Ноябрь был на исходе. Легкий мороз сковывал по ночам лужи, днем иногда выпадал снег, но долго не держался, быстро редел, грязнился и, превратившись в бесформенную черную кашицу, облеплял башмаки пешеходов и растаскивался по асфальту улиц колесами несметных машин. Холодный, порывистый ветер, дувший с залива, нагонял волну, вода в Неве прибывала, грозя городу очередным наводнением. И действительно, к ночи набережные Петербурга скрылись под водой, разгулявшаяся река подобралась к подвалам и складам, подтопила опоры мостов, и казалось, что еще немного, и она облизнет своими волнами их разбухшие металлические подбрюшья.

 

Сергеич в тот день забухал. Придя со смены, он откупорил начатую еще с ночи заначку и залпом опорожнил содержимое бутылки. Семьдесят второй портвейн проскочил влет, и луженая глотка Сергеича не издала ни единого звука. Но что-то надо было придумать на вечер, завтра, как-никак, выходной, а денег уже не осталось. Свой маленький аванс Сергеич давно потратил, раздав долги и купив немного еды для себя и Багиры, черной отвязной кошки благородных заморских кровей. Сергеич весьма смутно помнил, как и при каких обстоятельствах, его скромное жилище осчастливила своим появлением великолепная Багира, почему-то сейчас не встречавшая его. Скорее всего, животное принес кто-то из приятелей, а потом просто-напросто забыл про нее. Так или иначе, кошка неплохо освоилась и вскоре прижилась в его подвале, бывшей дворницкой, отданной ему ЖЕКом на правах временного проживания.

 

Впрочем, за последние годы у Сергеича почти все стало временным, и даже он сам казался себе каким-то ненастоящим. После смерти матери к нему отошла комната на Каменоостровском. Дорогущую квартиру благополучно расселили оборотистые дельцы, и он получил непритязательную однокомнатную квартиренку в спальном районе. Тут-то и начались проблемы. Он и при матери запивался порядком, а после ее смерти и дня не просыхал. В итоге потерял непыльную должность в гостинице и покатился. Короче, свое новое жилье Сергеич пропил и, оказавшись на улице, пробомжевал года полтора, пока не устроился дворником в одну жилконтору в центре. Пить он, конечно, не бросил, но бомжевать снова не собирался, поэтому выпивал в меру и работу не прогуливал.

 

...Порывшись в карманах, он наскреб червонец мелочью и, сев на прислоненный к стене сломанный табурет (одна ножка у того сильно западала, и Сергеич сам оторвал ее), задумался. Брать опять в долг у Сеньки с последнего этажа он не спешил, не без оснований полагая, что тот, скорее всего, не даст, а если и даст, то такую рожу состроит, что лучше уж податься на паперть, нежели подняться к нему. Выпить, однако, хотелось. Сергеич запер подвал и вышел на улицу. Во дворе ему повстречался Сенька. Завидев его еще издали, Сергеич свернул, было, в сторону, но Сенька сам окликнул его.

 

- Куда намылился, бродяга, небось, в магазин за водкой лыжи навострил? – в обезоруживающе разбитной манере, обдавая Сергеича густым перегаром, на весь двор поинтересовался он.

- Да какой водкой! - в сердцах отмахнулся, непроизвольно опуская руку в карман брюк Сергеич, - червонец один остался, для Багиры хоть кильку в томате взять надо!

- А-а-а, кильку! - разочарованно протянул Сенька, деловито почесывая за ухом. Сеньке тоже хотелось выпить. Небольшие деньги у него водились всегда и, переминаясь с ноги на ногу, он предложил: - Ладно, не парься! Давай, я возьму баклажку, а ты с зарплаты мне половину отдашь! Идет?

- По рукам! – кивнул головой Сергеич, не переставая удивляться жадности соседа.

Купив двухлитровый фугас портвенюги и пару бутылок пива, приятели зашагали к дому.

- Ну, что, пить-то, где будем? - подходя к облупившейся и потихоньку осыпающейся арке, за которой зеленела дверь их, прямо скажем, непрезентабельной парадной, спросил Сенька.

- Заходи, гостем будешь! - хмыкнул в ответ Сергеич и начал греметь ключами.

- Э-э-э, не открывай, погоди! – внезапно почувствовав голод, засуетился Сенька. – Поднимемся лучше ко мне. Женка с дочкой умотали к теще, так что я теперь холостяк, заодно и закусим. У тебя-то со жратвой, понимаю, напряг, одна килька, да и то для Багиры! – как очевидный и непреложный факт, он констатировал незавидное положение Сергеича. – А у меня и рыбка вяленая, и пельмени, так что, давай, шевели булками!

 

Одним фугасом дело не ограничилось. Сергеич еще раз сгонял в магазин, а после, нетвердо стоя на ногах и неся разную околесицу, они испробовали Сенькиной бражки, поставленной его женой из дачного варенья. Сергеич порядком набрался и, глядя на уже отрубившегося приятеля, сам заснул на Сенькиной кухне, обхватив огромную, полупустую бутыль обеими руками.

 

Между тем ветер с залива усиливался. Пройдя отметку метр шестьдесят “выше ординара”, река устремилась в незащищенные подвалы и цокольные этажи зданий, возведенных в самых низких частях города. Стоявший вблизи от воды и построенный в конце позапрошлого века старый фабричный дом, приспособленный при Советской власти под семейное общежитие, где жили теперь Сергеич и Сенька, одним из первых ощутил на себе тяжелую ласку стихии.

Все это время запертая на ключ Багира не находила себе места. Еще задолго до наводнения она запрыгнула на высокий железный шкаф, служивший гардеробом Сергеичу и, предчувствуя беду, посверкивала оттуда желто-зелеными глазами и тревожно урчала, царапая когтями крепко въевшуюся в металл краску.

 

Если б она только знала, что, прикончив свое мерзкое пойло, хозяин тут же уйдет опять! Тогда она бы, так уж и быть, поздоровалась с ним, потерлась о его ноги, а потом проскользнула бы вместе с ним в дверь, и была такова. Но она-то сидела на шкафу! Винный запах был так отвратителен Багире, что даже инстинкт самосохранения не заставил ее спуститься. На удивление, эта аристократка на дух не переносила спиртное и очень не любила, когда подвыпивший дворник лез к ней с нежностями, гладил по шерстке, трепал за ухом, а самое главное, дышал на нее. Поэтому она и осталась на шкафу, и теперь в одиночестве, ломая об металл когти, дожидалась Сергеича.

 

Непрерывно поступавшая в подвал через отдушину вода тем временем подтопила пол и поднялась к кровати. Еще немного, и резиновая надувная подушка, которую подкладывал себе под голову Сергеич, свободно поплыла под стол и, уткнувшись в батарею, замерла в ожидании. Вот и хромоножка табурет неуклюже завалился на бок и тоже поплыл. Дошла очередь и до приземистого, опирающегося на тяжелые, забитые разным хламом, массивные тумбы письменного стола, снесенного сюда кем-то из жильцов за ненадобностью еще задолго до появления Сергеича. Как потерявший руль и заброшенный штормом в узкий пролив дредноут, он задевал торчащие из воды, железные набалдашники кровати и, цепляясь углами за выступающие неровности кладки, неожиданно причалил к шкафу, на котором сидела Багира, и стал расти к потолку.

 

Сжавшись в комок, Багира начала мяукать, сперва тихо и робко, потом все громче и жалобней. Шансов выжить у нее было немного. Вода уже поглотила ручку на железной входной двери, а единственное окно под самым потолком подвала, выложенное со стороны улицы в виде длинной, вытянутой по земле амбразуры, закрывала прочная стальная решетка. Даже если бы кто-нибудь из прохожих, услышав ее крики, разбил стекло, она все равно не смогла бы спастись. Прутья в решетке были слишком частыми, к тому же окно отстояло далеко от шкафа и допрыгнуть до него, не свалившись в воду, Багира вряд ли б смогла.

 

Спавший в хмельном бреду, Сергеич приоткрыл один глаз и, уставившись на бутыль, которую так любовно обнимали его руки, не сразу понял, где он. Вернул ему память громкий храп валявшегося под столом Сеньки. Продрав второй глаз, дворник приподнялся от стола и, удовлетворенно увидев, что бражки еще вдоволь, потянулся к стакану, с наслаждением проглотил кисловатую мутную жидкость. Неосознанное беспокойство вдруг охватило его. «Нервы», - подумал Сергеич и налил еще. Второй стакан бражки только всколыхнул поселившееся в нем беспокойство, и в тревожной сумятице мыслей он решил заглянуть к себе.

С каждым пролетом его волнение возрастало, тревога перекинулась в панику, и подстегиваемый ею как хлыстом, с бешено колотящимся сердцем, он летел сломя голову вниз, перепрыгивая высокие, щербатые ступеньки, пока не почувствовал ледяной холод в ногах. Стоя по пояс в воде, оглушенный происходящим, трясущимися от нервного напряжения руками, Сергеич, наконец, нащупал ключом замок. Механизм заклинило, и ушедшая на две трети под воду дверь не желала отпираться.

 

Мольбы Багиры из-за двери разрывали ему сердце, он окончательно протрезвел и, отшвырнув бесполезные ключи, тяжело хлюпая сапогами, выбежал из парадной на улицу и, упав на колени, припал взглядом к окну. Могильная тьма скрывалась за ним. Выдавив стекло голыми пальцами, он стал звать Багиру. Умное животное сообразило, что помощь пришла, она рядом, здесь, за окном, и что есть силы, сиганула на стол, который уже сравнялся со шкафом и дрейфовал к стене. К той самой стене, где было окно. Под тяжестью кошки столешница чуть накренилась и развернулась посреди залитого под потолок подвала.

Подсвечивая себе фонариком, который всегда был при нем, Сергеич попробовал сквозь решетку дотянуться до крутящегося волчком стола, но протиснувшейся по локоть руки не хватало. Тогда он поднял прут арматуры, валявшийся у окна, чуть согнул его и, орудуя им, как кочергой, подтянул стол к окошку и, как клещами, ухватил несчастную животину двумя пальцами за загривок. Используя прут как рычаг, свободной рукой Сергеич отжал решетку и вытащил Багиру наружу.

 

Сердце кошки едва не выпрыгивало из груди, и он ощущал его биение как свое. Ему чудилось, что она плачет как ребенок, и слезы текли по его щекам. Глубоко забившись ему запазухи, огромными горящими глазами Багира смотрела на Сергеича и нежно, благодарно мурлыкала, облизывая шершавым языком его оцарапанную прутом шею. Она понимала, что любима и осознание этого согревало ее настрадавшуюся, истерзанную душу. Светлое, радостное тепло растекалось в ней.

Тяжело дыша, боясь неловким движением потревожить свое сокровище, Сергеич облокотился спиной к дереву и, вынув из нагрудного кармана смятую пачку Примы, с наслаждением закурил. Из его пальцев сочилась кровь, ноги сводило от холода, весь его жалкий скарб погиб, но он был счастлив как никогда, прижимая к груди дрожащую, трепетную жизнь, которая хрупкой и призрачной нитью еще удерживала его в этом мире.