Что хочет автор. Литературные конкурсы

В другой стороне деревни есть поле, а на нём, прямо по середине, на приличной горочке – кладбище. И его Костик изучил досконально. Он нашёл там самую старую могилу, датированную маем 1711 года. Причём похоронен там был его однофамилец, и даже, скорее всего, родственник, тоже Скворовский, правда, Леонард. Очень необычное имя для здешних краёв. Костик хотел расспросить об этом бабушку, но она была родом из соседней деревни и родословной мужа как-то не особенно интересовалась. Спросить бы у деда, так он умер шесть лет назад.

Кроме самой старой могилы было и ещё кое-что интересное: родовые усыпальницы, датированные 1839 и 1831гг. Они были очень большими, с колоннами, окнами и куполами. Прямо маленькие костёлы. Фамилии, правда, на них уже стояли не родные, и, вообще, какие-то иностранные – Мельжич и Костка.

Жил когда-то в деревне один Костка. Странный дед. Ругался со всеми, один раз, даже, соседский сарай подпалил. Умер год назад. Жалко было этого Костку. Он всем доказывал, что принадлежит к знатному богатейшему роду, только никто ему не верил, говорили, бредит старик.

А Мельжичей в деревне тоже совсем не осталось. У последнего, Юзефа, было четыре дочери, которые вышли замуж и разъехались во все стороны. За дедом присматривала Костина бабушка. Так вот он тоже умер недавно.

Костя так много разглядывал и знал, потому что был одинок – он был единственным ребёнком в деревне Ковальчуки, в школу ходил в соседнюю, большую, деревню, а потом возвращался домой, к маме, папе, и бабушке, живущей в соседнем доме. И шёл исследовать.

Но самым излюбленным Костиным местом было вовсе не кладбище, а руины старого костёла, фундатором которого был тот самый Леонард Скворовский. Святыню взорвали коммунисты в сентябре 1929 года. Там погиб и ксёндз. Звали его Павел Юрский. Он ночевал в костёле, опасаясь поджога, но те, кто ненавидели это место, просто подорвали его вместе со святым отцом. Ночью все проснулись от страшного грохота, прибежали с трёх деревень босиком, по мокрой траве. Мужчины бросились тушить пожар, таская воду из окрестных колодцев, а женщины голосили вокруг трупа молодого ксендза. У него сильно обгорели ноги, но умер он, скорее всего, от удушья. Хоронили его прекрасным сентябрьским днём. Небо было ясное-ясное, ни облачка. Плачь стоял такой, что было слышно даже в лесу. А в газете написали: «Бог не уберёг того, кто ему служил». Могила, кстати не сохранилась. Надгробие, наверное, разломали, или украли потом. Так что некуда было даже положить цветы.

Это всё рассказывала бабушка. Ей тогда было десять лет. Теперь, спустя шестьдесят семь лет, она помнила всё, словно это произошло вчера.

У костёла, тем не менее, целым остался фасад и две боковые башни. Пострадал алтарь, закристая, а со временем полностью разрушилась крыша. Всю утварь растащили за столько лет, и теперь внутри костёла лишь росли берёзки, пели птицы, пол покрылся толстым слоем моха и травы. Сквозь пустые глазницы боковых окон проникал солнечный свет, а из-за отсутствия крыши – костёл щедро поливался дождём. Долгими летними вечерами Костик любил заниматься одним, на первый взгляд, очень скучным делом – слой за слоем снимать почву и мох с пола, добираясь до плит. Когда он, наконец, до них добирался, его охватывал восторг, и он продолжал своё дело всё дальше и дальше. За одно лето он расчистил пол костёла от входа до первых колон, и был этому несказанно рад. Родители, честно говоря, не совсем понимали увлечения сына, они всё чаще советовали, чтобы он сходил в соседнюю деревню погулять с ребятами в футбол, но он отказывался. Говорил, что ему это не интересно (в двенадцать-то лет!), и снова шёл либо в лес, либо к костёлу, слушать птиц и расчищать пол и стены святыни.

А в ноябре Костик пропал. В местной газете появилось сообщение: «В деревне Ковальчуки 14 ноября 1996 года пропал мальчик, Константин Петрович Скворовский, 12 лет. Был одет в чёрные брюки, чёрный гольф, куртку серого цвета, вязаную шапочку чёрного цвета, чёрные ботинки. В пять часов вечера он вышел из дома и не вернулся. Всех видевших его просьба обращаться в отделение милиции д. Куль».

Прошло много времени, но мальчика так и не нашли. Бедные родители старались хранить надежду, что он просто сбежал в город. Тем и жили, а мальчик тем временем не возвращался.

Вначале пропала собака. Был у соседей такой пёс, отдалённо напоминающий овчарку, на цепи не сидел, гулял сам по себе, иногда возвращаясь к дому поесть и поспать в будке. Костик часто встречал его то в лесу, то возле костёла. Он всегда пробегал мимо, не обращая ни малейшего внимания на мальчика.

Однажды они встретились в лесу. Был на опушке такой дуб. Рос он, судя по всему, давно и видел пред собой не мало поколений. И выглядел он особенно, не так, как остальные деревья. История скрыла, какая беда приключилась с этим деревом, но ствол его, тем не менее, был разделён в середине на две части, срастаясь внизу и наверху, на расстоянии полутора метров от земли. Отверстие было довольно большое и через него можно было даже пролезть. Вот именно через него на Костиных глазах и пролез Лобзик. Пролез, но на обратной стороне не показался. Мальчик не поверил своим глазам. Он оббежал дерево вокруг, шурша опавшей листвой, но собаки не было. Она пролезла через древесную щель и пропала. Костик не знал, что и подумать. Родителям он ни о чём не рассказал. Но решил провести эксперимент на следующий день самостоятельно.

Из ловушки в амбаре он достал мышь, посадил в плотный мешок и понёс к дубу. Там дрожащими руками он освободил грызуна и направил к проёму в дереве. И мышь пропала совершенно определено! Ёе также нигде не было, как и собаки вчера. Костик сел на пенёк и задумался.

Если животные пропадают, то куда? Там точно нет никакой дыры, это мальчик уже проверил. То есть они не падают под землю. Они просто проходят через отверстие, но не выходят с обратной стороны. Не выходят…

И тут мыслям пришлось прерваться, потому что с обратной стороны вылезла мышка и громко-громко запищала, словно желая что-то рассказать. Внешне она не изменилась точно! Так, где же она была эти десять минут? В проёме её не было точно, за себя Костик мог быть уверенным.

Костя и так был мальчиком молчаливым, а после этого происшествия совершенно замкнулся, всё ходил и думал. В школе престал со всеми разговаривать, да и родители не могли вытянуть из него ни слова. Он хотел, и в то же время боялся пролезть сквозь непонятную дыру в дереве. Сможет ли он вернуться обратно, что он встретит по ту сторону дерева? Куда пропал Лобзик, и где побывала мышь? Жаль, но на эти вопросы не было ответов, и всё более и более заманчивой казалась идея пролезть сквозь дуб и всё увидеть самому. Будь у него близкий друг, Костик обязательно посоветовался бы с ним, а то, может быть, и полезли бы вдвоём. Но мальчик был совершенно одинок, так что рассчитывать приходилось только на себя. Ему даже стали сниться кошмары, словно он пролазит сквозь дерево, а оно пожирает его огромными, не понятно, откуда взявшимися, зубищами. Или такой ещё сон, словно пролазит он через дерево, а за ним космос, и он делает в него несколько шагов и начинает лететь, причём не падает, а наоборот, поднимается всё выше к звёздами. И стоит ли говорить о том, что он забросил костёл и стал приходить к дубу каждый день.

Двенадцатого ноября выпал первый снег и Костя решился. После школы он пришёл домой, плотно покушал, сложил с собой пакетик с хлебом и компотом, втайне от мамы, конечно, и пошёл к руинам. Он прошёл по белоснежному полю, оставляя на нём чёрные следы, вошёл сквозь двери и упал на колени перед разбитым алтарём. Сверху, сквозь разломанную крышу, на некоторых участках которой осталась ещё древняя лепнина, постаревшая от времени, падал снег, но когда он стал просить совета, стоит ли ему идти туда, или он принял неверное решение, засветило солнце, и Костя понял, что он пойдёт.

Костя был крещён. Этому поспособствовала бабушка, которая никогда не отказывалась от своей веры. Именно она уговорила сына и невестку свозить болезненного младенца в ближайший костёл и окрестить, потому что случись беда, детская душа будет страдать. Но всё обошлось, ребёнок выжил, а когда подрос, сам стал ездить каждое воскресение на имшу за двадцать километров на велосипеде. Вначале его сопровождала бабушка, потом, когда у неё сил стало меньше, начал ездить один. Зимой, правда, никак не получалось, и приходилось довольствоваться только тем, что ксёндз сам приезжал в их деревню раз в две недели. Но как только снег сходил, он снова садился на велосипед и ехал. Именно поэтому он пошёл к руинам старого костёла, потому что не смог бы добраться в действующий.

Совершенно необыкновенная ситуация, подумал Костик. Почему за столько лет, пока растёт дуб, ещё никто туда не пролез, не может быть! Дети же всегда очень любопытны. А потом он понял, что в этой деревне уже давно нет маленьких детей, а взрослому человеку на ум не придёт лезть сквозь ствол. Может кто-то из старых жителей деревни, и были по ту сторону, да молчат, или забыли уже. А может быть, и вправду никто там не был, и только у него возникла такая безумная мысль.

Чем ближе Костик подходил к дубу, тем медленнее становились его шаги. Коленки дрожали, сердце стучало в висках и в горле, захотелось где-нибудь присесть, собраться с мыслями. Но вокруг лежал снег, даже на пеньке возле дуба, который стал Косте почти родным.

Так он простоял возле дерева около двадцати минут. Начало темнеть, так что нужно было что-то решать. Снег прекратился, но небо всё равно было затянуто тучами, и от того темнело ещё быстрее.

Вначале он подошёл и просунул в щель руку. Никаких ощущений. Ни боли, ни холода, ни чего бы то ни было ещё. Тогда он, наконец, решился: перекрестился и пролез в отверстие. Мгновение он так постоял, вдыхая запах старого дерева и, наконец, сделал шаг по ту сторону. И первое, что открылось глазам мальчика – отсутствие снега. А ещё было гораздо теплее. В остальном же лес напоминал тот же. Только некоторые сосны вокруг были ниже, чем те, домашние, и ещё не было берёзовой рощи. Это и понятно, её посадили, когда Костик был маленьким. А, собственно, почему понятно? Куда же он попал? Точнее, он уже сообразил, что попал явно в прошлое, но, на сколько далёкое прошлое? Очень захотелось вернуться домой и всё хорошенько обдумать. Костик пролез в дерево в обратном порядке и снова очутился в своём времени. Лежал снег, недалеко красовалась берёзовая роща с опавшей уже листвой, и всё тоже тёмное небо над головой. По ту сторону дуба, кстати, были ещё сумерки.

Многое стоило решить этим вечером. Конечно, некоторые тайны уже приоткрылись. Хотя бы известно, что по ту сторону дерева уже не ожидает зубастое чудище с тремя головами. А тот же мир, только неизвестно какое количество лет назад. Что ж, если есть возможность вернуться обратно, то можно несколько раз и туда сходить, посмотреть, как там было в прошлом. А больше всего хотелось Костику увидеть своих предков и, не говоря о том, кто он есть, познакомиться, разузнать всё. А вдруг и костёл ещё целый, а вдруг…

Костик внезапно наткнулся на папину грудь. Пока он пришёл домой, уже стемнело, а так поздно он никогда ещё не приходил.

- Где ты был, сын?

- На раскопках.

- Тебя там не было, я уже ходил.

- На раскопках, а потом в лесу.

- Смотри, больше не задерживайся, хорошо? А то мама волнуется, и бабушка уже пришла. Мне тяжеловато с ними обеими справиться, если они нервничают.

Костик только кивнул головой и проскользнул в ворота. Теперь предстояло как можно скорее пройти через кухню, чтобы мама и бабушка не приставали с расспросами. Хотя это было бы просто каким-то чудом.

- Костик, где ты был? – В один голос спросили обе женщины и улыбнулись.

- На раскопках. А потом в лесу, я уже папе рассказывал. Задержался, что-то. Забыл, что раньше темнеет. – Ответил мальчик и, быстро сняв обувь, направился к себе в комнату.

- Ты что, спать уже? А ужинать не будешь?

- Нет, не хочу. Устал, спать пойду.

Мама только недоуменно пожала плечами, а бабушка тяжело вздохнула. Не просто им приходилось с этим мальчишкой.

На этом диалог закончился и Костик, наконец, смог удалиться и всё спокойно обдумать.

Стоило принять серьёзное решение. Во-первых, в глубине души он уже пришёл к выводу, что если пойдёт в прошлое, несомненно, прошлое, судя по деревьям, то постарается не возвращаться при малейшей опасности, а решить всё самому. Далее, стоило решить, что с собой взять, как вынести эти вещи и когда, собственно, туда отправиться. Костик решил дать себе два дня на сборы, сбежать вечером, но не затемно, выбросив сумку через окно. И идти уже тогда на встречу приключениям. Из вещей Костик сложил с собой несколько свитеров, нижнее бельё, носки, ботинки, брюки и рубашку. Сварил пять яиц, взял хлеба, картошки, спичек, конфет и большую бутылку воды. Вот и всё. Теперь можно выправляться в долгий и неясный путь.

Через два дня, как и решил, Костик запер в своей комнате дверь, открыл окно, выбросил сначала рюкзак, потом выпрыгнул сам, прикрыл окошко и побежал огородами, чтобы никто его не видел, к лесу. Начинало темнеть, но дорога и деревья ещё были различимы. На улице было как-то серо, пасмурно, невесело. У Кости в голове даже начали мелькать мысли о возвращении: а не отложить ли это всё предприятие на весну. И вообще, почему обязательно на ночь нужно двигаться в прошлое. Где там переночевать, да ещё и в такой холод. Однако отступать уже было поздновато. Показался дуб. Он выступал из темноты леса чёрным неприступным гигантом. Совсем не хотелось к нему приближаться. Дул холодный ветер, под ногами таял снег, а дома было тепло и спокойно. Но мальчик всё-таки решился. Он приблизился к дереву довольно близко и остановился. Дыра, в которую нужно было пролезть, чернела прямо перед ним. Костя перекрестился и вошёл.

По ту сторону было тихо. Ни снега, ни ветра. А ещё пахнет костром и где-то лает собака. «Может даже и Лобзик», - промелькнуло в голове у мальчика. Однако практически стемнело и, с каждой секундой становилось всё темнее, так что нужно было куда-то двигаться. И Костя решил идти в свою же деревню, только большое количество лет назад.

Он вышел из леса и увидел, что снег действительно ещё не выпадал. Осмотрелся, хотел уже направиться к огородам, как заметил огонёк в стороне руин костёла. Сердце сильно забилось в груди, даже, казалось, подобралось к горлу, дыхание перехватило. Костёл чернел на фоне сумеречного неба. Он был просто огромный. Великолепный! Костик никогда не мог представить, что, во-первых, он такой красивый, а во-вторых, что разрушили такую красоту, разбили, и восстанавливать некому. Не раздумывая, он пошёл к зданию. Вокруг было тихо, так что можно было расслышать собственные шаги по сухой траве. Из темноты неожиданно выплыла посыпанная камушками дорога, а потом мальчик заметил, что кроме костёла что-то ещё не так. И действительно, вдоль дорожки выстроилась аллея из каких-то высоких деревьев, в темноте не разобрать каких. В Костино время их уже не было. Только кое-где догнивали пеньки. А ведь бабушка не рассказывала, что там были деревья.

Размышляя, Костик подходил всё ближе к костёлу. Свет лился сбоку, из небольшого окошка. Тусклый, какой-то свет, подумал мальчик, наверное, от керосиновой лампы.

Как только Костя подошёл к массивным красивейшим дубовым дверям и захотел их открыть, они сами тихо отворились, и на пороге показался красивый молодой мужчина, на вид лет тридцати, темноволосый, в сутане, с кожаной сумкой в правой руке. В костёле было абсолютно темно, свечи не горели даже на алтаре.

- Добрый вечер. Ты кто?

- Костик Скворовский.

- Скворовский? А почему я раньше тебя не видел? Я всех Скворовских, вроде бы, знаю.

- А можно я вам по дороге объясню? История совершенно невозможная и невероятная.

Тем временем ксёндз уже вышел из костёла и запер двери большим, тяжёлым на вид, ключом. Дальнейший разговор происходил на улице.

- А почему ты не хочешь возвращаться домой?

- Вас зовут Павел Юрский?

- Какой это год?

Ксёндз терпеливо отвечал на все эти, казалось бы, абсурдные вопросы.

- Боже мой! Меньше года осталось…

Священник и мальчик двигались по направлению к большому деревянному дому, затерянному где-то в саду. Летом, наверное, он очень красив, подумал Костик, глядя на голые нынче ветви множества невысоких деревьев. После последней фразы, брошенной мальчиком, ксёндз Павел остановился на пол пути и с невозмутимым видом спросил:

- До чего осталось меньше года, мой юный друг?

- До вашей гибели.

Костик подумал, что священник изменится в лице, начнёт трясти его за плечи и выпытывать подробности. Вместо этого он сказал:

- Давай пройдём в дом, и ты мне всё расскажешь.

Два тёмных силуэта, один очень высокий, второй низкий с какими-то вещами за спиной спокойно двигались через сад к дому. Костик вспомнил, что ведь ни сада, ни дома не осталось. Всё уничтожили. Мальчик краем глаза взглянул на ксендза, который шёл рядом. А ведь и его убьют, подумал Костик. Он же меня ни за что не послушается, останется, не уедет.

Ксёндз Павел достал из сумки другой ключ и открыл двери дома. Прошли через тёмный коридор, где немного пахло сыростью, землёй и овощами, там разулись и оказались в тёплой кухне. Костик даже удивился, на сколько там было тепло, словно совсем недавно что-то готовили, и печь ещё не успела остыть. Ксёндз пояснил, словно прочитал мысли мальчика:

- У меня есть кухарка, у неё есть ключи от дома. Она готовит мне каждый день. И в кухне, и в доме всегда тепло. – После этого он зажёг керосиновую лампу, поставил на стол, достал из печи горячий горшок, в котором оказалась печёная картошка с кусочками мяса и капусты, поставил на стол две тарелки и пригласил своего нового знакомого присесть.

- Давай помолимся, а потом за ужином ты мне всё расскажешь.

Когда перед едой молитву читал отец, это было одно, как-то привычно, но когда прочитал ксёндз Павел, это походило на таинство, словно после этого еда становилась святой. Но от волнения даже не хотелось есть. Было желание всё по скорее рассказать и расспросить, а потом ещё дождаться утра и всё хорошенько рассмотреть.

Еда дымилась в тарелках, но ни священник, ни мальчик к ней не притрагивались. Они рассматривали друг друга.

Костик пришёл к выводу, что ксёндз Павел слишком хорош собой для такого дела, как служение Богу: высокий брюнет, синеглазый, чёрные брови, ровный нос и немного крупноватые губы. Ему бы жениться!

От недостойных мыслей Костика оторвал голос священника:

- Вот теперь рассказывай всё по порядку!

- Во-первых, я пришёл сюда из тысяча девятьсот девяносто шестого года.

Ксёндз Павел прищурился, посмотрел куда-то в потолок, а потом задал сразу несколько вопросов:

- Что ж, предположим, тогда, как ты сюда попал, есть ли у вас советская власть и зачем ты сюда пришёл?

- Попал я сюда через дуб, советской власти нет, но не долго. А пришёл зачем? Вначале было интересно, потому что на моих глазах в дереве пропала собака, и я решил посмотреть, куда она пропала. Теперь, узнав, что вы ещё живы и это двадцать восьмой год, я хочу предупредить вас об опасности и прошу уехать отсюда.

- В чём дело?

- Костёл взорвут в сентябре 1929 года. И вы там погибнете. У вас сильно обгорят ноги, но умрёте вы от удушья. Вас будут хоронить тремя деревнями. А женщины будут голосить так, что будет слышно даже в лесу.

- Спасибо тебе, что ты пришёл меня предупредить, но ты же понимаешь, что если Господь решил, что я должен погибнуть в огне мученической смертью, я не уеду отсюда никуда, и уж тем более не оставлю святыню. Спасибо тебе большое за то, что предупредил меня, но я никуда не поеду. Ты можешь смело возвращаться к родителям, потому что они беспокоятся о том, куда ты пропал. Так что, пожалуйста, кушай, и отправляйся домой, через свой волшебный дуб.

Костик призадумался. Этим же вечером он домой не собирался точно. Раз уж попал в прошлое, то стоит тут хорошенько всё рассмотреть. В костёле он внутри не был, окрестности не осмотрел. На своих предков посмотреть – тоже интересно. Может быть, увидит своего прадеда, или прапрадеда. А родители? Будут переживать, конечно, и бабушка расстроится. Но он же вернётся.

- А можно мне у вас переночевать?

- Зачем? – Спросил ксёндз.

- Понимаете, там, в 1996 году я занимаюсь раскопками в костёле. После того, как его взорвали, им никто не занимался. Наоборот, кто-то даже кирпичи таскал для бани. Вашего сада и дома и вовсе нет. Мне бы всё хотелось рассмотреть. Хотя бы один день. А завтра вечером я уйду.

- Что ж, как пожелаешь. Но это не честно по отношению к твоим родителям. Представь, чтобы случилось, если бы пропала мама.

- Я думаю, что папа пошёл бы в милицию… Понимаете, у меня в доме отдельная комната. Я сказал, что пошёл спать, а сам вылез через окно. До утра меня не хватятся. Завтра денёк поищут, а к вечеру я и сам появлюсь.

- Что ж, заставить я тебя не могу, но в любом случае мой дом открыт. Пожалуйста, у меня две комнаты. Пойдём, я покажу тебе, где ты можешь разместиться.

Ксёндз встал, прочитал молитву, и только тогда, забрав со стола лампу, прошёл в деревянную дверь с интересной, позеленевшей от времени, медной ручкой. Тусклый свет выхватил из темноты стол, накрытый белой кружевной скатертью, на который и была поставлена лампа, четыре деревянных стула с изогнутыми спинками, диван, небольшой шкафчик, а также дверь в соседнюю комнату.

Пока мальчик рассматривал комнату, ксёндз достал из шкафчика ещё одну керосиновую лампу и зажёг.

- Это тебе. На всякий случай. Я знаю, что дети часто боятся темноты, я и сам в детстве боялся, а ещё и дом чужой. Так что можешь на время оставить. А я потом ночью погашу. Я всё равно ещё долго не буду ложиться спать.

- Я не маленький уже и темноты не боюсь. Не нужна мне лампа, - ответил мальчик очень серьёзным голосом. А потом понял, что нагрубил, и добавил уже мягче. – Вы оставьте, пожалуйста, лампу, пока я не лягу, а потом гасите. Я не испугаюсь.

Ксёндз молча поставил лампу на стол и прошёл в свою комнату. Пока дверь открывалась и закрывалась, Костик успел рассмотреть лишь большое деревянное бюро, стоявшее прямо напротив выхода.

В шкафчике лежала подушка, одеяло, матрас и простыня. Всё бельё было идеально чистым и вызывало уважение к женщине, которая его стирала без современных Костику чистящих средств и стиральных машин. Мальчик всё это постелил на диване, разделся, аккуратно сложив вещи на стуле, лёг под одеяло, и только тогда крикнул:

- Ксёндз Павел, погасите, пожалуйста, лампу.

В дверях появился тёмный силуэт ксендза. Он подошёл к мальчику, перекрестил его, затем подошёл к столу и погасил свет. Костик окунулся в мир сновидений.

Приснился ему очень странный сон: будто подходит он на то место, где дуб стоял, но нету там дерева, чистая полянка, и только маленький дубок недалёко от того места растёт, и будто и есть это тот самый волшебный дуб, да только ждать нужно, пока он вырастет, чтобы вернуться обратно домой. И испугаться бы Костику в этот момент, но не страшно совсем, и даже как будто весело, что он столько времени с ксендзом Павлом проведёт. И поворачивается мальчик, чтобы к костёлу идти, только вдруг грохот страшный и люди кричат: Ксёндз Павел! Ксёндз Павел умер!

Разбудила Костика невысокая женщина с добрым морщинистым лицом. Она легонько потрясла мальчика за плечо и вышла. Остальную работу доделал запах еды, разносившийся по всему дому. Костик сел на кровати. Дверь в комнату ксендза была закрыта, а, судя по тому, как ярко светило в окна солнце, священника уже там не было.

Как бы ни было тепло под одеялом, пол, тем не менее, оставался холодным, так что одеваться пришлось довольно быстро, чтобы не замёрзли ноги. С каждой минутой желудок реагировал на запахи еды всё сильнее и сильнее. Очень хотелось кушать.

Дверь в кухню была открыта, и не успел Костик выйти из комнаты, как его глазам предстал стол, а на нём тарелка с дымящимися блинами.

- Садись, не стесняйся, - сказала бабушка скрипучим, как в сказках, голосом, - ксёндз Павел сказал, что ты его дорогой гость, а, значит, достоин того же, что и он сам. Как тебя зовут?

- Костик Скворовский.

Не стоило называть фамилию, гораздо меньше было бы проблем и объяснений, если бы мальчик обошёлся только именем. Это папа его в детстве научил так представляться, очень уж гордился своей фамилией и хотел, чтобы сын везде её громко называл.

Бабушка села и внимательно посмотрела на мальчика.

- Из чьих же это ты Скворовских? У меня уже внук, такой как ты, по возрасту, и ни разу я не встречала других людей с такой фамилией. – После этих слов бабушка ещё внимательней всмотрелась в лицо мальчика, после чего не громко вскрикнула и сама себе зажала рот руками. Оказывается, она не очень хорошо видела, и только сейчас что-то разглядела. – Так ты же на внука моего, Серёжку, очень похож, только старше, да волосы темнее. И глаза другого цвета…

Некрасиво было без объяснений приступить к еде, тем более что пред ним сидела его собственная прапрабабушка, так что Костик сказал:

- Прибыл я, бабушка, издалека и являюсь дальним вашим родственником. Ксёндз Павел дал мне ночлег, потому что я в этих местах только проездом.

Бабушку, казалось, ответ удовлетворил. Она молча встала, отошла куда-то, затем поставила на стол сметану, варенье, перед мальчиком тарелку и кружку с тёплым молоком. Когда Костик начал есть, она снова села напротив и продолжила пристально вглядываться. Мальчик в свою очередь тоже поглядывал на родную прапрабабушку, только не так откровенно. На голове у неё был завязан цветастый платок, из-под которого выбилось несколько волнистых седых прядей. От глаз к вискам расходились глубокие морщины, потому что она много щурилась, у неё было плохое зрение. Руки также были высохшими и морщинистыми.

- Хороший ты мальчик, - проговорила она, наконец, - только странная судьба тебя ждёт. Очень необычная.

Потом бабушка встала, поправила косынку на голове и вышла, хлопнув тяжёлой дверью.

Вот Костик и увидел свою прапрабабушку, которая предрекает ему странную судьбу. Интересно, может быть, у него тоже откроется когда-нибудь дар предсказания?

Только-только светило солнце, а уже стал собираться дождь, так что стоило уже выходить осматривать окрестности, пока он не начал накрапывать.

При свете дня всё оказалось ещё интереснее. Сад – просто прекрасный, все деревья ухоженные. Дорожка от дома к калитке, довольно широкая, выложена камнями. Костик уже собрался двигаться по ней, как услышал какие-то знакомые звуки позади дома. Их могла издавать только корова. Мальчик обошёл дом и увидел прекрасный крепкий коровник, свинарник и огород. Крепкое хозяйство было у священника. А ещё на заднем дворе стояла поленница свежих дров. Только вот топора не было видно, вероятно, что ксёндз не сам занимался заготовкой.

Осмотрев весь двор, Костик двинулся дальше, к костёлу, конечно же. Специально пошёл не ближним путём, как вчера вечером, а аллеей, как явился сюда впервые. Очень уж она была хороша, Костик даже подумал, что обязательно высадит такую же, когда вернётся домой и восстановит храм. Такие мысли возникли у него как-то произвольно, не то, чтобы он когда-нибудь раньше думал восстановить костёл. Тем не менее, они его не напугали.

Двери в костёл были приоткрыты, и Костик без труда очутился внутри. В первую же очередь склонил колени напротив алтаря и поблагодарил Бога за то, что увидел такую красоту своими глазами. А потом взгляд его упал на те самые плиты, которые он очищал. И снова сдавило горло, защекотало в носу, захотелось заплакать. Настолько они отличались! Оказывается, на них была ещё цветная мозаика. Он же видел на своих раскопах лишь серые плиты и безумно этому радовался. Он так и стоял на коленях и гладил ладошками пол. Слёзы незаметно для него самого ручьями стекали по щекам. Как это всё можно взорвать? Как это можно запустить. Цветная мозаика пола уже поплыла перед глазами, когда Костик почувствовал, что кто-то коснулся его плеча. Он поднял глаза и сквозь слёзы увидел доброе лицо ксёндза Павла. Он не стал поднимать плачущего ребёнка, а, напротив, сам присел рядом на корточки.

Костик кивнул, и слёзы полились ещё сильнее. Даже голова начала болеть. Сам от себя не ожидал он такой чувствительности, и ничего не мог поделать, крупные капли так и катились по лицу. Ксёндз Павел достал из сутаны платок и протянул ребёнку. Всхлипывая, Костик поблагодарил святого отца, вытер лицо и сунул платок в карман брюк, совершенно растерявшись. Так они и находились у входа, пока Костик не перестал плакать и не встал с колен. Тогда поднялся и ксёндз Павел.

- У нас ничего не сохранилось! Всё разрушилось, или растащили, - начал, наконец, рассказывать Костик, ещё немного всхлипывая. Они с ксендзом молча шли по длинному проходу к алтарю, и мальчик всё время смотрел по сторонам. – На алтаре всё зарастает травой. Я думаю, хорошо, что в деревне нет больше детей, кроме меня, а то бы всё разломали. Там внутри растут деревья. Ксёндз Павел, мне кажется, что нужно попробовать что-то изменить! – Костик остановился и посмотрел доброму священнику в глаза, – вы не должны погибнуть!

- Как же не должен, - спокойно удивился святой отец, - если Господь решит, что должен, то так тому и быть. Я думаю, что тебе не стоит больше говорить со мной на эту тему. Я всегда делаю всё от меня зависящее. Если на костёл будут нападать, я буду его защищать. Но то, что от меня не зависит, я не буду силиться изменить. – Он медленно обвёл глазами весь костёл, – что ж, если ему суждено превратиться в руины, не моя на то воля. Но если ты, когда вырастешь, захочешь восстановить его – Бог тебе в помощь. – Ксёндз Павел немного помолчал, а потом спросил, - хочешь пройти в закристую?

Костик только кивнул головой, чувствуя, что если скажет хоть слово, снова расплачется, так жалко ему было ксендза Павла.

В закристой на стене висел огромный деревянный крест с распятием, почерневшим от времени. Прямо под ним, возле небольшого окошка стояли массивный дубовый стол и два стула по обе его стороны, На столе стояла лампа, которая не горела, потому что за окном было светло, под ней – раскрытая книга. От небольшого сквозняка верхняя страница на ней слегка приподнималась. А возле противоположной стены стоял шкаф, где висело облачение, а недалеко от шкафа, по той же стороне находилась большая тумба, где, по-видимому, хранилось всё необходимое для проведения имши. Сверху на ней стояла небольшая ёмкость со святой водой и маленькая метёлочка.

- Присаживайся, - сказал ксёндз и указал на стул.

Костик сел, ксёндз Павел устроился напротив, помолчали о своём, посмотрели в окно.

- Рассказывай, как там у вас, в будущем! Электричество есть?

- Есть! Телевизор, магнитофон, электрическая плита, даже стиральная машина. У нас там хорошо. – Рассказывая о достижениях техники, Костик вдруг как-то загрустил о доме. Ему очень захотелось к маме, к папе, к бабушке, в свою комнату. От ксендза не ускользнули изменения в лице мальчика.

- Верю, что у вас там хорошо. И думаю, что тебе пора возвращаться.

Костик посмотрел на стол, поводил пальцем по гладкому дереву. Вспомнилось, что ведь хотел хоть издалека посмотреть на своих родственников, которых никогда не видел.

- Я бы хотел ещё сходить в деревню. А потом пойду, не буду вас больше уговаривать.

- Вот и отлично. Тогда пошли в деревню?

- Вы пойдёте со мной?

- Почему нет? Имша будет только в три часа, сейчас половина одиннадцатого, так что я вполне могу пройтись с тобой. Заодно расскажешь мне, как в деревне в твоём времени.

На несколько минут ксёндз Павел вышел, оставив Котика одного. Потом дверь отворилась, и священник позвал мальчика. Вместе они вышли из костёла, и от Костика не ускользнул тот факт, что кто-то изнутри закрыл дверь.

- В костёле ещё кто-то есть, кроме вас?

Ксёндз улыбнулся, а потом спокойно ответил:

- Да, есть завхоз, уборщица, сторож, есть клирики. Один со всем я бы никогда не справился. Да и никто не справится. Но есть, слава Богу, добрые люди, помогают. Вот сейчас, например, я попросил сторожа закрыть костёл, чтобы без меня никто посторонний в него не вошёл. Сам знаешь, какое теперь время.

Костик только кивнул. К горлу снова подступили слёзы, в носу защекотало. Ведь убьют же, убьют, и сам об этом знает. Некоторое время пришлось идти молча и разглядывать крупные булыжники, которыми была выложена дорога сквозь аллею, и дальше, прямо через небольшое поле. Ксёндз также не нарушал тишины. Вскоре стали чётко вырисовываться огороды. Дорога вела прямо к погонке. Только путь, по которому гоняли скот, круто брал вправо, а дорога к костёлу шла прямо, и почти вся была засажена деревьями, напоминавшими Костику клёны. Возможно, что это были и они. Там, в девяностых, не осталось ничего – ни дороги, ни аллеи, ни костёла, ни домика ксендза с садом. Только кладбище, и то, видимо потому, что там нужно было хоронить людей. Зато погонка сохранилась на том же самом месте.

Да и на саму деревню, было приятно взглянуть. Все дома выглядели значительно крепче, в каждом дворе стояли крепкие сараи, где мычал и хрюкал домашний скот, курятники, в которых не прекращалось кудахтанье. По огородам то и дело шныряли коты в поисках добычи. На улице гуляли маленькие дети: бегали друг за другом с палками, кричали и смеялись. Всем десяти ребятишкам было не больше пяти-шести лет, а нескольким и того меньше.

Пожалуй, только в деревне и нарушилось молчание, которое сопровождало путь мальчика и священника от самого костёла до деревни.

- Я думаю, что могу и не показывать дом, где живут Скворовские? – сказал ксёндз Павел и добродушно улыбнулся, порадовавшись своей шутке. Костик же взглянул на него, ответил, правда, не так весело – нет, и снова углубился в дорогу. Теперь она стала пыльной, с ямами и лужами. Пожалуй, в девяностых, дорога выглядела намного надёжнее. Асфальта, конечно, не было, но и ям таких также не наблюдалось. Костику снова, до слёз, стало жаль ксендза Павла. И за что только такие хорошие люди так рано умирают. Они, наверное, очень нужны там, на небе?

Священник, наблюдая душевное состояние мальчика, решил помолчать, не привлекать к себе внимания. Он вообще, даже немного пожалел, что пошёл с Костиком, он видел, какие грустные мысли вызывает у ребёнка, и от этого ему становилось тоже нелегко. Приходилось самому думать о неминуемой и скорой смерти. А такие мысли не могут порадовать мужчину в самом расцвете сил. А тем более священника, когда он столько ещё готов сделать для людей.

- Вот и мой дом. Только поновее выглядит, конечно.

- Тогда вперёд! Калитка открыта.

Костик в нерешительности посмотрел на ксендза, потом на соседский дом напротив. Из окна выглядывало любопытствующее лицо мальчика, совершенно ему не знакомого. Но ему, Костику, он уже не понравился, и в душе он порадовался, что в своей жизни ему не пришлось с ним сталкиваться.

Наконец он толкнул калитку и знакомой дорогой прошёл к дверями.

- И сейчас всё точно также, - в пол голоса сказал мальчик, - только мы дом с папой летом покрасили. – Внезапно он остановился и посмотрел на ксендза, потом спросил. – А что мы скажем?

- А что ты бабушке сказал?

- Что я дальний родственник.

Священник смотрел на мальчика, и, казалось, не видел, он напряжённо думал, как выйти из этой ситуации. Может быть, и вправду уйти поскорее, пока никто не заметил. Посмотрел, как выглядит дом, и хватит.

Но было уже поздно. Дверь открыла знакомая бабушка, ласково улыбнулась.

- Ксёндз Павел! Константин! Вот уж не ожидала вас здесь увидеть! Проходите!

Отступать было поздно. Юный голубоглазый мальчик впутал его, священника, в некрасивую историю, явившись неизвестно откуда. А может быть, он вообще из тюрьмы какой-нибудь сбежал, на миг подумалось ксендзу Павлу, но он тотчас же отбросил от себя эти некрасивые мысли. Как это – не верить ребёнку, тем более такому, который не может смотреть на тебя без слёз сожаления.

Всё это пронеслось у священника за пару секунд, так что внешне никакой неловкой паузы не возникло. Казалось, что он ответил сразу:

- Вот, привёл мальчика посмотреть, как поживают его дальние родственники.

- Ну-ну, - лишь тихо сказала в ответ бабушка и шире открыла дверь.

От такого более чем скромного ответа у Костика похолодело в груди, старушка, казалось, видит его насквозь.

В первой части дома за столом сидел дед. Лицо его было порезано глубокими морщинами, плечи согнулись под тяжестью прожитых лет, нижняя челюсть слегка подрагивала, и смотрел он в одну точку, куда-то в пол. Сидеть ровно дедушка сам не мог, а потому двумя руками опирался на толстую самодельную клюку.

Костика пропустили идти в двери первым, но он слышал, как бабушка негромко сказала ксендзу:

- Совсем плох стал. Вы как пол года назад были, после того всё хуже и хуже. Прямо уж не знаю, что и делать.

- Пахвалёны Езус Хрыстус в этот дом! Как поживаете? – Сказал священник, подходя к старику.

Костин прапрадедушка, казалось, только сейчас заметил, что что-то в доме изменилось. Он поднял глаза, обвёл всех отсутствующим взглядом, который, тем не менее, остановился не на священнике, а на мальчике. А потом сказал дрожащим голосом:

- На Серёжку похож!

- Да дед, - начала говорить бабушка своим скрипучим голосом, причём неестественно громко, видно, старик был ещё и глуховат, - это твой дальний родственник, в наших местах проездом. Попросил ксендза Павла, чтобы он отвёл его к нам. Где Сергей?

- Так я не видел! Гуляет, наверное, где-то. С Костками, может быть.

Не дослушав, бабушка заглянула в другую комнату. Внука нигде не было. Костик этому порадовался. Что-то ему после встречи с такими дальними родственниками расхотелось вдруг встречать собственного маленького деда, который, к тому же, сейчас даже младшего его. Очень захотелось домой. Поэтому он подошёл к сидящему ксендзу Павлу и, набравшись храбрости, зашептал ему на ухо:

- Давайте уйдём отсюда. Я заберу свои вещи и пойду домой через дуб.

Ксёндз кивнул.

- Ну что ж, раз больше нет никого, то мы, пожалуй, пока пойдём. Потом Костик ещё заглянет. А то может, и вы ко мне Серёжу приводите?

- Может быть, пусть он у нас поживёт? Всё-таки родственники? – Предложила бабушка, но при этом на её лицо не было ни тени какого-либо радушия. Даже странно. С утра она отнеслась к мальчику с большей теплотой.

Костик умоляюще посмотрел на ксендза. Даже если что-то произойдёт, он не хочет жить в семье своих дальних родственников. Священник, даже не глядя на мальчика, ответил:

- Нет, раз пришёл сразу ко мне, то пусть у меня и поживёт. Я думаю, вам будет не трудно готовить для двоих. Тем более, он ребёнок, ему не столько много надо, как мне, – сказал ксёндз, и весело посмеявшись, так что даже прапрабабушка улыбнулась, стал выходить. Костик с радостью двинулся за ним.

Когда они вышло во двор, стало как-то веселее, стало легче дышать. И Костик даже решил поделиться своими мыслями со священником.

- Я их боюсь, даже не знаю почему, - тихо сказал он, когда они уже шли по улице в обратном направлении.

- Просто это ненормально, видеть своих таких дольних родственников, то есть предков. Это почти так же, как если бы они прилетели к тебе в дом на языческий праздник «Дзяды». Это ненормально, поэтому тебе не по себе. – Ксёндз Павел немного помолчал, а потом спросил. – Вы отмечаете «Дзяды»?

- Да, - признался Костик.

- Я борюсь-борюсь, и всё равно тихо, но отмечают. А твою прапрабабушка, между прочим, на последний праздник напекла толстых блинов, вообще, наготовила разной еды и предложила мне, ксендзу, позвать своих предков из окна.

Костик улыбнулся, священник улыбнулся в ответ, и напряжения между ними как не бывало. Несколько минут Костик шёл и радовался, а потом вдруг снова загрустил. Порой он сам себя терпеть не мог за эту привычку всё анализировать и обдумывать. Вот и теперь, вокруг всё шумело, жило, а он думал о том, что к девяностым деревня почти вымрет, что из-за коллективизации разграбят все хозяйства (это ему бабушка рассказывала), жалел, что нет в его мире такого ксендза, как Павел, а потом и вовсе додумался почти до слёз. Снова пришло на ум, что он погибнет, этот замечательный человек.

- Почему ты опять загрустил? – спросил ксёндз Павел. Теперь он был намерен сделать так, чтобы ребёнок выговорился, или хотя бы успокоился. В душе он догадывался, о чём грустит ребёнок, но хотел, чтобы он сам произнёс это вслух.

- Я вам говорил, что вас убьют, как я могу не расстраиваться. – К тому времени они уже вышли на дорогу, ведущую к костёлу. – А ещё мне жалко деревню. Вас уже к тому времени не будет, в начале тридцатых годов, кажется, вы не узнаете, что такое коллективизация. Все частные хозяйства разоряться, люди будут умирать от голода. Почему так, ксёндз Павел? Разве это справедливо? – Он остановился и посмотрел на священника, глазами, которые нехорошо блестели. Из них вот-вот были готовы политься слёзы.

- Кого Бог любит, того и испытывает. На веру, на любовь к Нему, на силу. Потом люди, может быть, будут вспоминать это время и не станут совершать таких же ошибок.

Ответ Костика не совсем удовлетворил, но, тем не менее, он как-то успокоился, и стал думать о другом.

- А давайте, я вам дуб покажу, потом заберу вещи, и вы меня снова проведёте?

- Как скажешь, - ксёндз Павел был настолько рад, что мальчик хоть как-то успокоился, что был готов идти через сырое поле к лесу, только чтобы ему было хорошо.

Чем ближе они подходили к лесу, тем сильнее у Костика замирало сердце. Очертаний знакомого дуба на окраине леса он не видел. Он хорошо знал это место, он не мог ошибиться, и всё же когда они подошли, дуба не было, даже маленького какого-нибудь. Костик бы ещё что-то понял, если бы на том месте рос хотя бы прутик, маленький дубок, или дуб стоял бы без этого прохода, тогда можно было бы предположить, что он появился позже, после двадцать восьмого года, но там ничего не было. Только пень, на котором Костик любил сиживать и размышлять в том мире. Но сейчас рядом с этим местом ничего не росло. НИЧЕГО!

Костик в ужасе заломил себе руки. Ксёндз сразу понял причину такого нескрываемого ужаса, но всё же решил узнать подробности.

- Что случилось? Дерево исчезло?

Костик только кивнул. Казалось, его челюсти свела судорога, и он не скоро сможет что-нибудь произнести.

Ксёндз положил руку мальчику на плечо. Тот вздрогнул.

- Не переживай, - сказал священник как можно более спокойным тоном, - может быть, оно появится таким же волшебным способом, как и исчезло. Просто приходи сюда каждый день.

Костика такая перспектива совсем не устраивала. Он уже и забыл, что хотел остаться в деревне подольше. Сейчас ему очень захотелось домой, как никогда в жизни. Хотя часто, находясь в своём времени, он мечтал, что скоро уедет из деревни, что его ждут великие дела.

- Пойдём, - сказал спокойно ксёндз Павел. Теперь он взял на себя полную опеку над потерявшимся мальчиком. – Придёшь сюда завтра.

Костик повиновался. Он даже не плакал, только грустно, уже без ужаса, оглядел пустую полянку, где в его времени стоял дуб, и пошёл за ксендзом.

Пошёл снег. Он падал на землю и сразу таял, мокрыми комками опускался на шею и стекал, соприкоснувшись с человеческим теплом. Начиналась зима. Первая Костина зима в странном месте. Вроде бы и в родной деревне, а вроде бы, как и в гостях.

Чтобы отвлечь Костика от грустных мыслей, ксёндз Павел решил заговорить на совершенно другую тему.

- Скажи, ты когда-нибудь помогал ксендзу вести имшу?

Мальчик по-прежнему ещё находился в каком-то оцепенении и не мог говорить. Поэтому он только отрицательно покачал головой.

- А хочешь попробовать?

На этот раз он просто пожал плечами, что означало – почему бы и не попробовать. Проницательный священник понял его совершенно правильно.

- Тогда попробуешь прямо сегодня. Хорошо?

Снова практически безразличное пожатие плечами.

- Вот и отлично.

Больше этот странный диалог не имел продолжения. Они уже дошли до костёла, прошли в закристую, и Костик устало опустился на стул. Было уже 14.30, так что ксёндз Павел одел на шею фиолетовую стулу и вышел, мальчик же так и остался сидеть, бессмысленно разглядывая стену на уровне глаз. Если бы разглядывал крест, может быть какие-нибудь утешительные мысли и пришли бы в голову. А так – ничего хорошего. Да и разнообразием особенным мысли не отличались. Крутилась одна, Костику даже казалось, что она немного жужжит. Зачем полез в этот дуб? Зачем полез в этот дуб? Бабушка умрёт от горя! Зачем полез в этот дуб? Родители перестанут вообще улыбаться! Зачем полез в этот…Его грустные одинаковые мысли прервал нежный девичий голосок:

- Привет, а ты кто?

Костик с большой неохотой оторвал взгляд от стены и повернул голову в сторону источника звука. В дверях стояла белокурая девочка с ясными голубыми глазками и милой улыбкой. Она была примерно одного возраста с Костиком. Быть может на год или два младше. Одета очень опрятно, в косичку вплетена яркая голубая ленточка.

- Как никто? Ты мальчик. Как тебя зовут?

- Конста… - начал представляться мальчик, как с детства научил отец, но потом передумал, - Костя, а тебя как?

- Маша, - сказала девочка и улыбнулась. У мальчика перехватило дыхание. Это была его бабушка.

Он снова был готов впасть в прежнее оцепенение, но Маша упорно не позволяла ему от себя отвернуться, заставляя разговаривать. И он отвечал, сам того от себя не ожидая, ведь со священником он поступал не так прилично, просто кивая ему в ответ.

- Из какой ты деревни? – Она уже отошла от дверей и стояла рядом со столом, за которым сидел Костик.

- Не важно. Я издалека. А ты из какой деревни? – Спросил Костик, хотя уже знал, что ответит эта очаровательная девочка.

- Из деревни Куль. Я тебя раньше здесь не видела.

- Я тебя тоже здесь не видел.

Девочка засмеялась, и в это время вошёл ксёндз, а за ним следом ещё четыре мальчика.

- Так, мальчики, познакомьтесь. Это, - сказал священник, указывая в сторону Костика, - Костя. А это, - продолжал он, повернувшись к мальчикам и поочереди указывая на каждого рукой, - Сергей Скворовский, Владик Мельжич, Антоний Костка и Андрей Провадов.

Самым старшим был Андрей. На вид ему можно было дать где-то семнадцать лет. Остальные же мальчики были примерного одного с Костей возраста. Только, пожалуй, Владику было не больше восьми лет.

Ни один Костик разглядывал мальчиков. Маша, оценивающе поглядывающая на каждого из них, дойдя до Сергея Скворовского и переведя взгляд на своего нового знакомого, громко ахнула и тут же закрыла рот рукой. Священник сразу понял, что она заметила огромное сходство между мальчиками, которое, впрочем, нельзя было не заметить. Другие мальчики тоже смотрели на Костю настороженно. Уж очень были они похожи между собой. Пришлось пояснить.

- Костя дальний родственник Сергея Скворовского, тебе, Серёжа, бабушка должна была рассказать, что мы заходили.

- Я ещё не был дома, - сказал мальчик очень тихо и вежливо, но в тоже время как-то хмуро, не до конца доверяя услышанному.

Однако больше никаких пояснений не последовало, поэтому мальчикам ничего не оставалось, как пожать новому знакомому руку и начать переодеваться.

Через минуту в закристой появилось ещё две девочки, и Маша тихо с ними переговариваясь, тоже начала переодеваться.

Костя весь ход имши знал наизусть, и, тем не менее, очень волновался, когда заходил на алтарь и ловил каждое движение других мальчиков и каждое слово ксендза. Ему ещё ничего не позволяли делать. Даже свечку держать. Но и этого ему пока было достаточно. Всё происходящее вокруг помогало хоть ненадолго отвлечься от грустных мыслей. А когда происходило превращение вина в кровь Христа, Костик молился, чтобы всё повернулось так, как надо. Он никогда ничего не просил. И, даже в этот раз. Лишь чтобы Бог сделал так, как ему угодно, а он, Костик, отдаётся полностью под его опеку. Когда будет нужно, дуб обязательно появится, значит, мне просто необходимо было сюда попасть и здесь пожить. От этих мыслей стало легче дышать. Он даже обратил внимание на тот, как красиво поёт Маша. Он просто засмотрелся на неё и даже хотел улыбнуться, когда она весело на него посмотрела, но не стал, вспомнил, во-первых, что она его бабушка, а во-вторых, заметил недружелюбный взгляд своего дедушки, то есть Сергея Скворовского. После имши он даже подошёл к нему и тихонько, пока ксёндз не видит, шепнул на ухо:

- Не вздумай на неё смотреть, понял.

Костик улыбнулся в ответ. Оно и понятно, он-то знал, что этот мальчик всё равно женится на Маше, у них родится сын, потом родится он, а дедушка умрёт через девять лет после этого. Это ж надо! Он никогда не знал, что дед Сергей любил бабушку с самого детства. Красиво…

Мальчик истолковал мягкую улыбку Костика, никому конкретно не адресованную, по-своему. Он решил, что тот не воспринимает его слова всерьёз (от части, это было правдой) и намерен продолжать заигрывать с его Машей (тут он, конечно же, ошибался).

Когда все, наконец, разошлись, а выглядело это довольно забавно, потому что Маша постоянно поглядывала на Костика, а Сергей в это время со злостью смотрел то на Машу, то на своего внука, ксёндз Павел решил взять всю инициативу на себя и самому начать разговор о дальнейшем Костином пребывании в этом времени.

- Может быть, ты хочешь в дом твоих прапрабабушки и прапрадедушки?

- Нет, - ответил мальчик.

- А где же ты будешь жить? - Спросил ксёндз, хотя сам знал ответ, ему и самому не очень-то хотелось, чтобы мальчик жил где-то в другом месте. За день он успел к нему привязаться.

- Можно у вас?

- Можно. Теперь ещё один вопрос. Тебе придётся ходить в школу, пока твой дуб не появится на месте. Я всё узнаю, и через пару дней ты пройдёшь в школу в деревне Куль.

- Я и в своём мире туда ходил. Там одиннадцатилетняя школа большая.

- Пока что восьмилетняя, мой дорогой. В каком ты классе?

- Что ж, я всё узнаю. А теперь домой.

Ксёндз был в весьма приподнятом настроении. Всё шло хорошо, насколько могло быть в такой ситуации. Мальчик забыл о своих бедах, и ему теперь стало на душе спокойнее.

Дома их ждал горячий ужин, не отличавшийся большим разнообразием от завтрака: те же блины, только доварена к ним ещё рисовая каша и свиная поджарка.

За ужином ксёндз потирал руки от удовольствия. Практически сразу после того, как они закрыли дверь, за окном начался настоящий снежный буран. И как уютно было сидеть в тёплой кухне и разговаривать с этим милым мальчиком из будущего.

- Что-нибудь изменилось в правилах проведения имши?

- Нет. Но я могу честно сказать, что вы ведёте гораздо лучше и интереснее, чем ксёндз Франц из Куля.

- Мальчик мой, - сказал молодой ксёндз Павел таким голосом, как будто ему было уже минимум восемьдесят лет, но никак не двадцать восемь, - ксёндз – это обычный человек. У каждого из нас свой рост, вес, голосовые связки, возможности мимики и памяти. А потому и имшу каждый из нас ведёт по-своему. Не может быть какого-то эталона, кроме Папы Римского, пожалуй.

- И всё равно вы мне нравитесь больше. Более искренне, что ли.

- Каждый из нас ведён имшу искренне. Ты подумай, если молодой человек идёт в семинарию, то во-первых, в большинстве случаев он делает это сознательно, а не по чьей-то указке, а во-вторых у него есть время всё обдумать и оставить семинарию, если он не чувствует любви и искренности к своему делу.

Ксёндз Павел снял сутану и сидел просто в брюках и в свитере. Он мог бы быть мне старшим братом.

Когда пришло время ложиться спать, Костик снова сначала разделся и лёг под одеяло, и только потом попросил убрать лампу.

- Всё будет хорошо, Костик, не беспокойся, - сказал ксёндз Павел, забирая лампу, но почему-то почти шёпотом, - ты увидишь дуб тогда, когда этого захочет Он. – И священник многозначительно поднял глаза к потолку.

Когда в комнате стало темно, и лишь лёгкий свет пробивался сквозь окна и ложился на пол бледными квадратами, Костику снова стало тоскливо. Он вспомнил родителей, бабушку, свою комнату, подумал, как мало времени он проводил с мамой и папой, всё больше был в каких-то своих мыслях, и как ему теперь одиноко без них.

На следующее утро его разбудил ксёндз Павел и сказал быстренько одеваться.

- Сегодня мы пойдём с тобой в школу, я поговорю с директором. Ведь ты же должен учиться.

За окном было темно, и, Костик был в этом совершенно уверен, холодно.

Видимо вид у мальчика был совершенно несчастный, поэтому священник стал снова объяснять ему, зачем нужно пойти в школу.

- Мы же не знаем, через какое время появится дуб. А вдруг не через месяц, а через пять лет.

Костик удивлённо приподнял брови. Пять лет ему уж точно не хотелось здесь находиться.

- Да-да, и что тебе, неучем оставаться? Пойдёшь в школу, тем более ты кое-кого там уже знаешь.

Костик кивнул.

- Думаю, мне не откажут.

Путь в школу, как и в его времени, был не близок. Дорогу через деревню развезло окончательно, так что было принято решение двигаться через поле. Как ни странно, дорога через него была куда более сухой и приятной. Вокруг тонким слоем лежал снег. Было ясно, что при первых же лучах солнца он растает. Затем, перейдя через шоссе (гравийную дорогу, в девяностых там уже был асфальт), вышли на дорогу в Куль. Из труб его домов уже приветливо вился дымок.

Костик шёл молча и смотрел себе под ноги. Поверх куртки у него был замотан толстый шарф, который дал ему ксёндз, руки мальчик сунул в карманы, так что холод его не донимал, но разговаривать всё равно не хотелось.

Он не хотел идти в эту школу. Он и так не очень хорошо сходился с новыми людьми, с одноклассниками почти не дружил, а тут ещё и новые люди, которые, между прочим, почти все умерли уже, пока Костя родился. А тут он должен сидеть в одном классе. Но ничего не поделаешь. Мальчик вздохнул.

- Ничего не поделаешь, Костя, - словно прочитав в очередной раз его мысли, ответил ксёндз, - не известно, когда появится твой дуб.

Костя упорно молчал.

Оказалось, что в своём времени он учился в более новом здании школы, выстроенном в конце сороковых. Сейчас же они стояли пред длинным, почерневшим от времени одноэтажным домом, с множеством труб на крыше. Над входом в здание висела скромная табличка «Школа». Оно стояло несколько в стороне от того места, где выстроили новое здание. И вообще, деревня Куль, как и его родная деревня, выглядела, несмотря на серое утро, размытую дорогу и тающий снег, более приветливо и живо, чем в конце двадцатого столетия.

Возле входа стоял низенький плотненький мужчина в пальто и звонил в звонок, а заодно и подгонял детей, которые со смехом забегали в широкие, приветливо раскрытые двери.

- Быстрее, быстрее, сорванцы, - кричал он, но в то же время улыбался.

- Директор, - шепнул Костику священник, когда они подходили к дверям.

- Ксёндз Павел! Моё почтение! Какими дорогами к нашей школе?

- Питирим Владиславович! Доброе утро! Заглянул к вам по очень важному делу, - ответил ксёндз Павел, протягивая директору правую руку. Директор ответил на рукопожатие, а потом сказал:

- Что ж, проходите.

Директор перестал звонить, лицо его стало необычайно серьёзным. Он первым прошёл в двери и быстро зашагал по коридору. Ксёндз и мальчик двинулись за ним. Пока шли, Костик успел рассмотреть всю незатейливую архитектуру школы. Длинный коридор, по три двери на каждой стороне. В самом начале, как только входишь в школу, небольшой поворотик направо, – а там - дверь, на ней написано «Учительская». По стенам висят керосиновые лампы. Электричество сюда ещё не дошло.

- Проходите, - тем временем сказал директор, открывая дверь. Он первым вошёл в кабинет, снял пальто и быстро уселся за свой стол, указав гостям на два стула напротив. – Я вас слушаю.

- Видите ли, к Скворовским приехал их дальний родственник, вынужденный покинуть свои родные места. Поселился он у меня. Раньше он учился в школе и хотел бы продолжить своё обучение. В вашей школе. – Сказав всё это, ксёндз замолчал и соединил кончики пальцев обеих рук, словно держал между ладонями шарик.

Директор задумался. Это было отчётливо видно по его лицу. Брови сошлись в одну точку, жевалки задвигались, а пальцы правой руки стали нервно постукивать по столу.

- Почему же Скворовские сами не пришли?

- Мальчик живёт у меня, и я взял на себя задачу следить за его воспитанием.

Костик даже удивился. Когда ксёндз заговорил второй раз, тон у него был прямо-таки ледяным и безапелляционным. За два дня общения он его ещё таким не видел.

- Что ж, какого он года рождения?

- Тысяча девятьсот шестнадцатого, - не разрывая кончиков пальцев и упрямо не отводя взгляда от директора, ответил священник.

Костик издал какоё-то странный звук – то ли чихнул, толи подавился, то ли кашлянул. В общем, после этого, он закрыл рот рукой и сказал:

Дело в том, что он чуть не выдал, что он тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года рождения. Священник вовремя его опередил.

- А какие у него есть документы?

- Никаких, - улыбнувшись, ответил ксёндз Павел. - Ему двенадцать лет. В каком ты раньше классе учился, Костя?

- Ещё недавно, в сентябре, в шестом.

- Хорошо, - сказал директор и кивнул, будто просто слов не хватило, - он будет принят в шестой класс. У него есть какие-нибудь принадлежности?

- Нет, но всё, что нужно, мы купим.

- Перо, чернила, чернильница, три тетради, карандаш, а книги я выдам.

- Большое спасибо, - вставая, ответил ксёндз и протянул руку директору. Питирим Владиславович также встал, ответил на рукопожатие, а потом обратился к Костику, который также встал со своего стула:

- Жду вас завтра молодой человек.

На улице ксендза и мальчика ожидало хмурое ноябрьское утро. Под ногами таял снег, лужи снова раскисли, и дорога представляла собой сплошную кашу из земли. До ворот шли молча, когда же вышли, ксёндз сказал:

- Это большая удача, что он согласился взять тебя в школу. Ведь нет ни документов, ничего, даже свидетельства о рождении.

Этого требовали приличия, чтобы мальчик сказал спасибо, на самом же деле, Костик совершенно не хотел идти в эту школу. Но он ничего не сказал об этом священнику.

К удивлению мальчика, выйдя за ворота школы, они отправились не в свою деревню, а наоборот, вглубь деревни Куль. Там, оказывается, находился магазин, в котором можно было купить всё необходимое. Находился он также не на том месте, где в девяностые, а немного правее. Он представлял собой обычный деревянный дом, только в отличие от школы покрашенный бледно-голубой краской и всего с одной трубой.

По пути несколько человек поздоровались с ксендзом и с любопытством посмотрели на Костика, который старался не замечать их взглядов и упорно рассматривал размокшую под ногами землю.

Магазин оказался закрытым, то есть они рано пришли. Вообще-то он работал, но только начиная с десяти часов, а было всего около девяти. Мёрзнуть битый час на улице совсем не хотелось, так что ксёндз Павел предложил Костику сходить в деревню, а потом вернуться вместе в Куль и сделать необходимые покупки.

На обратном пути Костик тихо спросил:

- А можно мне сходить на опушку, вдруг дуб снова появился?

- Конечно, если хочешь, давай я с тобой схожу.

- А можно я один?

Ксёндз кивнул. Он понимал, что ребёнок скучает по родителям, и никакое, даже самое доброе отношение, не сможет заменить ему родного человека.

Возле дороги, ведущей к костёлу, их пути на время разошлись, чтобы потом снова соединиться. Дуба на опушке не оказалось, даже прутика. Ничего. Костик молча постоял возле этого места. Было тихо и сыро. В воздухе пахло дождём, гнилыми листьями и одиночеством. Всё вокруг было пропитано унынием умирающей природы. Костик присел на пень, который в его мире стоял напротив дуба, и принялся размышлять, но большей частью, всё же, поддавшись царившему вокруг унынию и одиночеству, жалеть себя. Мало того, что жил всю свою недолгую жизнь одиночкой, так ещё теперь и семьи нет, и друзья, наверняка, тут не сыщутся.

Однако, во-первых, долго сидеть на пне было не интересно, а во-вторых, стало холодать, так что и не посидишь долго. К тому же, пошёл снег. Медленно Костик пошёл к костёлу. Ксёндз в этом мире был единственным близким ему человеком. Тем более они собирались сходить в Куль снова, за покупками для школы.

Но, подойдя к костёлу, он решил в него не заходить, а обойти кругом. Вокруг крупными булыжниками была выложена дорожка, по бокам которой летом видимо, росли цветы. За костёлом, прямо напротив алтаря, находились две аккуратные могилы с массивными памятниками. Костик вспомнил, что в девяностых там ничего такого не было, так что подошёл ближе, чтобы прочесть. На одном, чёрном, яркими позолоченными буквами было написано: Андрей Разовский. Умер он совсем недавно и прожил много лет. На втором, он и выглядел постарше, имя стёрлось практически полностью, можно было лишь разобрать некоторые отдельные буквы, и дату смерти, ещё в конце девятнадцатого века. Костик, можно сказать, даже несколько удивился, увидев всего две могилы. Он почему-то решил, что ксендзы должны жить здесь до самой старости и умирать. Как умрёт здесь ксёндз Павел, внезапно закрутилась в голове непрошенная мысль.

Позабыв про памятники и непрошенную тоску, Костик побежал в костёл, в закристую, да так быстро, словно от этого зависела в данный момент чья-то жизнь.

Ксёндз Павел сидел, низко склонившись над столом, и что-то писал. Когда Костик вошёл, он оторвался от своего занятия, закрыл тетрадь, убрал перо и чернильницу (проделывал он это в полной тишине и задумчивости), и только потом, обернувшись к мальчику, спросил:

- Ты готов пойти со мной снова?

Костик послушно кивнул. У него вдруг снова поднялось настроение, грустные мысли куда-то улетучились, и осталась только радость оттого, что он снова видит ксендза.

И снова они шли вдвоём по мокрой дороге, снова вернулись в Куль и, не заходя уже в школу, направились прямо в магазин, где ксёндз купил мальчику всё необходимое, то, что сказал директор.

Вечером Маши в костёле не было, и как бы Костя себя не отговаривал, он всё равно загрустил по этому поводу. Грустил и его дед Сергей. Позже ребята услышали от ксендза Павла, что Маша серьёзно заболела, и её не будет очень долго.

На следующее утро Костю разбудили ещё раньше. Кое-как одевшись, с полузакрытыми глазами, он вышел на улицу умыться. И увидел, что во дворе, во-первых, темно, а во-вторых, сквозь ещё не проснувшееся утро виднеется довольно много снега, и холодно, очень холодно. Вернувшись в дом, он принялся за еду вместе с ксендзом Павлом. Затем сложил в полотняный мешок диковинные принадлежности, тепло оделся в чьи-то вещи (надо сказать, выбирать не приходилось, всё принесла Костина прапрабабушка, и на том спасибо, потому что из своих вещей был только тёплый свитер, который уже был на мальчике), и по замёрзшей деревенской дороге, вслед за остальными детьми, направился в Куль в школу. По пути его никто не трогал, мальчики, даже знакомые ему, шли группками и разговаривали между собой, так что до школы он добрался в привычном одиночестве.

На пороге, как и день назад, стоял улыбчивый директор и звонил в колокольчик. Когда Костя прошёл в дверь и поздоровался, улыбка с лица директора сползла, он ответил кивком, а затем долго смотрел мальчику вслед, забыв звонить в колокольчик. Через пол минуты, когда почти все дети были в классах и раздевались, директор опомнился, последний раз позвонил в колокольчик и захлопнул дверь. В коридоре Питирим Владиславович взял растерявшегося Костика под локоть и молча повёл к какому-то кабинету. Вот они миновали первый, второй, третий кабинет. Костик уже подумал, что директор ведёт его к себе, но возле четвёртой двери они остановились и, пропустив вперёд опаздывающих детей, прошли следом. Всю свою сознательную жизнь Костик проучился в нормальной, каменной школе, с большими окнами, просторными классами и, вообще, обычными, понятными каждому школьнику конца двадцатого, начала двадцать первого века условиями. Тут же было всё совершенно противоположно. Во-первых, очень низкие потолки, когда-то крашенные в белый цвет, а теперь, местами облупившиеся. На потолке были закреплены две большие керосиновые лампы, которые и освещали весь класс. На стенах никаких обоев – голые доски. На той стене, что напротив окон – длинная вешалка, а на ней пальто и шапки учеников этого класса. На двух низеньких мелких окошках – занавески, хоть и чистые, но видимо, очень старые, потому что не белоснежного, а серовато-голубого цвета. Парты – грубые низкие столы через весь класс, а за ними лавки. Всего три таких стола, стоящих друг за другом. За одним столом – четыре человека. За самой последней партой – два мальчика. Перед каждым учеником чернильница. Справа, у первого мелкого окошка, за которым не весело серел ноябрьский рассвет, - грубый стол и стул. Возле стола – учительница, в длинной тёмной юбке, белой рубашке, выглядывающей испод тёплой грубой кофты и в больших несуразных сапогах, похожих на мужские. Волосы убраны в пучок и обвязаны цветастым платком - единственным ярким пятном во всём образе учительницы. Даже лицо её соответствовало погоде и Костиному настроению. Да и настроению всех вокруг. Дети смотрели на директора и нового мальчика хмуро и недоверчиво.

Однако, Питирима Владиславовича лица детей, казалось, нисколько не волновали. Как только они вошли в класс, он отпустил Костину руку и, весело улыбнувшись, сказал:

- Доброе утро, дети.

- Доброе утро, - отозвались невесёлые голоса.

- Можете садиться. А теперь разрешите мне представить вам нового ученика вашего шестого класса. Его зовут Костя Скворовский. Приехал он издалека, наших нравов не знает, так что относитесь к нему дружелюбно, не обижайте, помогайте освоиться. Надеюсь, всё у вас будет хорошо.

Костик осмотрел детей. Двоих из них он уже знал – это его дед, Сергей Скворовский, а рядом сидел белокурый и худой Антоний Костка. Остальных Костик видел впервые. Все начали по очереди представляться. Видно было, что проделывали такое несколько раз, очень быстро и гладко всё прошло.

- Юзеф Мельжич, деревня Ковальчуки.

И Костик вспомнил, что видел лицо этого мальчика в окне, когда заходил в дом к своей прапрабабушке. Мальчик как-то хитро посмотрел на новенького, также, по-видимому, припоминая, что видел его однажды. Выглядел он хорошо. Чисто одет, худой, но в то же время имеется розовый румянец на щеках. Глаза голубые, красивые, нос прямой, губы пухленькие, красные. И голос звонкий. Произнёс всего несколько слов, а все девочки, которые были в классе, как по команде посмотрели на него. Такого больше не повторялось ни с кем. В общем, очень красивый мальчик. И хитрый. Костик сразу почувствовал. А брат, Владик, совсем на него не похож: маленький, пухленький, правда, тоже симпатичный, но добрый, улыбчивый.

- Сергей Скворовский, деревня Ковальчуки.

Сказал и, хоть и не улыбнулся, но повеяло от него, как никогда, дружелюбием. Дед, всё-таки, подумал Костик, и в душе порадовался.

- Антоний Костка, деревня Ковальчуки.

А вот он уже улыбнулся. За два дня знакомства это худой болезненный мальчик привязался к Костику и не хотел для него ничего плохого. Костя в ответ не улыбнулся, но еле заметно кивнул. Похоже, что Антоний здесь был самым младшим. По крайней мере, что самым маленьким и болезненным, так это точно.

- Григорий Цыбулька, деревня Липки, - представился долговязый парень, не выговаривая «р». У него были совершенно чёрные волосы, карие глаза, грубый нос картошкой, крупные губы, оттопыренные уши широкие плечи, огромные ладони, и всем этим он управлял, казалось, очень нескладно. По крайней мере, он не знал, куда деть свои большущие кулаки, и то и дело водил ими по своей части парты. Не хотелось бы испытать не себе силу этих кулаков.

- Анна Верескович, - почти пропела тоненьким голосом высокая крепкая девочка с длинной русой косой. Симпатичная, но для полной картинки примерной отзывчивой девочки не хватало улыбки. Губы так и остались неподвижными. Только выпустили наружу слова и снова сомкнулись.

Костик уже вспотел, стоя в позаимствованном пальто и шарфике. Но представления продолжались. Они шли один за другим, но мальчику показалось, что прошло не менее пятнадцати минут.

- Елена Провадова, деревня Ковальчуки.

Очень похожа с братом внешне. Даже волосы коротко стрижены. Видимо, такая же умная, отзывчивая и дисциплинированная. И глаза такие красивые… Любование пришлось прервать. Представлялся следующий ученик.

- Макаров Гена, деревня Куль.

Не успел он договорить, как Юзеф Мельжич обернулся и сказал:

- Ни какой ты не Гена, а Гвидон.

Мальчик, которого обозвали Гвидоном, ничего не ответил, только покраснел и уставился в парту. Аня хихикнула, а учительница нахмурилась.

- Давайте дальше, а то нужно начинать урок.

- Пётр Яков. Деревня Куль. – Толстый мальчик, с большими голубыми глазами и пушистыми ресницами. Похоже, что не злобный.

- Яна Гнатько, деревня Липки. – Маленькая девочка, прямо под стать Костке, с длинной косой. И так мило улыбнулась, что Костик не выдержал и улыбнулся в ответ.

Наконец, очередь дошла до последней парты, где сидели два мальчика, и где предстояло, по видимому, обучаться Костику.

- Владик Яровский, деревня Куль. – Высокий крепкий парень с квадратной челюстью и такими же мощными, как у Григория кулаками. А рядом с ним щуплый мальчик в очках и кудрявыми волосами, крючковатым носом и сияющей улыбкой:

- Владимир Хихштейн.

- Ещё есть одна ученица, Мария Павловская, но она пока болеет, - сказала учительница после того, как представился Володя.

Уж не та ли самая Мария?

- А теперь, Костя, раздевайся и садись за последнюю парту. Учебники я принесу тебе на перемене, - сказал директор, да таким сладким голосом, что Костику показалось, что он съел, как однажды, двенадцать эклеров, и сладость эта стоит в горле, и не смыть её ни чем.

Пришлось следовать совету директору. Мальчик наконец-то разделся, сел за стол, из полотняного мешка достал все принадлежности и приготовился слушать. А учительница приступила к объяснению урока. Оказывается, первым была математика. Всё было так просто и элементарно, что вскоре Костик заскучал. Похожие задачи они решали ещё в третьем классе. На коричневой доске мелом Инесса Валерьевна написала условия трёх задач. Новые одноклассники с напряжёнными лицами думали над решениями, а новенький всё решил с первого раза. Заметив, что новый ученик ничего не делает, Инесса Валерьевна подошла посмотреть, в чём дело. Каково же было её удивление, когда она увидела, что Костик всё решил.

- Ты просто умница! Ребята, давайте живее, Костя Скворовский уже всё решил.

Не нужно было это всем объявлять. Никто из ребят не принялся за решение с удесятерённой силой, напротив, все оторвались от серьёзного занятия и в упор посмотрели на новенького. Особенно неприятно было ловить на себе взгляды двух здоровяк: Григория да Владика Яровского. Когда такая тишина затянулась, вдруг раздался тоненький голосок Володи Хихштейна:

- Так и что? И я давно решил!

Ага, есть всё-таки ещё один умник, подумал Костик и в душе обрадовался. В следующий раз будет нарочно решать медленнее, чтобы еврейчик решил быстрее.

Но учительница снова всё испортила. Она подошла к Володе, посмотрела решения, и оказалось, что он решил не правильно.

- Решить-то решил, да не правильно, а вот Костя правильно!

Теперь и местный умник смотрел на него с ненавистью. И только двое не оборачивались на Костика: Сергей Скворовский (искреннее спасибо деду) и Антоний Костка.

Инесса Валерьевна посмотрела на настенные часы, которые висели справа от доски, и торжествующее сообщила, явно сочувствуя новенькому, на которого все ополчились:

- У вас осталось семь минут. Время на перемене решать я не дам. Склонились над тетрадями.

Затем она подошла к Костику и забрала у него тетрадь.

Тем временем уже рассвело за окном. Тучи, правда, всё равно ходили по небу и не благоприятствовали хорошему настроению, но всё равно на душе как-то на время посветлело оттого, что и на улице совершенно проснулся день.

- Иди-ка сюда!

Костя встал из-за стола и подошёл к учительнице. Посмотрел в открытую тетрадь и увидел там большущую пятёрку.

- На первый раз, - зашептала она, - за твой ум я прощу тебе все эти кляксы. Но когда будешь делать домашнее задание, будь, пожалуйста, аккуратнее.

За дверью зазвонил колокольчик и послышался весёлый голос Питирима Владиславовича:

- Перемена! Перемена! Все одеваемся и шагаем на завтрак! Перемена!

Костя пошёл одеваться, а его одноклассники стремительно что-то дописывали в своих тетрадях.

Затем встал из-за стола Антоний Костка, потом Хихштейн, потом и дед Сергей, а потом уже Костик не видел. Он вышел из класса и последовал за всеми на улицу.

Поскольку Костя был здесь всего раз, то не успел рассмотреть всех подробностей. Дело в том, что школа его времени была современная, со столовой и спортивным залом внутри. Где же располагалась столовая тут, пока было не ясно. Но вскоре всё стало понятно. Ученики школы быстро выходили из здания и, шумно разговаривая, направлялись за него. Школа была восьмилетняя, так что классов было столько же, примерно по тринадцать-пятнадцать учеников в классе.

За школой находилось такое же одноэтажное деревянное здание, только было в нём два входа. Ученики уверенно направлялись в дальнюю дверь.

На крыльце стоял незабвенный директор и, улыбаясь, звонил в колокольчик, прикрикивал:

- Скорее-скорее, а то всё волки поедят!

Ученики, особенно старших классов, проходя мимо улыбались директору, а как только скрывались из виду – корчили рожи.

Перед столовой был большой коридор с вешалками. Ученики свободно вешали на него свои пальто, не опасаясь, что их украдут, и проходили дальше.

Обеденный зал оказался очень большой комнатой с расставленными столами и лавками. Каждый класс уверенно направлялся к своему месту. Вот тут Костю настигло затруднение. Его одноклассники запаздывали.

Неожиданно из-за спины раздался знакомый голос:

- Шестой класс ест за тем крайним столом. Количество порций всегда заказывает директор, так что приступай спокойно.

Костик обернулся. За ним стоял Андрей Провадов. Он закончил школу два года назад, и теперь помогал в столовой, где работала его мама.

- Спасибо, - только и успел сказать мальчик, как откуда-то сбоку послышалось:

- Наш умник везде первый! Всё решил, а теперь пришёл в столовую подкрепиться!

Гришин голос, не выговаривающий «р», можно было узнать и не оборачиваясь. Но Костя всё-таки обернулся, помолчал, а потом сказал:

- А ты, я вижу, всё делаешь последним, только есть приходишь быстрее всех. Конечно, с таким ростом и плечами есть, поди, хочется. Кстати, сколько тебе лет?

Ответа не последовало, лишь тот самый кулак, который так не понравился Косте, уже летел ему в лоб и ничто, казалось, не могло его остановить. Кроме голоса директора, конечно.

- А ну-ка, ручку опусти-ка вдоль тела. Ты знаешь, Григорий, я драк у себя в школе не потерплю.

Страшный кулак опустился, словно из него выпала кость, очень безвольно. А Костя расстроился, что за него вступился этот сладенький Питирим Владиславович. Лучше бы он получил в глаз, чем за него, новенького и никому не известного, сказал своё слово директор.

В столовой стояла необыкновенная тишина. Дети, уже приступившие к еде, остановились и молча наблюдали картину: у входа стоит здоровяк и злостно смотрит на небольшого паренька, а рядом стоит директор и всем известный умница и певец Андрей Провадов. Сестра у него ещё красавица.

Костя очень тихо, не глядя на директора, сказал «спасибо» и пошёл к столу, на который за минуту до этого показывал Андрей Провадов.

После занятий в школе Костик отправился домой. По дороге его догнал Сергей.

- Ты так хорошо решаешь математику. У нас никто так не может.

Молчать было не вежливо, но Костя не знал, что ответить, поэтому просто пожал плечами.

- Извини, если я тебе что-то плохое сказал, мне просто показалось, что ты на Машу смотрел.

И правильно показалось, подумал Костя. Только теперь ему было не до возлюбленной Сергея. Из головы не выходили красивые глаза Лены Провадовой. Все оставшиеся уроки она то и дело для чего-нибудь поворачивалась назад и тайком смотрела на Костю. Когда же она сидела спиной, он любовался её волосами.

- Ничего, я видел, что ты не со зла.

И словно какое-то покрывало слетело с обоих мальчиков. Всю дорогу они оживлённо обсуждали учителей и директора, Сергей рассказывал, откуда его родители и бабушка с дедушкой, а Костя слушал, и всё происходящее вдруг перестало казаться ему нереальностью и волшебством. У него появился близкий друг. Будь у него такой в девяностых, он обязательно посоветовался бы с ним, идти в этот дуб и или нет.

Он проводил Сергея до дома, а сам отправился по дорожке к костёлу. Очень уж хотелось поделиться впечатлениями с добрым ксендзом Павлом. Пока шёл, конечно же, вспомнил, что пока дед был жив, то всегда любил, чтобы внук сидел у его кровати. Рассказывал дедушка о войне и партизанах, гладил по голове. Иногда рассказывал о бабушке, какой она была. И всегда говорил, что никогда не отказывался от веры в Бога, что она ему всегда помогала. И умер он хорошо, если так можно сказать о смерти. Перекрестился дрожащей рукой, закрыл глаза и больше не открывал. Как хорошо, что сейчас Костик познакомился со своим молодым дедом.

Костёл был закрыт и Костик решил, что ксёндз, видимо дома. Он пошёл по дорожке к дому, но потом, не заходя в него, решил посмотреть на дуб. Шёл он с замирание сердца. С одной стороны хотелось, чтобы он был на месте, с другой стороны, у него здесь появилось два друга, которых он навсегда потеряет, как только пройдёт сквозь отверстие. А с третьей стороны – там родители. И всех жаль, и всех хочется любить. И себя жаль потому, что кем-то всё равно придётся жертвовать, а хочется, чтобы и родители, и друзья были рядом.

Дуба на месте не оказалось. И Костик, не ожидая от себя такого, облегчённо вздохнул. Момент выбора отдалился сам по себе.

В своём новом доме, то есть в доме ксендза Павла, Костик заметил, что что-то не так или случилось что-то не хорошее. Всегда открытая дверь из кухни в остальные комнаты была закрыта. За столом, опёршись на руку, дремала Костина прапрабабушка. Когда мальчик вошёл, она очнулась, посмотрела на него и сказала:

- Пришёл, внучек? А у нас тут беда. Снова к ксендзу Павлу пришли заставлять костёл отдать. Грозятся.

Костик присел на лавку, потому что ноги у него подкосились от страха. Неужели этот страшный момент наступит раньше? Возьмут и убьют его сейчас, и никого уговаривать не надо… Костя напряг слух. Из-за двери доносились глухие голоса нескольких мужчин. Говорит ли ксёндз Павел, не понятно. Прошло пять молчаливых минут. Прапрабабушка снова задремала. Но Косте было не до того. Он аккуратно встал, прислушался. Всё ещё говорят, но, кажется, не кричат, настаивают. Только вот кто? Ждать больше не было сил. Костя взял в руки сумку, с силой, словно ни о чём не знает, толкнул дверь. Когда она распахнулась, удивлённо раскрыл глаза и сказал:

А сам тем временем рассматривал, что твориться в комнате. Значит так, за столом сидит ксёндз Павел, лицо, кажется, спокойное. Лицом к нему, спиной к дверям, только сейчас на мальчика обернулись, стоят мужчины в чёрных кожаных плащах, чёрных брюках и высоких сапогах. Жуть, какая. И лица такие злющие.

- Иди мальчик, нечего тут тебе делать, - сказал один из мужчин.

Костик не сдвинулся, посмотрел на ксендза и крепче сжал руками сумку, готовый в любой момент ударить кого-нибудь ею по голове.

- Иди, Костя, пообедай пока, а мы тут решим свои вопросы.

Голос даже не дрогнул, и взгляд спокойный, мягкий, как всегда. Только румянца нет, щёки белые. Может быть, и правда, нет пока никакой уж там большой опасности. Ладно, решил Костя, покараулю под дверью. Вышел, закрыл её плотно, но сам прильнул ухом – вдруг что-нибудь расслышит.

И расслышал. Тот же голос, что приказал Кости выйти, сказал:

- Мы вас в последний раз предупреждаем, вам тут делать нечего. Вашу церковь…

- Костёл, - услышал Костик тихий голос ксендза

- … всё равно заберут. Лучше уйдите самостоятельно.

- Мы вас предупреждали…

Еле-еле мальчик успел отскочить от дверей и сесть на лавку, как дверь рывком открылась и вышли чёрные мужчины. Ксёндз Павел не вышел их провожать. Они молча прошли к выходу, и только последний, тот самый обладатель, обернулся и посмотрел на Костика. Долго смотрел. Но ничего не сказал, вышел.

Как только дверь закрылась, прапрабабушка и Костик зашли в комнату. Ксёндз Павел так и сидел на том же месте, перебирал в руках ружанец и смотрел перед собой. Такой же бледный и молчаливый. Когда бабушка и мальчик вошли, он не сразу обратил на них внимание. Лишь, может быть, через минуту он перевёл взгляд на мальчика, а потом на бабушку. Помолчал. Затем резко встал и пошёл к себе в комнату. Костик услышал, как в двери щёлкнул замок.

Через неделю Костику в школе стало учиться значительно интереснее. Конечно, он по-прежнему подвергался нападкам со стороны Гриши, но стороны Володи Хихштейна, со стороны Юзефа Мельжича. Но были у него и друзья – дед Сергей и Антоний Костка, и Маша.

Но самым приятным было то, что в школе его всегда ждала красавица Лена. И вот через неделю Костик шёл из школы абсолютно счастливым. Когда с утра они вешали одежду на вешалки, она нарочно стала рядом с ним и коснулась его своей рукой. Костика как кипятком обожгло. Он пристально посмотрел на Лену, но она, как ни в чём не бывало, пошла садиться. Костик же это так не оставил. Он чувствовал, что не просто так он вешала одежду именно тогда же, когда и он сам. И на втором уроке его дождался-таки второй сюрприз. В очередной раз, любуясь на Ленин затылок, Костик вдруг увидел, что она подняла левую руку, одним пальцем дотронулась до лба. И мальчик увидел в её ладони зеркало, а в нём – устремлённый к нему взгляд. Он улыбнулся в ответ – рука опустилась, зеркальце исчезло.

Когда Костик пришёл домой, ксёндз Павел ждал его, сидя за столом в комнате, как тогда, когда приходили те мужчины. Прапрабабушка успела шепнуть, что они снова приходили, и что ксёндз Павел хочет с ним поговорить. Костик зашёл и закрыл за собой дверь, хотя можно было бы и не опасаться – бабушка бы всё равно не подслушивала.

- Сядь, - сказал ксёндз тихо, глядя в пол.

Костик сел. Радостную улыбку на лице сменило недоумение и удивление.

- Они снова приходили и пригрозили, что если я не отдам костёл, они меня посадят в тюрьму, обвинив в шпионаже в пользу Польши. Как думаешь, что я им сказал?

- Не знаю, наверное, что не отдадите костёл?

- Верно. – Он, наконец, оторвал глаза от пола и посмотрел на Костика. Лицо у священника было бледным, губы плотно сжаты. – Я решил, что вокруг костёла нужно выставить охрану и построить забор.

- Кого? В смысле, кто согласится?

Священник помолчал. Верно, ведь не с ружьём же на людей кидаться? Да и где ночевать? Будку строить – замёрзнут. В костёле ночевать?

- Будут ночевать в костёле, по очереди. И я тоже буду.

- Тогда можно, когда вы будете дежурить – и я с вами.

- Нет, тебе нельзя, ты вернёшься к себе домой.

Больше к этому разговору никто не возвращался. Ксёндз Павел практически перестал улыбаться, всё больше смотрел в пол и думал. А Костик с того дня каждый раз, когда приходил со школы, направлялся к дубу, и не находил там ничего. И снова в нём боролось несколько чувств, к которым, плюс ко всему прибавилось чувство дружбы, которого у него никогда не было, и, кажется, любви.

Костик всё ходил и ходил по полю, смотрел на снег и размышлял. Каждый раз, когда он заходит в класс – ищет глазами Лену. Если её нет, - огорчается и ждёт. Если Лена, вдруг опаздывает и приходит позже всех, он тут же краснеет, не смотрит на неё, борясь с собой. А вот вчера, например, она снова вешала пальто вместе с Костиком, и снова её мягкая ладонь скользнула по его руке. И он – о, ужас – вздрогнул!

В начале декабря ксёндз Павел действительно сговорился с несколькими крепкими мужчинами из Ковальчуков. И по очереди они ночевали в костёле. Несколько раз делали обход с фонарём и, что таиться, с ружьём, угрожающе темнеющим за спиной. Но никакой опасности, пока, не наблюдалось.

Через месяц после чудесного появления Костика в старой деревне Ковальчуки, он впервые остался с Леной в классе наедине. Учительница оставила их убирать кабинет, словно чувствуя, что необходим решающий поворот в их отношениях – бесконечных разглядываниях шеи, лёгких прикосновений и улыбок через зеркало. Лена усердно, так, что даже раскраснелась, подметала пол, а Костик водил по доске мокрой тряпкой. Он раз за разом повторял в голове одну и ту же фразу, даже шевелил губами, но так и не решался что-то сказать. Лена тоже молчала, а время неумолимо шло. Вот уже и подоконники протёрты, и доска идеально чистая, и пол тоже. И можно идти. Но они всё находят предлог остаться. И всё молчат. Наконец, Костик сделал первый решительный шаг.

- Если хочешь, я проведу тебя до дома, - сказал он, глядя в пол, словно приглашал куда-то его, а не девочку.

- Хочу, - еле слышно ответила Лена.

И они стали одеваться. Костик взял ёе пальто, раскрыл и подождал, пока Лена просунет руки в рукава, а затем помог одеть его не плечи. Сам же быстро оделся, замотал шарф, и они вместе вышли из кабинета.

На улице было очень холодно. После тёплой школы в лицо ударило холодным ветром, что в данной ситуации было довольно кстати, потому что лица обоих были совершенно раскрасневшимися. Костик взял Ленину сумку и теперь нёс две. И ребята по-прежнему молчали. Вот уж и из деревни вышли, и шоссе перешли, и всё молча. И времени совсем мало остаётся до дома, а они не разговаривают. Так и дошли молча до калитки. Только Лена-то сумку не забрала, а пошла в дом. Костя, мгновение поколебавшись, двинулся следом. Ожидая, что в прихожей горит свет, он закрыл дверь, и тут наткнулся на Лену. Было темновато. Из маленьких окошек пробивался серый свет, но не доходил до детей, рассеивался. Костик стоял, держа в обеих руках портфели, и не мог ничего сказать, и сделать тоже. Что в таких ситуациях делают в кино? Наверное, обнимают девочку? Но Лена всё сделала сама. Она стала близко-близко, поцеловала онемевшего Костю в губы, затем выхватила портфель, толкнула дверь и мальчик, в мгновении ока оказался на улице. Красный и счастливый.

Он шёл домой и улыбался. Перед дверями он попытался придать лицу серьёзное выражение, но так и не смог, губы так и расплывались в улыбке.

Ксёндз Павел сидел в большой комнате за столом, разложив перед собой письма.

- Что это с тобой, друг мой?

Костик присел, подпёр, как прапрабабушка, щёку и, не переставая улыбаться, сказал:

- Меня десять минут назад поцеловала Лена Провадова, сестра Андрея.

Ксёндз Павел в ответ улыбнулся.

- Я знал, что этим когда-нибудь закончится. Мне её брат рассказывал, что у них в доме разговоры только о тебе – какой ты умный да красивый. А она тебе нравится?

Костик покраснел, посмотрел на стол. Нравится ли она ему? А как же иначе, с первого момента, как только она назвала своё чудесное имя! Как жаль, что в его мире у него нет таких прекрасных одноклассниц. Костя кивнул.

- Очень хорошо. Только я думаю, что тебе не стоит в неё влюбляться, потому что всё равно рано или поздно тебе придётся отправиться домой.

Костино настроение сразу помрачнело. Как же он забыл! Ну, конечно, придётся! А она останется здесь и выйдет за кого-нибудь замуж.

До вечера мальчик проходил в унылом настроении. Сделал уроки и пошёл в костёл на имшу. Тут его ждал ещё один сюрприз. Не успел мальчик дойти до закристой, как за рукав его потянула Маша и тихонько прошептала:

- Иди за мной.

Костику не очень-то хотелось идти. Он знал, что дед Сергей Машу очень любит и совершенно не одобрит то, что Костя с ней куда-то ходил, если узнает. А он узнает обязательно.

- Что такое?

А девочка всё тянула его за рукав на улицу. Во дворе уже совсем стемнело, так что не было почти ничего видно. Лишь от снега исходило лёгкое свечение. Всё небо было затянуто тучами.

Неожиданно, у начала теперь уже голой аллеи Маша остановилась и поцеловала ничего не понимающего Костика в щёку. Потом хихикнула и убежала.

И за что это ему такое наказание. С Леной-то понятно, приятно даже. А Маша-то чего? Ей же замуж за Сергея выходить. Правда она ещё об этом не знает…

У Костика горели уши и щёки, и он не знал, что сделать со своим лицом. Он никогда не умел ничего скрывать. Стоит ему прийти в закристую, как Сергей всё поймёт, и вовсе без слов.

Хотя, если посмотреть с другой стороны – Маша хорошо знает, как Сергей относится к ней и как он, Костя, относится к Лене. Так зачем же что-то нарушать? От решительности краска сменилась на бледность.

- Маша только что меня поцеловала в щёку. Сама, я её не звал. Так что, может быть, поговори с ней, чтобы она такого больше не делала. Мне она совсем не интересна. Мне нравится Лена.

Сергей ничего не сказал, только плотно сжал губы. После имши Костик видел, как он пошёл провожать Машу домой. Ну и хорошо.

А на Рождество дети подготовили спектакль. Костику досталась ответственная роль Иосифа. Маша играла Марию. Андрей Провадов – Ирода, а Сергей, Антоний Костка и Владик Мельжич – трёх королей.

Спектакль удался, а после него все дети отправились по домам на кутью. Отправился и Костик – как всегда в дом ксендза Павла. Всё прошло, как положено: прапрабабушка постаралась всё приготовить вкусно, даже кисель с оладьями имелись. А под скатерть насыпала немного соломы. Бабушка Маша тоже всегда так делала. И вот, когда вечер подходил к концу, ксёндз Павел, став неожиданно очень серьёзным, сказал:

- А сейчас будем тянуть солому.

У Костика внутри всё похолодело. Он знал, что ксёндз ко всем этим верованиям, кроме христианских, относится отрицательно. А тут взял и сам гадать принялся.

- Может быть, не надо, - робко спросил Костик, - всё это неправда, люди придумали, чтобы забавляться.

- Неправда-то неправдой, так ведь и прихода из будущего тоже, в общем-то ,быть не может. Давай, Костя, тяни, ты первый.

И мальчик потянул. За себя он не беспокоился, и вытянул-то длиннющую соломину, которая перегнулась ровно посередине.

- А теперь моя очередь, - серьёзно сказал ксёндз Павел.

И вытянул-таки солому – толстую и короткую, как ветка.

Несколько мгновений он молча на неё смотрел, а потом поднял глаза на Костика и сказал:

- Прав ты, неправда всё это. Давай-ка лучше со стола убирать.

Только молча всё убирали, настроение ухудшилось. После ужина, как обычно, Костик помолился вместе с ксендзом, а после этого снова остался один, потому что ксёндз Павел пошёл к себе в комнату.

Скучно было на каникулах, если честно во всём признаться. Потому что не было рядом Лены. Конечно, каждый день Костя с мальчишками играли в снежки, строили снежные замки, вечером ходили на имшу. Но для Костика это всё было формально, если нет рядом Лены. Она, почему-то, не приходила, хотя брат её, Андрей, приходил каждый день. Но не только, конечно, чтобы в снежки играть. Он ещё занимался с ксендзом Павлом. Мальчики шептались, что Андрей хочет поехать учиться в семинарию в Польшу. Никто его не отговаривал, но и не поздравлял. Как-то между ребятами и разговоры такие не заходили, кто бы хотел стать ксендзом, а тут Андрей возьми да и начни заниматься с ксендзом Павлом. Костик думал, что, наверное, не пошёл бы в семинарию – куда ж он без Лены.

У деда Сергея с бабушкой Машей отношения становились всё хуже, и не последнюю роль в этом играл сам Костик. Однажды, играя в снежки, Маша повалила Костю в снег и, в общем, было не похоже, что она смутилась и собирается слазить с него. В этот момент подошёл Сергей. Он молча взял Машу за шарф, оттащил всторону, не поднимая, так, что она лицом упала в снег, а потом помог подняться Костику. Мальчик недоумевал, в чём дело. Он уже намеренно несколько раз грубил Маше, не отвечал в ответ и вообще, старался обходить её стороной. Мария же ходила за ним как приклеенная и ни на что не обращала внимания, а Сергей страдал. Каждый раз видеть его грустные глаза было просто ужасно. Тогда Костик вообще переставал замечать Машу и раз наступил больно на ногу. А она ничего, только улыбнулась в ответ, и побежала следом.

Несколько раз Костик ходил к месту, где ожидал увидеть дуб. И снова неожиданно из его груди вырвался вздох облегчения. Он не хотел отсюда уходить, потому что здесь жила Лена.

После каникул дети вновь вернулись в школу. Снова начались занятия, оценки, мучения с чернилами, которые упорно капали в тетрадь. Но всё это скрашивалось присутствием Лены, которая снова периодически доставала зеркальце, чтобы полюбоваться на Костика. Только вот провожать она себя не давала. Убегала из класса раньше всех, а потом шла с братом. Естественно, что Костик нашёл этому объяснение – темно, и родители говорят, чтобы Андрей забирал сестру из школы.

Однажды Костик молча шёл следом за Андреем и Леной. Сергей заболел, поэтому как-то так случилось, что мальчик шёл один. И не услышал из-за толстой шапки, что кто-то сзади бежит. На него, по-трусливому, налетели сзади, ударили кулаком в голову, а потом в живот, перевернули на спину и, пока насыпали на лицо снега, Костик увидел только удаляющиеся валенки, которые носили зимой все в его деревне. Различались только галоши, которые, к сожалению, были в снегу. Потом на губах появился металлический привкус крови. Руки не шевелились. Он хотел смахнуть снег, но не смог. Закружилась голова, и неуклонно потянуло спать.

- Ничего, шапка спасла, ушиб не сильный. Через неделю будет молодцом.

Говорил какой-то незнакомый Костику старый скрипучий голос. Костя открыл глаза и увидел, что спиной к нему стоят ксёндз и какой-то седовласый дед маленького роста. Видимо доктор. Мальчик попытался пошевелиться, но это отдалось ужасной болью в голове и спине. Непроизвольно вырвался стон. Ксёндз и доктор тут же обернулись:

- А! Очнулся! Что ж, прекрасно! Где болит?

- Голова, и спина, - ответил Костик, но как-то неожиданно тихо.

Ксёндз Павел выглядел обеспокоенным. Интересно, сколько времени прошло? И кто его принёс? И кто избил…

- Прошло, Костик, пять часов. Девочки прибежали за мной, и я тебя на санках привёз. А потом поехал за доктором.

- А кто меня так?

- Будем выяснять.

- В общем, всё понятно, - вмешался доктор, - выполняйте то, что я вам сказал, и всё будет хорошо.

Как только дедушку выпроводили за дверь, ксёндз вернулся в комнату и сел возле постели мальчика.

- Кто это мог быть, ты не знаешь?

Костик помотал головой. Откуда ему знать, вроде бы старался никому зла не делать, и тут такое.

- В школу пока ходить не будешь. Твоя прапрабабушка будет за тобой ухаживать. Примочки на голову делать, ещё что-то. В общем, всё, что доктор сказал. А ты лежи. Всё будет нормально, я думаю, мы выясним, кто это сделал.

Ксёндз Павел, как обычно заперся у себя в кабинете, а на его место пришла прапрабабушку. Она начала прикладывать к голове какие-то тёплые примочки, потом смазывать лоб пахучей мазью, от которой резко потянуло в сон. И Костик не сопротивлялся.

На следующий день мальчика ожидал сюрприз. В комнату вошла улыбающаяся прапрабабушка и сказала, что кое-кто пришёл его проведать. Хоть и было больно, но Костик приподнялся на руке и сел на кровати. В комнату вошёл Андрей Провадов с сестрой. Щёки Лены пылали огнём, и Костик смело, и справедливо, предположил, что это из-за того, что она пришла к нему в гости. Андрей скромно протянул другу мешочек с яблоками и сел на стул. Лена же просто посмотрела на Костю и также присела, рядом с братом.

- Кто это тебя так? Ты хоть видел?

- Нет, но я думаю, мы разберёмся кто. Кто-нибудь выдаст себя.

Разговор как-то не клеился. Лена постоянно смотрела в пол, Андрей тоже не стремился говорить, а Костик сам не хотел о чём-то спрашивать или рассказывать. Так прошло несколько молчаливых минут. Затем Андрей встал и, сказав, что пойдёт к ксендзу в костёл, вышел, оставив Лену и Костика наедине.

С уходом брата, в Лене, на первый взгляд ничего не изменилось. Она также скромно смотрела вниз и молчала. Только вот, через несколько минут стала совсем красной. Костя же набрался смелости и смотрел на неё в упор, не отводя глаза.

- Что расскажешь? – Спросил мальчик, совсем осмелев от её робости.

- В школе только о тебе и говорят, - ответила Лена, упрямо рассматривая пол. Ей стало жарко, но она так и не сняла платка с головы.

- Может быть, снимешь пальто, тут жарко?

Лена отрицательно покачала головой, затем встала и подошла к окошку.

- Я подозреваю, кто это сделал, - наконец сказала она.

- Кто? – Спросил Костик. Хотя на самом деле в данный момент ему было всё равно, кто на него напал. Радовало, что Лена рядом и наконец-то с ним разговаривает.

- Юзик Мельжич. Он подходил ко мне недавно и просил, чтобы я с ним пошла погулять. А я отказала.

Костику было очень больно, но он всё же спустил ноги на пол и встал с постели. Краем глаза посмотрел на себя в зеркало – да, красавец тот ещё, синяк под глазом и вообще, вид не здоровый. Но Лена-то пришла, и осталась. И вообще…

Он набрался смелости и сделал несколько шагов к тому же окну, возле которого стояла Лена.

- А почему ты отказалась? - Совсем тихим голосом спросил Костик.

- Он мне не нравится.

- А кто тебе нравится?

В решающий момент, когда Костик стоял совсем рядом стоял с Леной, и она вот-вот готова была что-то произнести, дверь открылась, и на пороге появилась прапрабабушка, ксёндз Павел и Андрей.

- Сегодня ночью снова пытались подпалить костёл. Мы нашли… А почему ты стоишь?

Костик ничего не ответил ксендзу. С расстроенным видом он дошёл до кровати и лёг под одеяло. Прапрабабушка вышла, ксёндз Павел и Андрей сели за стол, Лена так и осталась стоять у окна.

- Мы нашли остатки сена. И камни обуглены на десять сантиметров в высоту. Дежурство ни к чему не привело.

Андрей посмотрел на сестру – она тайком утирала глаза.

- Все думают, что тебя побил Юзеф Мельжич.

- Бог с ним, - неожиданно сказал Костик, - я всё равно никому мстить не буду. Если будет нужно, Бог его сам накажет.

Сам он подумал, что не будет у Юзефа ни одного сына, и род его остановится. Жена его умрёт раньше. А на ком же это он был женат? Ни на Лене ли?

Костик пустился в воспоминания. Он пытался припомнить дочерей Юзефа. Знал он только тётю Наташу, она чаще всего приезжала в деревню. Может быть, и в правду на Лену похожа была? Или не была?

Мальчик нахмурился. Он устал играть в прошлое с его проблемами! И потянуло ж его что-то в этот дуб! Вся жизнь пройдёт в этой доисторической деревне, а он так и не дождётся хотя бы электричества.

Ксёндз Павел, который всегда чувствовал настроение Костика, вслух сказал:

- Пойдём, Андрей. Костю ещё рано беспокоить. Пускай выздоравливает, побудет один.

Он и вправду хотел побыть один, закрыть голову одеялом и заснуть, а когда откроет глаза – обнаружить себя в своём родном доме, в своей комнате, услышать за дверью переговаривающихся маму и папу.

Так он и сделал – молча отвернулся к стене и накрыл голову одеялом, по лицу покатились слёзы обиды на всё на свете и на себя в первую очередь. Лена, Андрей и ксёндз Павел, тем временем вышли.

Но утром ничего не произошло. Костик проснулся в том же доме ксендза Павла, в том же 1929 году, да ещё с подбитым глазом и больной спиной. Никакой радости. Так, жалея себя и обижаясь на каждого, он провёл в постели целую неделю, а потом, как и сказал врач, ему стало на много лучше, и уже через полторы недели он явился в школу.

Как только он вошёл в класс, то сразу понял – что-то изменилось. Вроде бы и парты на месте, и дети все те же, только вот смотрят по-другому. Кто-то с удивлением, кто-то равнодушно, а кто-то, как Юзик Мельжич – с презрением. Костик молча сел за свою парту и стал слушать учительницу. Только ничего не слышал. Перед ним сидела Лена, и он мог смотреть только на неё. Только вот привычного зеркальца в её руках не было, и он не смог посмотреть её в глаза. А стоило бы. На перемене Сергей рассказал, что произошло.

Оказывается, пока Костик болел, Лена согласилась, чтобы Юзик провёл её до дома, а потом ещё несколько раз. В общем, он её теперь всегда провожает. И Костик, как бы уже и в стороне. А побил его тогда Гриша своими огромными кулачищами. Он хвастался об этом в столовой и не видел, что недалеко стоит Сергей.

Что ж, значит, что-то он делал не так. Значит так нужно, чтобы Лена стала любить другого, вот так, за неделю.

На следующей перемене грустные Костины размышления прервал Антоний Костка.

- Я такое нашёл! Такое! – Щёки у него горели, а от нетерпения он заламывал пальцы на руках.

- Что? А почему ты только на этой перемене говоришь? – Спросил Сергей.

- Я же знал, что ты должен рассказать Костику о Лене, - ответил Антоний, явно смутившись. А потом продолжил. – Мне никто никогда не говорил, что я принадлежу к старинному шляхецкому роду. После революции все стеснялись об этом говорить. А тут я сам наткнулся на гробницу! Видели, те, которые на кладбище за костёлом стоят! Так вот одна из них принадлежит моему прадеду!

- А вторая кому принадлежит? – Спросил Костик, хотя сам прекрасно знал ответ. Его удивляло, что мальчик только сейчас попал на кладбище.

- Мельжичам, - ответил Антоний. – Но он всегда говорил, что они шляхта, а я-то не знал.

- И что это меняет, - сказал Сергей, - ты же не вернёшь себе титул. У нас их давно нет. Ну, стоит себе могила, и пускай стоит!

- А то меняет, что меня обманывали всю жизнь, рассказывая, что прадед мой был крепостным крестьянином, а он был, как говориться, голубых кровей.

- А кто тебе сказал, что там лежит именно твой прадед? Может быть, ты потомок крепостной крестьянки и какого-нибудь кучера, который получил фамилию Костка в знак долгой службы?

- А я… ну тебя! – Антоний очень обиделся. Он всегда верил, что является продолжателем славного рода. Слава которого, к сожалению, уже никому не нужна. Он посмотрел на Сергея, а потом развернулся и пошёл.

- Зря ты ему так. Между прочим, у нас с тобой тоже не простые фамилии. Три рода основали эти края: Скворовский, Мельжич и Костка. Все они похоронены на кладбище за костёлом, который построил наш с тобой предок, Леонард.

- А почему наш, а не мой? Ты какое имеешь к нему отношение? То, что фамилии у нас с тобой одинаковые…

- Я всё расскажу тебе после уроков.

Костик довёл Сергея до самого дома. И всё рассказывал, рассказывал. И про то, где он жил, про то, как сюда попал. И про то, почему не ушёл.

- Не может быть, - всё время повторял Сергей и смотрел на снег.

А Костик отвечал:

- Может, - и рассказывал дальше.

Как приятно было снова всё рассказать. Он как будто снова попал в свой мир, переоценил такие вещи, как электричество, газовая плита, водопровод и канализация. С гордостью, словно сам летал, рассказал, что люди побывали в космосе, и на луне высаживались. Услышав о том, что люди залетели за облака, Сергей спросил:

- А Бога они видели?

- Нет. Разве Бога можно увидеть? Он же не сидит на троне, как царь! Бог есть везде, даже в этом снегу. Правда, один из космонавтов, которые высадились на Луне, потом стал священником и никогда не давал интервью.

Они стояли возле забора и разговаривали, пока не стемнело, потом Костик пошёл в дом ксендза, а Сергей к себе в дом. Он никак не мог поверить, что он вправду женится на Маше, у них родится сын, а потом появится внук, с которым он только что лично разговаривал. И вообще, общается с ним несколько месяцев! Не может быть! Не может быть… А он ревновал его к собственной бабушке!

Хотя, если дуб этот никогда больше не появится, всё ещё может измениться…

Костик пришёл домой тоже в отличном настроении. Наконец-то он с кем-то ещё поделился своей тайной! И не с кем-то, а собственным дедом.

Пообедав, Костя быстро сделал домашние задания и пообжал в костёл. В шесть часов вечера начиналась имша, а он, как всегда, хотел в ней участвовать.

Надо сказать, что ксёндз Павел был очень смелым человеком. Никогда не боялся он что-либо сказать, со всеми был искренен и откровенен. Так и в этот вечер.

- Дорогие, нашему костёлу грозит опасность. Его хотят уничтожить. Но мы должны бороться до конца. Я планирую усилить охрану, и может быть, сам стану дежурить вместе с местными мужчинами. Нужно срочно построить просторную сторожку с печкой и большими окнами с трёх сторон. Так же повесим вокруг костёла фонари. Дежурить будем по двое. Надеюсь, что это поможет.

Строжку выстроили на следующий же день. Пятеро мужчин, в том числе и прадед Костика, собрались вместе и выстроили просторную сторожкую, такую, как просил ксёндз Павел. Оставалось только догадываться, как они собрали нужный материал и где, но к вечеру маленький домик был готов. Печка была малюсенькой и напоминала камин. Возле окна, выходящего на костёл – небольшая лавка, но не очень удобная, чтобы не было соблазна спать. Возле противоположного окна – стул. На печурке – лампа. Вот и всё богатство.

Смысла от такой сторожки было мало, если нет фонарей. Так что через два дня установили фонари, устроенные по принципу керосиновой лампы.

Всё то время, пока шли строительные работы, вокруг костёла царило невероятное оживление. Ксёндз Павел подходил к строителям, о чём-то с ними говорил, потом помогал пилить доски, разводить раствор. Периодически, когда становилось жарко, он сбрасывал своё пальто и шарф и оставался в одной сутане, края которой цеплялись за снег.

Через три дня всё было готово, и первые сторожа заступили вечером на дежурство. Это был сам ксёндз Павел и отец Антония Костки. Дежурство расписали на неделю вперёд – так много оказалось желающих. Костик видел этот список – ни одного из рода Мельжичей там не было. Понятное дело – куда барскому роду охраной заниматься. Так говорил Сергей, особенно старался он так говорить при Антонии, чьи родственники также записывались в охрану. А Антоний гордился, говорил, что и сам бы пошёл да толку от него мало – маленький и щупленький. Вот от Гришки был бы толк. Так не пойдет же.

Костик один раз попытался попросить ксендза Павла подежурить. В ответ получил долгий сосредоточенный взгляд и фразу: иди, лучше к дубу сходи. Костик не обиделся. Он и сам, без указки, ходил к дубу каждый день. И чем ближе, с каждым днём, становилась весна, тем сильнее его тянуло домой от всего этого быта первой трети двадцатого века. Он не хотел в этом участвовать, не хотел видеть, как на его глазах взорвётся костёл, и произойдёт всё, о чём рассказывала бабушка.

Но дуб не появлялся.

В Вербное Воскресение устроили в костёле грандиозный праздник. Из Куля привели осла и сделали всё так же, как у первых священников Рима. Ксёндз подъезжал к входу на осле, а люди бросали ему под ноги пальмовые ветви. Ну, не пальмовые, конечно, а вербу. Но впечатление складывалось соответствующее. Костик такого никогда ещё не видел, и потому сильно удивлялся. Как рассказал ему потом Сергей – до этого никогда в их деревне тоже такого не было. Просто ксёндз Павел с ксендзом из Костковщины (то самое село, куда Костик в своём мире ездил на имшу) договорился возродить традицию. Они съездили на несколько дней в Минск, провели их в библиотеках, а потом вернулись каждый в свою парафию устраивать грандиозный праздник. Специально для этого всем мальчикам пошили новые нарядные балахоны из белой парчи (ксёндз Павел не говорил, сколько на это пришлось истратить денег, но, видимо, не мало), поэтому всё выглядело торжественно и красиво.

На неделю перед Пасхой детей отпустили по домам, и Костик провёл эти дни в окружении Сергея и Антония Костки. Снег уже сошёл, поэтому они беспрепятственно могли попасть на кладбище, не опасаясь промокнуть. Антоний с гордостью показал склеп своего прадеда. А потом Костик повёл друзей к уже известной ему могиле Леонарда Скворовского.

- Откуда ты столько всего знаешь об этом кладбище? – Спросил как-то Антоний.

Костик промолчал. Только улыбнулся Сергею. Он-то знал его тайну.

Всю пятницу Андрей Провадов, Костик, Антоний Костка и Сергей провели в костёле на коленях рядом с ксендзом. Их никто не просил и не заставлял. Они сами захотели. Костик молился и просил Бога о многом. Во-первых, чтобы успокоились души родителей. Чтобы они смогли отвлекаться от той боли, которую он им доставил. Во-вторых, просил о том, чтобы наконец-то появился дуб. Чтобы он, вмешиваясь в ход времени, не нарушил ход истории. Потому что много происходило такого, чего на самом деле в прошлом не было: Маша по-прежнему смотрела на него с восхищением и забывала о Сергее, а тот страдал. Чуть было Лена не прошла мимо своей судьбы – Юзефа Мельжича, и опять же – из-за появления Костика. Кто знает, что может ещё произойти?

И молился ещё о жизни ксендза Павла. Чтобы он каким-то чудом остался жить. Не погиб при взрыве. Чтобы он вообще не шёл ночевать в костёл. Чтобы он послушался его и вообще уехал отсюда, закрыв костёл на ключ.

Каждый молился о своём. В костёле стояла полная тишина. И только пять силуэтов на коленях на фоне тёмного алтаря с одной зажжённой свечой стояли весь день на коленях, смиренно склонив головы.

Весь следующий день Костик очень переживал и готовился. Ему предстояло вечером прочитать пять отрывков из Библии. Громко, выразительно. Микрофонов-то нет, как в его время. Поэтому он весь день ходил по комнате и громко читал. Текст он выучил почти наизусть. И всё равно волновался, что что-нибудь пойдёт не так.

Однако, зря волновался. Всё прошло просто превосходно. Костик читал и чувствовал силу своего голоса, восхищение оттого, что он читает для такого большого количества народа: костёл был полон людей, люди съехались на Пасху со всех окружных деревень. Впервые его посетила мысль о том, что можно было бы пойти учиться в семинарию и стать священником. Эта мысль промелькнула и исчезла за волной других чувств и мыслей. Но проскользнула, и обещала вернуться ещё.

В воскресенье первая Имша была в семь часов утра и Костик, естественно, участвовал в ней. Было много людей, все пришли помолиться и сказать друг другу «Христос воскрес», прежде чем приступить к праздничной трапезе. Костик думал, что прапрабабушка, как всегда, накроет им стол в доме ксендза, но он ошибался. Сергей Скворовский попросил родителей, чтобы они пригласили святого отца и их дальнего родственника к себе на праздничный обед. Ксёндз Павел не стал возражать. Он знал, что Костик рассказал всё Сергею, и насколько легче и интереснее ему было теперь находиться у них в гостях. Поэтому сразу после имши они закрыли костёл и вместе со всеми Скворовскими, которые присутствовали с утра в костёле, отправились к ним в гости. Дозор, в честь праздника, решили не выставлять.

Дом был полон гостей. Мало того, что собрался весь род Скворовских. Так ещё была Маша, Антоний Костка, Владик Мельжич, а потом заглянул, узнав, что ксёндз здесь, Андрей Провадов. Лены не было. Но Костик почувствовал, что это его совершенно не огорчает. Он не хочет видеть её лишний раз после такого предательства. Зато Маша по-прежнему не сводила с Костика глаз, а он нарочно всё время с кем-нибудь оживлённо болтал, или вовсе выходил на улицу подышать.

Когда стемнело, ксёндз Павел и Костик стали собираться домой. И Андрей Провадов и Сергей вызвались их проводить.

Уже на середине аллеи они заметили, что возле костёла что-то не ладно. Фонари ещё не зажигали, но было как-то светло, не смотря на то, что солнце уже зашло. Когда ксёндз Павел понял, что произошло, он не сдержался и вскрикнул, а потом бросился к костёлу. Андрей догнал его раньше, чем Сергей и Костик. Услышав крики «пожар» они, не дожидаясь приказов, бросились к дому ксендза за водой – так случилось, что возле костёла никогда не было колодца. Они притянули два ведра с водой. Но опасность миновала. Ксёндз Павел и Андрей затушили пламя собственными пальто. Теперь вся стена, где был алтарь, была чёрной. А Андрей и ксёндз Павел стояли и тяжело дышали, выглядывая возможное пламя. Раскалённые камни залили водой, затем зажгли фонари и начали осмотр. На крики из деревни с вёдрами прибежали мужики.

Внизу лежали остатки тлеющей соломы, а вся стена была облита какой-то масляной жидкостью. И специально со стороны алтаря, чтобы из деревни было не очень заметно. Горело не очень давно. Но камни успели почернеть, хотя необратимые процессы ещё не начались.

Всё настроение праздника моментально рассеялось. На ксендза Павла было страшно смотреть. От дыма его лицо почернело, но даже если бы он и не боролся с огнём, всё равно бы он не выглядел довольным. После разбора того, что случилось, он молча, даже не оглядываясь на Костика, побрёл домой, волоча за собой испорченное пальто.

Кода мальчик вошёл в дом, то увидел ксендза, сидящего за столом и смотрящего, как в самые тяжелые минуты, в пол. И Костик ничем не мог ему помочь. Он догадывался, о чём думает святой отец, и не решался заговорить первым. Молча присев на диван, он стал смотреть в тёмное окно, за которым, в общем-то, ничего не было видно. Лампа стояла на столе, тускло освещая чёрное от сажи лицо ксендза Павла. Наконец он заговорил.

- Я не знаю, что делать. Может быть, и вправду отдать им костёл, чтобы только его не портили?

Костик молчал. Костёл отдавать нельзя, нарушится ход истории. Всё изменится. Будет по-другому. Его должны именно взорвать. Только без ксендза. Пусть уедет, затеряется где-нибудь в Польше. И о нём никто не узнает. Выждав некоторое время, Костик обо всём этом сказал ксендзу Павлу.

- Как я уеду? Брошу вас? Это тупик! Тупик! Тупик…

Он встал и вышел из комнаты. Его не было около десяти минут. Затем он вернулся, уже с чистым лицом, и прошёл к себе в комнату.

На следующий день Костик собирался в школу один. Прапрабабушка сказала, что ксёндз выехал в Минск. То есть вышел в пять часов утра, чтобы успеть дойти до остановки. Зачем - не сказал.

В школе на перемене Сергей, Антоний и Костик, как всегда, разговаривали в коридоре. У Антония появилась безумная идея воссоздать своё генеалогическое древо. И он даже нашёл возможность. Во-первых, в костёле хранились книги, где регистрировали новорожденных, а также смерти. Во вторых – Костковщина – очень уж говорящее за себя название. Стоит наведаться туда. Снег сошёл, днём тепло, в лесу довольно сухо. Если идти не по шоссе. А через лес, то можно добраться довольно быстро.

В Костино время дорога в Костковщину была только по шоссе. Бабушка показывала, как раньше лежал путь через лес. Но там всё заросло, что не возможно пройти. А здесь, такое количество лет назад, всё возможно. Договорились совершить сие путешествие в субботу. А сегодня же вечером спросить ксендза об этих книгах. Если он, конечно, успеет вернуться из Минска.

Он успел. Вернулся в таком же подавленном настроении, так что Костик не решился спрашивать его о чём либо. Наверное, страшно жить с мыслью о том, что скоро умрёшь. Особенно, когда знаешь даже месяц. Хорошо, что Господь лишил человека возможности знать своё будущее. И день смерти.

После имши дети подошли к ксендзу Павлу со своим вопросом. И оказалось, что эти книги есть на самом деле. Святой отец позвал детей подняться на хоры. Там, возле органа, они увидели большой дубовый сундук, потемневший от старости. У него была массивная замочная скважина необычной формы, с лучами в виде звезды. Почему-то Костик ожидал, что сейчас ксёндз Павел, приняв таинственное выражение лица, снимет ключ с груди и откроет детям какую-нибудь страшную тайну. На деле всё оказалось гораздо проще. Святой отец вынул ключ из кармана сутаны (когда он успел его взять из закристой, Костик не увидел), открыл старинный сундук, и взгляду детей предстала стопка старинных тетрадей. Правда, верхние две были самые обычные, такие, в которых дети пишут в школе.

Лицо ксендза Павла несколько смягчилось. На нём появилось даже некое подобие улыбки.

- В самой последней тетради записаны лишь даты вашего крещения, дети. А вот в тех записывали дату рождения. Это тогда было, как сейчас ЗАГЗ, костёл выдавал справки. И церковь тоже.

Из любопытства стали листать вначале верхнюю тетрадь. Оказалось, что Сергея и Машу крестили в один день. Только в разное время. А Антония крестили раньше, чем Юзефа Мельжича. И ещё у Антония, он и не знал, никто ему не рассказывал, оказывается, было двойное имя – Антоний Бернард. Назвать – назвали, но вслух не произносили, как бы в чём не обвинили. И в деревне его вообще часто называли Антось. А он, оказывается – Антоний Бернард. Это придало мальчику уверенности в себе и в том, что они обязательно найдёт своих предков.

Однако дальше друзей ждало разочарование. Ни в одной тетради больше не было ни одного Костки. Кроме него. Даже родителей не было. Значит, они откуда-то переехали сюда. Видимо, из Костковщины. Тогда почему его предок похоронен именно на этом кладбище. Хотя смерть его в этой тетради не зарегистрирована.

Нашли, правда, всех Скворовских. Первой зарегистрированной смертью была кончина Леонарда Скворовского. Так и было написано – фундатор костёла Св. Петра и Св. Павла. Затем перед Костей пробежала его вся родословная. К слову сказать, не все рождённые в Ковальчуках, находили покой здесь же. Многие уезжали, особенно девушки. Видимо, выходили замуж.

Просидели мальчики на хорах, изучая рождения и смерти, до одиннадцати часов вечера. И ксёндз сидел вместе с ними. Он немного отвлёкся от своих грустных мыслей. Комментировал прочитанное. А потом высказал идею, что лучше всего поискать в костёле в Костковщине. Тем более что деревня так называется. Она довольно большая. Просто так их к архивным тетрадям никто не допустит, поэтому он пойдёт вместе с ними, чтобы самому попросить местного ксендза пустить их к тетрадям.

Мальчики были очень рады, что предстоит целый день в компании друг друга. Но больше всего радовался Антоний, что с его идеи – восстановить генеалогическое древо - никто не смеётся.

Вся неделя пролетела в ожидании радостного путешествия, мальчики обсуждали подробности маршрута, кто какие вещи возьмёт с собой в дорогу. И каждый вечер ходили в лес смотреть на эту дорогу. Она действительно была совершенно другой, чем шестьдесят семь лет спустя. Костик же смотрел на место дуба, которого не было.

В субботу вышли в путь рано утром, в шесть часов уже стояли на опушке. У каждого за спиной было по небольшому мешку, где лежала еда, вода и нож. На всякий случай.

Весенний лес – это что-то волшебное. Это наглядное торжество жизни над смертью, доказательство того, что ничего не исчезает бесследно, и жизнь не заканчивается остановкой сердца.

Обо всём этом дорогой говорил мальчикам ксёндз Павел. Говорил вдохновенно и с ясным взором. Он смотрел на весенний лес и понимал, что больше никогда его не увидит. Он любовался им в последний раз и не боялся этого. А вот друзья притихли. Особенно Костик. Он ясно понимал, зачем пошёл с ними ксёндз Павел и зачем затеял этот разговор. Сергей тоже молчал. А вот Антоний говорил без умолку.

- Но случается. Например так, что дерево полностью погибает. Приходит весна, а на нём нет ни одного листочка. Значит, он полностью погибло. Всё, как вы говорите остановка сердца. Пришла весна – но не для него.

- А сколько времени росло это дерево? От него отлетали семена, листья прорастали рядом. Птицы питались его побегами, а потом естественным путём часть этого дерева ожила за сотни километров отсюда. Я сейчас говорю не только о том, что после смерти есть другая жизнь – для умершего. А ещё и о том, что умерший остаётся жить в памяти тех, с кем он имел дело. Плохими или же добрыми поступками.

Костик совсем опустил голову, он не хотел, чтобы кто-то увидел его покрасневшие глаза. Было невыносимо тяжело слушать разговоры об уходе близкого человека, и он, справившись с дрожью в голосе, попытался изменить тему разговора.

- Скажите, ксёндз Павел, а как вы попали в эту деревню? Где вы родились? Как стали ксендзом?

- Родился я в маленьком годе, не буду говорить где – вы всё равно не знаете. Но в Беларуси. Был там костёл. Меня, как и вас, окрестили в младенческом возрасте. А по наступлении пяти лет отправили в воскресную школу. По началу мне это совершено не нравилось. Говорила по-польски и по- белоруски, а я знал только русский, потому что к тому времени он плотно вошёл в наш обиход. Постепенно я привык, а к десяти годам уже не мог представить свою жизнь без костёла.

- А когда вы поняли, что хотите стать священником? – Спросил Антоний, хотя Костика этот вопрос интересовал ещё больше. Почему человек решил посвятить себя Богу.

- Я всегда это знал. С самого детства меня окружали ксендзы. Бог помог – это были прекрасные, добрые, отзывчивые люди. Они ни на чём не настаивали. Просто своим примером показывали, что быть священником – это хорошо. Не страшно. И если лежит к этому душа – не стоит противиться. Когда мне было пятнадцать лет, ксёндз Святослав, которого я любил больше всего, спросил, не хочу ли готовиться к поступлению в семинарию. И я ответил, что хочу. В восемнадцать лет я поступил в духовную семинарию в городе Люблине. Закончил её, и меня отправили на родину. Как ни странно, Советская власть приняла меня обратно. Пока что у нас не препятствуют обучению священников. Но это, видно, не надолго. – Он замолчал, и никто из мальчиков не решился нарушить тишину. Даже Антоний. – Хорошо, если удастся этим летом отправить Андрея учиться.

На одной из полянок решили присесть, отдохнуть. Перекусить. Идти ещё оставалось около восьми километров. Солнце стояло высоко, и даже немного припекало. Птицы заливались счастливым пением. Жизнь шла своим чередом. Красивый мужчина в сутане в самом расцвете сил сидел в окружении трёх мальчиков, ел, что-то спокойно рассказывал, и видел всё это в последний раз. И сердце его билось на удивление ровно.

В деревне Костковщина путешественники показались в два часа дня. Надо сказать, что она, как и Куль, как и Ковальчуки, не сильно изменилась по прошествии почти семидесяти лет. Те же хаты, тот же костёл на горе, накрывающий четверть деревни своей тенью. В девяностых она, конечно, немного разрослась, и на все боковых улицах лежал асфальт. Сейчас же и на главной улице, и на боковых, было трудно пройти. Несмотря на сухую погоду, дорога выглядела месивом – столько коров и коней проходила по ней за день. Тем не менее, на улице играли дети, через забор было видно, как самые маленькие уже с голыми ножками сидели на кожухе, расстеленном на траве, и что-нибудь рассеяно тянули себе в рот.

Костёл стоял на окраине. Был он больше их родного костёла, массивнее, и в отличие от ковальчуковского костёла, как знал из истории Костик, ему повезло гораздо больше. В советское время здесь был клуб. А с развалом СССР он стал никому не нужен. И святыню отдали верующим.

Но ксёндз Павел повёл мальчиков не в костёл, а за него, где располагался дом ксендза. Он, нужно сказать, был роскошнее, чем у ксендза Павла: в два этажа, с терассой. И площадь больше в два раза. Не стесняясь и не оглядываясь по сторонам, ксёндз Павел поднялся по лестнице на терассу и постучал в дверь, которую тут же открыла маленькая сухонькая бабуля, чем-то похожая на Костину прапрабабушку. Видимо, в старости все люди становятся между собой похожи, особенно женщины.

- А, ксёндз Павел! Добрый день, проходите! И вы мальчики, тоже. Сейчас я позову ксендза Мечислава.

Гости оказались в просторной прихожей. Направо и налево были двери, а прямо находилась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Бабушка успела подняться только на несколько ступенек, как на верхней площадке показался улыбающийся плотненький мужчина, невысокого роста, в брюках и рубашке с закатанными рукавами, примерно одного с ксендзом Павлом возраста.

- Пашка! Вот так встреча! Каким ветром тебя занесло в наши края! – Говоря эти слова, ксёндз Мечислав, а это был он, не переставал улыбаться и спускался по лестнице.

Когда он, наконец, оказался внизу, стало ещё заметнее какого он маленького роста по сравнению с ксендзом Павлом. Священники поздоровались за руки, и ксёндз Мечислав пригласил всех пройти в левую от входа дверь. За ней оказалась гостиная в два окна, которые выходили на костёл. Стены были оклеены белыми с неясным рисунком серого цвета обоями, на полу лежал самотканый коврик, а в центре стоял большой стол, накрытый идеально белой скатертью. Вокруг стола – стулья, очень похожие на те, что стояли в доме ксендза Павла. В углу, на противоположной стене, напротив окон, виднелся небольшой участок печи. Большая её часть, наверное, находилась наверху. Не успели гости и сам хозяин дома сесть вокруг стола, как в дверях показалась бабушка с самоваром в руках. Костик и Сергей поступили совершенно одинаково – вскочили, чтобы помочь старушке. В результате, самовар взял в руки Сергей, а Костик пошёл за бабушкой, которая позвала его с собой. Так он оказался в правой от входа комнате. Это была кухня. И там тоже была печь, которая, судя по всему, заканчивалась наверху, в комнате. В кухне у окна стоял небольшой стол, в отличие от гостиной, ничем не покрытый, два стула вокруг и полки с различной кухонной утварью. Помещение заканчивалось кладовкой, в которой и скрылась домохозяйка.

Через пять минут на столе в чашках дымился чай, а в старомодных вазочках из синего стекла, какие Костик видел у бабушки, лежало клубничное варенье, пряники и конфеты.

- Мы к тебе по делу, Мечислав. Тут мои мальчишки раскопали, что предок одного из них был очень богат и знаменит, хотя ему всегда говорили, что он из семьи кучера, или кого-то там.

- Оно и понятно. Я вот тебе расскажу…

- После. – Ксёндз Павел бесцеремонно прервал ксендза Мечислава, но тот совершенно не обиделся. – Мы проверили весь архив нашего костёла, но там нет ни одной записи: ни о рождении данного человека, ни о смерти, хотя могила имеется, и ты знаешь, что всё происходящее, тем более похороны на католическом кладбище, фиксируется.

- И почему вы решили обратиться ко мне? На сколько я понимаю, вы собираетесь изучать архив этого костёла.

- Фамилия этого человека, и этого мальчика, - ксёндз Павел показал на Антония, - Костка. А ваша деревня, как известно, называется Костковщина.

- Что ж, убедительно.

Когда все допили чай, ксёндз Мечислав крикнул:

- Мария Афанасьевна, мы уходим.

В дверях появилась бабушка и стала собирать со стола. Сергей поднёс ей самовар, а Костик и Антоний помогли унести чашки и вазочки. Всё это время ксёндз Павел и ксёндз Мечислав стояли на крыльце и о чём-то в полголоса говорили.

Затем все вместе направились в костёл. Архив, в отличие от Ковальчуковского костёла, находился в подземелье, в шкафу. Было сыро и страшновато. Особенно после того, как ксёндз Мечислав с добродушным лицом рассказал, что здесь в ниши вмурованы гробы нескольких предыдущих ксендзов. Правда, двое последних изъявили желание, чтобы их похоронили в земле возле костёла. А гробы в подземелье, если мальчики хотят, он может им с радостью показать.

Друзья не захотели.

Лампы освещали пространство только вокруг шкафа, но от этого было ещё страшнее. Уж лучше бы они своими глазами увидели эти ниши с гробами, чем, невольно вглядываясь в темноту, додумывали, как они выглядят.

Нужный шкаф стоял с правой стороны, почти прямо возле входа. Но по эху от шагов можно было предположить, что пространство здесь большое, в половину длины костёла.

Тетрадей здесь было в два раза больше, потому что костковщинский костёл был шестнадцатого века, а ковальчуковский – восемнадцатого. Ксёндз Павел сказал, что они будут просматривать все тетради. Ксёндз Мечислав был этому несказанно рад. Они естественно задержатся до позднего вечера, так что придётся заночевать. А ночевать они будут у него.

С тетрадями снова вернулись в дом гостеприимного ксендза Мечислава. Сам он остался вести имшу, но просил гостей, и особенно старого друга, чувствовать себя как дома.

Снова расположились в гостиной. Каждый из присутствующих взял себе по тетради. В хронологическом порядке. Они не делились на рождение и смерть. Всё фиксировалось по датам. И делились тетради по годам, которые были написаны на первой странице. И всегда разными чернилами. Первую дату писал тот, кто начинал тетрадь, а последнюю тот, кто заканчивал. Эти промежутки, судя по записям, составляли порой больше сорока лет.

У ксендза Павла была самая старая тетрадь. На первой её странице была написана дата освещения костёла (15 апреля 1576 года), имя первого ксендза, а также мецената, который выделил деньги на строительство. Им оказался некий пан Брылевский. Мальчики только рассеянно пожали плечами. Никого с такой фамилией они не знали. Первой же записью стала фиксация даты рождения сына пана Брылевкого Вячеслава. И так далее.

Антонию попалась тетрадь, датированная 1600 годом, следующая после той, которую держал в руках ксёндз Павел. Сергей взял тетрадь, датированную 1657 годом. А Костик взял в руки тетрадь, которую начали вести в 1701 году.

Бесконечная цепочка рождений и смертей. Вереница повторяющихся фамилий. Ещё отдельной лежала толстая тетрадь венчаний, которую начали в 1577 году и не закончили. Последней датой был 1921 год. Люди не спешили венчаться.

Костику попалась очень интересная тетрадь. Судя по подчерку, её тридцать лет заполнял один и тот же человек. Так вот. Если в остальных была написана просто дата, фамилия и имя, а также то, что произошло – рождение, крещение или смерть, то здесь, на пять, в основном, строк в низ были расписаны комментарии того, кто всё это фиксировал. Костик стал зачитывать вслух, и от того дело пошло медленнее, потому что все отвлекались послушать.

- А вот ещё интересно: 12 марта 1721 года. Антонина Викентьевна Поровская. Умерла в 10 часов утра. Остались двое детей. Сын Павел и дочь Серафима. Последняя из-за имени стала затворницей. Помнится, ксёндз отговаривал покойную Поровскую так называть девочку. – Костик оторвал глаза и добавил от себя. – Девочку, о которой идёт речь, крестили в 1705. Этот автор очень веселился по этому поводу и предрекал ребёнку нехорошую судьбу. Так и произошло.

Через три часа вернулся ксёндз Мечислав, и тут же бабушка подала ужин. Так что поиски пришлось на время приостановить.

До того, как вернулся ксёндз Мечислав, ксёндз Павел рассказ историю их знакомства.

Познакомились они в семинарии. Мечислав учился на втором курсе, а Павел на первом. Он сразу же подружились. Юный Павел иногда в душе удивлялся, как такой весёлый парень мог пойти учиться в семинарию и стать в последствии священником. И он решил спросить. Оказалось, что у него умер брат, от рака. Он всегда хотел стать ксендзом, но был слаб, и его не стало в двадцать лет. На похоронах присутствовал старый ксёндз из соседней деревни. Когда тело предали земле он внезапно подошёл к десятилетнему Мечиславу, положил руку на голову и сказал:

- Ты станешь ксендзом, не забудь.

Тогда и родители, и родственники не знали как себя вести. Кто-то радовался, кто-то наоборот огорчался. А Мечислав со временем забыл о предсказании старого священника. Вспомнил только на его похоронах. Уже через семь лет. И решил, что пойдёт в семинарию. Ведь так предсказал Божий человек. Было тяжело – он был юн, симпатичен и обладал уникальным чувством юмора, которое, впрочем, не растерял и до нынешнего времени. Молодые красавицы не давали ему прохода, но он отвергал их заигрывания и был твёрд в своём решении.

После окончания гимназии Мечислав объявил родителям, что будет поступать учиться не в Университет, а в духовную семинарию в Люблин. Он сам уже верил, что хочет стать священником. Той же ночью ему приснился брат. Он присел на край кровати и стал спокойно так рассказывать, что Бог приготовил ему, Мечиславу, замечательную судьбу. Что он станет самым уважаемым священником, и никогда не пожалеет, что совершил этот шаг.

- Когда я с ним об этом разговаривал, он всё рассказывал спокойно, а о своих терзаниях - даже с улыбкой. Да, он не обычный, очень весёлый, но всем сердцем предан своему призванию, и ничто в жизни не сможет повернуть его с выбранной дороги.

За ужином, от души смеясь и краснея, ксёндз Мечислав, о котором мальчики знали уже достаточно, сам рассказал то, что произошло сегодня в костёле.

- Приходит одна бабулька, знаю я её, из Хорьковичей, и говорит на исповеди: знаете, ксёндз Мечислав, я вот тут две ночи думала – нет у меня грехов. А я ей говорю: святая, скорее иди к алтарю, молиться не тебя будем. Она обиделась, конечно, пошла от меня. Я после имши к ней подошёл, и сказал, чтобы снова пришла ко мне на исповедь. Она говорит: сейчас хочу. И рассказывает. Злилась, мол, на святого отца. А нельзя. И мысли плохие в голову лезли. И за Нюрой Митькиной подглядывала. И ещё что-то. А потом говорит: не безгрешная я. Прости меня, старую.

- Вечно ты шутишь, Мечислав, над старушками.

- Это с моим характером, я, Пашка, шучу. Другой бы прогнал с исповеди и вообще бы больше не стал слушать, - ответил ксёндз Мечислав, перестав смеяться.

После ужина продолжили поиски, твёрдо решив закончить сегодня же. Ксёндз Мечислав, убедившись, что в его помощи нет нужды, только будет всех отвлекать, поднялся к себе наверх, читать. Тут-то Костик и наткнулся на первую ниточку. И даже не ниточку, а целый канат. История появления в деревни первого Костки в связи с рождением мальчика по имени Всеслав.

- Слушайте! «5 января 1730 года. На свет появился Всеслав Костка. Таких в нашей деревне Люпины…

- Стоп! Какие Люпины? – Спросил ксёндз Павел.

- Здесь так написано … деревне Люпины Андрео Костка появился в прошлом году. Купил дом. И превратил его во дворец. А через год женился на Лене Провадовой…

- Провадовой? – Спросил Сергей. Костик нетерпеливо кивнул головой и продолжил.

- …Провадовой. На свет появился их отпрыск Всеслав. Говорят, что приехал Андрео откуда-то из Фландрии. Художник. Красавец. Я его видел». Всё.

- Всё? – Переспросил Антоний.

- Всё. Ксендз Павел, а где это – Фландрия?

- Это территория современной Голландии. Там прекрасные художники жили в то время. Хотя стоит сказать, что и для голландцев эта фамилия не характерна. Видимо туда его предки попали из ещё какой-то страны, скорее всего с территории Чехословакии.

- Голландия - это недалеко от Германии, так?

- Мой предок – голландец! А что-нибудь ещё есть? – Спросил Антоний.

Костик стал листать тетрадь в поисках упоминаний фамилии Костка.

- 7 ноября 1731 года. «Рождение. Полина Костка». А потом 8 ноября 1731 года. «Смерть. Полина Костка».

- Бедняжка. И больше ничего?

- Нет. Видимо прежний автор больше не смог писать. Или сам умер.

Теперь все оставили свои более старые тетради и принялись изучать более новые.

И снова повезло Костику. В тетради, датированной 7132-1790 годами, он прочёл от последователя многословного летописца, что в 1740 году деревню переименовали. И назвали Костковщина. В честь Андрео Костки. Пан Костка, так о нём писал автор, всем давал работу, щедро жертвовал на костёл, и вообще, был очень добрым человеком. Антоний, слушая всё это, улыбался.

Все оставили свои тетради и слушали только то, что читал Костик: последовательные комментарии ко всем событиям, происходящим в этой семье. Рождение ещё четверых детей. Смерть Елены и её пышные похороны. Смерть самого Андрео в 1770 году. Женитьба младшего сына – Франца – в 1785.

Затем снова комментарии прервались. И лишь сухие цифры, записанные в тетрадь, отражали события рождения, крещения и смерти людей. Среди всего потока имён по-прежнему, не пропадая, сверкала фамилия Костка.

В новой тетради, датированной 1791 – 1830 годами снова появляется многословный летописец. И тут все данные, касающиеся людей с фамилией Костка, все слушали, затаив дыхание. Разгадка рода была близка. В 1791 году родился тот самый Бернард Костка, которого по какой-то причине похоронили в Ковальчуках.

- Летописец пишет: «Принесли его крестить, а он кричит, весь потный, ножками упирается. Раньше такого ни с одним ребёнком не случалось».

- Это ещё ничего не значит, - сказал ксёндз Павел, - я тоже кричал, когда меня крестили. А стал священником.

А Костик листал дальше, в поисках информации о том самом Бернарде. Нашёл лишь в 1820 году.

- «5 июня 1820 года. Рождение Августины Костка, дочери Бернарда и Виолетты Костка, которая приходится ему троюродной сестрой. Скандальная история, которую я, впрочем, описал в книге венчаний».

Она лежала возле ксендза Павла, поэтому он её и открыл. Стал листать. Нашёл нужный год и начал читать вслух скандальную историю венчания.

- « 17 сентября 1819 года. Венчание Бернарда Костка и Виолетты Плисуцкой. Скандальная история венчания. Виолетта, по слухам, из Варшавы. Троюродная сестра Бернарда. Он с братьями и сёстрами ездил каждый год в Варшаву на каникулы. А последний раз увёз Виолетту с собой. Сказал, что хочет жениться. Все были против этого. Отец Бернарда, Владислав, просил ксендза не венчать молодых. Но Бернард сумел настоять. Говорят, даже подкупил ксендза. Венчание состоялось. Все боятся, что у них родятся уроды». Ищи, Костик, дальше, там должно быть о крещении других детей.

За окном стояла ночь, у мальчиков слипались глаза, но никто не выражал желания идти спать. Один раз, когда часы показывали полночь, спустился ксёндз Мечислав в расчудесном халате, рассказал, кто где будет спать, пожелал всем спокойной ночи и удалился. На вопрос мальчиков, откуда у ксендза такая необычная одежда, ксёндз Павел ответил, что Мечислав сам прекрасно шьёт. Всё. Даже сутаны шьёт себе сам. И друзьям тоже. Совершенно бесплатно.

Костик отыскал запись о крестинах Барбары. Но там было написано лишь: «19 февраля 1821 года. Крещение Барбары Костка. Девочка красива».

В 1821 и 1822 годах соответственно появились на свет ещё два сына Бернарда Костки – Всеслав и Павел. А затем в 1830 – сын Константин.

- Это мой дед!

И никакой информации о переезде или каком-нибудь несчастье. А ведь умер-то Бернард Костка в 1831 году.

- Следующую тетрадь читай, - ксёндз Павел протянул Костику тетрадь, датированную 1831 – 1876 годами.

Это была удача. Снова все события записывал разговорчивый летописец.

- « 11 января 1831 года покинула этот мир Виолетта Костка. Она родила на свет, вопреки разговорам, четверых прекрасных детей. Скончалась от Испанки.

- Испанка – это грипп, – пояснил ксёндз Павел

- … На Бернарда было страшно смотреть. Он весь согнулся от горя. Позабыл о детях, за которыми в это время следили многочисленные родственники. Говорят, он собирается покинуть Костковщину и перебраться в Ковальчуки. К другу детства Владимиру Скворовскому. Ему невыносимо жить в доме, где больше нет её. Люди осуждают его поступок – хочет оставить детей сиротами». Больше ничего не написано.

Все сидели молча и смотрели на Костика, словно ждали, что он что-то ещё скажет. Получалось, что после смерти жены Бернард Костка уехал из Костковщины и, убитый горем, вскоре умер в гостях у друга. Там его и похоронили. Только вот в тех книгах нет никакой записи.

- Надо найти, когда он умер, - сказал Костя, - в ковальчуковских книгах ничего нет. Значит, будет здесь.

И действительно, через несколько страниц была запись о смерти Бернарда. «11 февраля, - то есть через месяц, - 1831 года в деревне Ковальчуки скончался Бернард Костка. Похоронен там же».

История родословной Антония была раскрыта. О том, почему он родился в Ковальчуках, он мог сам спросить у родителей. Часы показывали два часа ночи. Аккуратно сложив тетради на столе, ксёндз и мальчики взяли лампы и в полной тишине поднялись по лестнице. На втором этаже, так же как и внизу, было две двери и маленький коридор. Ксёндз повернул в левую дверь, то есть в ту комнату, которая находилась над гостиной, а мальчики повернули в правую дверь – ту комнату, что располагалась над кухней.

Она была довольно просторная, с двумя кроватями, с уже постеленным бельём. Возле окна стоял столик с зеркалом. На полу лежал ковёр. Свет лампы выхватил из темноты ещё что-то: на полу был расстелен матрас, так что мальчикам предстояло решить, кто эту ночь проведёт на полу. Лампу поставили на единственный имеющийся в комнате столик и решили выбросить на пальцах, кто будет спать на матрасе. После не хитрых манипуляций выяснилось, что этим человеком будет Костик.

Лампа смотрелась на столике несколько зловеще. Свет отражался в зеркале, и комната в нём виднелась в полумраке. Какие-то неясные тени двигались по стене. Вполне ясные, конечно, - отражение самих мальчиков. Но всё равно, выглядело всё несколько зловеще. Костику вспомнилось, как он один раз решил погадать. На суженую. Всё как положено: тёмная баня, зеркало, свеча перед ним. После долгого всматривания Костик и вправду увидел кого-то за своей спиной. Юный прорицатель с криком выбежал тогда из бани и решил такие эксперименты больше не проводить.

Всем мальчикам было как-то не по себе от этого тусклого света в зеркале, поэтому было решено ложиться спать. Всё равно ничего кроме трёх фигур невысокого роста в этом зеркале больше не высмотришь.

Утром друзей разбудили довольно поздно, сильно стукнув три раза в дверь. Солнце уже давно встало и радостно светило в окно второго этажа. При свете его лучей можно было хорошенько рассмотреть всю обстановку комнаты. Стены были оклеены такими же обоями, как и в гостиной, белая печь занимала весь правый угол, на окнах весели идеальной белизны занавески. Но комната, видимо, была не жилая. Для гостей, потому что не было ни шкафа, ни тумбочки. Столик с зеркалом, стул, и две кровати.

Одевшись и спустившись вниз, мальчики встретили ксендза Павла в гостиной. Стол был накрыт к завтраку, но святой отец не приступал к еде, ждал детей.

Тетрадей в комнате видно не было. Видимо, ксёндз Мечислав сам отнёс их в костёл. Позавтракав и попрощавшись с домохозяйкой, поблагодарив её за гостеприимство, дети за ксендзом Павлов вышли во двор и направились в костёл. На имшу. Отслужили они её вдвоём с ксендзом Мечиславом. Было приятно и радостно смотреть на этих двух красивых, громкоголосых священников, молящихся за всех на этой земле.

- Пока, Пашка. Был рад тебя видеть. Надеюсь, ещё заглянешь.

На миг на лицо ксендза Павла легла тень. Но он тут же широко улыбнулся и, обняв ксендза Мечислава, сказал:

- Обязательно, брат, встретимся, а иначе и быть не должно.

Наступило время выбираться в обратный путь. Тем более что нужно было успеть в Ковальчуки до семи вечера, чтобы провести имшу для местных людей.

- Антоний, скажи мне, ты доволен результатами поиска? Ты выяснил, что твои предки на самом деле были богатыми и уважаемыми людьми. Теперь никто не посмеет доказывать тебе обратное.

- Как и я никому ничего не смогу доказать.

- Это правда, - сказал Костик, вкладывая в свои слова несколько иной смысл. И чтобы не пугать бедного Антония и не объяснять, откуда он знает, добавил, - никто же не видел этих тетрадей.

- Ты можешь отправлять не верующих ко мне, - сказал ксёндз Павел и улыбнулся. – Мне нельзя не поверить, я же священник, я не могу лгать.

В лесу было спокойно и приятно. Пели птицы, солнце, пробираясь сквозь позеленевшие ветви, весело играло на лицах путешественников. Решили, чтобы не терять зря времени, не останавливаться. Поэтому успели к семи часам вернуться в деревню.

Костёл был полон людей. Открыла святыню Костина прапрабабушка, знающая, где лежат ключи. Всё ждали ксендза, а когда он появился в дверях, неожиданно сами для себя устроили ему аплодисменты. Буд-то он вернулся с войны. Не заходя домой, ксёндз Павел сразу отправился проводить имшу. И всё как-то этим вечером складывалось по особенному. Сам ксёндз говорил вдохновенно, люди слушали го внимательно, ловя каждое слово и рассматривая каждую черту его лица и тела. Словно чувствовали, что не скоро увидят его в следующий раз.

На следующее утро, ещё не рассвело, раздался страшный стук вначале в дверь, а потом в окно. Костик с перепуга вскочил с постели и стал одеваться. Ксёндз также вышел из своей комнаты с взволнованным лицом, на ходу застёгивая сутану. Он жестом показал Костику сидеть, не выходить, а сам пошёл открывать.

Пока входная дверь не открылась, Костик перебирал в голове разные варианты, кто бы это мог быть. Если кто-то умер, прибежали бы конечно, но, наверное, не стучали бы так сильно в дверь и в окно. Может быть, подождали бы даже до рассвета, всё равно же отошла душа. Если кто-то умирает, то тоже, наверное, не устраивали столько шума. Может быть, крикнули бы. Но не так стучали.

В коридоре, а затем в кухне, слышался топот большого количества ног, гул голосов. Только не было среди этого хора голоса ксендза Павла. Громче всех говорил один, тот, чей голос Костик уже однажды слышал.

- Мы даём вам ровно десять минут на то, чтобы собрать вещи и последовать за нами.

- В чём меня обвиняют? - Спросил ксёндз Павел.

- В антисоветской пропаганде, контра. Только мне дан указ с тобой не говорить и ничего тебе не объяснять.

Дверь открылась, и на пороге появился ксёндз Павел с лампой. Он вошёл, затем присел на корточки возле Костика и жестом показал, чтобы он наклонился.

- Ничего не бойся, я ещё вернусь. У них ничего нет против меня, просто хотят запугать. Уже многих священников так уводили, но пока никого не расстреляли. Не бойся. Утром скажи твоей прапрабабушке, чтобы спрятала ключи.

То, что ксёндз разговаривает с мальчишкой, никто не увидел. Им было всё равно, что делает там этот получеловек, помешанный на каком-то там Боге. Всё равно его нет, а значит и профессии такой, как священник, быть не может. Здания такие красивые строят, - так их можно под клубы приспособить, или под ещё что-нибудь. Мало ли в колхозе нужд. Здоровые мужики, а от работы отлынивают. Носят свою чёрную одежду, и шепчут что-то. Вот и сейчас, видимо, перед уходом, пошептать пошёл.

А то, что все сидящие в кухне, крещёные, никто не вспомнил. И то, что матери прячут от родных сыновей иконы и крестятся в ночи, об это никто не знал.

А ксёндз Павел тем временем закончил говорить, перекрестил онемевшего от ужаса Костика, поцеловал в лоб, и пошёл в свою комнату. Вышел быстро, с уже заранее сложенным маленьким лаковым чемоданчиком. Без сутаны. В брюках, рубашке, без пастырского воротничка, чтобы не злить товарищей коммунистов, и в пиджаке. Обычный молодой мужчина. Проходя мимо дивана, он снова перекрестил Костика, и вышел. На него надели наручники, как на какого-то вора или убийцу, и повели прочь из дома. Только когда хлопнула дверь, Костик словно опомнился и выбежал следом. Он видел, как ксендза Павла вели под руки к машине, спрятанной где- то за деревьями.

Антисоветская пропаганда. Кто бы мог подумать. Костик никогда не слышал от ксендза Павла ничего подобного. Он совсем забыл, что когда-то читал об этом. Массовые репрессии священнослужителей. Никого ещё не расстреляли. Но это не мешает ему быть первым исключением. На улице светало. Первые лучи солнца окрасили свежую траву в золотистый цвет. За домом запел петух, перекрывая своим звонким голосом рёв мотора старого автомобиля. Они даже не сказали, в какую тюрьму повезли священника. Где его искать, где спрашивать о его судьбе.

Костик всё стоял и стоял на крыльце, смотрел на калитку, в которую увели ксендза. Странно, почему бабушка никогда не рассказывала, что арестовывали ксендза Павла Юрского.

Уже уехала машина, уже смолк петух и радостно, встречая новый день, запели птицы. Только когда яркий луч солнца, пробираясь сквозь ветки деревьев, засветил ему в глаз, Костик наспех прикрыл дверь дома и побежал к своим предкам, передать страшную новость и сказать прапрабабушке, чтобы спрятала ключи.

- Святая Мария! Как арестовали? Когда?

- Я же говорю, сегодня утром, - сказал Костик. Он повторял уже это в третий раз. Каждый раз новым людям, наполнявшим дом. Прапрабабушка, с первого раза поняв свою задачу, куда-то вышла и вернулась только минут через десять. Сергей побежал по соседям, сообщать страшную новость. Пришли многие. Даже Юзеф Мельжич пришли с братом Владиком. В школу почти никто не пошёл. Все вздыхали и переживали, обсуждали, строя догадки, кто бы мог написать донос на несчастного ксендза.

- Костенька, может быть, ты бы у нас пожил, пока ксендза Павла освободят? – спросила прабабушка, мама Сергея.

- Нет, спасибо большое. Но я лучше буду присматривать за домом, раз уж я там так долго жил. – Голос его был полон решимости, и женщина не стала возражать.

Все, почему-то жалели Костика, словно арестовали его отца. В какой-то мере так и было. С ноября по начало мая ксёндз Павел был для Костика и отцом и другом, которого у него никогда не было.

Первый вечер в пустом доме был страшен. Костик сам помолился на ночь, закрыл все двери и окна, накрылся с головой одеялом, но всё же не смог уснуть. Он никого конкретно не боялся. Ему было просто страшно тоскливо. Мысли о том, что сейчас делают с ксендзом Павлом, не давали ему покоя. Вспомнились все самые страшные картинки из учебников о пытках. Господи, пускай его минёт такая же участь.

Снилось Костику, что он снова на опушке леса. И дуб растёт на том самом месте, где ему и положено. И собирается Костик уже лезть в расщелину, и тут видит ксёндза Павла. Он лежит на траве, ноги в крови, а он тянет руки к нему и шепчет каким-то странным скрипучим голосом: «Костик…Костик…» Мальчик резко сел на кровати и чуть не ударил головой прапрабабушку, которая склонилась над постелью и пыталась его разбудить.

- Костик, вставай, уже нужно в школу идти.

В кухне сидел Сергей, выразивший желание пораньше встать, чтобы пойти в школу вместе с другом. Он подождал, пока Костик поест и оденется, а затем они вместе вышли из дома, предварительно договорившись с прапрабабушкой, что она закроет дом, а мальчики пойдут со школы обедать к Сергею.

Шли молча, каждый думал о своём, но, по сути, об одном и том же – когда вернётся ксёндз Павел, и вернётся ли вообще. Не убили ли его, а если и так, то где попросить, чтобы вернули тело. Хотелось похоронить его в своей деревне.

На пороге школы, как обычно, стоял развесёлый директор и звонил колокольчик. От его весёлости на душе становилось ещё хуже, и от того мальчики зашли на крыльцо совершенно хмурые.

- Что грустим, ребятки? Скоро учёба закончится. Будете отдыхать. Константин, как поживает ксёндз Павел?

Этот безобидный вопрос поднял в душе мальчика бурю эмоций. Преобладающими были ненависть к директору и негодование, что он смеет таким весёлым голосом спрашивать о том, о чём ему уже явно известно.

- Он в тюрьме, - сказал Костик и попытался пройти в дверь, но был грубо остановлен рукой директора.

- О том, что этот антисоветский негодяй в тюрьме, я знаю. Я его сам туда отправил. Я спрашиваю тебя о том, не расстреляли ли его ещё?

- Надеюсь, что нет, - спокойно ответил Костик, сдерживая ярость. Ему хотелось сделать директору больно. Но он не мог. Раз он ни за что отправил ксендза в тюрьму, написав донос, что ему стоит отправить туда же мальчика, который публично его ударил.

- За что вы написали донос на ксендза Павла? - Спросил Сергей, белея от возмущения и страха перед директором одновременно.

- Как вы удивительно похожи между собой, мальчики, особенно когда злитесь, - сказал Питирим Владиславович, улыбаясь. – Вы случайно не родственники? Впрочем, мне всё равно. – Директор оглянулся, вокруг никого не было. – Этот тунеядец приходил ко мне с требованием наказать Юзефа Мельжича за организацию нападения на тебя, щенок. Сидел, такой важный, сложив кончики пальцев. Ну, я ему и отомстил за унижение. Когда пришёл запрос, неужели в нашей деревне нет ни одного антисоветчика, я обо всём написал. И как он по домам ходит, людей подговаривает в колхоз не вступать, и что он на проповедях своих говорит. И что церковь…

- Костёл, - сказал Костик, глядя директору в глаза.

- …церковь свою не хочет отдать на нужды колхоза. Всё написал, как есть. А теперь идите на урок и подумайте о том, что я вам сейчас рассказал.

Пожалуй, впервые Костик столкнулся с ситуацией встречи с реальным злом и невозможностью что-то изменить. Директор был сильнее во всех отношениях. Он мог сказать всё что угодно и ему, ничем не запятнанному коммунисту поверят. Как хочется вернуться в своё время и всё- всё узнать о том, что произойдёт с этим злым человеком.

Когда мальчики вошли, со всех сторон послышался взволнованный шёпот: «Это правда, что его посадили?» Мальчики ничего не ответили, молча сели за свои парты, пока не спросила учительница.

- Костя, дети рассказывают какие-то страшные новости. Это правда, что ксендза Павла вчера утром увезли?

Костик кивнул, а у всех детей вырвался какой-то нервный вздох из груди. Девочки, даже те, что никогда не ходили в костёл, заплакали.

На перемене Костик, Сергей и напуганный Антоний вошли в кабинет к директору.

- Куда увезли ксендза Павла? - Спросил Костик.

- Откуда мне знать, увезли и увезли, - ответил Питирим Владиславович. Затем, поразмыслив, добавил, - в сельсовете спроси.

- Сельсовет находится в Дроздах, это сорок километров отсюда, - сказал Сергей, когда мальчики вышли из кабинета директора.

Антоний вопросительно посмотрел на Костика: и откуда он, не здешний, так всё хорошо знает?

После занятий в школе, как и договорились, Костик пошёл к своим предкам домой на обед. Серей всё рассказал отцу, и тот решил на следующий день съездить в сельсовет и попробовать что-нибудь узнать.

И снова в пустом доме Костик никак не мог уснуть. Всё размышлял. Ведь он часто думал о том, что ему придётся отсюда уйти, попрощаться с ксендзом Павлом, или, даже, увидеть его смерть и присутствовать на похоронах. Но это всё должно было случиться через четыре месяца, а ксендза забрали уже сейчас.

И снова сны, тяжёлые, неясные, где он куда-то бежит, кого-то зовёт на помощь, и голос прапрабабушки, вырывающий из плена сновидений и возвращающий к действительности.

В кухне, как и вчера, ждал Сергей. Он рассказал, что просился съездить с отцом в сельсовет, но он не разрешил.

- Сказал, чтобы я шёл к тебе, и мы вместе отправлялись в школу.

Отправлялись, так отправлялись. Конечно, по дороге мальчиков посетила очень заманчивая идея прогулять школу, а пойти в лес. Но страх того, что, во-первых, отец Сергея узнает, а, во-вторых, они пропустят какие-нибудь подробности, взял своё.

На пороге школы, как всегда, стоял улыбающийся директор и звонил в свой колокольчик. При виде мальчиков его улыбка сползла. Когда они проходили мимо, Питирим Владиславович ничего им не сказал. Но посмотрел очень злобно, словно из-за них с ним произошла какая-то беда.

На перемене, после первого урока, снова, как всегда, Сергей, Костя и Антоний стояли в коридоре и о чём-то тихо говорили.

- Я спросил у родителей, как они оказались в этой деревне, - рассказывал Антоний. Вид у него был какой-то расстроенный. – Я думал, что это будет какая-нибудь история побега, ещё что-нибудь, чем я беду гордиться. Как же! Просто у моего отца в Костковщине умерла мать, а отец, дед Костя, ещё раньше. В общем, близких родственников там не осталось, и он решил переехать жить к жене, то есть к моей маме. Вот и вся таинственная история. Я им рассказал, что видел тетради с пояснениями, что я принадлежу к знатному роду. А папа сказал, что он всё прекрасно знает, у них всегда изучали историю рода. Но после революции о таком говорить не принято. Потому-то меня и назвали по старой традиции, но в народе зовут Антосем! Кстати, мама моя тоже не из простых крестьян. – Тут Антоний остановился: мимо прошёл директор, злобно глянул на них и, казалось, попытался прислушаться, о чём говорят мальчики. Когда Питирим Владиславович скрылся в своём кабинете, он продолжил. – Так вот, родители моей мамы жили в Несвиже. Её родной дядя был священником. Он крестил детей кого-то из Радзивилов. Так что у меня богатая родословная. И я не могу ничего с ней поделать. Потому что Антосем быть сейчас удобнее, чем Антонием Бернардом.

Он всю жизнь, даже женившись, будет тяготиться тем, что он из знатного шляхецкого рода, причём с двух сторон, но все его зовут Антось, в городе называют деревенщиной и не верят, что у него богатая родословная. Костик вспомнил снова, как в старости Антоний кому-то подпалит сарай. Теперь он точно знал кому – Юзефу Мельжичу. Скорее всего, выясняли, у кого из них род более древний.

К тому времени, как мальчики вернулись со школы, вернулся отец Сергея из сельсовета с нехорошими новостями.

- Я у них спрашиваю: куда отвезли священника, ксендза Павла? А они мне: знать не знаем, у нас такого не было. Я им: понятно, что не было, но донос-то вам приносили. И вы людей отправляли. Знать должны! Сидит там такая матрона, в этом кабинетике, на двух стульях, - он невольно посмотрел на свою стройную жену и продолжил, - и глазами удивлённо вращает. Я её припугнул Божьей карой за то, что отказывается помочь святому отцу и она, хоть и кричала, что атеистка, шепнула мне на ухо, что искать следует в Минске. В общем, ребятки, соберу мужиков, и завтра же пойдём в Минск. Погодка сухая, скоро дойдём. Если нужно будет, заночуем там, в гостинице какой-нибудь, но ксендза нашего найдём.

- А как же колхоз?

- А никак! Что они мне сделают? Прогонят? – и прадед Володя весело подмигнул жене.

Такая самоотверженность вселяла надежду на то, что всё обойдётся, что они найдут ксендза Павла, а может быть, даже вернуться с ним. Хоть как-то успокоенный, Костик вернулся в опустевший дом ксендза. Обычно он никогда, даже когда уже ксендза забрали, не позволял себе заходить в его комнату. Но этим вечером Костику было что-то так тоскливо, что он решился.

Дрожащей от волнения рукой, ожидая, что его кто-нибудь увидит, хотя такого никак не могло произойти, он открыл дверь в комнату ксендза.

Она оказалась очень маленькой, в одно окно. Вдоль него стояла кровать. За кроватью – маленький угол печи, чтобы ночью не замёрзнуть. Справа от двери – узенький шкаф. Напротив входа, это то, что всегда видел Костик, - большое деревянное бюро и стул.

Что может быть интереснее заглядывания в полки чужого письменного стола или бюро. Несколько мгновений Костик боролся с искушением, но потом сдался и сел на стул. Дерево, из которого было изготовлено бюро, было очень старым. По крайней мере, не начало двадцатого века, это точно. Ещё старше. Сейчас, наверное, стоит в доме какого-нибудь предка коммуниста, разграбившего этот дом, подумал Костик. И не успела эта мысль ещё уйти из головы, как чёткое воспоминание пронзило мозг Костика – это бюро стоит в доме у бабушки. И Слава Богу!

Он отбросил самую главную полку, которая превращается в стол. За ней находилось несколько ящичков, полочка для чернильницы, полочка, на которой лежали какие-то письма, на другой лежал конверт. Костик открыл правый ящик и увидел в нём толстую тетрадь в кожаной обложке. Он уже догадался, чем может являться эта тетрадь, и потому быстро положил на место, задвинул ящик на место. Во втором ящике лежали перья с разными рукоятками. Были там и простые чёрные, как те, которыми пишет в школе Костик, мраморные. А одно перо было вообще замечательное – с гладкой деревянной рукояткой. Она была покрыта лаком и выглядела очень изящно. В общем, было видно, что ксёндз Павел очень любит красивые вещи.

Затем дело дошло до конверта. Слегка приоткрыв его, Костик обнаружил, что там лежит несколько фотографий. Что ж плохого, если я просто посмотрю его фотографии, подумал мальчик и опустил руку в конверт. На первой был запечатлён сам ксёндз Павел и ещё восемь ксендзов на фоне какого-то большого красивого здания. Костик предположил, что это семинария. Со второй карточки улыбалась симпатичная немолодая женщина. Ксёндз Павел был очень на неё похож. Видимо, это была его мама. На третьей фотографии был сам ксёндз Павел, в сутане и ещё какая-то молодая девушка. Костик никогда бы не подумал, что эта возлюбленная священника, а потому достаточно точно предположил, что это его сестра.

Вернув конверт на место, он взял в руки письма. Они были исписаны одним и тем же мелким подчерком и начинались так: либо «Дорогой сынок!», либо «Дорогой Пашка!»

Костик не стал читать о том, что писала мама сыну. Его безудержно тянуло к дневнику. Там же были записаны мысли ксендза. Где ты ещё такое прочитаешь? Нигде и никогда.

Соблазн взял верх над приличием и осторожностью. Костик снова открыл полку и взял в руки толстую тетрадь в кожаной обложке, положил на стол, а лампу поставил рядом, чтобы было больше света. На первой странице красивым ровным подчерком, довольно мелким, похожим на материнский, было написано просто: «Дневник».

Костик с замиранием сердца перевернул страницу и начал читать.

«21 сентября 1925 года.

Самый счастливый день в моей жизни. Сегодня меня рукоположили. Я ксёндз. Может быть, я ещё не осознаю всей ответственности, что легла на меня сегодня, но я счастлив».

Все записи носили краткий характер. Они были не ежедневны. Видимо, ксёндз Павел не хотел вести дневник каждый день, словно хронологию собственной жизни. Как летопись. Там описывались чувства, ощущения и важные, на взгляд святого отца, события. Но Костик читал всё подряд. Тетрадь была заполнена только наполовину.

«29 декабря 1925 года.

Сегодня на исповеди была какая-то удивительная женщина. Вначале она рассказала, как мне показалось, честно, о своих грехах. А потом стала расспрашивать. В общем-то, я мог бы и промолчать, или дать ей разгрешение и отправить с миром. Но я этого не сделал. Она спросила меня – любил ли я когда-нибудь женщину. Я ответил, что нет. Она стала спрашивать, чтобы я сделал, если бы вдруг кого-то полюбил. Я вначале ответил (молился бы об укреплении в вере, о том, чтобы Бог помог мне побороть искушение, но вообще я за таким замечен не был). Затем пришла моя пора спрашивать: зачем её всё это, зачем она задаёт такие вопросы. Она сказала, что пишет книгу. Но, как я увидел сквозь решётку, покраснела. Книгу так книгу».

«8 января 1926 года.

Ездил освещать дом в соседней деревне Лопухи. Конечно же, упросили остаться на ужин. Хозяйки наготовила разной вкусной еды, за столом собралась вся семья. Мне задавали вопросы, слушали. И я вдруг осознал, что мне иногда хочется, чтобы и у меня была такая семья. В мой дом приходили гости, слышались детские голоса из разных комнат. Я всё довольно ясно увидел, даже какой я хочу сад. И тут в душе что-то словно оборвалось: Бог выбрал меня, чтобы я служил ему и людям. Как я могу поступить иначе. У меня не может быть другой семьи, кроме Бога. Я не должен и больше не хочу об этом думать».

Дочитав, Костик призадумался. Он никогда не слышал ни о какой деревне Лопухи. Скорее всего, ксёндз Павел служил раньше в каком-то другом месте.

«5 февраля 1926 года.

Меня направляют на работу в деревню Ковальчуки. Там умер ксёндз. Я съездил туда вчера, посмотрел. Что ж, очень доброжелательные жители, есть дом, где я буду жить, кухарка, она же прачка. В общем, всё гораздо лучше, чем я ожидал. Хотя, чего мне ожидать. Ксендзу везде хорошо ксёндз голодным не останется».

«8 февраля 1926 года.

Сегодня состоялась моя первая имша в деревне Ковальчуки. Волновался так, словно провожу свою первую в жизни имшу. Однако всё прошло хорошо. Люди очень хорошие, даже подарили конфеты. И где они их взяли? Я, конечно, конфеты сам не ел, позвал детей в закристую и им отдал. Они были счастливы».

«19 мая 1926 года.

Решил организовать поход в лес с детьми. Объявил об этом в костёле – организовалось очень много детей, по крайней мере, для двух деревень 20 человек я считаю, более чем достаточно. Тем более, в такие времена».

«21 мая 1926 года.

Все ребята разумные и добрые, слушали меня внимательно, а потом сами рассказывали о своей жизни. Особый интерес проявил ко мне Андрей Провадов. Он, оказывается, ещё со старым ксендзом разговаривал о том, что хочет пойти учиться в семинарию. Я пообещал заниматься с ним».

«29 июня 1926 года.

Вчера получил письмо от Мечислава. Он, оказывается, в соседней деревне. 20 километров пути. Обязательно схожу к нему в гости.

Народу мало. Все на полях, работают допоздна, так что на имшу в основном приходят только дети».

«1 сентября 1926 года.

Имел сегодня неприятный разговор с директором школы д. Куль. Дело в том, что люди уговорили меня прийти в школу, помолиться там с детьми, поблагославить на следующий учебный год. Но это явно не входило в планы директора. Я, конечно, упросил его пустить меня в школу, где детям предстоит проводить столько времени, но директор этого совсем не хотел. Пока он мне ничего сделать не может. Но самое страшное в том, что он не откровенный атеист. Когда я молился в кабинетах и лил святую воду, он тоже крестился. А до этого говорил, что в Бога не верит. Такие люди страшнее всего».

Вот, значит, когда между ними начался конфликт. Как бедный ксёндз Павел был прав. Через три года Питирим Владиславович ему отомстил.

«20 октября 1926 года.

Вчера принимал у себя гостей – молодожёны из Лопухов. Я венчал их в прошлом году. Очень симпатичные. Девушка, очень молоденькая, так плакала, когда я уезжал.

Они мне прислали письмо, а через неделю приехали. Я свою бабулю-домохозяйку попросил приготовить праздничный обед. Приехали они на своей телеге. Лопухи отсюда – шестьдесят километров, так что не представляю себе, сколько они ехали. Пришли на исповедь ко мне, потом на имшу. Потом пошли в дом, я угостил их обедом, показал, как живу. Затем мы на их телеге проехали в д. Куль. Я показал им школу, магазин, церквушку. Правда, не обошлось без неприятных инцидентов – на обратном пути возле школы стоял Питирим Владиславович, а когда мы поравнялись, сказал «Что, отец Павел, туристов сюда возите, деньгу зарабатываете?» Очень неприятный субъект.

В остальном всё прошло прекрасно. Уехали они в три часа дня, чтобы успеть до ночи вернуться домой. Сказали, что обязательно позовут меня на крестины ребёнка. Видимо, имеется повод».

И снова проблемы с Питиримом Владиславовичем, снова он ксендзу покоя не даёт.

«1 декабря 1926 года.

Начинаю репетиции Рождественской истории. Много детей изъявило желание участвовать. Слава Богу! Каждому найдётся роль».

«25 декабря 1926 года.

С Рождеством Христовым!

Получил открытку от кс. Мечислава. Обещал приехать на праздники. Возможно, числа десятого».

«15 мая 1927 года.

Нет, не везёт мне, и добром не закончится. Помоги, Господи, выдержать все испытания, которые Ты пошлёшь на моём пути!

Вчера ходил в лес. Прекрасный весенний день, природа уже проснулась. Птицы поют-заливаются, трава сочная такая, живая. В общем, утверждение новой жизни на земле.

Зашёл я достаточно далеко, я вообще, если гуляю, то минимум километров на десять. Так вот, пошёл я в сторону Костковщины. По утоптанной дороге через лес, а потом свернул немного в чащу, на тропинку. Лес смешанный, по весне – довольно прозрачный. И увидел я шалаш. Довольно далеко от дороги. Зачем Господь навёл меня на этот путь, я не представляю. Но пути Его неисповедимы. Значит так надо. В общем вижу – шалаш. Думаю – надо же, охотники себе строят, наверное, чтобы и ночью охотиться. Потому что так ночевать в лесу - смысла нет: не так уж это и далеко от деревни. Любопытство – страшная сила. Заглянул я в этот шалаш. То, что я увидел, лучше не вспоминать – но надо хоть раз, чтобы записать.

Меня не шокировал вид голых сплетённых тел – человек я взрослый и совершенно отчётливо знаю, что и как происходит. А вот неприязнь я испытал от другого – Питирим Владиславович и какая-то учительница – я видел её в школе, занимались блудом. Если сказать честно, будь на их месте кто-то другой – я бы покраснел, извинился и, выскочив из шалаша, бежал бы отсюда подальше. Грех, конечно, потому что, если люди ничего не скрывают, почему бы этим ни заниматься в собственном доме. Но почему именно директор встаёт на моём пути.

Он женат. И когда я появился на пороге шалаша, он сразу всё понял. Страх и ненависть отразились на его лице. Учительница меня не заметила. Я быстро вышел и пошёл обратно в деревню. Прогулка моя была безнадёжно испорчена.

Это ж надо, для грешных дел не поленился шалаш смастерить!»

Какая гадость! Просто гадость! Какой ужасный человек! И самое плохое, что Костик никому ничего не сможет рассказать – как он объяснит владение такого рода информацией.

За окном давно потемнело, часы показывали одиннадцать часов. А Костик всё читал. Не мог оторваться.

«20 июня 1927 года.

Получил письмо из Лопухов. У той семьи, что я венчал, неделю назад родился ребёнок. Они просят меня приехать к ним через неделю и окрестить мальчика. К сожалению, прямо в доме, потому что в Альховичах, где я раньше работал, костёл закрыли, и даже, по слухам, собираются сделать из него зернохранилище».

«28 июня 1927 года.

Мальчика назвали Павлом. Я не удержался и спросил – уж не в мою ли честь. Молодожёны ответили, что в мою.

А затем печальную историю рассказали мне Антон и Мария.

Ксендза, который стал работать в Альховичах после меня, вскоре арестовали и отправили в тюрьму. За антисоветскую агитацию и организацию кружка диверсантов. Я знал ксендза Виталия – милейший Божий человек, в котором нет ни одного злого чувства или умысла. Он старается всех любить и всем помогать. За что ему такие испытания? Господи, укрепи его душу!»

«1 сентября 1927 года.

И снова первое сентября. Сколько будет их ещё на моём веку? Сам учился, теперь дети моих прихожан учатся, а я молюсь за них. Долго ли осталось? Вот на этот раз меня в школу не впустили. Я подозреваю почему, но никому, естественно, ничего не говорю. Я первое время думал, что директор явится ко мне поговорить, спросить, что я собираюсь делать, а, быть может и покаяться. Нет! Долго, видно, ждать придётся. Он сам боялся меня первое время, раз не приходил. А теперь, я думаю, как понял, что я никому не расскажу, что видел в лесу, осмелел. И запретил мне перед началом учебного года окропить классы святой водой. Но он не понимает, что я не скажу – Бог всё равно рано или поздно даст знать, и накажет».

«2 ноября 1927 год.

В костёле помолились обо всех умерших. Людей пришло много, больше даже, чем на Рождество. Все молчали, слушали. А мне было больно говорить, тяжело. С каждым годом всё больше становится людей, умерших неестественной смертью, всё больше кто-то в этом повинен. И всё меньше людей верит в то, что есть жизнь после физической смерти, что наши родные и близкие умершие будут благодарны нам там, на небе, если мы помолимся за них. Да даже если и ни на небе, а в Чистилище, или даже в Аду. Всё равно легче. А люди не верят. Вот и сейчас в костёле я видел, кто сидит и слушает мой рассказ – молодые люди с непроницаемыми лицами. Им не нужно спасение души, им нужен компромат».

«9 января 1928 года.

На этот раз я ездил в гости к ксендзу Мечиславу. Поскольку лесом туда не добраться, поехал окружным путём – получается сорок километров. Попросил телегу и коня, к слову – мне охотно дали, и поехал. На пол пути подсел ко мне в телегу мужчина, не многим старше меня, – тоже в Костковщину направлялся. Вначале он не разглядел, кто я – тулуп, шарф, шапка, сутана еле выглядывает. Стал рассказывать о том, что слышал, будто Альховического ксендза расстреляли. У меня всё внутри похолодело. Страшно узнавать о внезапной смерти хорошо знакомого тебе человека. Тем более молодого. Я молчал, ничего не отвечал на возгласы его буйной радости. Он, наконец, заметил, что я молчу, и спросил: а чего это ты так отмалчиваешься. В ответ он услышал вопрос: скажи, ты крещён. Тут он совсем насторожился, стал вглядываться в моё лицо и вслух рассуждать. На попа, говорит, не похож - бороды нет. А простой мужик побоялся бы такое спрашивать. Ты что, этот, как его, священник католический? Я молча кивнул, а потом спросил: скажи мне, раз ты крещён, то почему так радуешься, что убили божьего человека. И посмотрел ему в глаза. Он чего-то испугался, да спрыгнул с телеги. Пошёл следом. Я ему несколько раз крикнул, чтобы он возвращался. Но мужчина не захотел. Вот она, неоправданная ярость против священнослужителей, выращенная на пустых возгласах. Ведь всех крестили. Даже тех, кто сейчас вскидывает руку с пистолетом против нашего брата. Может быть, хотя бы этот додумается, что ничего плохого мы не делаем.

Господи, дай нам сил пережить безбожие!»

«3 мая 1928 года.

Снова получил письмо из Лопухов. В той семье, что я венчал, появился ещё один ребёнок. Дай Бог здоровья, счастья и любви этим людям, за то, что они стремятся крестить своих детей. Сейчас это происходит всё реже и реже. И я думаю, что вскоре и вовсе запретят.

На этот раз у них родилась девочка. Назвали Катей. Через неделю поеду крестить».

«11 мая 1928 года.

То, что случилось на крестинах, не поддаётся никакой логике. Это просто страшно. Но я всё же попробую описать и рассказать.

Я приехал к ним, как и собирался – через неделю. Поскольку костёл в Альховичах закрыли, я снова решил крестить ребёнка дома. В самой большой комнате устроили алтарь, поставили икону, зажгли свечи. Я начал обряд. Не прошло и десяти минут, как в дом ворвались мужики с той же деревни, подбежали ко мне, выхватили Библию, перевернули воду, попытались сломать крест. Отец семейства вступил с одним обидчиком в драку. Но и мне, к сожалению, пришлось драться, чтобы освободить Библию. Я дал ему кулаком в лицо. Уж не видел я, куда попал, но Библию налётчик мне отдал. В общем, нарушители спокойствия дом покинули, но ощущение таинства и праздника было потеряно. Молодая мама постоянно плакала. Я снова начал обряд, и на этот раз провёл его до конца, потом утешил хозяев и отправился в Ковальчуки.

Господи, когда же закончится это испытание человеческой веры?»

«1 сентября 1928 года.

На этот раз я даже не поддался на уговоры не многочисленных верующих и не пошёл в школу. Потому что не хочу. Все желающие получить благословение собрались в костёле. Я не хочу видеть эти скептические лица и хихиканья за своей спиной. Не хотят – я никому веру навязывать не буду. Придёт время – сами перекрестятся».

А вот следующую запись Костик читал с повышенным вниманием. Это касалось его чудесного появления в деревне.

«14 ноября 1928 года.

Полночь, но я решил не откладывать назавтра. Сегодня, выходя из костёла, я наткнулся на мальчика, который представился мне Константином Скворовским. К слову сказать, всех Скворовских я знаю. А его нет. Дальше – больше. Он стал спрашивать, какой на дворе год. Затем спросил, как меня зовут, и рассказал совершенно чудесную историю его здесь появления. Оказывается, он тоже живёт в деревне Ковальчуки, только вот в 1996 году. Попал он в прошлое через рассечённый дуб. Кстати, на опушке такого дуба я что-то не заметил. Мы вошли в дом, и он рассказал мне, что я погибну осенью 1929 года. Затем попросился на ночь.

То, что он мне поведал – невероятно, но я ему верю. Пути Господни неисповедимы, и никто не знает, что Он нам готовит, даже этот симпатичный мальчик из будущего. То, что я погибну – не страшно, чему быть, того не миновать. Главное я рад тому, что вера вернётся в людские сердца, народ снова потянется в костёлы и церкви. И, Слава Богу! За себя я не боюсь. Ели суждено в тридцать лет отправиться к нему, я не боюсь. Значит, так тому и быть».

Дальше Костик читать не стал. Записей осталось не так много, и все они так или иначе были связаны с пребыванием Костика в деревне. Часы показывали полночь, поэтому Костик всё аккуратно сложил в стол и пошёл в свою комнату спать.

На утро его снова разбудила бабушка, а за столом сидел Сергей.

- Они поехали в Минск.

Костик просто кивнул. Во-первых, он плохо спал – очень много информации за один вечер. Во-вторых, его мучили угрызения совести. В-третьих, он не знал, как рассказать Сергею о директоре, хотя очень хотелось. При одной мысли о том, что он влез в личные записи ксендза, краснели уши. Костик так ничего и не сказал. Почти весь день молчал. Дед Сергей не расспрашивал, он решил, что Костик просто скучает по близкому человеку и волнуется за новости, которые привезут деревенские мужчины.

Все ожидали у Скворовских. И только Костик пошёл в дом ксендза. Он не мог ни на кого смотреть. Стыд сжигал изнутри. Он много чего знает, и даже причину, по которой директор написал на ксендза донос, но ничего не может сказать. Стыдно!

Костик сидел в кухне и смотрел на тлеющие угольки. Говорят, что если смотреть на огонь, становится как-то легче, безмятежнее. Глубже уходишь в себя. И мысли становятся глубокими, тёплыми, всё плохое не так тревожит. Вот и Костик решил попробовать – а вдруг получится себя оправдать. Если человек пишет дневник, значит, хочет, чтобы кто-то в последствии его прочитал. Вот он, Костик, и прочитал. Ничего плохого он там не увидел, только кое-какие подробности жизни ксендза, с которым очень сдружился и за которого сейчас волновался. Нет ничего плохого, что он просмотрел записи. Это, как прочитать мемуары.

В дверь постучали. Костик оторвался от своих мыслей и спокойно пошёл открывать. Он ничего и никого не боялся. Заберут – что ж, пускай забирают. Огонь успокоил нервы.

Только от увиденного горло перехватило. На пороге стоял ксёндз Павел. В той же одежде, в которой уходил, с чемоданом. Правда, на лице ссадины и небольшой круглый ожёг на шее. Он улыбался. И Костик сделал то, чего первого захотела его душа – он обнял ксендза, так рад он был его видеть. Правда, потом быстро убрал руки и сказал:

- Как я рад, что они вас нашли.

Ксёндз молча прошёл в свой дом, сел на скамейку, поставил чемодан на пол.

- О ком ты говоришь, Костик, кто меня нашёл? Я приехал сам.

- За вами поехали в Минск. Скворовские, Костка. Я думал, что это они вас освободили.

- Нет, вернулся я сам. Видишь ли, мне повезло – прокурор оказался человеком добрым и втайне верующим. Я смог разбудить в нём эту веру.

Костик встал и сделал чай ксендзу Павлу, который так и сидел за столом. Молчали. Костик всё мучался – рассказать или не рассказать, что он лазил в его стол. Он уже поставил на стол кружку, ксёндз стал пить чай, но всё никак не мог решить, стоял, прислонившись спиной к печи, и смотрел в окно.

- О чём ты так усиленно думаешь, Костик? Я отсутствовал всего несколько дней. Что-нибудь произошло? Подожгли костёл? – Он обернулся к мальчику и посмотрел ему в глаза. Потом встал, взял лампу и прошёл в свою комнату. Вернулся он только через несколько минут. Ни тени злобы на лице. Только печальное любопытство.

- В моей комнате проводили обыск?

Костик опустил глаза. Он не мог вынести этого честного взгляда.

- Это ты читал мой дневник?

Он кивнул. Слёзы стыда покатились по лицу, уши покраснели.

Голос ксендза не звучал обиженно или зло, или хотя бы строго. Но как-то печально, и от этого было ещё хуже.

- Мне было без вас одиноко. Я… не знаю, зачем полез в ваш стол. А как вы узнали?

- Я мог бы, конечно, сейчас рассказать тебе о том, что я почувствовал, что мне рассказал Бог. Но на самом деле я защищал себя от обыска – наклеил волосок на ящик, в котором лежит дневник. Сам не знаю, зачем я это делал. Можно подумать, этот волосок содержит ток, и они не смогли бы добраться до содержимого ящиков.

От таких признаний Костику стало легче. Он даже почувствовал себя не таким виноватым.

- Это директор школы написал на вас донос.

- Я знаю. Он и тебя приплёл, якобы ты сообщил ему о том, что в костёле я провожу антисоветскую агитацию и прочее.

- Это не правда, - крикнул Костик и впервые посмотрел на ксендза. Он всё также стоял в дверях, опираясь на косяк.

- Ты кому-нибудь рассказал?

- Вот и отлично. Теперь давай-ка спать. Меня морили бессонницей. Только беспрестанная молитва помогла мне всё выдержать.

- А почему у вас ожёг на шее?

- Дай тебе Бог, Костик, дождаться появления дуба и никогда не испытать того, что выпало на мою долю. И мне ещё повезло, ведь люди умирают от пыток. Или всё подписывают, а потом их расстреливают. Это пока единично, но мне кажется, что в будущем…

Но не успели они улечься в свои постели, как в дверь постучали. Скромно так, не то что те люди, которые забирали ксендза Павла с собой. Костик пошёл открывать дверь. На пороге стоял Сергей с отцом.

- Сам вернулся, - тихо спросил прадед?

- Вот и хорошо. А мы в тюрьму-то обратились, а нам говорят - нет такого, освободили два часа назад. Хорошо то как! Ну, отдыхайте.

Костик снова лёг под одеяло. Теперь ему снова хотелось домой. Он вдруг подумал, что больше не выдержит такого исчезновения ксендза Павла, тем более, если он навсегда уйдёт из жизни. Господи, хоть бы дуб, наконец появился!

Следующим вечером на имшу в костёл собралось очень много народу, пожалуй, как на Пасху. Всем хотелось посмотреть на ксендза Павла – не покалечили ли, и вообще, неужели, правда, что вернулся? Неужели отпустили?

Перед людьми он появился в своей обычной одежде, причёсанный, улыбающийся, и сразу люди повеселели. Как-то поверилось, что жить на свете не так уж страшно, что правда всегда найдёт место.

- Дорогие люди, не бойтесь, я с вами. Бог с нами. Ни одно лживое слово не сможет выжить против истины.

Хорошо сказал, красиво, по костёлу пронесся одобрительный шёпот.

На следующий день в школе прозвенел последний звонок. Только вот директор на этом празднике лета был необычайно грустным, что-то его раздражало, злило. И учителя старались не попадаться ему на глаза, а это было не так-то просто делать.

На линейке он сказал несколько слов в адрес школьников, поздравил их с окончанием учебного года, пожелал хорошо отдохнуть, а выпускникам – отлично сдать экзамены и поступить в Университет. Потом ушёл, и все вздохнули спокойнее.

Не малую роль в настроении директора сыграли Сергей и Костик. Они при входе в школу остановились и улыбнулись Питириму Владиславовичу.

- Чему радуетесь, мальчики, - слащаво-спокойным голосом спросил директор.

- А ксёндз-то вернулся, - сказал Костик и улыбнулся. – Его прокурор отпустил, понял, что в доносе правды нет. А меня даже в свидетели не вызывали, потому что свидетельствовать не о чем.

- Месть – гадкое чувство!

Директор только покраснел от возмущения и обиды, но ничего мальчикам не сказал. Он ещё до них доберётся.

Только вот в следующем году.

Вечером пошли с Сергеем к дубу. Солнце садилось за лесом, над деревней плыл лёгкий дымок – люди топили бани, птицы пели ласково, и как-то грустно.

Костик ожидал, что снова ничего не увидит на том месте, но он ошибся. Там рос маленький прутик-дубок, которого вчера, впрочем, не было.

- И сколько ж ему ещё расти?

- Я думаю, не долго, - ответил Сергей, - если вчера его не было. А сегодня вон, какое дерево, то значит, он скоро вырастит, и ты отправишься к себе. Слушай, – неожиданно спросил Сергей, - а я в твоём мире ещё жив?

- Конечно, - соврал Костик. Он не знал, как сказать человеку, что через шестьдесят семь лет его уже не будет в живых.

- Интересно, что я скажу тебе, когда ты появишься. Буду ли я помнить о тебе? Как думаешь?

- Не знаю, - уклончиво ответил Костик, ему не хотелось говорить на эту тему, он просто не представлял себе, что станет говорить родным, когда вернётся обратно. И, что самое главное, что его там ждёт.

- Ксёндз Павел, мой дуб начал расти, значит, скоро я отправлюсь к себе.

- Это же отлично, ты будешь дома. Будешь развиваться так, как положено, а не в прошлом, куда ты случайно попал.

- Вы же сами меня учили, что ничего не может быть случайно.

- Значит, Богу зачем-то было угодно, чтобы ты вернулся в прошлое.

- Ксёндз Павел, обещайте мне, пожалуйста, что вы уедете, если почувствуете опасность.

- Если только почувствую опасность.

В тот же вечер снова пришли люди в чёрных плащах и сапогах и закрылись в комнате с ксендзом. Костик сидел под дверью, но ничего не слышал – очень уж тихо говорили. После их ухода ксёндз пошёл к себе в комнату и не выходил минут двадцать, потом вышел и сказал:

- У нас забирают костёл на нужды зернохранилища. Завтра я должен отдать ключи.

- Уезжайте, пожалуйста, - сказал Костик, - мы отдадим ключи без вас.

Ксёндз не ответил. Вечером, во время имши он рассказал людям, что костёл отбирают, и попросил принять людей эту весть с мужественным сердцем. Женщины плакали, мужчины же подозрительно молчали.

- Во сколько они завтра придут, - спросил прадед Костика.

- В восемь утра.

Ответа никто не услышал.

Грустные люди выходили из костёла, гладили камни, становились на колени и просили прощения, что не смогли уберечь. Это были в основном женщины. Мужчины же отошли от костёла подальше и о чём-то говорили. Ксёндз видел, что люди не расходятся, стал подходить к ним спрашивать, почему не идут домой. Почти все отвечали, что прощаются с костёлом. И, не смотря на обещание ксендза проводить имшу у себя в доме, плакали и причитали.

Только вот с утра почему-то в дом никто не пришёл. Даже прапрабабушка не пришла готовить завтрак. Ровно в восемь ксёндз Павел вышел к костёлу и понял причину произошедшего: местные мужчины с вилами и лопатами караулили всю ночь. А когда появились люди в чёрных плащах, навалились на них и стали «отговаривать» забирать у них святыню. Те, похоже, послушались, по крайней мере, сбежали.

- Что ж вы наделали! – Кричал ксёндз, - Ведь они больше не придут с миром! Они уничтожат костёл, но нам его не оставят! Как вы не понимаете?

Мужчины, все красные и потные от драки, стояли и слушали ксендза, потупив глаза.

Вот он, ключевой момент истории, подумал Костик, теперь всё зависит от самого ксендза – захочет ли он ночевать в костёле.

Но ксёндз ничего об этом не говорил, видимо, сам размышлял.

Костик побежал к дубу – он уже стал похож на сильное крепкое деревце, только вот никакого отверстия в нём не было. Зачем побежал, сам себя спрашивал Костик. Неужели стало страшно? Неужели боишься увидеть, как всё полетит на воздух?

Боюсь, подумал Костик. Если сам себе не признаешься, то никому не признаешься. Боюсь узнать, что будет дальше. Хочется просто закрыть книгу на страшном моменте, закрыть глаза, пока идёт что-то ужасное по телевизору. А потом смотреть дальше. Не хочу, не хочу знать, что будет дальше.

А ведь ты и так уже знаешь, ответил внутренний голос. Ксёндз погибнет, и дело с концом. Похоронят его, миленького, и ты об этом прекрасно знаешь.

Ужинали молча, а оптом разошлись по своим комнатам. Ксёндз попытался изменить будущее, но оно упорно не хотело отходить от намеченного плана. И сколько ж мне ещё осталось жить? Мальчик говорил, что я должен погибнуть в сентябре? Прекрасная пора. Прекрасная пора смерти природы. И моей. Господи, отчего же так холодеет в груди, неужели боюсь? Я, священник, знающий, что меня ждёт по ту сторону?

- Я вот что решил, - сказал за завтраком ксёндз, - собирай завтра своих друзей, и отправимся на рыбалку, на речку Берёзку.

- Как на Берёзку? Она ж высохла!

- Это в твоём мире она уже высохла, и мне кажется, что не без вмешательства талантливого человечества. Уже сейчас строят планы по перенаправлению вод речушки в поле. А пока она ещё полноводна и вполне оправдывает своё красивое историческое название.

Костик тот час же отправился в гости к Сергею. Вместе они зашли за Антонием и отправились гулять. Друзья, конечно же, согласились идти вместе с ксендзом на рыбалку. Почему бы и нет: солнце, каникулы, на сенокосе уже побывали, можно разок и сходить, рыбки наловит. Опять же, доброе дело сделают: можно на обед приготовить.

В лесу было тепло и приятно. Донимали, конечно, насекомые, которые уже проснулись от зимней спячки, но мальчики соорудили чудесные веера из лопухов и отгоняли кровожадных комаров и мух подальше.

Подошли к дубу. Он уже был огромный, почти таких же размеров, каким его запомнил Костик. Неужели скоро домой? Сердце сжалось в груди. Да, к родителям хочется, но друзья, но ксёндз Павел? Как оставить их? Снова бродить одному после общения с такими друзьями?

Солнце только-только встало, ещё не добралось до всех уголков земли, а мальчики и ксёндз Павел, на этот раз не в сутане, а в штанах и рубашке в клеточку, с закатанными рукавами, уже бодро шагали к реке.

Сергей и Антоний явились в дом ксендза ровно в половину пятого утра. Даже петухи ещё спали. Костик встретил их в дверях.

- Мы тоже уже готовы.

В этот момент мальчик почему-то воспринимал ксендза Павла как собственного отца. Даже в голове рисовались картинки. Как святой отец состарится, будет сидеть в кресле качалке у распахнутого окна, и читать газету, а Костик принесёт ему чаю и укроет пледом ноги. И ксёндз Павел буде непременно в очках. С седыми волосами. Упрямо в голову лезли мысли о том, что ксёндз Павел до старости не доживёт, но Костик их отгонял. Очень уж хорошо ему было сегодняшним утром.

Ноги промокали в росе, лёгкое утреннее солнце припекало в шею, а путники двигались к реке.

- Она за теми деревьями, - сказал Антоний, и все кивнули – каждый знал, где находится река, и только Костик не знал, как она выглядела.

Берёзка текла прямо через лес – глубокая, кристально чистая и страшно холодная. Кое-где попадались островки камышей, и их головы напоминали штрихи на берёзе. Отсюда и название. Во времена Костика она выглядело совершенно по-другому – берега, очень далеко вперёд, вырубили, воду перенаправили в другую сторону, а в результате пересохло всё – и в той и в другой стороне.

Рыбаки уселись на берегу и стали ловить рыбу. Ни у кого не клевало. Но, казалось, что это их никак не беспокоит. Священник и мальчики разговаривали, глядя на блестящую воду и спокойные поплавки.

- Ксёндз Павел, скажите, откуда у вас ожёг на шее? - Спросил Антоний.

- Ты знаешь, мне не сразу удалось договориться с прокурором. Пытались-таки у меня выведать, какую такую я создал организацию против советской власти и чему научаю людей. Но потом, через несколько дней разговоров со мной, он понял, что ничего плохого я не делаю.

- Вас пытали?

- Да. В этом нет ничего страшного. Христа вон как пытали, а он всё равно любил людей и до сих пор любит. Вот и я не боялся. Молился, я знал, что Бог в нужное время вложит в мои уста необходимые слова.

- А что, и на экзаменах такое может произойти? – Спросил Сергей.

- Нет, если ты не готовился, то Господь не сможет дать тебе необходимую информацию. Откуда он её возьмёт, если ты ничего не читал. Тут речь идёт о том, что в сложной ситуации, когда не знаешь, чего ожидать, не знаешь, что ответить, нужно молиться и просить Бога о том, чтобы он дал тебе нужные слова.

Просидели рыбаки так до семи часов ура. Ничего не словили. Только проголодались. Каждый стал доставать свою еду. Там был хлеб, свежий лук, соль, вяленое мясо, отварные яйца и яблоки. В общем, ничего особенного, но в хорошей компании и на свежем воздухе всё казалось удивительно вкусным и каким-то необыкновенным.

Хотя рыба так и не ловилась, решили посидеть ещё на берегу, послушать птиц, посмотреть, как просыпается весь животный мир. Вскоре возле рыбаков стали группироваться муравьи, подбирая хлебные крошки, затем любопытные птицы стали постепенно спускаться всё ниже и ниже, словно подслушивали, о чём говорят, и даже иногда молчат, ксёндз и трое мальчишек.

- А когда Андрей Провадов сказал вам, что хочет стать священником? – Спросил Костик.

- А он мне не говорил, я понял по глазам, и сам предложил ему глубже изучать катехизис. Он согласился. Затем я завёл разговор о поступлении в семинарию, и только тогда он сам начал спрашивать. Оказалось, что он хочет этого с десяти лет. Несколько лет назад в деревню приезжал директор семинарии и спрашивал у местного населения – то есть у жителей пятнадцати окружных деревень, кто хочет стать ксендзом. Он тогда постеснялся поднять руку. Да и мал ещё был. А вот трое мальчишек не испугались и сейчас учатся в Белостоке.

- Вы когда-нибудь были в Ватикане? - Спросил Сергей.

- Нет, и видимо никогда не побываю.

У Костика перехватило дыхание. Ксёндз Павел думает о своей смерти. Он понял, что её уже не избежать, и совсем не зря затеял эту рыбалку со спокойными удочками.

Когда в десять утра двинулись в обратный путь, у Сергея вырвалось:

- Говорил же мне отец, что нет в Берёзке никакой рыбы.

- Разве ты плохо провёл время? – Спросил ксёндз Павел.

Сергей застыдился. Неужто сам ксёндз Павел не знал об этих безрыбных местах? Он пошёл с мальчиками для того, чтобы рассказать обо всём, о том, для чего не будет времени. И жизни.

Солнце пекло нещадно. Так что рыбаки всё время старались двигаться в тени. А ещё очень хотелось пить. Первым делом все направились в дом ксендза к колодцу. Напившись, стали расходиться по домам, но тут Костик первым заметил, что из-за угла дома кто-то выглядывает. А потом и вовсе не таясь, выходят двое людей, не по погоде одетых в чёрные брюки, рубашки и сапоги.

- Вам один день, товарищ Павел, чтобы попрощаться с о своей церковью.

- Костёлом, - закричал Антоний.

- Не важно, - холодно ответил высокий.

- Я могу отдать вам ключи прямо сейчас.

- Тем лучше.

Всё остальное Костик наблюдал как во сне. Ксёндз Павел открыл дверь, ненадолго скрылся за ней, а потом вышел и протянул ключ.

- Одна просьба – дайте сегодня людям последний раз помолиться в святыне и забрать кое-какие вещи.

- Ваше право. Мы откроем церковь.

На этот раз Антоний ничего не успел выкрикнуть. Ксёндз Павел схватил его за руку.

Никто не ушёл домой. Мальчики прошли в дом и сели за стол в той комнате, где всё это время спал Костик.

Скоро этот дом опустеет. Вначале уйдёт Костик, потом умрёт ксёндз.

- Мальчики, вам задание. Обойдите всех жителей Ковальчуков и Куля. Кричите на улице, что костёл закрывают и отдают колхозу, и что вечером состоится последняя имша.

Друзья повиновались и отправились в путь. Везде грустную весть встречали со слезами на глазах, даже православные и атеисты – костёл был частью их жизни. Даже если они туда не ходили, то видели каждый день. Теперь не возможно представить, что там будут хранить какую-то технику или ещё что-то. Дикость!

Вечером в костёле негде было яблоку упасть. За день жители Ковальчуков и Куля успели предупредить жителей окружных деревень. Приехал ксёндз Мечислав. Он, правда, не сказал, кто его предупредил. На все вопросы отвечал, что почувствовал неладное и решил съездить.

Вели они имшу вместе, а когда настало время говорить, также выступали по очереди. Ксёндз Мечислав звал жителей к себе в костёл, пока ещё работающий. Ксёндз Павел говорил мало. В основном успокаивал, обещал, что они ещё встретятся, а пока необходимо смириться.

- Куда отправитесь вы? – Раздался голос из глубины костёла.

- Пока что буду здесь с вами, а там уж как Бог пошлёт.

Бесконечные всхлипывания наполнили святыню. Когда имша закончилась, люди ещё долго не расходились, всё сидели, прощались со стенами. А ведь кому-то из них здесь придётся работать.

Вопрос со всей костёльной утварью решили таким образом – несколько самых уважаемых семей, в том числе и Скворовские, забрали всё по домам, обещая свезти в костёл ксендза Мечислава, в Костковщину. А когда настанут времена потише, всё вернуть на место.

Долго ещё горел свет в костёле. Многие ушли, но многие ещё молились. Костик сидел в самом углу костёла, там, откуда в своём времени он начал раскопки. Скоро всё изменится. Здесь будет стоять какая-нибудь техника. Лавки вынесут, или сожгут. Иконы разнесут по домам. Ничего не останется. С другой стороны, быть может и хорошо, что ксёндз Павел добровольно оставил костёл. Может быть, святыня останется цела и невредима. А сам ксёндз доживёт до старости. Тогда Костик вернётся в своё время и…

Ужасный раскат грома прервал размышления мальчика. Затем, словно камни, на железную крышу костёла стали с грохотом опускаться огромные капли дождя. Они наполнили костёл прямо-таки барабанной дробью. Затем сверкнула молния, осветив святыню фиолетовым огнём. Началась ужасная гроза. Те, ко не успели уйти, теперь не стремились этого сделать. Около десяти человек, включая двух ксендзов и Костика, собрались возле алтаря и молча молились. Каждый о своём.

Через пол часа всё стихло. Ксёндз Павел, ксёндз Мечислав и Костик последними вышли из костёла. Там ничего больше не было ценного. Кроме скамеек. Ключа у них больше не было, но они всё равно прикрыли дверь, чтобы в опустевшей святыне не гулял ветер. К дому шли молча. На кухне зажгли свет, и сели было за стол пить чай. Но не было настроения. Перекинувшись всего несколькими фразами, ксёндз Павел постелил Костику на печке, а ксендзу Мечиславу предложил заночевать на диване в комнате.

Бесконечная тоска наполняла дом. Вроде бы обычная тишина, и в доме много людей, но от чего-то страшно смотреть в окно, прислушиваться к окружающей темноте. Предчувствие чего-то грандиозного и плохого подступает к горлу и мешает дышать.

Костик и сам не заметил, как по щекам покатились слёзы. Вот-вот что-то решится. Что-то изменится. А может быть, уже решилось, а он не знает?

С утра пришла прапрабабушка. Она пыталась не разбудить мальчика, но не вышло. Костик проснулся, как только скрипнула дверь. Часы показывали шесть часов.

Мальчик слез с печи, сказал бабуле, что скоро вернётся, и вышел во двор. Солнце весело светило сквозь ветви цветущих яблонь и груш. Роса ещё блестела на траве. На заднем дворе кричал петух. Казалось, ничего не изменилось. Да только вот в сторону костёла страшно смотреть, потому что слышен рёв моторов и крики мужчин. Это больше не святыня. Просто каменное здание, в котором нет Бога.

Костик направился к лесу. Он ожидал увидеть то, что надеялся увидеть ещё тогда, в первый день своего здесь пребывания.

И он не ошибся. На нужном месте он увидел дуб и щель в нём. Дорога в его мир снова открыта.

Невозможно описать, сколько чувств нахлынуло на Костика при виде дерева. Страх, радость, тоска накинулись на его маленькое сердце и стали тянуть в разные стороны. А сам он стоял и смотрел на дерево. Есть только один шанс уйти отсюда и прожить свою жизнь. Он может вернуться только сегодня.

Когда он вернулся в дом, ксёндз Мечислав и ксёндз Павел уже встали, успели позавтракать и теперь пили чай.

- Куда ты ходил? – Спросил ксёндз Павел. В глазах его таилась надежда, что мальчик ходил посмотреть на костёл.

- Я ходил к дубу. Теперь он готов, и я могу отправляться домой.

Ксёндз Мечислав вопросов не задавал, молча наблюдал, как ксёндз Павел встал, крепко обнял Костика за плечи и довольно долго держал. Потом перекрестил, и, снова сев за стол, сказал:

- Собирай вещи.

- Мне нечего собирать, - сказал Костик, - здесь всё не моё. Я только хотел бы проститься с друзьями.

Затем вышел и направился в деревню. Вначале он зашёл, конечно же, к Сергею.

- Прощай, друг, наконец-то произошло то, что должно было произойти уже давно. Не скучай.

- Мы же увидимся, когда ты вернёшься к себе? Я, конечно, буду твоим дедом, но, надеюсь, вспомню о том, что случилось в детстве.

- Конечно, вспомнишь, - сказал Костик. – Я бы очень хотел проститься с Антонием, только не знаю, как ему объяснить.

- А так и скажи, всё равно уже ничего не изменишь. А я ему позже расскажу все подробности.

Так вместе они пошли к Антонию, потом втроём пошли в Куль прощаться с Машей. Она плакала, потом улыбалась, и постоянно обнимала Костика. Сергей нахмурился, но терпел. Даже тогда, когда после их ухода Маша долго стояла у окна и махала вслед.

Около шести вечера Костик, Сергей и Антоний последний раз вошли в дом ксендза Павла. Ксёндз Мечислав уже уехал, а ксёндз Павел ждал мальчиков у порога.

- Пойдём со мной, - сказал он Костику, и, взяв за руку, провёл в свою комнату и закрыл дверь. Там он дал мальчику в руку маленькую иконку, перекрестил и сказал:

- Пусть Господь хранит тебя. Ты отличный парень. Всё у тебя будет хорошо.

- Я обязательно найду вас.

- Непременно, - ответил ксёндз Павел и открыл дверь. – Тебе пора. Родители заждались.

Молчаливой процессией, как уже не раз за эти месяцы, мальчики и ксёндз направились к дубу. Они тихо шли по благоухающему полю. Где-то далеко мычали коровы, из деревни доносились звуки скрипки и смех. И Костик со всем этим прощался. Чтобы через несколько минут встретить снова. Только уже без друзей.

Возле самого дуба Костик остановился и по очереди обнял Сергея, Антония и ксендза Павла. Ну, вот и всё. Пора домой. Насмотрелся уже. Когда он продёт сквозь дуб, их больше не будет никого в живых. Только бабушка. Да и то – столько времени прошло. Может быть, я больше не увижу её, подумал Костик.

Что ж, хватит оттягивать неизбежное.

- Прощайте, - тихо сказал Костик и шагнул внутрь дерева.

Он вышел из дерева, и щель сразу же пропала, зарубцевалась. Костик просто стоял рядом с огромным старым дубом. И ничего не напоминало о том, что здесь когда-то было отверстие.

В конце двадцатого века стоял удушливый летний вечер. Пахло травой, коровами, лесом, в общем, так же, как и там. Только было намного теплее.

Костик провёл по стволу дерева рукой. Всё, назад дороги нет, его друзья теперь уже мертвы, и ксёндз, скорее всего тоже. Пусть он и отдал костёл, но, всё равно, от судьбы не уйдёшь. Тем более ещё больнее осознавалось то, что он не знает его судьбы. Может быть, его куда-нибудь сослали, может быть ещё что-нибудь. А Костик здесь, в безопасности. За пол года столько повидал на своём пути. Теперь предстоит объясняться с родителями.

Он вышел из леса и хотел направиться в деревню, но решил посмотреть на костёл. Так и застыл от удивления. Половина аллеи была на месте, а за ней возвышался костёл. Обшарпанный, с забитым досками входом, но с целой крышей. Неужели он повлиял на ход истории? Невозможно! А пройти сквозь дуб и оказаться в прошлом возможно?

Костик передумал и пошёл к костёлу. Он прекрасно осознавал, что после появления дома родители будут за ним очень серьёзно присматривать и вряд ли первое время куда-то отпустят.

Стёкла в костёле оказались разбитыми, крестов нет, то есть всё говорит о том, что, несмотря на то, что здание уцелело, ксендза здесь всё равно нет, видимо, даже не приезжает.

Изменилось прошлое, а за ним поменялось и настоящее. Костик посмотрел на право – ни сада, ни дома. То есть со священником Павлом Юрским всё же что-то произошло, раз камня на камне не осталось.

Что ж, если изменилось будущее, тогда скорее домой. Может быть, не умер дед. И сосед Костка.

Стоп. А может у него вообще другие родители? И никого они, в общем-то, не теряли?

Вот тут Костику стало страшно. Он не пошёл, а побежал домой. Решил не показываться на улице, а пробраться огородами. Может быть, повезёт, и никто его не заметит.

Всё практически так и случилось. Только вот соседка баба Катя заметила мальчика, да сослепу не разобрала, кто.

Добравшись до сарая, Костик облегчённо вздохнул – папа у него тот же, чинит веранду стоит к нему спиной. А мама? А вот и она, вышла из бани. Та же, родная. Да как закричит:

- Петя, Костик нашёлся!

А сама уже бежит к сыну. Обхватила его руками, принялась целовать в щёки, в волосы, потом остановилась и посмотрела в глаза, крепко сжимая лицо в руках, как в тисках.

- Ты где был?

- По ту сторону дуба.

В это время подошёл отец, и мама отпустила руки.

- Он говорит, что был по ту сторону дуба.

- Это как? - спросил папа.

Но Костик не ответил, на вопрос задал свой вопрос:

- Как бабушка?

- Плохо. После того, как ты пропал, у неё случился инфаркт. Сейчас она уже ходит потихоньку. Пока только по дому. Но сюда ни за что не хочет переезжать.

- А можно мне к ней сходить?

- Только после того, как всё объяснишь, - строго сказал отец.

Уселись на кухне. И Костик стал рассказывать. Часто молчал, что-то вспоминал, потом добавлял в свой рассказ. Родители его не перебивали, видели, что с сыном твориться что-то неладное, что он как бы не в себе. После того, как он закончил, папа сказал:

- Это всё замечательно и интересно, вот только костёл никогда не стоял в руинах, а в дубе не было никакой щели. И пол ты никакой никогда не расчищал, в этом нет нужды – костёл и так закрыт, крыша цела, так что никакие деревья там расти не могут. Ты всё больше по кладбищу бродил, а потом пропал. И никаких следов.

Мама тронула мужа за плечо и обратилась к сыну, мягким таким, спокойным голосом.

- Так ты считаешь, сынок, что пол года пожил в Ковальчуках, только шестьдесят лет назад, дружил со своим дедом?

- Да, а бабушка Маша была в меня влюблена и даже поцеловала как-то. Даже хорошо, что я смог вернуться, а то неизвестно как ещё могло повернуться будущее.

Родители молчали. Они не знали что сказать. С одной стороны радость – сын вернулся. С другой стороны ребёнок явно не в себе и несёт какую-то чушь.

Костик сам нарушил молчание:

- А можно мне к бабушке сходить?

- Да, только я с тобой, - сказала мама.

Всё произошло так, как он и думал. Они ничего не понимают и, судя по всему, не поймут, а мама теперь ещё, к тому же не отпустит его от себя ни на шаг. По крайней мере, первое время.

В бабушкином доме было темновато. Шторки на окнах задёрнуты, а она лежит одна в полумраке и слушает радио.

- Ты здесь пока постой, а я пойду ей сама скажу, а то если бедная, напугается, так не дай Бог ещё раз инфаркт будет.

Костик кивнул, и снова задумался. Раньше ему никогда не приходила в голову мысль – почему бабушка живут в соседнем доме, и зовёт его своим. Ведь папа с мамой-то живут в том же, где он видел своих предков…

- Заходи, - из-за дверей шепнула мама.

- Костенька, - тут же послышался слабый, но полный радости бабушкин голос. - И где же ты, солнышко, пропадал? Мы тут с ног сбились, пока тебя искали. Я, по крайней мере, точно.

Костик беспомощно посмотрел на маму, та шепнула ему: «Ездил в монастырь». Одними губами, но он всё понял.

- В монастырь, бабушка, уезжал. Душа позвала.

- Монастырь, это хорошо. Только что ж ты нас не предупредил? – Она уже приподнялась и теперь сидела, опираясь на подушки. Костик опустился на стул рядом с ней.

- А вы бы меня не отпустили. Я вот что хотел спросить, бабушка. А работал ли в костёле когда-нибудь ксёндз Павел?

- Да, Костик, я тогда ещё совсем ребёнком была. Костёл у него отобрали, а он… - Тут бабушка, как нарочно, закашлялась, а Костик чуть не вскрикнул, таково было его напряжение и страх услышать про скорую смерть ксендза. – А он уехал на Запад Беларуси, а там уж не знаю. Моя мама тогда это бюро из его дома забрала, потому что коммунисты его снесли в тридцатом году. Так люди мебель себе позабирали.

- Бабушка, а почему ты не в нашем доме живёшь?

- Так ведь не ужились мы с твоим дедом с его родителями. И рядом дом купили. А Петенька, когда подрос, в тот дом переехал, а мы, старые, здесь остались. А когда Сергей умер, то есть дед твой, тебе тогда лет шесть было, я уж и не двигалась с этого дома.

Костик оглянулся – мама вышла в кухню – и спросил:

- Бабуля, а ты всегда только деда любила?

- Да, Костик, с детства. Только был момент, когда пол года сердце моё принадлежало другому мальчику. Он был дальним родственником Сергея и жил одно время с ксендзом, а когда костёл забрали, он куда-то пропал…

- А как его звали?

- Уж и не помню, - вздохнула бабушка, - давненько это было. А что ты Костик меня так обо всём спрашиваешь?

- Да так, бабушка, интересно. Увлёкся я историей нашего костёла. И вообще, - он понизил голос до шёпота, - думаю в семинарию пойти.

Бабушка, молодец, тоже ответила шёпотом:

- Рано думать-то, подрасти вначале. Был в этой деревне Андрей Провадов, всё ходил за ксендзом Павлом, обучался, хотел ксендзом стать. Что ты думаешь? Не пустили в Польшу учиться. Так он так и прожил всю жизнь один, несчастный.

- А за кого сестра его замуж вышла?

- А откуда ты знаешь, что у него сестра была?

- Ты говорила, что с тобой в классе училась красивая девушка Лена Провадова. Когда-то говорила.

Бабушка, как ни странно, поверила.

- Замуж за Юзика Мельжича вышла. Но мы к ним на свадьбу не ходили. И Антоний Костка тоже. Мы с ними не дружили.

- Костик, иди домой, бабушке нужно отдыхать, - мама уже стояла возле кровати.

Он вышел, и она следом.

Следовало всё обдумать. Значит, он всё-таки изменил будущее. Хоть немного. Или всё это ему приснилось, как считает папа? Может быть, он пол года бродяжничал, а потом вернулся домой, и пришёл в себя?

Нет, точно нет. Чудо случилось на самом деле. Он побывал в прошлом и изменил будущее! Теперь бы найти какие-нибудь архивы, чтобы разузнать о судьбе ксендза Павла. И ксендза Мечислава.

- Папа, мне нужна твоя помощь, - сказал Костик, когда вошёл в дом.

- Я хочу завтра попасть в костёл. Мне нужно подняться на хоры, чтобы найти кое-какие доказательства.

Отец уже всё решил – пока не найдёт способа излечить сына от шизофрении, или какая там у него болезнь, будет помогать ему и исполнять его желания, даже такие непонятные, как это.

Мама от удивления только плечами пожала – пусть делает, как знает.

Весь вечер родители старались говорить с сыном о чём-нибудь другом. Рассказывали местные новости, что произошло, пока его не было, только никак не касались мнения Костика по поводу того, где он был всё это время.

Почти всю ночь Костик не спал, стоял у окна и смотрел на луну. А она, как нарочно, была огромная и светила так ярко, так маняще, что невозможно было оторвать глаз. Зачем ему нужно на хоры? Зачем? Там ведь, наверняка ничего не будет. Никакого сундука. А может быть, его и вовсе никогда там не было. И вообще, не лазил он никогда через дуб, и никакого путешествия во времени не было?

Тогда он просто сошёл с ума! И его будут лечить.

С такой неутешительной мыслью он опустил голову на подушку и постарался уснуть. Он настраивал себя, что ему приснится ксёндз Павел, или ещё кто-нибудь. Но ничего подобного не произошло. Снилась мама, с которой они шли по лесу и смотрели на небо, а потом она вдруг сказала:

- Вставай, сынок.

На кровати действительно сидела мама, улыбалась и гладила его по волосам. Она радовалась, что её ребёнок снова дома, пусть даже немного не в себе. Это всё пройдёт, главное, что он рядом.

А Костик думал о том, как хорошо, что мама снова рядом, снова она вырывает его и цепкой хватки сна. А не прапрабабушка, которой уже давно на свете нет.

И пускай он проспал всего несколько часов, он находился в прекрасном расположении духа – он снова дома!

После завтрака, как и собирались, Костик с папой отправились к костёлу. Деревья и сама дорога остались на прежнем месте, да и сама святыня выглядела очень обнадёживающе. Лишь кое-где выпали небольшие фрагменты витражей, и краска облупилась. По сравнению с тем, что Костик видел раньше… Или не видел?

Официально костёл всё ещё принадлежал сельсовету, но там уже давно ничего не хранили, и он просто так стоял заколоченный.

- Будем ломать, - сказал папа, - если словят – придётся платить штраф.

С помощью монтировки папа оторвал доски, а потом и несерьёзный замок. Оказалось, что дверь в своё время повредили, выломав тот крепчайший замок, от которого ксёндз Павел и отдавал ключи. Или не отдавал? Всё теперь Костику казалось дурным сном. Хотя бабушка многое подтвердила…

Наконец дверь была открыта – никакого сторожа, ни кого бы то ни было ещё. Отец и сын спокойно вошли в пыльный полутёмный костёл.

Просто голый пол, место алтаря заколочено, валяются куски полусгнивших никому не нужных досок, откуда-то из угла пахнет старой картошкой. Полнейшее запустение. Как складским помещением колхоз костёлом уже давно не пользуется. Но и верующим не отдаёт.

Костёл в приличном состоянии, подумал Костик, работы, конечно, нужно вложить много, но когда я стану ксендзом… Стоп, снова возвращаются одни и те же мысли.

- Куда ты хотел подняться, сын?

Они стояли прямо посреди костела, и Костик смотрел на потревоженную пыль, которая мягко парила в редких лучах солнечного света, проникающих сквозь цветные витражи.

- На хоры. А ты взял фонарик, папа?

Отец кивнул.

Оказалось, что на хоры подняться не так то просто. Они, как и алтарь, были заколочены.

- Придётся снова ломать, - сказал папа, и снова взялся за монтировку.

Каким бы странным это не показалось, но в костёл до них никто не лазил и таким своеобразным вандализмом не занимался. Хотя, конечно, самым большим осквернением для этого места было то, что из него сделали склад.

Эхо от орудовавшего инструмента разносилось по всему костёлу. А когда-то здесь пели песни…

- Готово, - наконец сказал папа. Путь на лестницу был свободен.

Это было просто безумием – ожидать увидеть там то самый сундук, а в нём все документы в целости и сохранности. Это бы подтверждало, что он на самом деле был там.

С другой стороны за столько лет всё могли растащить и спалить.

Но ведь дверь на лестницу была заколочена. Значит, хоры были не нужны.

А когда её заколотили – не известно, может быть совсем недавно?

Голова шла кругом. От всего сразу. Не только от сомнительных мыслей, но и от пыли и темноты, и от духа истории, который наполнял весь костёл.

Папа светил фонариком. В узком луче электрического света весело летали пылинки, и сквозь них были видны деревянные ступеньки. У Костика вдруг возникло впечатление, что он идёт под водой, и песок, встревоженный непрошенными гостями, поднимается вверх, заполняет всю воду и собственных ног совсем не видно…

Наконец, ступени закончились, и Костик с папой оказались на довольно узко площадке хоров. Первое, что обнадёживало – наличие органа, причём, на первый взгляд, он находился в довольно хорошем состоянии. Что не горел – это точно. Дальше с замиранием сердца Костик посмотрел на право и… ничего не обнаружил. Там, где раньше стоял сундук, ничего не было. Пустота. Он взял у папы фонарь и решил посмотреть везде, где только можно – обшарил все углы. Ничего. Даже никакого следа. Видимо, архив обнаружили и куда-то сдали.