- Господи, ты бы видел это козу! – сказал Василий Прокашкин.

- По-моему ты это… того.. ну, в общем, мне конечно почтительно и очень лестно, что ты ко мне так хорошо относишься, - ответил ему с сарказмом Павел Иванович Сранюк, - но хочу тебя заверить, что я вовсе ни какой и не Господь Бог.

- Да, причем здесь вы, Павел Иванович. Я ж вам про козу, а вы все ко мне со своими теологическим нововеяниями лезете.

- Про какую еще Козу? – спросил недоуменно Павел Иванович.

- Про необычную Козу. Про волшебную козу, я вам говорю. Вот как на моем кулоне.

Василий Прокашкин утер нос рукавом, поправил очки на носу, достал из-за пазухи золотой кулон в виде козерога с гранатовыми глазами, и тут же убрал обратно. Павел Иванович не раз уже видел этот кулон, и каждый раз ему казалось, что этот кулон он видел где-то раньше, но где именно он никак не мог вспомнить. Василий же говорил, что этот кулон ему достался то ли от дедушки, то ли от дяди, то ли еще от кого – каждый раз он говорил разные вещи.

Взяв под руку своего товарища, Василий повел того сквозь толпу и вонь животноводческой выставки. Кругом толпился самый разношерстный народ. Кто-то пришел даже своими детьми, которые норовили постоянно пойти к палатке с сахарной ватой, к леденцам, к мороженому, либо посмотреть щенков, котят и канареек, нежели выбирать с нерадивым родителем кур-несушек или гусыню. Кто-то рассматривал кроликов, кто-то выбирал в подарок черепах. Кто-то одиноко стоял и выбирал себе попугая, что бы было к кому обратиться вечером, и что не самое важное этот кто-то мог еще и ответить более менее человеческим языком.

- Там, в конце ряда, стоит старик с волшебной козой, - с заговорщеским видом поведал Василий, указывая куда-то вдаль свободной рукой, как Ленин в утопическое светлое будущее, перебирая калошами по грязи ярмарочной поляны.

- Какая еще волшебная коза? Ты что пил уже с утра, - вопрошал Павел Иванович, и даже сделал вид, что принюхивается.

- Ни грамму. Разве ж я тебя не позвал, коли выпить собирался. Слушай, у тебя есть деньги с собой? – спросил Василий друга.

- Ну, есть немного.

- Замечательно. Ты просто не представляешь насколько это замечательно. Слушай, я хочу купить ту Козу… я просто иду и мечтаю об этом.

- На кой черт тебе сдалась эта коза?

- Ты не понимаешь она волшебная… у неё шкура из бабочек. Я тебе говорю на полном серьезе. Я ничего не пил, ни курил, ни ел… Старик торгует волшебной козой. И мне не хватает совсем чуть-чуть. Я очень хочу её купить.

- Мне конечно же кажется, что ты просто напросто спятил… сошел с ума… слетел с катушек и так далее, но я хочу посмотреть на объект который свел тебя с ума, - ответил Павел Иванович.

- Сам ты объект… даже не объект, а субъект! Фома неверующий! – обиженно пробормотал себе под нос Василий Прокашкин.

Два товарища, расталкивая толпу локтями, пробивали себе путь сквозь шатры с коровами, гусями, утками, поросятами. Павел Иванович, идя бок о бок со своим другом, сокрушенно мотал головой из стороны в сторону, бормоча себе под нос: «какого дьявола я тут плетусь за этим никчемным недоумком? Быка же надо купить, а то ведь того гляди и уведут из-под носа, а наш то старый уже не справляется, етить твою на лево», но он даже не сделал попытки свернуть в сторону огромного манежа, в котором выставлялись лучшие быки области, он лишь вздохнул, посмотрел на быков, помотал сокрушенно головой оттого, что поддался уговорам своего товарища, но все же пошел вслед за Васей.

- Павел Иванович, коза та необыкновенная, вот увидите. Она просто красавица. Она стоит того, а быка мы сможем купить завтра. Завтра же тоже будет выставка, - воодушевленно выкрикивал Василий, впечатывая слова в сознание Павла Ивановича сквозь весь шум и гвалт толпы.

- Вася, при всем моем уважении, заткнись. Я до сих пор не понимаю, какого дьявола я иду за тобой. Какая чертовая коза из бабочек, когда нам нужен бык-осемянитель?

- Бык потерпит, не переживайте вы так, Павел Иванович. Купим мы быка для колхоза. Я ж на козу то собираюсь потратить не колхозные деньги, а свои. Свои кровно заработанные.

Товарищи пробрались к концу аллеи среди бесчисленных разноцветных шатров с животными разных мастей и пород, и подошли к небольшому серо-зеленому шатру, пред которым сидела на коленях, словно при молебне, кучка людей, постоянно пополнявшаяся, и складывалось впечатление, что к толпе снизошел сам Господь – настолько это было завораживающее зрелище. Коллективный взор толпы, словно единый Глаз был направлен в центр шатра. В центре шатра стояла тумба, на которой сидел маленький горбатый старик, с испещренным морщинами лицом, и держал в худощавой ручонке за веревку Козу. Надо сказать, что зрелище это настолько заворожило товарищей, что от увиденного даже у Павла Ивановича непроизвольно раскрылся рот, обнажив его кривоватые с коричневым налетом зубы.

Шкура Козы и впрямь была соткана из трепещущих крыльями разноцветных бабочек, и была настолько длина, что казалось, будто это некое покрывало из живых бабочек было накинуто на странное животное с человеческими глазами.

- Что это, - спросил Павел Иванович, с некоей дрожью в голосе.

- Как что? Волшебная Коза, про которую я тебе всю дорогу рассказывал, - заворожено ответил Василий Прокашкин, не сводя своих глаз с Козы.

- Да какая же она волшебная. Наверное, старик измазал её всю какой-то гадостью, вот бабочки и облепили её, - продолжил Павел Иванович чуть погодя, - фокусы все это. Фокусы. Жалкие ярмарочные фокусы.

И тут, словно вняв его словам, коза повернула свой взор исключительных голубых человеческих глаз в сторону двух товарищей. Подмигнув правым глазом, коза вдруг совершенным звонким голосом невозмутимо заговорила:

- Вас послушать, Павел Иванович, так можно умереть со смеха над вашим невежеством и скудностью мышления. Вы, многоуважаемый не оставляете и камня на камне над верой в волшебство. Все сомнения своим исключительным материализмом разбиваете в пух и прах, что довольно типично для такой сомнительной личности как Вы.

Толпа ахнула. Впервые в жизни этих людей, которые только и знали, как разводить животных, как растить рожь, и сажать картошку, Коза молвила слово. Да еще как!!! С какой силой! Но больше всех удивился Павел Иванович Сранюк, от неожиданности у него даже подкосились ноги, и он уже хотел было усесться на земь, как и все остальные люди, что окружили шатер, но его вовремя подхватил Василий.

- Я же говорил… я же говорил… - шептал постоянно Василий, поддерживая под руку повергнутого в шок Павла Ивановича.

- Да, помолчи ты, окаянный! – шикнул на него Павел Иванович, - наверняка это старец за неё говорит. Чревовещание. Я про это читал. Фокусы, - вновь повторил Павел Иванович.

- Фокусы, значит, - засмеялась Коза, и тут же притопнула своим правым передним копытом.

Тут старик, что сидел на тумбе не шевелясь, вдруг встал и пошел сквозь толпу к Павлу Ивановичу. Подойдя к нему, старик чуть склонил голову, и из его серых глаз потекли тоненькие ручейки слез. Слезинки падали на траву, и из травы тут же стали прорастать удивительной красоты разноцветные цветы. Старик вздохнул, поднял голову к небу, и вдруг просто исчез. Растворился в один миг! Толпа ахнула, словно единый организм. Многочисленные лица толпы смотрели, разинув свои рты в сторону Павла Ивановича Сранюка, стоявшего по среди цветочной клумбы, держа в руке невесть откуда взявшийся необычный воздушный шар, в точности повторявший форму головы старика так, что складывалось впечатление, что Павел Иванович держит в руке на нитке голову старика, безудержно трепыхающуюся на ветру, так и норовя вырваться на свободу.

- Ч-ч-что за фокусы? – заикаясь проговорил Павел Иванович и, увидев шар у себя в руке, тут же выпустил его. Шар громко смеясь, подгоняемый ветром взмыл в небо. Василий же испугавшись, отпрянул от своего товарища, лишь шар по дуновению ветра коснулся его плеча.

- Фокусы? Какие могут быть фокусы – засмеялась Коза, - я вот тебе расскажу про один фокус. Про то, как позвал меня граф Шлёпенберг полетать на его цеппелине. Давно это было. Мы тогда с ним на балу у фрау Дитрих познакомились. Я тогда была стройной красивой молодой девушкой и сидела за одним столом с Эрнестом Хэмингуейем и с Эрихом Мария Ремарк, и довольно мило общались, злоупотребляли вином и анисовой, шутки шутили, анекдоты травили, но все же чувства некоторого дискомфорта меня не покидало, поскольку мужчины оба неровно дышали к Марлен. А чему тут удивляться собственно говоря? Кто ни ровно дышал к Марлен? Разве что мертвый… И тут во время очередной музыкальной модно-джазовой композиции, что звучала из патефона, к столу подходит статный мужчина. В черном фраке, белоснежной сорочке, галстук бабочкой, и с шикарными длинными усами, кончики которых полумесяцем завиты к верху, на одном глазу повязка, а на другом монокль темно-зеленого цвета. Вид конечно зловещий, но что-то в нем было эдакое притягивающее… загадочное. Так вот подходит этот странный мужчина ко мне, представляется графом Шлёпенбергом и просит меня потанцевать с ним. Я согласилась, хотя до этого на танец меня приглашал Эрнест, но я отказалась, в виду того, что он предлагал танец скорее из вежливости, нежели из-за искренней заинтересованности мной. Так вот… Танцевали мы… кружились… и за все время мы не обмолвились и словом. По окончании музыки он проводил меня на место и был таков… ушел…

Тишина тяжелым грузом опустилась на толпу. Коза пристально смотрела на Павла Ивановича, а у того на лбу выступил холодный пот. Его пробил озноб от слов Козы. Он пребывал в состоянии некоторого недоумения. Ему вспомнился давний сон из детства.

Тогда он во сне сидел на лужайке перед своим деревенским домом и вырезал ложку из дерева, утреннее весеннее солнце озаряло и согревало весь окружающий мир, который он не замечал в виду своей увлеченности процессом вырезания ложки из небольшого березового палена, как вдруг все вокруг потемнело, и его заслонило тенью – только тогда он обратил свой испуганный взор к небу. С неба на близлежайшее поле спускался огромный дирижабль. Мальчик сидел и испуганно смотрел, как огромный небесный корабль спускается на поле. Приземлившись на поле у дирижабля открылась дверца и опустился трап. Оттуда вышла небывалой красоты девушка, а вокруг неё кружился рой бабочек. Девушка пошла в сторону Павла Ивановича, но на полпути передумала, чему-то ухмыльнулась, развернулась и пошла в сопровождении бабочек обратно к дирижаблю. Когда она подошла к трапу, из дирижабля вышел высокий худощавый мужчина во фраке, в белой сорочке, и в высоком цилиндре. Павел Иванович тщетно пытался разглядеть его лицо. С того расстояния он мог лишь видеть некое размытое белое пятно лица, да к тому же из-за бессчетного количества бабочек, картина окружающей реальности была постоянно подвижной и какой-то искаженной. Мужчина подал руку девушке, и та вошла обратно в дирижабль, после чего дверца моментально захлопнулась и дирижабль оторвавшись от земли медленно поплыл в высь. Павел Иванович тут же бросил недоделанную ложку и помчался в дом. На бегу он проснулся и еще долго пытался понять, что же на самом деле является сон, где граница между сном и явью, чем отличается сон от яви, и что все это, в конце то концов, значит, и, конечно же, кто эта красивая девушка.

- Что было дальше, - спросил Павел Иванович Козу, довольно осмелев.

- А что вам это интересно, дорогой мой Павел Иванович? Или вы теперь вновь ждете того, пока Вам в лицо выплюнут слюну волшебства – саркастично спросила его Коза. Диалог животного с Павлом Ивановичам настолько заинтересовал толпу людей, что последние сидели подле них, что те боялись шелохнуться – каждый ждал развязки и волшебства, даже дети примолкли, и вокруг повисла зловещая тишина.

- Нет. Волшебства я не жду. Мне интересно, как вы летали на дирижабле, - ответил, собравшись с мыслями Павел Иванович Сранюк. Василий кивнул одобрительно товарищу и сам присел на траву возле Павла Ивановича.

- На дирижабле… – протяжно сказала Коза, словно пытаясь припомнить, когда же она летала на дирижабле, - ах, дирижабль, дирижабль… небесный мой корабль. Так вот. Прошел тот памятный вечер у фрау Марлен и все стали расходиться по домам. Я вышла на улицу – на дворе стояла ночь, слегка моросил дождь, и от одной мысли, что мне придется в одиночестве возвращаться в свою пустую маленькую и одинокую квартирку, меня аж передернуло. Я стояла одинокая, юная, красивая, но совершенно беспомощная, на крыльце пред дождем и не могла взять в толк, что весь мир крутиться у моих ног, стоит только присмотреться. И только когда я решилась раскрыть свой зонтик и поймать такси, что бы отправиться в свою холодную и одинокую постель, завернуться в одеяло и предаться сновидениям - меня кто-то тронул за плечо. Обернувшись, я увидела рядом с собой того самого графа Шлёпенберга. Он взял меня под руку и сказал: «Позвольте, я вас провожу, юная леди». Я не отказалась. Что-то было в нем такое, что неизменно притягивало к нему. Он раскрыл свой зонт и дал его мне, а сам выскочил на дорогу и почти сразу же поймал такси. Переговорив с таксистом, он вернулся ко мне, взял меня под руку и мы пошли к машине. Сев в такси, водитель плавно тронулся с места. И тут граф заговорил со мной. Помню так словно это было вчера. А может так и есть? Может это все и было вчера? – подмигнула Коза Павлу Ивановичу, и тут же продолжила, - Он сказал мне: «Юная Леди, мы конечно же можем непременно отправиться к вашему дому, и вы проведете остатки вечера в свой одинокой холодной квартирке с чашкой терпкого черного чая без сахара, наедине со своими мыслями и переживаниями по поводу неизменной скуки и бесцельности существования, однако я смею предложить Вам ночной полет на моем дирижабле. Он тут не далеко на пришвартован». Я не знаю почему, но отчего то я согласилась. Я как-то даже в душе и не смела отказать ни себе ни ему в этой прогулке. Он наклонился к водителю и что-то сказал ему, и водитель тут же развернул автомобиль в другую сторону.

Коза замолчала. Она склонила голову к земле, и принялась, как ни в чем не бывало щипать траву. Все молчали, в ожидании продолжения истории, а Коза, словно вовсе позабыв про то, что кто-то присутствует подле неё, продолжала щипать скудную зелень. Нарушил тишину Василий.

Откашлявшись в кулак, он спросил:

- Куда, он вас отвез, Милейшая?

Коза недоуменно посмотрела на Василия. Затем, перестав пережёвывать траву, она ответила ему:

- Как куда? Ну, уж точно не в Крыжополь… естественно к дирижаблю…

 

- Естественно к дирижаблю! – Франц К. во все горло заорал на Георга, не убирая дула пистолета от виска незадачливого таксиста.

- Куда именно?

- Я покажу тебе дорогу, не волнуйся, и если все сделаешь правильно – останешься жив, - ответил сухо Франц К.

Таксист вжался в кресло и вдавил в пол педаль газа. «С этим придурком шутки плохи», - подумал про себя таксист. Городские дома, фонари, магазины, латки - быстро проносились мимо автомобиля, ни оставляя своими образами ни малейшего следа в памяти Франца. И хоть Франц К. был погружен в свои тягостные мысли, он твердо держал в свой руке маузер у виска таксиста.

«Как она могла так поступить со мной? Как она могла предпочесть какого-то непонятного графа мне? Да, пускай я и живу на чердаке, и пусть мне мало платят за продажу овощей, но я ведь так сильно её люблю. А она? Черт знает что твориться! И зачем я только поехал на эту вечеринку? Зачем, Господи, я все это делаю? Кому от этого станет лучше? Кому?»

Господь молчал, и ни подавал ни малейшего вида, что слышит слова Франца К. … или не слышит. Какая собственно говоря, разница – факт остается фактом, Господь не дал ни одного слова… ни одного знака… и не оставил ни одного шанса Францу К.

Такси буквально вылетело за пределы города и неслось со всей своей возможной скоростью по загородному шоссе. С какой бы скоростью не передвигался автомобиль, Францу К. казалось, что автомобиль еле двигается, или не двигается вовсе, а вместо того под колесами автомобиля медленно, но верно вращается земной шар. Мелькающие деревья за окном были еле различимы из-за спустившейся ночи. Наконец Франц К. приказал водителю такси остановиться. На шоссе не было ни одной машины, вокруг были леса, и лишь один дорожный знак указывал, что до населенного пункта «В.» осталось 2 км. Франц К. открыл свою дверцу и начал вылезать из машины, по-прежнему держа на мушке Георга, который давно уже понял, что Франц К. не способен и мухи обидеть, просто у того слегка замутнился рассудок из-за каких-то личных переживаний.

- Я ухожу, а ты медленно разворачивайся и уезжай, - сказал Франц К. таксисту, отойдя на пару метров от машины.

Георг послушно развернул автомобиль и резко дал в газ, пригнувшись на всякий случай, если вдруг Францу К. вздумается стрелять в след. Но Франц К. и не думал стрелять по машине. Как только машина скрылась в ночи и исчезла с поля зрения, Франц К. закричал, что было мощи, и выстрелил пару раз в воздух из маузера, распугав все воронье. Затем он пошел по еле различимой маленькой тропинке, что вела от дорожного знака в небольшой пролесок. Пробираясь в потемках сквозь всюду торчащие ветки деревьев и исцарапав ими все своё лицо, Франц К. выбрался на поле. Посреди поля стоял огромный дирижабль. В иллюминаторах дирижабля горел свет.

- Неужели опоздал? – прикрикнул себе Франц К., и тут же побежал к дирижаблю по мокрому от дождя грязному полю.

Еще издали он увидел, как в дирижабль по трапу поднялся высокий человек в черном пальто и в цилиндре, ведя на веревке Козу.

- Коза?!? – закричал вдруг недоуменно Франц К.

«Дура, конечно. Да! Но не коза то! Что ж ты сделал с ней, подлец?» - воскликнул про себя Франц К. и еще больше прибавил шагу. Он пробежал только треть пути, когда трап подняли и люк закрылся. Дирижабль стал медленно подниматься в ночное небо. Франц К. яростно бежал к дирижаблю, но в душе уже не верил в то, что он сможет хоть что-то изменить. Он стрелял из маузера по дирижаблю, но тщетно – пули не достигали своей цели, а вместо этого предательски исчезали в ночной мгле.

Дирижабль поднялся на довольно большую высоту и медленно поплыл над полем в сторону леса, оставляя разъяренного Франца К. кидаться землей в воздух, срывать голос, и погибать в вареве из одиночества, предательства и ярости.

Франц К. пал на колени посреди поля, уничтожая себя проклятиями, разрывая сырую землю голыми руками, изрезанными острыми камнями и кореньями в кровь, и не видел, как за ним в иллюминатор недоуменно наблюдает высокий господин в цилиндре.

- Господин граф, там внизу какой-то сумасшедший человек отчаянно бежал к дирижаблю, но я во время вроде бы успел поднять трап и взлететь. Или быть может вы хотели, что бы мы взяли несчастного на борт? – спросил человека в цилиндре помощник капитана Герберт Бульве.

- Нет, вы все правильно сделали, господин Бульве, - задумчиво ответил Господин граф помощнику капитана.

Затем, как тот удалился в капитанскую рубку, Господин граф отошел от иллюминатора, сел в кресло, откинул голову, и закрыл устало глаза. Казалось, что спустя минуту он и вовсе уснул, исчезнув в немыслимых потемках сновиденческого лабиринта, но спустя пару минут, он открыл глаза и посмотрел на Козу, что по-прежнему неподвижно стояла в проходе меж двух рядов пустых кресел.

- Знаете ли вы, фрейлейн Дереза, что отчаяние очищает душу и открывает нам глаза пред истинной сутью вещей…

 

- Отчаяние очищает душу и открывает нам глаза пред истинной сутью вещей… - начал говорить Георг, сделав глоток кофе, - хотя, пожалуй, в точно такой же мере, отчаяние может выдать за истину самую настоящую иллюзию, в которую невозможно не поверить… завести в самый темный угол лабиринта под названием жизнь.

- Что? ты о чем ты там бормочешь себе под нос? – спросил приятеля Генрих.

Приятели сидели в одном из маленьких кафе, где по большей части собирались по вечерам местные таксисты и пили пиво, чай, кофе, виски и ром, играли в домино – одним словом отдыхали после тяжелого дня.

- Да мне просто интересно, что сталось с тем человеком с маузером, с последним моим пассажиром – ответил Георг.

- Извини, конечно, но я что-то видимо не понимаю… какой-то придурок держал у твоего виска дуло пистолета на протяжении часа… а тебе интересно что с ним сталось? – спросил Генрих, и допил одним глотком свое пиво.

Георг подозвал официанта и заказал себе еще чашку кофе, затем продолжил:

- Понимаешь, поначалу мной, конечно, обуял неимоверный страх, когда я стоял на стоянке, а тут вдруг врывается в машину человек и садится рядом со мной на переднее сиденье. Под пальто у него только майка с панталонами, да башмаки на босу ногу, и маузер в руке. Я чуть кофе не подавился, который попивал себе спокойно из термоса, а тут этот странный человек. Вообще вечер был довольно странный. Дело в том, что из того же дома, откуда выскочил этот человек, если я не ошибаюсь, не задолго до того, как в машину ко мне сел этот тип, я отвозил к одному особняку молодую девушку. Очень красивую особу. Вместо оплаты деньгами она расплатилась со мной вот этим – Георг порылся в кармане и положил на стол золотой кулон на золотой цепочке в виде знака зодиака козерога с гранатовыми глазами. Генрих взял кулон в руку и стал рассматривать.

- Дорогая вещица, надо сказать – ответил Генрих задумчиво.

- Да. Я поначалу сказал, что не могу принять этот кулон, что лучше бы расплатиться деньгами, но она сказала, что у неё нет с собой денег, поэтому она дарит мне этот кулон. Именно дарит. Просто потому, что она в моих глазах прочитала неимоверную доброту, как она выразилась. Я, конечно же, стал возражать, мол я не могу принять такой дорогой подарок, и что мол, я бы мог её и просто отвезти, потому что мне приятно, что такая красавица села в мой старый замызганный автомобиль. Но она сказала, что этот кулон ей уже не нужен, что от него все беды. В общем, я его принял, хотя наверное не стоило бы. Отвез её, куда она просила и вернулся на прежнее свое место стоянки. Между поездками прошло то всего-то час.

- М-да уж. А этот тип то что? Вообще я считаю, что тебе вместо того, что бы сидеть тут и размышлять надо бы было подать заявление в полицию на нападение.

- Я тоже так думал первые минуты. Я думал, что если я останусь в живых, то не спущу ему это с рук. Не оставлю его безнаказанным.

- А теперь что?

- А теперь не знаю. Поостыл я. Ты знаешь, когда я к нему заглянул в глаза, я увидел отчаявшегося маленького мальчика, который просто не знает что делать. Который, просто не знает, как ему быть и чем жить. Ради чего жить? Честно говоря, сейчас я понимаю природу того страха, что обуял мной в те долгие минуты. Это был не страх от того, что моя жизнь висит на волоске между дулом маузера и моим виском, это был страх от того, что его жизнь висит именно на этом волоске. Честно говоря, сейчас я испытываю чувство глубочайшей жалости к нему. Мне его жаль. И я бы искренне хотел ему помочь.

- Обалдеть! Что я слышу. Тебя только что чуть было не убили, а ты собрался помогать потенциальному убийце, - удивленно воскликнул Генрих.

- Да, возможно это звучит странно. Но это так. Отчаяние способно возвысить людей, или уничтожить. В зависимости от того насколько верно человек воспользуется своим положением. Точнее было бы сказать не на сколько верно, а просто – в зависимости от того как человек распорядится своей судьбой. Что верно нам не дано знать. Мы не можем взглянуть на другой ход событий, как бы мы этого не хотели. Просто мне интересно, что сталось с тем пассажиром. Мне, кажется, события сегодняшнего дня не так сложились, как ему хотелось…

- Еще бы если он в одних панталонах напал на таксиста.

- Да ни на кого он не нападал. Проехав пять минут, я понял, что мне за себя бояться нечего. Он безобиден. Сам по себе. Несчастный, неспособный обидеть и мухи, но, к сожалению, и не способный постоять за себя. Знаешь, как будто только что вылупившийся из яйца птенец. Интересно, где он раздобыл маузер. Да что я тебе все рассказываю про отчаяние, ведь и ты на нем собаку съел.

- Да, ты прав, - ответил Генрих, задумчиво, вспомнив о днях войны, когда ему раненому пришлось ползком пробираться сквозь лес несколько дней, когда она собственной шкуре почувствовал дыхание смерти, вобрал в себя целиком и полностью отчаяние, страх и боль, и лишь слабая надежда на спасение помогла ему выжить - пожалуй, ты правильно поступил, что не заявил в полицию. Ладно, время позднее, пора уж и по домам расходиться. А то жены будут волноваться.

Мужчины встали из-за стола, расплатились за кружку пива и чашку кофе, и попрощавшись, они вышли на улицу.

- А знаешь, Георг, а ведь та фрейлейн была права. У тебя необычайно доброе сердце. По больше бы таких людей, как ты, и тогда возможно…

- Мир станет лучше, - договорил за товарища Георг.

 

- Мир станет лучше… - сказал высокий худощавый господин в цилиндре Козе, почесав ей за затылком. Дирижабль снижался, и за окном сквозь иллюминаторы пробивался красноватый рассвет.

- Господин, Граф, скоро мы приземлимся. Будут ли какие-либо распоряжения? – обратился к графу помощник капитана Бульве.

- Нет. Ни каких распоряжений не будет. Мы спустимся не на долго. Соберем цветы и обратно.

- Хорошо. Как пожелаете, - ответил помощник капитана и вновь скрылся в рубке.

- Видите ли, фрейлейн Дереза, люди ошибочно считают, что совершают правильные, или не правильные поступки. Они ошибочно считают, что невозможно увидеть альтернативу. Это ошибочно. Возьмем, к примеру, Вас, моя драгоценная фрейлейн Дереза, когда мы ехали в такси перед вами встал выбор – покинуть прошлое на одну ночь и вернуться совершенно другим человек, с совершенно другими мыслями и переживаниями в прошлое, либо остаться той, кем вы желаете быть на самом деле – маленькой безобидной козочкой, удивительной красоты. Красота вот истинный ваш крест, на котором Вы, моя дорогая, собственноручно себя распяли. И пусть вы, навсегда покинете оболочку человеческого тела, которое несомненно загнало Вас в тягостные рамки бытия, но пред Вами откроется новый взор на суть вещей. Совершенно новые перспективы. Вам, моя дорогая фрейлейн, будет доступен совершенно другой мир.

Коза весьма недоверчиво взглянула на Графа. В глазах её читался страх пред теми самыми новыми перспективами, отчаяние и сожаление о содеянном.

- Вы испытываете к себе жалость? Вам не кажется, что это несколько эгоистично с вашей стороны? Но Вы же сами того пожелали! – невозмутимо сказал Граф. Он откинулся в кресле, сомкнул руки замком на животе и прикрыл глаза, всем своим видом показывая, что прошедший день и ночь весьма его утомили.

Через несколько минут Дирижабль приземлился солнечным утром на какое-то поле, сплошь усыпанное ковром из разноцветных цветов необычайной красоты. Граф раскрыл глаза и произнес:

- Вы сами захотели принести в жертву свою красоту. Вот только ради чего? Что Вами руководит? Неверие? Усталость от самой себя? Жалость к самой себе? Но скажите, пожалуйста, на что вам жаловаться, коли Вы любима? Разве что на то, что сами Вы не любите никого. И отчаянно верите, что не способны на это… Удобство – вот ваша жизнь. А удобство жизни это всего лишь жалкое искаженное изображение истинной радости жизни. Но, я дам Вам шанс. Еще один шанс, хоть это и не в моих правилах.

В глазах у Козы стояли слезы.

- Там, по ту сторону люка нашего пристанища, Ваше прошлое, и возможно будущее. Все зависит от того, как именно Вы, драгоценная моя, распорядитесь настоящим. Часто ли Вы молитесь Богу о том, что он Вам дал такой дар, как жизнь? Часто ли вы задумываетесь о том, насколько верно вы распорядились своей жизнью. Прошу Вас, фрейлейн Дереза, выйдите в поле. Вдохните запах цветов. Запомните их тонкий аромат. Вспомните свою жизнь, которая вполне может статься через несколько минут прошлой жизнью. Подумайте о настоящем. Представьте себе будущее, которое Вы на самом деле для себя желаете…и быть может Вы его получите, стоит только искренне захотеть. Но предупреждаю – будьте аккуратны в своих желаниях, будьте чисты в своих мыслях… помните, мысли совершенно материальны. Итак, Вы готовы?

Коза кивнула головой, и несколько слезинок из глаз упали на пол. Дверь пилотного отсека открылась и оттуда выглянул помощник капитана Герберт Бульве.

- Спасибо, Бульве, - сказал предусмотрительно Граф помощнику капитана, - не стоит беспокоиться, я вполне справлюсь сам.

Граф поднялся с кресла и прошел к выходу. Он повернул ручку и люк дирижабля открылся с едва различимым скрипом…

 

Люк дирижабля открылся с едва различимым скрипом, но все же спугнул несколько ворон с деревьев палисадника, окружавшего поле по периметру. Вороны, пару раз каркнув, взметнулись в небо, оповещая округу о том, что мир не стоит на месте, и в нем все же несмотря на то, что данный мир является редкостным захолустьем, тоже происходят некоторые изменения. Карканье воронья разбудило Франца К. Он проснулся на чердаке деревенского дома, куда он попросился накануне переночевать. Франц К. встал с матраса, который ему учтиво постелила хозяйка дома. Выглянув в окно, он увидел залитый солнцем луг. Он смотрел в окно, как вдруг почувствовал себя несколько странно, как будто его сердце залили до отказа сомнениями. Словно он был олицетворением сомнения. Сомнения касались исключительно его самого. Он вдруг явственно осознал, что вроде бы он стоит перед этим самым окном, но вроде как это вовсе не он смотрит на луг. Он оглядел себя с ног до головы, как вдруг вскрикнул от ужаса, и упал на пол. Откуда-то снизу послышался женский крик:

- Паша, с тобой все в порядке?

Франц К. молча сидел на полу, с ужасом и недоумением рассматривая свои детские руки. Вертел их перед глазами и постоянно шептал: «этого не может быть… этого просто не может быть». Внизу раздались шаги, и топот ног по лестнице. Через мгновение люк, что ведет на чердак открылся, и оттуда высунулась голова женщины. Женщина показалась Францу К. смутно знакомой.

- Паша, с тобой все в порядке? – повторила вопрос женщина.

Франц К. смотрел на неё изумленным и полным непониманием от происходящего взглядом. Женщина, увидев этот безумный взгляд, выскочила из недр дома, словно ошпаренная и бросилась к мальчику.

- Паша, паша… все хорошо, все хорошо… тебе может быть приснился кошмар какой.. я с тобой, Паша.. мама с тобой.. все будет хорошо – приговаривала женщина, обняв мальчика, и поглаживая его по голове. Мальчика же слегка потряхивало, но вскоре он успокоился, и лишь изредка вздрагивал. В глазах у ребенка и женщины стояли слезы.

Успокоившись, женщина взяла себя в руки, отпустила ребенка и сказала ему:

- Паша, все в порядке. Это был просто сон. Ты пойди пока на свежий воздух, а я пока заварю чай и приготовлю завтрак.

Мальчик посмотрел на неё с некоторым сожалением, затем он послушно встал с матраса. Он спускался по лестнице, и не мог ничего понять. Он не мог понять – кто он? Почему эта женщина к нему обращается как со своим сыном, почему она его так странно называет. Почему? Да, женщина, показалась ему смутно знакомой, но кто она он ни как не мог понять. Но самое страшное было то, что он не мог понять кто он на самом деле! Мальчик, которому приснился страшный и весьма непонятный сон, или тот, кто бежал полночи по полю преследуя немыслимый дирижабль. Ко всему, что видели его глаза в эту минуту он мог задать один и тот же вопрос – П О Ч Е М У?

Он шел по дому и глаза не переставали всему удивляться, во всем он видел нечто знакомое ему, но так отдаленно. Сомнения пустили корни и цепко держали его сердце в своих когтях. Но, ноги четко вели его на выход. В небольшом проходе у самого выхода он остановился в недоумении. Его взгляд зацепился за что-то весьма важное. За то, что могло бы помочь найти выход из сложившейся ситуации. Что-то, что было объяснением всему. Что-то, что было ключом к разгадке этой тайны сомнений. Он стал разглядывать коридор. На стене висело несколько курток потрепанных и грязных, связка лука и связка чеснока. В углу стояло несколько сапог, и большая лопата, тут же на табуретке стояло ведро с водой, рядом с ведром стояла маленькая жестяная кружка. Под потолком светила одинокая тусклая лампочка, мощности которой явно не хватало, что бы осветить маленькое помещение. В другом углу стояли какие-то коробки и табуретка. На табуретке той лежала недоделанная угловатая деревянная ложка, а рядом с ложкой лежала старая ржавая стамеска.

- Ложка! – воскликнул мальчик, - ну, конечно же!

С кухни выглянула женщина и испуганно спросила мальчика:

- Все в порядке? С тобой все в порядке?

Мальчик кивнул, и для пущей убежденности улыбнулся женщине, и вышел на улицу, взяв с табуретки ложку и стамеску. Он прошел двору по узкой земляной тропинке меж грядок с морковью, редисом, клубникой, и цветами, и вышел за калитку. Перед ним раскинулось огромное поле, сплошь покрытое разноцветными цветами. Он оглянулся вокруг, рядом с его домом, стояло еще несколько домов в ряд, а за ними виднелось небольшое поселение из однообразных деревянных домов, таких же, как и «его» дом. Мальчик сел на краю луга, и принялся сосредоточенно вытачивать ложку, открывшись нахлынувшим на него воспоминаниям.

Он вспоминал, как фрейлейн Дереза, сидела на подоконнике маленького чердачного окна и смотрела на дождь, поглощающий в водяной мгле город, смотрела, как дождь гонит людей по домам – вот проезжает такси, недюже обрызгав грязной водой спешащих людей; вот прикрыв никчемной промокшей за полминуты газетой пробежала, весело смеясь, пара молоденьких девушек; вот важно прошел под окном господин под большим зонтом, неся в руке огромных размеров чемодан, из которого выпирала оранжевая рубашка; вот под крыльцом магазина, что напротив, стоит старушка, и сокрушенно качает головой, сетуя на то, что не взяла с собой из дома зонт. А в это время, когда фрейлейн Дереза сообщала ему о всех событиях за окном, он сидел и вырезал для неё деревянную ложку. Никчемную ни кому не нужную ложку. Просто он не мог найти себе другого занятия. Девушка смотрела на него со своего пьедестала подоконника с большим сожалением, даже с некоторой материнской заботой, но все же больше было в том взгляде некое осуждение его никчемности, с каждым днем все больше и больше перерастающее в презрение.

В то время Франц К. был студентом и жил на чердаке у одного сапожника, которому иногда помогал с работой, за которое он получал едва ли скромное жалование, которого хватало разве что пару раз в месяц купить скромный букет цветов фрейлейн Дерезе, да иногда мороженным угостить. Довольно скромно, но большего он позволить себе не мог. Она куда большего заслуживала, но в тоже время ей было очень приятно общество Франца К., и ей очень льстили его ежедневные признания в любви, но взаимностью она не отвечала, в ответ лишь скромно улыбаясь. С каждым днем она, начинающая актриса маленького театра, все больше и больше убеждалась в том, что её красоте не место на пыльном чердаке, рядом с Францем К., который надо добавить тоже прекрасно это осознавал, но в тоже время он отчаянно пытался заглушить все свои чувства к этой особе, но старания эти для него были напрасны.

В один из осенних вечеров, когда фрейлейн Дереза забежала его проведать на несколько минут, и сообщила, что её пригласили на вечеринку к самой фрау Дитрих, нервы его сдали, и он, послав ко всем чертям все свои чувства, заткнув их в самый дальний угол своего нутра, набрался сил и сказал ей, что видится они больше не могут, что все его чувства к ней были ошибочны, и ей вовсе не к чему терять с ним время на грязном чердаке, она слишком чиста и надменна для этого места. Она облегченно улыбнулась, словно с неё свалилась гора с плеч, и поцеловав его на прощание в щеку, поспешно удалилась из его жизни, ни сказав ни слова. А он остался сидеть, за столом при затухающей свечке и не доделанной деревянной ложкой, которая тут же взмахом руки отправилась со стола в самый темный угол чердака, словно она была виновата во всех смертных грехах. Свеча потухла, а Франц все оставался сидеть за столом, наблюдая в окно, как на стоянку возвращается такси.

Перед ним встала дилемма – использовать свой шанс вернуть все на круги своя или нет? Он вдруг вспомнил, что у старого башмачника в мастерской он видел старый маузер. Он накинул на себя пальто, решив – пусть будет то, что должно быть, и спустился в пальто, майке, башмаках и панталонах с чердака. Он воспользовался своим ключом от мастерской, что располагалась в подвальном помещении этого здания, и через несколько минут вышел оттуда, в кармане сжав в руке старый заряженный маузер. Он выбежал на улицу с одной лишь мыслью-вопросом о любимой к Богу: «Господи, что же станется с тобой…»

Воспоминания мальчика прервались неким едва слышимым гулом с небес. Мальчик поднял голову к небосводу – оттуда спускался дирижабль. Опустившись плавно на землю, у дирижабля открылся люк, и из него вышла девушка необычайной красоты.

- Этого не может быть, - сказал себе мальчик, - это все кажется просто невероятным…

 

- Это кажется просто невероятным... но, в машине, Граф мне открыл глаза, на суть моей жизни, - продолжала Коза, - он сказал мне, что моя красота является не даром Господа Бога, а болезнью. Он сказал это с таким омерзением, будто я была прокаженной какой-то. Возле одного здания на пустынной улице он попросил таксиста остановиться, по-моему его звали Генрих, или что-то в этом роде, я уж и не помню вовсе. Мы вышли под проливным дождем из машины, даже не прихватив с собою зонт. Граф взял меня под руку, и подвел ко входу к зданию, в котором лишь в одном окне горел едва различимый свет, видимо от свечи. «Это больница. Детская больница, в которой сейчас лежат сорок с чем-то детей, половина из которых тяжело больны. Видишь едва заметный свет в одиноком окне?» Я кивнула. «Так вот, в этой комнате Госпожа Шульц пишет очередное письмо в адрес городских властей о том, что уже на протяжении второй недели в здании больницы нет света. В виду отсутствия электричества, детей не могут нормально вылечить. И их пребывание в больнице может затянуться не известно на сколько. Они провели уже не один день во мраке, зато твоя красота сияет ярче солнца». Он замолчал, отпустил меня и вернулся в машину. Мне хотелось провалиться на месте. То о чем я думала в тот момент, я не забуду никогда. Я просила Господа бога об одном. Я помню это, словно все это произошло со мной только минуту назад. Я стояла под дождем и шептала: «Господи, забери себе всю красоту мою… я готова стать дряхлой старой козой, лишь бы дети были здоровыми»…

Павел Иванович стоял, с широко раскрытым ртом и слушал Козу. Для него уже ничего в этом мире не существовало, и даже не заметил, как из-за спины его вышел старик. Он встал пред Павлом Ивановичем, и провел перед его лицом рукой, только тогда Павел Иванович заметил старика.

- Вот ответ на твой вопрос «что же станется с тобой»… Она очистилась, - сказал старик, и по-дружески хлопнул того по плечу, - теперь она уже много лет дает бесплатные представления для детей на все возможных ярмарках, и быть может она даже счастлива… - загадочно улыбнулся старик.

- Нет. Она не могла быть счастлива! – твердо сказал Павел Иванович на глазах у изумленной публики.

Толпа ахнула. Даже Василий вскочил на ноги.

Павел Иванович пал на колени, и, обернувшись самым натуральным козлом, громко заблеял:

- Дереза, ведь ты искала Франца?

- Нашла, - засмеялась Дереза.

- Капитан Георг, не соизволите ли Вы завести мотор? – обратился старик к Василию.

- Будет сделано, Граф! – отсалютовал Василий и бросился за шатер, где стоял его грузовик, а ныне дирижабль.