергарда он перешел в авангард».

(В соавторстве с А. Дюма.)

 

... Отрезок круглого прозрачного туннеля, вроде коридора, связующего одно помещение с другим. В нем два человека.

Лицом к нам стоит рерихообразный старец с козлиной бородкой в желтом пиджаке и черной водолазке. Как бы задумался, подняв глаза к потолку. Рядом слева – более молодой в свитере под горло и вперил взгляд поверх головы старца.

Внутренность кабины летательного аппарата. Под овальным смотровым стеклом куча всяческих приборов – настоящий пульт управления – виден и штурвал. Два мягких кресла с удобными подлокотниками подтверждают, что это кабина.

На фоне синего ночного неба возвышается над пусковой установкой огромная многоступенчатая ракета.

Пуск при многочисленном скоплении народа. Зрителей как на стадионе во время важного матча.

Из-под взмывающей ракеты вырываются клубы дыма и языки пламени.

Стоящий на переднем плане мужчина уставился в подзорную трубу.

Мужская голова в профиль, крупным планом. Волосы черные, нос с горбинкой, «мазок» усов как у Гитлера, пониже бычьей шеи воротник рубашки в синюю клетку.

Ну, точно, шпион!

 

... Начав увлекаться эстрадной музыкой, завел толстую тетрадь, куда записывал слова полюбившихся песен, иллюстрируя их цветными карандашами. Так, например, «Мишка» («Где твоя сберкнижка?») изображался красавцем-стилягой с тонкими усиками и коком на голове, в огромном клетчатом пиджаке и ярком длинном галстуком с пальмами и обезьянами, в узких коротких брюках и желтых ботинках на толстой микропоре. Герой песни «Джонни, ты меня не любишь» тоже стиляга, похлеще первого. И герои песен Ива Монтана не отставали от моды. А героини песен Лолиты Торрес -модные девицы с прическами в виде конских хвостов.

Пел, аккомпанируя себе на пианино или гитаре. Когда к нам приходили гости, а приходили они часто – помимо дней рождений, отмечались и все пролетарские праздники – то мое выступление всегда подавалось на десерт. Помимо меня «штатным» исполнителем арий из популярных оперетт «Сильва», «Марица» являлась Таисия Павловна Войцеховская или просто «Таичка». Подруга матери, умевшая своим неуемным даром неумолкания и бесконечных жалоб на судьбу, поднимать показатели кровяного давления у матери до критических норм (после ее ухода, если не вызывался врач, то пилось лекарство непременно).

Послушав модные песни и арии из оперетт, гости, изрядно выпившие и закусившие, принимались за ритуальное хоровое пение. Главный и бессменный хит их репертуара: «Когда б имел златые горы...» Эта мечта перекликалась с недавно выдвинутой Н. С. Хрущевым дерзкой доктриной: «Нонешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Утверждение вождя воспринималось как тост, за который дружно поднимали бокалы, хотя в душе не очень верили. В момент кульминационного буйства хоровой стихии я незаметно ускользал из комнаты, и никто не замечал исчезновения аккомпаниатора...

 

... Опять картина взлета, но с более дальнего расстояния. Небо стало темнее. Значит до того вечер, а теперь ночь. Виден в небе дымный след, а на земле - расходящиеся зрители.

Орять рериховский дедушка, хотя сейчас меньше похож на великого художника, но костюм тот же. Волосы на башке вьющиеся, чего, кажись, не было у тибетского старца. Дедушка, наверняка, ученый. Недаром уперся взором в циферблат овального прибора со стрелкой.

За маленьким столиком лицом к нам сидит в кожаном коричневом кресле другой тип, моложавый и в клетчатом пиджаке. Он что-то держит в руках. Перед ним миниатюрная овальная пишущая машинка, и он тычет одним пальцем. Лица не видно, только руки, но мы догадываемся, что это именно тот тип и есть. Ну, тот! Помните? Чуть поодаль, спиной к нам – дедушка смотрит в синий иллюминатор. Есть подозрение, что оба они находятся на борту только что запущенной ракеты. То, что без скафандров, в гражданской одежде, свидетельствует о высоком техническом совершенстве летательного аппарата.

 

... Приходилось мне, как пианисту, выступать и на школьных вечерах, играя «стилягу» и любимые песни. В свой репертуар включал и выученные по нотам Вальс, Фокстрот и Посодобль из кинофильма «Карнавальная ночь». Фокстрот являлся для меня эталоном джаза, и я восхищался композитором А. Лепиным, сочинившим его. Играл с нередкими ошибками и всегда очень волновался. Объектом зависти стал учившийся классом старше Лева Хачатрян, который, в отличие от меня, не знал нот и шпарил по слуху. Он мог сыграть все, что не попроси в любой тональности, с завидной техникой, притом одинаково мастерски как на фортепиано, так и на аккордеоне. У него всегда точны и правильны мелодия и гармония. Хотя вкус хромал – ему все равно, что играть. От «Барыни» и «Цыганочки», до модных стиляжных песен. Эта черта немного умоляла его в моих глазах. Я ратовал за чистоту жанра и начинал ненавидеть то, что нравилось массам. Лева поражал феноменальными способностями: абсолютным слухом и невероятно цепкой памятью – запоминал с одного раза.

Подобными невероятными способностями обладал и ранее упоминавшийся Исай Пиндрус. Чтобы проверить его слух, надо сесть задом на клавиатуру. Он безошибочно называл все случайно одновременно нажатые ноты, а их много (такой какофонный аккорд!) Ходили про него и другие легенды. Будто бы он, играя на скрипке в оркестре, держал на пульте вместо нот книгу, которую читал на репетиции. И мало того, что свою партию играл наизусть, но и мог по знаку дирижера в любом месте остановиться и с любого места продолжить. Еще рассказывали, когда он аккомпанировал певцу или певице на рояле, а те вдруг «съезжали» в другую тональность, то за ними чутко «съезжал» и аккомпаниатор. Так они вместе могли долго «бродить» по всему квинтовому кругу, пока песня или романс не заканчивались (это из практики работы Пиндруса в драмтеатре, где он имел дело не с профессиональными вокалистами). К тому же, помимо своей одаренности, Исай прославился, как дикий врун и хвастун.

- Мою двойную (?!) токкату Славка играет, - как-то сказал он мне.

- Какой Славка?

- Как какой? Рихтер!

 

«Наконец Матвей Петрович (Федотов, кажись) встряхнулся, взял карандаш и, поиграв им, переменил разговор:

- Что вы думаете, Крок, делать, когда приедете к нам? Ведь вы будете богатым человеком...

- Не знаю еще, Матвей Петрович, - глухо и неохотно ответил Крок (Брусин). – Может быть, уеду в Америку. Меня неоднократно приглашали туда на работу.

- О Крок! – обиженно сказал собеседник. – Если вы намерены продолжать, неужели вы думаете, что вас, талантливого инженера, специалиста по реактивным двигателям, недостаточно оценят в моей стране? Я надеюсь, когда вы поживете у нас, вы перемените свое мнение и свои намерения... Ну-с, а теперь вернемся к делу. – Матвей Петрович наклонился над картой и продолжал:

- В следующем, самом удобном пункте, Гибралтаре, вас будет поджидать...

Внезапно, не закончив фразы, он поднял голову и прислушился. Встревоженный Крок повернул лицо к дверям и замер на месте».

(В соавторстве с Гр. Адамовым).

 

... Постепенно я стал играть на всех известных танцплощадках при Домах культуры: тепловозо-ремонтного завода (ТРЗ), Астргрэс, рыбокомбината им. Микояна.

Играли и зимой и летом, как в закрытом помещении, так и, кормя комаров, на воздухе. То я сидел за фортепиано, то за ударными, то брал в руки контрабас. Исполнялись «бугешники» и мелодии популярных песен. Обычно на трезвую голову игра не задавалась, и после первого «заезда» (отделения) сбрасывались. Посылался гонец в ближайший магазин. После принятия в антракте скромной дозы второй «заезд» спорился веселей. Но за время игры весь хмель выходил с потом и потраченной энергией. Поэтому требовалась добавка. Снова наскребали кто, сколько мог, и гонец слался повторно. Есть известная картина Рериха – там тоже шлется гонец, но за чем-то другим, а не за «пузырьком». Третий «заезд» проходил на ура, в буйном экстазе, и публика ликовала, прося бисировать. Ушлый мальчонка-гонец, друг оркестра, однажды вернувшись из магазина, инсценировал, что на него напали, избили и отняли бутылку. Мы в ужасе – страшней ничего не бывает: ждешь «кир» и вдруг «облом»... А он театрально размазывал натуральные слезы и рассказывал все в достоверных подробностях. Потом, еще некоторое время помучив нас, неожиданно улыбнулся и достал из-за пазухи сокровенный сосуд. После такой «арт-подготовки» пилось со значительно большим удовольствием, чем обычно...

 

... Свирепое лицо в профиль: губы плотно сжаты, глаза прикрыты – то ли человек думает напряженно, то ли дремлет. Перед ним какой-то прибор с делениями и извилистой линией посередине.

Нечто красное, сияющее в небе: Солнце? Хвост летящей ракеты?

Экран телевизора и диктор в нем, сообщающий новость об очередном достижении советской науки и техники – запустили какую-то немыслимую ракету!

Опять рерихообразный ученый с козлиной бородкой. Он заглядывает в огромный иллюминатор, где виднеется на фоне черного космоса Земля, повернутая к нам Африкой, и белая Луна над ней. Далеко, значит, занесло!

Подзаголовок: «В это время в США». Две крупные головы в кадре: солидный «мистер» в роговых очках и спортивной куртке на молнии отчитывает (рот открыт и видны верхние зубы) другого «мистера», моложавого, с аккуратным пробором на голове.

 

... Многие города в пору советской власти украшались статуями и скульптурами видных деятелей партии и государства. Сначала глаза мозолил вездесущий Сталин, но вскоре с подачи Хрущева его приказали ломать. Мы радостно вырывали портеты из учебников и с наслаждением топтали их. Ленин оказался более живуч – до сих пор торчит во многих местах.

Известны разные конфузы ваятелей. Например, вождя изображали с двумя сменными кепками: одна смятая в руке, другая отглаженная на голове.

В нашем городе водружен памятник Кирову (до сих пор стоит). Сергей Миронович в Гражданскую бушевал в этих местах, белогвардейцев истреблял. Красуется в самом центре города возле Почтамта. Несмотря на местную жару одет тепло: в плотном, застегнутом на все пуговицы френче, в высоких сапогах и тоже с неизменной кепкой-картузом на голове. Правую руку держит на ремне, которым подпоясан, а левой куда-то указывает... Куда? Обычно каменные вожди во всех городах указывают на ближайшие винные магазины, и наш не исключение, хотя делает это не столь откровенно. Указывает на часы Почтамта: мол, одиннадцать, и торговля спиртным началась. Существовало некогда такое ограничение во времени в качестве меры борьбы с пьянством. Да, вот такой он наш товарищ Киров. Любит русский народ и потакает его слабостям. Вот почему, оказывается, Сталин ему завидовал и убийцу подослал...

 

«Пионер» был поистине властелином морских просторов, он мог спускаться на любые глубины, не боясь быть раздавленным километровыми толщами воды, мог пересекать океаны вдоль и поперек, не заходя в порты и базы. Не ощущая надобности в них. Его единственной базой был безграничный мировой океан со всеми его неисчерпаемыми запасами энергии и пищи. Корпус «Пионера» был построен из нового сплава, лишь недавно открытого советскими металлургами».

(Гр. Адамов «Тайна двух океанов»).

 

... Обычно возвращаясь домой в двенадцатом часу – танцы заканчивались в одиннадцать – успевал послушать радиостанцию «Юность», вещавшую в это время и начинавшую свои передачи, в качестве музыкальной заставки, с Седьмой симфонии Прокофьева и его же Первого фортепианного концерта (прогрессивные редакторы работали на радио тогда). Далее шло что-то сугубо молодежное в смысле темы, но всегда интересное, так что, наедаясь на ночь, слушал эти передачи с большим интересом.

Случались раз в неделю и передачи о джазе – «Метроном» Аркадия Петрова. Они с нетерпением ожидались, будучи маленькими ложками меда в огромной советской бочке эфирного дегтя. Позднее, когда познакомился с Аркадием, и немало совместно выпил, вспоминал с ностальгической теплотой то ушедшее, обманно-обнадеживающее время. Но кто-то могущественный всегда стоял наготове с гигантским гаечным ключом, чтобы начать завинчивать, ожидая только команды, которая и незамедлила последовать с введением советских танков в дружественную страну...

 

... Некто черноволосый с горбатым носом и щепоткой усов сидит возле прибора, спрятанного в небольшой чемоданчик с открытой крышкой. Прибор напоминает миниатюрный телевизор с малюсеньким экранчиком.

Показан и настоящий телевизор, хотя тоже с маленьким экраном (тогда больших не было). На экране вещает голова. Человек возле телевизора с открытым ртом от удивления, наверное, повернулся к нам в пол оборота и поднял правую руку – послушайте, мол, о чем сообщают...

Голова мужчины в больших роговых очках. Явно, иностранец. Стрижка короткая. Черноволос и с небольшими усиками.

Комната с овальными углами, подобие каюты. Видна дверь. Посередине стол. На нем вещающий телевизор с маленьким экраном. От телевизора штрихами показаны идущие лучи и звук. Перед аппаратом стоит господин в светлом пиджаке и галстуке, в темной рубашке и брюках. Он в странной позе: левая нога согнута в колене и опирается на вертящийся круглый стульчик, какой бывает у роялей; правая нога упирается в пол. Стоит лицом к нам. Туловище наклонено к телевизору, левой рукой крутит ручки настройки, правая в кармане брюк, голова слегка повернута назад, словно обращается к кому-то сзади, но никого поблизости нет.

 

... Бродили по «бродвею» всегда вдвоем наиболее выделявшиеся из всех стиляги. Одного фамилия Штейхель, сын профессора, преподававшего в институте, а другого – Цехинштейн, сын бывшего дирижера некогда существовавшей в городе оперы. Что ни говори, дети знатных родителей. Ходили с гордо поднятыми головами, ничего и никого не замечая вокруг и одеваясь модней других. Их даже побаивались за особую «культурность» и ими любовались. А девки так и висли на них гроздьями спелого винограда – отбоя не было. Ходил с ними третий, низкорослый и коренастый с расплющенным носом более низкого сословия. Он и впрямь оказался боксером-разрядником и их телохранителем, так как господа «культурные» не отличались крепким сложением, если не сказать больше.

Стиляги наши особыми талантами не отличались. Рядовые студенты, хотя славились своими гулянками и попойками. Вскоре они, так и не окончив ВУЗов, подались в белокаменную. По-видимому, покорять, и там незаметно рассосались в беззвестности. Изредка доходили слухи, что один спился, другой стал наркоманом, что большая редкость для тех целомудренных времен. Боксер тоже куда-то подевался, так и не став чемпионом. Говорят, подался в грузчики и постепенно спился, оставшись без друзей.

Позднее на улицах появился еще один стиляга моего поколения (те постарш). Этот - красавчик писанный, со сногсшибательным коком на голове, одет в желтый пиджак до колен с неописуемом галстуком до пупа. Девки за ним косяками, словно каспийская сельдь увивались. Звали его Виталик Бондаренко. Учился он в каком-то техникуме. Сначала Виталик тоже дистанцировался от толпы – на сраной козе не подъедешь. Но вдруг прошел слух, что он всерьез увлекся барабанами и берет частные уроки у местного лучшего ударника Вовки Трухачева. Занявшись музыкой и подвергнувшись ее размягчающему душу действию, он снизошел со своего стиляжного Олимпа и стал общаться с нами, обыкновенными музыкантами. Учитель его, как известно «не любил» выпить и, по-видимому, занятия сопровождались обязательными возлияниями с участием ученика. Постепенно Виталик стал не столь элегантен, да и походкой начал ходить шаткой. Былой роскошный пиджак подизносился, подистрепался и галстук, а обновить гардероб, наверное, теперь не на что – деньги тратились на обучение и выпивку. Чем больше он преуспевал в игре на барабанах, тем быстрее терял свой былой лоск. Лицо тоже изменилась: на розовых от природы щеках появились красные прожилки, а изо рта – непременный перегар. На это отреагировала и прекрасная половина человечества – кавалер перестал интересовать, и «косяк» дам иссяк... А вскоре наш герой покатился вниз весьма стремительно. Модные прежние одежды исчезли. Неряшливо одет. Смялся кок на голове. Часто просит в долг на опохмелку. Потом и с барабанами дело пошло в кривь и вкось. Дрожащие руки сами исполняют тремоло, когда не требуется. Свою хорошую ударную установку (ездил специально в Москву покупать) по частям распродал и пропил. В итоге устроился могильщиком на кладбище, параллельно прося подаяния и никого из прежних знакомых не узнавая. Вроде тронулся умом...

Как говорила теща: «Здравствуй, водка! Прощай, рассудок!»

 

... Моложавый, модно одетый субъект. В длинном однобортном пиджаке с галстуком, в темных узких, коротких (выше щиколоток) брюках, в ботинках на толстой микропоре. Стиляга! Правой рукой сует ключ в дверь, в левой – держит пистолет.

То ли робот, то ли человек в скафандре. Стоит во весь рост и кадр. Скорее, робот – соединения конечностей шарнирные, а над цилиндрической головой – усики антенны.

Тот тип, что дверь открывал, в изумлении: неожидал встретить робота. Удивленное лицо крупно! Но, почему-то в очках. Успел надеть, чтобы робота получше рассмотреть? Да и усы под носом выросли тоже от удивления? У прежнего не было...

 

Наше повествование не получается быть плавным – за давностью лет все страницы перепутались, хоть и пронумерованы, но края обветшали за пол века! Вот снова рисунки цветными карандашами, обведенные чернилами...

 

... Все же в клуб рыбокомбината им. Микояна, хоть и позже, устроился работать. Но не в злополучный оркестр, а в кружок, ф-но преподавать. Швейцар все тот же, но не узнавал во мне того юношу, что некоторое время назад приходил наниматься в оркестр, просил позвать руководителя, а сам удрал. Видать, я не один такой – все лица не упомнишь...

Как раз в то время в клубе проходила инвентаризация, и обнаружился... кто бы вы думали? Баритон-саксофон, этакая желтая металлическая громадина, но без мундштука. Я теперь регулярно слушал по «Голосу Америки» игру на этом инструменте Джерри Маллигена и был в восторге – вот бы самому научиться так! Инструмент фактически, из-за отсутствия мундштука никчемен – играть на нем невозможно. Уговорил директора выдать мне его под расписку на дом (может, починю). Он милостиво согласился, не видя в том никакой угрозы существующему строю. Дрожа от радости, притаранил железяку домой, поставил на видное место и любовался ею, иногда трогая клапаны и поглаживая вогнутые трубы...

 

... На фоне темносинего неба, в лучах прожекторов, возвышается ракета на пусковой установке.

Кучерявый, светловолосый тип с бородкой и трубкой, дымящейся в зубах, сидит, откинувшись, в кресле и почитывает синий листок. Сидит как человек уверенный в себе – нога на ногу. Похож на ранее встречавшегося рерихоподобного старичка. А вдруг он и есть?

Стоит во весь рост к нам лицом субъект в желтой клетчатой куртке на молнии и черных брюках. Руки засунул в карманах куртки и ничего не делает.

Но фоне ночного неба по черной земле или асфальту идут в разные стороны два субъекта. Первый - ближе к нам – тот, что в желтой куртке, но с сумкой на ремне через плечо и в шляпе. Второй – лишь темный силуэт со спины, и тоже в шляпе – удаляется...

 

... Когда диктор своим неподражаемым бархатным баритоном объявлял на весь мир: “The voice of America in…”, то мы, будучи не сильны в английском, слышали во втором слове не “voice”, а “boys”, считая, что он говорит: «Мальчики Америки». Мы мальчики России, а там свои мальчики, любившие джаз. Те передавали нам то, что им самим нравилось... Это нелепое заблуждение длилось достаточно долго, пока знающие язык люди не разъяснили, что к чему. С другой стороны мы по своей привязанности к джазу, тоже были истинными «мальчиками Америки». Казалось, что все население Штатов только и делает, что слушает эту музыку с утра до вечера. Вот это цивилизация! Не то, что мы со своими «калинками-малинками» и прочими «барынями» с цыганщиной! Поэтому долго не понимали, почему ансамбль песни и пляски Игоря Моиссева или военный – имени Александрова, а также «Березка», имеют у них бешеный успех, не говоря о балете Большого театра. Неужели Они, имея у себя такое замечательное искусство как джаз, способны восторгаться этой русско-советской гадостью?

 

... Тот, что в желтой куртке, стоит у ярко освещенного киоска «Воды» и сует в окошко деньги. Сзади, в темноте субъект в шляпе, надвинутой на глаза, с поднятым воротом пиджака как у шпиков. Значит, он не удалялся от «желтого», а, напротив, преследует или следит.

Ночь на шоссе. Светящийся киоск «Воды». «Черный» подошел почти вплотную к «желтому». Из остановившейся поодаль светло-зеленой легковой машины вылезли два черных субъекта и направляются к этим, двоим...

 

...Кстати, ведущего «Голоса Америки» Виллиса Коновера мы называли, на русский манер, «Коровиным» (Коровьев появился позднее).

Встречаются два любителя джаза, и один другого спрашивает:

- Вчера слушал Коровина?

- Нет, не успел. А что он передовал?

 

...Трое «черных» вяжут «желтого» и волокут к машине. Машина трогается. В освещенном лобовом стекле виден шофер в черной шляпе. Машина обтекаемой формы – модерновая модель (иностранная).

Голова того, что в желтой куртке. Он лежит на спине, виден по пояс, глаза закрыты. Рядом рука в черной перчатке со шприцем. Похитили и сделали усыпляющую инъекцию.

Странным образом, «желто-клетчатый» на ногах. Рядом с ним с гордым и презрительным видом, засунув руки в карманы светло-зеленого тоже в клетку стиляжного пиджака, стоит темноволосый с усиками. На нем синяя рубашка в мелкую клетку (далась им эта «клетка»!) и оранжевый галстук раскраски а ля «вырви глаз»(наимоднейший!). За спиной громада письменного стола с горящим, цепким глазом лампы, как и положено у следователей. «Стиляга» допрашивает «желтого»...

 

... Бывало, выйдешь на террасу, обопрешься о шаткие перила, кинешь взор вниз или вперед и представляешь себя на капитанском мостике. Под террасой, как будто, морская вода и прозрачная глубина – все дно, вместе с общественной уборной, как на ладони. А вдали крыши домов, будто острова, заселенные дикими индейцами и злющими пиратами. Посмотришь на небо: не приближается ли шторм? Плюнешь по-морскому на палец, поднимешь руку – откуда ветер дует? И так радостно на душе, что сейчас бы в небо улетел чайкой или альбатросом, чтобы резвиться, касаясь крылом волны... Но вот какой-то странный, неприятный запах. Чей-то голос разъясняет: «Говночист едет!» Ломая романтическую картину воображения, во двор въезжает под восторженные крики детворы вполне реальный автомобиль с облепленной золотыми мухами цистерной вместо кузова. Разбитной шофер в кепке, с папироской в углу рта вылезает из кабины и запускает в выгребную яму толстую гофрированную кишку. Затем возвращается на место, включает насос и давай качать нечистоты, шумно урча мотором. Раньше телега с бочкой приезжала, и «золотарь» черпал содержимое выгребной ямы ковшом на длинной ручке, а сейчас прогресс и автоматизация... Запах крепчает, все закрывают окна и форточки. А нам, ребятам, радость – момент истины настал. Подтверждается поговорка: «Не трожь говно, а то завоняет!» Но, как!!!

 

... На допросе применяется известный прием кнута и пряника. «Пряник» - запечатанная толстая пачка банкнот, «кнут» - лежащий на столе пистолет.

«Стиляга», отказавшись от названных ранее приемов, применяет третий (рукоприкладство) – бьет поддых «желтого». Рядом стоит ассистент в черном и тоже бьет.

Ночь. Этот «желтый» на свободе (?!). Теперь он в желтой шляпе (там, что ли, выдали?) идет не спеша по асфальту. За ним в отдалении опять фигура в черном. Следят.

«Желтый» подошел к ярко освещенным боковыми фонарями высоким воротам. Над ними надпись: «Ракетодром». Ворота медленно автоматически раздвигаются...

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

 

Ракетодром. Дружок. Робот. Костя. Снова полет. Ленинград. Летательный аппарат. «Джем». Бабочкоплан. Мозуль. Снова рисунки. Телевидение. Голова. «Аргумент».

 

Некто входит в ворота. Идет по ярко освещенной дороге к большому светлому с куполом зданию вдали. Синее небо над зданием прорезано широкой полосой прожектора. Перед зданием виднеются две человеческие фигурки. Справа у дороги круглая будка, возле которой припарковался легковой автомобиль.

Подперев голову левой рукой, сидит вполоборота к нам некий гражданин в желтой клетчатой рубашке. Сидит на витом стульчике без спинки, опершись на черный с изогнутыми ножками стол. Овальная лампа, расположенная на стене, освещает небольшое пространство стола перед сидящим. На другой стене за спиной расположен какой-то прибор, похожий на радиоприемник, с затянутым темной матерчатой сеткой динамиком. Сидящий думает думу. Пальцы запустил в кучерявую прическу. Глаза полузакрыты.

Трое стоят перед неким агрегатом квадратной формы у открытой овальной дверцы со спущенной железной лесенкой. Из двух боковых иллюминаторов льется свет. Внутри сооружения некто (виден в дверях) делает приглашающий жест. Сооружение не касается земли, а сверху имеет крепления. Это кабина фуникулера или подвесной канатной дороги.

Опишем стоящих внизу. Седой дедушка в желтом пиджаке – к нам лицом – поднял ногу и руку, чтобы ступить на лесенку и подняться в кабину. Рядом моложавый в светлом пиджаке с галстуком и в очках. За его спиной третий в желтой шляпе, надвинутой на глаза и в желтой клетчатой рубашке. Дедушка их приглашает, а они медлят.

Две кабинки подвесной дороги взбираются ввысь на фоне темносинего неба (ночь). Внизу виднеется купол здания с флагом. Наверное, канатная дорога ведет к стартовой площадке...

 

В училище имелся у меня дружок Юра Боканев. Учился он на баяне. Приехал откуда-то из района. Несмотря на это, обладал хорошим тонким вкусом, любил джаз и современную серьезную музыку, относясь к диссонансам благосклонно. Но в отличие от меня тогдашнего, он профессионально пьющий и имел по этому поводу различные неприятности. Как-то раз в училище пришла хозяйка квартиры, комнату у которой он снимал. Она сообщила директору, что «ваш студент по пьянке ногами проломил стену в доме... и кто будет платить за ремонт?» Технология пролома следующая, как он мне поведал: лежа на кровати, бил ногами в стену. Стена не выдержала (домик деревянный и ветхий). Подвигами Геракла попахивает...

 

... Гераклоподобный робот огромного роста тузит человечка в светлом пиджаке и темных брюках. Стол с изогнутыми ножками и витой стул перевернуты. Слетел со стены и приемник.

Робот конвоирует гражданина, которого тузил. Руки у того связаны за спиной (возможно, наручники). Он идет большими шагами, соизмеряясь с шажищами робота, у которого размах конечностей огромен. Связанный стиляжного вида: в узких брючках с манжетами выше щиколоток, в модном светлом пиджаке, в больших роговых очках. Возможно так на «Ракетодроме» со стилягами (они и шпионы) боролись. Точно!

Едет открытый лимузин. В нем два робота с цилиндрическими головами. На заднем сидении чернеет задержанный. На борту машины надпись: «Милиция». Не на «газиках», а на лимузинах разъезжают!

Три возмущенные головы (по пояс). Средняя - в очках, орет, раскрыв рот. Он - хозяин головы - в клетчатом свитере (клетка по диагонали). Две других головы – по краям с угрюмым выражением лиц. Хозяева их одеты в темное.

Человек в шляпе и светлом пиджаке что-то говорит...

Возвышается на пусковой площадке грандиозная многоступенчатая ракета по виду, напоминающая насаженные одно на другое мороженное «Эскимо». Предстартовое ожидание.

Седовласый мужчина со свирепой рожей тянет на себя рычаг. Пуск! Сдвоенное «Эскимо» летит. Внизу огромный овал покинутой Земли.

«Эскимо» летит все дальше. Видны «футбольные мячи» окрестных планет...

 

...Когда я благополучно перешел на второй курс, то на первый - поступил еще один не от мира сего, и появился контрабасист №2. Звали его Костя Макухин. Он курнос, скуласт, с редкими посадками жиденькой бороденки и в очках. Такой, знаете ли, тип просвещенного татаро-монгола с корейской примесью, хотя по паспорту и по родне – чисто русский. Наверное, типичный представитель последствий монгольского ига. Он, к тому же, прилично играет на аккордеоне, имея в личном пользовании очень красивый «Скандалле», чем и покоряет девиц в своем районе (и по этой части был шустр).

Появление в классе конкурента вызвало во мне известную ревность, которая не помешала нам, однако, подружиться на почве общего увлечения эстрадной музыкой. Но если я, любя эстрадную музыку, более склонен к джазу, то Костя к нему оставался равнодушен, что мне тоже не нравилось. Он, к тому же, и тайно сочинял. Узнав об этом, я возревновал еще больше. Его тайное сочинительство впоследствии вылилось в то, что он, как и я, бросив училище на третьем курсе, отправился в Ленинград и поступил в училище по композиции к преподававшей там ученице Шостаковича, Галине Ивановне Уствольской. Стал одновременно и ее мужем (во лихач!). Она, конечно, лет на пятнадцать-двадцать старше, что помехой не явилось...

 

... «Сурьезный» господин глядит на огромный круглый экран со стрелкой. Он в пиджачке и с залысинами на голове. Наверное, следит за полетом.

Двое других, на фоне иллюминаторов, посматривают в нашу сторону. У стоящего ближе совсем профессорски-дурашливый вид: на башке смешная шапчонка как у врачей; из под нее топорщатся непокорные уши.

В иллюминаторе на фоне черного неба (космос) просматривается светящийся шлейф летящего космического аппарата. Рядом кисть руки, поворачивающая какой-то вентиль. Рука в перчатке.

Летит многоступенчатое «Эскимо». Внизу все еще виден овал Земли, хотя и значительно уменьшившийся.

Кабина пилота. Человек, одетый по-домашнему без скафандра, шурует за пультом управления: крутит ручки, нажимает кнопки, дергает рычаги. На стенах круглые циферблаты приборов.

Снова «Эскимо» несется в космическом мраке, показанном тщательной чернильной штриховкой. Просматривается и цель полета – овальная сфера крупного небесного тела (планета?).

Опять рука в перчатке, поворачивающая рычаг. Похоже, начинают тормозить. У «Эскимо» включились тормозные двигатели. А внизу острые вершины гор и скалы неизвестной планеты.

«Эскимо» спускается на гигантском парашюте. Прибыли!

 

... Неожиданно для всех я поступил в Московскую консерваторию. Костя, поступивший в училище, предложил мне к началу учебного года полететь с ним в Ленинград, посмотреть город, где я ни разу не был. А оттуда я один поеду в Белокаменную. К тому же, обещал познакомить со своей «композиторшей». О ней я раньше слышал лишь краем уха, но представления о ее сочинениях не имел. И вот прилетели. Переночевать пришлось у костиного приятеля, тоже ученика Уствольской, Сергея Баневича, жившего с мамой в коммуналке. Ночью я испытал давно забытое ощущение - неравной поединок с полчищами питерских клопов. Вот тебе и северная столица! Это меня как-то сразу обескуражило, но я виду не подал: «Спасибо, так сказать, за гостеприимство! Выспался хорошо...» Днем друг повез меня знакомить с супругой. Жила она в композиторском кооперативе, в однокомнатной квартирке возле метро «Парк Победы».

Супруга охотно поддержала наше водочное начало дня. Пила на равных, но не курила в отличие от нас. Закусывали простейшим, импровизированной яичницей. Было заметно по отсутствию продуктов в холодильнике, что в доме правят лишь Музы. Это подтверждало и наличие рояля, занимавшего пол квартиры. Когда я как бы невзначай тронул клавиши, то убедился, что инструмент расстроен вдрызг. Я удивился и спросил, как же на таком сочинять? Костя меня мгновненно отшил, сказав, что она пишет без инструмента, а рояль так, для мебели. Я уважительно поежился, всегда восхищаясь теми, кому для сочинения не требовался инструмент.

Пировали на кухне, как и положено в культурных домах. Разговоры, подогреваемые нескончаемыми «чекушками», велись исключительно об искусстве. С закуской дело ничуть не улучшалось. К съеденной яичнице добавился заскорузлый сыр, отыскавшийся где-то в недрах «голодного» холодильника. Композиторша выглядела очень молодо: низкорослая, крепко сколоченная бабенка. И разница в возрасте (нам в матери годилась) совсем не чувствовалась. Она спросила, не читал ли я писем Ван-Гога? Сознавшись, что не читал, получил совет немедленно прочесть. Там, мол, есть ответы на все вопросы. Спьяну и от волнения, не зная как выпендриться перед настоящей (член союза) композиторшей, я произнес: «Немедля сейчас лично для Вас брошу курить и докажу это неким клятвенноподобным способом». Сказав, что это моя последняя сигарета, стал медленно гасить ее о свою левую руку. Запахло паленым, композиторша взвизгнула. Мне пьяному не было очень больно. Хотя сильно жгло, но вытерпел. Не думаю, что этим я возвысил себя в ее глазах. Но, к сожалению, на расстроенном рояле тоже ничего не удалось сыгрыть, чтобы показаться как музыканту... Естественно, после этого «харакири» курить я не бросил. Лишь долго любовался огромным волдырем уже в Москве. А вскоре удалось услышать одно из камерных сочинений Уствольской (даже приобрести ноты). И я понял, что рояль ей действительно не нужен – созвучия примерно такие, как и на ее разбитом инструменте. Она оказалось убежденной авангардисткой! Дружок мой, беря пример с наставницы, стал писать тоже одними диссонансами, прикрывая проверенным способом отсутствие настоящего таланта...

 

... Странный летательный аппарат. Обтекаемый, прозрачный, похожий на вертолет. Но без винтов. Сзади стабилизатор. Крыльев нет, но есть шасси. Поодаль стоит человек в летном костюме и с недоуменьем смотрит. Что за монстр такой?

Огромный летательный аппарат вроде тяжелого реактивного бомбардировщика провалился то ли в трещину земной коры, то ли льда.

Внутри потерпевшего крушение самолета человек ползет по полу. Видна дверь переходного отсека и иллюминатор.

Пилот откинулся в кресле, голова запрокинулась, рукой держит штурвал, хотя, наверное, сам без сознания.

Какой-то тип в комбинезоне и круглом шлеме. Спасатель? Наклонился над небольшим округлым отверстием, откуда торчат две непокрытые головы.

Раскрытая ладонь. В ней, размером со спичечный коробок, аппаратик с кнопками. Опять что-то шпионское...

 

... на речном теплоходе мы устроили «джем». Плыли, конечно, не по Миссисипи, а по Волге. Но Великая река ни в чем не уступает американской, и вполне пригодна для подобных джазовых рейсов.

В салоне кают-компании, где стоял белый рояль, расположились Вовка Семенов с электрогитарой и ламповым усилителем, Стас Ваулин с контрабасом без усиления, недавно вернувшийся из армии Вовка Трухачев с «тройничком» (тарелка, малый барабан и хай-хэт – к «тройному» одеколону отношения не имеет) и я на вертящемся стульчике у рояля.

Рейс воскресный, прогулочный и публики много. Обычно живая музыка всегда вызывает неподдельный интерес, что играй, поэтому даже джаз производит на разных людей благостное впечатление и проходит на «ура».

Я страшно рад, что лучшие в городе музыканты приблизили к себе, увидев во мне перспективу. Играли известные популярные вещи, такие, как «Сент-Луи-Блюз», много номеров из «Серенады Солнечной Долины», и нехоторые советские песни, хорошо ложившиеся на джаз (например, «А снег идет» А. Эшпая). В перерывах между «заездами» отдыхали в каютах первого класса, и пили коричневое густое чешское пиво, имевшееся в буфете в неограниченном количестве. В рейс отправились с дамами, чтобы не скучать. Я взял с собой Белу, рассчитывая, наконец, в подобающих и комфортных условиях лишить ее невинности. Но опять грехопадению что-то помешало...

 

...Странный летательный аппарат. Подобие бабочки с огромными крыльями, меж которых примостился пилот. Ниже летит вполне нормальный самолет. Летит над трещиной, из которой торчит корпус, потерпевшего аварию летательного аппарата. Потерпевший сильно напоминает ранее упоминавшееся многоступенчатое «Эскимо». Хвост застрял в трещине, а нос торчит. Рядом приземлился самолет спасателей.

Далее идут рисунки совсем сбивчивые.

Отдельно взятая штанина модных стиляжных брюк, из которой торчит нога в ботинке на толстой подошве. Далее вне связи с предъидущими штанами мотор с пропеллером вроде огромного вентилятора. Рядом рисунок, где двое стоят у нормального вентилятора и прохлаждаются...

 

... Учился на вокальном отделении училища невысокий чернявый парень со странной фамилией Мозуль. Хотя, напрашивалось привычное «мозоль». Явно, с Украины, но почему-то не еврей (А талант откуда?). Я ему показал свои песни, он одобрил и разучил парочку.

В то время в сфере обслуживания прктиковалась некая услуга «Звуковое письмо». В специальной будке записывали устное послание клиента на гибкой виниловой пластинке. И, пожалуйста, посылай по почте признание в любви или другое важное сообщение. Стоило удовольствие не дорого, по карману бедным студентам.

Обычно заведения располагались на рынках или в других многолюдных местах, по соседству с приборами для взвешивания обеспокоенных ожирением граждан. В одной из таких студиях-будок имелось пианино. Мы с Мозулем этим объстоятельством воспользовались и записались с первого раза (делание «дублей» входило в копеечку!). Получилось прилично. Как на настоящей грампластинке. И я долго наслаждался своими «шедеврами». Крутил запись на радиоле бесчисленное число раз, пока окончательно не «заездил» и из-под иглы стал выходить лишь шип и скрежет. Поступив в Консерваторию, на фоне царившего там, хоть и запретного, духа Стравинского и Щенберга, устыдился своего наивного и искреннего «базарного» творчества. Оно показалось мне низменным и незначительным по сравнению с такими мировыми шедеврами как «Весна Священная» или «Лунный Пьеро».

 

... Идет руки за спину лысый господин с бородой и в костюме. За ним шастает другой, но из-за дальности неразборчивый.

Вдруг снова пузатый робот с туловищем как титан для кипятка, с шарнирными руками и ногами. Из рук вместо кистей торчат гаечные ключи (Вот такими, наверное, роботами Советская власть «гайки и заворачивала»!). Навстречу ему крадется чернокожий дикарь без одежды, держащий в руках палку и бумеранг. Рожа орангутанга с выпяченным подбородком. Сразу видно - человек отсталой расы.

Какой-то «фрукт» белый, типа ученого, наблюдает из кабины с приборами в иллюминатор. А тем временем робот схватил гаечным ключом чернокожего за запястье. Тот болван замахивается бумерангом. Рядом возник еще один чернокожий, в руке у него камень. Ниже появился и третий тоже с камнем. Видно, идут на помощь соплеменнику.

Бумеранг на поверку оказался вовсе не бумерангом, а пращей. Крупно показан принцип действия: древко орудия выгнуто в виде латинской “S”, на концах тетива, посередине укрепляется камень, тетива натягивается и отпускается, камень летит. Весьма сомнительно, чтобы такое примитивное оружие оказалось эффективно против железного робота. Но что нарисовано, то нарисовано...

 

... С Мозулем мы даже прорвались на местные радио и телевиденье. Выступали в прямом эфире, что вызвало явную ревность Кости. Он тоже сочинял песни. Мне со своими опусами удалось также прорваться и в местные газеты: «Волга» и «Комсомолец Каспия». Писались песни, как правило, на ранее обубликованные в тех же изданиях стихи. Познакомился я с поэтом-любителем, учащимся автодорожного техникума Борисом Касаткиным. Мы, сидя в сквере на лавочке, предавались за стаканом портвейна радостям творчества. Кстати, автодорожный техникум являлся кузницей талантов: гитарист Вовка Семенов и контрабасист Стас Ваулин учились там. Намечается прямая связь автомобильных дорог с музыкой и поэзией. Недаром в те годы пользовалась большой популярностью «Песенка шофера» из кинофильма «Адские водители» в исполнении Ива Монтана...

 

Последние рисунки потрепанной тетради: крупная голова губастого негра. Не то Луи Армстронг, не то еще кто! Ниже гладко причесанный европеец, похожий на Гитлера (дан в профиль). Глядит в ярко освещенное круглое окно (большой иллюминатор). На этом тетрадь вместе с рисунками заканчивается...

 

... Веселое воспоминание отроческих лет. Летом на мне единственный вид одежды трусы, даже в майке жарко. Но то, что скрывалось под трусами, вело себя неспокойно, бодро реагируя на каждую юбку, исключая маленьких девочек-пацанок и глубоких бесполых старух. «Аргумент» постоянно заявлял о себе, как «факт». И это создавало некоторое неудобство. Короче, то и дело вставал. Есть хорошее выражение на этот счет: «стоит как дрова». Приходилось его, а он не маленький, заламывать, присобачивать к животу, зажимая резинкой трусов. Но этого недостаточно. Он рвался на волю. Поэтому приходилось дополнительно руками придавливать, чтобы скрыть торчащую наружу верхнюю часть. Как будто держишься за живот.

- Что, живот болит? – сочувствовали встречные дамы.

- Да! – врал, убегая.

 

... Опознавательные данные нового блокнота: бумажная фабрика «Маяк революции». Цех ширпотреба, г. Пенза, Арт. 344-87, цена 2р 00 к. Вот таков он, этот блокнот. Так откроем его.

Страница поделена на 24 кадра. Название: «Великое путешествие» (научно-фантастическая повесть).

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

 

«Великое путешествие». Айболит. Кораблекрушение. Первое прикосновение. Две фигурки. Снова Чуковский. Пилить, пилить, пилить. Работа и игра. Новое увлечение. Астрономия. «Макароныч». Полифония. Войнушка. Бармалей. На подоконнике. У Флиера. Снова рисунки. «Мавра».

 

По светлой сине-зеленой глади слева направо скользит серое суденышко с одной мачтой и одной дымящей трубой. В голубоватом небе одинокое белесое облачко.

Во весь кадр два облака с подсиненными краями.

Сине-зеленое волнение и удаляющийся корабль. Большое темно-синее облако.

Судно показано с близкого расстояния и сбоку. Вздымающиеся волны треплют его. Небо штормовое.

Судно повернуто к нам носом. Трепка продолжается. На корабле белеют два паруса.

Крутой высокий коричневый обрывистый берег с зеленеющей растительностью.

На палубе возле поручней чернеет одинокая фигурка моряка в картузе. Волны вздымаются выше головы.

Фигурка сидит в каюте между двух иллюминаторов, засунув руки в карманы куртки и ежась от холода. На голове зюйдвестка.

Справа вдалеке – коричневый обрывистый берег и приближающийся темно-синий столб смерча, подпирающий небо.

 

«Но тут поднялась буря. Дождь! Ветер! Молния! Гром!

Волны сделались такие большие, что на них было страшно смотреть.

И вдруг: трах-тар-рарах! Раздался ужасный треск, и корабль наклонился набок.

- Что такое? Что такое? – спросил доктор.

- Ко-ра-бле-кру-ше-ни-е! – закричал попугай. - Наш корабль налетел на скалу и разбился. Мы тонем. Спасайся, кто может!

- Но я не умею плавать! – закричала Чичи.

- Я тоже не умею! – закричала Хрю-Хрю.

И они горько заплакали. К счастью, Крокодил посадил их на свою широкую спину и поплыл по волнам прямо к берегу.

Ура! Все спасены! Все благополучно добрались до Африки! Но их корабль погиб. Огромная волна налетела на него и разбила в мелкие щепки».

(К. Чуковский «Доктор Айболит». Детгиз 1945)

 

… Корабль боднул скалу. Поединок неравный. Дерзкое судно идет ко дну. Дело похуже, чем у Айболита.

Весь кадр сверху донизу пересекает изломанная молния.

Но смерч удаляется и небо светлеет.

Чистый кадр с римской цифрой «один». Наверное, означает – Первая часть…

 

… Первое прикосновение к контрабасу стало запоминающимся, точно пальцы в розетку сунул, и током шибануло…

Старинный инструмент французской работы имелся в единственном экземпляре. Он пузат, морщинист от мелких трещин и лысоват. Краска кое-где сошла от старости. Наверное, и «страдал отдышкой», потому что никто на нем не занимался всерьез. Толстенные жильные струны производства Полтавского завода (тогда выпускались только такие) пугали сильным натяжением. А ну-ка дерни! Дернул и был заворожен низкочастотным биением, заполнившим весь класс! Монстр дремал одиноко в углу, прислоненный к стене просторного класса напротив кабинета лже-Рубинштейна (директора). Похоже, лично следил, чтобы не украли. Инструмент звучал так мощно без всякого усиления, что слышался во всех уголках старого толстостенного здания и даже на улице. Прохожие вздрагивали. Что ли где-то из пушки пальнули или это рокот начинающегося землетрясения?

 

… Две фигурки. Та, что слева сидит за столом, та, что справа стоит.

Опять две фигурки, но идут. Левая вся в синем, правая – в зеленом.

Теперь желтая шлюпка на воде. В ней трое. Помимо синего с зеленым и желтый на корме.

Шлюпка привязана к зеленому берегу. Высадились. Синий и зеленый плетутся, опираясь на посохи.

Вот все трое сидят у костра. Над огнем котелок, за спинами коричневые стволы деревьев.

Во весь кадр лицо синего. Он темноволос и с усами. Вид понурый.

Снова куда-то идут втроем…

 

«Как они воротятся домой? Ведь другого корабля у них нет!

Становилось темно. Доктор и все его звери очень хотели спать. Они промокли до костей и страшно устали. Но доктор и не думал об отдыхе.

- Скорее, скорее вперед! Нужно торопиться в Страну Обезьян! Бедные обезьяны больны, и они ждут, не дождутся, чтобы я вылечил их».

(«Айболит»).

 

… Следуя совету педагога по специальности, Николая Александровича Самусенко («Шестнадцать часиков!»), решительно принялся за освоение контрабаса. Конечно, шестнадцать не набиралось. Но, как мог, старался, приходя к открытию училища, будя сторожа. Уходил с закрытием, желая сторожу спокойной ночи. Все перемены между уроками использовал для занятий. «Пилил» жильные струны выданной под расписку «пилой», увесистым смычком. Бывало, кровь шла носом, а на пальцах не проходили мозоли. Но не отступал – пилил, пилил, пилил! И допилился – за год инструмент освоил. Научился играть гаммы, этюды и нехитрые пьески, познав чудо, как это можно играть без ладов. Так что совет насчет «часиков» оказался вполне справедлив и дал результаты.

На весеннем экзамене впервые столкнулся с проявлением «сальеризма» - кому-то не нравились мои быстрые успехи. Подпилили две струны, и они лопнули во время исполнения. Но я не растерялся и на двух оставшихся мужественно доиграл программу до конца, покорив этим требовательную комиссию во главе с самим лже-Рубинштейном. Поставили «пять». Руки сами играли, сработал эффект «автопилота». Вот, что значит добросовестно выучить! Правда, в дальнейшем никогда не мог себя заставить выучить что-либо до конца, чтобы «отскакивало»…

 

… На следующей странице блокнота «Великое путешествие» неожиданно увядает, несмотря на тщательную поделенность страницы на кадры. Наверное, тема наскучила. Так часто случалось, со сменой настроения, перескакивать с пятого на десятое.

Далее какие-то разрозненные рисунки, притом, игнорируя раскадровку. Человечек в клетчатой кепке с кинокамерой в руках снимает другого, держащего в руках винтовку. Этот другой палит из нее. Показаны две круглые мишени с попаданием в десятку.

Отдельно и крупно - винтовка с оптическим прицелом. Вот откуда такая меткость!

Мотор самолета с вертящимся пропеллером. На крыльях кресты. Знать, немецкий… Вот и все! Остальное неразборчиво и недостойно описания…

 

«Работа – это то, что человек обязан делать, а Игра – то, чего он делать не обязан. И это помогло бы ему понять, почему делать искусственные цветы или носить воду в решете есть работа. А сбивать кегли и восходить на Монблан – забава. Есть в Англии такие богачи, которым нравится в летнюю пору править почтовой каретой, запряженной четвериком, потому что это стоит им бешеных денег; а если б они получали за это жалованье, игра превратилась бы в работу и потеряла бы для них всякий интерес».

(Марк Твен «Приключения Тома Сойера»).

 

… Пришло новое увлечение – сочинительство. Еще до училища интересовал вопрос: как из звуков складываются прекрасные мелодии? Не скрою, что пытался сочинить нечто полифоническое под Баха. Но понял, это труднее, чем освоить «дробь» на барабане. Хотя и то не просто. Спросить, как делается не у кого. Стал рыться в училищной библиотеке, еще не зная, что подобного учебника не существует в природе. Отыскал нечто принадлежащее перу Е. Ф. Гнесиной. Там ничего по существу, все вокруг да около. Но так хотелось овладеть этим чудом (одним – овладел, научился играть на огромной безладовой «скрипке»), что часами сидел за пианино, осваивая сочинение методом «тыка», и просматривая ноты великих композиторов.

Значительно раньше имелся опыт сочинения песни для выпускного вечера по окончании общеобразовательной школы. Песня получилась удачной и имела успех. Сочиняя, долго бился не над мелодией, а над фортепианным сопровождением, тщательно выписывая его. Принимал второстепенное за главное. По неопытности навставлял виртуозных пассажей, которые сам сыграть не мог.

 

… Очередная страница блокнота целиком астрономическая. Даны сравнительные величины Солнца, Луны и планет. Слева большой неправильный круг с надписью в середине «Солнце»; слева – столбиком расположены кружочки разной величины, мал-мала меньше. Меркурий. Венера. Земля. Луна. Марс. Юпитер (самый крупный). Сатурн (со знаменитым кольцом). Уран. Нептун и Плутон.

На нижней части рисунка показаны схемы движения планет вокруг Солнца, от которого идут длинные стрелы с надписью «лучи солнца».

 

«Звездное небо – великая книга Природы. Кто сумеет ее прочесть, перед тем раскроются несметные сокровища окружающего нас Космоса. Непосвященному в секреты астрономии даже трудно себе представить, какое богатство материальных форм, какое неистощимое творчество Природы скрыто за теми замысловатыми узорами звезд, которые древние назвали созвездиями».

(Ф. Ю. Зигель «Сокровища звездного неба».)

 

… В училище теорию музыки и гармонию преподавал Марк Аронович Этингер. Звали мы его между собой сокращенно «Макаронычем». Говорил он с акцентом. Перед войной бежал из Польши в Россию. Неопределенного возраста, но нам казался старым. Голос имел дребезжащий, а выговор, будто воды в рот набрал. Носил круглые очки в металлической оправе довоенного образца. Всегда подтянут и строг. Не пил и не курил. Говорили, у него одна почка. По какой причине неизвестно. Знал преподаваемый предмет досконально и требовал самого серьезного к нему отношения от учащихся. Его побаивались, потому что почти не улыбался. А если улыбнется, то лучше б этого не делал. Получался пугающий оскал металлических зубов. Но, несмотря на такие ужасы, был справедливым и в душе добрым. У меня о нем остались самые лучшие воспоминания.

На первом уроке он попросил всех к следующему разу дома что-нибудь сочинить. Из всего принесенного выделил мою «Прелюдию», проиграл ее на рояле во всеуслышанье, похвалил, найдя у меня способности к композиции, и подбодрил. Я счастлив: впервые, после страданий и унижений музыкальной школы, взял реванш в училище. «Макароныч», фактически, стал моим первым и по-настоящему единственным учителем композиции, высказав простую истину: чтобы научиться самому, надо анализировать сочинения других, стараясь понять – что, почему и как? Надо как бы влезть в шкуру автора. Следуя мудрому совету, старался «влезать», листая Прокофьева, наиболее полюбившегося композитора, хотя при первом знакомстве с его музыкой в более раннем возрасте многое не мог понять. Например, в его детском альбоме для фортепиано «Пятнышки», натыкаясь на «кляксы» диссонансов, считал их опечатками (зачем же такая фальшь?). И исправлял, добиваясь благозвучия.

Прокофьев – пример того, как можно обходиться без фуг. Известно, что он плохо учился у Лядова по полифонии. И у Рахманинова фуг нет. Тоже уроки эти не жаловал. А Скрябин? Также никаких фуг, потому что слыл жутким прогульщиком… Зато у Танеева море полифонии. А что толку? У его учителя, Чайковского полифония есть, но в меру. Зато ученик Чайковского накалякал толстенный труд «Горизонтально-подвижной контрапункт», некий «развитой социализм» в музыке. Фолиант настолько объемист и тяжел в прямом смысле, что если дать им по голове, то наповал. Так вот, полифония в избытке, а музыки нет. Чего стоит занудный «Иоанн Дамаскин»!

Коль у нас пошла такая «чистка», то стоит упомянуть и о Римском-Корсакове, который по молодости и невежеству насочинял подлинных шедевров (например, «Шехерезада» и «Полет шмеля»!). А на старости лет устыдился своего гениального дилетантства и засел за фуги. Но музыке это пошло только во вред – сразу потеряла былую яркость, «посерела», хоть и стала умудренно-полифоничной. О Бородине и Мусоргском вообще речи нет. Их, кажется, полифоническая «зараза» вовсе не коснулась.

Я по неопытности посчитал, что, познав полифонию, «оседлаешь» непокорную музыку. Ведь везде все только и говорят: Бах, Бах, Бах! Трах-бух-тарарах-бабах!! Я поверил и, отыскав в училищной библиотеке изданный в Х1Х веке учебник Римана, приступил к изучению. Начал вычерчивать и вычислять коэффициенты вертикальных и горизонтальных перестановок, выписывал «пропосту» и «риспосту» (тему и ответ) в нужном тональном соотношении, и еще много чего делал по совету Римана (Правда, о таком композиторе никогда не слышал, да он, по-видимому, лишь сухой теоретик). Голова вспухла – цифры, формулы, цифры. Неужели эта арифметика и алгебра способствуют созданию шедевров? Засомневался, не находя подтверждающих примеров. Сознаюсь, попутно, что великий Бах наводил на меня тоску. Сразу вспоминались побои в музыкальной школе («Выделяй третий голос, тупица!»), и наметилась прямая связь между рукоприкладством и этой скучной цифирью. Нет, мне такая музыка не нужна! Вернул учебник в библиотеку, и камень спал с души…

 

… Фиолетовыми чернилами нарисован узкопленочный кинопроектор. Помнится, такой гордо стоял на витрине «Культтоваров», восхищая своим видом и пугая заоблачной ценой. Приходилось ходить вокруг и облизываться.

Зенитка палит. Двое солдат возле пушки, третий подносит как хворост «охапку» снарядов. Вверху удирает самолет, но его все-таки «зацепили» и он, дымя, обрушивается с небес.

Модель планера, собранная из «Конструктора», продававшегося в тех же «Культтоварах». Он хрупкий, тонкий и звонкий, из реек и пергамента, с деревянным пропеллером и закручивающейся резинкой вместо мотора (кажется, ему вообще мотор не положен).

Заголовок: «Советские танки». Две «тридцатьчетверки» идут в бой, паля из орудий и пулеметов. Третий танк наиболее крупный, находящийся ближе к нам, вылезает из-за края листа, как из-за кулис. И повергает в бегство кучу фрицев с винтовками и ранцами как у первоклашек. Один из немцев, зазевавшийся, встает во весь рост в окопе перед приближающимся танком. Автомат и две гранаты валяются у ног. Может, сдается?

 

«Но тут выбежал сам Бармалей и, размахивая саблей, закричал: - Эй, вы, мои верные слуги! Возьмите этого глупого доктора со всеми его глупыми зверями и посадите в тюрьму, за решетку! Завтра я его изжарю и съем! (Когда мне это читали, я рыдал).

Подбежали слуги Бармалея, схватили доктора, схватили Крокодила, схватили всех зверей и повели их в тюрьму. (Здесь слезы ручьем!) Звери кусались, царапались, вырывались из рук, (Тут появлялась улыбка надежды) но врагов было много, враги были сильные. Они втащили несчастных в тюрьму и заперли там на ключ».

(«Айболит»).

 

… Единственный из русских композиторов, у кого все сбалансировано – и гомофония, и полифония – это Великий Петр Ильич. Правда, был у него и гомосексуализм, но это как бы «архитектурное излишество» (порок), и не будем более об этом. И последнее замечание о «ценности» полифонии.

В консерватории, занимаясь этим скучным предметом у вечного весельчака Владислава Германовича Агофонникова, убедился в полной непригодности знания «строгого стиля» в реальной музыке. Задачки решались наспех кое-как, сидя на подоконнике в консерваторской курилке. Педагог сам трезво и даже с некоторой прохладцей относился к преподаваемому им предмету…

Как-то мне посчастливилось присутствовать на знаменательном событии. Мой педагог по специальности, Родион Константинович Щедрин, впервые исполнял свой еще «не просохший» цикл – прямо из-под пера – «24 прелюдии и фуги для фортепиано». Слушатели - педагоги фортепианной кафедры, возглавляемой Яковом Флиером (у него Щедрин заканчивал, как пианист). Для тех, кто не в курсе, сообщим, что наличие в творческом портфеле подобного опуса автоматически возводит автора в ранг великих. Примеров немного: Бах, Хиндемит, Шостакович. Теперь и наш уважаемый маэстро. Как говорится, сами понимаете, чем дело пахнет! И вот звуки раздались. Премьера закрытая, только для избранных. Убеленные сединами профессора, казалось, внимательно слушали стилистически далекую от них музыку, держа копии толстой рукописи в руках и следя за текстом. Автор шпарил наизусть. Сочинение длилось не менее часа. Опус грандиозный! Из двух томов. Я, мучаясь и, как обычно, непроизвольно внутренне зевая, мужественно выдержал этот «пир какофонии». Остальные оказались не менее стойки, очевидно, имея за плечами большой опыт подобных премьер. Незабвенный Гоголь, наверное, сказал бы по этому поводу: «диссонанс на диссонансе и диссонансом погоняет». Но жаль, что его не было среди слушателей! Тем не менее, по окончании последовали бурные аплодисменты и поздравления, в искренности которых я, сторонний наблюдатель, весьма засомневался. Как известно, цель подобного показа – заинтересовать исполнителя, чтобы он добровольно и радостно захотел играть услышанное. Естественно цель достигнута не была, и я больше ни разу и нигде этой музыки не слышал ни в чьем исполнении. Меня, поразила не сама диссонантность – уши достаточно закалены знакомством с Прокофьевым и Стравинским – а то, что автор всю эту «муру» выучил наизусть и исполнил без сучка и задоринки. Вот это считаю действительно поразительным!

 

… Новая страница блокнота обдает интригующим заголовком «Сундук открыт». Чей сундук? Что в нем? Клад?

Отведено всего три кадра – видать, начал и бросил.

Первый кадр цветной: синее море и желтый берег.

Следующие два – фиолетовыми чернилами. Во втором – два человечка. Тот, что слева, в полосатой рубашке, белых брюках и шляпе. Тот, что справа, в неизменно клетчатой ковбойке и полосатых брюках. Левый хватает правого за руку. Стоят на фоне большого окна с переплетом рамы.

В третьем кадре палаточный лагерь. Развевается флаг. Некто куда-то бежит. Горнист, высоко подняв трубу, сзывает народ.

Обнаруживается и четвертый кадр, но он пуст. Рвение оставило автора – это вам не прелюдии с фугами сочинять.

Так и не ясно, причем здесь «открытый сундук»…

 

… В училищной библиотеке как-то наткнулся на редчайшее издание 20-х годов, «Мавру» Стравинского. Тогда автора не причисляли к идеологически чуждым, поэтому издали. Произведение ранее слышать не доводилось. В Союзе, если и исполнялось, то, наверное, в те же двадцатые. Хотя, читал о нем в книге Шнеерсона «О музыке живой и мертвой», ярком критическом исследовании, громившем всех Шенбергов, Бергов и Вебернов с их додекафонией. Досталось изрядно и примкнувшему к ним на закате жизни Стравинскому. «Мавра» относилась к первому, «русскому» периоду, в творчестве Игоря Федоровича и не столь формалистична, как последующие его опусы. Умом понимал, что, очевидно, здесь есть новаторство в преломлении фольклора. Но сердцем не мог смириться с дурацки нарочитыми сменами размеров - как будто пьяный все время спотыкается - и нелепыми диссонансами на каждом шагу (вместо октав в басах септимы и ноны). Гармонии, как таковой, - в функциональном смысле, - тоже нет («кляксы» вместо аккордов). Одним словом, гадость! Просмотрев ноты, сильно разочаровался. Любил и уважал композитора, имея грамзапись «Весны Священной». Наслаждался ею в исполнении швейцарского оркестра под руководством Эрнеста Ансерме. Пластинку настолько заездил, что мог узнать произведение по нескольким тактам, когда слышал где-то на стороне, например, по радио и не сначала…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

 

Опять блокнот. Том Сойер. Испанская музыка. Поединок русских с французами. «Зимняя сказка». Икар. А. Доде. Крепость Корфа. Клавиры. Школьная раздевалка. Балет. Сатира. Бармалей. Педагоги.

 

Воин в кольчуге, со щитом и пикой за спиной. На голове шлем, какие носили русские витязи. Второй подобный воин, а рядом третий, недорисованный, но замахивающийся мечом. Замахивается он на… танк советского образца с открытым башенным люком (резкая смена сюжета!). Ниже другой танк, данный лишь одним контуром, но в разрезе. Виден стрелок у орудия и водитель.

Заголовок: «Под Сталинградом». В трех кадрах войнушка, в четвертом пусто (значит, надоело!). В первом среди множества взрывов движется советский танк. Впереди проволочные заграждения с сопротивляющимися защитниками. Торчат руки с гранатами и стволы автоматов. В небе одинокий самолет. Другой падает, дымя хвостом.

Во втором кадре воздушный бой. Наши истребители сбивают немецкие бомбардировщики. Кругом взрывы и горящие самолеты. Далеко внизу движутся крохотные танки и, как будто мухи накакали, мелкими точками – пехота.

В третьем кадре рукопашный бой наших с фрицами. Тема надоела. Рисунок не завершен.

В четвертом кадре, как говорилось, чистая бумага…

 

«Чем больше Том старался сосредоточиться на уроке, тем больше приходили вразброд мысли. Наконец, Том вздохнул, зевнул и бросил читать. Ему казалось, что большая перемена никогда не начнется. Воздух был совершенно неподвижен. Не чувствовалось ни малейшего ветерка. Из всех скучных дней это был самый скучный. Усыпляющее бормотанье двадцати пяти усердно зубрящих учеников навевало дремоту как жужжанье пчел».

(Марк Твен).

 

… Самое простое дело – сочинение испанской музыки(!). Ударил по открытым струнам шестиструнки. Первые четыре струны дают красивый аккорд: Ми, Си, Соль, Ре. Далее надо зажать первый лад приемом «баре» и получим тот же аккорд на полтона выше: Фа, До, Ля-бемоль, Ми-бемоль. Теперь надо чередовать первый аккорд со вторым (открытые струны с зажатыми). Вот вам и испанская музыка. Играйте так до посинения, пока пальцы не вспухнут от мозолей. Это, конечно, шутка, но доля… «испанского» в ней есть!

 

… Два кадра. В первом все коричневое: земля, взрыв и небо. Во втором попытка, не увенчавшаяся успехом, нарисовать орудие, которое стреляло. Начат ствол, а дальше все обрывается. Вверху надпись «1944 г.» и все на этом. Ниже, на остальном поле страницы, грандиозная рукопашная схватка. Похоже, - русских с французами (опять перескок в другую эпоху). Русские это моряки в синей форме с Андреевским флагом. Французы со своим трехцветным и в форме зеленой, но не моряки. Виды оружия: винтовки с длиннющими штыками и кортики у русских; сабли и шпаги у французов. Кто кого, пока непонятно, но есть жертвы с обеих сторон…

 

… Попалась мне на глаза детская книжка «Зимняя сказка» Коппелиуса. Там какой-то трогательный сюжет. Немедленно принялся сочинять музыку, но не на слова, а иллюстрируя содержание как в балете. Работа очень увлекала, и получилось неплохо. Пытался писать по чувству, не имея комплекса «современно – несовременно», привитого мне позднее в консерватории. Не стыдился простых средств (ясные трезвучия, функциональные тяготения, определенная тональность) и не гнушался красивых «джазовых» аккордов, порой выбивавшихся из стиля.

Кажется, Макароныч надоумил послать опусы в Дом Народного Творчества в Москву и дал адрес. Я последовал совету, и завязалась переписка с тамошним консультантом самодеятельных композиторов, неким Соколовым. Такая форма взаимоотношений («культуру в массы») имела тогда место. Со священным трепетом ожидал получения критического отзыва на очередное сочинение. Отзывы дельные и серьезные, в основном, положительные, что сильно подбадривало и вселяло надежды. Присылаемые фирменные конверты чарующе пахли сургучом и туманными, но приятными перспективами. В одном из последних писем мне предлагалось поступать учиться по композиции, отчего за спиной немедля выросли икаровы крылья. Не чаял часа, когда устремлюсь к Солнцу, не принимая во внимание печальную судьбу сына Дедала. У меня все получится. Воск, которым прикреплены крылья, не расплавится!

 

«… алжирской мавританке нельзя писать, как какой-нибудь бокэрской гризетке. К счастью, наш герой был начитан и мог сочинить письмо в чисто восточном вкусе; оно представляло смесь из высокопарного жаргона индейцев Густава Эмара, фраз из «Путешествия на Восток» Ламартина и уцелевших в памяти отрывков из «Песни песней» и начиналось так: «Как страус в пустыне…», а оканчивалось изречением: «Скажи мне имя твоего отца, и я скажу тебе название этого цветка».

(А. Доде «Тартарен из Тараскона».)

 

… Последствия просмотренной «киношки» во всю страницу. Заголовок: «Взятие морской крепости Корфа». Вид сверху: три ряда коричневых каменных стен и укреплений с множеством пушек. Черные точки обороняющихся. Реет трехцветный французский флаг. Крепость расположена на берегу, обозначенном волнистой линией. С моря атакует русская флотилия. Девять судов и все трехмачтовые фрегаты. На флагмане виден Андреевский флаг. Пунктиром показаны траектории полетов ядер. Красное пламя на носу одного из кораблей. Рядом синие всплески недолетов. Бой пока вялый. С французской стороны стреляют почему-то всего три пушки, а с русской – лишь одно судно палит. Подозреваю, бой наскучил, едва начавшись…

 

… Так и сочинял себе опус за опусом, ставя номера и тихо радуясь, что более двух десятков набирается. Параллельно анализировал по совету Макароныча, покупаемые в магазине «Дом книги» ноты. Кажется, я единственный идиот, который отваливал немалые деньги по тем временам, приобретая толстенные оперные и балетные клавиры, партитуры симфоний и струнных квартетов. В нотном отделе запомнили странного юношу, а кассирша ликовала, издали завидев меня. Идет «делать план». Этот отдел у населения большим вниманием не пользовался. Однажды, когда приобрел клавир балета Р. Щедрина «Конек-Горбунок» с цветастой суперобложкой, подвалил высокий сутулый дядечка. Представившись местным художником Скоковым (самому купить, кишка тонка!), попросил, не отдам ли ему эту обложку – привлекло оформление. Я согласился. Мне нужна не обложка, а содержание. Он удалился, сияя от счастья.

Этого балета еще не коснулись никакие авангардистские изыски, музыка тонально-искренняя и даже в меру яркая. Не шедевр, конечно, но и… Имелся у меня приобретенный в том же магазине клавир балета С. Прокофьева «Каменный цветок», который критикой считался слабой копией некогда бурного ниспровергателя – слишком традиционен. Тогда я штудировал и недавно выпущенную «Автобиографию» великого композитора, дерзко примеряя некоторые детали на себя. Из книги узнал о великовозрастном друге юного Сережи, Николае Мясковском, что успокаивало. Не все начинали сочинять в коротких штанишках.

Анализируя клавиры, дерзнул сам написать столь крупную форму как балет… Еще о Прокофьеве: из «Автобиографии» узнал, что когда композитор у себя на даче на Николиной Горе сочинял «Цыганский танец» (есть такой номер в «Каменном цветке»), то плотно закрывал двери и окна дачи, чтобы окружающие не слышали, обязанные быть пошловатыми, квази-цыганские мотивы. Стеснялся. Вот до чего докатился, люди скажут! Хороший пример творческой щепетильности для некоторых современных сочинителей пошлостей…

 

… Рисунок на бытовую тему. Схватка в школьной раздевалке. Что называется на злобу дня. Делом чести считалось первым ворваться и успеть до появления других оборвать максимальное количество вешалок у пальто. Поэтому они делались из металлических цепочек, чтобы затруднить процесс.

Следующая забава - обязательная куча-мала, с толчками, подножками и топтанием поверженных. На рисунке это изображено: взвиваются вверх шапки, портфели и пальто порхают по воздуху. Кто-то на полу, кто-то кого-то тузит. Эх, весело!

 

… Искать сюжет для балета долго не пришлось. С детских лет сохранилась замечательная книга о приключениях девочки Элли и ее друзей. «Волшебник изумрудного города». Очень переживал за них и плакал, когда мне читали эту сказку. Снова перечел. Отличный материал! Стал обдумывать либретто. Как все пространное повествование уложить в три акта, чтобы не упустить главного и пожертвовать второстепенным? Непременно – в три как в «Каменном цветке» обожаемого Прокофьева. Не подозревал, что все трехактные классические оперы и балеты в Большом театре переделываются режиссерами в двухактные. Причина, отнюдь, не художественная. Театральный буфет бастует и не хочет оставаться на второй антракт, ссылаясь на то, что «мы тоже люди». Их поддерживают и гардеробщицы, разумеется, желающие пораньше быть дома. Поэтому постановщики, вынужденные покориться «гласу народа», кромсают классику, успокаивая себя тем, что краткость – сестра таланта. Не знаю, как с талантами, но что она сестра бескомпромиссных буфетчиц и гардеробщиц это точно! Я сделал либретто все же трехактным. Не рассчитывая на постановку в Большом, приступил к сочинению музыки…

 

… Следующая страница целиком посвящена политической сатире. Сюжет называется «Американские ходули». Не помню, сам ли допер или где-то позаимствовал.

Две части суши, разделенные проливом. Та часть, что побольше, красная. На ней как на карте обозначены государства: Франция, Чехословакия, СССР, Китай. Ниже «аппендикс» полуострова с надписью «Корея». Поблизости маленький желтый островок с надписью «Япония». Около него в синей воде барахтается очкастый японец. Рядом с ним из воды торчат приклады двух ружей. Второй большой кусок суши желтого цвета поодаль имеет надпись «Америка». Ряд пушек зеленого цвета стоит на берегу и целится через пролив - туда, где СССР. Но самое главное, что американский солдат, опираясь на две винтовки штыками вниз как на ходули, идет по воде к нашему берегу. Ниже клеймящая подпись: «Пытается перешагнуть океан. Один пытался, да попался!» Попавшийся это, наверное, бултыхающийся в воде японец. Милитарист проклятый!

Ниже другая карикатура, озаглавленная «Ничто не помогает». В отдельном кадре-квадратике при свете желтой электрической лампочки трудится над чертежом изобретатель. В руках циркуль и карандаш, рядом лежит треугольник. Выразительные капли пота на лице ученого. Чует сердце, он «не наш»! И изобретает какую-то зловредную бяку. Так оно и есть… Ниже просторный участок суши желтого цвета, обрываемый берегом синего моря. Дымит трубой завод, едет автомобиль, нагруженный, явно, чем-то нехорошим и враждебным. В небе газуют реактивными двигателями страшные и мощные самолеты («летающие крепости»). Понятно, «намыливаются» в нашу сторону, в сторону синей воды. Наверное, через тот же пролив, отделяющий плохой капиталистический мир от хорошего, социалистического. Кстати, один самолет сбит и, дымя черным, падает в воду. Ниже поясняющая надпись: «Что ни выпускают (имеется в виду вооружение), ничто не помогает!»

 

«Когда Бармалей узнал, что доктор Айболит убежал из тюрьмы, он страшно рассердился, засверкал глазами, затопал ногами.

- Эй вы, верные мои слуги! – закричал он. – Бегите в погоню за доктором. Поймайте его и приведите сюда!

Слуги побежали в леса и стали искать доктора Айболита. А в это время доктор Айболит со всеми своими зверями пробирался в Страну Обезьян».

 

(К. Чуковский).

… Какое дело уставшему читателю до того, как сочиняются балеты? Не будем утомлять тайнами творчества, лучше поговорим о земном.

Вполне земные - многие преподаватели нашего училища, но не все. Некоторые витали в творческих «облаках». Такой витающий, например, пианист Семен Любарт. Он часто в просветительских целях давал концерты в стенах училища. Исполняя классику, всегда переживал всем телом, волнообразно раскачиваясь и резко отдергивая руки от клавиатуры в определенных местах, точно обжегшись. Раскачивания порой случались девятибалльные. Возникало беспокойство. Как бы не улетел в зал и не зашиб сидящих в первом ряду? Также он, входя в раж, зажевывал свой и без того сильно скошенный подбородок. Получался эффект резиновой маски, что порой противоречило пафосу исполняемого очередного шедевра. В общем, он человек картавящий, но безвредный.

Другого «витающего» педагога, тоже пианиста, звали Николай Токарев. Внешне вылитый Аренский, портрет которого висел у него в классе. Страдал он тем же недугом, что и изображенный на портрете: крепко закладывал. Токарев пылкий поклонник Скрябина. Мой приятель баянист, тот, что ногами сокрушил стену, тоже любил Скрябина. Он быстро сошелся с Токаревым на поприще общей любви, но не к великому композитору, а к портвейну. Потом и меня познакомил со скрябинистом. Меня, признаться, шокировало, что студент и педагог вместе выпивают и мой приятель называет преподавателя на «ты».

Токарев всегда ходил, романтично наклоняя голову слегка на бок и постоянно встряхивая длинной гривой темных волос, которые постоянно съезжали на глаза.

Я ему, конечно, показал свои опусы. Он похвалил, но мы не сошлись столь близко, чтобы выпивать. Из современных композиторов он почему-то очень уважал Мясковского (возможно, за умеренность стиля) и часто поигрывал его сонаты. Когда я пришел к нему в гости, он сыграл мне своего любимого автора, попутно объясняя, как и что сделано, затем спросил:

- Правда, что все классики чем-то похожи между собой, хотя стилистически разные? Возьми Гайдна, Моцарта, Бетховена. Язык примерно один и никаких диссонансов!

- Да, - согласился я.

- А современная музыка кажется разной. Так?

Я снова подтвердил.

- Пройдет время, и она тоже будет казаться одинаковой.

- Пожалуй, - снова согласился я, но поразило меня больше всего не его умозаключение,

а то, каким образом на второй этаж ветхого деревянного домика, где жил Токарев, по узкой скрипящей лестнице взгромоздили тяжеленный рояль.

Вскоре педагог женился на своей студентке, чем всех удивил, будучи застарелым холостяком, и уехал с ней в другой город. На этом наши контакты оборвались.

Наконец, третий педагог, хоть и не «витающий в облаках», но тоже выделявшийся из общей массы хотя бы своей колоритной внешностью. Он преподавал скрипку и имел редкую фамилию Фурер. Внешне вылитый Муссолини, считался хорошим специалистом, но имел дурную репутацию: неравнодушен к мальчикам. Тогда подобное наблюдалось довольно редко, поэтому казалось чем-то чрезвычайным. Не то, что сейчас. «Дуче» Фурер произвел настоящий фурор. Застукан милицией на пляже в кустах за непотребным занятием. Вслед за этим он исчез из училища. Говорили, посадили.

Само слово «педагог», согласитесь, располагает к подтексту из-за этого «пед». То ли дело, преподаватель! Определяет профессию и никакого подтекста…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

 

«1941». Кошмар в летнюю ночь. Маракасы. На Москву! Остановка. «Масло». Павлов и Сталинград. Опять «масляное». Снова война. Айболит. По мордасам.

 

… Над красным заревом в черном дыму проступают роковые цифры «1941».

Синяя поверхность реки. Зеленый берег. Красные столбы взрывов на земле и на воде. Темно-синее небо загажено черными точками армады самолетов.

Наш солдат в зеленой каске стоит у орудия. Из ствола – желтый дым и красное пламя. Рядом коричневый столб, поднявший в воздух землю. Виден берег реки.

Два коричневый взрыва. Наш солдат в зеленом у станкового пулемета. Помощник лежит рядом убитый.

Немецкие мотоциклисты. По два человека на каждом мотоцикле. Один за рулем, другой в коляске с пулеметом. Впереди коричневый взрыв.

Из синих самолетов мелкими черточками сыпятся бомбы. Внизу черный дым и красное пламя.

Зеленые «Тигры» с крестами на башнях. А, может, «Пантеры»? Черт их разберет! Движутся мимо охваченных пламенем домов. Чернота застилает небо.

На переднем плане два немецких офицера. Чуть дальше солдаты. Суетятся возле виселиц с болтающимися телами. Небо черное от дыма.

Расстрел пленных. Палят из пулеметов и автоматов. Люди падают в ров. По бокам солдаты с лопатами. Закапывают.

Застенки. Решетки на маленьких окнах. Допрос и пытка пленного. Офицер стоит с засученными рукавами. Солдат плеткой бьет пленного по спине. У того руки связаны. Другой солдат угрожающе сжал кулаки. Еще один пленный без чувств валяется на полу.

 

«К концу июня 1940 г. Германия возвышалась над континентом Европы, подобно колоссу. Она господствовала над всей Западной, Центральной и Юго-Восточной Европой, за исключением небольшого острова Великобритании на западе. Кроме этого внеконтинентального препятствия, серьезным единственным фактором, ограничивающим могущество Гитлера, было существование Советской России, тень которой на северо-восточных границах Германии принимала угрожающие размеры. Гитлер переживал период успеха, который, казалось, обещал ему полное господство в Европе, если не во всем мире. Пять лет спустя этот «сон в летнюю ночь» превратился в кошмар».

(Б. Х. Лиддел Гарт «Стратегия»).

 

… В виду того, что наше повествовательное «варево» покрылось «корочкой» серьезности, - что не входило в планы - в самый раз добавить «маслица» веселости. Если, конечно, то, что собираюсь поведать, можно считать таковым.

Как-то пригласил свою подружку Белу на дачу. Она согласилась. Поехали в будний день, летний и жаркий. Конечно, не скрою, мой замысел прост как подоконник: наконец, уединившись, добиться «отдатия», хотя скорее чисто теоретического, памятуя о могущих возникнуть нежелательных последствиях в виде беременности, которую боялись как огня. В любом случае даже более близкое знакомство с телом заманчиво. Но максимум, чего удалось добиться – заставить ее, раздевшись до трусов, снять и лифчик, что она сделала после длительных уговоров. («Немножечко полюбуюсь и оденешь. Что такого?») Как упоминалось ранее, Бела девушка полногрудая и обладала завидными «маракасами». Это такой латиноамериканский ударный инструмент в виде двух шаров с ручками, наполненных чем-то сыпучим. О снятии трусов не могло быть и речи, так как подружка мгновенно превращалась в неприступную Зою Космодемьянскую на допросе. Но все-таки, хоть и маленькая, победа одержана. Любование «латиноамериканским инструментом» состоялось…

 

Небольшой подзаголовок: «На Москву».

Движутся стройными колоннами танки, пехота, грузовики с прицепленными пушками. В небе эскадрильи самолетов. Враг наступает.

Передовая. Наши из окопов стреляют и бросают гранаты. Впереди как пауки-крестовики ползут танки. Взрывы гранат вспарывают перед ними землю.

Бой в самом разгаре. Палят наши пушки. Один танк-паук клюнул носом. Кругом огонь, взрывы и дым. В небе горящие самолеты.

Под датой «1942» немцы отступают, хотя танки прут, несмотря на взрывы. Произошел перелом.

Наши под красным знаменем идут в атаку. Бегут со штыковыми винтовками устаревшей модели.

Немецкий офицер, потрясая пистолетом, зовет своих в атаку. Впереди взрывы, трупы и подбитая техника…

 

«… в наступлении немцев уже произошла роковая остановка. Бронетанковым войскам было приказано задержаться, пока не будут разгромлены окруженные русские войска. К этому времени немецкие войска продвинулись вглубь русской территории более чем на 640 км и находились от Москвы всего лишь в 320 км. Чтобы осуществить такой глубокий прорыв, немцы должны были сохранить весьма высокие темпы наступления».

(«Стратегия»)

 

… Снова пора покрывающуюся корочкой серьезности нашу «кашу» подмаслить очередной «веселой» историей.

Танька, в отличие от Белы, девушка более отважная и бесшабашная. Говорила нарочито грубоватым голосом, склонявшимся к контральто. Возможно, оттого, что покуривала, живя без родительского присмотра в чужом городе на съемной квартире.

Целовались мы вовсю, но ни до чего более серьезного не доходили. К себе она пригласить не могла, чтобы не портить репутацию в глазах хозяйки, которая безвылазно находилась дома.

Тогда сам пригласил как-то Таньку… в ресторан, самый респектабельный в городе. Мог позволить себе такую роскошь, работая в танцевальном оркестре Ивана Ивановича Свиридова. Заказ самый аскетический: пол-литра водки без закуски и запивки. Это не по жадности, а из принципиальных соображений. Официант пожимал плечами, но бутылку и две рюмки принес. Смысл заключался в демонстрации даме своего удальства – пил не морщась, хотя это и требовало волевых усилий. Подруга решила не отставать и пила на равных. Когда покинули заведение, дама была «хороша», а кавалер ни в одном глазу. Крепок был, стервец. Пошли гулять по городу. Ввиду сложности передвижения дамы вскоре опустились на скамейку в тенистом скверике возле центрального кинотеатра. Там предались бурным объятиям с затяжными поцелуями. Так распалились, что дело дошло до снятия с подруги трусов с ее полного согласия. Час не столь поздний, и прохожие маячили совсем недалеко. Кто-то пыхтел на соседних скамейках, занимаясь тем же. Мы решительно настроены, хотя остатками трезвого сознания я понимал опасность затее. Так вот на скамейке, почти прилюдно… Как известно, страх не способствует «боеготовности», и это не позволило сделать роковой шаг. Позднее узнал одну из легенд о Донжуане: распалив даму, он убегал в самый решительный момент(!). Приятно сознавать, что ты не одинок…

 

Подзаголовок: «Сталинград».

Летит рой вражеских самолетов. Куда летят, понятно.

Отряд советских солдат в касках идет по улице. Вдали горящие здания и взрывы.

Из-за полуразрушенного здания стреляют немецкие автоматчики. Наступают гады!

Наш солдат в зеленой каске палит из автомата, лежа. Впереди взрыв и падающие тела.

Пятиэтажное здание полуразрушено, глядит пустыми глазницами выбитых окон. Возможно, это знаменитый дом Павлова, но не академика-физиолога, а героя-защитника. К нему ползет наш автоматчик. Наверное, это и есть сам герой. Рядом полыхают другие здания, а в небе проносится вражеский самолет.

Павлов в доме и палит из автомата по крадущемуся по лестнице фрицу. Рядом красный взрыв гранаты. Теперь герой на крыше с развевающимся флагом в руке, автомат на боку. Все атаки отбил. Внизу другие горящие здания.

Три орудийных ствола крупного калибра стреляют. Красно-желтое пламя и черные клубы дыма. Чьи орудия непонятно, но судя по тщательности выполнения рисунка, наши.

 

«После того как первое наступление немцев на Сталинград было отбито, темпы сосредоточения немцами свежих сил на этом направлении стали отставать от темпов сосредоточения сил русскими, готовившимися к отражению фронтального удара немцев. Поэтому немцы не смогли обеспечить на Сталинградском направлении превосходства в силах. Это была стратегическая дань, которую немцы заплатили за отказ от прежней стратегии отвлечения сил и средств противника. И чем больше они охватывали город, тем ограниченнее становилось пространство, необходимое для проведения тактического маневра с целью ослабления сопротивления противника».

(«Стратегия»)

 

… Приятель Костя очень оказался шустр в женском вопросе и решил помочь мне «найти бабу». Что же это я все с девушками валандаюсь? Ни уму, ни сердцу? И нашел. Живет одна с маленьким ребенком. Правда, из более низких культурных слоев. Чуть ли не работает на заводе, который, по-старинке, называется «Эллинг». Но не потому, что там дирижабли делают, а неизвестно почему… Обитает дама где-то у черта на куличках, в глухом хулиганском районе. Это обстоятельство обычно усмиряло мои любвеобильные порывы, но на сей раз решил не отступать. Надо же когда-то попробовать «настоящего».

- Это ничего, что работница, - сказал Костя. - Она тоже музыку любит. Да и о чем много разговаривать? Выпьете портвешка и в койку!

- А как же ребенок? – встревожился я.

- Ребенок тихий и будет спать, - успокоил друг. – Обо всем договорено, и она ждет.

В назначенный вечер я отправился по указанному адресу, дома предупредив, что с ночевкой. Не без труда отыскал покосившийся одноэтажный вросший в землю домишко. Издали - избушка на курьих ножках. Не баба Яга ли там живет? Но нет, открыла невысокая смазливая молодая женщина, хотя и не в моем вкусе. К тому времени совсем стемнело. В маленькой комнатке горел свет. Я представился, сказав, что от Кости.

- Да, он говорил. Проходи, только тише – дочка спит.

Вот встреча и состоялась. Без особых церемоний и разговоров по-быстрому выпили и, погасив свет, легли в койку. Хозяйка оказалась не в меру инициативной. Видать, не впервой принимать подобных гостей. В углу часто хныкал ребенок и мешал процессу. Но и без того вышло гадко и нерезультативно. Негативная реакция не непривычную обстановку отразилась и на «боеготовности», которая, то потухнет, то погаснет. В общем, осталось ощущение чего-то мокрого и противного… Возвращался домой под утро с первыми петухами совсем не переполненный возвышенными чувствами. В окрестных дворах как в селе держали этих провозвестников солнца. Своим «ку-ка-ре-ку» они, казалось, смеялись надо мной: «Эх, горе-любовник! Бредет, словно, побитый пес». Да, они правы, эти мудрые птицы. Реальность всегда хуже мечты.

 

… 1943-й год. Наши наступают под красным флагом. Бегут в гору с винтовками на перевес. Впереди, коричневый от комьев земли, взрыв.

На фоне дыма и взрывов немецкий офицер поднял над головой руку с пистолетом. По-видимому, снова зовет в атаку.

Немцы в окопе отстреливаются из автоматов. Кругом взрывы, и падают убитые.

Советский солдат нанизывает на штык фрица как шашлык на шампур. У того от подобного автомат вываливается из рук.

1944. Карта наступления наших. Широкая красная стрела уперлась в синюю реку с надписью «Висла». По другую сторону небольшая черная стрела немцев.

Над гладью реки в синем небе белые орхидеи осветительных ракет.

Привал в лесу. У костра греются русские солдаты. Один сидит и курит, другой лежит на спине, заложив руки за голову. Автоматы прислонены к стволу толстого дерева. Сверху просачивается синяя ночь.

Зеленый танк с красной звездой на башне движется по городской улице. Вокруг полыхающие здания.

Наступление наших. Движутся танки и пехота, стреляют пушки, в небе стайки самолетов.

1945. Скелет купола Рейхстага. На самой вершине две фигурки возле развевающегося красного полотнища. Кантария и еще, как его? Фамилию забыл… Егоров, что ли? Снизу поднимаются клубы черного дыма. В синеве неба три самолета. Вот и конец «повести». Листаем блокнот дальше…

 

«… вдруг из чащи выбежали слуги Бармалея и помчались в погоню за доктором.

- Держи его! Держи! Держи! – кричали они.

Доктор бежал, что есть силы. И вдруг перед ним – река. Дальше бежать невозможно. Река широкая – ее нельзя переплыть. Сейчас слуги Бармалея поймают его. Ах, если бы через эту реку был мост, доктор пробежал бы по мосту и сразу очутился бы в Стране Обезьян!

- Бедные мы, бедные! – сказала свинка Хрю-Хрю. – Как же мы перейдем на ту сторону? Через минуту эти злодеи поймают нас и опять посадят в тюрьму.

Тут одна из обезьян закричала:

- Мост! Мост! Делайте мост! Поскорее! Не теряйте ни одной минуты! Делайте мост! Мост!

Доктор посмотрел по сторонам. У обезьян нет ни железа, ни камня. Из чего они сделают мост?

Но обезьяны построили мост не из железа, не из камня, а из живых обезьян. На берегу реки росло дерево. За это дерево ухватилась одна обезьяна, а другая схватила ту обезьяну за хвост. Так все обезьяны протянулись как длинная цепь между двумя высокими берегами реки».

(«Айболит»)

 

… Начал регулярно летними каникулами ездить в Москву к дяде Герману, который теперь по долгу службы перебрался с семьей из далекого Энгельса в столицу. Жена его тетя Зина москвичка. С ней он познакомился, учась в академии Жуковского. Она с матерью жила недалеко от академии в деревянном домишке дачного типа на Петровско-Разумовской аллее. Молодой офицер, часто проходя мимо, познакомился с приглянувшейся девушкой, а там и свадьбу сыграли. Офицеры тогда шли нарасхват, не то, что сейчас… В Москве жил и другой дядя. Степан Никитич. Родной брат моего отца. Но к нему идти не решался. Отца никогда не видел…

Главная цель визитов в столицу - не посещение родственников, а разведывание музыкальных учебных заведений. В частности, Гнесинки и Консерватории. Первая как-то не очень привлекала, хотя я и походил по ее коридорам, послушал доносившиеся из-за дверей звуки музыки и почитал объявления о приеме. А вторая интриговала сильно. В толпе студентов беспрепятственно проникал в эти священные стены и с трепетом читал имена золотых медалистов на мраморной доске в вестибюле. Среди них Скрябин, но и Силантьев, отлично окончивший как альтист, но потом ударившийся в эстраду. Это мне казалось необъяснимо странным.

Шманялся по всем этажам в поисках свободных классов, чтобы помузицировать. Почти в каждом стояло по два рояля. Классы почему-то не запирались, поэтому удавалось поиграть на хороших инструментах. Некоторые классы имели именные таблички (золотом по мрамору как на кладбище). Здесь занимался такой-то знаменитый профессор. Например Гедике или Гольденвейзер. Первого называли в кулуарах «Гадике» за его сварливый характер. Второго остряк Генрих Нейгауз называл «майором педальной безопасности» за то, что он болезненно придирчив к фортепианной педализации. Запомнились и рыжие гигантские долгожители-тараканы, обитавшие в сортире, и, наверно, помнившие Чайковского.

Попытался однажды сходить на консультацию в класс виолончели и контрабаса, украшенного табличкой, извещавшей золотыми буквами, что здесь некогда преподавал профессор Козолупов. Ранее слышал имя знаменитого виолончелиста, но неприличные ассоциации в связи со странной фамилией непроизвольно возникали («коза» и «залупа»), что снижало торжественность и убавляло пиетет. В классе теперь занимался известный и не менее знаменитый профессор Ширинский, тоже виолончелист. Войдя, робко объяснил, что я контрабасист и хотел бы проконсультироваться на предмет поступления. Он щедро предложил мне выбрать любой из восьми инструментов, стоявших у стены. Я взял ближайший и прижался к его старинному дереву. Портативного роста профессор, казался мне двадцатилетнему глубоким стариком. Старик с лисьим личиком и юркими глазками, осведомившись какой постановкой играю, протянул мне французский смычок. Я, «давненько не бравший шашек в руки», больше предававшийся сочинительству, сильно разволновался и сыграл не ахти. Старичок, чья фамилия назойливо вызывала в голове слово «ширинка», решительно прервал мое пиликанье.

-С таким уровнем подготовки, молодой человек, в консерваторию вам рано, а в училище на первый курс можно попробовать».

«Как же так? – бурлил во мне захваленный провинциал. – Я ведь отучился три курса!»

Получив в очередной раз по мордасам, решил больше не соваться никуда с контрабасом, а сделать упор на сочинение, предварительно разведав, чем занимаются на этом отделении и какие требования.

 

… Новая страница блокнота озадачивает нас новой «повестью» с незамысловатым названием «Застава в горах» (кажется, по следам просмотренного фильма про пограничников с одноименным названием).

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

 

«Застава в горах». Айболит. В поисках джаза. Опять граница. Снова Айболит. «Пузочес». «Красное знамя». Плацкарта. Доктор. Штурм. Изгнание.

 

Перед строем кавалеристов – офицер на коне. Поодаль – деревянный забор и ворота. Застава. Под офицером лошадь желтая, у остальных – коричневые.

Двое пограничников с красными звездами на зеленых шляпах бредут в камышах. Виднеется сквозь стебли вода и песчаный берег.

Двое кавалеристов на горной тропе. Перед ними сверху катятся огромные камни. Обвал.

Опять двое, но в пещере. Один из них освещает электрическим фонариком коричневые своды. Возможно, их замуровал обвал.

Эти же пограничники лежат у двух овальных отверстий в стене, просунув туда: один – автомат, другой – винтовку. Неясно – отверстия естественного или искусственного происхождения? А может, бойцы проковыряли их в завале и продолжают быть на страже.

Стоит к нам лицом некий басмач в полосатом халате и чалме. Сзади в скале одно из тех отверстий с торчащей винтовкой. Ага, попался! У его ног лает пограничная собака, оказавшаяся незамурованной и продолжающей выполнять свои прямые обязанности по поимке нарушителей.

Трое кавалеристов преодолевают водный поток. Один уже проскочил, двое других еще нет. Брызги из-под копыт.

Пограничник с автоматом наперевес конвоирует того самого басмача. Руки нарушителя связаны за спиной.

Допрос задержанного. За столом сидит офицер, держа курительную трубку в руке. Он в зеленой форме и очень похож на Сталина. Нарушитель, тот самый, стоит возле стола. Чалмы на голове уже нет. Он моложав, с короткой азиатской бородкой. На столе массивный письменный прибор с двумя стаканами для ручек и чернильницами по краям.

Двое пограничников во всеоружии стоят возле пограничного столба с гербом СССР. Столб среди камышей на берегу озера. На другом берегу возвышаются покрытые светло-зеленым ковром горы.

Какой-то басмач в желтой чалме и куртке держит на поводке собаку. Та на кого-то бросается, но не видно на кого – мешает кромка кадра. Вдалеке трое в желтых чалмах, и в зеленой военной форме, наблюдают за происходящим. Явно, дело на вражеской территории происходит.

Какой-то бай в синем полосатом халате и в красной чалме (наверное, важный тип), лежа на боку, попивает зеленый чай из пиалы. За его спиной на стене цветастый ковер.

Этот, в красной чалме, объясняет что-то европейского вида офицеру без головного убора, но с кобурой у пояса. Офицер ярко-желтый блондин.

Тип в красной чалме, но уже в зеленой форме, оседлал коня и понукает его.

В камышах двое: слева – тип в зеленой иностранной форме и в зеленой же чалме, справа – в такой же форме, но в желтом пробковом шлеме. Первый – азиат, понятное дело, второй – европеец.

Азиат бросает в лицо европейцу, целясь в глаза, какой-то порошок – возможно, табак или песок – и бьет черным ботинком в промежность. Европеец, всплеснув руками, падает на спину в оказавшийся рядом водоем.

Кто-то в зеленой форме скачет на коне по горной дороге бешеным аллюром.

По горной же дороге мчится джип с включенными фарами. Синюю ночь пронзают два луча. Над лобовым стеклом взвивается облачко желтого дыма – стреляют.

Крупным планом дан сидящий в джипе и палящий из браунинга тип. Он в желтом пробковом шлеме. Верно, тот, кого в воду сталкивали.

Всадник ранен и вываливается из седла, держась лишь одной ногой в стремени. Из его руки выпадает пистолет. Сзади виден преследующий джип. Выходит, что азиат, плеснув в глаза европейцу, пустился наутек, а тот вылез из воды, протер глаза, и в погоню, благо джип под рукой. Видать, они сильно что-то не поделили…

По горной дороге движется группа рассерженных басмачей. Впереди тип в распахнутой на груди рубахе, в зеленой чалме, с пистолетом и саблей в руках. Остальные тоже вооружены: видны винтовки, автоматы и сабли. Какой-то бунт или восстание?

Озверевшая толпа линчует того, что в пробковом шлеме. Руки его связаны за спиной, шлем надвинут на глаза, ему тычут в спину прикладом, подгоняя.

Виселица в форме трапеции. Вздергивают двоих в зеленом. Желтая толпа зрителей. Один на коне. Тут же джип, из которого наблюдают двое в пробковых шлемах. Бунтовщиков, что ли вешают?

Опять мчится по горной дороге джип. В нем полно пробковых шлемов. Его преследуют кавалеристы в зеленых чалмах.

Выступ скалы над обрывом. Внизу виднеется синяя гладь. Некто в зеленой чалме пялится в бинокль на противоположный берег. Рядом кавалеристы с ружьями, в зеленых чалмах и желтых балахонах.

Какой-то военнослужащий гарцует на коне. Судя по форме фуражки, - наш.

Теперь снова не наш, - в зеленой чалме и форме, - царапает себе до крови лоб, принося клятву. На нем патронташ с множеством карманчиков для патронов. И еще один тип тоже клянется, поднимая к небу руки. Кому-то собираются мстить?

Три наших пограничника залегли в камышах. Винтовки изготовлены к бою. Фуражки с синими околышами. Все трое серьезны и очень усаты.

Синяя поверхность и дальний зеленый берег. Мелкие фигурки идут вброд. Явно нарушители. Вот их-то и поджидают в камышах наши, полные решимости, усатые пограничники. Здесь немного прервемся, - самое интересное впереди…

 

«Подбежали слуги Бармалея, схватили доктора, схватили Крокодила, схватили всех зверей и повели в тюрьму. Звери кусались, царапались, вырывались из рук, но врагов было много, враги были сильные. Они втащили несчастных в тюрьму и заперли там на ключ. А ключ отнесли к Бармалею, и Бармалей спрятал его у себя под подушкой.

Очень опечалился доктор: не придется ему лечить обезьян! Свинка захрюкала, собака завыла».

(«Айболит»).

 

… Периодически приезжая в Москву, искал места, где играют джаз. Но мест таких, увы, было не так много. В кинотеатре «Художественный» на Арбатской площади даже перед дневными сеансами играл небольшой оркестр и пела солистка; в кинотеатре на Пушкинской (сейчас на этом месте комплекс «Известий») тоже играл состав. Конечно, в полном смысле то, что они играли джазом не было, но все же… ГУМ тоже славился тем, что на каждодневном показе мод, играл квартет. Это было уже значительно ближе к настоящему. Но главными очагами настоящего джаза были три кафе: «Молодежное», «Синяя птица» и «Аэлита», попасть в которые из-за массы желающих было совершенно невозможно. Так что, слушать можно лишь с улицы, когда приоткрывалась входная дверь, впуская очередного счастливчика с пригласительным билетом. Где билеты достаются было неизвестно. Пропускались без очереди и друзья музыкантов, коих было не мало. А играли в этих элитных местах лучшие джазмены тех лет: гитарист Николай Громин, барабанщик Валерий Буланов, контрабасист Андрей Егоров, пианист Вадим Сакун, трубач Андрей Товмасян, саксофонист Алексей Козлов.

Если летом было еще сносно выстаивать под окнами или возле двери, прислушиваясь к долетавшим обрывкам интригующих звуков, то зимой на морозе это было тяжелым испытанием, да и дверь открывалась значительно реже…

В один из моих приездов в столицу удалось побывать на концерте уже гремевшего на всю страну оркестра Олега Лундстрема в Зеленом театре сада «Эрмитаж». В тот памятный вечер посетил концерт, и только что вернувшийся из космоса, Герман Титов. Все внимание, как публики, так и билетеров, было приковано к его особе, что позволило мне беспрепятственно перемахнуть через невысокую ограду и проникнуть в зону, где билета уже не спрашивали. Концерт произвел ошеломляющее впечатление - такое можно было услышать только по приемнику из Америки…

 

… Но продолжим про пограничников.

Двое наших, лежа в траве, стреляют. Один – из автомата, другой – из ручного пулемета с круглым диском сверху (кажется системы Дегтярева).

Плывущий по озеру на бурдюке басмач ранен советской пулей и выронил черный иностранный автомат. На его желтом халате виднеется красная точка.

На желтом прибрежном песке лежат наши пограничники и палят из автоматов и пулеметов. Сзади подкрадывается какая-то басмачная сволочь. Поодаль стена зеленого камыша, который, как поется в известной песне, имеет свойство «шуметь».

Прямо на зрителя скачут наши кавалеристы с шашками наголо. Впереди, как и положено, командир на лихом коне. Он потрясает острой до голубизны саблей.

Вдоль коричневой горы рысью скачет одинокий всадник, наклонившись вперед и пригнувшись к гриве. Чей – неизвестно.

На фоне красно-горящих камышей размахивают саблями басмачи в чалмах.

Отряд всадников в желтых балахонах и зеленых чалмах преследует того одиночку, что мчится рысью. Он одет в зеленое. Наверное, - наш.

Два водолаза в скафандрах со свинцовыми грузилами на груди стоят на берегу синего озера. На другом берегу все зелено. Откуда здесь еще и водолазы взялись?

У желтой стены стоит один из наших и палит из автомата. В кого – не показано, но известно в кого…

Опять наши всадники, но с опущенными до уровня груди саблями и в клубах желтой пыли. (Желтый карандаш в этом сюжете активно используется. Оно и понятно: Азия, песок, пыль, зной).

Какой-то новый субъект в желтом с серенькой кепкой на голове бредет по горной дороге между коричневых скал. Через руку перекинут пиджак – жарко в этих краях. Субъект моложав и смахивает на шпиона или диверсанта. Он подходит к какой-то земляной мазанке с окном и дверью. Все кругом коричневое и растительности не видно.

Вот уже наш пограничник в фуражке с красным околышем держит за руку того субъекта со связанными за спиной руками. Кепки на башке нет. А может, кто-то другой попался? Ведь много всяких шпионов бродит вдоль контрольной полосы.

Повязанный водружен на лошадь, и пограничник ведет ее под уздцы.

Снова объявился субъект в кепке. Значит, не того повязали. Правда, кепка теперь синяя, а сам он в желтом и палит из пистолета.

Наш пограничник лежит на земле: убит или ранен. А лошадь со связанным седоком понесла. Тут появляется из-за бугорка этот в синей кепке и с пистолетом. Он «замочил» нашего погранца, гад!

Но вот он и сам падает, картинно выпятив грудь, словно сраженный на дуэли поэт. Кепки опять не видно – слетела. Вдали под горой те, что стреляли в него. Это наши, и они вовремя подоспели.

Конь несется в пыли. Связанный выпал из седла, но зацепился ногой за стремя и волочится по земле. Вспоминается нечто подобное, виденное в детстве, у собак: бежит по улице собачья дама не малых размеров, а за ней волочится повисший на своем члене маленький кобелек, да так, что запрокинулся назад, бьется башечкой о булыжник мостовой и жалобно повизгивает – склещились. Мораль: надо выбирать подругу по размеру и не лезть на ту, что значительно больше тебя, а то вот так, невзначай, как бы не пришлось биться головой о мостовую. Но вернемся на границу.

Одного «желтого» несут на носилках – того, что волочился, другой – валяется на земле в виде трупа.

Стоят двое пленных со связанными спереди руками. Один в синем полосатом халате и такого же цвета чалме, на лице бороденка; другой в желтом, и сам блондин (англичанин какой-нибудь – они в Азии любили шуровать).

Наш офицер – тот, что на Сталина похож, - держит в каждой руке по курительной трубке (прямо, как бы «дважды» Сталин, - тот-то одну всего лишь курил!).

Предпоследний кадр. Групповой портрет всей заставы: стоят шеренгой семь красноармейцев с винтовками, а восьмой – командир с автоматом.

И последний кадр со словом «конец» и пейзажем: горы, берег озера, пограничный столб и пограничник с биноклем в камышах.

 

«Когда доктор и все звери заснули, попугай подбежал к решетке, протиснулся между железными прутьями, вылетел на улицу и полетел к Бармалею. Бармалей крепко спал у себя на кровати, а под подушкой у него был спрятан огромнейший ключ – тот самый ключ, которым он запер железные двери тюрьмы. Тихо-тихо подкрался попугай к Бармалею и вытащил из-под подушки ключ».

(«Айболит»).

 

… Весной прошел слух, что летом оркестр русских народных инструментов училища едет в Москву на какой-то смотр и выступать будет на ВДНХа. В оркестре почему-то на тот момент не оказалось исполнителя на басовой домре или бас-балалайке, что один черт, и мне, как единственному в училище контрабасисту, предложили выручить коллектив. Играть на ней легче, чем на контрабасе, - всего три струны – и я, учитывая перспективу бесплатной поездки в столицу, согласился. Вид инструмент имел весьма не джазовый: такая огромная треугольная бандура, играют на которой медиатором. Но ради поездки можно потерпеть, и репетиции начались. Помню, что играли «Песню варяжского гостя» из оперы «Садко» Римского-Корсакова, народную песню «Липа вековая», да еще, кажется, «Танец с саблями» Хачатуряна. Оркестр густо и душевно журчал своими тремолирующими инструментами, и я плавно влился в общее журчанье. Ввиду того, что все исполнители держат свои домры и балалайки у живота, и рукой бренчат по струнам вверх-вниз, то кажется издали, что они чешут свои животы, за что и получили прозвище «пузочесы». Вот и я из корыстных соображений стал одним из них. Это была, пожалуй, моя первая попытка «продать душу дьяволу», как я впоследствии стал называть всяческий компромисс с собственной совестью – делание того, что противно духу, но вполне простительно и объяснимо с позиций здравых и разумных. Собственно, этот вечный компромисс и позволяет человечеству жить в относительном мире и согласии, а подобной «продажей» занимается большая часть человечества, вовсе не считая это грехом. У меня же выработалось весьма болезненное отношение к этой вполне нормальной и разумной людской здравости, потому что мои компромиссы всегда заканчивались какой-либо гадостью…

 

… Прервемся на ознакомление с очередным сюжетом из блокнота.

Заголовок: «Красное знамя над зеленой скалой». Помнится, создавался этот очередной «шедевр» после просмотра корейского фильма про «войнушку».

Зеленого цвета бомбардировщики – имеются в виду «летающие крепости» (американские Б-59) – сеют бомбы на горящую желто-красным огнем бедную корейскую землю.

К нам лицом, в синей кофте с распахнутой грудью и в синем картузе, стоит узкоглазый молодой человек. Чуть далее – старец с «хо-ши-миновской» бородкой (был такой вождь то ли в Корее, то ли во Вьетнаме) и в желтом одеянии. На голове, правда, тоже что-то синее. Они стоят на фоне зарева пожаров.

Отряд в синем (корейцы) маршируют с оружием в руках вдоль зеленого холма. Понятно, что идут сражаться с американскими захватчиками.

Стоит американец в зеленой форме и желтой каске с биноклем в руках. На каске две буквы: «М» и «Р». Если перевести с иностранного, то, наверное, это сокращение слов Military Police (военная полиция). Но причем здесь она? Я видел такие надписи на касках в каком-то фильме про оккупацию союзниками Берлина, и буквы поначалу своей необъяснимостью тогда подействовали магически – захотелось и самому их где-то написать.

Американец стоит на фоне холма, на котором залегли другие американцы, ощетинившись стволами автоматов и пулеметов. На вершине развевается огромное звездно-полосатое полотнище. Похоже, корейцы, и устремились на штурм этой возвышенности.

Корейский штаб. Желтая лампочка над столом освещает большую карту, над которой склонились три военачальника в синем. Пока они решают стратегические задачи, вернемся к «пузочесам»…

 

… И вот долгожданный час поездки настал. Уезжали душным июльским вечером. Нам был предоставлен спартанский плацкартный вагон, но это никого не смутило – в столицу можно было идти и по шпалам. Начальство, включая и самого начальника управления культуры, товарища Корженко, тоже поехало. Конечно, оно предпочло мягкий вагон, но простим им их эту маленькую слабость.

Я устроился на верхней полке, и весь следующий долгий день провел там, читая «Автобиографию» Прокофьева. Как уже говорил, он был моим любимым композитором и учителем в ту пору. На всякий случай захватил и все свои опусы – авось представится возможность кому-то их показать…

Прибыли на Павелецкий вокзал к ночи, и сразу на поданном специальном автобусе – делегацию встречали – поехали устраиваться в гостиницу у черта на куличках («Золотой Колос»), но поблизости от места предстоящего выступления (ВДНХ). Расселились в многоместных номерах и, устав с дороги, быстро уснули. А утром… Но об этом чуть дальше. Не будем забывать о бедных корейцах, отстаивающих свою независимость. Кстати, и об Айболите забыли. Как он там? Так что, сначала пару слов о докторе, а потом о корейцах…

 

«Едва только доктор перешел через реку, он опять очутился в стране злого людоеда Бармалея. Страшно было ему пробираться по темному лесу.

- Тсс! – прошептала Бумба. – Говорите, пожалуйста, тише! А то, как бы нас опять не взяли в плен.

Не успела она выговорить эти слова, как из-за деревьев выбежали слуги Бармалея и набросились на бедного доктора. Они давно поджидали его.

- Ага! – закричали они. – Наконец мы поймали тебя! Теперь ты от нас не уйдешь!

Доктор задрожал от испуга. Что ему было делать? Куда спрятаться от беспощадных врагов?»

 

… Корейцы в синем дружно штурмуют зеленый холм. Бегут с винтовками наперевес, лавируя между красно-желто-коричневых взрывов.

На вершине холма американец в зеленой каске строчит из ручного пулемета. Чуть поодаль еще один стоит, а рядом взрыв поднял коричневый столб земли. Внизу видны синие фигурки штурмующих.

«Синий» кореец, встав во весь свой невысокий рост, бросает гранату. Он - на фоне зеленого холма и коричневого взрыва. Другой «синий» с автоматом на спине куда-то взбирается. Вот он уже с красным флагом в руках почти достиг вершины. Совсем близко залегли обороняющиеся.

«Синий» карабкается к вершине и водружает полотнище, но снизу в него стреляет из автомата «желтокаскный» американец.

Крупно показана грудь героя. В правой руке он сжимает древко, левой – держится за кровоточащую рану.

Вершина холма - издали. Красное знамя развевается, но героя не видно – погиб смертью храбрых. Кругом взрывы – враги хотят сбить знамя.

Последний кадр. Победа! Под красным стягом стоят синие фигурки. Значит, холм наши захватили. Ура!

 

… А я, вскочив чуть свет, умывшись и позавтракав в гостиничном буфете, никого ни о чем не спросив, тоже устремился на «штурм», вернее на разведку столицы. На метро доехал до центра, и сразу же устремился на Красную площадь, а потом осмотрел и другие достопримечательности столицы, и так, прошманявшись целый день, вернулся лишь к вечеру и заметил, что лица товарищей какие-то угрюмые и неприветливые.

- Что случилось? – поинтересовался я.

- Где ты был? Ты сорвал генеральную репетицию, – ответили мне. – Оркестр остался без баса. Корженко страшно негодовал…

Тут только вспомнил, с какой целью мы приехали в Москву. Ушел гулять, а люди мучались без баса, да и волновались: куда пропал в чужом городе? Сами понимаете!

На следующее утро вызвал меня в свой номер-люкс начальник управления культуры и, насупив мохнатые брови, громогласно и мрачно спросил:

- Мать, отец есть?

- Мать есть, отца нет, - ответил я, не понимая, куда он клонит.

- Ну, вот мать и обрадуешь, - злорадно осклабился он. – За твой проступок отправляем тебя назад и выгоняем из училища. Собирай манатки – билет уже купили!

- Ну, и пошли вы все… - я повернулся и вышел, дерзко хлопнув дверью.

- Ах, негодяй! – раздалось за спиной. – Ты еще пожалеешь!

«Манатки» еще не были распакованы, да и состояли лишь из портфеля с нотами и небольшой сумки с самым необходимым в дороге. Так что я, не медля, покинул гостиницу, но отправился не на вокзал, отказавшись от насильно вручаемого билета, а поехал на «Динамо», туда, где жили дядя Герман с тетей Зиной – я у них и ранее останавливался уже не раз.

 

« - Садись скорее на меня верхом! Да держись крепче! Вот так!

Доктор сел на Тянитолкая, и тот поскакал как самая быстрая лошадь. Слуги Бармалея – за ним. Но так как у Тянитолкая было две головы, он кусал каждого, кто пробовал напасть на него сзади.

Враги испугались двухголового зверя и убежали прочь. А Тянитолкай вынес доктора на берега моря, где стоял корабль Бармалея. Он бежал так быстро, что звери едва поспевали за ним».

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

«Ледовое побоище». Визит в Союз Композиторов. Бармалей. Визит в Министерство Культуры. Русские победили. Айболит и пираты. Памятник.

 

Новая глава открывается и новой «повестью» из блокнота. Она возникла под впечатлением от просмотра известного фильма Сергея Эйзенштейна.

 

Желтые стены и башни крепости, узкие бойницы, на башнях флаги. Псков.

Воин в кольчуге и шлеме с копьем в руке стоит на крепостной стене. На нем белый плащ с черным крестом.

Крестоносцы во главе с магистром Ордена – возле пылающего на площади костра. Магистр в латах, но с обнаженной головой; остальные в шлемах и при оружии. Магистр бросает в костер голого грудного ребенка – жертвоприношение. Вдалеке – виселица с болтающимися телами. Вот изверги!

Магистр с обнаженным мечом и в белом плаще с тевтонским крестом на груди стоит перед шеренгой воинов в шлемах и со щитами до земли. На щитах черные кресты, над головами лес пик с развевающимися флажками. Крестоносцы захватили Псков.

Теперь Новгород. Пред толпой на площади – князь в шлеме, в алом плаще и во всеоружии. Вдалеке виден вещевой колокол.

Отряд вооруженных всадников во главе с князем едет к воротам. Люди расступаются, давая дорогу и желая удачи.

Берег Чудского озера. Отряд князя остановился и обозревает ледяную поверхность. Бледно-синее небо. Виден дальний берег, где враг.

Начало знаменитой битвы. Русский отряд пошел в атаку и наткнулся на отчаянное сопротивление. Над русскими трепещется полотнище с изображением святого угодника. Немцы ощетинились копьями.

Крупно – голова князя в шлеме. Думает.

Надумал: указывает своим воинам, как встать, чтобы получше встретить неприятеля. Похоже, это второй этап сражения. Дело происходит на берегу. Блестит лед, а вдалеке желтеют вражеские колонны.

Вид с птичьего полета: враг идет клином или «свиньей» (кажется, так называется это построение). Отдельных воинов не различить – движется желтая, шершавая от копий и пик, масса.

Отряды сближаются. Слева, - зеленовато-серые наши; справа – бело-голубые немцы. От вторых видна лишь устрашающая тень на льду. Сами они скрыты за кромкой кадра.

Во главе псов-рыцарей магистр на коне с пикой и щитом. На голове белый граненый шлем с рогами для пущего ужаса, закрывающий все лицо; для глаз проделаны узкие щелки; на груди, на щите и шлеме нарисованы широкие черные кресты. Остальные воины тоже в таких шлемах с прорезями для глаз, напоминающих опрокинутые ведра, надетые на голову. Наши-то воины – кто в чем, а эти экипированы с иголочки, по последней тевтонской моде.

Наконец столкновение произошло. Немецкий клин врезался в русские части. Белое вошло в серое. Свалка и отчаянная рубка.

Наш воин замахивается мечом, прикрываясь круглым щитом. Немецкая пика, украшенная крестовым флажком, вонзается в русский щит. Чуть подальше немецкий всадник схлестнулся с русским пехотинцем.

Желто-белая немецкая масса прорывает русские отряды, но наталкивается на нечто неожиданное и коричневое, спрятанное в тылу у русских. Это оказались лучники.

Немецкие всадники покачнулись в седлах, и роняют мечи, сраженные мощными стрелами, пробивающими немецкие латы. Вот те и сюрприз!

 

… Для дяди с тетей мое внезапное появление тоже оказалось сюрпризом. Объяснил им, что, мол, так и так: за пустяковую провинность, опоздание на репетицию, был изгнан из гостиницы и прошу приютить. Родственники сжалились, хотя не были в большом восторге от нежданного гостя. Заверил, что в доме буду находиться самую малость – только спать – остальное время постараюсь проводить на улицах, знакомясь с достопримечательностями столицы, коих не мало. Это их устроило, чему я был несказанно рад. Брата Володьки на счастье не было – уехал куда-то на отдых.

Первым делом решил показать кому-то свои сочинения и направился прямиком в Союз Композиторов, местоположение которого знал заранее. Объяснив на входе, кто я и зачем, попал непосредственно в кабинет секретаря Союза, Михаила Ивановича Чулаки. Это имя мне было известно по книжке «Инструменты симфонического оркестра», автором которой он являлся. В то время Чулаки также, помимо преподавания в консерватории (профессор на кафедре сочинения), был и директором Большого Театра, будучи партийным (беспартийному такой пост бы не доверили).

И вот переступил порог устланного коврами просторного кабинета с двумя огромными роялями. Михаил Иванович оказался улыбчивым и гостеприимным, и, узнав по какому я поводу, тут же усадил за один из шикарнейших «Стейнвеев». Я раскрыл портфель и вывалил все свои опусы, коих накопилось уже изрядное количество.

- Балет сочинили? – удивился радушный секретарь, блеснув стеклами толстых очков. – Ну-ну, поиграйте! Давайте послушаем…

 

«-Ха-ха-ха! – засмеялся лохматый старик. - … А знаете ли вы, куда попали?

- Куда? – спросил доктор.

- К разбойнику и людоеду Бармалею!

- К Бармалею! – воскликнул доктор. – О мы бедные, о мы несчастные! Бармалей – самый злой человек на свете, и нам от него не спастись!

- Да! – сказал лохматый старик и захохотал еще громче. – Вам от него не спастись! Он съедает каждого, кто попадет к нему в плен.

- Бежим отсюда! – крикнул Крокодил. – Мы еще можем спастись.

Но тут выбежал сам Бармалей и, размахивая саблей, закричал:

- Эй вы, мои верные слуги! Возьмите этого глупого доктора со всеми его глупыми зверями и посадите в тюрьму, за решетку! Завтра я его зажарю и съем!»

 

… Чулаки оказался отнюдь не Бармалеем, а скорее добрым доктором. Прослушав до самого последнего такта балет, исполняемый мной от волнения не лучшим образом, выразил полный восторг и удивление – не часто из провинции приезжают юноши с балетами в кармане! Выслушал и другие мои сочинения, и тоже одобрил. Я же со своей стороны высказал самое похвальное мнение о его книге и заметил, что тщательно штудировал ее.

- Вам, молодой человек, нужно поступать в консерваторию на композиторское отделение! – в заключение ошарашил он меня и стал задавать более бытовые вопросы: где учился, из какой семьи? Узнав, что я контрабасист, еще больше удивился: откуда так прилично фортепьяно владеешь? Чувствуя, что произвел самое хорошее впечатление, решился поведать ему о своих злоключениях: что вот, мол, за пустяковую провинность (неявку на репетицию) хотят выгнать из училища с третьего курса.

- Ну, мы этого не допустим! – возмутился добрый Михал Иваныч и стал немедля звонить в Министерство Культуры. Переговорив с кем-то, послал меня самого туда, снабдив запиской, назвав номер кабинета и фамилию чиновника, заведывающего учебными заведениями. На прощанье маэстро сказал, что желает меня видеть в будущем сезоне в числе студентов-композиторов, а со своей стороны приложит все усилия, чтобы меня приняли: «Нельзя же разбрасываться талантами! » Искренне поблагодарив, я помчался в Китайский проезд.

В «Минкульте» встретили самым сердечным образом, и при мне звонили по междугородному телефону в Областное Управление Культуры, требуя не применять столь суровых мер, и на том конце провода заверили, что не будут. Ушел счастливый – в ушах звучали слова чиновника: «Не волнуйтесь – вас не отчислят!»

 

Но вернемся к ледовому побоищу. Следующий кадр озаглавлен «Клещи сомкнулись» и показано, как это произошло. Вид сверху: с флангов русские отряды раскалывают немецкую массу надвое, и большая группа крестоносцев оказывается в окружении, расстреливаемая русскими лучниками. Русский князь в красном плаще замахивается мечом на магистра Ордена. Тот уже где-то внизу – упал, что ли с коня. Остальные русские вклиниваются в ряды крестоносцев. Но вот первая атака русских отбита, и немцы снова выстроились в колонны и сомкнули ряды. Наши отступили, оставив на поле брани множество убитых. Передние ряды немецкой пехоты со щитами до земли – это кнехты, самые несгибаемые воины. За ними прячутся конники.

Вот снова русская атака, но кнехты лишь выставляют вперед длинные пики, на которые напарываются нападающие. Нет, так дело не пойдет! Такие атаки большого результата не дают.

Показано, как русский, в шлеме и кольчуге, поражает мечом немца; тот заваливается назад, гремя латами. Но эпизодические победы общей картины не меняют. И вот обоюдно решено, чтобы предводители войск один на один померялись силами как на рыцарском турнире.

Выезжают вперед два всадника: наш князь в красном плаще и их магистр во всем белом с черными крестами. Сначала поединок на пиках. Пики впиваются в щиты. Но вот – смена оружия: бьются на мечах. Неожиданно меч русского переламывается. Немец замахивается, готовясь нанести решающий удар. Но тут юркий пехотинец, подбежав к князю, вручает боевой топор. Как вовремя! Топором князь выбивает из рук врага меч. Тевтонец выпадает из седла, щит летит на землю, снег обагряется кровью. Пес-рыцарь в шлеме стоит с поднятыми руками, прося пощады. Перелом произошел в пользу русских – немцы панически бегут, роняя мечи и сбрасывая доспехи – в тяжеленных латах далеко не убежишь.

Вид с птичьего полета: лед треснул в нескольких местах, образовав полыньи, в которые попадают отступающие. Враг тонет, крича о помощи, вздымая руки к небу. Но немецкий Бог, явно, отвернулся от них.

Желто-белый немецкий шатер, украшенный черными крестами. В дверной прорези виден красный свет. Шатер выполняет функции походной церкви.

Русский воин топором подрубает боковую деревянную опору шатра. Из шатра выходит капеллан. Он в синей рясе, украшенной белыми крестами. Капеллан настроен воинственно – в руках меч, который он направляет на русского воина. Воин замахивается топором, но враг успевает нанести удар первым.

Капеллан удирает, плащ развевается. За ним устремляется русский всадник.

Крупно показано, как русский меч рассекает лоб врага. Хлыщет красная кровь.

Последний кадр: зимний закат, лед усеян мертвыми телами, в небе летает и каркает воронье.

Слово «КОНЕЦ» на фоне меча и известные слова: «Кто с мечом на Русскую землю взойдет, тот от меча и погибнет».

 

«Между тем пираты подплывали все ближе. Впереди на палубе стоял главный пират, которого звали Беналис. Он размахивал саблей и громко кричал:

- Эй ты, обезьяний доктор! Недолго осталось тебе лечить обезьян! Скоро мы отправим тебя к рыбам и ракам. Но смотри, как бы тебя по дороге не сожрали акулы!

Доктор кричал ему в ответ:

- Берегись, Беналис, как бы акулы не сожрали тебя самого! В корабле твоем течь, и он скоро пойдет ко дну.

- Ты лжешь! – закричал Беналис. – Если бы мой корабль тонул, с него убежали бы крысы!

- Крысы давно уже убежали, и скоро ты будешь на дне со всеми твоими пиратами!

Тут только пираты заметили, что их корабль медленно погружается в воду. Они стали бегать по палубе, заплакали и закричали:

- Спасите!

Но никто не хотел их спасать. Корабль все глубже опускался на дно. Скоро пираты очутились в воде. Они барахтались в волнах и не переставали кричать».

 

… Окрыленный столь высоким заступничеством и лестными замечаниями о своем творчестве, решил я время зря не тратить и направился в «консу». Место было хорошо знакомо, тем более что до нее от «Союза» рукой подать – десять минут пешком.

Вот и восседающий важный Петр Ильич, оттянувший локоток, точно стряхивая с него пыль – так он, по замыслу скульптора дирижировал – очень кокетливо и грациозно. Как известно, дирижером Чайковский был никудышным и этим всегда тяготился, но, став мраморным, похоже, смирился с хлопотным делом.

Вокруг памятника обычно сновало много народу, и сейчас не было исключения: в основном – абитуриенты, так как проходили вступительные экзамены. Из открытых окон лились звуки разных инструментов: страдала не набравшая нужных баллов скрипка, скрипела с досады по тому же поводу виолончель, где-то в глубине резвился, успешно сдавший, веселый трубач, рьяно колол клавишную «стеклотару» пианист (и не один), доносились и, бившиеся в истерике голоса – мужские и женские. Но всю какофонию покрывал пронзительный голос гражданки снаружи. То была уже немолодая женщина неопрятного вида, ходившая вокруг бедного Чайковского, размахивая кошелкой и оглашая округу колоратурными руладами, по-видимому, надеясь, что ее услышат и позовут внутрь. Она, говорили местные, ходит не первый год, но черствые профессора не обращают никакого внимания на пропадающий талант. Но это не единственное проявление безумия в около консерваторской жизни. Свидетелем другого случая я был на консультации по сочинению, но об этом чуть позже…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

 

Морской крокодил. Акулы. Продолжение морского боя. Консультация. Пираты тонут. Остров Корфу и Бонапарт. Экзамены. « - Вы Мустафа-заде?» «Юнона и …» Штурм и победа.

 

«Морской крокодил» - таково название следующей рисованной истории. Крокодил да еще морской! Какое-то странное сочетание. Вроде бы в морях эти рептилии не водятся, но чем черт не шутит… А, может быть, иносказание? Так, по-видимому, и есть – речь пойдет о морских сражениях.

Кадр первый. Часть первая.

Общий вид морского сражения. Море дано синем карандашом. Силуэт коричневого горящего парусника, и небо в черном дыму, рыжий огонь стелется над водой.

Стоят трое: главный – в центре, султанистого вида, в голубоватой чалме и красном плаще; по краям – тоже турецко-персидского вида граждане в красных чалмах и синих хитонах; на поясах у каждого – кривые сабли.

У берега с коричневой крепостью (видна лишь одна башня) стоят на якорях трехмачтовые красавцы-парусники, но паруса убраны, а на мачтах развеваются вымпелы такого же вида, как и над крепостью.

Эскадра под всеми парусами движется по синей глади. Сверху надпись: «На русских!»

Вид парусника сбоку и с кормы. Палуба коричневая. Матросов не видно. Сверху опять надпись: «Навстречу – русские». На синем горизонте чернеет точка – то ли русские там, то ли здесь.

Офицер в синей треуголке и такого же цвета кафтане, перекрещенном желтыми лентами, приложился к подзорной трубе, стоя у коричневого борта. Это, наверное, наш!

Человек в чалме и красном плаще, стоя у борту, тоже сверлит подзорной трубой горизонт. Это и есть противник.

Синий моряк в треуголке, стоя на спардеке и подняв руки, командует: «Орудия зарядить!» Матросы бросаются к пушкам. По волнам приближается белый парусник. Во весь кадр – Андреевский флаг.

Здесь уже морской бой в разгаре: желтые кучки облачков от разрывов на паруснике, который приближается, и столбы воды недолетов вокруг него.

Вражеское судно в огне. Все красно от огня и черно от дыма…

 

«Вдруг на поверхности моря показались акулы – огромные, страшные рыбы с острыми зубами, с широко открытыми ртами.

Увидели пираты, что к ним плывут акулы, и очень испугались.

Но акулы проплыли мимо. Самая большая акула направилась прямо к доктору, высунула нос из воды и спросила:

- Скажите, пожалуйста, не вы ли знаменитый доктор Айболит, который лечит зверей и птиц?

- Да, - ответил доктор. – Меня зовут Айболит.

- Очень приятно, - сказала акула. – Я рада вас видеть. Мы слышали о вас много хорошего. А кто эти люди, которые плавают вокруг корабля?

- Это пираты, - сказал доктор. – Они хотят утопить меня и съесть моих друзей».

 

… Суда поравнялись - борт одного перед бортом другого - и дуэль началась. Воздух прочерчивают ядра, оставляя дымный след.

Показан трехмачтовый парусник с убранными парусами, дающий залп из всех орудий правого борта.

Суетятся людишки в зеленых кафтанах с красными фесками на головах и с ятаганами в руках. Ясное дело – турки. Над их головами разрывы, и все в дыму.

Тонет, догорая, вражеское судно. Наверху надпись: «Побег». Оставшийся в живых враг отступает.

Последний кадр, со словом «конец» сверху и словом «победа» снизу, представляет собой поясной портрет седого русского адмирала без головного убора, но при всех прочих регалиях, положенных по чину, на парадном мундире.

Остался последний вопрос: кто же этот «морской крокодил»? По доходящим из глубин памяти воспоминаниям, таково было прозвище непобедимого турецкого адмирала, наводившего ужас на морях. Вот он-то и был посрамлен нашим флотоводцем, чей портрет воспроизведен выше.

 

… Пришел я на консультацию по сочинению в просторный класс, опять же, с двумя роялями. Консультанта и его ассистента еще не было, и явившиеся заранее абитуриенты робко жались к стенам, теребя в руках рукописи. У кого рукописей, побольше, у кого – поменьше, но, как известно, дело не в количестве, а в качестве. Но если уж качество хорошее, то желательно и количество, чтобы не подкачало. Будущие композиторы как-то не особенно были склонны к общению, очевидно, не желая делиться с кем бы то ни было секретами своего творчества, поэтому в классе стояла слегка тревожная тишина – все-таки, судьбы решались. Вдруг тишину нарушил скрип приоткрываемой двери. Идут! Но вошел лишь один, мужчина в черном поношенном костюме, седой и лысоватый, тянувший на шестидесятилетнего. В руках белел скомканный листок. Мужчина молча прошел к окну и встал у подоконника. Он явно не был ни профессором, ни ассистентом, несмотря на свой почтенный возраст, да, к тому же, и вел себя как-то суетливо: без конца разворачивал и сворачивал листок, и вертел головой, точно ему жал воротник. С приходом этого субъекта тревожная атмосфера усилилась, и казалось, что именно от вошедшего шло какое-то отрицательное излучение. Мы, молодые, стали переглядываться, стараясь понять, кто этот тип. Размышления нарушил звук открываемой двери. На сей раз, любезно поздоровавшись, (тот тип на здоровывался!) вошли те, кого мы ждали: полноватый профессор в очках и моложавый ассистент. Профессор был даже чуть моложе таинственного незнакомца в черном костюме.

- Ну, кто первый? – осведомился профессор, удобно расположившись у рояля и приготовившись слушать наши опусы. Кто-то из нас, наиболее смелый, поставив на пюпитр ноты и усевшись поудобней нажал на клавиши.

- Так, так, очень мило, - подбадривал профессор, если исполнение шло гладко, если же исполнитель ошибался, то слышалось доброжелательное: - Ну, ничего, ничего!

Нас в классе было человек пять-шесть, и когда последний абитуриент завершил свой «шедевр» финальным аккордом, профессор окинул орлиным взором класс, - кто, мол, еще на очереди? – и, заметив прилипшего к подоконнику взрослого дядьку, ласково спросил: - А вы, товарищ, по какому вопросу?

Тот отлип от окна и, протягивая листок, сказал дрожащим голосом:

- Я вот тоже хотел показать свое сочинение. При этом он весь заходил ходуном, как-то задергался, что даже стало всем страшно – ну, и чудик!

- Простите, а сколько вам лет? – насторожился профессор, видя ровесника. - Ведь прием ограничен по возрасту.

- Да я наверстаю! – заверил незнакомец. – Вы только послушайте!.

- Ну, давайте ваше сочинение, - профессор все понял и не стал спорить.

- Я только сам сыграть не смогу, - замялся «композитор», ставя на пюпитр листок, который стоять не хотел и все скатывался.

Это был мятый клочок линованной бумаги с несколькими нотными знаками, написанными небрежно и неграмотно.

- Может, вы сами сыграете, - обратился он к профессору.

Тот вгляделся в каракули и недоуменно пожал плечами – по-видимому, таких «сочинений» ему еще играть не приходилось – затем с мольбой посмотрел ассистента: увольте, мол, от такой пытки.

Среди нас начались робкие смешки и хихиканья: придти в уважаемое учебное заведение и увидеть такой цирк – не часто бывает.

Незнакомец, тем временем, побагровел, схватил свой листок и со словами - «Я написал оперу, но хочу за нее сразу деньги получить!» - выбежал из класса.

- Слава те, Господи! – облегченно выдохнул профессор, вытирая испарину на лбу.

- Скажите спасибо, что мы еще так легко отделались, добавил ассистент, опасливо косясь на дверь…

 

«Корабль все глубже спускался на дно. Скоро пираты очутились в воде. Они барахтались в волнах и, не переставая, кричали:

- Помогите, помогите, мы тонем!

Беналис подплыл к кораблю, на котором был доктор, и стал взбираться по веревке на палубу. Но собака Авва оскалила зубы и грозно сказала: «Рррр». Пират вскрикнул от испуга и полетел вниз головою в море.

- Помогите! – кричал он. – Спасите! Вытащите меня из воды!

 

… Грядет вторая часть повести о морском сражении, и называется она: «Корабли штурмуют бастионы» (так, кажется, назывался и просмотренный фильм про адмирала Ушакова).

На скалистом острове - крепостные стены и башни. Надпись: «Крепость Корфу» (помним, раньше это уже встречалось в сюжете). Над следующим кадром надпись «Египет» и стоят двое военных в треуголках. Далее тот, кого ни с кем не спутаешь: синяя фигура в треуголке со скрещенными на груди руками – Наполеон Бонапарт. Он стоит на возвышении. Мимо маршируют солдаты. Указана дата: «1811 год».

Петербург. На фоне парадной двери в вельможных покоях стоят двое в нарядных военных мундирах. Сверкают золотом эполеты и аксельбанты. Оба блондины. Один, то, что пониже, протянул руку к тому, что повыше, что-то объясняя. Тот, что повыше, наверное, и есть известный флотоводец.

Перед ним стоит в поясном поклоне какой-то тип в иностранном наряде, держа в руках шляпу с пером. Интерьер каюты – в окошке синеет море.

Парусники движутся по сине-зеленой глади кильватерным строем. Надпись: «На Корфу».

Флагманский корабль с убранными парусами. Вид с птичьего полета. Борт в два ряда усеян точками – амбразуры орудий – судно многопушечное.

Несколько шлюпок с гребцами движутся к коричневому берегу. Надпись – «Десант»…

 

… В консерватории началась пора вступительные экзаменов, и я, как мечтавший о поступлении, решил в качестве репетиции поприсутствовать, если и не на самих экзаменах, то хотя бы под дверью в коридоре, спрашивая выходящих из класса, что там и как. Эта «генеральная репетиция» мне действительно помогла в дальнейшем: когда сам поступал, то уже знал почем фунт лиха и какие требования. Параллельно продолжал под видом студента проникать в классы и заниматься джазовым музицированием. На верхних этажах, вдали от администрации, это очень даже удавалось; внизу же было опасней. Однажды на крамольные звуки в класс ворвался проректор Лапчинский (почти знаменитый Латунский из «Мастера и Маргариты») и опустил крышку рояля мне на руки: не надо, мол, расстраивать наши инструменты. Но было и приятное: однажды, музицируя в одном из классов верхних этажей, услышал, что кто-то будто бы скребется под дверью: может, подкрадываются, чтобы снова сокрушить крышку на руки, или кто действительно заинтересовался моей джазовой игрой? Я обернулся. В дверях стоял симпатичный молодой человек, чернявый, и весь сиявший – по-видимому, так понравилась моя игра. Он, переминаясь с ноги на ногу, смущенно спросил: - Вы Мустафа-Заде?

Я должен был, к сожалению, разочаровать поклонника Бакинского гения, назвав свое, ничего не говорящее, ему имя. Тем не менее, мы познакомились: молодой человек оказался студентом первокурсником контрабасистом (опять же, коллеги!), увлекавшимся джазом. Нам было о чем поговорить…

Отступя немного назад, скажу, что присутствовал на одной из консультаций по сочинению, на которой показывал свой фортепианный концерт некий выпускник ЦМШа. Сольную партию исполнял сам автор, а партию второго рояля (оркестра) – его дружок, тоже учащийся ЦМШа, который, отыграв на рояле, взял гобой и с не меньшим блеском исполнил очередной опус того же автора уже на другом инструменте. Столь высокий уровень подготовки меня, признаюсь, поразил. Но я-то обладал балетом, а это тоже ни хала-бала, поэтому духом не пал. Вы спросите, а кто же был тот, с концертом и какова его судьба? Конечно он, с блеском поступил и впоследствии стал «любезен народу» своим опусом «Юнона и …» Ну, догадались?

 

…Пора продолжить и наши морские дела.

На палубе стоит какой-то бравый гусар в высокой шапке-тюрбане с кивером и обнаженной саблей в руке. Ниже – борт со стреляющими орудиями. Желтый дым вырывается из стволов. В синей воде мелькают шлюпки десантников. Вот по ним и палят! Десант высадился и идет в атаку, несмотря на возникающие тут и там столбы земли и огня. Многие валяются убитыми и ранеными. Берег весь во вспышках взрывов, усеянный точками людей. На фарватере стоит фрегат и палит всеми бортовыми орудиями по берегу.

Некто в синем мундире, перехваченном желтыми лентами, и в синей треуголке, подняв выше головы саблю, зовет в атаку. Уж не сам ли Наполеон? Ниже – еще вооруженные фигурки. Дело происходит на берегу. А на рейде виднеется пара судов.

Высокие крепостные стены усеяны прислоненными к ним длинными штурмовыми лестницами, облепленными нападающими. Раздаются отдельные выстрелы в виде желтых вспышек.

Кто-то, сорвавшись, летит вниз. Внизу полно желающих заменить его.

Торчит верхний конец лестницы с лезущим по ней матросиком в синей робе с саблей в руке. Защитники в зеленых «гусарских» мундирах кто штыком, кто голыми руками, стараются оттолкнуть лестницу от стены подальше, но малоуспешно.

А вот, похоже, что штурм завершился успешно: на стене матросик в синем размахивает Андреевским флагом. Рядом – поверженный трехцветный французский флаг.

Та же сцена, только как бы в окуляре подзорной трубы – в овале – знать, с корабля смотрят.

И последний кадр со словом «конец»: над одной из башен развевается огромное полотнище (Андреевский флаг), а вдоль всей крепостной стены стоят победители в синем.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

 

«Серебристая пыль». Таинственные типы и разгон демонстрации. Ку-клукс-клан. Возвращение домой и бросание училища. Повестки и деньги на дорогу. Цусима. Госпиталь. И снова Айболит. На приеме. Мотылек. Сортир. Диагнозы. Свободный мотылек.

 

Новая история, но кадров не много – вырван следующий лист… Все же поинтересуемся, о чем речь.

Стоят друг против друга двое в военной форме. Один - более высокий и худой, в очках; другой - пониже и поплотней, лысоват.

Мчится черный лимузин. В окнах виднеются головы. Мчится по черному асфальту.

Парадный подъезд какого-то особняка с лестницей. Здание желтое. Половинка двери гостеприимно раскрыта. Кругом зеленеет растительность.

Трое сидят на широком полосатом диване. Двое – те военные, а третий – штатский в синих брюках и желтой рубашке, и затягивается сигаретой.

Перед сидящими – круглый стол на витых ножках, на котором сверкают графинчик с водой и стаканы. Деловая беседа.

Трое в одинаковых халатах мышиного цвета – на фоне сиреневой стены. В нагрудных карманчиках у всех троих торчат не то градусники, не то авторучки. Люди с обнаженными головами. Похоже, что это те самые, что беседовали, только теперь в халаты облачились.

Крупным планом – кисть руки, выглядывающая из серого халата. В пальцах зажата пробирка с темно-серебристым порошком. Наверное, изобрели какую-нибудь гадость!

Массовая сцена с надписью: «В городе».

Многолюдный митинг. На переднем плане - выступающий оратор в желтой куртке с портфелем в правой руке, левую - поднял над головой, что-то доказывая, к чему-то призывая. Вдали мелькает красный флаг. Понятно: передовая общественность протестует!

Полицейский джип зеленого цвета. Стражи порядка разгоняют дубинками собравшихся.

За столом перед листами бумаги сидит, подперев голову локтем, полицейский офицер в синей фуражке с кокардой. Во рту дымит сигарета. На столе, помимо чернильного прибора, - сифон, наполовину наполненный водой и стакан. Поодаль стоит другой полицейский, тоже в головном уборе, но руки – в брюки.

Перед решетчатыми воротами тюрьмы – толпа в белых балахонах и с факелами (Ку-клукс-клан). Они тоже митингуют, требуя выдать кого-то для суда Линча. Из предшествующего, правда, неясно кого им нужно, та как пока еще ни один черный не появлялся.

Последний кадр с недорисованным синем небом, на фоне которого возвышается огромный, объятый пламенем, крест. Человек в белом балахоне с пылающим факелом стоит у подножья. На этом «повесть» и обрывается. Иди, пойми, что хотел сказать автор!

 

… Поучаствовав в качестве наблюдателя на вступительных экзаменах, купил билет на поезд и отправился в родные края.

По приезде узнал, что прощен – вероятно, звонок из Москвы подействовал, - но тут я сам взъерепенился и решил обидеться до такой степени, что перестал ходить в училище. Более того, послал в училище мать, забрать документы. Она ходила, но «рубинштейновский» директор не дал – «Подождем, может, одумается!» Но я не хотел одумываться, тем более что с Дальнего Востока был звонок – старшие товарищи Семенов и Трухачев, завербовавшиеся на работу в Хабаровскую филармонию, звали к себе. До этого они меня все лето охмуряли радужными перспективами такой работы: играть джаз, да еще и деньги получать. Предложение было лестным, но встала дилемма: кем быть? Сердцем я уже был с джазом, а умом все-таки мечтал поступить учиться на композитора.

Так вот, далекий звонок сообщал, что если я согласен, то немедля высылаются деньги на билет. Еще одним доводом, склонившим чашу весов в пользу работы, было положение-инструкция для поступающих в Консу, где было сказано, что на отделения вокала и композиции принимаются лишь лица, имеющие трудовой стаж не менее года, коли у них нет специального образования. Училище по контрабасу не являлось тем специальным образованием, поэтому приходилось уповать на рабочий стаж, который я и мог приобрести, проработав год в филармонии. Послал телеграмму, что согласен; в училище же продолжал не ходить. Тогда мстительный военрук Матвей Гескин сообщил в военкомат, что лишаюсь брони как переставший быть учащимся, и мне пришла зловещая повестка, а вслед за ней – и деньги на билет. Опять дилемма: явиться по повестке и дать себя забрить или же, купив билет, улететь? Грело второе. Было обманчивое впечатление, что на Дальнем Востоке меня не найдут, да и вроде бы и власть советская там или не существует вовсе, или сильно ослаблена за дальностью расстояния. Мать резонно склоняла к первому – не ставить себя в положение разыскиваемого, - ласково объяснив, что Власть там ничуть не слабее, а скорее наоборот, да и на приеме на работу обязательно попросят документ об отношении к воинской обязанности (приписное свидетельство или военный билет).

Целыми днями бродил по городу и за его пределами точно очумелый, ломая голову, как поступить. Наконец решился после очередной повестки сходить на комиссию – была, ни была!

- Вам, молодой человек, придется лечь в госпиталь на обследование, - заявил после осмотра терапевт. – У вас давление повышенное.

Ура! Я подпрыгнул от счастья…

 

В качестве передышки – пока лежу в госпитале – очередная «повестушка».

«Цусима» гласит название. Тема этого, проигранного русскими сражения, долго занимала мое воображение, чему способствовала и прочитанная толстенная книга того же названия.

В первом же кадре, прямо под заголовком, плывет, на фоне прячущегося за море солнца, русский трехмачтовый корабль. Флаги развеваются – в победе не сомневаемся!

Петербург. Нева. Адмиралтейство. Время летнее – по берегам зеленеет растительность.

Темные силуэты дредноутов на плаву – русская флотилия.

Во весь кадр – огромный Андреевский флаг.

Снова на воде мрачные броненосцы. Почти на всех по две трубы и масса орудий.

Стоит на мостике капитан в белом, к нам спиной, и обозревает морской простор. Вдалеке дымящее судно, за ним еще одно.

Торжественная сцена. На борт броненосца по трапу поднимается какая-то важная особа в красном плаще и треугольной шляпе: не то один из великих князей, не то сам император. Команда в белой парадной форме стоит строем. На корме полощется флаг, недалеко, на рейде, - еще силуэты судов.

А теперь парный портрет: сам император Николай 11 в парадном мундире, а рядом – некто очень величественный, выше ростом, в синем морском мундире со всяческими прибамбасами и в овально-треугольной шляпе – самый главный и адмиралистый из всех адмиралов – командующий флотом. Что называется: «дан приказ ему (только не на «запад», а на «восток»)… Вот такое совпадение: мне тоже скоро отправляться на Дальний Восток и примерно в те же места.

Корабли плывут по водной глади кильватерным строем. Теперь они не столь мрачные – все желтые, да и труб прибавилось – на каждом по три, и издали каждый из них напоминает незабвенный крейсер «Аврора». Только вот не помню, участвовала ли она в Цусимском сражении?

Матрос в белой бескозырке прильнул к легкому палубному орудию.

Всплески взрывов вокруг плавающих, напоминающих бакены, мишеней. Ученья идут или, как правильней, «стрельбы».

Над морем опускается синяя ночь. Караван дымящих и удаляющихся судов. Силуэты черные и снова двухтрубные. Почему-то у них количество дымовых труб меняется. (Возможно, в зависимости от времени суток? Шутка!) Наверное, в процессе рисования их количество просто забывалось. Ну, это мелочи! Не в трубах радость…

Шесть матросов сидят под ночным небом лицом к нам. Формы белые и контрастно выделяются на фоне опускающейся синевы; еще отбоя не было, и они травят байки.

Двое матросов у борта всматриваются в темно-синюю даль, где вспыхивают какие-то огоньки. Кто или что это?

Двуствольные башенные орудия повернуты к борту. Залп этих орудий. Красные языки пламени и облако черного дыма вырываются из стволов. Вдали какое-то судно с мерцающим огоньком. Прямое попадание, и неизвестное судно переламывается пополам, другое судно охвачено огнем. Кругом столбы воды от недолетов и перелетов. Кого же разгромили? До японцев еще далеко, так как лишь совсем недавно покинули Кронштадт.

Как помнится из книги, они с перепою и перепугу приняли чьи-то рыбацкие суда за врага и мощным огнем потопили их. Подобных недоразумений с русской флотилией происходило много, пока она полгода плыла на Восток, огибая Африку. За столь длительное плавание, с заходом во множество портов, команда совершенно разложилась в моральном отношении – процветало от скуки пьянство и мордобой – боеспособность была потеряна полностью…

На небе в зените улыбается красно солнышко, на воде дымит эскадра. Кажется, уже до экватора добрались.

Двое матросиков на берегу в странных, игривых позах – никак под шафе.

А вот и рукоприкладство: один матрос другому засадил прямо между глаз. Сзади другой – по затылку. Летят бескозырки…

Вспоминается эпизод из прочитанного. Практиковались различного рода розыгрыши и шутки. Однажды подшутили над мичманом, который постоянно, не снимая, носил очки. Он в них даже спал. Как-то раз он уснул в очках, а товарищи заклеили ему стекла белой бумагой и стали орать: «Пожар, пожар!» Мичман проснулся и, ничего не видя (белая пелена перед глазами как дым), стал кричать: «Помогите! Я весь в дыму!» Вот весело-то было… Ну, а потом, когда, наконец, доплыли куда надо, - сплошные слезы!

 

…Госпиталь представлял собой старинное трехэтажное здание, по современным понятиям тянувшее на все шесть, и украшенное причудливой лепниной: все какие-то девы с цветами. До революции – доходный дом, а теперь – обитель скорби. Здание соседствовало с не менее старинным домом, где помешался Государственный банк (банк там был и до революции), в коем бухгалтером трудился мой дед Василий Алексеевич Минеев, тот, который, если помните, наказывал меня столовой ложкой по лбу, когда я начинал мыть руки в остывшем бульоне, да потом еще сам и являлся в виде призрака (Бр-р-р!).

Вошел в парадные двери. Под ногами мозаичный паркет и имя итальянца, смастерившего здание: не то «Аллегри», не то «Алигьери» (но, наверное, к Данте отношение не имеет). Обратился в регистратуру: так, мол, и так, направлен на обследование. Мне очень обрадовались: попался, голубчик! Тут же выдали больничную робу взамен моей одежды, сданной в камеру хранения. Байковый халатик мышиного цвета и шаровары на резинке, да еще и стоптанные шлепанцы. Вырядившись, обрел вид «профессионального» больного, десятки которых высовывались из окон, задевая шутками девушек, проходивших по людной улице, на которой располагался бывший доходный дом.

Пару слов о халатике. Похоже, он еще согревал героев гражданской войны – настолько ветхий и простиранный был до дыр. Мой до дыр! «Мойдодыр», а вернее, Айболит, о котором временно забыли. А как же без него в больнице, тем более, в военном госпитале…

 

«Каждый день к доктору Айболиту приходили звери лечиться. Зайцы, медвежата, овцы, сороки, верблюды – все приходили и прилетали к нему издалека. У кого болел живот, у кого зубы. Всем доктор давал лекарство, и они сейчас же выздоравливали.

Сегодня пришел к Айболиту бесхвостый козленок, и доктор пришил ему заячий хвост.

А потом по телефону

позвонил крокодил:

 

«Я корову, да ворону

по ошибке проглотил!»

 

Надо было бежать к крокодилу и делать ему операцию.

А потом прилетела сова:

 

«Заболела у льва голова!»

 

И надо было посылать обезьяну Чичи в аптеку за лекарством для больного льва.

А потом прискакала жаба:

 

«Доктор, доктор, спаси бегемота!

У бегемота икота!»

 

И надо было посылать в аптеку сову Бумбу, чтобы достать для бегемота капли.

А потом, когда все больные ушли, доктор Айболит услыхал, как будто что-то у него за дверями зашуршало.

 

- Войдите! – крикнул доктор Айболит».

 

Я вошел. «Айболитом» оказался профессор Сивко, дед одного моего соученика по музыкальной школе, того самого, что плевал мне в лицо, выражая свое презрение.

-На что жалуетесь, молодой человек?

-Да вот, все время в обмороки падаю в душных помещениях, и голова часто болит.

- А голова кружится?

- Нет.

- Ну, ничего, ничего! Сейчас сделаем все анализы и узнаем, что у вас.

- А долго лежать?

- Недельки две придется.

Я вспомнил о присланных на дорогу деньгах – ведь ребята меня ждут. А что, если признают годным – тогда прощай и Дальний Восток.

 

«И пришел к нему печальный мотылек:

- Я на свечке себе крылышко обжег.

Помоги мне, помоги мне, Айболит!

Мое раненое крылышко болит.

Доктору Айболиту стало жаль мотылька. Он взял его в руки, положил на ладонь и долго разглядывал его обгорелое, больное крыло. А потом улыбнулся и весело сказал мотыльку:

- Не печалься, мотылек,

Ты ложися на бочок.

Я пришью тебе другое,

Шелковое, голубое,

Новое, хорошее, крылышко!»

 

…Особой достопримечательностью лечебного учреждения, конечно, был сортир. Такой цельно-каменный насест с множеством лунок, и над каждым, где-то под потолком, устройство с бочком и ржавой крепчайшей цепью, на конце которой фарфоровая ручка. Дернешь за цепь, и обрушивается рычащая Ниагара, а из «очка» все назад тебе с той же интенсивностью, потому что большинство отверстий было в могучих кучах почти окаменелостей («братские могилы»). Естественно, сидеть можно было только «орлом», а никак иначе – грязища жуткая. Но мне, как человеку, знакомому с уборными летнее-дворового типа, здешнее заведение не казалось столь одиозным. Панацеей от всех антисанитарийных бед была надежная хлорка, неистребимый запах которой царил в помещении и его окрестностях…

 

«И пошел доктор в соседнюю комнату и принес оттуда целый ворох лоскутьев – бархатных, атласных, батистовых, шелковых. Лоскутья были разные: синие, зеленые, черные. Доктор долго рылся среди них, наконец, выбрал один – ярко-голубой, с красными узорами…»

 

Айболит-Сивко держал в руках кучу бумаг. Мы стояли вялым строем (все же больные). Профессор, поднося к глазам очередной листок и долго щурясь, выкрикивал, наконец, фамилию выписываемого:

- Иванов?

-Я!

- Язва желудка. Негодны.

- Ура!

- Петров?

- Я!

-Грыжа. Негодны.

- Слава, Богу!

- Сидоров?

-Я!

- Порок сердца. Свободны.

- Ур-р-ра!

Наконец была названа и моя фамилия. Диагноз: «Вегето-сосудистая дистония. Негоден в мирное время. В военное – годен не к строевой».

Я ликовал. Хоть это и не «белый» билет, но все же!

 

«Айболит, выбрав нужный лоскуток, пришил его больному мотыльку.

Засмеялся мотылек

и помчался на лужок,

и летает под березами

с бабочками и стрекозами.

А веселый Айболит

Из окна ему кричит:

- Ладно, ладно, веселись,

только свечки берегись!»

 

Я, как тот мотылек, радостный, выпорхнул из мрачных чертогов.

- Поздравляем! – кричали из окон продолжавшие ждать своей участи обреченные призывники.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

 

«Остров сокровищ». Дело в Лондоне происходит. Странные гонки. Убийство. На борту судна. Бунт. «Тайна двух океанов». Очередной бунт и крушение. Военный билет. Бунтовщик добывает огонь. Жюль Верн. Знакомство с аборигеном. Авиабилет. Сборы. Продолжение «повести». Поединок с часовым. Ночь на койке в коридоре. Дальнейший полет.

 

Название очередной рисованной повести оригинальностью не блещет. Но придумать хорошее название, согласитесь, не просто. Уж, какое есть. Главное, чтобы содержание было интересным.

«Остров сокровищ!» Но это совсем не то, о чем вы подумали, и Стивенсон здесь не причем. Мало ли на свете есть островов с сокровищами.

У нас дело в современности происходит, что и подтверждает название второго кадра – «Это было в Лондоне». Синем карандашом символически показан пресловутый лондонский туман, черным – силуэты зданий.

У фонарного столба, в ярком свете, стоит несколько подозрительных типов в черных плащах и шляпах. Ночь или поздний вечер.

По середине улицы мчится черный легковой автомобиль. Прямо по проезжей части от него удирают два субъекта.

Некто в синей полосатой рубахе и черных брюках стоит обессиленный, прислонившись к яркоосвещенной желтой стене. Рядом за невысоким решетчатым заборчиком какие-то люди в черных шляпах потрясают над головами не то свернутыми в трубочку газетами, не то пачками денег или ассигнаций.

Снова черный мчащийся автомобиль и улепетывающий человечек. Что это: преследование или гонка?

Коричневый негр в синей рубашке просто стоит у серой стены. Двое типов: один в черном, с открытым ртом (говорит), другой в коричневом, с закрытым – слушает.

Тот, что ранее был прислонен к стене (в синей рубашке), теперь от стены отлепился, а она стала из желтой, черной, и подошел к заборчику, за которым граждане чем-то потрясали. Они успокоились и беседуют с подошедшим.

Снова мчится машина, а рядом, отставая, бежит человек, по пояс коричневый, в белых штанах. Никак, это все-таки какие-то соревнования, где делают ставки. С машиной на перегонки!

Трое по пояс коричневых, но в белых штанах, устанавливают на дороге препятствие в виде доски с острыми шипами.

Автомобиль напарывается на шипы. Штрихами показано, как из проколотых шин вырывается воздух. А впереди бежит коричневый белоштанный человек.

Во весь кадр – белоштанный бегун. Его дружки, по-видимому, положили доску с гвоздями.

Вот бегун победно поднимает руку. Он по пояс голый, а коричневый потому, что негр. Из-за кромки кадра ему суют зеленые пачки – выиграл приз.

Вот он уже довольный идет руки в боки по темным улицам. Дома устрашающе черные. Ночь.

Из-за угла одного дома выглядывает тип в черной шляпе. В руке – пистолет. Ага! Хочет ограбить получившего приз. Понятно…

В черной шляпе оказался не один – еще трое набрасываются на бедного негра.

Желтое с красным вырывается из ствола. Человек в черной шляпе стреляет в упор. Посередине пустынной улицы в красной луже распростерся наш бегун. Поблизости ни души. Темнота.

Коричневый тип в ковбойке беседует с человеком в морской форме, но почему-то форма зеленого цвета. Может, моряк из Саргассова моря, где много водорослей. За беседующими просматривается нос корабля с надписью на борту – «Виктория» (по-русски. Наверное, «повесть» дублировали.) На носу томится одинокая фигурка в синем.

Во весь кадр – коричневый негр в синей полосатой тельняшке и желтых штанах.

Капитан в зеленом, «саргассовом», мундире стоит на мостике вцепившись обеими руками в поручни. Может, нервничает? Кстати, на голове у него высокая фуражка с кокардой.

Тот, коричневый, что в синей тельняшке, катит по палубе железную бочку. Знать, нанялся на судно.

В бочке, но смотровой, на вершине мачты торчит морячок, приставив ладонь козырьком ко лбу, вглядываясь вдаль. Вдали чернеет судно.

Выпуская ленты дыма, проплывает черное одномачтовое судно с пушкой на носу.

Морячок в бескозырке наблюдает за удаляющимся судном.

«Зеленый» капитан кричит что-то с мостика матросам у орудия, сжимая от гнева кулаки.

В массивную подзорную трубу на штативе смотрит некто белолицый с усами, и в фуражке с синим верхом, и красным околышем. Уж не наш ли?

Борт мощного военного корабля с тремя башенными орудиями.

Тем временем «зеленый» капитан вздымает руки – красный язык и желтое облако вырываются из ствола его корабельной пушки.

Показан столб воды возле военного корабля и ответный залп бортовых орудий.

Негр в тельняшке стоит возле «зеленого» капитана и напирает на него: что, мол, делаешь?

Капитан сунул руку в карман за пистолетом – да, как ты смеешь?

Сраженный мощным ударом матросского кулака капитан летит через поручни с мостика. Внизу стрелок возле орудия одобрительно вздымает руки.

Крупным планом: коричневая рожа в синей тельняшке замахивается ножом.

Тот, что с ножом, стоит наверху, а к нему снизу по трапу лезет белолицый моряк. Совсем близко, дымя, движется черное судно.

В круге – как бы вид в бинокль – драка моряков: кто-то ножом отбивается от наседающих матросов. Смотрят в бинокль или подзорную трубу, наверное, с того мощного военного корабля.

А вот он и сам разрезает носом воду и дымит трубами, приближаясь к месту действия.

Бойко крутит штурвал рулевой в синей тельняшке. Это то судно, где дрались, удирает. Справа по борту виден догоняющий желтый корабль.

Трое, по пояс обнаженных, коричневых кочегара бросают лопатами уголь в огнедышащую топку.

Негр в синей тельняшке вопит, разевая рот. Руки его скованы цепью. Значит, бунт подавлен. (А был ли он?)

Опять машинное отделение. По пояс голый коричневый человек бросает в топку уголек, держа лопату, скованными цепью руками. Наверное, это и есть бунтовщик.

На мостике стоит «зеленый» капитан. Правая рука на привязи – он тоже пострадал. Перед ним вздымаются зеленые волны – начинается шторм…

 

Отвлечемся, читатель, от нашего безрассудного повествования и заглянем для контраста во что-нибудь приличное. Ну, например, в «Тайну двух океанов» Гр. Адамова.

 

«…Еще держа палец на кнопке тревожной сигнализации, лейтенант мельком взглянул на круговой экран и застыл в недоумении. В глубокой перспективе экрана, на той его полосе, куда со своих дальних дистанций посылали сообщения инфракрасные разведчики корабля, с необычайной быстротой неслась навстречу «Пионеру», клубясь и разрастаясь, огромная темная туча. Впереди тучи, словно настигаемые пожаром, мчались бесчисленные массы морских животных. Ближайшие к подлодке рыбы также стремительно поворачивали и в общей панике устремлялись ей навстречу».

 

Продолжим «Остров сокровищ».

Как было сказано, начинается шторм. Вот он и начался. Судно накрывают огромные волны.

В помещении, где стены железные и прокованы множеством заклепок, сидит морячок, держа в руках винтовку. Может, часовой?

Негр со скованными цепью руками держит что-то длинное, вроде металлического прута, конец которого докрасна раскален. Негр направляется к другому «коричневому», который замахивается на нападающего чем-то вроде молотка или топора. Часовой с ружьем в отдалении сохраняет нейтралитет.

Негр, тот, что с прутом, нападает на часового, прижигая ему тело раскаленным железом. Другой рукой ударяет часового в лицо. Значит, эти двое напали на часового – опять, что ли, бунт?

Так оно и есть! Переодевшийся в часового негр (надел прожженную раскаленным железом тельняшку и синий берет) направляется к капитану, держа в руке, отобранную у часового винтовку, на запястье другой руки болтается обрывок цепи. Тут же рядом и соучастник, тот, что был с молотком (он и помог снять оковы).

Огромнейшая волна окатывает палубу, и все участники – капитан и двое нападавших – летят кверху тормашками. Соучастник и того хуже – за борт.

В машинном отделении тоже непорядок: из пробоины хлыщет вода – значит, напоролись на что-то. Кочегары в панике вздымают руки…

А вот и финал: тот, что бунтовал, стоит на черном скалистом берегу – по-видимому, спасся один. На руках болтаются обрывки цепей. Одет в синюю полосатую тельняшку и желтые штаны. Ну, пока он тут на свежем воздухе размышляет, вернемся к «военному билету» и к тому, что было дальше.

 

… Никак не мог налюбоваться на новый документик – он такой красивый, гибкий, гладкий, блестящий, пахнущий канцелярским духом. Ну, чем не произведение искусства!

Долго читал магическую вписку в графу «отношение к воинской обязанности», и многократно повторял чудесный глагол в отрицательной форме – «не годен». Не годен, не годен, не годен… Ура! Правда, немного снижало эффект продолжение фразы: «в мирное время», а далее – совсем пугающее окончание: «в военное – к нестроевой». Что значит «к нестроевой?» Мешки таскать, веником подметать или сортиры чистить? Это тоже не подарок. Уж лучше бы войны не было совсем!

Билет доставал и убирал снова. Да и на фотографии-то молодцом! Никто и не скажет, что с дефектом. Билет был красным, как у всех, а есть ведь еще и «белый», но это, конечно, в переносном смысле.

Согласитесь, что любой, подобного рода документ, включая паспорт, представляет собой своего рода произведение искусства, выполненное в соответствии с канонами этого канцелярско-бюрократического жанра. Есть ведь такие – одно загляденье, да и из материалов каких порой выполняются (высокосортная кожа, дорогая бумага, золотое тиснение и гербовые знаки). Ух! Лучше не углубляться в вопрос… А как там наш бунтовщик, спасшийся после кораблекрушения?

 

… Он занят тем, что камнем пытается сбить с рук оковы.

Крупно показаны руки. Кандалы надтреснуты. Еще немного усилий и…

И действительно, вот уже свободен. Оковы лежат на траве, а он отламывает свободными руками от дерева крупную ветку. Кандалы присобачил на палку, сделав себе орудие обороны. Тут и появилось то, от чего стоило обороняться. Рысь, не рысь, но какое-то собакоподобное и полосатое. Успешно отогнал непрошенного гостя и сейчас уже сидит в шалаше, держа на плече свое орудие. Мы и не заметили, когда успел шалаш построить.

А вот уже вышибает из камней искру, желая добыть огонь. Небо темнеет. Теперь сидит у огромного пылающего костра. Оружие не выпускает из рук. Это надо же, какой молодец: - и орудие изготовил, и шалаш построил, и огонь добыл. Прирожденный Робинзон, да и только! Но об этом лучше из «другой оперы» позаимствуем…

 

«Взявшись за топор, он в несколько минут срубил два-три дерева. Я следил за канадцем скорее как натуралист, чем как проголодавшийся человек. Он начал с того, что от каждого ствола отодрал по куску коры толщиной с большой палец; при этом обнажилась сеть волокон, переплетающихся в путаные узлы, между которыми виднелась клейкая мука. Эта мука и была тем веществом, которое служит главной пищей меланезийского населения».

Жюль Верн «80 000 лье под водой».

 

Наш герой, тем временем, взбирается на гору, не выпуская из рук оружия. Одинокая хижина виднеется внизу.

Вот он уже, не выпуская своего оружия из рук, братается с одетым в звериные шкуры человеком. Этот Робинзон, по-видимому, настоящий, обросший бородой и загорелый, винтовка тоже имеет место быть на плече.

Новые друзья сидят в робинзоновой хижине. Хозяин угощает гостя кокосом. Гость, довольный, улыбается.

Отправились вдвоем на охоту. «Робинзон» напялил на голову меховой капюшон; наш надел широкополую зелено-ковбойскую шляпу – откуда, вот только, он ее достал?

Взобрались на холм. Робинзон-абориген указывает рукой вниз. Там белеют хижины поселка. Наш зачем-то палит из ружья и спускается по зеленому отлогому склону. Робинзон в виде точки чернеет наверху. Пока спускается, предадимся личным воспоминаниям…

 

… Налюбовавшись вдоволь военным билетом, решил отправиться за билетом АВИА, тем более, что сроки поджимали, и надо было или ехать, или отсылать деньги назад. В кассе «Аэрофлота» к счастью никакого столпотворения не обнаружилось, и я беспрепятственно приобрел полетный документ.

Лететь предстояло долго и не прямо, а можно сказать «огородами»– сначала в Москву, там пересадка на другой самолет, и на нем уже в Хабаровск, правда, с посадкой на дозаправку в Иркутске. Самолет был небольшим, кажется Ил-18, поэтому и горючего у него маловато.

Не скрою, перспектива столь длительного нахождения за облаками пугала. Летать в Москву уже привык – всего два двадцать! А вот к черту на кулички - еще не приходилось. Особенно пугала возможность укачивания, так как этот недуг меня еще не оставил в силу того, что еще пил недостаточно и совсем курил. Как выяснилось позже, эти благоприобретенные пороки (алкоголь и никотин) начисто исцелили от укачивания, и вестибулярный аппарат стал крепким, как у большинства нормальных людей.

Стал думать, что брать с собой и во что одеться – ведь не на Черноморский курорт собирался, да уже и ноябрь на носу. Мать советовала одеться потеплее, и купила мне башмаки из войлока на молнии, фасона «прощай молодость». Это ничего, что не модные – лишь бы ноги были в тепле. В качестве зимнего пальто был приобретен некий лапсердак на вате с воротником из искусственного меха. Лапсердак застегивался на пуговицы до горла, что в дальнейшем оказалось очень существенным элементом утепления. Пока пакую вещи, вернемся к прежнему повествованию…

 

… Наш герой уже бредет по городу восточного типа. Народец загорелый, в белых чалмах и на головах кувшины носят. А наш с рюкзаком за спиной и винтовкой, и в зеленой шляпе. Очень выделяется из толпы.

Вот к нему подошли два полисмена в белых пробковых шлемах и в белых одеждах. Кто, мол, такой и откуда?

Наш, недолго думая, палит в полисменов из ружья в упор. Один уже валяется. Окружающие в ужасе – такого в их городе еще не было!

Бежит на помощь еще один полисмен с дубинкой в руке. Если те были белой расы, то этот смуглокожий.

А наш уже гребет по реке, сидя в желтой лодке. На берегу мелькают хижины. Где лодку-то достал?

Над зелеными зарослями возвышается полосатый столб. На нем табличка с надписью «Запретная зона». Далее за столбом поднятая в воздух взрывом земля. Наверное, полигон.

Наш на лодочке проплывает мимо. Столб виднеется на берегу.

Часовой с автоматом и в белой каске с буквами на ней “US”. Знать, американец! Вот тебе и необитаемый остров с кораблекрушением! Тут вам и восточный город и американская военная база…

Часовой с берега палит из автомата по плывущему в лодке. Куда, мол, прешь раз «Запретная зона». Но наш, вместо того, чтобы извиниться, что нарушил, отвечает залпом из ружья.

Часовой как подкошенный падает возле столба. Наш герой высаживается на берегу… Ну, и прервемся, а то в следующем кадре уже гаубица стреляет…

 

… Прилетел без осложнений в Москву к ночи. Мой следующий самолет лишь утром. Впервые пришлось переночевать в гостинице при аэровокзале на койке в коридоре. Но ничего, молодой еще, и жажда романтической неизвестности в голове. Переночевал. На утро посадка и полетели. Во избежание непредвиденных казусов с желудком, решил всю дорогу ничего не есть, заодно и волю испытать. От положенного предложенного пассажиру минимума стоически отказался и до Иркутска долетел голодным, но молодцом – никакой там тошноты. Там нас выпустили на летное поле, пока самолет дозаправлялся, немного косточки поразмять и свежим морозным воздухом подышать… До Хабаровска долетели совсем быстро и незаметно. В аэропорту по радио, несколько раз назвав мою фамилию, попросили подойти к билетной стойке. Встретил низкорослый, длинно и красноносый тип неопределенного возраста с особой приметой – ходил походкой «отдай грош» - сильно хромал. Оказался администратором филармонии по фамилии Павлович. Дело было под вечер, и он пригласил к себе домой переночевать. Жил администратор в старом ветхом деревянном доме, в неопрятной холостяцкой комнате на первом этаже. Ну, что там – одну ночь переспать – не идти же в гостиницу. Ночью мне приспичило в сортир, несмотря на пустой желудок. Хозяин пояснил, что эта услуга во дворе. Стоял уже приличный мороз, и сидеть «орлом» с голым задом было весьма пикантно, хотя я и был закален подобным сервисом еще дома – там, правда, морозы послабее (здесь градусов двадцать!) После этой спартанской процедуры спал крепко, без сновидений. Наутро хозяин отвез меня снова в аэропорт, посадил в самолет «Хабаровск-Южно-Сахалинск» (бригада уже была там, на маршруте), и, помахав ручкой, захромал восвояси.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

 

Продолжение комикса-«боевика». Охотничьи байки. Над Татарским проливом. Воздушные ямы. Снова «боевик». Сахалин. Узкоколейка. Как там «боевик»? Углегорск. Не в своей тарелке. Новая «повесть». Цитата из серьезного источника. Бригада. Немцы бомбят.

 

… Итак, гаубица изрыгает красное. Все в черном дыму. Идут ученья.

Показана сверху синяя река. Плывет лодка. На берегу холмы и черные взрывы. Тот самый полигон.

Лодка причалена к берегу, сооружена из хвороста хижина, пылает костер.

Наш герой снова идет лесом. За спиной рюкзак, в руках – ружье и автомат. Автомат как трофей. Помните сраженного часового?

Путник останавливается у придорожного валуна, на котором высечено: «Здесь водится шайка Бена Джонса». Вот так-то! Коротко и ясно как на афише: «Здесь выступает оркестр под управлением такого-то». Хорошо хоть, что предупредили вовремя.

Между стволов вспышки выстрелов – вот «артисты» и пожаловали. Наш отстреливается.

Сам Бен Джонс в опереточной зеленой тирольской шляпе с пером и усами как у «Кота в сапогах» поднял руку с пистолетом. Грудь перекрещена пулеметными лентами – настоящий разбойник. Из-за его спины сподвижник палит из ружья. Наш укрылся за камнем-«афишей» и отстреливается из трофейного автомата.

Стрельба неожиданно прекращается. Может, патроны кончились? Нет. Кончились… враги. Опушка леса, где случился бой, усеяна трупами.

Но снова, уже с другой стороны, строчит ручной пулемет. Наверно, подмога бандитам пришла. И вот наш герой уже сидит на полу в четырех стенах – повязали. Рано торжествовал победу – враги-то, оказывается, не все «кончились»!

Пленный встал, подошел к двери и приник к щели в ней. Одна брючина у него в крови, а на полу кровавая лужица. Ранили, вот и в плен попал. В углу комнаты стоит глиняный сосуд. Наверное, с водой – гуманное отношение к пленному. Тут же сидит и еще один пленник и тоже раненый, но в плечо. Это тот самый «Робинзон»-абориген, который нашего кокосом в своей хижине потчевал. А он-то, как здесь оказался? Ну, не будем столь любопытны, лучше послушаем, о чем они говорят.

- При охоте на леопарда в зарослях, - говорит «Робинзон» (кстати, он продолжает сидеть с меховым капюшоном на голове. Неужели не жарко?), - разумнее всего иметь при себе дробовое ружье калибра 12, заряженное крупной дробью. Когда леопард бросается на охотника, вытянутое тело зверя представляет собой очень трудную цель.

- Многие полагают, - отвечает наш герой, - что степень опасности зверя зависит от его размера. На этом основании можно предположить, что слон-самец гораздо более опасный зверь, чем весящий 200 фунтов леопард.

Ну, что ж – настоящие охотничьи разговоры. (Это мы цитировали из книги Д. Хантера «Охотник».)

 

…Лечу на Сахалин. Там гастролирует бригада, в которую я должен влиться в качестве недостающего пианиста. Под нами серая морская рябь. Летим над Татарским проливом. Накануне, будучи в гостях у администратора, я, уступив гостеприимно-настойчивым требованиям хозяина, все же чего-то поел на ужин. Теперь влекусь неумолимым желанием посетить сортир, а тем временем начались воздушные ямы: самолет, то проваливается, и внутренние органы подступают к горлу, то взмывает, и возникает обратный эффект – все стремится к заднему проходу. И угораздило меня в такой момент попытаться, облегчить свой желудок. Как раз, когда я восседал на стульчаке гордым «орлом», и ухнуло вниз; все же, что мною уже было ранее «высказано» устремилось вверх. Как-то чудом удержался, чтобы самому не ухнуть в унитаз, и, поспешно закончив процесс, покинул тесное помещение. Идя меж рядов кресел, почувствовал подозрительный запашок, преследующий меня.

- Молодой человек, да у вас сзади весь пиджак в дерьме! – получил разъяснение от не очень деликатного, но наблюдательного пассажира.

 

… Хижины, а рядом разрывы снарядов.

Изрыгающая красное гаубица. Что же это они по населению палят? Или ошиблись целью?

Какой-то тип в зеленом с автоматом стоит в дверном проеме.

Наш герой в полосатой тельняшке и «Робинзон» в своем кожевенном наряде стоят рядом и без головных уборов, точно в фотоателье снимаются на память.

Вот они уже на берегу моря и делают выразительные знаки: мол, заметьте нас!

Расходятся в разные стороны. «Робинзон» снова в капюшоне, а наш – непонятно в чем…

 

… На Сахалине теплая погода, хотя лежит снег. Ту-104 только что «присахалинился» и довольно урчит утихающими соплами.

Ступил на землю, осмотрелся, вспоминаю инструкцию, данную Павловичем: немедленно отправляться на железнодорожный вокзал и ближайшим поездом – в Углегорск. Следуя указанию, отыскал вокзал – он тут недалеко – спросил про нужный поезд и даже без труда купил билет. Как объяснили, ехать одну ночь, потому все места сидячие. Отправление через несколько часов, а пока предаюсь осмотру местности и жителей. Народ все более скуластый и раскосый, кореесто-японистый. Местность так себе – невыразительная: дощатые домики, опять же, кореесто-японистого типа и уснувшая растительность в виде кривобо-крючковатых деревьев и кустарника.

Вспоминаю бедного Чехова, когда-то занесенного сюда шальным ветром. Наверное, мало, что изменилось с тех пор. Вот только японцы узкоколейку проложили…

Начало смеркаться – зимний день короток – приблизился и час отправления. Подали какой-то теплушечный состав, после недолгого штурма которого все уселись по местам. Публика откровенно угрюмая и опять-таки скуласто-раскосая. Наверное, потомки каторжан и японских захватчиков.

Ну, поехали, наконец! Вещички под ноги – мало ли что – все же остров ссыльных и каторжан. В вагончике весьма свежеповато, если не сказать более, так что ватный лапсердак и ботинки «прощай молодость» - в самый раз! Рифмуется в голове дурацкий стишок:

Узкоколейка, узкоколейка,

Сто граммов налей-ка,

Налей, не жалей-ка!

Кое-где уже и начали разливать для «согреву». Прикинулся спящим и стал правдоподобно сопеть…

 

… Стоит руки в боки какой-то «зеленистый» (цвет формы) капитан.

А теперь наш герой – крупно: рожа коричневая (ведь, негр) и не худая, одет в грязно-синюю нестиранную тельняшку. Взгляд ясный, открытый.

Перед нашим негром выстроилось трое и все белолицые, одетые в желтое, а стоят руки в боки.

Здоровенный желтый корабль на синих волнах. Нос сильно задран, значит, корабль важный. По борту множество иллюминаторов. Может, пассажирский лайнер?

Перед белым капитаном в желтой форме стоит навытяжку наш негр, но уже в новой морской форме и в бескозырке. Наверное, нанялся, вот и выдали форму…

Фрагмент морской карты: от зеленых островов с надписью «Новая Зеландия» тянется куда-то вверх пунктирная линия-маршрут.

Снова на волнах желтый лайнер, правда, размером значительно меньше. Иллюминаторы лишь в один ряд, а на прежнем судне были в несколько рядов.

Стоят лицом к лицу наш негр и человек в зеленой военной форме без головного убора, с гладко зачесанными назад волосами и маленькими усиками.

В смотровой «бочке» на мачте сидит к нам спиной матрос и вздымает руки. В одной держит бинокль. Перед ним сплошная синева, туман, и не видно ни зги. Вот он и возмущается, подняв руки.

Кисть чьей-то (уже другой) руки с зажатым в пальцах карандашом указывает на карте маршрут. Направление знакомое: те же острова; только вот у пунктирной линии появилась пояснительная надпись «курс».

Снова впередсмотрящий в «бочке», но, на сей раз, он что-то заметил. И вправду, на горизонте полоска суши.

Теперь двое стоят на палубе. Один «капитанистый» в фуражке; другой «негритянистый», и второй первому указывает куда-то вдаль.

Желтый корабль, у которого снова обнаружилось множество иллюминаторов, бросил якорь вблизи зеленой земли.

Двое морячков гребут в шлюпке к берегу. Высаживаются. Теперь их стало трое. У одного ружье.

Наш коричневолицый в синей фуражке стоит руки в боки (любимая поза у всех!) к нам лицом. А вот он уже с винтовкой за плечом карабкается в гору.

Из-за кромки кадра торчат головы и руки моряков. Они в лесу. Видим два толстых дерева.

Морячки с помощью молотков пытаются отколоть черную породу, похожую на каменный уголь.

Всё! На этом «повесть» обрывается; далее следует другая – про «войнушку», но о ней позже, а сейчас…

 

…Добрался до Углегорска и сразу же заметил расклеенные повсюду афиши. Был указан клуб, где выступают артисты. Стал спрашивать прохожих, как пройти. Указали, что надо ехать на автобусе до такой-то остановки. Доехал, сошел и вижу, как в другой автобус, стоящий у здания, похожего на клуб, усаживаются люди с музыкальными инструментами. Узнаю знакомые лица и кидаюсь в объятья.

- О, как ты вовремя успел, а то вот мы уезжаем из этого города. Ну, как долетел?

-Да ничего. Все нормально.

- Теперь долго будешь привыкать к новому часовому поясу. У них там вчерашняя ночь, а у нас новый день!

И действительно, некоторое время чувствовал себя не в своей тарелке. Не было аппетита и, чтобы его вызвать, приходилось прибегать к оригинальному приему пищи: поменять местами блюда и есть все наоборот, начиная с компота и заканчивая супом. Это весьма даже помогало. Помимо нарушенного аппетита, охватило и чувство безысходности – так далеко переместиться по коре земного шара, перелететь с одного конца огромной страны на другой! Отсюда ведь просто так не уедешь, если не понравится. Да и цена билета немаленькая. Где там консерватория? Где мое родное пианино, за которым привык сочинять? Тут, пожалуй, много не насочиняешь, не до того будет, да и без инструмента я тогда писать не мог. Но, как назло, немедля поручили писать аранжировку, и я, чтобы не ударить в грязь лицом, должен был изо всех сил напрягать свой еще не развитый внутренний слух, пыхтя над нотами. Как-то, с грехом пополам, написал, и даже всем понравилось…

 

Но вот и новая «повесть».

В зеленой траве лежит наш разведчик в каске и с биноклем. Лежит на пригорке. Внизу обширная долина с озером и множеством вражеской военной техники. Тут и танки, и орудия, и пехота, и даже реет самолет.

Немецкие офицеры обсуждают план операции: так, мол, и так… Вокруг много фрицев. Доклад производится в боевых условиях, на фоне движущихся танков, летящих самолетов и частых взрывов.

Наши идут в атаку. Рвутся вперед танки с солдатами на броне, другие солдаты ползут по-пластунски, палит из пулемета зеленый броневик (Этот-то монстр откуда взялся в Великую Отечественную?), рвутся повсюду снаряды и гранаты.

Фрицы отчаянно обороняются. Они расположились где-то на возвышенности. Внизу наши танки и пехота. Немцы строчат из автоматов и пулеметов, и бросают гранаты.

Наш солдат докладывает командиру: так, мол, и так… Совсем невдалеке кипит бой. Красно от огня и черно от дыма. Войнушка, что надо!

Тут опять броневик объявился, притом с двойной башней – над основной еще одна, более маленькая, но тоже с пулеметом. Броневик идет в атаку.

«Ну, сколько можно этих войнушек?!» - возмутится ошалевший читатель.

Ну, что ж, потерпите еще немного! Воспринимайте это как стеб, тем более что и автору мучиться уже не долго – скоро конец, а пока…

Броневик-то командирский! Показан изнутри: сидят к нам спинами двое в касках и прикладываются к смотровым щелям.

Крупно: немец в каске со связкой гранат. Очевидно, хочет подорвать броневик. Граната летит в сторону приближающегося броневика, рядом бегут наши пехотинцы. Показан пулеметчик в башне броневика. Ярко-красный взрыв гранаты. Но сражен и сам бросавший. Вторая граната вываливается у него из рук.

За столом, на котором карта и телефоны, сидят и стоят немецкие офицеры. С потолка свисает лампа, под синим абажуром.

Самолеты-штурмовики атакуют чьи-то позиции, но чьи непонятно.

Немного из серьезного источника (интерлюдия своего рода):

 

«Некоторые немецкие генералы считают, что шансы разгрома Советской России были потеряны в результате того, что немцы пытались выиграть сражения «классическим» путем, вместо того, чтобы как можно быстрее прорваться к политическим и экономическим центрам страны, какими являются Москва и Ленинград, как предлагал сделать Гудериан, выдающийся представитель новой школы механизированной маневренной войны».

(Б.Х.Лиддел Гарт «Стратегия»).

 

… И началась моя гастрольная жизнь.

В тесном автобусе Львовского автозавода целиком помещалась небольшая бригада артистов Хабаровской Краевой Филармонии. Она состояла, помимо инструментального ансамбля, из конферансье (он был главным в коллективе, и на афише шел «красной строкой!), его жены кореянки местного разлива и вдобавок фокусницы (подобную этническую супругу конферансье обрел здесь на месте – сам он из Харькова. Вот куда занесло за длинным рублем!) У конферансье имелся и младший брат, который, никакими талантами не выделяясь, был просто рабочим – таскал реквизит и багаж. Муж, жена и брат в одном коллективе называется: все деньги в семью. Была и еще одна семья (акробаты), состоявшая то ли из отца или мужа, грека, с непроизносимой фамилией, и дочери Тамары, которую отец-муж постоянно шпынял после выступления за то, что партнерша что-то не так сделала.

Теперь о вокалистах. Их было аж трое: субтильный грузин со значком о высшем образовании на лацкане концертного костюма, который пел оперные арии и итальянские песни, и демонстративно отодвигал от себя микрофон, притом зря – значок отсутствия голоса заменить не мог; второй певец с веселой фамилией Курочкин пел арии из оперетт, с микрофоном не боролся, а недостатки вокальных данных восполнял лихим приплясыванием и прыжками, хотя был далеко не в весе «пера»; наконец, третий вокалист – певица, исполнявшая эстрадные песни (окончила музыкальное училище). Ну, вот, кажется и весь набор. Больше народу и не нужно, чтобы ездить в маленьком автобусе по «мухосранскам» (так называли артисты отдаленные населенные пункты, неимеющие приличных концертных площадок). А весь Сахалин, помимо военных частей, которые тоже нами обслуживались, населен был лишь подобными «мухосрансками». Вот в одном из них, именуемом Углегорск, я и догнал бригаду.

Артистов в подобных медвежьих углах тоже не всегда жаловали, принимая за подобие цыганского табора, поэтому при появлении в населенном пункте пришельцев, порой раздавался тревожный клич: «Снимай белье – артисты приехали!» Имелось ввиду постиранное белье (простыни, пододеяльники, наволочки, рубашки и прочее), сушащееся во дворах на веревках, чтобы ненароком не сперли…

 

…Кабина самолета, немецкого, судя по причудливой форме пилотов. Один – за штурвалом, другой – за пулеметом. Лобовое стекло испещрено «розочками» от попадания пуль.

Немецкий бомбардировщик в полете. Из-под брюха сыпятся бомбы. Внизу взрывы и советские танки. Рядом, падая, дымит, сбитый коллега.

Крупно показано попадание в хвостовую часть. Взрыв. Черный дым.

Наступление. Ряды стволов стреляющих орудий – артподготовка. Орудий очень много, их строй уходит, чуть ли не за горизонт.

Не дожидаясь окончания артподготовки, в атаку устремляется конница, а впереди уже ползут танки – тоже не дождались…

Красочный, смачный взрыв во весь кадр. Самый эпицентр. Во все стороны летят ошметки – колеса, стволы, автоматы, люди и т. д.

Конница врезается во вражеские фланги. Над головами всадников сверкают сабли. Впереди командир в развевающемся как знамя красном (?!) плаще.

Два наших автоматчика в зеленых плащ-палатках и в касках осматривают поле боя. Кругом трупы немецких солдат и развороченные орудия.

Финальный кадр со словом «конец». На возвышении стоит горстка победителей с огромным красным полотнищем. Внизу, у подножья – поверженный враг.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

 

Продолжение «войнушки». Пролог из «Паяцев». Взрывы и наступление. Синее здание и подрывник. Марк Твен. Взятие Рейхстага. Сопки и серпантин. «Спасение Земли».

 

«Зима 1944 -1945» гласит подзаголовок.

Необъятные заснеженные поля и отступающий противник: бронетехника, орудия, пехота. Солдаты кутаются в тряпки – сильный мороз. Толпы движутся в сторону багряного заката.

Подзаголовок «Лето».

Наступление советских войск. Летят самолеты, движутся танки, идут взводы пехоты. На переднем плане о чем-то беседуют двое солдат.

Подзаголовок «Берлин».

За длинным столом, устланном картами, подняв над головой руки, распаляется фюрер. Группа офицеров смиренно слушает вождя.

«Почему отступаете, туды вашу мать»? – наверное, кричит Гитлер.

Бетонированные немецкие укрепления. Из амбразур торчат стволы орудий и пулеметов. Укрепления на подступах к Берлину с виду совершенно неприступные.

Ночь. Синий небосвод, предутренний. Берег реки. Пустынно. Взмывает осветительная ракета. Ракета не успевает погаснуть, как из-за горизонта вздымается лавина огня. Стреляют тысячи орудий. Становится светло, как днем.

Немецкий окоп, защищенный тройными рядами колючей проволоки. На горизонте вспыхивает зарево – это наши палят. Немецкий офицер указывает на этот фейерверк и командует: «Ложись!»

 

… Концерт начинался очень странно: выходил наш грузинский певец и перед закрытым занавесом под одно фортепиано (ваш покорный слуга) исполнял Пролог из оперы «Паяцы» Леонковалло. После этого распахивался занавес и застывшей в недоумении публике – уж не в оперу ли попали? – предлагался обычный эстрадный концерт. Эта «покупка» зрителей была задумкой нашего конферансье, который был и «сам себе режиссер» и художественный руководитель. Ему почему-то это казалось верхом остроумия, хотя к джазу никакого отношения не имело. Ну, надо же было как-то задействовать оперного певца неведомой силой занесенного в нашу эстрадную бригаду. Впрочем, сила была и не такая уж неведомая – просто певец, имея высокую концертную ставку, приехал зарабатывать деньги; оперный театр, очевидно, не мог ему предоставить достаточно щедрот. Не скрою, что для меня, аккомпаниатора, этот номер был пыткой. Я очень волновался, потому что не имел навыков подобного рода деятельности, да и не за этим я сюда приехал, чтобы играть по нотам классику. Я же за джазом приехал! Короче, эти «Паяцы» были для меня, как говорится, «серпом по яйцам»…

 

… Вот уже взрывы на вражеской территории. Вздымающие в панике вверх руки человечки кругом – паника.

Снова смачный, красочный взрыв во весь кадр: внутри ослепительно бело и желто-красный разлет лучей во все стороны, и ошметки техники и людей. Так им, фрицам, поделом!

Наш бомбардировщик бомбит вражеские позиции. Бомбы как бы «льются» из-под днища самолета двумя струями в обе стороны. Очень красиво и даже эстетично – какой-то античный фонтан…

Наши танки идут в атаку, рядом бежит пехота. У танков колеса почему-то красные, а сами они зеленые (явно, авторский каприз!). Кругом, в воздухе и на земле, ослепительные взрывы.

Разрушенные бетонные укрепления, искореженные пушки с погнутыми стволами. В развалинах копошатся людишки.

Наш танк прет поверх немецких окопов, стреляя на ходу. Кто-то из обороняющихся пытается бросить гранату, но не успевает – танк подминает его.

Один фриц все же изловчился и стреляет из фаустпатрона, но исходу боя это явно уже не поможет. Перескакивая через окопы, бежит наша пехота. Впереди солдат с красным полотнищем. В окопах лежат дохлые немцы.

Среди разломанных железобетонных блоков примостился наш автоматчик и строчит по врагу, а сзади подкрадывается немец в черной форме и каске (эсэсовец). В руках винтовка со штыком. Он норовит пырнуть нашего в спину. Но откуда ни возьмись, появляется еще один наш и бьет немца прикладом по башке. Тот – с копыт! Спас друга.

Улица. Мимо высокого желтого здания движутся два наших танка, стреляя на ходу. За ними следует пехота, прикрываясь броней. Танки, по-прежнему, с красными колесами.

Огромное многоэтажное здание синего цвета с множеством окон и с тремя причудливыми башенками на крыше. Какая-нибудь ратуша, наверное. Наши солдаты, сбившись в кучу, смотрят на странный дом. Один из них стреляет в сторону здания из пистолета. Другой – ползет по мостовой к зданию, прикрывшись плащом, на котором каким-то образом закреплены булыжники (приклеены, что ли), благодаря чему он как бы, если глядеть сверху, из здания, сливается с булыжной мостовой, и врагу не заметен. Ишь ты, какая военная хитрость! Зачем же ползет?

Два немца из окна наблюдают за ползущим, но не понимают, что это движется – сверху на человека не похоже. А он тем временем подполз к стене и встал во весь рост. В этот момент в здании открылась дверь, но наш мгновенно среагировал и выстрелил в дверь из пистолета. Кого убил – не убил не показано… Теперь он киркой долбит стену здания, и в образовавшуюся дыру закладывает взрывчатку, после чего стремительно убегает, сбросив уже ненужный маскировочный халат.

Грандиозный взрыв разносит монументальное здание на куски, что является, конечно, злостным художественным преувеличением, что и понятно.

Лирическое отступление,… но не войск, а…

 

«Том обошел свой квартал стороной и свернул в грязный переулок мимо коровника тети Полли. Он благополучно миновал опасную зону, избежав пленения и казни, и побежал на городскую площадь, где, по предварительному уговору, уже строились в боевом порядке две армии. Одной из них командовал Том, а другой – его закадычный друг Джо Гарпер. Оба великих полководца не унижались до того, чтобы сражаться самим, - это больше подходило всякой мелюзге, - они сидели вместе на возвышении и руководили военными действиями, рассылая приказы через адъютантов.

После долгого и жестокого боя армия Тома одержала большую победу. Подсчитали убитых, обменялись пленными, уговорились, когда объявлять войну и из-за чего драться в следующий раз, и назначили день решительного боя; затем обе армии построились походным порядком и ушли, а Том в одиночестве отправился домой».

(Марк Твен «Приключения Тома Сойера»).

 

… Здание Рейхстага. Вокруг торчат противотанковые рогатки. Людей не видно.

Но вот наши появились на площади: автоматчики в зеленых плащах катят пушку. Впереди факелом взметнулся взрыв.

Теперь они бегут к зданию. Плащи развеваются. Впереди знаменосец. Вот они уже у ступенек Рейхстага, и частые взрывы им не помеха – кто храбр, то неуязвим!

Немцы из окон поливают нападающих свинцом – палят из всех видов оружия.

Последний кадр: купол здания охвачен огнем, а на самом верху группка наших солдат с огромным красным флагом. Кантария, Егоров и иже с ними…

 

… Хмурое однообразие серых и заснеженных сопок и бесконечные нырки автобуса вниз и резкие выныривания вверх, строго следуя серпантину горной дороги, порой доводили до тошноты. Это еще похлеще воздушных ям на самолете. Трясясь и болтаясь, ужасался: зачем сюда приехал?

Вот остановились. Все вывалили размять ноги и облегчить мочевые пузыри. Дамы в сторонку – в их сторону не смотрим – а сами льем прямо под автобус и на колеса. Шофер тоже человек, и облегчается вместе со всеми. Сделав дело, покатили дальше, к очередному Мухосранску.

 

… Следующая и, надеюсь, последняя рисованная повесть на подходе. Название весьма душещипательное – «Спасение Земли». Не очень скромно, но что ж поделаешь. Посмотрим, от кого и кто спас нашу дорогую планету.

Горные вершины, покрытые голубым снегом. Тут же и пояснение – «Памир». Отдельно взятая высокая гора. На ее плоской вершине возвышается массивное многоэтажное здание, похожее на средневековый рыцарский замок. Здание на заоблачной высоте. Ясно светит солнышко. Это высокогорная обсерватория. Советская, надо полагать.

Вид изнутри: гигантский телескопище, вокруг которого копошатся муравьи-людишки.

Двое лобастых ученых сидят за столом, на котором возвышается стопка книг в толстых переплетах. Один из них (блондин) листает фолиант, другой (брюнет) – сидит, задумался. Надо заметить, что ученые в желтых одинаковых комбинезонах.

Третий - сидит в кресле, обитом красным бархатом, у телескопа. Окуляры прямо возле его головы. Он, по-видимому, что-то интересное заметив в небе, зовет коллег. По лестнице к нему поднимаются другие ученые. Теперь целая куча прилипла к окулярам. Далее крупным планом показано то, что они увидели: сияющий ослепительный шар мчится среди звезд и планет. Похоже, что он мчится к Земле, представляя немалую угрозу. Возможно, это гигантский метеорит, похлещи Тунгусского, и при столкновении на Земле могут произойти непоправимые катаклизмы.

Ученые, сбившись в кучку, обсуждают, - как быть?

Показана раскрытая книга с чертежом какого-то летательного аппарата…

Двое ученых, вырядившись альпинистами, выходят из обсерватории на склоны ледника. Похоже, они собираются спуститься вниз с горы, чтобы предупредить живущих там внизу о приближающейся катастрофе. Но почему предупредить таким сложным и опасным способом? Неужели радиосвязь не работает? Наверное, нет – иначе бы не стали сами спускаться.

Вот уже один другого держит за страховочный трос. Тот, что внизу, скрывается в облаке – ведь обсерватория заоблачная.

Двое пробираются вдоль отвесной скалы, цепляясь за нее альпенштоками. А вот один уже повис на канате над пропастью. Может, сорвался? Показано, как канат зацепился за камень. Рядом след от только что прошедшего альпиниста. Он пройти-то прошел, да задел камень, который покатился вниз, ударив по канату и перерубив его. Бедняга, тот, что висел на канате, о ужас, летит вниз, но как-то исхитряется и зацепляется альпенштоком за скалу. Ну, молодец!

Но на этом происшествии многообешавшая «повесть» внезапно как тот канат обрывается – больше рисунков нет. Наверное, пора и нам заканчивать эту вздорную писанину, так как автору уже и самому надоело, а читателю, наверное, тем более, надоело читать какую-то белиберду. Но прежде, чем поставить окончательную точку – далекое последнее воспоминание, послужившее тому, что у произведения столь странное название…

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Сижу на горшке. Понятно, что по-большому. Горшок стоит на стуле, стул придвинут к столу, на столе лежит альбом, в котором я «рисую», чертя какие-то каракули. При этом меня еще и кормят с ложечки. Ну, чем не Наполеон или, на худой конец, Цезарь? Столько дел одновременно! Вот он, талантище-то, уже с измальства проявлялся. Не скажу, что такой «тройной одеколон» - кушанье, каканье и рисование – был в моем употреблении постоянно. Наверное, просто совпали три «творческих» порыва, вот и запомнилось.

Обычно, как и все малые дети, есть не хотел и капризничал, вследствие чего, бабушка меня часто водила на набережную, что от дома не близко, сочетая приятное (гулянье) с полезным (кормлением). Я лучше ел принесенную с собой кашу, глядя на бескрайние просторы Великой Русской Реки. Но однажды трапеза была омрачена появлением вдали… верблюда (!). Да, именно его, а не какой-нибудь там клячи. Тогда еще в городе – прямо, как у Крылова – «по улицам слонов (то есть верблюдов) водили». Я был так напуган ужасным видом этого двугорбого чудища, что пришлось меня рыдающего срочно уносить прочь. Верблюд, конечно, не хищник, но славился плевком, могущим накрыть человека с головы до ног – так, во всяком случае, говорили, если вы ему чем-то не понравитесь. А еще он ужасно завывал – мурашки по коже! Недаром Максим Горький сравнивал ненавистный ему звук саксофона с «воем обездоленного верблюда». Так что, было чего бояться. Верблюд, верно, почувствовал аж на расстоянии, что вот я подросту и буду играть джаз, хоть и не на саксофоне, но это не важно…

Теперь, любезные дамы и господа, надеюсь, понятно, откуда взялся этот самый «Плевок верблюда».

 

Георг Альба.

Декабрь 2003 – Февраль 2005.