Пляж открывался для посетителей в восемь часов утра. Ахмед обычно в это время неторопливо ходил вдоль берега, собирая пустые пластиковые бутылки, пакеты от чипсов и другие сувениры, заботливо принесенные морем. Когда на горизонте появлялись первые пляжники, он деловито перекидывал через плечо матрасы, поправлял кепку и уверенным шагом спешил к посетителям. Если ему вручали оплату исправно и не торгуясь, он очень радовался, сжимая в своей сухой мозолистой ладони изношенные или новенькие купюры. Хотя торговаться со стариком было бесполезно, на уступки он никогда не шел. Во-первых, ОН очень любил деньги, а во-вторых, прекрасно знал цену своему уникальному пляжу, больше тридцати лет на нем проработал бич-боем (beach boy).

 

Хотя бич-боем он был в далекие семидесятые, когда волей Аллаха попал на работу в шикарный пятизвездочный отель. А сейчас Ахмед, хотя и занимал все ту же почетную должность, но никому бы и в голову не пришло назвать его боем, потому как он давно уже превратился в деда. Бич-деда. И по статусу, и по возрасту.

 

Последний день Рамадана* пришелся на понедельник. Ночь была спокойной и безветренной, поэтому старик довольно отметил, что собирать по берегу «дары моря» ему не придется. На всякий случай, он все равно внимательно обошел протяженное побережье пляжа, проваливаясь дешевыми шлепанцами в мягкий золотистый песок, и, убедившись, что все в порядке, решил спрятаться в тени. Зашел за стойку обветшалого, но свежеокрашенного деревянного бара и устроился на своем любимом стуле. «Девятый час, а еще никого не видно. Все по домам. Спят...» — с некоторой завистью подумал старик и сладко зевнул.

 

В Рамадан темп жизни в Египте замедлялся, магазины открывались, когда солнце уже успевало обойти полнеба, офисы немного раньше, а случалось и позже. Все, у кого была возможность поспать подольше, с удовольствием ею пользовались, отрабатывая пропущенные часы работы во сне, или же, в случае необходимости, сдвигая часть дел на темное время суток. Только к вечеру в большинстве офисов Хургады работа наконец-то закипала, а рестораны и кафе не могли разогнать посетителей до трех часов утра. Казалось, ночь и день на время поста менялись ролями, а солнечные часы становились тяжелейшим испытанием.

 

Но «пляжный бизнес» старика приносил прибыль преимущественно в утренние часы, поэтому Ахмед даже в пост просыпался рано и стоически обходился без пищи и воды до заката солнца. Священный месяц каждый год начинался немного раньше, и в этом году жребий пал на октябрь. В конце поста в Хургаде было все еще по-летнему жарко, но, подчиняясь неписанному закону осени, световые дни, к огромной радости жителей всего Египта, становились короче, легко уступая лишние минуты — долгожданным ранним закатам.

 

«Завтра Аид!*», — вздохнул с облегчением старик и взглядом хозяина окинул свои огромные владения. Когда ему на глаза попалось здание пятиэтажной ротонды, выступающей прямо в открытое море и подсвеченной утренними солнечными лучами, он мечтательно улыбнулся. Воспоминания нахлынули на него, и он решил не прогонять их, чтобы хоть как-то скоротать время до завтрака.

 

Заброшенное, с потрескавшейся краской, здание гостиницы все еще впечатляло своим оригинальным архитектурным проектом: было видно невооруженным взглядом, что с балконов и окон всех номеров отеля когда-то открывался изумительный вид на Красное море. Уникальная задумка архитектора. Лучший отель Хургады в период восьмидесятых. Тогда у этого красавца не было конкурентов. Это сейчас их, отелей, больше двухста, один другого краше. А тогда вся египетская элита мечтала хотя бы разок побывать в нем. В этом удивительном «колизее», от которого на север и юг двумя огромными ручищами расходились золотые побережья пляжей, утопающих в зелени олендров, гибискусов, эвкалиптов и финиковых пальм. В отеле, который неоднократно блистал наравне с именитыми актерами в популярных египетских фильмах. Ахмед вспоминал, как на его глазах бесплодные пески Шератона превращались в райские сады. Десятки садовников бесконечно поливали, удобряли, подстригали молодую траву, кусты, пальмы.

 

Женщина с коляской, появившаяся у входа на пляж, вернула старика к действительности. Он не любил делать лишних движений, поэтому подождал, пока клиентка дотащит коляску к одному из зонтиков, и только потом взял матрас и деловито пошел к ней навстречу. Женщина оказалась незнакомой. «Наверное, очередная жена-иностранка» — подумал Ахмед и, нахмурив брови, сказал: «Хеллоу». Затем положил матрас на шезлонг, отошел на пару метров в сторону и, опустив голову, замер в напряжении. У входа на пляж висело объявление с надписью, что пользование пляжем стоит пятнадцать фунтов, но эти заморские жены так любили торговаться, что нельзя было расслабляться ни на минуту. «Стоит ей улыбнуться, сразу начнет просить скидку»— прикидывал старик, гипнотизируя песок под ногами, и его брови, в решительности отстоять установленную цену и не поддаться женскому обаянию, сошлись в одну волнистую линию. Получив от женщины две бумажки, номиналом в десять и пять фунтов, мужчина запоздало состроил ей приветливую улыбку, поправил козырек блейзера и заторопился к стойке бара. Деньги всегда поднимали ему настроение. Особенно в те дни, когда хозяева пляжа были в отъезде, как сейчас. Ахмед так радовался отсутствию босса, что сразу же совершенно забывал о том, что клиентам нужно выписывать квитанции. Пляжникам до этих квитанций не было никакого дела, и старик за это любил свою работу еще больше.

 

К часам десяти пришла египетская семья с малышом, старик сразу понял, что это — христиане. Мусульманские семьи в пост на пляже не появлялись.

 

Еще через полчаса пришло несколько иностранок: бабушек, мамочек с детьми-внуками и пара молоденьких девушек. Дети радостно плескались в воде, строили замки из песка, а их измочаленные родительницы довольно подставляли бока солнцу и наслаждались благодатными минутами покоя.

 

Выдав всем матрасы и собрав деньги, старик снова спрятался в тени. «В Рамадан — размышлял он, — на пляже детишки, женщины — и все. Мужчины постятся, работают. Прибыли практически нет, клиентов в три раза меньше, чем обычно. Хотя, с другой стороны, малолетних распутников, хам дуль Илля*, тоже не видно. Оно-то и понятно, на голодный желудок не до разврата. Раньше приезжали деревенские парни, такие как я, искали работу. А эти проходимцы приезжают и сразу ищут — женщин, дурех заморских, чтобы те им за «любовь» дарили мобильные телефоны, собственный бизнес помогали открыть. Срам! Вот это клиентура! Кто бы мог подумать, что доживу до такого? Хоть в Рамадан отдохну от них! Нормальным людям — я рад, но этим павлинам общипанным... Сколько бы они меня ни упрашивали и ни пытались мне доплатить, чтобы остаться вечером на пару часов на пляже. Не бывать этому! Не нужны мне их деньги! Здесь министры отдыхали, послы, губернаторы... А теперь..? Угробили такой отель... Закрыли на ремонт и все... — старик прикрыл рот рукой, боясь, что его отчаяние криком боли вырвется наружу. — Десять лет назад закончилась жизнь моего отеля. Закрыли. Потом продали каким-то шейхам саудовским, которым по сей день нет никакого дела до этого места. Я, старый осел, тогда даже обрадовался, подумал, наконец-то передохну. Поеду домой к жене, детям. Поехал, и что? Дети выросли. Жена? Жена как жена. Привыкли жить отдельно, даже поговорить не о чем. А волны в ушах шумят, зовет меня море к себе. Маялся, старался целых три года. А потом решил вернуться. Не могу я без моря, без отеля, пляжа своего. Жизнь деревенская не для меня, да и заработок, что ни говори, нелишний. Хорошо, что вернулся. Хотя, это я сейчас так думаю, а тогда... За три года, пока меня не было, казалось, об отеле все забыли, открытый всем ветрам, он из дворца райского превратился в серый призрак на грани сноса, о былой роскоши только память осталась. Моя память. А когда я увидел выжженные солнцем, полузасохшие кусты, деревья, пальмы у входа... и на пляже — у меня сердце оборвалось. Как можно было загубить такой потрясающий, уникальный сад? Да что говорить? Сам знаю, легко. Дождей в Хургаде не бывает, грунт — песок с глиной. Стоит не полить сад всего неделю, и он начнет умирать. Хургада — вообще город рукотворный, без мужского внимания и заботы — и месяц не протянет. Неделя, две без воды, и все — конец ей. Растения умрут, люди уйдут, и она снова превратится в безжизненную пустыню. А три года — это огромный срок, почти все растения погибли. Только эвкалипты да несколько пальм по-прежнему продолжали бороться за жизнь, видимо, все же иногда, кто-то поливал сады, редко очень, но поливал. Не мог я устроиться на другую работу и оставить обреченный отель мой умирать, хотя возможность такая была. Мои лучшие годы прошли здесь, вот я и остался с ним, навсегда. Пришел тогда к людям, которые взяли в аренду пляж, предложил им свои услуги и не прогадал. Они согласились и даже выделили мне номер в заброшенном теперь отеле. Разве мог я об этом мечтать когда-то? Номер в Шератоне, с видом на море. Мой — собственный — номер. Люкс. Это же королевский подарок Аллаха! Потихоньку я отхаживал пляж, очищал, приводил в порядок. Чинил и красил зонты, лежаки. Поливал умирающие деревья. Я не мог спасти весь пляж, как это ни обидно. Здесь же огромная территория. И взял под опеку только правую половину, если с моря смотреть. Она меньше. Да и по Корану, правая сторона — она лучше всегда, — старик посмотрел на часы, — двенадцать часов. До завтрака еще пять часов пятнадцать минут, а голод, как та назойливая муха, уже мучит и теперь не отстанет до вечера. Но ничего, мне не привыкать!»

 

Мысли старика прервал голос муэдзина, призывающего правоверных к молитве.

 

«Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!* — зашептали сухие обветренные губы Ахмеда, и он поднял руки в молитве: Нет Бога кроме Аллаха, и Мухамед — посланник его! Хвала Аллаху милостивому, милосердному, за то, что подарил мне возможность прожить еще один Рамадан. — старик с благоговением оглядел выхоженные деревья, зеленой аллеей украшающие побережье и прошептал: Рабена Карим! Хам дуль Илля!*

 

Через какое-то время он услышал нарастающий гул, а затем и увидел огромную машину с гигантской цистерной. «Ну вот, — обрадовался Ахмед, — наконец-то приехала вода».

 

— Саламу алейкум!* — прихрамывая, заспешил к забору старик.

 

— Ва алейкум ассаляма! Изайак, я паша?* — выпрыгивая из кабины, приветствовал старика молодой белозубый парень. Он обошел цистерну с водой и, достав огромный резиновый шланг, открутил вентиль.

 

Вода, журча, побежала в сухой песок. Старик довольно зажмурился, пряча глаза от палящего солнца. Затем развернулся спиной к солнцу, взял в руки лопату и стал рыть небольшую канавку вдоль забора, направляя по ней поток воды.

 

Через десять минут машина проехала немного вперед, и рабочий приступил к поливу следующего участка пляжа. Старик, хрипло покрикивая, руководил действиями своего помощника, стараясь не пропустить ни одного деревца, ни одного кустика. Ручейки живительной влаги текли ему в самое сердце, и он не знал звука, приятнее этого веселого журчания.

 

Машина вновь проезжала десяток метров вдоль забора, останавливалась, и так снова и снова. На полив всей территории ушло часа полтора. А куда спешить в Рамадан? Когда машина, пыхтя как старый самовар, медленно уехала, Ахмед с особой нежностью остановил взгляд на цветущих зеленых лианах, сплошным полотном обвивших протяженный забор пляжа. Фигурно выстриженные, они образовали изумительную живую изгородь, рукотворное чудо, выращенное и взлелеенное стариком за последний год. Его новое детище.

 

Ахмед вернулся под навес и, прищурившись, посмотрел на солнце, — на фоне практически белого неба оно напомнило ему яичницу. «Наверное, уже два часа, — подумал старик, — желудок вовсю песни поет».

 

Египетская семья стала собираться домой, поджариться как бифштексы, видимо, не входило в их планы. Ахмед подошел к ним, чтобы забрать матрасы. А то гляди, еще придет кто проворный, незаметно и бесплатно уляжется. За этими отдыхающими надо глаз да глаз. Лучше потом снова принести. Перед уходом мужчина-египтянин, улыбаясь, вручил старику прессу. Ахмед подумал, что лучше бы он чаевые оставил, но кивком головы поблагодарил «щедрого» клиента и, подхватив матрасы и газеты, бурча что-то себе под нос, поспешил вернуться под навес. Спрятавшись в тени, с умным видом развернул газеты.

 

Читать он не умел. Родители в свое время не отдали Ахмеда в школу, хотя в начале шестидесятых поголовное образование уже дошло и до глухих египетских глубинок. Школа была в соседней деревне, и родители решили, что от сына будет больше пользы, если вместо того, чтобы тратить несколько часов в день на ходьбу и полдня на протирание штанов за партой, он будет помогать дома по хозяйству. Плодородные почвы Нила позволяли собирать урожай четыре раза в год, и дополнительная пара рук в хозяйстве всегда была кстати. К тому же, Ахмед был вторым ребенком в семье, и у него еще было семеро младших братьев и сестер. Матери было не до огородов. Старшего сына — Мухамеда — отдали в школу и решили, что одного ученого в семье им вполне хватит. Отцу сложно было самому управляться с хозяйством. Ахмед не жаловался, надо пахать с отцом поле, смотреть за ослами, овцами, семью кормить, значит надо. Работы он не боялся. Так и прошло его детство и юность в поле, потом была армия, а затем родители сосватали ему хорошую девушку Ясмину из их же деревни. К тому времени они с отцом достроили второй этаж к своему глинобитному дому, и хоромы для молодой семьи были готовы. Ясмина каждые два года дарила мужу по сыну, и когда карапузов в семье стало трое, односельчанин предложил Ахмеду поехать в Хургаду на заработки. Детский крик в доме ему уже успел осточертеть, и он практически без колебаний согласился.

 

Когда молодой мужчина в первый раз увидел Шератон, он не поверил своим глазам. Такой роскоши он от роду не видывал. «Наверное, даже древнеегипетские храмы были скромнее», — подумал тогда Ахмед. В жизни храмы древние видеть ему не довелось, хотя Луксор был всего в нескольких десятках километров от их деревни, за работой было некогда.

 

«Дворец — а не отель!» — восхищался Ахмед. Каждый вечер он восхвалял Аллаха за доброту и щедрость его и исправно раз в месяц на неделю ездил домой к семье. Привозил зарплату и чувствовал себя в деревне турецким пашой. Домашние гордились, сыном-мужем-папой, который баловал домочадцев щедрыми гостинцами и сказочно-интересными историями о жизни высшего общества. Так шли годы. Он возвращался к себе в деревню и радостно замечал, как их дом становился все выше и выше, братья женились и каждому достраивали новый этаж. А на крыше дома по-прежнему торчали сваи, в ожидании пока появится новая семья и понадобится еще один этаж. Сестер выгодно отдавали замуж за парней со своей жилплощадью, преимущественно такой же, на соседних улицах.

 

Старик с любопытством просматривал фотографии ругающихся политиков в газете, а когда ему на глаза попалась карикатура встречи мусульманского шейха и христианского папы, смеялся до колик в желудке. На первой картинке: шейх и священник, улыбаясь, приветствовали друг друга, пожимали руки, а едва разминувшись, на второй, кривили лица и плевали друг другу в спину. «Разве обязательно уметь читать? — спрашивал себя старик, — И так все понятно! Может, оно и хорошо, что я — неграмотный! Эти писаки с политиками набрешут целых двадцать, а может и больше, широченных страниц, вон какая газета толстая, да еще такими мелкими буквами, а людям читай, время трать, глаза порть. Пойду-ка я лучше забор подкрашу, а то что-то краска у входа облупилась. Старик, свернув газеты, предусмотрительно засунул их под стойку, вечером пригодятся вместо скатерти, и пошел в подсобку за краской.

 

К четырем часам дня забор сверкал, как морские волны в лучах солнца, и Ахмед решил, что пора разгонять пляжников по домам, скоро завтрак — ифтар*, и желудок уже успел перейти от безобидных песен к реальным угрозам, прокалывая острыми иголками все нутро. Старик, вытянув шею как пеликан, стал важно вышагивать по пляжу со стороны в сторону, шумно собирая мусор из урн в черный пластиковый пакет, расставляя в одну линию пустые лежаки и всем своим видом показывая клиентам, что пора бы и честь знать. Солнце первым решило подыграть Ахмеду, и как по команде за несколько минут перекатилось за горы, оставив весь пляж в тени. Пляжницы с детьми сразу же зашевелились: женщины одна за другой складывали полотенца, мыли своим чадам ноги и рты под душем и торопливо разбегались. Никто не хотел опоздать на завтрак. Без двадцати пять на пляже никого, кроме персонала, не осталось. Еще минут двадцать Ахмед ходил по пляжу, суетясь и наводя порядок. Ровно в пять пришел охранник и принес пакеты с завтраком. Еще через пять минут город замер. Все разъехались по домам-квартирам, даже клаксоны машин затихли, на город опустились тишина и ожидание.

 

Старик позвал охранников пляжа к беседке, достал прессу, накрыл деревянную стойку газетами и стал расставлять на них салаты, рис, кебаб и сладости в пластиковых лотках. Поставил бутылку воды, разлил по стаканам хушеф*, разложил пластиковые приборы.

 

— Завтра — Аид*! — чтобы заполнить паузу до завтрака, важно произнес старик.

 

— Да, целых три праздничных дня! — согласился без особого энтузиазма один из охранников.

 

— Для других, — подытожил второй охранник, — а у нас не будет ни одного свободного места на пляже. Все каирцы рванут к нам! А, может, они уже здесь!

 

— Ничего! — сказал Ахмед, — Много приезжих — значит много работы! А много работы — значит больше денег!

 

— Для других, — опять повторил пессимист-охранник, у которого была фиксированная зарплата.

 

— Карим! — подмигнул парню старик, — Рамадан Карим*! И тебе что-то перепадет!

 

В это время раздался азан, долгожданный пронзительный высокий голос муэдзина моментально объединил всех мусульман Египта в одну огромную общину. Старик с охранниками, взяв стаканы с хушефом, стали одухотворенно повторять за муэдзином:

 

— Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! — Их голоса слились в унисон с миллионами других голосов по всему миру.

 

Мужчины уплетали рис за обе щеки, нахваливали кебаб, который казался немыслимо вкусным. А может и был таким. В Рамадан еда не бывает невкусной. Если целый день провести без крошки хлеба и глотка воды, то даже постный рис придется ко вкусу, а вода покажется сладчайшим напитком. Глаза старика и охранников оживленно блестели:

 

— Жаль, что мы не с нашими семьями сейчас! — внезапно снова помрачнел охранник.

 

— Карим, твоя семья, и семья Хамида, и моя — они ведь тоже завтракают сейчас! Как и все мусульмане! Вот и представь, что мы все вместе сейчас сидим за одним огромным столом!

 

Парень улыбнулся, достал сигареты и, предложив второму охраннику, с наслаждением затянулся. А старик, опершись подбородком на руку и что-то вспоминая, залюбовался ожившим от вечернего бриза морем. Ему навстречу, прямо к берегу, ласковыми барашками бежали волны. Сгущались сумерки.

 

А вечером в небе появился молодой серп Луны, провозглашая всему мусульманскому миру, что Рамадан окончен, и грядет новый месяц — Шаваль.

 

Примечания:

 

Рамадан* — месяц обязательного поста для мусульман. Девятый месяц лунного календаря.

 

Аид* — праздник.

 

Аллаху Акбар!* — в пер. с араб. «Аллах Велик!»

 

Рабена Карим! Хам дуль Илля!* — в пер. с араб. «Всевышний — щедр! Хвала Аллаху!»

 

Саламу алейкум!* — Ва алейкум ассаляма! — приветствие и ответ на приветствие «мир вашему дому».

 

Изайак, я паша?* — в пер. с араб. «как дела, паша?»

 

ифтар* — разговение, ежевечерний прием пищи по окончании поста.

 

хушеф* — питательный напиток из фиников с молоком или любых сухофруктов с соком или сладкой водой.

 

Рамадан Карим* — в пер. с араб. «Щедр Рамадан!» — выражение и приветствие во время Рамадана, на которое обычно отвечают «Аллах Акрам», что значит «Аллах щедрей».