До капли вычерпав со дна души засохшего колодца, разглядываю из окна закат оплаканного солнца и вспоминаю, как лучи буравили, секли, пытали и заставляли – палачи – летать, любить, болеть мечтами. И ослеплённые глаза во сне взрывались миражами, и рушились табу, «нельзя» и заповеди на скрижалях, и время устремлялось ввысь галопа яростным аллюром, и верилось, что вечна жизнь, и молодость, и шевелюра. И пытка солнечным огнём казалась не бедой, а счастьем: гонять по Млечному вдвоём, быть в неделимом целом частью. И всеми порами души потоки ультрафиолета ловить, и чувствовать, и жить в лавине солнечного света. И понимать: такая боль судьбой не каждому даётся, что эта – чтоб её! – любовь жжёт душу с телом хлеще солнца, и, несмотря на облака, дожди, снега, ветра и грады, никто не выдумал пока желанней и важней награды. Всё ближе к горизонту жизнь, и блик прощальный в туче тонет, но не сдаются миражи, и мчатся ввысь шальные кони. |