Что хочет автор. Литературные конкурсы

Знойным утром первого дня элула наместник Иудеи Понтий Пилат сидел в кресле на террасе Дворца Ирода, перебирая листы папируса. Римлянин хмурился, злясь на сумасшедший город, в который раз изумлявший его своими выходками, на опостылевшую духоту, наполненную тяжелыми резкими запахами пота, кислой кожи, дыма и нечистот, гниющих на улице, на самого себя, за то, что более четверти часа перебирает свитки, но не может постичь сути дела.

- Афраний, - наконец раздражено сказал наместник, - поистине, это восточное многословие запутает хуже лабиринта Миноса. Объясни мне коротко и четко, в чем суть этого донесения.

Начальник тайной службы с готовностью взял эпистолу из рук Пилата.

- Автор донесения сообщает, - заговорил он, быстро пробежав папирус глазами, - что в городе появился очень опасный человек – зелот, искусный убийца, не раз нападавший на римских солдат и причинявший иной ущерб нашей власти. Этого преступника часто видели в компании другого опасного бунтовщика – злодея Бар-Аббы.

- Речь о том человеке, которого арестовали вчера?

- Да, игемон. Арест совершился как раз благодаря этому донесению. Осведомитель узнал бунтовщика и поспешил сообщить нам.

- Ясно. И как же поймали этого разбойника? Было много шума?

- О нет! Все прошло на удивление тихо и мирно. Бунтарь просто сидел в таверне у Яффских ворот и обедал.

- Хм! Весьма неосторожно, если его знают в городе. Что же, он сильно сопротивлялся?

- Как ни странно, нет, игемон. Солдаты застали его во время оживленной беседы с хозяином таверны. Когда ему объявили об аресте, он, к их удивлению, не сделал ни малейшей попытки сопротивляться или бежать. Напротив, совершенно спокойно расплатился с хозяином и невозмутимо позволил себя связать и увести.

- Удивительно! Разве он не понимает, что его ждет? Или надеется на какую-то помощь?

- Не знаю, игемон. То, что он ясно понимает свое положение – очевидно. А причина его спокойствия мне неизвестна – я с ним не разговаривал.

- Так! Что было при нем в момент ареста?

- Да практически ничего: несколько серебряных монет, инструменты, и, конечно, нож. Кстати, превосходный – настоящий дамасский клинок.

- Да, у него есть вкус, - усмехнулся наместник. - А что за инструменты?

- Кузнечные. Так этот человек зарабатывает на жизнь, когда не занимается другими делами.

- Ясно. Знаешь, Афраний, я уже почти не жалею, что прервал свои дела. Мне стало интересно. Пожалуй, я познакомлюсь с этим зелотом. Ты пока свободен, но будь рядом – можешь еще понадобиться мне. По дороге пришли сюда секретаря и прикажи привести преступника.

- Слушаюсь, игемон.

Почтительно поклонившись, Афраний, быстро удалился. Пилат услышал, как он отдает распоряжения слугам и легионерам. Римлянин жестом подозвал раба, велел ему убрать кувшин с фалернским и фрукты, а сам, легко поднявшись, швырнул папирус на стол и стал наблюдать, как в саду на кустах мирта хлопочут какие-то яркие птицы.

Услышав позади себя тяжелую мерную поступь легионеров, наместник придал лицу подобающее выражение и обернулся. У входа стояли секретарь и конвоиры, приведшие арестанта. Небрежно ответив на их приветствие, Пилат жестом указал секретарю на его место, сел сам и холодно отчеканил:

- Введите арестованного.

Легионеры расступились, и на террасу уверенным мягким шагом вошел Иуда. Руки иудея были крепко скручены за спиной, волосы растрепались, несколько их прядей упало на лицо, на котором было выражение полнейшего спокойствия. Он остановился в нескольких шагах от входа, тряхнул головой, отбрасывая назад тяжелые локоны, огляделся, щурясь от яркого света, и устремил свои изумрудные глаза прямо на наместника, который с интересом рассматривал его. Пилат оценивающе оглядел невысокую, но статную, сильную фигуру арестанта, его бедный наряд и долгим изучающим взглядом задержался на лице. Иуда невозмутимо ответил римлянину тем же.

- Подойди ближе, - сказал, наконец, наместник, как обычно, с легкостью переходя на арамейский и не отрываясь от своего занятия.

Арестованный сделал несколько шагов и остановился, продолжая пристально разглядывать наместника. Пилат чуть улыбнулся его дерзости. Что-то в этом человеке с первого же мгновения производило впечатление, и теперь римлянин обдумывал, как вести допрос. Впрочем, первая фраза всегда была стандартной.

- Как твое имя? Откуда ты родом? – спросил он без всякого выражения.

- Мое имя Иуда. Я из Иерусалима, - прозвучал в тишине неожиданно красивый мягкий тембр, в котором звенели металлические нотки.

«Зелот из Иерусалима – еще интереснее!» - отметил про себя наместник и продолжил столь же бесстрастно:

- Ты знаешь, за что тебя арестовали?

- Легионеры не сочли необходимым объяснить мне причину, игемон, - иронически ответил еврей. – Так что, я надеюсь, ты исправишь это.

Ответ был намеренной дерзостью, Пилат убедился в этом, увидев, как насмешливо искривились губы арестанта. Он поднял на него грозный взгляд, и глаза их на несколько секунд встретились. Впрочем, пользы римлянину это не принесло: в лучистом холоде этих изумрудов невозможно было прочесть что-либо.

- Я полагаю, ты напрасно начал с такого тона, иудей, - заметил наместник. – Хорошо, я скажу тебе, если настаиваешь. Тебя обвиняют в участии в преступном сообществе людей, именующих себя зелотами или сикариями, бунте против власти Рима и убийствах. Что ты скажешь на это?

- А что ты хочешь услышать, игемон? – вызывающе спокойно спросил Иуда.

Пилат стиснул кулак, чтобы смирить порыв гнева, снова в упор взглянул на наглеца, и опять ничего не прочел в его бесстрастном лице.

- Я хочу услышать, - как можно размереннее произнес он, - признаешь или отвергаешь ты эти обвинения.

Сардоническая складка вновь искривила губы арестанта.

- Для тебя это имеет значение? – спросил он, глядя римлянину прямо в глаза.

- Что ты хочешь сказать? – наместник действительно не понял.

- На днях в Иерусалиме снова была попытка возмущения, ведь так? Значит, ты, игемон, должен найти виновника и сурово покарать его для острастки. А кто же лучше годится для такой роли, чем зелот – бунтовщик и убийца.

- Я понял тебя. Хорошо же ты думаешь о римской власти!

- Тому есть причины, - сдержано ответил арестант.

- Хм! – задумчиво усмехнулся наместник. – И я все-таки хочу знать, признаешь ли ты обвинения.

- В какой-то мере, игемон. Все зависит от времени.

- Что ты имеешь в виду? – удивился римлянин столь странной формулировке и грамматическому термину, запросто употребленному оборванцем.

- Время, в котором предъявлены обвинения, прошлое или настоящее?

- А какая разница? – Пилат все больше изумлялся и раздражался, полагая, что это неуместный розыгрыш.

- От этого зависит мой ответ, игемон. Если время настоящее, то я решительно отвергаю все обвинения, а если прошлое - мне не остается ничего другого, как согласиться со всем, что написано в этой замечательной кляузе, - Иуда презрительно кивнул на стол секретаря, заваленный папирусами.

- Что за глупая шутка! Ты решил поиграть со мной, иудей? – уже грозно спросил наместник.

Но арестант не обратил никакого внимания на его гнев.

- Вовсе нет, - по-прежнему спокойно ответил он. – Я давно не был так серьезен, как сейчас.

- Тогда объясни, что значат твои ребусы!

- Это же так просто, игемон: в прошлом я действительно был зелотом и участвовал во всех их делах, но в настоящий момент я давно не принадлежу к братству и не имею ничего общего с их деятельностью.

- Ты лжешь! Из вашего «братства» так просто не уходят. Мне известно, что в него вступают однажды и на всю жизнь.

- В жизни чего только не бывает, игемон, - серьезно и чуть печально ответил Иуда. – Но разве тебе не достаточно моего признания?

Римлянин вонзил в него острый взгляд.

- Ты прав, вполне достаточно. Но почему ты признался? Знаешь же, что это – смертный приговор.

- Знаю, - спокойно кивнул Иуда. - А что было делать – изворачиваться, лгать? Начни я все отрицать, ты поверил бы мне?

Пилат был изумлен.

- Действительно, скорее всего, не поверил бы. Но все-таки я не понимаю твоего спокойствия. Я умею ценить мужество, однако такое впечатление, что ты нарочно ищешь смерти.

- Нет, игемон, смерти я не ищу! – живо возразил арестант. - Зачем? Она сама тебя найдет, когда будет угодно Богу. – Он усмехнулся печально и насмешливо. - Просто меня в какой-то мере утешает мысль, что твое раздражение выплеснется на меня, а не на толпу остолопов, которые завтра могут попасть под горячую руку легионеров, если сегодня ты не усмиришь город казнью бунтовщика. По вашим законам я заслужил смерть. И если уж попался – делай свое дело.

Наместник смотрел на арестанта с все большим удивлением: он не ожидал таких мыслей и слов от еврея, но ясно видел, что сказано было совершено искренне.

- Твое благородство и готовность к самопожертвованию выглядят красиво, но слишком необычно, иудей. Кстати, почему ты не сопротивлялся при аресте?

- Не хотел еще больше раздражать вас. Мне отлично известно, что вы обычно устраиваете, если убивают ваших солдат. Спастись самому и стать причиной гибели других – я так не умею.

- Ого! Ты что же, считаешь, что мог бы справиться с шестью легионерами?

- Не считаю, а знаю, игемон. Приходилось, - ответ прозвучал холодно и жестко, словно вызов.

Наместник задумался. Он понимал, что больше беседовать не о чем: обвиняемый признался, значит, ему осталось только вынести приговор. Но Пилату почему-то совсем не хотелось делать этого. Вопреки всем доводам рассудка и чувству долга, этот странный арестант вызывал у него симпатию. Римлянин желал как можно дольше протянуть их беседу, он интуитивно чувствовал, что разговор может оказаться очень интересным.

Наместник молча глядел на Иуду: темно-зеленые глаза были по-прежнему непроницаемы, по губам все еще скользила грустно-ироническая усмешка. Однако всмотревшись, римлянин увидел в этом странном лице нечто иное: не только необычную красоту, существующую вопреки неправильности резких черт, четко очерченным тонким губам, шраму, протянувшемуся от виска по правой щеке, но и какую-то нездешнюю задумчивость, затаенную печаль.

Пилат понял, что стоит ему сейчас произнести то, чего все ждут, ни одна черточка на нем не дрогнет, только глубокие удивительного цвета глаза улыбнутся насмешливо-укоризненной прощальной улыбкой, и этот странный человек навсегда исчезнет из его жизни, уйдет, чтобы со спокойным достоинством принять позорную мучительную смерть. Сам себе удивляясь, римлянин почувствовал, что готов отчаянно оттягивать эту минуту.

Пауза несколько затянулась. Наместник раздумывал, расслабившись в кресле, Иуда бесстрастно ждал.

- Развяжите его, - приказал Пилат.

Один из легионеров живо бросился исполнять приказ.

- За это спасибо, игемон. Руки действительно совсем затекли, - радостно произнес Иуда, разминая распухшие кисти.

Наместник продолжал изучающее разглядывать собеседника. И вдруг римлянину пришло в голову, что поставленная речь, манера говорить и держаться никак не сочетаются у этого иудея ни с внешним видом, ни с ремеслом, ни с разбойничьим прошлым. «Как же я сразу не обратил внимание на это!» - мысленно обругал себя Пилат, хватаясь за эту ниточку, чтобы продолжить беседу.

- Я не спросил, кто ты родом.

Иуда нахмурился и жестко ответил:

- Я иудей по крови, по рождению принадлежу к довольно знатной семье. Но об этом не интересно говорить, игемон.

Пилат удивленно взглянул на него.

- Хорошо. Не хочешь – не будем. Но разве родным не важна твоя судьба?

- Не знаю. Давно их не спрашивал.

- Вот в чем дело, - сообразил римлянин. – Что ж, продолжим. Как долго ты принадлежал к обществу зелотов?

- Не мало. И как ты попал туда? Когда?

- Пришел сам. Мне было девятнадцать.

- Сам? Тогда почему ты отрекаешься от них?

- Я просто говорю то, что есть. Четыре года назад ушел из братства и порвал с ним все связи.

- И тебя так просто отпустили ваши руководители? Каким образом?

- Вообще-то я их не спрашивал, игемон.

- Хм! Впервые слышу такое, - наместник больше не скрывал своего интереса. – Но почему ты ушел оттуда?

По лицу Иуды пробежала тень.

- Ушел потому что захотел, - резко ответил он, но, перехватив недоуменный взгляд Пилата, продолжил более мягко, - об этом долго и сложно рассказывать, игемон. Это не стоит твоего времени.

- О своем времени я позабочусь сам. Хотя… спасибо за напоминание, - разочарованно ответил наместник, видя, что арестант не хочет удовлетворить его любопытство. – Я так понял, что защищаться и оспаривать свою вину ты не собираешься.

- Да, игемон, не собираюсь, - холодно ответил Иуда.

Пилату стало тоскливо. Разговаривать больше было не о чем, оставалось вынести приговор.

Но римлянин не собирался делать этого, он искал какую-нибудь зацепку.

Жестом подозвав секретаря, он стал взял у него ворох свитков и стал быстро проглядывать. Вскоре цепкий взгляд наместника выхватил из текста фразу «очень опасен». Около стоял знак вопроса и имя центуриона Руфуса – старого солдата, которого Пилат знал еще по германским походам.

- Афрания ко мне, - негромко приказал наместник, прекрасно зная, что приказ будет услышан и исполнен немедленно.

Вскоре начальник тайной службы бесшумно возник возле кресла всадника.

- Я к твоим услугам, игемон.

- Афраний, объясни, что это значит? – Пилат указал в папирус. – При чем здесь Руфус?

- Игемон, думаю, об этом лучше спросить у него самого. Дело в том, что когда этого человека привели и бросили в темницу, я заметил, что центурион крайне удивлен этим обстоятельством. Естественно, меня это заинтересовало. А уж его рассказ по-настоящему удивил, даже меня.

- Ясно, - живо отреагировал Пилат. – Послать немедленно за центурионом Руфусом.

Наместник обернулся к арестанту. Иуда стоял, скрестив рук на груди, и невозмутимо ждал, словно происходящее его не касалось.

- Я полагаю, ты не торопишься, Иуда, - насмешливо заметил наместник. – Небольшая задержка не очень тебя расстроила?

- Не тороплюсь, игемон, - усмехнулся иудей. – На собственные похороны все рано не опоздаешь. И знаешь, самому интересно, что же такого может обо мне рассказать римский центурион.

- Подожди, - снова изумился Пилат, - ты что же знаешь латынь?

- Да, разумеется, - пожал плечами Иуда. – Почему это тебя удивляет, игемон?

- Потому что до сего дня мне не приходилось встречать таких зелотов - кузнецов и бродяг, говорящих на трех языках. В том, что ты знаешь греческий, я даже не сомневаюсь.

Арестант улыбнулся.

- Ну я же говорил: в жизни чего только не бывает.

Центурион вошел стремительно, поклонился.

- Что тебе угодно, игемон?

- Руфус, ты знаешь этого человека, - Пилат точным жестом указал на Иуду. – Что ты можешь рассказать о нем.

Центурион оглянулся на Иуду.

- Не совсем так, игемон, - почтительно ответил он. – Мне неизвестно даже имя этого иудея. Но однажды на наших глазах он усмирил толпу, которую двое бунтовщиков, подстрекали к возмущению, и спас человека, которого собирались забить камнями.

- Что? – наместник даже привстал от изумления. – Ты не ошибся, центурион?

- Нет, игемон. Я прекрасно запомнил его и узнал сразу же.

Наместник обернулся к арестанту.

- Что скажешь, Иуда, центурион действительно не ошибся? – Пилат перешел на родную речь, чтобы Руфус тоже смог включиться в их разговор.

- Действительно, - без всякого труда заговорил арестант на том же языке. - Все было так, как он сказал. Однако я не думал, что он запомнит меня. Два года прошло.

- Расскажи, как все произошло, Руфус, как можно подробней, - потребовал Пилат, с удивлением отметив про себя чистоту и правильность речи еврея.

- Это случилось после пасхальных праздников. Нам сообщили, что на площади у Храма возникли волнения, много возбужденных людей, может произойти какой-нибудь инцидент. Мы поспешили туда, и увидели что обезумевшая толпа, возглавляемая двумя бродягами совершенно разбойничьего вида, собирается побить камнями какого-то человека, по облику степенного и богатого. Они кричали всякую чушь, половина из них, кажется, была еще во хмелю после празднества. Мы пытались остановить их, но не могли, их было больше сотни, они не пропускали нас, даже смели угрожать, а у нас был приказ не применять силы и оружия, и мы не могли действовать решительно, хотя тот человек умолял нас о помощи.

- А кто он был, вы так и не узнали?

- Узнали, игемон. Зажиточный иерусалимский торговец, уважаемый в городе человек, очень состоятельный.

- Иудей? Тогда за что его хотели убить?

- Не знаю, игемон. Разве поймешь этот народ! Они кричали что-то об оскорблении закона, дружбе с Римом…

Иуда негромко кашлянул, наместник вопросительно повернулся к нему.

- Леви бен Захария – зять священника Иосава - один из крупнейших торговцев благовониями, - пояснил иудей. – Он ведет дела на широкую ногу, торгует с аравийцами и финикийцами, и с вашими купцами не боится сотрудничать, даже, по-моему, имеет небольшую лавку в Риме. Для зелотов это вполне достаточный повод к убийству.

- Откуда ты его знаешь?

- Я рос в Иерусалиме и не в бедном квартале.

- Понятно. Продолжай, центурион.

- Уже полетели первые камни, когда появился этот человек. Он пробился сквозь толпу и заслонил торговца собой. Он был вооружен ножом, но совсем не угрожал, наоборот, стал успокаивать этих безумцев. Я не слишком знаю арамейский, игемон, но, насколько я понял, он говорил очень умные и правильные вещи.

- О том, как глупо идти на поводу у разбойников, а потом расхлебывать их дела, что это убийство бессмысленно и ничего, кроме бед им не принесет, что гнев Рима беспощаден. К нашему удивлению, речь возымела действие, люди остановились, некоторые выбросили приготовленные камни. Тогда на него накинулись предводители, они обменялись несколькими яростными фразами, а потом произошла схватка. Ты знаешь, игемон, что я видел много битв, но, клянусь Юпитером, был искренне восхищен. По виду эти двое были крепкими и сильными мужчинами и тоже были вооружены, однако очень скоро один уже корчился на земле с раной в плече, а второй бежал, спасаясь от быстрого как молния клинка этого иудея. Увидев такое, толпа совсем оробела, мы, наконец, смогли вмешаться и разогнали их. Торговец не сильно пострадал, я приказал проводить его домой. А этот человек просто исчез, так быстро, что я даже не заметил.

- Это все, что ты можешь сказать о нем, Руфус?

- Все, игемон.

- Хорошо. Секретарь, ты все записал?

- Конечно, игемон.

- Прекрасно. Теперь оставьте нас вдвоем с арестованным. Здесь дело серьезней и сложней, чем я полагал.

Приказ был выполнен моментально. Терраса засияла обманчивой пустотой, хотя оба знали, что все остальные рядом и готовы появиться в любую минуту.

Оставшись наедине с арестантом, Пилат поднялся, несколько раз прошелся между колоннами, бросая на иудея короткие взгляды. Тот спокойно ждал. Наконец римлянин резко остановился прямо перед ним.

- Признаться, я услышал уже много необычного за время допроса, но эта история с торговцем была самой неожиданной. Ты поистине удивительный человек, Иуда из Иерусалима.

- Не буду спорить, игемон. Со стороны виднее.

- Скажи, зачем ты сделал это?

Иуда печально улыбнулся.

- Центурион действительно далеко не все понял из моих слов, игемон, - с грустной насмешливостью ответил он. – Я говорил тогда, что только Господь может судить и карать, что убийство, даже из благих побуждений – тягчайший из грехов… Впрочем, центурион не виноват, вам всем этого не понять.

- Римлянам. Вам такие мысли и в голову не придут.

- Да как ты смеешь!..

- Разве я не прав, игемон? – Иуда нахально прервал гневное восклицание наместника. - Для вас отнять чужую жизнь – самое обычное дело, особенно во благо великого Рима. Даже ваши законы не столько регулируют жизнь, сколько помогают праведно убивать. Хотя для вас и законы не обязательны.

- О гладиаторских боях. Я видел их однажды – жуткое зрелище.

- Почему? – искренне удивился римлянин. - На мой взгляд, отличная забава.

- Забава?! Неужели, игемон, ты находишь забавным, что люди убивают друг друга только ради удовольствия толпы, из-за вашей прихоти?

- А что тут такого? Они профессионалы и сражаются на равных.

- Но ведь они даже не враги, часто наоборот друзья. А на арене вынуждены убивать друг друга. Зачем?

- Римляне – народ воинов. Нам нравится зрелище битв.

- И потому вы решили, что можете делать людей своими игрушками, превращать их страдания и смерть в спектакль для собственного удовольствия?

- Что?! – наместник смотрел на иудея с неподдельным изумлением.

Тот опустил голову, горькая усмешка скользнула по его губам.

- Я говорил, ты не поймешь, игемон.

- Замолчи! Ты забываешься! Рим – властелин мира, и мы решаем, что правильно, а что нет.

- О! я это помню! Как можно об этом забыть, когда каждый день видишь проявления вашей власти!

Усмешка Иуды превратилась в ироническую недобрую улыбку. В глазах заплясали огоньки.

- А тебе это не нравится, иудей? - ядовито спросил Пилат.

- Что? Ты смеешься, игемон? Что нам может нравиться – мы вас сюда не звали!

- Как это! Царь Ирод заключил с Римом союз.

- Он забыл спросить свой народ, хотим ли мы этого. Вернее, Ирод просто точно знал ответ.

- Молчать! – снова бешено крикнул наместник.

Он опять принялся мерить шагами террасу, Иуда внимательно наблюдал за ним. Наконец римлянин порывисто опустился в кресло и жестом велел арестанту подойти ближе. Тот сделал несколько шагов. Некоторое время они обменивались взглядами.

- Скажи, Иуда, за что вы так ненавидите Рим? Что мы сделали вам? Разве посягаем на ваши обычаи, запрещаем религию? Наоборот, мы относимся к вам куда лояльнее, чем ко многим иным народам. Так чего вы добиваетесь? Как вас понять, когда вы сами не знаете, чего хотите? Все ваши бунты происходят либо вообще без повода, либо из-за такой ерунды, которую в другой стране даже не заметят. Разве мы жестоки с вами? Разрушаем ваши города? Угоняем людей в рабство? Мы стараемся ради вашей пользы, но вы и этого не хотите принять из-за собственного глупого упрямства!

- Ты о водопроводе, игемон? Тогда это не упрямство. Ты посягнул на храмовую казну, и затронул нашу религию. Нельзя отбирать у Бога.

- Чушь! Вам просто нужен очередной предлог для неповиновения! Что это за Бог, если не позволяет воспользоваться казной во благо своего народа? Тогда это просто скряга!

Лицо Иуды потемнело, глаза метнули огонь.

- Я твой пленник, игемон, и не могу ответить, но разве достойно тебя оскорблять человека в таком положении?

- Чем же я так тебя обидел? – усмехнулся наместник.

- Ты оскорбил мою веру, игемон.

Пилат внимательно смотрел на собеседника: иудей действительно был оскорблен, это читалось в жесткой складке губ, в злых огоньках, вспыхнувших в глазах. Но кроме гнева во взгляде было удивление и укор. Недоуменно покачав головой, римлянин едва слышно вздохнул.

- Ладно. Забудем - я не хотел этого, иудей. Значит, ты полагаешь, что водопровод вам не нужен? Лучше Иерусалим иссохнет от жажды, вы зарастете грязью, а казна сгниет в этом вашем храме.

- Я полагаю, игемон, что это не ваше дело.

- Что?! – Пилат даже привстал.

Но Иуда остался совершенно спокойным. Не сводя с наместника упрямых глаз, он продолжил.

- Ваши мыслители могут создавать сколько угодно сочинений о роли Рима в судьбах мира, но ни один народ не нуждается в заботе, навязанной силой. Мы не звали вас, не просили ни о чем. Мы вас вообще не трогали. Вы пришли сами, захватили нашу землю, установили свои порядки, распоряжаетесь нашими судьбами и хотите, чтобы мы относились к вам по-дружески?

- Мы хотим, чтобы вы были покорны. Какого, однако, вы мнения о себе! С чего бы? Вы – маленький слабый народ, который почти всегда был под чьей-нибудь властью. Откуда же в вас столько гордыни и непокорности? Я еще понял бы, если бы греки или персы так вели себя, а вы! Да вы благодарить нас должны, что мы этот захудалый край хоть немного привели в порядок!

Глаза Иуды снова вспыхнули гневом, он стиснул кулаки, но ответил по-прежнему спокойно:

- Вот как! А почему вы уверены, что в праве распоряжаться судьбой целых стран и народов? Кто дал вам право устанавливать свои порядки на чужих землях?.. Я знаю, что ты хочешь ответить. А наши пророки говорили нам, что евреи – избранный народ, и что когда-нибудь весь мир попадет под власть Израиля. Уверен, что и у других племен есть подобные предсказания. Так кто же прав? Ты не думал, игемон, что каждый народ имеет право и способен сам жить так, как ему нравится?

- Твои слова – открытый бунт, иудей. Ты забыл, что Рим – властелин мира, и устанавливает в нем свои законы.

- Я это помню. Но неужели вам нравится быть ненавидимыми всеми? С Римом не сражаются только потому, что это бессмысленно, так же, как в свое время бесполезно было противостоять Александру. Но так будет не всегда, даже Атлас не сможет держать свою ношу вечно. Придет время, когда Рим ослабеет, и тогда с каким наслаждением вас растопчут ныне подвластные народы!

Арестант говорил не громко, но Пилат невольно огляделся, чтобы убедиться, что этих слов никто не слышит.

- Замолчи, безумец! – яростно приказал он. – Ты сам не знаешь, что говоришь. - Риму и кесарю - его властителю, суждено править миром, и так будет вечно!

- Ты обязан говорить так, игемон, но разве ты так думаешь? – с иронией спросил Иуда.

- Не сметь! Это не твое дело, - отрезал наместник. Он снова прошелся по террасе и круто остановился прямо перед иудеем. – Все-таки, почему ты спас того торговца?

- А что хорошего принесла бы его гибель? Была бы еще одна попытка бунта, новые бессмысленные жертвы и много горя для нашей бедной земли. Кому это надо?

- И потому ты рисковал жизнью ради постороннего человека?

- Во-первых, не так уж я рисковал. Двое противников – это для меня не много, игемон. Кроме того, ставка была слишком большой – стоило сыграть.

- Странно, я привык к тому, что твои соплеменники не бояться умереть, лишь бы не покориться нам, а ты играешь своей жизнью ради того, чтобы остановить бунтовщиков.

- Конечно! И сделал бы это снова.

- Но почему?

- Потому что любое восстание против вас сейчас обречено и бессмысленно. Оно не приведет ни к чему, кроме окончательной гибели Израиля. Моим соплеменникам трудно принять эту истину. Они скорее готовы верить в несбыточное, чем признать, что мы оказались побежденными, и нужно научиться жить с этим и поладить сначала между собой.

Наместник замер в недоумении. Он не верил, что слышит эти слова из уст иудея. Римлянин пытался уловить хотя бы нотку фальши, полагая, что арестант просто разыгрывает комедию. Но тон Иуды был серьезен, в нем звучала глубокая грусть, и его глаза были согласны с губами. Это не было игрой, Пилат ясно видел, что арестант абсолютно искренен сейчас. Он отступил назад, вернулся в кресло. Повисло молчание.

- Значит, ты считаешь любую борьбу против Рима бессмысленной? – спросил он после долгой паузы.

- Да, игемон.

- Тогда как же ты оказался у зелотов?

- Я тогда думал иначе. Я был молод, горяч, умел безоглядно верить, они смогли увлечь меня.

- Прошло время, а оно – лучший учитель.

- И чему же ты научился?

- Многому, игемон. В частности, не вести пустых разговоров.

Пилат усмехнулся – он понял, что иудею хочется поскорее закончить разговор, итог которого он сам для себя давно определил. Но наместник думал иначе.

- Ты забыл, что это допрос, на котором я решаю твою судьбу.

- Действительно, забыл, - улыбнулся арестант. - Но я не знал, что допросы ныне ведутся по методу философских диспутов в Академии.

Пилат невольно улыбнулся, оценив его иронию.

- Ясно. Тогда продолжим. Что ты делал после ухода из братства?

- Ходил по свету, смотрел, как живут люди.

- Чем же ты жил? Как зарабатывал на хлеб?

- Как придется, игемон. Я многое умею.

- Не сомневаюсь. Откуда ты знаешь латынь?

- Я получил образование в александрийской школе. Родители отправили меня туда в двенадцать лет.

- Ого! И долго ли ты учился?

- Шесть лет.

- Шесть лет! А возвратившись, ушел к зелотам? – удивленно переспросил Пилат. - Не понимаю. С твоим умом, происхождением и такими познаниями ты мог сделать почти любую карьеру.

- Мог, - без всякого выражения ответил Иуда.

- Эта мысль никогда не увлекала тебя? – римлянин откровенно изучал его глазами, словно некую диковину.

- Кто знает, игемон, - родился таким.

- Но тогда что вообще тебе надо от жизни?

Иудей изумленно посмотрел на наместника.

- А ты сам знаешь ответ на этот вопрос, игемон? Только не говори, что цель твоей жизни – величие и процветание Рима, не поверю.

- Ну ты и наглец! – без всякого гнева усмехнулся наместник. – Но ты прав, мало кто знает этот ответ.

- Тогда зачем спрашивать?

- Чтобы понять тебя, Иуда. Разговаривать с тобой не просто, но, клянусь богами, у меня давно не было такого собеседника.

- Но это же допрос, а я – арестант, обвиняемый в преступлениях против Рима. Меня привели сюда, чтобы ты вынес мне приговор, а не разгадывал мои тайны.

- Не тебе напоминать о моих обязанностях!

- О! Прости, игемон. Жду твоих приказаний! – Иуда иронически поклонился.

Это насмешливое смирение разозлило римлянина.

- Прекрати! Ты снова забываешься! Кстати, а кто были те двое бунтовщиков, от которых ты спас торговца?

- Этого не стоило спрашивать у меня, игемон. Неужели ты думал, что я отвечу? – неожиданно холодно и жестко отреагировал иудей.

- Почему нет? Я полагаю, это были зелоты. А ты больше не с ними.

- Это не значит, что я стану доносить на них.

- Благородно! Но глупо. Думаю, что они не были бы столь щепетильны. Ведь наверняка они считают тебя предателем.

- Вот это уже мое дело, игемон.

- Хорошо, оставим это, - отмахнулся наместник. - Скажи, что бы ты делал дальше, если бы не попался?

- Бог знает. Я давно не загадываю, что будет завтра.

- И как ты живешь?

- Разнообразно, игемон. Главное, чтобы вечером мне не было стыдно за прожитый день.

Пилат в который раз в изумлении воззрился на иудея. Его формулировки не переставали удивлять римлянина. Но арестант опять говорил совершенно искренне, в этом не было сомнений.

- Ну, хорошо. А почему ты не вернешься домой? Ты мог бы это сделать, когда ушел от зелотов.

- Нет, не мог. Мне нечего там делать.

- Однако твои родные живы?

- Да. По крайней мере, год назад у них все было хорошо. Что случилось с тех пор – не знаю.

- Значит, ты не хочешь, чтобы им стала известна твоя судьба?

Иудей быстро взглянул на наместника. Его лицо снова стало бесстрастной маской.

- Нет, игемон. Единственное, о чем я прошу, если, конечно, могу просить о чем-то, - не трогайте мою семью. Они не имеют никакого отношения к моим делам.

Пилат не ответил. Он неподвижно сидел и смотрел на арестанта. Римлянин уже знал, что сделает сейчас, и даже слегка испугался этого. Но сомнений больше не было: кем бы ни был этот человек, он не бунтовщик и не разбойник, даже если в юности сделал ошибку и примкнул к тем, кого теперь явно презирает. Значит, нет оснований обрекать его на смерть. А донос, что делать с ним?

Римлянин хлопнул в ладоши, появился раб-нубиец.

- Позови ко мне Афрания, - приказал ему римлянин.

Нубиец убежал. Наступила тишина. Пилат делал вид, что не смотрит на арестованного, однако краем глаза продолжал наблюдать за ним. Проводив глазами раба, Иуда вопросительно взглянул на римлянина и, не получив ответа, засмеялся.

- Чему ты смеешься, иудей?

- Да так, собственным мыслям, игемон.

- Что же в них такого веселого?

- Я просто подумал, что, видя ежедневно таких, как этот нубиец, вы действительно могли решить, что призваны управлять миром.

- Я не понимаю.

- Разве можно так явно трепетать перед господином! Не думаю, чтобы ты был особенно жесток, игемон. А ведь он боится тебя как огня!

- Он мой раб, и правильно боится – от моего слова зависит его жизнь и судьба.

- Нет, игемон, просто он – раб по своей сути, и подчиняться, быть униженным для него так же естественно, как дышать. Вы, римляне, высокомерны и горды, потому для вас его покорность и трепет ближе и понятнее, чем упорство и неповиновение моего народа.

- Ты хочешь сказать, что вы никогда не были чьими-то рабами?

- Нет. Я хочу сказать, что господа есть только там, где люди считают рабство естественным. А человек, свободный душой, никогда не будет рабом.

- Вот как! Право, интересная мысль, иудей. Но как ты объяснишь…

Наместника прервал звук шагов. На террасу стремительно вошел Афраний.

- Чем еще я могу быть тебе полезен, игемон? - почтительно спросил он.

- Дело этого человека оказалось сложней и необычней, чем мы полагали, Афраний. Скажи, осведомитель, написавший донос, может засвидетельствовать под клятвой, что этот иудей – бунтовщик и убийца? Он сам был свидетелем этих преступлений?

- Нет, игемон. Информация пришла через третьи руки со слов какого-то доносчика.

- Ясно. Значит, прямых свидетельств его вины у нас нет, - наместник изобразил серьезные размышления о благе провинции, - а с другой стороны есть показания центуриона Руфуса, что этот человек однажды оказал содействие римской власти и помог предотвратить бунт и убийство лояльного нам подданного. В таком случае, я принял решение, Афраний. Не стоит давать этим безумцам лишний повод для волнений.

- Игемон поступит так, как считает правильным, - ответил начальник тайной службы, понимающе глядя на наместника.

- Конечно, - пожал плечами Пилат. - Секретаря и конвой сюда! – позвал он.

На бесстрастном лице Иуды появилась насмешливая улыбка, он послал наместнику взгляд, говоривший: «Наконец-то, игемон! Давно пора!».

Появились секретарь и конвоиры. Первый, повинуясь жесту Пилата, занял свое место, легионеры остались стоять у входа на террасу.

Наместник выдержал паузу и начал диктовать, чеканя каждое слово:

- Я, всадник Понтий Пилат, наместник Иудеи, разобрав дело арестованного Иуды, уроженца Иерусалима, обвинявшегося в бунте против Рима, постановляю освободить обвиняемого из-под стражи здесь и немедленно, так как эти обвинения не могут быть ничем доказаны. Донос же, послуживший поводом к аресту, к делу быть приобщен не может, потому что его автор не способен клятвенно подтвердить или доказать свое сообщение. Приговор окончательный и пересмотру не подлежит.

Повисла тишина. Секретарь усердно записывал, только его глаза округлились от услышанного. Афраний, тонко улыбаясь, согласно кивал головой. Иуда непонимающе смотрел на наместника. Пилат почувствовал его взгляд и обернулся.

- Ты понял, иудей? Ты свободен, – в тоне римлянина было больше, чем в словах.

- Я понял, игемон, - тихо ответил Иуда. – Но все же почему?

- Потому что я тоже живу так, как велит мне разум и совесть, - еще тише ответил ему наместник по-гречески.

Иуда снова улыбнулся, теперь улыбка была печальной.

- Я понял тебя, - также на греческом повторил он. – Но я не хочу быть у тебя в долгу, римлянин.

- Ты не будешь, иудей. Я сделал это ради себя.

- Но я действительно виновен, игемон, ты знаешь. Еще не поздно передумать. Поймать меня снова будет сложно.

- Я уверен, что не придется. А твоя вина... ты сам с ней разберешься. К тому же здесь каждый пятый виновен так же. Главное, что ее повторения не будет. Иди. Да поможет тебе твой бог.

В глазах Иуды, устремленных на римлянина, читалось теперь неподдельное уважение.

- Пусть и тебе Всевышний поможет, игемон, - ответил он после некоторой паузы. – Прощай. Это была добрая встреча.

- Прощай. Пропустить его, - приказал Пилат легионерам.

Те послушно расступились. Иуда с достоинством поклонился наместнику и стремительно вышел. Некоторое время римлянин задумчиво смотрел ему вслед, потом жестом отпустил секретаря и конвой и повернулся к начальнику тайной службы.

- Идем в покои, Афраний. Нам нужно обсудить кое-что.

Магдалина припала к земле возле огромного сикомора, с ужасом ожидая удара первого камня. Иуда растолкал толпу, одним прыжком оказался перед ней и загородил собой перепуганную женщину.

- Не троньте ее, - сказано было негромко, но тон и взгляд иудея были таковы, что люди невольно остановились.

Магдалина в надежде припала к его ногам. Бар-Абба выступил вперед.

- Иуда! – с ядовитой радостью произнес он. – Предатель, отступник, трус Иуда! Ты все бегаешь от нас! Но вот мы, наконец, встретились!

- Твоя речь глупа и пуста как всегда, Бар-Абба, - спокойно ответил иудей. – Я и не думал бегать от вас, если бы братство захотело, меня давно нашли бы – это не сложно. А с тобой встречи я действительно не искал - вот уж пустая трата времени!

Тон Иуды был желчно-насмешлив, и разбойник задохнулся от злобы.

- Как бы там ни было, уйди и не мешай мне! С тобой я разберусь позже! Всему свой черед! – проревел он.

- И чему же черед сейчас? – полные ярости тон и жесты верзилы не оставляли сомнений в его намерениях, но Иуда не шелохнулся и не сменил интонации.

- Убить эту девку! Эту проклятую блудницу! Она осквернила субботу! Она предавалась блуду в святой день! – разбойник устремился к Магдалине.

- Вот что! – иудей предостерегающе поднял руку. – Бар-Абба, если ты тронешь ее хоть пальцем, это будет последнее, что ты сделаешь в своей никчемной жизни!

Разбойник остановился в нерешительности. Иуда еще не прикасался к ножу, но Бар-Абба слишком хорошо знал эти непроницаемые изумрудные глаза, чтобы понять, что он не шутит. Идумей вспомнил, как в былые времена в братстве они с Иудой соревновались во владении оружием, и гибкий, ловкий, быстрый, иудей всегда выходил победителем. Рыжеволосый словно снова ощутил холод клинка у своей груди и услышал насмешливый голос Зеленоглазого: «Снова ты проиграл, Бар-Абба!».

- Я не один, Иуда! – прорычал он, наконец.

- Я заметил! – насмешливо ответил тот. – Будь ты один, разве осмелился бы?

Верзила в ярости заскрежетал зубами. После этих слов невозможно было приказать своим людям броситься на иудея, а одиночной схватки со старым знакомым ему совсем не хотелось. Но вдруг ему в голову пришла новая мысль. Он повернулся к толпе, в молчании наблюдавшей эту сцену, и зазывно закричал:

- Что смотрите? Бейте этого нечестивца! Он предатель! Он якшается с римлянами! Он хочет спасти блудницу от вашего праведного гнева! Смерть ему!

Толпа хлынула вперед, но вдруг остановилась, потому что в ее шум неожиданно ворвался смех. Иуда по-прежнему стоял, заслоняя сжавшуюся у его ног женщину, и издевательски смеялся.

- Как всегда! Как всегда, мой храбрый Бар-Абба! Все не своими руками! Напакостишь, разозлишь римлян и исчезаешь, а обманутые тобой глупцы попадают под горячую руку солдат! Молодец, нечего сказать!

- Здесь нет римлян! – в ярости ответил разбойник.

- Верно! Но есть я, и владеть ножом я еще не разучился!.. Ну! – Иуда резко повернулся к толпе. – Смелее! – люди невольно отпрянули от молний, сверкнувших в его глазах. – Вы, верно, все праведники, что так торопитесь на встречу с Господом? Уверены, что Он вас примет ласково? Что ж, подходите!.. А когда Бог спросит вас, за что приняли смерть, не забудьте сказать, что погибли, собираясь нарушить одну из Его заповедей, ради благочестивейшего дела. Ну! Кто самый безгрешный? Вперед!

Толпа замерла. Иудей так и не вынул свой нож, и поза его была совсем не угрожающей. Однако слова произвели впечатление, люди остановились, начали выбрасывать приготовленные камни.

- Хорошо сказано, брат мой! – неожиданно издали раздался мягкий чарующий голос.

Все разом обернулись. Легкими неторопливыми шагами к ним приближался человек в длинной белой одежде с рассыпанными по плечам кудрями. Руки его были подняты в благословляющем жесте, лицо сияло радостной нежностью, а слова лились плавно, текуче, как воды Иордана. Толпа расступилась, очарованная этим видением, а незнакомец, заглянув в лицо, казалось, каждому из присутствующих, прошел сквозь нее и остановился рядом с Иудой и Магдалиной, по-прежнему жавшейся к его ногам.

- Хорошо сказано, брат! – повторил незнакомец, обращаясь к Иуде. – Хотя и жестоко!

Мария осмелилась, наконец, поднять голову, и теперь заворожено смотрела на подошедшего.

- Кто ты? – прорычал Бар-Абба, видя, что дело оборачивается не в его пользу.

- Человек божий, как и ты, брат мой! – мягко ответил незнакомец.

- Я тебе не брат! – с яростью крикнул разбойник. – Что тебе надо?

- Уберечь вас от греха и спасти эту женщину от вашего безумия.

- Какое тебе дело до нее? Она – блудница! Она трудилась в субботу! Она осквернила Закон!

- Она – дщерь Божья, и только Бог может судить ее.

- Мы осудили ее во имя Бога и Закона! Смерть ей! Уйди с дороги или тоже умрешь!

Бар-Абба угрожающе надвинулся на Магдалину и незнакомца. Но на его пути снова оказался Иуда. Перехватив и крепко зажав занесенную руку верзилы, он тихо, но уже угрожающе сказал:

- Бар-Абба! Я тебя предупредил! Уходи, если хочешь жить!

- Оставь его, брат. Он в плену своей ярости, но не сможет причинить мне вреда, - незнакомец подошел к иудею и положил руку ему на плечо, глядя в лицо своим ласковым, зовущим взглядом.

- Он – демон ярости и кровавого безумия! – резко ответил Иуда, не отпуская руки идумея. – Отойди! Твои ласковые речи здесь не помогут! Лучше уведи женщину от этой озверелой шайки!

Незнакомец послушался. Он наклонился к Магдалине, взял ее за руку и помог подняться.

- Пойдем, сестра! Тебе больше нечего бояться! – он обернулся к толпе, все еще стоявшей в замешательстве. – Идемте, братья и сестры, я хочу говорить с вами.

Ведя Марию за руку, он направился к холму, на котором было разбросано несколько больших камней. Люди словно завороженные следовали за ним.

Скоро возле сикомора остались только Иуда и Бар-Абба с тремя своими головорезами. Иудей разжал руки.

- Теперь мы один на один! Ты ведь так ждал этой встречи! – иронически сказал он верзиле.

Но Бар-Абба не ответил. Полными злобы глазами он провожал удалявшихся людей.

- Даже не думай! – проследив его взгляд, сказал Иуда. – Сначала тебе придется убить меня. Хочешь попробовать?

Рука разбойника то сжимала, то разжимала рукоять ножа, глаза сверкали яростью, но броситься на Зеленоглазого он не решался, почти наверняка зная, за кем останется победа. Он отступил на несколько шагов. Иуда снова ядовито засмеялся.

- Передай братству, что если я им нужен, пусть пришлют кого-нибудь храбрее тебя. А найти меня легко, я никогда не прячусь.

- Мы еще встретимся с тобой, отступник! – задыхаясь от злобы, сказал верзила.

- Может быть. Но попадаться мне на пути не советую. И не вздумай больше вредить этим людям. Я слов на ветер не бросаю, ты знаешь.

Иуда повернулся к разбойнику спиной и неторопливо направился к толпе, уже расположившейся на холме. Некоторое время Бар-Абба провожал его взглядом, потом повернулся и, сделав знак своим людям, пошел прочь.

Иудей меж тем приближался к собранию, и до него доносились обрывки фраз: «Любовь – дар Божий!..», «Любите друг друга!..», «Братство…», «Милосердие…».

Он горько усмехнулся: «До чего ж мы глупы, если о таких простых вещах нужно проповедовать!.. Впрочем, это, по крайней мере, что-то новое! Я такого еще не слышал». Иуда подошел совсем близко. Люди заполнили собой склоны и изножье холма, а на самой вершине это новый проповедник, весь пронизанный предзакатным солнцем, простирал руки к толпе и говорил:

- Я – зерно, посланное моим небесным Отцом, чтобы насытить страждущих, а всходы мои – любовь и милосердие. Все мы – дети одного Отца – Бога, все сестры и братья и должны любить ближнего, как себя.

- Хорошо это на словах, а если у тебя дома ни крошки и плачут голодные дети, как любить соседа, у которого дом ломится от богатства? – крикнул из толпы женский голос.

- По-братски. Возлюби своего соседа-богача, и он полюбит тебя, и разделит с тобой свое добро, ибо так заповедовал Господь. А если нет – Господь воздаст ему за это гневом своим. Бедные и униженные будут утешены Отцом нашим, а неправедные и беспечные получат по заслугам. Но услышавшие глас Божий познают милость Его.

- Красиво ты говоришь, проповедник, но словами не утолить людских скорбей.

- Не словами пришел я утолять их. Говорю вам, Бог ожидает всех в царствии своем, и каждому там воздаться по душе и делам его. Блаженны в нем будут обиженные, униженные, плачущие, троекратно воздастся им за скорби земные. Блаженны и нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное. Блаженны жаждущие правды, выстрадавшие ее блаженны воистину. Господь любит детей своих. Так возлюбите и вы Его, как отца и матерь.

- Когда же все это сбудется? Сколько еще ждать и мучаться Израилю?

- У Бога своя мера времени, Он – ему хозяин. Нам же надобно каждый миг быть готовыми предстать пред очами Его, ибо Он один знает сроки.

- Но мы-то люди! – отчаянно крикнула какая-то женщина с усталым обветренным лицом, одетая в ветхое платье. В руках у нее была корзина с остатками виноградных гроздьев, доставшихся ей с чужих виноградников. – Наш век короток и полон скорби! Справедливо ли это? Разве Бог не знает о наших страданиях? Почему он так медлит?

- То мне неведомо, сестра. Знаю лишь, что час Суда Господнего надо встретить с чистой душой. Молитесь, просите прощения за грехи свои, возлюбите Господа своего превыше всего на свете.

- И что будет?

- Тогда сможете вы смело и с чистым сердцем предстать перед Богом с Судный день и сказать ему: «Господи, верую, что Ты создатель и отец наш, люблю и почитаю Тебя, как отца и мать. Я грешен, но молю о прощении, ибо грехи мои были не от порочности и злобы, а по слабости духа, и раскаяние мое искренне и глубоко!»

- Что же будет? – повторили в толпе вопрос.

- Такому человеку дарует Господь милость свою, и познает он вечное блаженство в обители Его. Те же, кто не возлюбит Бога превыше всего, не покается, чье покаяние не будет искренним, познают гнев Божий и тяжкая десница Его падет на них.

- Креститель говорит то же самое, проповедник! Он велит готовиться…

- Иоанн суров. Он крестит гневом и огнем, я же – любовью. Ибо любовь – истинный Дар Божий, высшее благо земное и небесное. Возлюбите ближнего, как себя, и мир воцарится на Земле, возлюбите Бога превыше себя и всего земного, и познаете бесконечное блаженство в Царствии Его.

Иуда внимательно слушал. «Хорош! – думал он. – На все найдет ответ, и говорит так, как до него не говорили. Зерно истины в его речах, но как красиво он расцветил его!».

Проповедник действительно производил впечатление: тонкая хрупкая фигура, казавшаяся воздушной в ослепительно белом одеянии, изящные руки с длинными точеными пальцами, лицо с правильными тонкими чертами, обрамленное пушистыми темными кудрями. Во всем его облике была какая-то возвышенная притягательная красота. Но самыми удивительными были голос и глаза. Голос – нежный, негромкий, бархатистого тембра – звучал текуче и мягко, завораживая ненавязчивой мелодичностью. А глаза были подобны темной бездне, противящейся проникновению любого взора. И в то же время взгляд их был ласковым, полным доброты и чуть печальным. Он гипнотизировал и проникал в душу.

Проповедник умолк, и люди стали понемногу расходиться. Иуда смотрел на них с радостным удивлением: никто из них даже не вспомнил о Магдалине, которую еще пол часа назад они были готовы растерзать. На лицах было умиротворение, а в глазах светилась тихая радость и надежда.

«И это он сделал за такое короткое время! – восхищенно думал иудей. – Воистину, в нем великая сила. Надеюсь, он знает, что с ней делать».

Скоро оратор остался на вершине холма в обществе одной Магдалины, благоговейно склонившейся перед ним. Он устало опустился на валун и задумался. Иуда продолжал наблюдать за ними. Вдруг он услышал позади себя чьи-то шаги и обернулся. Со стороны селения к нему приближался молодой человек. Зеленоглазый вгляделся в сгущавшуюся мглу и узнал подходившего – это был Иаков, старший сын местного богача Зеведея. Иуда знал его довольно давно и питал к нему симпатию главным образом за то, что рыбак разительно отличался по характеру от своего скаредного, хитрого отца, у которого половина Вифсаиды была в долговой кабале.

- Мир тебе, - сказал Иаков, подойдя к иудею.

- И тебе мир. Ты ко мне по делу?

Иаков замялся и некоторое время молчал, собираясь с духом.

- Я пришел поблагодарить тебя, - сказал он, наконец.

- За что? – изумленно спросил Иуда.

- Ты спас нас от тяжкого греха, помешав убийству, тем более что Магдалина просила у отца защиты. Мне стыдно, что мы послушались этого разбойника. Но не суди строго – мы люди простые и часто делаем прежде, чем думаем…

- Это верно, к несчастью! Но меня не за что благодарить: не появись этот проповедник, неизвестно, чем бы все кончилось. Ты его слушал?

- Да. Он удивительно говорит! Но он опоздал бы со своей проповедью, если бы не ты. Ты пристыдил нас, напомнил о собственных грехах. И как ты остановил этого верзилу! Ты такой храбрый!

Иуда невольно улыбнулся такому простодушию.

- Спасибо на добром слове. Я рад, что у вас хватило разума меня услышать. Но благодарить меня не за что – я поступил так, как хотел и стал бы защищать ее даже против всего селения.

- Я знаю. Ты странный, Иуда. В наших краях нет таких, как ты.

- Не спрашивай. Я не сумею объяснить. Лучше пойдем к нам домой. Ты, верно, голоден и не имеешь приюта на ночь. У нашего очага всем хватит места, а у матери всегда есть лишний кусок для гостя.

- Спасибо за приглашение. От ужина не откажусь – я действительно голоден, но ночевать не останусь. Я знаю, твой отец не любит незваных гостей, да еще таких подозрительных оборванцев, как я. Не будем смущать почтенного Зеведея. Но все равно спасибо.

- Ты напрасно так говоришь. Родители – гостеприимные люди. Отец поворчит и успокоится. Как же можно оставить человека без приюта на ночь! Пойдем. Моя семья ждет тебя.

Из дома Иакова Иуда вышел, когда совсем стемнело. Не смотря на все уговоры, он не остался на ночлег, потому что общество Зеведея ему было неприятно, а сдерживать себя сегодня ему не хотелось.

Сума иудея значительно потяжелела – щедрая не в пример своему супругу Шеломит снабдила его снедью не меньше, чем на два дня пути. Иаков был искренне огорчен его уходом и на прощанье, все еще смущаясь, подарил свою новую рубаху. Иуда принял – ему не хотелось обижать этого в сущности славного парня, да и нынешняя его одежда совсем износилась.

Он шел прочь от Вифсаиды, любуясь игрой лунного света на темной глади озера, когда лунный луч вдруг выхватил из темноты вершину того холма, на котором проповедник держал речь. Иуда с удивлением увидел, что тот все еще сидит на прежнем месте, теперь уже в полном одиночестве. Сердце иудея дрогнуло: холодало, тонкая фигура на холме казалась хрупкой, почти нереальной. Он свернул с дороги и начал подниматься. Проповедник сидел глубоко задумавшись и не услышал его шагов.

- Ты говорил людям о любви и милосердии, и все они ушли умиротворенные твоими речами, но никто не догадался предложить тебе ужин и кров на ночь? – с грустной иронией сказал Иуда, подойдя к нему со спины.

Сидящий обернулся.

- Ты! – удивленно воскликнул он. – Значит, ты слушал меня? Но я не видел тебя в толпе! – волшебство рассеялось, и теперь его голос был обыкновенным приятным голосом молодого человека, одоленного усталостью и холодом.

- В толпе меня не было, я стоял там, - иудей кивнул на теревинф поодаль.

- И что ты скажешь?

- Почему ты спрашиваешь? Разве не Бог внушал тебе слова? Зачем Господу мнение человека?

- Все верно. Но истина могла не найти достойного выражения в моей неуклюжей речи. Одно дело, слышать Господа, другое – передать Его слово людям.

- Нет. Сказано было хорошо! Им понравилось.

- Мне тоже. В твоей речи было то, чего раньше не говорили.

- Милосердие и любовь к людям. Ты дал им утешение и надежду. Этого так не хватает нашей несчастной земле.

- Правда? Спасибо на добром слове. Но ты тоже умеешь говорить с людьми. Ты остановил их и спас эту женщину.

- Они просто испугались меня, - горестно покачал головой Иуда.

- Нет. Твои последние слова заставили их задуматься.

- Надеюсь! Но ты пришел вовремя … и обвинил меня в жестокости, - иудей грустно улыбнулся.

- Ты говорил резко, даже безжалостно. Я так не умею. Но сказано было все-таки хорошо. Можно узнать, кто ты?

- Меня зовут Иуда. Родом я из Иерусалима. А ты?

- Иисус из Назарета.

- Рад знакомству, - Иуда внимательно рассматривал проповедника. - Однако твое имя обязывает, оратор.

- Как и твое.

- Верно… Но оставим это. Сегодня Господь милостив ко мне – котомка полна едой, есть и фляга с вином. Разделишь со мной трапезу?

- С радостью! Благодарю тебя.

- Не стоит. Все это – щедрый подарок Шеломит – жены Зеведея, здешнего богача. Так что твоя благодарность нужна ей.

- Я запечатлел ее в своем сердце и молю Бога не забыть ее благодеяния.

Иуда, занятый подготовкой трапезы, поднял голову и некоторое время пристально смотрел на проповедника.

- Что ты? Почему так смотришь?

- Ничего. Просто интересные у тебя отношения с Господом, Назарянин. Ладно, давай есть, хлеб остывает.

Иерусалимлянин по-братски разделил с новым знакомым все припасы. Иисус ел мало, но не уставал благодарить. Зеленоглазый только улыбался в ответ.

Когда трапеза была закончена, Иуда огляделся, шумно втянул ночной воздух.

- Ночь будет холодной, а утро росистым, - сказал он. – Твоя одежда слишком легка, ты замерзнешь. Иди постучись в дом Зеведея. Они радушно примут тебя, хоть старый брюзга и не любит незваных гостей. Но Иаков приглашал меня, значит к приходу путника все готово.

- Спасибо. Но я не хочу явиться незваным вместо тебя. А почему ты не остался у них?

- Ночной холод не пугает меня – я привык. А вот общество Зеведея выдержать сложнее. Так ты не идешь?

- Как хочешь. Тогда я сейчас разведу костер.

- Не надо. Я не дитя, чтобы ты так заботился обо мне.

- Почему ты решил, что о тебе?

- Ради себя ты не стал бы так хлопотать. Ты ведь даже останавливаться не собирался, пока не увидел меня.

- Верно, - снова улыбнулся Иуда. – Ладно, не хочешь – не надо. Тогда давай спать. Поздно уже, а утром каждого из нас ждет дорога.

- Как! Ты разве не идешь со мной?

Зеленоглазый с удивлением взглянул на Иисуса. «Ого! Как у него все просто!» - подумал он и сдержанно ответил:

- А ты меня пока никуда не звал.

Теперь Назарянин изумленно посмотрел на собеседника и, видимо, понял свой промах.

- Извини. Я подумал, что… Ты подошел ко мне, поделился едой, преложил ночлег. Я подумал, что ты решил остаться со мной.

- Странно! Сам говоришь «возлюби ближнего», и удивляешься моим поступкам. Ты не понял, я сделал бы это для всякого.

- Даже для этого разбойника Бар-Аббы?

- Ха! Ты умеешь спросить! – Иуда задумался на секунду. - Не знаю, вряд ли он бы принял от меня услуги. К тому же он всегда сам берет то, что ему нужно.

- Откуда ты его знаешь?

- Вот это не твое дело, Назарянин! – жестко ответил Зеленоглазый. - Не стоит задавать так много вопросов.

- Прости! Я такой неуклюжий.

- Не в этом дело. Детская непосредственность прекрасна, но в устах взрослого странна и вызывает недоверие. Осторожней!

Наступила пауза. Иисус некоторое время молча смотрел на Иуду, потом грустно вздохнул.

- Боюсь, ты прав. Но Господь укажет мне путь. Давай спать. Что ждет впереди – кто ведает?

- И то верно. Ложись рядом – вдвоем теплее.

Они устроились среди корней того самого теревинфа, под которым Иуда слушал проповедь, и через некоторое время заходящая луна осветила их, спящих рядом друг с другом.

Рассвет был ярким и праздничным. Иисус ощутил это в первой трели какой-то пичуги, хлопотавшей над головой, в теплых лучах солнца, ласкавших его лицо сквозь ветви. Он поднялся и радостно вдохнул свежий утренний воздух, наполненный ароматами трав. Его вчерашний собеседник еще спал, и Назарянин двигался осторожно, не желая его будить. Он отошел в сторону и, слегка склонив голову на бок, стал рассматривать своего соседа. Иуда лежал на спине, свободно раскинувшись, закинув левую руку за голову, правая покоилась на груди. Иисус с восхищением смотрел на эти мощные, атлетические и, в то же время, красивые руки. Он вспомнил, как вчера они железной хваткой держали гиганта Бар-Аббу, и невольно содрогнулся, представив, какая сила скрывается за их красотой. Эта сила читалась во всей ладной статной фигуре иудея, в грациозной стремительности движений, подмеченной Назарянином еще вчера. Даже сейчас, когда он спал, расслабившись, Иисус невольно сравнил его со львом, который и в моменты отдыха готов к прыжку.

Может, почувствовав его настойчивое созерцание, Иуда открыл, наконец, глаза. Их взгляды встретились. Они улыбнулись друг другу.

- Доброе утро, - приветливо сказал Назарянин.

- Доброе, - ответил иудей, сладко потягиваясь.

Он упруго вскочил, огляделся, привычным жестом откинул со лба упавшие пряди своих черных кудрей и так же радостно, как Иисус до этого, вдохнул утренний воздух.

- Хороший будет день, я чувствую.

- На все воля Божья.

- Да. И его воля вчера была такова, что мы можем позавтракать – у нас полно еды и вина.

- Не откажусь. Предстоит долгий путь.

- Тогда располагайся.

Но не успел Иуда развязать котомку, как послышались торопливые неровные шаги, приближавшиеся к ним. Зеленоглазый резко обернулся и вскочил. К ним стремительно подходил молодец лет двадцати пяти в стареньком сером таллифе и худых сандалиях. Его намасленные волосы растрепались от быстрой ходьбы, взволнованное лицо пылало. Он шел прямо к Иисусу, но остановился в нерешительности, увидев иудея. Тот отошел в сторону, жестом призывая молодого человека не бояться - он узнал пришельца – это был Андрей младший сын рыбака Ионы из Вифсаиды. Увидев это, пришедший порывисто бросился к Иисусу, молитвенно протягивая к нему руки.

- Я к тебе, Равви! – взволнованно сказал он.

- Вчера я слышал твою проповедь – она заворожила меня. Потом я всю ночь не мог уснуть. Твои слова звучат в моем мозгу и сердце, они прожгли мне душу!

- Так зачем ты пришел?

- Возьми меня с собой, Равви! Отчий дом, озеро – все это стало тесным и скучным мне. Я последую за тобой повсюду, только не оставляй меня здесь – в убогой пропахшей рыбой хижине с вечно молчащим отцом и угрюмым братом! Позволь мне идти с тобой!

- Ну вот, проповедник, тебе и нашелся спутник, - Иуда, стоявший в стороне, смотрел на них со странным выражением. Иисус так и не понял, что таилось в его изумрудных глазах, но в голосе не было ни тени иронии, скорее, какая-то задумчивая нежная грусть и ласка. – Не отвергай его. Это первая душа, услышавшая твой зов.

- Вторая, - возразил Назарянин.

- Если ты имеешь в виду меня, то ошибаешься – у меня своя дорога, и один вожатый – Бог, - жестко ответил Иуда.

Иисус был огорчен. Сам не зная почему, он очень хотел, чтобы это странный человек пошел с ним. Но настаивать не стал, увидев, что это бесполезно. Проповедник повернулся к Андрею, взволнованно переводившему взор с одного на другого. В глазах рыбака вспыхивали то страх, то надежда.

- Я возьму тебя с собой, если хочешь. Кто ты?

- Андрей, сын рыбака Ионы.

- А я - Иисус из Назарета и тоже рыбак, только мой улов – человеческие души.

- Меня ты уже поймал, … Учитель!

Иисус вздрогнул. Угадав его волнение, Андрей горячо повторил:

- Да! Учитель! Позволь, я буду звать тебя так?

- Хорошо, зови, если хочешь, … ученик, - Назарянин протянул рыбаку руку.

Тот порывисто схватил ее и поцеловал.

- Не надо! – мягко сказал Иисус, опуская тонкие пальцы на растрепанную шевелюру молодого человека.

- Учитель, я принес тебе еды. Прости, запасы в нашем доме скудны, но это лучше, чем ничего.

- Прибереги на потом, - снова вступил в разговор Иуда. – В моей котомке хватит на троих. Мы как раз собирались завтракать, когда ты прервал нас. Располагайтесь.

Андрею присутствие Зеленоглазого явно не внушала радости – он знал иудея довольно давно и боялся его крутого нрава. Но Иисус охотно последовал приглашению, и рыбак не посмел отказаться. Они расположились под кипарисом. Хлеб, рыба и финики были свежими, вино ароматным, солнце ласкало их с вышины, но разговор не клеился – каждый был занят своими мыслями. Так что трапеза прошла в молчании.

Первым поднялся Иуда.

- Пора, - коротко сказал он, взглянув на небо. – Солнце уже высоко, так что если отправляться в путь, то сейчас.

- Действительно пора, - ответил Иисус.

Иудей вынул из своей сумы все припасы и протянул их Андрею.

- Возьми. Здесь хватит еще на день.

- А как же ты? – рыбак не решался принять подношение.

- Обо мне не беспокойся – не пропаду.

Но молодой человек все еще не мог решиться и вопросительно смотрел на Назарянина. Тот вступил в разговор.

- Ты все нам отдаешь! Но как же ты сам?

- Мне проще – я заработаю, а вам придется рассчитывать только на милость Божью и людскую щедрость.

- Это ли не самая верная надежда?

- Может быть. Но кусок хлеба в долгом пути лишним не бывает. Берите и не думайте обо мне.

- Хорошо, мы возьмем. Благодарю тебя.

Скоро сборы были закончены. Троица спустилась с холма и зашагала по прибрежной дороге, ведущей в Магдалу.

Магдалина сидела у окна и тихо плакала. Сердце ее ныло от невыразимого мучительного наслаждения, подаренного ей этим новым пророком. Когда вчера вечером он сказал ей: «Иди, возрожденная сестра моя, и не греши больше!», женщина почувствовала, что ее душа снова стала чистой и светлой, какой была когда-то давно, словно не было семи страшных лет, когда она, спасаясь от муки разбитой любви, выбрала стезю презренной блудницы, наперекор обычаям и законам, обрекшим ее на страдание. Мария пришла домой и всю ночь горячо молилась, простершись на полу своей хижины. А теперь она плакала от этого дивного чувства очищения, которое снизошло к ней.

Вдруг Магдалина увидела, что по дороге идет этот проповедник, а рядом с ним тот, другой человек, который вчера первым бросился наперекор охваченной яростью толпе, чтобы спасти ее – блудницу. Женщине стало стыдно: она не узнала даже его имени, не сказала ни слова благодарности. Третий спутник был ей известен – Андрей, благочестивый сын благочестивого отца, всегда смотревший на нее с презрением. Но Магдалине теперь было все равно. Она схватила платок и опрометью выбежала из дома навстречу идущим.

Иисус не сразу понял, что это за женщина стремительно бежит к ним, а Мария, не дав Назарянину опомниться, пала в ноги ему и Иуде и стала их целовать, заливая слезами.

- Вот тебе благодарность грешницы, Иисус, - сказал Иуда тем же странным тоном, каким говорил об Андрее. – Ну не надо, перестань, - обратился он к женщине. – Право же, я не стою того, чтобы обмывать мои ноги слезами.

Но Магдалина не унималась. Она подняла голову и взволнованно обратилась к нему:

- Чем я могу отблагодарить тебя? Ты спас мне жизнь! Ты рисковал собой ради грешницы, ради блудницы!

- Ты хочешь отплатить мне за услугу? – изумленно спросил Иуда, в тоне его звучали разочарование и обида.

Магдалина поняла.

- Нет! Нет! Тому, что ты сделал, нет цены! Я не о том. Отныне я сделаю для тебя все, что бы ты ни просил!

- Мне не нужно твоей благодарности. Я защищал тебя просто потому, что не мог поступить иначе. И не появись Иисус, не известно, чем бы все окончилось.

Магдалина повернулась к Назарянину и снова упала ему в ноги. Иуда выжидающе смотрел на них.

- Встань! – мягко, но повелительно произнес проповедник. – Встань, Мария! Сегодня ты родилась снова, теперь для вечной жизни, - он протянул руку в благословляющем жесте над головой женщины и мягко опустил ее на волны черных кудрей. Так они стояли несколько мгновений, потом Магдалина опомнилась и робко взяла руку Иисуса.

- Ты дал мне новую жизнь, Учитель! Позволь мне посвятит ее тебе и следовать за тобой повсюду?

- Нет! – твердо сказал Назарянин. – Всему свое время, Мария. Твой час еще не настал. Жди и не греши больше! Ступай!

Магдалина послушно поднялась, но, прежде чем уйти, снова повернулась к Иуде.

- Знай, мой дом и днем и ночью открыт для тебя, - горячо сказала она, - когда бы ты ни пришел, всегда будет гореть очаг, и найдется кусок хлеба. И что бы ты ни сказал, все будет сделано.

- Я запомню твои слова, Мария, - мягко улыбнулся иудей. – Дай Бог, чтобы мне не понадобилась твоя услуга.

Магдалина ушла.

- Почему ты не взял ее с собой? – спросил Иуда Назарянина. – Ты боишься общества грешницы?

- Нет. Просто ее время не пришло. Когда-нибудь она пойдет за мной.

- О том ведает только Господь. Я не хочу загадывать.

- Ладно. Мне тоже пора проститься с вами. Мой путь идет в другую сторону.

- Ты все-таки не хочешь пойти со мной? – сделал Иисус еще одну попытку.

- Может, когда-то настанет и мой час, - лукаво усмехнулся иудей. – Но не теперь. Прощай. Пусть Господь хранит тебя и наставит на верный путь. И помни о нашем разговоре. Прощай, Андрей. Удачи вам.

- Прощай. Да будет с тобой милость Господа нашего. Надеюсь, до встречи.

- Кто знает! – Иуда в последний раз поднял руку в прощальном жесте, повернулся и быстро зашагал по дороге прочь.

- Ведут! Ведут! – разнеслось по площади.

Вывели Ананию и троих его соратников, среди которых Иуда с трепетом узнал Исава. Он тяжело вздохнул, вспомнив юное простодушное лицо сихемца. По толпе прошел длинный вздох, перешедший в неразборчивый крик, когда на террасе появился наместник Иудеи.

Зорко прищурив глаза, Иуда вгляделся в лицо Пилата и отметил, что за прошедший год морщин на нем прибавилось, и седина в волосах заблестела явственней. Однако выражение этого лица осталось прежним – уверенно надменным и бесстрастным, движения были столь же точны и величавы, как при их первой встрече.

Подождав, пока стихнет волнение, наместник выбросил вверх правую руку, призывая к тишине. Иуда вздохнул. Он наизусть знал слова приговора и даже не стал слушать. Он смотрел на Ананию – этого тщедушного маленького человека, из-за которого римлянам пришлось посылать войска для усмирения жителей Гезера. По слухам там погибло около пятисот человек. Анания стоял неподвижно, равнодушно глядя на все вокруг отрешенными глазами. Иуда хорошо знал этот взгляд фанатика-зелота, всегда готового к смерти и не думающего о чужих жизнях. «Господи! как, какой ложью он увлек за собой всех тех несчастных?», - в смятении думал он. Впрочем, какой, иудей прекрасно знал, ибо отлично помнил уроки братства.

«Да, Анания всегда был прекрасным оратором», - печально вздохнул он и начал медленно спускаться с террасы. Приговор был произнесен, смотреть на казнь он не собирался, значит больше в Иерусалиме делать нечего, пожалуй, только зайти напоследок к Симону Киренеянину – выпить и поговорить.

Вдруг внимательные глаза Иуды заметили в толпе какое-то непонятное движение. Людская масса волновалась, как море под ветром, но несколько точек в ней двигались, как ему показалось, вполне целенаправленно. «Неужели?! О нет! Только не это!» - с ужасом подумал иудей. В свое время он был слишком прилежным учеником зелотов, чтобы не разобраться в происходящем.

Сейчас осужденным развяжут руки и дадут перекладину для распятия, чтобы они сами несли ее на Голгофу. Значит, наступает момент…

Возле самой группы солдат, охранявших заключенных разнесся клич: «Бей!». Иуда видел, как шесть человек бросились на стражников с мечами в руках. Но натиск не увенчался успехом: нападавшие слишком рано обнаружили себя, и блестящая выучка легионеров сработала моментально: строй вокруг осужденных сомкнулся, ощетинившись клинками. Нападавшие наткнулись на них, как жуки на булавку и невольно остановились. Иуда в досаде стиснул кулаки: «Умельцы! Если уж взялись драться, хотя бы научитесь делать это!».

Но первая неудача не заставила нападавших отступить, с удвоенным пылом они набросились на солдат, твердо намереваясь пробиться к Анании. Двое из них тут же упали, получив удары мечами, но остальные продолжали сражаться. «Бей! Бей! – кричали они. – Все верные Закону на помощь! Не завтра!.. Сегодня!..».

Толпа оправилась от первого оцепенения и заволновалась. Люди начали подбирать камни, откуда-то в их руках появились ножи.

«Боже Правый! Опять?! – мысленно вскричал Иуда. – Не надо! Господи, почему же ты не остановишь их?!».

Увидев, как оборачивается дело, Понтий Пилат отдал несколько четких приказов. Вокруг наместника и заключенных моментально возникло второе кольцо стражи, в то же время, повинуясь незаметному знаку, легионеры замкнули оцепление площади. На мгновение люди замерли. Но запах крови уже витал над ними и раздражал ноздри. Зелоты снова издали боевой клич, и началась всеобщая потасовка.

Со своего места Иуда видел, как Пилат оценивающе обвел глазами происходящее, и губы его искривились горько-иронической усмешкой. Наместник дал несколько указаний центуриону и, презрительно передернув плечами, неторопливо пошел во дворец.

У Иуды вырвалось проклятие. Волей случая оказавшись вне оцепления, он стоял и наблюдал, и сердце его мучительно ныло. Не было никаких сомнений на счет финала этой затеи, и он внутренне содрогнулся, вспомнив страшную картину кумранской площади. Он стиснул кулаки, почувствовав, что готов безоглядно броситься в толпу спасать… Но кого? Иуда спрятал лицо в ладонях и заставил себя успокоиться. «Стоять! – приказал он себе. – Чем ты можешь помочь? Кому? - Пошлешь им всем озарение, дашь новый разум? Пока они сами не поймут… О, Господи! Я знаю, Тебе есть за что гневаться на твой народ, но Всемогущий должен быть милосерден. Останови их! Дай им способность понять и силу принять понятое прежде, чем земля наша совсем опустеет!».

Отняв руки от лица, иудей еще раз взглянул на площадь, где продолжалась всеобщая драка, и ощутил, что теперь может просто уйти отсюда. Он направился к ближайшему выходу, но вдруг замер: среди толпы промелькнуло знакомое лицо. Иуда с ужасом узнал младшего брата. Не раздумывая ни секунды, он бросился к Асафу, расталкивая людей.

Юноша растерянно стоял посреди потасовки, не зная, что предпринять. Он был испуган. Какой-то легионер в горячке замахнулся на него. Иуда, подоспев, перехватил руку римлянина.

- Не тронь, - приказал он на латыни. – Он ничего не сделал.

От изумления, что с ним говорят на родном языке, солдат остановился. Иудей отстранил его, схватил брата за руку и потащил прочь из толпы. Асаф, совершенно опешив, покорно последовал за ним.

Выбравшись с площади, Иуда, не замедляя шага, повлек брата в какой-то безлюдный переулок. Только там он остановился, схватил юношу за плечи и довольно грубо прижал к стене.

- Иуда! – только и смог выдохнуть Асаф, со страхом глядя в его сверкающие гневом глаза.

- Тебе что, дурак, жить надоело?! – яростно высказался, наконец, старший. – Зачем ты туда полез? Ты думаешь, в такие моменты разбираются, кто свой, кто чужой? Тебя прикончили бы, даже не заметив!.. Как тебя вообще занесло на площадь? Пришел посмотреть на осужденных? Отличное развлечение, нечего сказать!

Асаф виновато поник и начал всхлипывать. Иуда смягчился.

- Пойми, дурачок, тебя могли убить и римляне, и свои, - уже без гнева продолжил он, ласково кладя руку брату на плечо, - или покалечить. Подумай о родителях: что стало бы с ними, случись с тобой несчастье?

Юноша всхлипывал, утирая слезы. Иуда несколько мгновений молча смотрел на него, потом нежно провел рукой по его растрепавшимся волосам.

- Ладно! Я наверно сделал тебе больно? Прости, не хотел! Просто испугался за тебя. Никогда больше не лезь в такие переделки!

Асаф удивленно смотрел на брата, словно сомневаясь, он или не он. Иуда обнял его за плечи.

- Пойдем. Я провожу тебя до дома.

Шли молча. Асаф украдкой внимательно рассматривал брата, которого не видел уже десять лет. Он смотрел и не узнавал – того пылкого юноши, который, сверкая глазами и засыпая родителей упреками, ушел бороться за свободу Израиля, больше не было. Рядом с ним шел незнакомый мужчина с суровым, изборожденным морщинами лицом и холодными глазами. Бедная одежда, нож на груди, шрамы на лице и руках – все было чужим. Асаф не знал этого человека, и ему было не по себе.

Иуда тоже искоса любовался мальчишкой, превратившимся в красивого парня, и как-то отстраненно вспоминал дни своей юности, комнату, в которой он жил в родительском доме, таллиф, подаренный родителями по возвращении домой – теперь он был на брате.

Когда впереди замаячила родная улочка, Зеленоглазый остановился и отпустил парня. Тот вопросительно посмотрел на него, не осмеливаясь заговорить.

- Родители здоровы? – небрежно спросил Иуда.

Асаф кивнул.

- У вас дома все хорошо?

- Слава Богу!

- Во веки веков! Иди и не лезь больше в такие истории. Прощай. Благослови вас Господь!

Иуда стремительно пошел прочь.

- Брат! – крикнул ему вслед юноша.

Но тот, не оборачиваясь, скрылся в одном из переулков.

Иисус медленно пятился от угрожающе надвигающейся толпы. Он в отчаянии искал среди всех этих искаженных слепой яростью лиц хотя бы одно не отмеченное безумием. Но его не было.

Назарянин отступал. Ему очень хотелось повернуться и бегом броситься к лодке, где ждали ученики. Но он не мог этого сделать, понимая, что вслед полетят камни, да и гордость восставала против такого унижения.

- Стой! Куда же ты? Богохульники не уходят от нас! – взревел Малахия, поднимая руку.

Толпа словно только и ждала этого знака.

«Вот и все!» - плеснуло в мозгу Назарянина. Сделав над собой усилие, он остановился и гордо выпрямился, готовясь достойно встретить смерть.

- Вам, я смотрю, снова захотелось крови! – раздался вдруг откуда-то со стороны ясный звенящий гневом голос.

Иисус и Малахия разом обернулись и увидели … Иуду. Он стоял, скрестив руки на груди, в глазах тлело холодное пламя гнева.

В душе проповедника затеплилась надежда. Почти непроизвольно он сделал шаг к старому знакомому.

Но иудей сам подошел к нему и встал впереди, загораживая Назарянина собой.

- Что сделал вам этот человек? – спросил он, поворачиваясь к толпе.

- Что тебе до этого, чужак? – злобно ответил Малахия. – Это наше дело! Уйди прочь! Не мешайся!

- Я спрашиваю, что сделал вам этот человек? – громче повторил Иуда, обводя толпу взглядом.

Люди остановились.

- Он обманщик! – выкрикнул кто-то.

- Да? А вы никогда не лгали?

- Он совратитель и богохульник! Он учит неповиновению Закону Моисееву! – громче и злобнее крикнули из толпы.

- А вы? Вы разве не собираетесь нарушить Закон? Господь заповедовал Моисею: «Не убий»!

- Он богохульник! Он заслужил смерть!

- Вы ищете исключения в законе Господнем! Вы ли не богохульствуете?

Толпа ошеломленно замерла.

- Но Моисей сам покарал тех, кто усомнился в достоинстве Аарона, - вступил в разговор Малахия.

- Лжешь! – сверкнул глазами Иуда. – Моисей лишь молил Бога о справедливости, а суд и кара были свершены самим Господом!

- И мы покараем его во имя Бога!

- А кто вы, что решаетесь на это? По какому праву? Не сказано разве: «Мне отмщение. Аз воздам»?

- Но он отвергает Закон!

- Если этот человек виновен, пусть сам Бог судит его! Как смеете вы посягать на Божье право! Не страшитесь Его гнева?

Люди не двигались. Иуда отступил на шаг.

- Скорее в лодку, пока они остановились! - не оборачиваясь, сказал он проповеднику.

Но Иисус, ободренный его успехом, решил сделать еще одну попытку и шагнул вперед. Угадав намерение, Зеленоглазый заступил ему дорогу.

- Нет! Здесь слишком часто поминают Господа всуе, чтобы услышать его воочию. Уходи! Если попробуешь снова, они убьют тебя.

Назарянин еще раз обвел собравшихся долгим печальным взглядом, горестно вздохнул и пошел к берегу. Иуда, помедлив немного, устремился за ним.

Он почти дошел до воды, когда у самого его виска просвистел камень, брошенный из толпы. Иудей резко обернулся. Люди отпрянули, увидев его лицо...

Но ничего не произошло.

- Боже! Вразуми этих безумцев! – тихо произнес иудей и продолжил спуск.

Лодка готова была отчалить.

- Для меня места не найдется? – спросил Зеленоглазый, подходя к ней.

- Конечно, найдется! – Иисус и Иаков с готовностью потеснились.

- Благодарю, - забравшись, иудей дружески кивнул сыновьям Зеведея и Ионы. – Не пора ли? Я здешним гостеприимством сыт по горло.

- Это точно. В путь.

Лодка тихо скользила по глади озера.

Некоторое время все молчали. Потом Назарянин отвлекся от своих мыслей и обернулся к Иуде.

- Не знаю, как благодарить тебя! Ты спас мне жизнь!

- Забудь! Я должен был это сделать!

- Должен? Почему?

- Должен был и все! Не спрашивай.

- Хорошо. Но как ты их остановил? Как нашел слова?

- Я не искал. Или я солгал в чем-то, что-то напутал?

- Нет. Просто … у меня все слова в горле застряли от … испуга. А ты…

- Я давно разучился бояться.

- Завидная способность!

- О нет! Поверь, это ужасно.

- Не знает страха лишь тот, кому нечего терять. Ты хочешь этого?

- Правильно. Ладно, забыли. Я сделал то, что сделал. Скажи лучше, куда мы плывем?

- Не знаю. Подальше… А как ты оказался в Гамале? Воистину, сам Господь свел нас так вовремя!

- Действительно вовремя. Но все было просто и скучно: я зарабатывал себе пропитание.

- Да. Что тебя удивляет? Манны со времен Моисея не было. Я как раз заканчивал работу, когда увидел, как Малахия спешно собирает мужчин, и понял: что-то готовится. А нравы этого селения я знаю давно, вот и поторопился выяснить, в чем дело.

- Слава Богу, что все так случилось! Но ты лишился своего заработка.

- Пустяки. Я не пропаду. Особенно, если вы поделитесь со мной ужином, - шутливо подмигнул иудей.

Когда все улеглись спать, Иисус подошел к Иуде, осторожно тронул его за плечо.

- Можно поговорить с тобой?

Назарянин сел рядом.

- Я часто думал о тебе после той встречи, - начал он.

- Да? Я ее тоже вспоминал: слухом о тебе земля полнится. И каким слухом! Если хотя бы четверть из этого – правда, склоняю перед тобой голову, Галилеянин.

Иуда действительно чуть наклонил свою гордую голову, не сводя с Иисуса внимательных глаз.

- Не мне хвала – Богу.

- Верно, - одобрительно кивнул Зеленоглазый. - Но в тебе великая сила, Проповедник. Слава Всевышнему, что ты нашел ей достойное применение.

- Во веки веков! Я лишь исполняю Его волю. Правда, - Назарянин запнулся, но все-таки продолжил, - сегодня я еще раз убедился, насколько это трудно и страшно.

Иуда ласково коснулся его руки.

- Испугался? Понимаю! Увы! на таком пути, как твой, это неизбежно.

- Да, наверно…, - тяжело вздохнул Галилеянин. - Но как же так? Ведь ты прав: Господь заповедовал: «Не убий», а они готовы нарушить заповедь во имя веры в Него!

- Вера порой творит страшные вещи. К тому же они не знают, что такое отнять жизнь.

- Как это? – недоуменно выдохнул Назарянин.

- Если б знали, тысячу раз бы подумали прежде.

- Но ты сам сказал, что у селения дурная слава. Разве там прежде не убивали проповедников?

- Убивали. Но одно дело забить камнями. Там не известно, твой удар или соседа оказался смертельным. Там вина на всех, а значит, ни на ком. Иное дело убить самому и одному нести это бремя. А оно невыносимо тяжко.