История господина А.

(господину А посвящается)

1. Сон, которому предшествовало состояние возбуждённое и нетрезвое, зачастую образует массу мелких, а порой и крупных, отвратительного характера, неприятностей. Противно очнуться среди навязчивых пакостей и проблем, в окружении туманной дымки ядовитого похмелья, режущей и давящей головной боли, нередко приводящей к удручающим маразмам и неразумным сомнениям. Такова нелёгкая участь каждого, испытавшего на себе больной и пьяный бред неясных и мрачных видений. Подобное многие ощущали на себе, и не раз, иногда находя в угрюмых страданиях особую прелесть и удовольствие, повторно напиваясь, именно с мазохистской целью. Но таковых сравнительно немного. Всё чаще люди пьют ради весёлого праздничного настроения или с целью горестного забытья. Судить о том, чем эти цели оправданы предоставим им, так как они, а никто другой, осознают необходимо ли в соответствующий момент напиться. Впрочем, цель зачастую ускользает, теряя свою значимость, и остаётся один голый, слегка обезображенный факт.

Так, абсолютно забыв цели и причины очередной гулянки, практически не важные в тот мерзкий момент, пробуждался на грязной, чем только не запачканной, кривой, ржавой раскладушке, некий господин А.

Боль, неоднократно посещавшая г-на А. ещё во вздорных сумрачных сновидениях на этот раз ударила в голову жестоким похмельем и чуть заметной панической судорогой. Сейчас господин А, солидный мужчина, представлял собой зрелище нелепое и грязное. Лицо белого цвета покрылось алыми болезненными пятнами, опрятный римский нос скривился на бок, сухие губы еле заметно дрожали, а обычно спокойные большие карие глаза неестественно моргали и бешено вертели сузившимися зрачками, выражавшими отчаяние и беспричинный страх. Тело было неуклюже раскидано по скрипучей неудобной раскладушке, где не было ничего, кроме разлитого коньяка, издававшего соответствующий запах. Этот запах, смешиваясь со строгим запахом пыли создавал в воздухе неприятное зловоние. Весь костюм был запачкан, не исключая кое-где порвавшиеся длинноносые туфли.

…Помещение, где очнулся после изрядной пьянки г-н А, являлось пыльной и неимоверно душной каморкой, ветхим чердаком с трухлявыми полусгнившими стенами, насекомыми, спёртым знойным воздухом, старой поломанной мебелью и прочей ненужной рухлядью.

Окна в этом чулане, видимо, никто не предусмотрел, однако гнилые, но толстые доски были сколочены крепко, совершенно не образуя ни щелей, ни дырок. Плоская бревенчатая крыша над головой г-на А. являлась прочным и надёжным щитом. Грязная грубая раскладушка была приставлена к глухой стене чердака и опиралась на сырой деревянный пол.

Пространство вокруг г-на А. казалось настолько тёмным, что дальше своих рук он не мог ничего видеть. Живо ощущал влажный, туманный зной, накалённый, пропитанный влагой воздух в комнате и чувствовал сквозь страх неизвестного, скрип паршивой раскладушки, а также тот самый, противный, смешанный с пылью, коньячный запах.

Господин А. ещё в пространном суматошном забытье осознал, что накануне перепил, и теперь спит неспокойным сном, твёрдо зная, что когда он проснётся, наступит тяжёлая боль во всём теле и желчное похмелье. Но он и представления не имел о сумрачном, давящем пространстве.

Г-н А, будучи человеком опытным и разумным в любой, даже опасной и экстренной ситуации, поначалу не испугался, подумав, что жуткая бездна – причудливая, загадочная галлюцинация, вызванная вчерашней пьянкой, со всеми вытекающими последствиями.

После долгих усилий подавить свой недуг, окончательно отрезветь и благополучно пережить похмелье, г-н А. вытянулся на неудобном ложе и, непроизвольно застонав, совершил удачную попытку вернуть себя к жизни.

Ему стало гораздо легче, и в горячей голове прояснилось. По мере того, как острая, упрямая боль понемногу отступала, приходило неясное ощущение некой исполинской и всепоглощающей бездны. Голова, до этого скомканная в какую-то причудливую кипящую массу и покорная дерзкой, упорной боли, теперь вновь приобрела утраченное, естественное состояние. Пыльно-коньячный запах начинал преследовать угрюмого г-на А, тупо смотревшего в тёмный, однако чуть видимый потолок и нервно вспоминавшего, кто он такой. Это казалось необходимым, чтобы прийти в себя, и особенно нужным спросонья потерявшемуся в необъятной и мутной темноте, человеку с похмелья.

Пока г-н А. приходил в себя, смявшиеся черты лица постепенно приобретали величественный, в меру гордый и даже слегка надменный вид. Он, утомлённый вчерашним буйством и пьяным пиром, снова приобрёл утраченное спокойствие серьёзного, знающего себе цену, человека. Немигающий взгляд г-на А. смотрел то в шершавый потолок, то направо, где валялись вонючие тряпки и грязное барахло. Слева была трухлявая, но слишком толстая и глухо заколоченная стена, по которой суетливо бегали мелкие насекомые, подтверждающие удивительным многообразием свою ничтожность. Им было и невдомёк, что рядом медленно приходит в чувство г-н А, так и не вспомнивший, как он здесь оказался.

 

2. Что касается господина А, то он давно привык к различным гулянкам. Обычно, в состоянии похмелья он быстро и кратко вспоминал всю свою прошлую жизнь. Как ни парадоксально, этот странный и нудный обычай, свойственный любителям самовнушений и долгих, изысканных самокопаний, помогал никогда не интересовавшемуся подобными унизительными для его гордой чести вещами, г-ну А.

Его якобы не занимало своё прошлое, однако оно в нужную минуту придавало незримых, нравственных сил идти вперёд, добиваться нужных результатов, так как именно этих моральных сил у него всегда было недостаточно.

Итак, о прошлом.

Детство и юность г-на А. прошли отнюдь не беззаботно, и были не лишены запоминающихся оскорблений, жестоких побоев и других столь неприятных событий. Мальчик А. родился в рабочей семье, в провинциальном бедном городишке, где центром был местный станкозавод, на котором работало большинство жителей. А. появился на свет больным и хилым, в детстве его постоянно мучили боли и ночные кошмары. С его лица некогда ни сходила грустная мина и нелюдимый взгляд, так не свойственный детям Вероятно, поэтому он вырос замкнутым, и в городе у г-на А. совсем не нашлось друзей.

Впрочем, изначально детство молодого А, может, и было безоблачным. Он ходил в местный детский сад, единственный в городе-посёлке. Там же располагалась и школа, где обучали мало, а скорее учили, как выжить в том городишке. Единственное, куда мог деться юноша А. после этой школы, был всеобщий кормилец станкозавод, где работали его домочадцы: мать, отец и старшая сестра.

Но такая жизнь, которая потом казалась счастливой, справедливой и единственно верной, для г-на А. и всех остальных рабочих того города, скоро кончилась. Прошло время, и завод стал не нужен, как и многое другое. Весь окружающий юного А мир, вся знакомая ему рабочая среда молниеносно спилась. Сам завод ещё месяц простоял, а затем его в буквальном смысле разобрали по частям, почти весь город лишился единственно важного и по-настоящему значимого для него занятия и приличного дела – производства станков. Вся былая напыщенность и кажущаяся важность этого дела исчезла.

Тут-то всё и началось. Оказавшись без работы, его отец и мать, как это часто случалось, спились, а сестра, как однажды сказали наивному А, куда-то уехала, и больше никогда не появлялась. На улицу стало опасно выходить не только вечером, но и в любое иное время суток. Кругом появились банды озверелых от отсутствия необходимой, хотя на первый взгляд непосильной, работы на заводе. Когда-то суровый, но справедливый отец превратился в брюзжащего пьяницу, более чем склонного к насилию, не столько над другими, сколько над собой. Мать скоропостижно скончалась из-за своей новой навязчивой и ядовитой подруги – белой горячки. Её похоронили на последние деньги, а на следующий день отец г-на А. проклинал её, что она забрала у него единственную заначку.

Жизнь г-на А. стала реальным кошмаром и невыносимой для гордого, уважающего себя человека, мукой. Всё падало, хотя г-н А. падать не собирался. Он нуждался в повороте, новом пути в неизвестность, пугающую, однако оставляющую надежды. Люди, окружавшие г-на А. в его родном городе всячески досаждали ему и нагло унижали его.

Он неожиданно оказался чужим, не таким, как все. Г-ну А. пришлось делать выбор: либо коверкать себя, либо уходить. Юноша А. хотел переменить свою безотрадную жизнь. И он ушёл. Ни прошло и года, как спившийся отец молодого г-на А. остался один в захудалых трущобах маленького города. Мятежная душа его сына просто физически не выносила гадости, окружающей г-на А. Окружающий мир представился ему загнивающей серостью, и г-н А. окончательно задался целью выйти в другой мир, радостный и далёкий. Этот мир регулярно показывали по всем каналам ещё не отключённого за неуплату телевизора «Рекорд».

Г-н А. возненавидел унижавших его людей, и в голове молодого человека зародилась главная цель его жизни – возвыситься, заслужить уважение и всеобщее признание. Потом он уехал, быстро и почти незаметно, ибо мало кому в том Богом забытом городе был нужен молодой парень с сильной волей, да наполеоновскими планами.

В другом, более богатом городе, с большим спектром возможностей, г-н А. весьма пригодился. Приняли будущего г-на А, конечно, не сразу. Пришлось три года работать грузчиком в ночную смену, а днём торговать газетами, предварительно скупая их по ночам. Затем появился ларёк, в котором жил молодой А, торгуя чем попало целые сутки. При этом несколько раз пытался поступить в институт на экономический факультет, старательно изучая соответствующие книжки. Через несколько лет у него уже имелось целых четыре ларька, а торговавшие в трёх остальных люди, отдавали часть выручки ему. Пусть даже это выглядело не совсем справедливо... …Итак, на мрачном чердаке, господину А. припоминались все жизненные смуты и перипетии, преодолев которые, можно было рассчитывать на что-либо…

…Проблем возникало несметное число, и не одна из них не решалась сама собой. Всё было не просто сложно – от дорожающих товаров, до серьёзных неполадок с разнообразными документами, всё было словно окутано незримым туманом зыбкости. Решение этих проблем требовало времени и сил. И всё это имелось у г-на А, как потом оказалось.

…Отнюдь нелёгкий период жизни кончился победой, хотя это редко случается, и чаще всего не происходит в разумном мире. Г-н А. достиг высоты, которую он хотел покорить и встал на неё, и водрузил флаг со своим гордым именем. Он победу свою не осознал и она его почти не радовала. Такой она была тихой и неявной, такой же незаметной и на вид скромной, как и он сам, до поры до времени. Наступило время и результатом трудов стало то, что дела, конечно не стремительно, но, тем не менее заметно, «пошли в гору», чего сам г-н А. не ожидал, но в подсознании своём твёрдо знал и чувствовал, что так оно и будет. Возвыситься, ощутить и поздороваться с силой, властью, уважением и почётом, с вещами пусть и относительными, но от этого не теряющими своего привлекательного и желанного значения. Вот что двигало г-ном А. все последние годы и заставляло его трудиться.

Через десять лет после тихой, но тем не менее прибыльной, доходной торговли в захудалых, потёртых ларьках продавец А. стал никем другим, а именно тем самым господином А, в задумчивых воспоминаниях лежащим на старой раскладушке, в душном смрадном чулане, давно позабытой мусорке. Господин А, ныне владелец крупной сети различных магазинов, богатый и известный во всём немаленьком городе человеком высокого полёта. К "высокому полёту" г-н А. и стремился с юности, только стремления эти и им подобные давно позабылись им, человеком высшего сорта, называемым новомодным словом бренд и относящемуся к “элите”, верхушке богатого города.

Прошёл год, прежде чем г-н А. осознал, что достиг своей заветной мечты, цели, о которой сам г-н А. уже успел запамятовать. Уважение, богатство, слава… ну и относительная власть. Он вообще о целях не думал, так как в принципе приучил себя поменьше думать о второстепенных вещах, не касавшихся работы. Пришлось отвыкать.

Случилось так, что дальше подниматься и покорять более высокие жизненные вершины г-н А. не захотел, а решил довольствоваться своим солидным положением в обществе. Местный бомонд полюбил г-на А. и принял в своё общество. На работе все жизненные силы г-н А. более не отдавал, а трудился, чтобы сохранить великой кровью нажитую стабильность и высокое, общепризнанное положение среди городской богемы. Он вдруг почувствовал, что может жить без работы, и более того, она была лишь средством для достижения поставленных целей.

Появилось свободное время и возможности для развлечений, отдыха. Здесь г-н А. поймал себя на том, что не привык подолгу отвлекаться от работы. Часто, даже во сне он занимался работой, своим “великим” делом, если учесть, что каждое настоящее дело – великое. Начало приходить чувство одинокой подавленности, какой-то непоправимой обречённости и в свободное от работы время г-на А. донимала настырная хилая тоска; он потерялся среди своих проблем и дел, которые почему-то стали решены, а все надежды и мечты сбылись. Мечты сбылись, но их более не стало. Именно это было ужасным фактом, откровенность и ясность которого приводила г-на А. в неистовство, когда он понемногу выпивал один, или на вечеринках, впрочем, всегда в непоправимом одиночестве, уже не таким величественно гордым, имперским, как раньше, во времена наивной молодости. Свободное время и достигнутая жизненная цель сделали г-на А. потерянным и подавленным, желающим непонятно чего, а скорее, вообще ничего не желающим. Всю свою жизнь г-н А. хотел быть уважаемым человеком, добиться подобного успеха в глазах других. Но он добился, и сразу потерял интерес к работе, досуг же для него был чуждым, ненужным занятием.

Г-н А. стал завидный жених, однако окружающие его женщины казались ему тусклыми, да и сам факт брака вызывал учтивое отвращение. Не то, чтобы он был женоненавистником, но те, кто открыто сватались к нему являлись, по его мнению, либо тупыми безжизненными куклами, пустышками, желающими только его денег и богатств, либо откровенными дурами. Всё это отнюдь не нравилось г-ну А, имевшему высокие моральные принципы, и не лишённому чести и достоинства, что уже не придавало былых сил деловому предпринимателю. Женщины, вызывающие у г-на А. реальную симпатию, почему-то либо все уже вышли замуж, либо были такими же деловыми и напористыми, как и он сам. Последние его тоже не устраивали, да и вообще создание семьи г-н А. считал бессмысленной и бесцельной деятельностью, которая приносит только лишние проблемы в жизни, и окончательно загоняет человека в сухие рамки “брачного” поведения.

Тем временем, работа начала организовываться и без него, отпуска генерального директора сети магазинов г-на А. становились больше, вечеринки он посещал чаще и напивался на них соответственно тоже чаще. Всё более унылое существование вёл одинокий предприниматель, хоть и успешный, но не понимающий целей своей мятежной, обязывающей к постоянному действию, жизни. Интерес вдруг исчез, вздорно заявив о своей нужности и обязательности, и оставив кучу пространных вопросов.

Господин А, был уже опытен в жизни и достойно образован, однако всё равно не видел в жизни окончательного смысла и удовольствия от неё получал только напившись с многочисленными друзьями, между тем оставаясь потерян и одинок. Угнетающая безысходность глубоко вошла в сумрачную, стремительную душу отчаявшегося в жизни г-на А. Он решил развеяться.

За год до сего пробуждения на чердаке господин А. купил лесной хутор, подальше от шумного визгливого города, рядом с небольшим полудиким озером. Там уже почти никто не жил.

Он скупил все старые, полуразвалившиеся “чёрные избы”, перестроил их, подвёл электричество и газ, истории ради распорядившись не убирать некоторые старые кладовки и сараюшки. Громадные, гигантские особняки среди тёмной густой чащи леса сделали многочисленные наёмные рабочие со всеми удобствами, антикварной мебелью, и прочими вещами, которые были тогда в моде.

Изначально он хотел жить в одиночестве весь трёхнедельный отпуск, но на третий день томивших его прогулок и презрительно-холодного, созерцательного отношения ко всему, что окружало г-на А. в глуши, он не выдержал. Подошёл к заляпанному всякой гадостью и засохшими чернилами старому зеркалу из его прошлой квартиры, посмотрел на своё надменное лицо и приторно, слащаво улыбнулся язвительной улыбкой презрения и недоброй насмешки. Уже давно имея привычку говорить с собой наедине, он выразительно, своим чётким низким важным голосом произнёс глядя на запачканное всякой грязью отражение: « Тебе повезло? Неужели тебе повезло?! Дальше что?!»- сказал он более визгливо с оттенком чёрной бессильной злобы, но вдруг резко замолчал, осознав, что его фраза выглядит странно и он слишком много себе позволяет. А этого не следует делать даже наедине с собой.

В этот же вечер г-н А. созвал многочисленных гостей из числа “сливок общества”, по поводу своего дня рождения. Господину А. исполнялось тридцать три года.

 

3. Популярный и любимый праздник, как день рождения – всегда серьёзный, неотвратимый рубеж, жизненный барьер, преодолев который, мы видим перед собой ещё один барьер на планку выше. И так до самого конца…

Г-н А. прекрасно понимал, что правильнее было бы встречать новую «эру» своего существования одному, а не в кругу свирепой, пьяной кампании различных городских плутов, считавшихся его друзьями и товарищами. Но сонливая жизнь в глуши, близ лесного озера делала его некогда энергичные мысли деревянными, скованными. В конце концов, надо было напиться…

... Дальше он ничего не помнил. Господин А, поправив неуклюже накинутый на узкие острые плечи пиджак, сел на своём ложе, запрокинув ногу на ногу и принялся вспоминать, как он оказался в неизвестной ему комнате.

…Взгляд ограниченно уставился в стену, но память не прояснилась, и только слышалась суетливая крысиная возня в другом конце каморки. « Скорее всего, - размышлял он в смятении, - это одна из тех старых кладовых, которые я оставил…»

Напрочь забыв все свои несносные чаяния и тоскливые переживания, он поднялся и принялся рассеяно рассматривать каменную темноту. Вскоре г-н А. стал привыкать к окружающему его неприветливому и холодному мраку, что очертания предметов настораживали его своим сумрачным, грязным видом. Приподнявшись, и чуть не врезавшись в левую стену своей убогой каморки, г-н А, уже не силясь вспомнить пьяные ночные похождения, полагая, что кто-то из друзей, как и обещал, остался на ночь, громко позвал своих товарищей. Но никто из приглашённых не отзывался, как сильно и взбешённо ни кричал г-н А. Затем он счёл нужным успокоится, и осмотреть помещение ещё раз.

Чердак был небольшой, тесной и угнетающей комнатой. Удушливый, сырой воздух и пыльно-коньячный, едкий запах оставляли желать лучшего чуткому носу г-на А. Кругом покоились хромые полусгнившие стулья, неотёсанные старые столы, куча дырявых пыльных одеял. Всё это было разбросано по сумрачному чердаку, как на свалке. В другом конце комнаты виднелся робкий просвет, то самое отверстие, через которое г-н А, вероятно, и влез на этот паршивый чулан. Он медленными, осторожными шагами прокрался к просвету в другом конце мрачной комнаты и уставился в одинокий проход “на волю”, вид которого привёл г-на А. в положение критическое и весьма расстроенное.

Унылый, грубо сделанный ход вниз представлял собой большую квадратную дыру неприглядного вида. Но г-н А, не будучи эстетом, разочарованно испугался по другой причине. Лестница, хрупкие косые ступеньки который были изломаны, валялась далеко внизу, на опрятном гладком паркете, где находились всевозможные бутылки, стеклянные осколки и прочий непотребный мусор. Спуститься не представляло возможности, по крайней мере не упав на твёрдый паркет и не переломав половину конечностей. Всё это разумный г-н А. прекрасно понимал, и более того, начинал осознавать, как оказался на чердаке.

Скорее всего, удручённый и вдрызг пьяный, г-н А. ощутил потребность к буйству, вместе со своими друзьями стал чинить безобразие, и, как-то залез на глухой, тёмный, не перестроенный чердачок, где и заснул на чём попало. При этом кто-то умудрился сломать лестницу, а затем и вовсе убрать её. Обычно ситуации нелепые и безрассудные, которые могли происходить с г-ном А. лишь в тревожном нетрезвом состоянии, будоражили и слегка веселили задумчивого дельца, жизнь которого была серьёзной и властной, но при этом печальной. На этот раз всё стало иначе. Положение словно взбесило спокойного и величаво уравновешенного г-на А. Он метался, кричал и орал, под конец сообразив, что одиноко заперт в своём шикарном блестящем особняке, где есть одна единственная комната, не поражающая своей надменной красотой всех скучных гостей из высшего общества. Они её и не видели, да и сам он нарочно туда никогда не заглядывал. Именно в этом убогом и зловонном помещении он и оказался до поры заперт, и никакие доводы не могли его, уважаемого всеми человека, успокоить. Грустное впечатление от сильной жизни, давно засевшее в нём, вылезло наружу и теперь грызло несчастного предпринимателя, господина А. Визгливый и протяжный, непривычный ему самому, вырвавшийся будто из недр потайных уголков души г-на А, отчаянно молящий голос в секунду смолк, оставив тоскливое безысходное эхо в пустых шикарных залах величественного особняка. Господин А. уселся на грязный чердачный пол, сдерживая впервые, с далёких провинциальных времён подкатившие к нему слёзы. Его мысли снова перенеслись в безутешное детство, создавая неприятные образы прошлого. Такие же, неотступно и тяжко мрачные, как и ветхий, покинутый чердак.

Г-н А. всерьёз задумался о своей былой жизни, прожитых тридцати трёх годах, и, нервно отыскивая свой новомодный мобильный телефон, который однако лежал в роскошной гостиной, начал понимать, что вся жизнь ему не доставляет счастья и удовольствия. Всё пустое, за исключением тех непрерывных часов изнурительной кропотливой работы, которые составляли более половины жизни г-на А, были её главным проводником, основной потребностью и… бременем.

Так продолжалось около получаса. Вскоре размякшая от жары и влажной, раскалённой дымки, витавшей в затхлом чердачном воздухе, туша некогда солидного, но ныне несчастного человека, встала на ноги, причём сделала это с трудом, облокотившись на повреждённый старый стол, стоявший тут же. На отвлечённом лице и безмерно усталом, обречённом взгляде больших, моргающих глаз выразилась прошлая улыбка немного хитрого, делового человека. Г-н А. решил выйти через крышу, рассудив, что ежели больно и чревато травмами падать вниз, цепляясь за что попало, то можно выбить пару досок из трухлявой крыши и перелезть по ней на долгожданную свободу.

Но все доски, на вид гнилые и хрупкие, оказались слишком толстыми и прочными, чтобы г-н А. мог сломать их, или же сделать отверстие. Вверх путь закрыт.

Некогда солидный предприниматель, делец, встал на колени, ужасаясь своей трусости или даже скорее обречённой нелепости нынешнего состояния, негромко всхлипывая в слезах, и чуть подрагивая, взмолился, в надежде, что его услышат, о своих бедах.

Через некоторое время незадачливый г-н А. с расстроенным, и в то же время смирившимся видом сел на раскладушку и, оперевшись на длинные волосатые руки, заплакал. Плач, так не свойственный мужественной натуре г-на А, был скорее не от безысходного пребывания на чердаке, а от неприятия той жизни, которую он вёл. Господину А. определённо не нравилось пить, но ещё больше его угнетало трезвое состояние во время свободных часов отдыха и развлечений. Г-ну А. решительно не нравилось ничего, что выходило за рамки дел: путешествия, покер и прочие игры, женщины, искусство. Всё казалось ненужной, отвратительной суетой, вызывало презрительную улыбку, насмешку чуть ли не над всем миром. Работа, некогда так любимая, казалось бессмысленной, не имеющий цели, ведущий в трогательную пустоту, и тем отвратительнее она была, что без неё г-н А. человеком себя вообще не чувствовал. Тридцать три года позади, а целей и желаний в жизни нет, удовольствия и интереса тоже. Тут ещё и застрял в каком-то заброшенном чулане, незаметной свалке, где всё, что туда попадало, тонуло, будто в бездне. И он, г-н А, не исключение.

 

4.

Прошло около часа, прежде чем его судорожно-взбешённый собственным отчаянием вид перешёл в спокойный, задумчиво-меланхоличный облик умного, делового человека, которому фатально не повезло с тёмным чердаком. Мысли начали незаметно проясняться, и г-н А, оторвавшись от абстрактных рассуждений на тему бренности всего сущего, а главное, самого себя и своего нелёгкого труда, пришёл к очевидному решению, подождать два часа, и если прислуга не появится, то спрыгнуть вниз, дабы не умереть от неумолимой жажды. Но это были лишь мысли, а на деле г-н А. скорее бы с голоду умер, чем причинил бы себе такую сильную и ощутимую боль, при этом изрядно покалечившись. Он стал волноваться, нервно бродить по комнате, проклиная своё пристрастие к попойкам. Небрежно, словно успокаивая себя, слоняясь, он поначалу не замечал, как начинало темнеть и слабый свет из маленьких щёлок в полу перестал сочиться.

Сумасшедший, погрязший в тревожной неразберихе, день, сменяла ночь. Время суток, тёмное на первый взгляд, но, однако дающее возможность посмотреть предметы неосвещёнными, в их истинном обличье, и понять, что они представляют из себя на самом деле. Одинокий чердак вскоре погрузился из удручающей тени скрытного полумрака в потустороннюю, ночную темноту, всесильная мгла которой окончательно окутала г-на А. Здесь он только остановился бродить. Нельзя утверждать сообразил он, или нет, что больше никто из прислуги или друзей и знакомых не появится и выход один – прыгать. Как бы то ни было, вместо ожидаемых от г-на А, как от сильной волевой личности (хотя только на первый взгляд, как оказалось) решительности и действий, последний принялся рыться в старых, населённых муравьями и многочисленными жуками, картонных ящиках, а также полусгнивших потрёпанных комодах, отыскивая предмет, что может гореть. Господин А решил зажечь свет, который всё равно будет проникать через микроскопические щели, и светом привлечь прислугу, живущую в соседнем бунгало. Для этого нужна была бумага или что-нибудь иное, подходящее для разжигания, потому что атласный коробок дорогих спичек лежал в кармане его оранжевого пиджака.

Долгие и трудные, в кромешной, всепоглощающей тьме, поиски, неожиданно и непривычно для самого г-на А увенчались достойным успехом. Суетливо мешкая, копаясь в каком-то старом полуразвалившемся ящике из-под трухлявого, пропахшего клопами секретера, г-н А. достал на ощупь некую вещь, длинную и круглую, пахнущую кислым затхлым запахом шкафов и остальной старой мебели, что в таком изобилии можно было найти на чердаке. Это оказалась действующая восковая свеча, настоящая находка для несчастного, поглощённого безответной тьмой г-на А, пребывающего уже который час в своих смутных, отвлеченных тоскливых раздумьях, столь несвойственных рациональному, деловому человеку.

Трудно описать пришедшую на смену пакостной меланхолии и туманному забытью радость г-на А, как трудно понять и описать вообще действия всех людей, не отдающих себе видимый отчёт в своих ощущениях, чувствах, а порой и реальных поступках. Он медленно, предвкушая свет и ясность вокруг себя, поднёс небольшого размера свечу к самым глазам, пристально рассмотрел её и только потом взял в руки спичечный коробок, и достал оттуда тонкую, но прочную палочку с красно-бордовым кусочком ядрёной серы на конце. Затем г-н А. улыбнулся, как улыбался он в смутные лихие времена, когда совершал прибыльную сделку или отделывался от настойчивого милицейского рейда. Спичка плавно, ничуть не торопясь скользнула по шершавой, затверделой кромке опрятного коробка и создала молниеносную вспышку, а затем тихо продолжала гореть спокойным дерзким пламенем оранжево-красного цвета. Г-н А. радуясь, как радовался он удачным покупкам или приобретениям новых, полезных навыков во времена своей мятежной, разгульной молодости, поднёс горящую спичку к еле заметному прозрачному фитилю и зажёг фитиль, а затем чётким, спокойным движением потушил спичку. Буквально через пару секунд худой, рваный фитиль истлел, закачался и погас вместе со свечой, оставив лишь тонкую струйку едкого дыма. Так же быстро, как погасла радость своему успеху в мрачной душе г-на А. Ведь больше не было ни одинокой, злосчастной спички в опустевшем красивом коробке, ни тщедушного фитиля старой восковой свечки.

От него не послышалось никаких стенаний, как от человека окончательно и бесповоротно смирившегося со своей обречённостью на нечто весьма вредное и неприятное. Он, ни говоря ни слова, подошёл к своему уродливому, кривому лежбищу, и, простояв в глубоких раздумьях чуть более минуты, “кинул” в кровать измождённое болезненными изысканиями тело. Однако возможности заснуть не представлялось, на лицо были стенания, полные выдержанных проклятий и молчаливой смирившейся ругани. Вскоре, каким-то чудесным, неожиданным образом, пытаясь заснуть в сырой немой духоте нового своего жилища, г-н А. нащупал недопитую гранёную бутылку коньяка, остатки которого смешались с пыльным грязным воздухом. Реакция была незамедлительной, и даже чересчур поспешной. Господин А. резво вскочил, достал бутылку, и залпом, нисколько не раздумывая, осушил её, наполнив себя приятной, дурманящей жидкостью и спасши себя от мучительной кары – жажды.

Несмотря на запах коньяк был прекрасного качества, и оттого ли оказался сильнее спёртой, душной атмосферы в грязном немом чулане? Как бы то ни было, г-н А задремал.

 

5. Едва ли г-н А. спал хотя бы час, голодная мука в Богом забытой каморке ударяла в мозг куда хлеще наивного коньяка. Духота недолго старалась пробудить его ото сна. Г-н А. непривычно бодро вскочил и принялся расхаживать по тёмной комнате, с трудом переживая свой пьяный дебош и последовавший за ним несмываемый, как ему казалось, позор. Он подсознательно, интуитивно чувствовал, что скорее всего ему удастся избежать особо сильных переломов и ушибов при падении вниз. Но страх перед болью и перед смертью пугал г-на А. той животной паникой, которая ему была так несвойственна в повседневной жизни. Он шагал своей неровной, чеканной поступью по всё тому же грязно-серому полу, пронизывая своей фигурой, некогда такой имперски важной, глухую темноту, будоражившую г-на А. больше, нежели самый яркий свет дня. Вскоре он устал от немых ночных рассуждений и стал шарить по чулану, надеясь найти что-то, чем можно зажечь и что-то, что можно зажечь. После нескольких часов на этот раз безнадёжного поиска г-на А. вспомнил страшную вещь. Он обнаружил в своём кармане ключи от коттеджа, в котором он, по его предположениям, находился, а если ключи у него, то, скорее всего, входная дверь в дом закрыта на замок.

Это привело г-на А. в лёгкую оторопь, бросило в мелкую холодную дрожь. Он неожиданно вспомнил про свой день рождения. Как он выпивал с гостями, как проводил их, а сам, отправился допивать остатки, но, в забытье слоняясь по огромному дому, залез на старый, не перестроенный чердак и заснул там. Лестницу же наверняка сам столкнул ногой, этого не заметив. Все события прошлого дня предстали перед г-ном А в живой, реальной действительности, убрать которую он никак не мог.

После часа очередных мрачных дум, г-н А, до этого судорожно вращая массивную связку ключей, вдруг решил зажечь свой заветный ключной брелок – фонарик. Фонарик был маленький и светил бледным, неестественно голубым светом, который так не нравился господину А, но и это был настоящий подарок, чтобы как следует рассмотреть таинственный чердак.

Стояла глубокая, летняя ночь, тёплая и отдающая спелыми ядрёными запахами цветущих, пряных трав, смелым стрекотанием ночных насекомых и птиц, а также сияющими высоко в ночной бездне звёздами и круглой серебристой луной, тускло освещающей всё небо. Однако это снаружи, внутри всё тот же пыльный, ветхий, грязный, душный чердак без слухового окна и прочих атрибутов, какие обычно имеют все нормальные чердаки. К слову, для г-на А. это значения не имело, его раздражал сам факт тупого бездействия и глухого пребывание в своём чулане. Свет карманного брелка – фонаря, окончательно дал понять г-ну А, что уже ночь, осветив комнату голубовато-сизым светом.

Помещение и пространство было точно такое же, как и представлял его г-н А, но была там одна деталь его удивившая, при том сугубо неприятно поразившая своей неожиданностью. В правом, самом тёмном углу, прямо за разорванным, кожаным диваном, красовалась скульптура из мрамора на высоком каменном постаменте. Г-н А. сразу понял, что это за скульптура, и тихо, с грустью, улыбнулся. Это оказался его мраморный бюст, сделанный каким-то известным чуть во всём мире мастером. Бюст ему подарили ровно год назад в тот же ненавистный г-ну А. праздник, что и праздновал он вчера. Он подошёл к заляпанной и запылённой скульптуре, неуклюже и рассеяно пробираясь сквозь свалку досок, мебели и прочего барахла. Господину А. год назад она не понравилась, и он тогда впервые понял, что добился своей некогда заветной и столь желанной цели; цели всеобщего признания. Былое отвращение к такого рода вещам теперь только усилилось и г-н А, тем не менее озабоченно смахнул пыль, сделал свой мраморный бюст при свете фонарика более видимым и различимым. На г-на А. смотрело его собственное, немного худое, но аккуратно величавое лицо, твёрдые прямые черты которого так не нравились и раздражали его. Мёртвый мраморный бюст был глухой, немой и слепой, но он был такой же, как и сам господин А, весь заляпанный смрадной грязью. Главное же – в изваянии отчётливо виднелась какая-то скорбная, отрешённая пустота. И эта пустота кровожадно въедалась в господина А, делая его таким же пустым, как и его собственный памятник. И это не могло ни бесить его. Он нежданно для самого себя зарыдал и впал в угрюмое, одинокое отчаяние.

Неживой, железный взгляд всё тех же мраморных глаз без зрачков свирепо смотрел на г-на А, который в отчаянии выключил фонарь и судорожно забегал по комнате, предаваясь фатальному волнению и переживанию по сомнительным причинам. У него начинала болеть голова, и на этот раз только не от похмелья. Дело кончилось тем, что странный, душераздирающий крик, безвозмездно застрявшего у себя на чердаке г-на А, казалось, привёл последнего хоть в какое-то нормальное чувство и восприятие самого себя в окружающем пространстве. Г-н А. нашарил фонарик и зажёг его, бюст всё с той же немой гордостью взирал на него страшным взглядом, внушающим трепет, которого г-ну А. и так хватало. Он, загоревшись неожиданной идеей, наверняка вздорной, стал искать что-то, и вскоре в руке у него, при мутном свете фонаря, стал заметен маленький чёрный уголёк. Господин А, всё с тем же, глубоко расстроенным видом, принялся, освещая боковую стенку чулана фонарём, чертить нечто углём, оставлявшим на деревянной полусгнившей стене причудливые следы. Когда г-н А, весь дрожа и переживая с трудом своё незавидное состояние, отошёл, то очертания стали ясны и превратились в слова, написанные на всех известных г-ну А языках: «Знай, читающий, что смысл жизни трудно отыскать внизу и вверху, сзади и спереди, но где точно пусто, так посередине». Почерк был мерзкий и корявый, видно было, что писавший фразу был как нельзя взволнован. Не прошло и часа безмолвных стенаний, как г-н А тем же углём дописал постскриптум, ещё более нервозно и трепетно выдавая свои психические страдания: «И пойми ты ничтожество перед самим собой, человек».

После этого г-н А. опять зарыдал, будучи окончательно подавлен, расстроен и потерян. Одна и та же мысль приходила ему в голову. Он достиг своей цели, а других не было и не будет. Да и нужно было ему это признание? И г-н А. пришёл к мысли, что все цели и мечты человека мнимы, что живёт он просто так, в то время как жить без цели незачем. Он уселся всё на том же пыльном полу и стал выжидать рассвета, бурча и нервно шепча что-то себе под нос, но рассвет всё не наступал.

После долгого пребывания в непонятном положении, окончательно отчаявшись в своём существовании и до глубины осознав обречённость, г-н А. вдруг подумал, что если человек смог принять и осознать свою ничтожность, то он ни такой уж и ничтожный. После этого несчастный господин А. с явным, охватившим его безумием на лице подошёл к своему собственному бюсту в дальнем углу. Гневно, с вызовом глядя в пустые, освещённые всё тем же раздражительным голубым светом, мраморные глаза, г-н А громким, нервно-писклявым голосом с апоплексической интонацией воскликнул: «Да провались ты к чёрту!». При этом он грозно подпрыгнул, и, что было оставшихся измождённых не столько голодом, сколько волнением и жуткой беспощадной тревогой сил, упал на пол…Визг прорвался сквозь незримые оковы и выполз наружу, придав чердаку ещё более мрачный вид.

…Затем г-н А. медленно встал. У него была одна явная мысль – огонь. Он хотел увидеть пламя, горящее, устремлённое вверх, пламя, которое всё равно никогда не достигнет своей цели, потому что цели у него нет, или она неизвестна. И г-н А. снова и снова рылся, копался там, где только можно было копаться. Мешки, кровати, пыль, насекомые, снова и снова грязь.

Наконец, чудо! В дырявом, обвалившемся ящике, где монотонно копошились невиданные жуки, да термиты, там он нашёл целый коробок спичек. Хоть старых, но не отсыревших. Дрожащей, багрово-алеющей рукой он взял спичку, зажёг её, и маленький, красный язычок, бодро заискрившись, дал о себе знать. Господин А. стремился что-то зажечь, и под руку ему подвернулась куча листков и прочей бумаги, валявшейся на полу. Если бы г-н А. хоть немного соображал в тот момент, и если бы он хоть немного беспокоился о своей жизни, то он не поджёг бы огромную кучу старой, ненужной бумаги. Но он поджёг, и, молниеносно вспыхнув, пожар плавно поглотил весь чердак за несколько мгновений, а затем и особняк, оставив пепелище. Г-ну А. просто некуда было деться. Он отчаянно метался, однако огонь вскоре поглотил его.

...Особняк будто лопнул, словно внутри взорвался воздух и сам г-н А.

Печальное событие произошло за несколько часов до рассвета, где обнаружили лишь жалкие обломки, да неприглядные каменные руины на глухом одиноком хуторе, где кроме ненавязчивой прислуги никого не было.

Господин А. пропал под развалинами своего дома. Уже через месяц о нём никому ничто не напоминало, и только исписанная углём дощечка осталась лежать среди золы на видном месте.

Дощечка - “завещание”, и последняя воля г-на А, о которой так недолго помнили…