«Н а к а у т».

Николай Борисов.

 

Осталась неделя до летних каникул. Школа, то вскипала шумными переменами, то замирала, тихо журчащей, уроковой тишиной, изводясь от детского нетерпения в ожидании долгожданного звонка.

Всё труднее мальчишкам усидеть за партами, и девчонки, прилежницы и аккуратистки, нет-нет да начинали крутиться, перешоптоваться и прыскать каким-то своим смешинкам, а это верный признак: скоро каникулы.

Пятый класс досиживал занятия. Учителя едва сдерживали кипучею энергию школяров, готовую выплеснуться куда угодно, но только не на выполнение классной работы.

Преподаватели давали задания на лето, а мальчишки делились друг с другом своими планами, и в них не оставалось места ни тетрадкам, ни учебникам. Путешествия, игры, поездки к бабушкам и дедушкам – вот вокруг чего крутились детские разговоры.

Взрывы смеха на переменных и неимоверный галдёж, словно, лихорадили детвору, и она становилась неуправляема.

Во всей этой весёлой кутерьме только Димка не всегда был весел и, глядя на него, тогда думалось, что он не только не рад наступающим каникулам, напротив, он боится приближения этого времени.

Худенький, в переросшей школьной форме, он неожиданно замирал на уроках, уставившись в окошко, и эта отрешенная окаменелость его лица взрослила его, отделяя от беззаботного ребячьего царства.

Димка рос без отца, и кроме него в семе было ещё две сестренки-погодки. Они учились одна в первом, другая во втором классе.

Приходя в школу, он, в первую очередь, разводил их по классам, как забавная курица-наседка возится со своими цыплятами, так и он возился со своими сестричками, неторопливо и со знанием дела.

После занятий, если Димка почему-либо задерживался, они тихонечко поджидали его в коридоре, не ввязываясь ни в какие игры устраивымые ребятнёй и воистину, напоминали цыплят, отбившихся от матери-курицы.

До прихода в школу младшей сестрёнки Анютки, Димку, как и положено, называли Димкой, но та почему-то называла его Димычем и с той поры, как она его окликнула этим именем при ребятах, его так и стали называть: Димыч или Дим-Димыч.

Сейчас, если кто из ребят спрашивал:

- Димыч, чем будешь заниматься летом?- он становился серьёзным и чуть помедлив, выдержав паузу, а может быть, собравшись с духом, говорил, предварительно засунув руки в карманы коротких брюк:

- Наверное, работать пойду, не решил ещё. А чё, время попусту переводить, - и говорилось это так, словно он уже не первый год работает в каникулы и хорошо знает, что это такое: работа. В разговорах с ребятами он часто засовывал руки в карманы брюк, которые тут же становились ещё короче и обнажали его худенькие ноги, не спрятанные в носки, отдававшие легкой голубизной, будто говорившие, что им зябко.

Ребята уважали этого нескладного, немного сутуловатого мальчишку, а Бубенчик, самый маленький в классе, за что и был так прозван, так тот не отставал от Димыча, и их часто принимали за братьев. Они участвовали во всех играх, и если Бубенчик был звонок неудержимым смехом, играя не стремился к первенству, давая себя ловить и бороть, при этом, заливисто похохатывая и получая удовольствие от маленьких своих поражений, то Димка, напротив, ловить себя не давал, если боролся, то до изнеможения и никогда не сдавался. Нескладный, но цепкий в борьбе он крутился ужом и даже не многие старшеклассники могли похвастаться тем, что прижимали его лопатками к земле.

В своем классе только с одним мальчишкой Димка не боролся и не дрался, это был Валька, или, как его ещё называли ребята, Валс.

Всегда чистенький и опрятный, подтянутый, в отутюженной школьной форме, он ходил ровно и уверенно, чём-то Димке напоминая классную линейку.

Валька был отличник, участвовал во всех мероприятиях, проводимых в школе.

В пример Димке всегда ставился Валька, хотя были и другие ребята отличники и хорошего поведения.

В минуты назидательного Димкиного поучения любопытно было наблюдать за ребятами.

Димка вставал и равнодушно поглядывал по сторонам, всем своим видом показывая, что всё, что здесь говориться его не касается, или же находил какую-то заковырку на парте и начинал её упорно ковырять. Делая это так усердно и увлеченно, что учитель спрашивал, ну что там у него ещё, чем вызывал, ненужное в эту минуту, классное веселье.

Валька, повернувшись, он сидел за первой партой, внимательно смотрел на него, словно что-то пытаясь понять, уяснить для себя, затем, чуть скривив губы в усмешке, равнодушно отворачивался, с уважением поглядывая на преподавателя.

Валька проучился в школе год, до этого они жили где-то в Прибалтике. За этот год он снискал к себе уважение не только своего класса, но и в школе. Все знали, что отец у него спортсмен, что Валька в семье один. По утрам они с отцом бегают и обливаются холодной водой, а после школы Валька ходит в секцию бокса, поэтому с ним лучше не связываться. Поговаривали, что он какому-то восьмикласснику так дал, что у того два зуба, как не бывало. Валька и боролся хорошо, показывая различные приемы, при этом так шмякал об землю своего партнера, что тот ещё долго охал, потирая ушибленное место.

Но, что больше всего притягивало некоторых ребят к нему, так это его безотказность в списании домашнего задания. Списать у Вальки можно было всегда.

Он доставал тетрадь и говорил:

- Эх, ты, уо,- ложил её на парту и отходил чему-то улыбаясь. Попросившему списать было всё равно, «уо» так «уо», главное, чтоб «домашка» была в тетради. Только Димка у него никогда не списывал, а, узнав, что «уо» это умственно отсталый, перестал обращаться к нему, будто его и вовсе не было в классе.

В тот день по классу дежурил Валька, вернее сидящие за первой партой правого ряда.

Доска была тщательно протерта, тряпка, которой вытирают классную доску, вымыта и отжата, кусочки мела лежали ровной стопкой.

Прозвенел звонок на последний урок этого дня. Ребятня врывалась в класс, доигрывая игры, начатые на улице. Чья-то озорная рука схватив, запустила тряпку по классу и та металась до тех пор, пока не шлепнула Димку по голове. Вызвав смех и улюлюканье.

Димка, долго не раздумывая, швырнул её в обидчика, но тот увернулся и тряпка, мелькнув черной птицей, хлюпнула Вальку в ухо, захватив собою часть лица. Здесь веселья не последовало, кто-то фыркнул, кто-то засмеялся, кто-то шикнул, предвещая скандал.

Воцарилась тишина.

Валька медленно собрал тряпку с лица и, повернувшись, встал:

- Кто?

Он мял тряпку снежным комом, перебрасывая из одной руки в другую и внимательно осматривал класс.

-Брось, Валс, это же случайно.

Кто-то пытался разрядить обстановку, кто-то с любопытством наблюдал, ожидая, чем же все закончится, кто-то занялся своими делами. Заговорили, захлопали крышки парт. Но повторное:

- Я ещё раз спрашиваю, кто? - со злым лицом, восстановило тишину. Стало ясно, конфликта не избежать.

Димка нехотя встал из-за парты:

- Ну, я. А собственно, что произошло? Все видели, - он повел взглядом по классу, словно, приглашая подтвердить правдивость его слов, - никто в тебя не метил. Случайно это.

- Конечно, случайно,- послышались возгласы.

-А может и нет, - повисло, оброненное кем-то.

Валька ухмыльнулся:

- Вот именно, может и не случайно, а за нечаянно, бьют отчаянно, - злость с его лица сошла, осталась усмешка.

Он вышел из-за парты и вразвалочку направился к Димке, так же продолжая поигрывать тряпкой. Кто-то из девчонок робко попытался его остановить, но он отмахнулся.

Подойдя почти вплотную к Димке, он внимательно и с любопытством посмотрел на него, как всегда это делал во время учительских назиданий.

- Уо, ты и есть, уо,- и, ухмыльнувшись, бросил тряпку Димке в лицо и пошел на свое место.

Тряпка на мгновение прилипла, отвалившись, упала у Димкиных ног, оставив на щеках ни то следы мела, ни то грязи. Класс ахнул.

Смятение, недоумение мелькнули в Димкиных расширенных глазах. Он секунду стоял оторопело, и бросился на Вальку.

Он сшиб его с ног. Упав, дерущиеся вцепились друг в дружку с такой яростью, что никто не осмеливался их разнять. Летели оторванные пуговицы, трещала форма, они катались по полу, нанося удары, хрипя и повизгивая. Девчонки, заверещав, побежали звать учительницу, но драка неожиданно прекратилась.

Высвободившись из объятий, противники вскочили, тяжело дыша и зло поглядывая друг на друга, но между ними уже стояли. Оттирая подальше в разные стороны.

Тут все заметили, что драка осталась за Димкой. У Вальки под глазом стало набухать, припухла губа, а из носа едва заметно сочилась кровь.

Димкино лицо было чисто, да и сам он, взлохмаченный, без единой пуговицы на пиджаке, не производил впечатления поколоченного, порывался сгоряча, возобновить драку.

Отряхиваясь, Валька обнаружил кровь. Он провел ладонью по носу, посмотрел на кровавую полосу и, не глядя ни на кого, кинулся к своей парте, схватил портфель, выбежал из класса.

Пришли учителя и, разузнав, что произошло, увели Димку в учительскую. Их долго не было, а класс кипел, обсуждая случившееся, но все сходились на одном: Валс не прав, а Димыч правильно сделал, что дал ему.

Бубенчик, расхаживал между партами, подходя то к одному кружку обсуждающих, то к другому, говорил: «Я бы ему тоже врезал, если бы он мне вот так же в лицо, как Димычу».

Урока так и не было. Учительница сделала объявления, и всех отпустила домой, вызвав этим всплеск ребячьей радости. Они маленькими стайками разбежались по домам, торопя, друг дружку, что-то обсуждая, рассказывая.

Димка, Бубенчик и ещё несколько ребят брели по улице, рассуждая о случившемся и успокаивая друга, «…ведь ему училка полдневника исписала, вот дома будет…».

Димка сестрёнок отправил домой, благо идти осталось метров пятьдесят, а на вопрос Анюты; «Димыч, это кто тебя так надрал?» – легонько ладошкой поддал ей со словами: «Не твоё дело, мартышка, иди, да мамке ничего не болтай».

Ему было грустно, он смотрел на серый асфальт, на деревья, на дома и думал, что мать сегодня обязательно спросит дневник, а, увидев форму, и вовсе расстроится. Она никогда его не била и не кричала, а просто уходила на кухню и плакала там тихо, беззвучно, вытирая платком слезы, и только спрашивала: «Ну, почему ты такой?» - А Димка сам не знал, почему он такой, потому и отвечал: «Не знаю, мам».

И мать, всякий раз, будто поверив в это, плакать переставала и, притянув его к себе, долго сидела так. В эти минуты, как ни странно, Димки было хорошо, покойно, он сидел притихший, боясь пошевелиться, боясь нарушить состояние тепла и нежности, и какой-то непонятной вины перед матерью. А она, обняв его, тихонько раскачивалась с ним и смотрела куда-то отрешенно, то ли о чем то думая, то ли что-то вспоминая. Но как бы Димке не было хорошо в эти минуты с матерью, он всё равно не хотел видеть её такой, его страшил её опустошенный взгляд, усталая задумчивость. Мать казалась в такие минуты незнакомой и даже как-то чужой.

Когда ребята обошли дом и вышли на пустырь, их окликнули.

Димка, подняв голову, увидел Вальку и его отца. Они стояли у забора и, по-видимому, поджидали их.

Валька был в спортивном костюме и кроссовках, так же как всегда чист и опрятен, лишь синева под глазом, да припухлость губы напоминали о случившемся.

- Эй! Малец! Ты! Ты! – Валькин отец поманил пальцем Димку. – Подойди сюда. – Он стоял, скрестив руки на груди, и внимательно рассматривал ребят. Мальчишки замерли.

- Димыч, беги,- зашептал Бубенчик, подталкивая товарища. И Димка готов был уже рвануться, но что-то остановило его, наверное, улыбка Валькиного отца, добрая и располагающая, а может ещё что-то, там, под сердцем сжалось комочком и не позво-лило ногам бежать.

Валькин отец был в спортивном костюме голубого цвета с белыми широкими лампасами, в сине-белых спортивных туфлях и весь, как и Валька чистенький и гладкий.

- Ну, иди, иди, сюда не дрейфь. Бить тебя никто не собирается,- он продолжал улыбаться ему приветливо, как старому знакомому.

И Димка подошел, осторожно, боязливо. За ним Бубенчик и остальные.

- Так вот ты какой,- Валькин отец усмехнулся знакомой Димке усмешкой,- Аника-воин, геро-ой.- И не стало доброты во взгляде, одно любопытство и ещё что-то холодное и мерзкое. Димка аж поёжился под этим взглядом.

-Твоя работа? – Он мотнул головой на Вальку, - ну, что стесняешься, девица красная. Дрались один на один? Иль как? А может, все вместе? – И он глянул на притихших ребят.

Димка напряженно смотрел на него, едва выдавил из себя:

-Один на один, а то, как же?- И вздернул плечом.

Отец Вальки прищурился, словно прицеливаясь в Димку:

- Понимаешь, малец, не верю я, что бы такой, как ты и так отделал Вальку,- и он присел на корточки, разглядывая его.

- Таких, как ты, он троих за раз сделает. А, Валёк, сделаешь? - Он повернулся к сыну.

-Сделаю,- буркнул Валька, набычившись и зло, посмотрев на Димку.

- Вот и я про тоже,- отец Вальки встал. - Слышал, малец, не верю я. Давай повторим, ну, чтоб честно было. Так сказать матч реванш. Без обмана и обиды. По- мужски, один на один. Вот и друзья твои пусть посмотрят, им тоже урок будет,- и он, забрав у Димки портфель, который тот держал перед собой, бросил его в траву у забора.

Димка драться не хотел. Он, еще больше сутулясь, стоял, не понимая, зачем всё это, большому и сильному человеку. Рукава пиджака и без того короткие, вдруг обнаружили его руки, чуть ли не до локтя и стало заметно, насколько он перерос свой костюм.

Глядя на друга, Бубенчик отчего-то подумал: «Как ни старался Димка не расти, все-таки вырос, и теперь к первому сентября ему все равно нужно будет покупать новую форму».

На худенькой Димкиной шее лихорадочно билась голубенькая жилка, она отчаянно стучалась, словно стараясь вырваться на волю.

Димка, сглотнув набежавшую слюну, хотел что-то сказать, но Валькин отец, властно развел их в разные стороны от себя и сказав:

- Гонг! – хлопнул в ладоши.

Валька встал в боксерскую стойку и, запрыгав, ударил сразу, норовя попасть Димке в лицо, но тот увернулся. И, выставив руки вперед, тоже запрыгал, неумело, не хорошо, как взбрыкивающий козлик. Поняв, что не умеет прыгать так, как Валька, Димка стал ходить, отступая под напором Валькиных наскоков.

Валька бил умело и нацелено, норовя попасть Димке в нос или глаз. Он то наскакивал, то прыгал вокруг, делал ложные движения корпусом, то, ударив, собирался в комок, что бы затем разжаться пружиной и нанести ещё несколько ударов подряд. Но, все было тщетно, до Димкиного лица он никак не мог достать. Было видно, коренастый Валька не сильнее Димки, но обученнее. А тот почему-то не бил, пятился уворачиваясь от ударов, отступая по кругу и выставленными вперед руками старался не подпускать к себе Вальку, сам же то и дело поглядывал на Валькиного отца. Он боял-ся его.

- Так, так его, - подбадривал тот сына, кружа вокруг них. - А теперь боковой правой и сразу прямой. Хорошо! Хорошо! Молодец! Теперь серию по корпусу и дистанцию! Молодец!

Вначале Валька опасался, но затем подбадриваемый отцом стал кидаться на Димку и бить жестко, заученно, так как говорил отец. Они несколько раз сцепливались и падали на землю, и всякий раз наверху оказывался Димка, но отец Вальки бесцеремонно стаскивал его, откидывая в сторону и говорил:

- Брэ-эк! Брэ-эк! Это не борьба. У нас другой вид спорта, а ну в стойку.- И всё начиналось сначала.

Димка пятился, его затравленный взгляд метался, ища поддержки, помощи, всё его маленькое существо, казалось, взывало, что бы хоть кто-то прекратил это.

Ребята, сгрудившись, молчали, только Валькин отец, разгоряченный, жестикулировал кулаками, подсказывая:

- Справа! Слева! Снизу! Прямой! Хорошо! Ещё! Ещё! По корпусу! Так! Так! Молодец! Дистанцию! – И глядя на него, казалось, что он сейчас сам покажет, как нужно это делать: «…боковым правым, левой прямой,,,».

Валька бил, как подсказывал отец, он рассчитывался за позор, он показывал присутствующим, что от сильнее Димки, он теснил, окрыленный безответностью противника, нанося удары беспощадно и умело.

И вот один из ударов угодил Димке в нос. Кровь, едва заструившись, вторым ударом была разбрызгана по лицу. Глаза Димки полные отчаянья набрякли слезами. Он остановился и провел тыльной стороной ладони по носу и, увидев кровь, посмотрел на Валькиного отца, но тут ещё один удар в незащищенное лицо потряс его. Димка от удара попятился и едва не упал. Слёзы большими каплями сорвались с глаз и ручейками потекли по щекам, смешиваясь с кровью.

Лицо скривилось в гримасе обиды и боли, Димка заплакал, навзрыд, захлебываясь слезами, в голос. Растолкав ребят, он бросился бежать, размазывая по лицу и слезы и кровь. И вдруг остановился, резко повернулся:

- Я выросту! Я выросту! Убью тебя! Убью тебя, гад! – и побежал, больше не оглядываясь.

Отец Вальки, удовлетворенно усмехнувшись, сказал:

- Нака-аут! Чистая победа! Молодец, сын! В жизни только так! Или ты или тебя, но лучше когда победишь ты! – И потрепал сына по голове.

И они пошли, оба довольные, сильные и прямые. Один большой, высокий. Другой маленький, словно уменьшенная копия, едва доставал большому до груди, но такой крепкий и ладный, как теннисный мяч. Он был ещё возбужден, что-то объяснял отцу, показывал, делал резкие движения руками, головой, корпусом, а старший, держа руку на его голове, утвердительно кивал, похваливая, одобряя. Мальчишки молча и хмуро смотрели им в след.

- Ф-а-аш-и-с-т! – Это, как визг тормозов, резко остановившейся машины, полоснуло по ушам звонко и яростно.

- Фашист! – Кричал маленький Бубенчик, от крика стервенея в недетской злобе, губы его тряслись готовые скривиться в плаче. Глаза смотрели ненавистью и не было сомнений, что, если сейчас Валькин отец броситься догонять его, он не побежит, и не будет спасать себя.

Двое остановились и как по команде повернулись. Валька поднял руки в боксерской стойке.

- Что сейчас будет, ребя, бежим,- кто-то уже сорвался убегая, кто-то весь сжался готовый задать стрекоча. Только Бубенчик, сделав шаг вперед, словно, заученно продолжал:

- Фашист! Фашист! Фашист! – он бросал Валькиному отцу это в лицо, не в состоянии остановиться. А тот улыбался:

- Нет, малец, это спорт. А здесь был бой, бой равных, но если так хочешь драка, один на один. Ты сам видел, всё было по правилам и справедливо. Честно. А за «фашиста», живодристик, отвернуть бы тебе башку, как курёнку, ну да ладно живи, пока…Отец тебя выпорет, готовь задницу, я уж позабочусь. – И всё. Повернувшись, они пошли, уверенные, спокойные, продолжая свой прерванный разговор.

А вокруг светило солнце, весело, по-весеннему, щебетали птицы, легкий ветерок проносился по верхушкам деревьев, заставляя их перешептываться о чём-то, о своем, и только у забора одиноко и сиротливо лежал Димкин портфель. Старенький и потёртый, он казался серым камнем невесть как попавшем в самую гущу молодой и сочной, зелёной травы.

 

* * *