Поздняя осень

 

«Дни поздней осени бранят обыкновенно. . .»

 

А.С.Пушкин

 

Неожиданно для себя я полюбила позднюю осень: низкое слезящееся небо, шуршащие ворохи опавшей листвы, покорное страдание деревьев. В этом милом для глаза пейзаже было столько тишины и раздумья, что оно было ближе и роднее шумного тщеславного лета.

Эти линялые краски заставляли глубже вглядеться в мир, в себя. Внутренним глубинным зрением я видела маленькую девочку у окна. Она смотрела на длинный скучный дождь, которому казалось не будет конца, и впервые в своей жизни грустила. Она еще не знала, что за этим дождем будет первый снег, который удивительно преобразит всё вокруг. И она скучала. Даже целлулоидная большеглазая кукла не могла ее развлечь.

Но каким нежным теплом манила в такие промозглые дни уютная комната! По оконным стеклам круглые сутки струился дождь, а в комнате пахло сладкими пирогами, и ждала толстая растрепанная книга сказок. И бабушка что-то рассказывала из своей прошлой деревенской жизни, из своего далекого дореволюционного детства или про незнакомого Бога – Иисуса Христа, который молчаливо смотрел с её иконы и казался таким непостижимым.

Но вечером приходили с работы родители. Бабушка торопливо прятала икону:

« Не дай бог, увидят - заругают». Бабушке шел уже восьмой десяток и, вообще-то, она была моей прабабушкой. Она приехала в Уфу в конце 30-х годов с сыном, моим дедушкой, которого перевели сюда по службе, и с маленьким внуком - моим отцом, оставшимся без матери.

Мы жили на улице Тукаева, тихой и зелёной. Совсем неподалёку была река. Её можно было увидеть из маленького запылённого окошка, забравшись на чердак, или пройдя по нашей улице до угла и свернув направо к парку им. Салавата, или к Случевской горе, как называла её по - старинке бабушка.

Там, под крутым обрывом, медленно и плавно несла свои воды Белая.

Я любила спускаться на берег реки, усыпанный острыми белыми камушками. Ласково шлёпала набегающая волна. Река жила своей, непонятной для меня, жизнью. Я, молча, подолгу, смотрела на её широкую рябь и мне начинало казаться, что постепенно я заряжаюсь её могучей энергией, и хотелось окунуться в её тёмную тёплую глубину.

Иногда по реке проплывала баржа или пароход, и тогда волны становились энергичнее.

Надышавшись речной свежестью, я поднималась по изломанным ступенькам длинной крутой лестницы, отдыхая на её поворотах.

То, что наша улица была особенная и замечательная, я поняла очень рано, почувствовала шестым чувством.

И когда сказка «Аленький цветочек» была, наконец, прочитана, находясь под её очарованием, я и не подозревала, что её автор маленьким мальчиком жил в двух шагах от меня, за ближайшим углом, в блекло-сиреневом одноэтажном доме, в котором размещался во времена моего детства кож.вен.диспансер и куда нам строго - настрого запрещали ходить родители.

И даже достопримечательность нашей улицы – старинная липовая аллея тоже имела отношение к роду Аксаковых – её посадила Софья Аксакова, жена тогдашнего губернатора нашего города, Григория Сергеевича Аксакова.

Эти липы шумели прямо за воротами нашего двора.

Именно там, шагая ранним зимним утром в школу, я разглядывала разноцветные искры снега и напряжённые от мороза голые чёрные липы.

В детстве я любила зиму. Может, потому, что в январе было два моих самых любимых главных праздника: Новый год и день рождения. Новый год манил ёлкой и таинственным блеском шаров на пушистых колючих ветках. . . .

А в каждый свой день рождения я становилась на год старше – мне очень хотелось поскорее стать взрослой. Мне казалось, что только там, во взрослой жизни происходит всё самое интересное и значительное. А детство – это всего лишь прелюдия.

 

Неземной цветок

 

Наш двор был расположен рядом с мечетью. Мы забирались на крышу старого сарая и подолгу разглядывали пространство по ту сторону деревянного забора. Там шумели старые вековые берёзы, весной буйно цвела сирень. А на всём протяжении от забора до берёз росла трава. Трава необычная – очень высокая, густая. Мне запомнился ветер, который постоянно хозяйничал там. Он волновал, словно море, траву, раскачивал мощные ветви старых берёз, и нам казалось, что они о чём-то подолгу разговаривают между собой. И ещё, несмотря на постоянный ветер, там жила огромная тишина.

В раннем детстве мне почему-то казалось, что во дворе мечети обязательно должен расти какой-то необычный неземной цветок, и я всё искала его. И вот, однажды, я увидела между стрелок зелёной травы пушистый тёмно-сиреневый цветок. Но это был, конечно, простой полевой цветок, которому я не знала названия.

Каждый вечер в 5 часов из остроконечного минарета раздавалось пение муэдзина. Он на арабском языке созывал мусульман на службу и воссылал хвалу Всевышнему. Каждая фраза его пения заканчивалась восклицанием: «Аллах акбар!».

Нам очень хотелось побывать там, мы знали потаённую кнопочку звонка на воротах, вызывали сторожа, но он нас не пускал. И лишь в 16 лет, примкнув к группе туристов, я прошла в мечеть. Единственное, что я запомнила – красивые цветные витражи. Побывала на небольшом кладбище около мечети, где было несколько старинных могил с мраморными плитами и арабской вязью.

Мечеть оказала влияние на всё моё детство. Надо ли говорить о том, что она постоянно волновала наше детское воображение? Её соседство, её жизнь была у нас как на ладони.

В пятницу её резные ворота широко распахивались, и туда стекался народ. Пятница у мусульман священный день. Они густой толпой шли по вековой липовой аллее, которую посадила жена сына Сергея Аксакова, Софья. И поэтому аллею в старые времена называли Софьюшкиной. Когда-то она вела к Кафедральному Воскресенскому собору, который располагался выше. И на скамеечках в этой аллее люди отдыхали после церковной службы. Но его снесли в 37-м году. А мечеть, построенная примерно в одно время с Собором по указу Екатерины Великой, осталась.

 

Солнце играло на золотых куполах. . .

 

В нашем городе, который до революции насчитывал лишь несколько десятков тысяч населения, было более тридцати церквей. Они возвышались на фоне одно и двухэтажных домов. Солнце играло на золотых куполах, и они светились среди густого облака зелени.

Особенно выделялась Троицкая церковь. Она стояла на пригорке над рекой Белой со дня основания города на территории Уфимского кремля.

Её построили стрельцы, прибывшие по царскому указу в 1574году, в день Святой Троицы Царские врата были подарены церкви самим Иваном Грозным. В её подвале под колокольней в восемнадцатом веке томился в заключении бунтовщик Чика Зарубин, сподвижник Емельяна Пугачёва. Она таила память истории. Её животворящий колокольный звон плыл над окрестными улочками и над рекой. А река уносила его вдаль, за городские пределы.

«Взрывали её три дня», - вспоминали жители окрестных домов, - « и не могли взорвать». Не поддавалась им церковь..

В моей памяти осталось лишь смутное воспоминание из детства: на пригорке – обезглавленная церковь, в которой размещён склад. Но и такая, обезглавленная, она мне казалась очень красивой. Стройное прямоугольное здание белого цвета, а под крышей лепнина в виде каменных скобок. Рядом - конный базарчик, на который мы заходили с моей прабабушкой. Там стояли привязанные к столбам лошади и грустно жевали сено.

К тому времени, когда я появилась на свет, в городе функционировала только одна Сергиевская церковь.

И ещё, в овражке, на противоположном берегу речки Сутолоки, стояла каменная Покровская церковь, в которой я в1991 году крестилась.

 

Случевская гора

 

Поблизости от нашего дома было расположено три замечательных парка: парк им. Луначарского, парк им. Матросова и Салавата. Мы чаще всего бегали в парк им. Салавата, или на Случевскую гору, как называли её по старинке. Это был самый любимый и ближайший к нашему дому парк. В нём не было шумных суетливых аттракционов. Там царили зелёная тишина, свежий речной воздух и голубое небо.

Мы любили старые заросли сирени, буйно цветущие по весне; деревянные беседки на обрывистом берегу Белой, из которых можно было подолгу смотреть на реку, на домишки Цыганской Поляны, на зеленеющий вдали лесок, на далёкую манящую линию горизонта.

Это был парк влюблённых. В нём было много укромных уголков со скамейками, на которых любили сидеть, взявшись за руки, молодые пары. И мы, бегая и играя, нечаянно вспугивали их.

Под сенью высоких тенистых сосен был похоронен башкирский поэт Рашит Нигмати. Мы с подружками решили ухаживать за могилой. Приходили, сметали опавшую хвою и мусор, нанесённый ветром, с блестящей мраморной плиты.

В глубине парка стояла открытая эстрада. Одно время, по вечерам, когда стемнеет, там вывешивался большой белый экран, и показывали кинофильмы. Фильмы были документальные и не очень для нас понятные. Но мы с великим трудом отпрашивались у родителей и бежали их смотреть. Ведь кино показывали бесплатно!

В 1963 году в этом парке с обрывистого берега Белой мы наблюдали полное солнечное затмение. Народу собралось много. Мы пришли с заранее закопчёнными стёклышками, как нас научили в школе. В третьем часу дня стало темнеть. Сквозь закопчённое стекло мы видели, как серп луны медленно наплывает на солнечный диск. Стало темно как ночью. Высыпали яркие звёзды. Но длилось это недолго. Вскоре союз Луны и Солнца был расторгнут. К нам снова вернулся день, и мы разбежались по домам учить уроки.

Мне и сейчас кажется, что Случевская гора – самый живописный уголок нашего города. Так хотелось бы, чтобы он был с нами всегда, чтобы не одно поколение уфимцев в тёмные и светлые минуты своей жизни могли прийти и посидеть здесь на уютной скамеечке в густых зарослях сирени на обрывистом берегу реки Бело

 

Шаровая молния

 

В детстве я боялась грозы. Она вселяла в меня непонятный, почти мистический, ужас.

Когда тучи плотно обкладывали небо, мерк дневной свет, приближалось грозное ворчанье грома, и уже время от времени начинали мерцать синим мертвенным светом быстроногие молнии, бабушка, точнее, моя прабабушка, начинала испуганно и отчаянно креститься, а я забивалась в самый глухой и тёмный уголок нашей квартиры, недостижимый для молний, как мне тогда, в детстве, казалось.

Почему, я так боялась грозы? Может, в этом страхе был заключён ужас первобытного человека, шедший из древности, когда все силы природы обожествлялись, и он был заложен в моих клетках на генетическом уровне?

А, может, я просто была слишком нервным и впечатлительным ребёнком?

Но встреча с молнией всё же состоялась. И не с простой, а с шаровой.

Мне было двенадцать лет. Я была в гостях у подруги. На улице лил дождь. Вернее, была гроза. И поэтому мы играли дома, рассадив свои куклы на подоконнике.

Не знаю, кто её заметил первым. Наверное, это произошло одновременно.

Мимо окна в каком-нибудь полуметре от нас, отделённый всего лишь тонкой полоской стекла медленно, словно заворожённый, плыл раскалённый бледно-жёлтый шар, размером с детский мяч.

В первую секунду нас парализовал ужас, во вторую, мы, не сговариваясь, одновременно выскочили из комнаты на общую кухню. Нас трясло, мы не могли говорить.

Эта молния, по словам соседей - очевидцев, не торопясь, проплыла вдоль всего нашего двора и исчезла за забором, во дворе мечети, которая располагалась рядом, а там - ушла в землю.

После этого случая, я, как ни странно, перестала бояться грозы. Больше того, я её полюбила. Меня стали восхищать её величие и таинственность, её мощь. . .

 

Старые открытки

 

У меня хранятся старые детские открытки. Их прислал младший брат отца, дядя Юра.

У каждого из нас в жизни был человек, который оказал влияние на формирование нашей личности, а, следовательно, и на нашу судьбу. Встреча с ним обычно происходит где-то в раннем детстве. Он, разумеется, тоже состоит из плоти и крови, имеет какие-то свои человеческие недостатки. Но мы со всей чистотой своей детскости видим в нём только главное, то, что составляет суть его характера.

Таким человеком для меня был дядя Юра. Он работал геологом. Сначала на Украине, потом в Сибири. Летом он с геологической парией выезжал в поле, а зимой у него был отпуск. Когда мы получали телеграмму с извещением о его приезде, вся наша большая семья приходила в радостное возбуждение.

Поезд обычно прибывал ночью, и мы всей семьёй ехали его встречать. Брали даже нас, маленьких детей, потому что мы отчаянно просились. Оставалась дома только наша старенькая бабушка.

Помню, тёмный ночной перрон. Запахи мазута, снега, неверный свет фонарей.

Открывается дверь вагона и на верхней ступеньке появляется дядя Юра, высокий, с широкой улыбкой на лице. В руках он держит огромный мешок с кедровыми орешками – сибирский подарок. А дома нас ждут пельмени, которые мы лепили на нашей большой кухне всей семьёй.

Когда приезжал дядя Юра, у нас, детей, начиналась весёлая жизнь. Он водил нас в кукольный театр, гулял с нами на улице, баловал подарками. Дома в те дни была весёлая кутерьма. Настоящий праздник!

В 1956 году через реку Белую был построен капитальный мост. После его открытия, впервые по этому мосту мы прошли вместе с дядей Юрой.

Он погиб молодым, ему не было и тридцати. Перевернулся грузовик, на котором он со своей геологической партией возвращался из экспедиции. Все уцелели, а дядя Юра погиб.

В моём альбоме хранится его фотография: скуластое чернобородое лицо со смеющимися серыми глазами.

Таким он был в жизни, весёлым и добрым. Но главное, у него была щедрая душа.

 

"Вверху одна горит звезда. . ."

 

Когда я научилась читать, отец принёс мне красивую толстую книгу «Волшебные сказки». Я осторожно, с благоговением, перелистывала белоснежные страницы, рассматривала цветные иллюстрации. Эта книга запомнилась мне на всю жизнь.

Но интерес к чтению у меня зародился намного раньше. С нами в ту пору жил дед. По профессии он был военный, но очень любил литературу. У него была большая хорошая библиотека.

На самой верхней полке книжного шкафа стояло собрание сочинений Аркадия Гайдара. Когда дома никого не было, я забиралась на стул и подолгу разглядывала переплёты сливочного цвета. Рассказы Гайдара подарили мне необыкновенно светлый чистый мир его героев. Особенно я любила рассказ «Голубая чашка».

Мой отец был художником. С раннего детства я привыкла к резковатому запаху масляных красок, к картинам. У нас было много книг по искусству. Я любила прикорнуть в тихом уголке с тяжёлой книгой на коленях. Читать я тогда ещё не умела, но подолгу, с интересом, разглядывала репродукции с картин известных художников. Они будили мою фантазию, я получала первые уроки добра и зла, вечного и сиюминутного. Они первые рассказали мне о красоте нашей русской природы, показали, что в каждом уголке нашего мира затаён отблеск Божественной Вечности, будь это запущенный уголок старого сада или затянутый ряской пруд в Домотканово с плавающими белыми лилиями у потемневших от времени мостков. Но больше всего я любила картину Фёдора Васильева, талантливого художника, умершего совсем молодым. Называлась она «Оттепель». Её репродукция, выполненная моим отцом, висела на стене нашей квартиры с того самого времени, как я помнила себя. На ней была изображена чёрная подтаявшая дорога. В начале дороги стоят, взявшись за руки, дед и внучка – ребёнок, вступающий в жизнь и старик, заканчивающий свой путь. Они смотрят вдаль. Каждый из них думает о своём. . .

Эта картина была очень грустной. Но она так верно передавала переломное настроение природы и человека, что трудно было от неё оторваться, и я подолгу смотрела на неё, тогда ещё не понимая заложенного в ней смысла, чувствуя только настроение.

Главное место в моей жизни занимала поэзия. Я дышала стихами, это был мой воздух. Первой книжкой взрослых стихов, которая попала в мои руки, был томик стихов Лермонтова. Его порекомендовали мне в детской городской библиотеки, которую я посещала с первого класса. С томиком Лермонтова прошли мои отроческие годы. Многие его стихи я знала наизусть. Зимой темнело рано. Приготовив уроки, я выходила погулять. С нашей улицы Тукаева была хорошо видна гора, усыпанная огнями Старой Уфы. Я тогда не предполагала, что когда-нибудь на этой горе вырастут современные девятиэтажки и я буду там жить. Я просто любовалась этими огнями. Небо было чистое, морозное. Вверху, над моей головой, светилось множество ярких звёзд. И всегда в эти минуты вспоминались стихи Лермонтова:

«Вверху одна

горит звезда.

Мой взор она

Манит всегда.

Мои мечты

она влечёт.

И с высоты

Меня зовёт».

 

Послесловие

 

Споткнувшись о выбоину в асфальте, я чуть не упала. В глаза бросилась ромашка, выглядывающая из запылённой травы. Я очутилась словно в другом измерении, в том уголке города, где прошло мои детские годы.

Те же дома, те же деревья. Та же старинная липовая аллея. Только липы постарели, почернели. Их кроны сомкнулись над головой, и от этого сама аллея стала казаться уже. А дома, освещённые заходящим солнцем, стояли притихшие, углублённые в себя. Этот уголок пощадило время. Он остался таким, каким был много лет тому назад. Только я была уже другая, а может, такая же, ведь все мы в душе прежние дети.

Я шла по аллее. Тяжёлым грузом золота лежали на старом потрескавшемся асфальте опавшие листья. По бокам стояли, вросшие в землю, старые облупленные скамеечки. Я присела на одну из них. Сквозь сомкнутые тёмно-коричневые ветки просвечивало далёкое небо. И было хорошо, уютно, словно я вернулась в родной дом, после многих лет странствий.

Много событий и воспоминаний у меня связано с этой старинной, много повидавшей на своём веку, аллеей.

Я любила липы в самом начале лета, когда они цвели душным сладким цветом. Особенно после дождя, когда запах усиливался и кружил голову, а на цветах дрожали крошечные капельки – дождинки.

Любила её осенью, когда под ногами так приятно шуршали опавшие листья, а в ветвях шумел порывистый ветер. И весь мир казался непрочным, шатким.

Любила её в первые дни зимы, когда она покрывалась нежным ровным слоем первого снега.

Любила тот единственный день в начале зимы, когда деревья гнулись под тяжестью

инея и аллея походила на сказочное снежное царство.

Отдохнув, не спеша, я пошла дальше. Передо мной, как на цветной открытке, возникла мечеть. Ворота были широко распахнуты, я не удержалась и вошла. Когда – то, в детстве, мечеть притягивала нас, как неизведанная страна.

Двор мечети больше не казался загадочным. Трава уже пожухла. Но по - прежнему шумели, раскачиваясь на ветру, старые берёзы. Я подошла к крыльцу. Сквозь стеклянную дверь просвечивал красивый витраж из разноцветных стёкол. Он золотился на свету и играл яркими красками. Я постояла в раздумье на крыльце и вдруг поняла: нельзя праздным любопытством

оскорблять чужой храм.

И вот, я во дворе своего детства! Но, что это? Когда-то широкий зелёный двор с садами, с прогретыми солнцем низкими крышами, с голубятнями исчез. Не было моих любимцев – старых тополей, не было небольшой рощицы из американских клёнов, срубили старую липу у сарая. Жилые дома облеплены пёстрыми уродливыми пристройками, которые съели площадь садов.

Но над хаосом пёстрых крыш в голубом спокойном небе всё так же парил зелёный минарет мечети. И вдруг в глубину золотого осеннего вечера поплыл голос муэдзина.. Своей тоской и силой он окутывал улицу, аллейку, старый двор и растворялся высоко в небе.

А я смотрела на уцелевшую старую черёмуху, что росла под нашими окнами, и вдруг с поразительной ясностью мне вспомнилось детство: уютный зелёный двор, со всех сторон

зажатый старыми садами, в которых неторопливо зрели краснобокие яблоки, темнели вишни с кисло- сладким бордовым соком, на ягодных кустах шелестели утомлённые зноем, чуть запылённые листья. По вечерам, ровно в пять, на весь двор раздавался голос муэдзина.

В его молитве на арабском языке нам слышалось что-то древнее, вечное, непонятное детскому сердцу. И всегда она нас почему-то тревожила. Мы останавливали игру и молча вглядывались в высокое бездонное небо, словно оно что-то могло нам рассказать.

Вот и сейчас я стою, застыв посреди двора, и слушаю эту знакомую с детства мелодию мусульманской молитвы. Я совсем забыла, что я уже не та впечатлительная маленькая девочка, бросившая свою игру, что давно уже не существует того далёкого мира моего, растаявшего во времени, детства, который я продолжаю искать. Ведь это так для меня важно знать, что оно где-то по - прежнему существует. Не только в моей памяти, но и в реале.

Ведь мы все родом из детства, все черпаем живительную духовную энергию из этого непересыхаемого источника. И я продолжаю вглядываться в небо над городом.