Лунные погоды

 

Молодой аспирант кафедры биологии Василий и его товарищ, студент пятого курса Виктор едут на велосипедах вдоль рыжеватой опушки низкорослого сосняка. На спинах у них рюкзаки.

Василий и Виктор совершают путешествие к Рыбинскому водохранилищу.

В дороге они больше недели, все режимы и уговоры забыты, и сейчас, после при-вала с плотным обедом и слишком долгим лежанием на травяном бережке лесного озера, едут они медленно, блаженно глазея по сторонам.

- Какая прана! - сказал Василий, глядя на голубое поле цветущего льна. - Такой, слушай, русский пейзаж... Пыльная дорога, лён, сосенки, деревеньку бы на холме и цер-ковку при ней. Лён - долгунец, - прибавил он, слегка устыдившись примитивной лирики. Но лирика оказалась сильнее:

- Помнишь это... И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной...

- Не помню, но звучит понятно и прилично, - сказал Виктор.

- Срок настанет, господь сына блудного спросит, был ли счаслив ты в жизни зем-ной?

- Господь? Иди ты! И чего же блудливый сыночек ему прогуторит, путаясь, как я понимаю, в слезах и соплях?

- Слушай, слушай, Виктор! - токовал Василий. - И забуду я всё, вспомню только вот эти полевые пути меж колосьев и трав...

Виктор, жмурясь от сытости, солнца и сигаретного дыма, поддакивал невпопад:

- Меж колосьев и крав? Коров, значит. А ты гляди - ка, какая ёлочка. Она выбежала к дороге нас, значит, встречать. О! Вон малинник. Давай поклюём на десерт.

- А как же, - улыбаясь, посмотрел на поляну восторженный Василий. Повилял ру-лём и, свернув с тропы, врезался в трескучую чащу малинника.

Горячей душистой волной колыхнулся навстречу полуденный травостой.

Они долго и молча собирали падучую ягоду, в сладкой медлительной лени бродили по зарослям, определяя друг друга по вздрагивающим пирамидкам лилового иван-чая, пе-рекликаясь и преувеличенно хвалясь добычей. А потом, истомившись, вдруг затевали петь песни - каждый свою, одинаково нелепую и смешную, но зато самодельную, импровизи-ровали, пытаясь переорать друг друга: "Как много малины в лесу дорого - ом... Мы с Ва-сей тут вместе всё -сразу сожрё –о -ом!. - резвился не имеющий никакого слуха Виктор; у Василия получалось лучше: "Малина, малина, прекрасная ты, цветут надо мной Иван -чая цветы..."

Немножко угрожая, пролетали тяжёлые, как ядра, шмели. Деловитые пчёлы вози-лись в тесных кулёчках царской травы. Слегка обжигала загрубевшие икры крапива, кол-кие стебли малинника были злее и решительнее.

Не очень-то вкусны водянистые ягодки, поздние, суховатые, через две на третью червивые, распадающиеся в пальцах на красноватые икринки, -десерт третьего сорта. Но ехать уже не хотелось. Перегрелись, разморило. Хорошо бы сейчас в озерцо - опять бул-тых!

Василий выбрался из малинника и сел на траву у дороги.

Где-то в белёсой голубизне неба счастливо звенели и переливались трелью неви-димые жаворонки, хотелось увидеть какого-нибудь. В жухлых сорняках обочины неис-товствовали кузнечики. Вот один вылетел на дорогу и увяз в нежной пепельной пыли. Ва-силий взял его за твёрдые коленки и поставил на ладонь посмотреть, а тот пощекотал ла-донь и сразу сгинул - застрекотав, улетел навсегда в родное разнотравье.

Сладко пахло клевером, сеном и пылью; вот что такое, оказывается, покой и бла-женство. Дню, казалось, конца не будет никогда.

- Му-у! - дурачась, вышел на четвереньках из малинника Виктор. –Давай-ка мы это дело завяжем. Дотянем как-нибудь до ближайшей деревни- и дозавтрева. Мы же сегодня, - кряхтя и охая, сел он рядом, - план по расстоянию, я так думаю, что выполнили. Во сколь-ко встали? В пять. Герои! - произнёс значительно и улёгся, раскинув руки. - Не могу, дед... Благодать-то какая. Как в твоей обожаемой древности говорили, благорастворение возду-хов. Кто я? Пассивный созерцатель, больше никто, и вот как же мне хорошо, просто пре-красно, я понял, что всю жизнь мечтал быть пассивным созерцателем, а это, говорят, очень плoxo. А? Разреши, дед, такое противоречие. Ты же умный. Наверное, я себя не на-шёл, где бы мне себя поискать? В поле, в небе этом высоком, в лесной глуши? Всё же странное чувство вызывает вот эта вся природа... Ни тебе проблем, ничего не болит, ника-кой политики, житейские проблемы запропали невесть куда. Я понимаю, это временное...

- Не надо, Витя, - сонно улыбаясь, сказал Василий. - Тебе хорошо сейчас, и это лю-бовь в тебе говорит. Если хочешь, любовь к родине. Никаких противоречий. Да и надо же иногда отрешиться. Сейчас ты чист и счастлив, и пусть это временно, но ведь есть же? В конце концов всё -временно, и жизнь временна.

- И то правда. Нирвана, дед... Атараксия. Чего там ещё по этому поводу наприду-мывали лысые олухи? Прана.

- Благодать по-русски. Благодать. Это же миг, ненадолго, но какой миг...

- Да, всего проще и лучше. А к этой нирване какую-нибудь Нюру Ивановну бы, а? О тогда бы эасвербило!

- Ну, понесло, - вздохнул Василий. - А встали мы сегодня в шесть, да провозились сколько. Дневник свой дурацкий писал целый час. И чего только ты там пишешь? Ладно, согласен. Устроим денёк отдыха. Только завтра - в шесть. Нет, не в шесть, а в пять. Как штык. Идёт?

- Идёт, идёт. Подчиняюсь, тиран, - иронически смиренно проговорил Виктор. - Не знаю, куда спешим, зачем... Впереди масса дорог, тьма благостных дней, нас ждёт Рыбин-ское море и бесконечные пляжи без единого человека, у нас впереди целый месяц. Куда спешим?

- А вот лучше на море подольше поошиваемся, у меня там знакомые в одной де-ревне есть, обрыбимся.

- Покемарить бы.

И - зевнул, чуть не разодрав в нарочитом сначала, а потом в самом настоящем, дол-гом и сладком зевке рот:

- Ой. Аж влага глаз прошибла.

- Юноша, - укорил Василий, - не разлагайтесь. До моря ещё триста километров значительно пересечённой местности.

- Жаль, не три тысячи. Чтобы на всю жизнь хватило. А смотри всё же, как забавно получается. Наши с тобой запасы пищи почти не тронуты. В каждой деревне есть нам и кров и еда, и всё бескорыстно, даже денег никто не берёт. У них что, денег много? Так ведь в самом деле можно ехать и ехать, бродяжничать без конца. Отличная житуха.

И опять они катили по мягкой от пыли просёлочной дороге, которая прихотливо вилась среди полей, берёзовых и сосновых перелесков, и спускалась долгой петлёй с отло-гих холмов в лощины, где иной раз оказывался чистейший ручеёк, его переходили вброд, по щиколотку, и плескались потом, как дети визжа и оря, в его тёплой воде, а после под-нимались пешком, толкая впереди себя тяжеленые велосипеды, на крутую и трудную, как поначалу казалось непреодолимую гору, и гадали : что же обнаружится там, за её леси-стой вершиной? Какой подарочный пейзаж с декоративной деревенькой подсунет дейст-вительность? Нo деревни были редки, а некоторые из них вовсе пусты, заброшены.

Василий смотрел вперёд, всё же надеясь обнаружить за поворотом деревеньку-то: хорошо бы небольшую, да на изумрудном взлобке с берёзами, да при небольшой речушке с островками да перекатами, и в небе над нею два или три облачка с кулачек, и отражают-ся в плёсе, а на горизонте набухает царственная грудастая туча, обещая разразиться ко-ротким и буйным праздничным ливнем с роскошными всполохами молний, с громовым

треском устрашающим, а когда туча уйдёт, всё зальёт солнцем, и над лугами поднимется лёгкий свежий пар, и словно всякий аромат, бывший до грозы удвоится, утроится, и раду-га разноцветной дугой будет манить догнать её, как в детстве всегда хотелось добежать, дойти до того места, где радуга упирается в землю, вдруг можно её потрогать. Ни разу не удалось ни дойти, ни потрогать. Песчаные косы реки - куга, тростники, таинственный омуток при полуразрушенной древней водяной мельнице, русалочка покажет белую грудь; ольха, черёмухи по берегам, на втором плане шишкинские сосны, освещенные, пронизанные солнцем, волшебно превращённые им в идеальный образ дерева... А на лу-говине, вблизи водопоя полуденного, на мураве-то, стадо. My! - карие с розовато-белыми пятнами коровки; бе-э, - приветливо и придурковато вибрируют овечки, телятки носятся друг за другом и бодаются. Зеркально сверкают подойники, молодые мордастенькие, за-дастенькие и титястые доярочки в платочках акулькой смотрят из-под ладоней: ах, и кто это едет там, на велосипедиках по зелёному холму, сейчас начнут просить молочка парно-го и тискать. А это мы, Витенька с Васенькой, молодцы...

- И бодро наши ветеринары вылечивают млечных крав, - сочинял Виктор, имея ввиду одинокую бокастую корову, почему-то лежащую на краю клеверного поля. - Обо-жралась бурёнка. Наглядный пример опасности изобилия и этой самой, как её, благодати. С изобилием, друг мой, может справиться только культура, сказало одно значительное лицо, слыхал чего? Культура и интеллект. А корова не может справиться с изобилием, она объелась лакомого, сладкого клевера до смерти, она помрёт скоро. Как тебе эта мыслиш-ка? Раз, два,три, девять, - считал он показавшиеся на пригорке избы. - Всё ясненько,

очередная бесперспективная, дни свои в забвении и заброшенности доживающая. Вон ви-дишь, провода на столбах висят? Отрезали. Может, уже и тут никто не живёт.

- Покой, тишина, - отвлекаясь от видения и болтовни приятеля, отозвался Василий. - Всё вернётся, сейчас всё возвращается, приедут обратно и станут единоличниками, фер-мерами, кулаками. Всё сначала! Да здравствует Столыпин!

Остановились у неподвижной коровы. Она уже не дышала. Во рту торчали клоки клевера.

- Скучища, дед. Для нас с тобой всё это милые картинки, а для них? Это же ссылка, поселение, ад кромешный. Вон и курёнок барахтается в пыли, смотри,как он ножку-то из-под крыла тянет, потягушечки такие, бедненький. Сейчас старушка какая-нибудь сермяж-ная попадётся, здрасити, робяты,куды путь держите, откель такие будете, робяты, чего почём ноне в городу, кабы мне цвитной тельвизер новый, скоки он теперь стоит, да

кабы мине "жигулёнка" красненького дясятого приобресть для внучека ронного, не под-скажете? Амбарушка есть у меня околи гумна, ночевать ежели, там и сенцо, и матрасики, пятнасать рублёв в сутки, а как же, а ежели с блинами утречком, стало быть, сорок руб-лёв... Такие они сегодня, старушки твои литературные, не веришь? А вот - голубой мото-цикл "Ямаха" механизатора-передовика, - подражая бодрому репортёру, бодрячески, с фальшивым пафосом и натуральным подъёмом зачастил Виктор. - Лауреат золотого па-шаничного венка вспашки и жатвы Сидоров Михаил Михайлович приехал на обед в цен-тральную усадьбу, где он теперь живёт безвылазно и зажиточно, бряк- бряк разводными ключами. Передаём концерт по заявкам, в рабоче-крестьянский полдень, программа со-ставлена механизатором Соловейчиком Абрамом Ильдусовичем и трактористом Тракто-ровым. В программе Пугачёва, Шёнберг, Алсу, Вивальди, одесса-мама! На десерт, госпо-да-товарищи, Эдисон Денисов, си-бемоль соната для гобоя и сволончели! Тьфу.

- Нет, всё же грустно на всё это смотреть. Что-то есть в пустующих деревушках, сколько мы их с тобой видели... Прелесть запустения, есть же такое понятие, знаешь? Это естественный процесс. Отмирает то, что должно отмереть.

-Да я же говорю, картинки хорошие, отличные картинки, я разве против? А что ещё-то есть?

- Не знаю. Красиво, но не только в красоте дело. Что-то ещё такое... Трудно выра-зить.

- Щемящее!

- Во-во. Щемящее и родное. Просто до слёз милое. Понимаешь, в чём загадка, я не испытываю боли, я даже сочувствия не испытываю, хотя воображаю трудную зимнюю жизнь в этих богом забытых углах. Мне всё кажется,что тут хорошо жить, гармонично как-то. Вот я городской совсем, а чувствую, чувствую, ах, не знаю как сказать. Понима-ешь ли ты меня? Странно ведь, эти сельские картины для нас с тобой словно диковинка, а должно быть естественным. Милое это всё, но совсем постороннее.

- Не говори красиво, брат Василий, - строго произнёс Виктор, вздев указательный и погрозив им. - Не говори красиво. Заповедь классика, учти это. Поживи тут зиму, в зано-сах и без света, воды, газа, потом поговорим о всяких твоих поэтичностях. Водочки, дево-чек с первого курса, на картошку сюда осенью золотой, в сентябре да октябре, на пару ме-сяцев эдак. Хоть на голове ходи! Вот и вся романтика.

И заорал внезапно с богатырской силой счастливого, беззаботного и здорового дылды:

- Тут из-за леса-а выходит та моя лайла-а... Древний Том Джонс на русский манер. Помес тверского с англицким. Таперича так поют, сынок.

- Фу ты, - сморщился Василий. - Откуда вспомнил такое?

Ему-то, Василию, смутно вспомнилось что-то про лёгкую дальнюю дорогу, пыль дорожную и мгновенный взгляд из-под платка, и невозможное возможно, дорога дальняя легка, когда мелькнёт в пыли дорожной мгновенный взгляд из-под платка...

- Всё-то ты опошляешь, Витольд. Неужели тебе не жалко? Что же, разве тут красо-ты никакой нету? Жизнь ломается у людей, драма целая. Заселять надо деревеньки, а не уничтожать их. Дороги строить, связь, телефон, вон в Америке каждый хуторок к интер-нету подключён, а тут...

- Ого! Телевидение кабельное и спутниковые тарелки! Что-то новое прорезалось в вас, шеф. А насчёт жалко, отчего же, жалко. Никто не живёт, все разбегаются, а кто оста-ётся потихоньку спиваются. Ни одного пацана. Куры да старухи. Застой, слушай, тоска русская неизбывная, а не красота твоя сентиментальная, прости уж. Представь: зима, бес-конечные вьюги, никакого тебе общения, одно радио да телек, где показывают бесконеч-ное веселье да шикарную жизнь.Этот телек уж сколько лет нас всех и их всех за идиотов держит, как считались быдлом, так и остались. Ещё хуже чем при коммуняках стало. А красоты тут мно-ого, много красоты всякой.

Даже волки, наверное, не воют, от голода в другие места мигрировали. А так да, вполне поэтично. Только не до пейзажу им тут. Все эти пасторали да пейзанские восторги выдумали твои писатели, а сами, кстати, предпочитают жить даже не в маленьких или средних городах, а в столицах, причём желательно не дальше Садового кольца. И знаешь, никуда эти твои уголки не денутся ещё сто лет. На твой век хватит, не переживай. Смотри, наслаждайся, чего тебе ещё? Разве мы с тобой в силаx что-нибудь изменить? Помню, в первом, что ли, классе был, к дядьке в деревню ездил, а мать в прошлом году там же была. И что? Да всё то же, так же горбатятся с утра до вечера, то же дешёвое вино в магазинчи-ках, то же пьянство, та же нищета, всё как и тридцать лет тому назад.

- Теперь лучше будет, - сказал Василий. - Вот мужичкам землю раздадут, и всё на-ладится. Реорганизация.

- Деньги на ветер, - хмыкнул Виктор. - Лучше бы какую-нибудь новую целину на-шли.

Они въехали в деревню.

- А вот и колодец! - сказал Виктор, слезая с велосипеда.

Сбросил рюкзак. Опершись ладонями о поясницу, прогнулся, расправил плечи.

- И где девка красная, эх да и с вёдрами расписными на гой-еси коромыслице узор-чатом, да, шеф? Не будет девки, Василий Павлович, у вас в институте они педагогику изучают, чтобы потом в бутике тройным французским одеколоном торговать единолично. А то бы сейчас наклонился и -ах! - её поцеловал. Девку-то красную ядрёную... Велики по-моем?

- Ты уж совсем, - посмеялся Василий. - Пижон. Никакой поэтичности в тебе нет.

Они поставили велосипеды у плетня.

- Пойду за ведром к единоличнику, - сказал Виктор. - Общественного нету.

Он подошёл к ближайшему дому, постучал осторожно в наличник.

- Есть кто-нибудь живой? Алё!

На крыльцо вышла босая девушка в жёлтой блузке. Блузка, короткая чёрная юбка, всё ей было мало, коротко, тесно, словно позапрошлогодняя одежда была на ней. Глаза-стая, загорелая. "Какая красивая!" - решил Василий и непроизвольно шагнул навстречу.

- Здравствуйте, - приветливо сказал появившийся на крыльце мужчина в выцвет-шей гимнастёрке. - С чем к нам? Откуда сами?

"Сейчас скажет: куда путь держите?"

- Куда путь держите?

- Добрый день, мы вот тут проездом, на велосипедах, на водохранилище. На Ры-бинское едем, путешествуем. Но у нас там и работа, - оглянувшись на Виктора, добавил поспешно.- Нет ли у вас, я хотел спросить, ведро какое-нибудь плохое, нам велосипеды помыть, утром была гроза, а ехали по глинистой дороге, всё заляпалось. Мы из Твери, своим ходом, так сказать.

- Туристы, - кивнул мужчина. - Ведро найдётся, зачем нет. Только около колодца близко не надо.

- Что вы, что вы, мы же понимаем, - сказал Василий, глядя на подбоченившуюся девушку.

- Здрасьте, - сказала она, спрыгнув ступенькой ниже. -А вы разве не из Москвы, да?

- Принеси ведро, Ксения, - сказал мужчина. - И другое, с под рукомойника. Там в углу портки драные, захвати тоже.

"Ксения... - подумал Василий. - Надо же. И коса русая. Просто невероятно какая красивая".

- Вам, должно быть, и ночевать негде? - спросил мужчина. Он был в галифе и тоже босой.

- Вы проездом или ночевать будете? Тогда можно и баньку сварганить. Василий замялся.

- Хотели бы заночевать, - бодро сказал Виктор. - А банька, так это мечта!

- Ежели с ночёвкой, - кивнул мужчина, - то можно у нас. Хоть в доме, хоть в сарае, места хватит, у нас просторно, мы тут вдвоём с дочкой.

В сарае вона сено, сейчас хорошо, вёдро, ночи пока тёплые.

- Спасибо большое, несколько нелепо поклонился Василий. - Вы очень добры. Ко-нечно, в сарае, если можно, что вас стеснять. В сарае лучше, на сене, свежий воздух, на воле, так сказать.

- А чего стеснительного, надо же людям переночевать. Так вы, стало быть, на Ры-бинское. И по какому делу, если не секрет? Научному или на предмет рыбалки?

- По делу, - более уверенно почувствовал себя Василий. - Какой же секрет. Я их-тиолог, изучаю жизнь рыб, а вот мой помощник, лаборант и сотрудник Виктор. Мы на-правляемся в заповедник, там я работал в прошлом году. Знаете Дарвинский заповедник? Там ещё село такое есть...

- Знаю, как же. Борок называется. Научная станция.

- Да-да, - приятно поразился Василий. - Именно . Я ихтиолог, исследую болезни рыб. А на водохранилище многие породы больны.

- Ага, - перебил мужчина, - слышал, слышал. Вся плотва, говорят, пузатая. У неё глисты, слышь, какие-то завелись. Вроде чайки виноваты?

- Вот именно, вы, оказывается, в курсе, - немножко засуетился от радостного вол-нения Василий, желая рассказать про рыбьи болезни.

- А сами, стало быть, из Твери?

- Из Твери, из института. А как деревня ваша называется? - осмотрелся Василий.

- Деревня маленькая, называется Малая Горка. До войны большая была, дворов двести. А теперь вот шестнадцать домов, да и то почитай половина заколочены. Но у нас тут замечательные охотничьи угодья. Много охотников по сезонам, да и так бывает. Иной раз большие начальники приезжают, они любят если совсем глухие места. Мы с Ксенией их принимаем. - Нате! - вышла на крыльцо девушка. - Вот ведро. И портки, чтобы на тряпки. А вы из Москвы? Или нет?

- Нет, - сожалея, что не из Москвы, сказал Василий. - Ты привыкла, что гости у вас всё из Москвы? И часто сюда кто приезжает к вам?

- Да завсегда! Хоть зимой, хоть когда. Позавчера только трое дядек уехали. Такие интересные, просили баню всегда, я им каждый день топила и ихних птиц всяких жарила. Обещали осенью приехать на несколько дней. Много кто приезжает.

- Тверь! - втёрся Виктор. - Из Тверской академии.

- Ай, из Твери вашей тоже бывают богатенькие. Они меня любят, подарки всякие возят.

- Один хотел дочушку-то увезти с собой в Тверь, - засмеялся мужчина. - Только мне она тут сильно нужна, не отпустил пока. Но тот обещал всё равно украсть мою краса-вицу.

- Ой, вообще, - засмеялась Ксения. - А я была в Москве. У меня подружка

есть с Твери. А в Москве ничё так, - она сжала кулачек и оттопырила - большой па-лец, который был очень длинный, тоненький и с грязным ноготком.

- Вот так! Ещё хочу.

- Ничего, - вздохнул Василий. - У вас тут тоже очень хорошо, нам с Виктором Пет-ровичем очень нравится.

- Та ничё так, обыкновенно, - спрыгнула по ступенькам Ксения. - Я вам помогну? Вас как зовут? Меня Ксения. А вас? А это Лёша, мой папа. Ну, пошли уже?

- Василий, - произнёс Василий и потише добавил: - Павлович. А это Виктор. Зна-комьтесь. Он студент и уже научный работник.

Ксения склонила голову набок:

- Уй как интересно. А я уже в девятом классе, почти круглая отличница и занима-юсь гимнастикой. Только школа далеко. Зимой там, в интернате остаюсь. А когда гости у нас, охотники которые, папа за мной приезжает, чтобы я ухаживала за охотниками, они меня очень любят все.

- Витёк! - сунул ей лапу Виктор. - Витольд, если по-тверски. Крупный учёный. В перспективе. Набираю лаборанточек. Хочешь ко мне в лаборанточки, девочка Ксения?

Ксения щепотью пожала руку Виктора, засмеялась и отпрыгнула:

- Нет, не хочу пока. Мне школу нужно окончить, потом в ваш институт поступлю. Возьмёте?

- Ну! Без задержки, с первого обращения, - сказал Виктор.

- Алексей, - сказал мужчина. - Алексей Петров. Тутошний бригадир и по совмести-тельству егерь.

Он присел на нижнюю жердь изгороди, закурил.

Велосипеды мыли втроём.

Ксения с треском разодрала тряпку, вручила части Виктору и Василию. Бесцере-монно отпихнув - "Да ну-ка!" - неуклюжего Виктора от ворота колодца, сама достала во-ды, бешено вращая отполированную ручку, отцепила ведро, перелила в другое, убежала, вернулась со щетинистой щёткой.

- А покататься дадите? - спрашивала косясь.

- Мы? - чуть не хором отвечали приятели. - Разумеется! Безусловно! За такую ско-ростную работу мы тебе подарим один велосипедик навечно. Хочешь?

- Дочка, - смеялся Петров, - да у тебя же свой в сенях, новый почти.

- Ну и что, ну и что, - отмахивалась раскрасневшаяся Ксения. - Это вон какие, со скоростями и тормозами, горные, заграничные, я такие только в Москве видела в магази-не. Да я потом помою, не бойтесь. Самую малость погоняю, ну вот столечко, - большим пальцем она показала на тоненьком указательном - сколечко. - До речки разок и обратно. Можно? Вот здорово!

И принялась ожесточённо протирать и без того уже сверкающие спицы, и получа-лось у неё так, словно она всю жизнь это делала: ловко, быстро.

Ксения работала не приседая, и её алые с белой кружевной оторочкой трусики за-тмевали мужикам белый свет. Расслабленный Василий смотрел на бежевую полоску об-нажившейся из-под блузки спины круглые крепенькие ягодички, и улыбался, вздыхая, гмыкая, ладонь почёсывая. Виктор ткнул его под ребро:

- Есть девочки в русских селеньях? - прошептал он, облизываясь.

- Что? - обернулась, не распрямляясь, пригожая, светящаяся лукавой улыбкой Ксе-ния.

Она выпятила нижнюю пухлую губу, сдула свесившийся на глаза локон.

- Это мне дядя Виталий подарил, "неделька" называется, много штук и все разно-цветные, чтобы на каждый день. Нравится?

Виктор и Василий посмотрели друг на друга, несколько обалдевшие. И оглянулись на дядю Алексея. Тот по-прежнему сидел на поперечине забора и всё курил.

- В человеке и на человеке всё должно быть красиво , - сказал он, разводя руками. - В том числе и штанишки. Особенно на девочках. Вам баньку-то заквасить?

- Нам? - не сразу сказал Василий. - Не, не надо. Мы вон на речку сходим. Поздно уже.

Петров проводил Виктора и Василия в сарай.

Тут было прохладно, сумрачно, просторно.

На громадном гвозде висел залепленный тиной бредешок и манил обратно на реч-ку, за плотвой и окунями. Треснувший чугунок мирно и обречённо лежал на боку, никому и низачем уже не нужный. Немыслимо сложная рухлядь, много лет назад бывшая стан-ком, на котором ткали нарядные тряпичные половики, обитала в красном углу. Хомут, де-коративно опутанный столетней паутиной, заслуженно отдыхал на полу. Чудно пахло се-ном и немножко коровой.

- Располагайтесь. Я сейчас чего-нибудь постелить принесу. А как отдохнёте, при-ходите ужинать. Только не курите, упаси бог, а то опасно.

Приятели завалились на примятое сено, продолжительно вдохнули сладкий аромат, глянули друг на друга с новым удивлением. - Интересное явление... - промолвил один.

- Да-а... - сказал другой.

- А ты это о чём? - сказал первый.

- А то не понимаешь? - отозвался второй.

- Да-а...- сказал первый.

- Юноша! - сказал с подъёмом Василий. - Как говорят деревенские обольститель-ные прелестницы, ничё так!

- О! - выпучил глаза Виктор. - ты что, дед, сена не нюхал? Мы с тобой уже неделю по этим сеновалам ночуем. Не привык, что ли? В клевере ещё слаще, помнишь? Жестко-вато, но зато какие ароматы, ну просто кайф ломовой.

- Да, - соглашался Василий нехотя. - И то правда. Да... Клевер как-то гущей пахнет, но тяжелее. Сено лучше. Трав луговых аромат незабвенный, детство, тебя ли я слышу меж них... Хорошо тут. Знаешь, добрые люди - большое дело! - банально оформил он восторг, его распиравший. - Так всё это отлично, когда просто, душевно, бесхитростно... По-человечески. В городе ничего такого уже не найдёшь, нет, не найдёшь. Рацуха кругом. Блат, эта самая коррупция бытовая, ты - мне, я - тебе, кто кого обдурит. Ну вот попросись переночевать к кому-нибудь, быстренько в ментовском подвальчике окажешься. Это ещё если очнёшься после ихних услуг. Не-е, в деревне лучше. Видишь, дядя Алексей и ночлег, и ужин, и баньку тебе...

- Только что девочки не хватает, а?

- Ладно, кончай пошлить. Люди как люди.

- А я что говорю? - притворился Виктор, будто разделяет чувства товарища. - В го-роде оно, конечно, не то-о... Ноне в городу эта... отчуждение, разобщение, нет душевности и простоты, ага. Неврозы ноне в городу-то онне. Ну чеготы отворачиваешься? Шуточки мои не по нутру? Вот увидишь, твой непосредственный да добрый Петров ещё полтинник потребует за постой. Ладно, во-время от баньки отказались, а то бы вообще невесть во что влетела бы нам эта ночёвка. Просто, по-человечески.

Он зевнул, откинувшись на спину.

- Да и скучно им тут. Представляешь, в такой дыре изо дня в день, изо дня в день. И чего на центральную усадьбу не едут, не пойму народ. Значит, есть и тут свой интерес. Егерь, вообще-то, это дело доходное и престижное, особенно если толковый. Белые сей-час очень любят охоту с удобствами.

- Ну вот, опять понёс, - досадовал Василий. - И что это ты за человек такой, Ви-тольд. - Чего привязался. Скептик махровый. И зимой тут чудесно. Дела всякие... Да.

-Шеф, а шеф, - проникновенно заговорил Виктор, — ты чего вот лыбишься? Как блаженный всё равно.

- Нет, - упрямился Василий, - нет, не понимаешь ты меня. Тут замечательно. Я та-кого сарая в жизни не видел.И не говори мне ничего супротив.

- Старик, - поднялся на локте Виктор. - Сентиментики.

А Василий, не в силах согнать с лица улыбку, вдруг обнял товарища за плечи, по-тряс его как-то рывками, заглянул в лицо, подмигнул и хлопнул в ладоши, потёр их, хлоп-нул, потёр...

- Поддадим? - откликнулся на знакомый жест Виктор.

- А? - не сразу откликнулся Василий. – Да-да, а как же!

И, подтянул рюкзак, полез под клапан, нетерпеливо шаря в его недрах, приговари-вая:

- Да-да, а как же, да-да...

Достал флягу, зелёные кружки, торжественно поставил их на досточку. Чем? -. спросил деловито, как официант. Подкинул вверх фляжку, она покрутилась в воздухе, брякая цепочкой. Килькой в тончайщем томатном! Хлеб, килька, водочка, сено, вся жизнь впереди... Не, старик, всё в большом поряде.

Тихо, прохладно, райски покойно в сарае, словно вообще ничего не существует на свете, кроме этого богоугодного места.

Меж неплотно положенных брёвен в тонкие косые щёлки струятся солнечной пы-лью плоские лучи света. Листва наружных деревьев колышется, перебивает их тенью, оживляя лучи, и они шевелятся как живые, ищущие. Золотые овальные зайчики пробега-ют по кильке, кружкам (они, скучно-зелёные в жизни, на секунду становятся изумрудны-ми), умиротворённым лицам приятелей, что-то уже болтающим, перебивающим друг дру-га; и - обратно: кружка, рюкзак, досочка сервировальная. Помаленьку, говорит Василий, наливай на два пальца, не более. От дна или от верху? От дна, конечно, от дна. Исполняю, кивает, хохоча Виктор и бухает полкружки. Вот и выпили глотком, и зажмурились, вы-дохнули - ух! И уже смотрят - мгновение тупо -на нежеланную кильку, монетка масла кольнула глаз малиновым лучиком, а вот и отделяют бережно её, распадающуюся, от ма-ринованной стаи, и достают: один ножиком, другой щепкой, ладони чашечками под шан-цевым инструментом, чтобы не нырнула рыбка в сено. Ой, хвостик отпал. Ам его! Вкусна простая пища. Молчат, наслаждаясь. Вон смотри, смотри! Между поперечной балкой и крышной жердью паутина, кажется толстой, пыльная, светящаяся, мерно колышится, словно дышит, хочет выпучиться парусом, одна безработная растяжка волною вьётся вдоль сквознячка, вьётся и опадает. Порхают воробьи, пропадая, серые на сером дереве. На верхнем бревне крутится, танцует голубь, набухший страстью, крутится и кланяется, соблазняет, наступая: урл-л, урл-л. Маленькая голубка равнодушно отходит боком, чистит под хвостом и потом скоблит клювик о бревно. Сейчас он ей в холку вцепится! Небо... - говорит Василий. Под коньком не хватает нескольких досок, там голубовато-белёсый тре-угольник летнего неба, ласточки секут его, мелькая в гнездо. К драночному исподу приле-пилось и свисает серым яйцом "в мешочек" рябое, чешуйчатое гнездо ос. Старое,

пыльное, нежилое. Оно похоже на мухомор, такой мухомор есть серый, с чешуйками и круглый, овальный. Надо же, забыл как по-латыни называется. Деградирую, Витольд. А ты не помнишь? Нет, слава богу. Неназванное тайной обладает... Муравей зигзагом спе-шит по ладони, сейчас вцепится, злюка. Зачем прекрасным вещам латинские клички, друг? Пусть просто будет милый мухомор, мухоморинка моя бесполезная. Не нужна на-шей с тобой нынешней жизни систематизация, шеф. Пусть так, кое-как, первобытно, ты понял меня? Бр-р, я, кажется, захмелел, когда чудесное настроение, так мало надо. А когда дерьмовое, ведра мало!

Виктор сидит на порожке, курит, цедя сизую струйку вверх. Василий видит как в дверном проёме путается слоистой вуалью дым и, словно спохватившись, вспомнив,что он легче воздуха, стремительно вытекает вверх, преодолевая притолоку, как вода плоский камень. Голова Виктора окружена нимбом, просвечиваются низким солнцем светлые его волосы. А я уже лысею, думает Василий, поглаживая тёплую, маленькую пока плешь свою, маскируя её остаточной боковой растительностью. У меня бы не просвечивались так. Старик, -медленно обернулся смутный Виктор, такая тишина, что даже зуд какой-то в ушах. У тебя нет зуда? Это тишина-а... шепчет Bасилий. Ему хочется сказать нечто значи-тельное, необычайно красивое, точное и непременно поэтичное, ну хотя бы как-то подхо-дящее, отражающее его сладостно-отрешённое состояние. Но не вспоминается ничего, одни восторженные ощущения в душе, только одни ощущения владеют всем его сущест-вом. Вздохнув глубоко до лёгкого моментального головокружения, он валится в сено, смотрит в голубой треугольный проём, там неустанно мелькают и щебечут вольные лас-точки. Может быть, песню спеть? Он перебирает в уме строчки, ища соответствующую, ту единственно верную... Дрыгает нетерпеливо ногой, пальцами и, мотнув головой, начи-нает: надо мной небо синее-е... облака-а лебединые... Ну шеф, смеётся Виктор, ты даёшь. И подтягивает громко и без мелодии, шутовски, о том, что эти облака и зовут и ведут за собой в дальний край. Поют они эту песню, первую пришедшую на память, никак не та-кую бы хотелось вспомнить и спеть, но ничего, ничего, надо же как-то освободиться от восторженной слабости Василию. Забавляется, смеётся после каждой строчки Виктор. Шеф, говорит он, Петров скажет, балдёжники какие-то нагрянули, бичи и кирюхи. Шеф! Ау! Василия неудержимо тянет дремать.

- Юноша, - говорит он, - а до чего же хороша эта девочка Ксения. Такая естествен-ная, непосредственная.

Леглось набок; непроизвольным жестом сунул воротник под щёку, ладони лодоч-кой внедрил между подтянутых к животу коленок, чмокнул, чихнул, поёрзал, устраиваясь, раздавливая какие-то досадные желваки под шеей, плечом. Шу-шу-шу, - пробирается кто-то тайком в сене. Шеф! – донеслось удивлённое, - кемарить что ли?

- Мм-м? - мотнул головой Василий и заснул.

Василий Павлович, а Василий Павлович, - голоском Ксении тоненько пропищала ласточка из гнезда. Сисилий Павловис-с-с, у меня для вас, для вашей песенки есть слова подходящие, хотите научу, очень просто, Сисилий Павловис, надо только летать и чири-кать, чирикать и летать, как я, птичка небесная, и вечное наслаждение будет вам, давайте полетаем вместе, я вас научу... Вот брюхатое облако, похожее на виноградную гроздь-лежмя, висит в белёсом небе, бесшумные молнии ломаными стрелами вспыхивают там и сям, как кегли свисают из него рыжие кильки, свисают и раскачиваются, раскачиваются, отрываются и летят с писком вниз на Василия, дёргается Василий, хочет убежать на кры-лечко домика в два окошка, в одном виднеется среди цветов и колосьев девичье личико, а кильки всё летят, увеличиваются, распухают животами, больные из водохранилища, тре-буют спасти их жизнь, Ксения в окошке манит тоненьким пальчиком с грязненьким но-готком, на её головке венок из ромашек и васильков... Шу-шу, говорит Виктор и ногами вперёд зарывается в сено, зарылся, высунул востренькую мышиную мордочку, поглажи-вает коготками метровые усищи, насмехается: заболел, шеф? Шу-шу? Мелькают никелем велосипедные спицы на изумрудном пригорке, несётся на горном Ксения, такая желанная, жёлтая блузка расстёгнута и дуется пузырём на спине, задирается, грудки у Ксении белые, незагорелые, маленькие и тугие, алые плавочки зачаточные с белой кружевной отороч-кой... и уже совсем туманится палевая даль, речка слепит весёлым перекатом и бормочет на ушко, картавая и насмешливая, настойчиво бормочет о том, что... никогда тебе не дог-нать девочку Ксению, и что-то ещё, но не знает языка речных струй очарованный человек, как близко ямочка на щеке Ксении, она уже облизывает сухие губки быстрым языком, и уже ощущают ладони солнечное тепло её тела, какая она вся гладкая-гладкая, гибкая, она пахнет сеном и водой, но вот откуда ни возьмись, бежит грозный рыцарь, юноша Витольд Решительный, при багровом плаще и со шпагою, и целится кленком в истекающее любо-вью и истомой бедное сердце Василия, всё, пропала моя жизнь и моя Ксения пропала для меня... ах, мы умрём вместе, Сисилий Павловис-с... Стой, стой, гад! хочет крикнуть Васи-лий и шепчет: вместе, вместе, моя единственная... горячая земляничка тает на губах, это поцелуй Ксении, такой долгий и сладкий, теперь я навсегда твоя… шершавые, загорелые плечики, она приникла ко мне всем своим телом... Тянется губами, всем существом своим изнывающий желанием Василий, хочет удержать, завладеть навечно, и вот мы уже летим в сияющий зенит к жаворонкам и ласточкам, в долгом невиданном наслаждении сжимая в объятиях плащ-накидку военного образца, которой заботливый Виктор накрыл товарища, чтобы не беспокоили его комары да мухи. Просыпается не вынесший напряжения Васи-лий.

Колется везде жёсткое сено и ничем не пахнет. В руке миллиард иголок, отлежал.

Сел, утёрся.

Надо же, какая ерунда... жалко. И вдруг с опустошающей мгновенной досадой по-нял, что проспал две ночи подряд, всю жизнь, всё на свете проспал. Зато какой сон был чудесный, цветной и объёмный, я же словно наяву ощущал её тело, и поцелуй (Василий потрогал губы), и запах волос... Посмотрел на часы, улыбнулся: девять вечера.

Виктор, раскинувшись как дровосек, спал, похрапывая в два голоса, и в ноздре по-свистывала какая-то сопелка.

Василий вышел, потоптался у сарая, и как-то оказался вблизи дома Петрова, да где же он ещё мог оказаться?

У крыльца стоял велосипед, тусклый, даже слегка как бы пушистый от пыли. Сви-сая, на седле ворохнулся большой белый кот и, насупившись, следил красноватыми гла-зами за Василием. Кис, сказал Василий и протянул руку. Мур-р? - раскатисто и картаво спросил альбинос и боднул ладонь, ласкаясь.

Из распахнутого окна терпко пахло жареными грибами, луком; слышалась музыка. Сразу захотелось жареных грибков с лучком и картошечкой. На подоконнике стояли кон-сервные банки из-под тушёнки и гороха, из них вульгарно торчали мясистые стебли как-туса. Две герани в щербатых кринках кустились по бокам.

- Ага! - возникло среди гераней растрёпанная Ксения, словно таилась и ждала на-пугать. - Здрасьте! Как поспали, что приснилось? - подозрительно лукаво прищурилась она, и Василий смутился. - У, сони какие. А я накаталась ... вот так! - сделала она знако-мый жест большим пальцем. - У вас велик вот такой! - повторила. А потом я ещё пол вы-мыла, и крыльцо, и сени, и грибов нашла, пока в магазин ездила, одни рыжики, не верите? Одни-одни! Грибы жарю на примусе. Будете? Лук, сметана! Я и винца купила, батя велел угостить вас.

- А что ешё? - глупо улыбнулся тихий со сна Василий и, как бы окончательно про-снувшись, с форсом облокотился о подоконник. Но тут же, скромнея, стал чуть ли не по стойке "смирно".

- Семечек надо?

Исчезла, появилась, подняла кулачек, из него мимо нерасторопных ладоней Васи-лия посыпались пунктиром семечки и, тюкая как жучки, запрыгали по доске завалинки. Надеясь поиграть и поживиться, белым клубком к ним метнулся кот.

- Васька у нас семечки ест! Так будете грибы?

- Буду, - сразу ответил Василий, - Немного. Нет, не буду, я очень сыт.

В окошке появился отец Ксении, он держал в руках газету. "ДУРТ , прочёл пере-вёрнутое название Василий.

- Заходите, Василий Павлович, рыжиками угостим, исключительного качества за-куска. Только вот не пью, печень. Но за ради гостей можно.

- Я тоже ни-ни, - сказал Василий. - Напряжённый маршрут,форму надо держать.

- Вот пишут, - кивнул Петров в газету. – Где-то тут... а, вот. Во второй половине дня на севере области грозы. А никаких осадков. Сохнет всё. Ну, заходите.

-Нет, нет, спасибо, я тут.

- Чего - тут?

- В смысле не беспокойтесь. Кушали только что.

- Заходите, заходите, видел я, что вы кушали. Такие вещи вообще нельзя есть.

- Вы знаете, - начал сразу говорить за столом Василий, поедая неописуемые рыжи-ки, - я просто очень люблю природу. Вообще деревенскую жизнь. У меня, например, ещё и бабка жива до сих пор, девятый десяток, она в Осташкове жизёт, на озере Селигер. Знае-те? И в поле работает.

- Знаю, - кивнул Петров. - Мы там недалеко турбазы строили.

- Я вот половину области уже объездил, - сказал Василий, косясь на Ксению. - Те-перь с другом едем в заповедник. Я тоже рыбой занимаюсь. Нет, вы не представляете, едешь по лесу, тишина, заброшенные дороги, заброшенных деревень много стало. Если достопримечательность какая, ну там часовенка, церковка разрушенная, речка или мель-ница, взял остановился, смотри себе. Или вот на Рыбинском. Все мелководья можно на велосипедах объехать, там чайки и держатся.

- С рыбой там плохи дела,- вздохнул Петров. - Вся плотва с червиём, белый червяк какой-то. Это ж хуже замора. И рыба есть, и жрать не станешь.

- Ой, фу! - скривила нижнюю губку Ксения. - Рыбина с глиствами, гадость какая, бэ-э.

- Да нет, нет, - горячился Василий, обращаясь уже только к Ксении.

- Есть можно, только рыбы там мало, есть можно, но нечего. Оставили лес на дне водохранилища, а вот теперь, много лет спустя, он начал гнить, и весь кислород это гние-ние поглощает. Мёртвая вода. Или ещё: уже несколько десятилетий прошло, а проектный уровень так и не достигнут...

И - рассказывал, рассказывал про свои занятия, радуясь тому, что Ксения слушает внимательно и даже задаёт вопросы.

- Всех чаек не уничтожишь, - уверял лектор Василий. - Это необходимый элемент биоцикла. А уничтожишь, кто больную рыбу будет есть? Щук там мало, что-то не прижи-лись. А почему? Проблема! Судака относительно много, но он крупную не ест. Представ-ляете, какая сложная ситуация? Как расстроен весь биоценоз! Вот мы и решили поставить грандиозный эксперимент.

- Надо же, как закручено всё! - удивился Петров. - А вот, помню, после войны без этих экспериментов рыбы было вдоволь. Сложное ваше дело, ой, сло-ожное. Отчего же они лес-то на дне бросили? Там же, кажись, беломшанник бор да сосны были. Это же дармовое богатство.

- Вот такой печальный недосмотр, да, ценные породы. Но спешили тогда, всё удар-ные темпы, а вырубать да вывозить лес дело дорогое и долгое, хлопотно уж очень.

Ксения принесла маленький горшочек. Из него на тарелки положила тушеную кар-тошку, обсыпала всё мелким чесноком, зеленью. На каждую тарелку положила по круп-ному жареному карасю. Василий с тихим восторгом смотрел на проворные тонкие паль-чики Ксении, ловко и быстро сервировавшие стол. Впрочем,караси были тоже какие-то необыкновенные: очень румяные, а изо рта каждого торчал пучёк петрушки; тушки она полила из маленького ковшика густой подливой, жёлтая, с какими-то зелёными палочка-ми. "Это кетчуп с бамбуком, разбавлен нашей сметаной", - сказал Петров.

Карлос Сантана, его узнал Василий, в который раз выводил свои дивные рулады на гитаре. Ксения, закрыв глаза, музыкально и впопад мыча, покачивалась, сидя на стуле. Блузка слишком расстёгнута, чудная грудка иногда полуобнажалась, и в такие моменты Ксения моментальным острым взглядом из-под прикрытых век стреляла в трепещущего Василия. Ксения -тонкая, голенастая, изящнейшая и неумещающаяся в своей блузке, завя-занной узлом на впалом животе, кое-как заплетённая пшеничная коса вот-вот распустится, подпевала издевательскому старику Карлосу Сантане, Ксения убирала со стола.

Медленные летние сумерки, сине-светлые, обволакивали полузабытую деревню. Они проникали в дом, скрадывая краски и очертания, Собаки не лаяли. Василию было жалко кончавшегося вечера.

В тёмной стороне неба, чуть подрагивая, мерцали над лесом несколько слабых звёзд. В доме напротив окна вяло помигивали голубым, там смотрели телевизор. Ксения вдруг замолчала и неотрывно, не мигая, смотрела на Василия.

От её взгляда было хорошо - но и чуточко томительно на душе у Василия, он чув-ствовал, что вот как они уедут завтра путешествовать к своему дурацкому Рыбинскому водохранилищу, и исчезнет эта прелестница, и коса её полураспущенная, и впалый живо-тик, и эта маленькая грудь с остро торчащим под тонкой тканью соском, и все её слова и вопросы... и вся она сама... Лучше бы её не было. Василию хотелось поговорить о чём-нибудь с весёлой Ксенией. Но разве строгий папа в гимнастёрке и галифе отпустит свою прелестную доченьку?

- Пойду покурю, прогуляюсь. Такая погода сегодня чудесная. И поднялся.

- Спасибо, хозяева, за угощение. Грибы замечательные, рыба неописуемая, И дочка у вас... знаете, так хорошо готовит.

- Самостоятельная, - кивнул Петров. - Всё может.

- Ой, неужели понравилось, - сказала сияющая Ксения.

- Конечно, а как же, - с несколько чрезмерным восторгом сказал Василий. И, на-прягшись, остепенился: - Пойду, значит, на крылечко. На улице уж больно хорошо, - не-совершенно подлаживаясь под якобы деревенский говор, бодро проговорил он. - Ведь нам завтра в пять утра подниматься, вместе с солнышком.

- Пап! - как пружинка подпрыгнула Ксения. - Пап, можно пойду погуляю? Ну па-а... Маленько. Вот столечко. - И снова знакомое: большим пальцем отделила фалангу ука-зательного: - Чуть.

- Поди, поди, - просто сказал Петров, зевая. - Недолго. А то завтра гости будут, на-до прибраться, приготовить всё. Они хотели завтра к обеду приехать.

- Конечно не долго, разумеется, - заспешил Василий. - Она меня с деревней поз-накомит, а я paccкaжy, как мы ехали и что видели в разных местах. "Да замолчи ты!" - ска-зал сам себе Василий, но продолжил: - Мы недолго. Да вот на крылечке посидим, побесе-дуем, как говорится, о том-о сём, - нарочито шутливо посмеялся он и, слава богу, замолк, смутившись.

- Да гуляйте, сколько хотите. А то вон телек посмотри, сейчас концерт какой-то будет. У меня хорошо работает, не то что у других. Видели какая антенна? Как мачта. Всё по науке. Сам делал.

- Значительная антенна, мастерская, - соврал Василий.

Когда они вышли на свободу, то есть на крыльцо, Василий увидел, что уже совсем вечер, и скоро настанет ночь.

Какой-то странный, призрачный сумрак был вокруг: туманный, голубоватый, как бы с поволокой, хотя ясность в воздухе была исключительная. На востоке густела неумо-лимая ночь.

- Дядя Василий, видишь как у меня тут? - сказала Ксения тихо и... приникла спиной к груди Василия. - Это у нас лунные погоды стоят сейчас. Очень чудесно, я люблю.

Она уселась на верхнюю ступеньку крыльца, плотно сдвинув ноги. Несколько ма-товых штришков, следы заживших царапин видны на голени. Коленки костлявые. Какая трогательная косолапость, или она специально так? Сланцы велики, наверное, папины. Сцепленные замком пальцы, на них замечательно склонённое набок лицо в романтиче-ской тени. "У неё глаза цвета сегодняшнего неба, или как ручей, переезжали, как вода в ручье... Волосы льняные и белёсые, льна цветки - глаза твои раскосые, что же делать если ... тра-та-та... я тебя... дальше не получается «.

Выскобленные Ксенией ступеньки крыльца белеют чистый деревом, вода проявила муаровый рисунок досок.

- Дядя Вась, тебе понравилось у нас? А ещё речку не видели, там лилии, кувшинки и раки. Жуть сколько. Кушалка называется. Можно, например, купаться ночью в омуте, он глубокий. Я иногда ночью купаюсь. А ты можешь ночью купаться?

- Ночью? - несколько опешил Василий. - Наверное, не знаю.

- Ну, со мной, - сказала Ксения. - Я буду тебя пугать как русалка, а потом у-у-у, в глубину затащу и погублю. Хочешь?

Василий проглотил какой-то внезапный комок в горле:

- Ты меня и так погубила.

Ксения тихо засмеялась, откинулась, заболтала ногами в воздухе – мелькнуло красное, белое...

"... что же делать, реченька Кушалка, мне себя... тра-та-та... немножко очень жалко, боже, какая чепуха в голову лезет!"

- Глубоководная Кушалка, речка глубоководная?

- Да ну, лужа! Папка стреляет галок или ворон, мы их раскурочиваем на части и ловим раков на птичье мясо и на ихние потрохи. И варили в молоке, и ели. А ты ел раков? Вкусня-атина такая!

- Ел раков! - сказал никогда не евший раков Василий.

Чёрная юбка невероятно коротка, задирается, тесна, сейчас лопнет. Ксения поправ-ляет воротник блузки, обеими руками трогает волосы на затылке, вытаскивает ленточку из косы, коса совсем распускается. И замирает сердце у Василия, надо бы отойти подальше от девочки, успокоиться. Чем бы отвлечься? Но глаз не удаётся отвести.

- Пойдём, покажу чё-то. Пойдём, пойдём, - взяла она за рукав Василия.

- А папа? - оглянувшись на окно, тихо проговорил Василий.

- Тс-с, - прижала палец к губам Ксения, доверительно приникнув, и Василий учуял запах простого мыла.

Они вышли на улицу деревенскую.

- Вот, - указала кивком Ксения на слабо светящийся в пустом темнеющем небе бледный круг.

Это была неожиданно большая, бутафорская, словно из серой тюли, луна. Чуть подтаявшая с одного края, но все же почти полная, она и придавала прозрачность поздне-му вечеру.

Обозначились пепельные извивы нескольких тропинок. Рельефной серебристой чешуёй драночные крыши. Всё кругом было в длинных светло-серых тенях.

Большая, плоская, со световой трапецией окна - тень от дома Петрова; тень -мансарда вершиной доставала сруб колодца, словно указывая на него; длинная извилистая по бугристой луговина - от колодезного журавля с оборванной цепью. "Вода теперь глу-боко, журавлик стал безработный". Сияет отполированная ручка ворота. Плохо прорисо-ванная, с исчезающими границами тень - от кроны ветлы. Ветла пухлая, дорощенная су-мраком в баобаб. Каждая ближняя травинка отчётлива и отдельна. Маслянисто блестят чёрные окна напротив.

- Жалко, что это всё ненадолго, - сказала Ксения. - Скоро луна зайдёт уже. Вот дня три назад было что надо! Мы с дядьками купались в омуте.

- Да, - сказал Василий. - И сейчас дивно. Как-то я раньше не видел такого. А ты что же, в гостях тут у папы?

- А потому и не видел, что меня не было, это я тебе всё показала. Ксения склонила головку к плечу и принялась накручивать на пальчик локон, свисающий к уху.

- Как же ты мог видеть, если меня не было?

"Почему она так медленно говорит и так загадочно улыбается? И говорит что-то странное..."

- Ага. Я в интернате, в Козлове вообще-то живу. И мамка там. Квартирует. А папка здесь. Он егерь, охотник. Тут у нас с ним много дел.

- Выходит, ты в школе, - сказал удручённый Василий. И хотел подсчитать разницу лет, потом намеренно напутал, избавился от пугающей арифметики.

- А в каком классе?

- Хы! Ну и что? - уловила интонацию Ксения. - В старшем! Я большая, выше всех в классе.

И подошла вплотную, прижалась, и сказала в ухо замершему Василию:

- Видишь вот? Мы с тобою одинакового роста. Я большая. Мамка меня зовёт "фи-тиль", не нравится мне.

И - прижалась тёплыми губами к губам Василия. И - тут же отпрянула:

- Ага! Размечтался. Давай лучше разговаривать пока. Вот ты мне вопросы, а я буду отвечать и спорить, я так люблю спорить, просто ужас один, мне девки говорят, что я страшно упрямая. Вот я,например,стараюсь добиться своей мечты, скоро буду студенткой и с богатым дядькой. Правда, здорово? А у тебя есть мечта? Какая у тебя мечта, ну какая?

"Мечта? - растерянно подумал Василий. - Какая у меня теперь мечта есть? Не про этих же дурацких глистов ей рассказывать. "

- О чём? Какая?

- Ну, знаешь... О чём-нибудь вообще. Разве плохая цель в жизни - из больного озе-ра сделать здоровое? "Что это я? Какая же это мечта, это обыкновенная работа, только нудная, трудная и одинокая."

- Ну о чём, о чём? Ага, не говоришь, тайна, значит, у тебя. Так здорово, когда у че-ловека есть тайна! Вот Катька, у меня подруга такая была, Катька Колосова, так она тоже ничего про свои мечты мне никогда не рассказывала, тоже очень скрытная, просто ужас. Не говорила, не говорила, а потом раз и в мед поступила. Мы прямо обалдели все. Такая скрытная. Представляешь?

- Невероятно.

Василий ничего не представил.

- А мне ещё целый год в школе. А сейчас надо практику пройти. А потом к брату поеду.

- Какую практику? Зачем к брату?

- Ничё так практичка. Неделю на ферме, неделю на тракторе, я с папкой сейчас иногда на тракторе ездию. Ерунда такая, грязища, пылища, жарища. А вообще=то здоро-во, я два трактора уже знаю. А потом ещё косить сено надо.

- Как косить? - удивился Василий.

- Как косить, очень просто косить, косилкой.

И расхохоталась:

- Думал, косой? Да? Косой только для коровы, там кусочек, там луговинку, там обочинку, втихую, чтобы никто не узнал, Да папке никто ничего не сделает, он тут у них самый главный.

Ксения взяла Василия обеими руками под руку, прижалась грудью. Пришлось под-страиваться, чтобы шагать вместе.

- А я люблю песни всякие. Вот в этом доме парализованная старушка живёт, со-всем одна. Мы ей помогаем, по очереди, я завтра буду шефствовать. Я люблю песни, ко-торые нравятся, переписываю в тетрадку и выучиваю.Я уже тридцать или сорок песен знаю наизусть.

- С цветочками! - радостно вспомнил Василий где-то виденную тетрадку с песнями и стихами. "Тетрадь на все случаи жизни" - было затейливо написано на прямоугольной бумажке без уголков, приклеенной к переплёту наискось, а пониже переводная картинка: толстая мордастая роза с капельками росы на пунцовых щёчках.

- А? - изумилась Ксения. - Конечно, с цветочками. И с картинками, фотографии, вырезки, артисты всякие. У меня их целых три. А ты откуда знаешь? Колосова, она теперь стала вся из себя городская, так приезжала, смеялась над нами, говорит, такой ерундой в городе не занимаются, ни у кого тетрадок нету никаких, обыкновенные фотоальбомы. А я люблю! В одну тетрадку подруги и друзья пишут всякие пожелания, а в другую я сама, а третья для различных тайн и про любовь. Это на память, когда будем старые. Хочите, рас-скажу, как мне всякие пожелания пишут?

- Да, конечно, - позавидовал и заинтересовался Василий. - А про тайны?

- А что, можно и про тайны, у меня вообще про любовь много. Но потом, ладно?

- Ксения скрытная, - подзадорил освоившийся Василий.

- Никогда! Просто потом, хорошо?

- Ладно, потом так потом, - возбуждённо проговорил Василий, незнакомо радуясь этому близкому "потом". "Как жаль, что завтра ехать надо, куда мы несёмся как завод-ные... Два, три денька пожить бы мне в этой Малой Горке" – лирико-стратегически раз-мышлял Василий.

- Один... ну, в общем, одноклассник такой мне недавно написал в тетрадку: "Вспо-минай меня без грусти, не старайся забывать, напишу тебе три слова, жди, учись и будь здорова". Как?

- Очень.

- И ещё вот: "Лошадь любят за окраску, а коня за быстроту, умный любит за харак-тер, а дурак за красоту". Нравится?

- За простоту - нравится, - сказал Василий. - Лучше - за простоту.

- Нет, надо за красоту. Но это ерунда, просто для смеха. Другой вот что написал: "Помни, Ксюша, не забудь формулу простую: сумма двух алых губ равно поцелую. А лю-бовь бензин, а сердце жар, одна минута, и - пожар!"

- Я думаю, Ксюша, этот одноклассник к тебе неравнодушен, - улыбнулся Василий. - Только почему же сумма двух губ? Надо четырёх.

- Да? - остановилась Ксения. – Ну-ка, посмотрим.

Она развернулась, взяла Василия за уши, притянула к себе и надолго приникла в каком-то необыкновенном поцелуе - поначалу еле уловимом, потом всё крепче и крепче, мягкие губы её горячие, словно отдельные существа, как бы подробно обследовали губы Василия. Она обвила шею руками и прижалась всем телом, крепким, сильным. И - отстра-нилась, отошла на два шага:

- Хва-атит, хватит пока, дядя Васенька, хва-атит... А то ты сейчас... А одноклассни-чек мой , он да, он в меня по уши. Девки говорят, что он мой раб.

Смеялась, заливалась Ксения, хмыкал озадаченный Василий, и вспоминал уже в лёгкой дурноте, что так мастерски, кажется, ещё никто его не целовал.

- А вот ещё что, - сказала Ксения. - Вот мне иногда... кажется, что раз - и вдруг за-пахнет сиренью. А тебе? Даже если никакой сирени нигде нету. Как сейчас, например. А тебе?

- И мне, - беспокойно удивился Василий знакомому. - И мне тоже. Только черёму-хой. Раз, и пахнёт откуда-то черёмухой.

Василий говорил немножко сбивчиво, не удавалось наладить непослушное дыха-ние.

- Не-а, черёмухой никогда не бывает, - отменила искренний и правдивый порыв Ксения. - Пошли обратно. Сейчас луна скроется за тучку и настанет кромешный мрак.

Над дальним горизонтом вполнеба полыхнула бесшумная зарница.

Небо было всё ещё светлым. Несколько слабых звёзд по-прежнему как-то жалостно и xило помигивали над чернеющим лесом, явственно алел Марс. Или это Венера? Нет, она голубая вроде.

- Звезда упала, - сказал Василий, хотя никакая звезда не падала. Ксения нагнулась, чуть присела и посмотрела близко, снизу вверх, какие у неё большие и тёмные глаза.

- Загадал желание, дядя Вася? Я зна-аю, какое дядя Вася загадал желание. Сказать?

- Скажи, Ксения, - выдохнул Василий.

- А вот какое. Целовать меня хочешь. Отгадала?

- Отгадала, - пролепетал Василий и попытался взять Ксению за плечи.

- Ни-ни-ни, - мягко вывернулась Ксения. - Подожди пока.

Из распахнутого окна крайнего дома раздались позывные "Маяка". Сейчас скажут точное время. Беспокойство владело Василием, напряжённая растерянность, думалось, что вот кончается что-то очень важное в его жизни, единственно нужное, небывалое, он никогда не испытывал подобного. Нет, как-то было, лет десять, что ли, назад. Он, солдат, ехал в отпуск, ждал попутную машину на окраине городка, где располагалась воинская часть. Была осень. Была слякотная, глухая, провинциальная осень, в глубинке она какая-то особенно тёмная, безнадёжная; липучая жирная грязища кругом. Машин долго не было. Он промок и застыл. Мрак, дождь, чужая дальняя сторона, невыносимо надоевшая. Весь отпуск, семь суток простоишь на этой обочине. Наконец появился КрАЗ, пышущий жа-ром, рычащий. Но в кабине уже был пассажир, улыбчивая девушка, такая нежданная сре-ди всей этой промозглой погоды. У неё было круглое лицо, обрамлённое затейливыми кудряшками в сверкающих бисеринках дождя, мокрый нос, детские пухлые щёки, она всё слизывала влагу с верхней губы и чему-то смеялась, глядя на солдата Василия, смеялась тихо, почти беззвучно. А когда он сел рядом, не отстранилась, а приникла, доверчиво подняв лицо, её губы оказались совсем рядом с его губами. В просторной кабине КрАЗа уютно, как в теплушке. Шофёр похож на танкиста - напряжён, дорога трудная. "Просту-дитесь", - сказала девушка. И потом они переглядывались, не сговариваясь, и улыбались друг другу: спутница удивлённо и весело, а он волновался. На поворотах она слегка при-валивалась ему на плечо и опускала глазки, хотелось, чтобы вся дорога была сплошным крутым поворотом. " Замёрз? - сказала она. -Дай твою руку". Недоумевая, Василий протя-нул ладонь. Она взяла и положила на свою пышную грудь, под куртку, под платье. "Теп-ло?" Поцелуй был долгий, бесконечный. Шофёр одобрительно улыбался. Очень скоро она вышла у развилки, помахала рукою с обочины. Вот тогда, вспомнил он, и возникло ще-мящее чувство потери, безнадёжное, мучительное, хоть выскакивай из машины и беги за неизвестной неведомо куда. И почему этот ничтожный и бессодержательный, просто пус-тяковый эпизод помнится всю жизнь? Прильнув к стеклу, поминутно стирая с него мутное пятно пара, он пытался разглядеть тающую за пеленой тумана и дождя фигурку, и видел, всё машет она ему рукою, словно зная, что он обязательно смотрит и ждёт её прощания. Взвыв, КрАЗ полез в гору, весь дрожа. Слившись с баранкой, шофёр остервенело ругал падлу-дорогу, сядешь тут и всё, хана, ракетой но выдернут. Василий и сам напрягался всем телом, как бы помогая машине, и думал про свою жизнь, как шофёр про дорогу. Всё же они застряли на глинистом подъёме, их медленно и противно тянуло, разворачивая по-перёк полотна, в кювет, вниз. И рубили маленькие придорожные берёзки, пихали их под колёса в глинистое тесто. Прорва грязищи, сырость до лопаток, а там, в родном городе...

- Ладно! - стряхивая наваждение, непроизвольно произнёс Василий.

- Конечно, ладно, - с чем-то своим, с милым пустяком, должно быть, беззаботно и легко согласилась Ксения. - Я и сама умею стихотворения сочинять. Расскажу?

- Расскажи, - вздохнул Василий.

Заложив руки за спину, Василий шёл немного позади. Шёл, слушал, и всё больше грустнел. Уже прошли по деревне туда и обратно, и вновь должны вот-вот минуть дом Петрова. Василий скосился, ожидая строгого и призывного восклицания. Поэтесса тоже приостановилась, хулигански схватила Василия Павловича за рукав:

- Давай побежим, а то вдруг папка в окошко смотрит.

Шагов двадцать пробежали, Василий при этом не знал куда деваться.

- Расскажи, Ксения, мне стихотворение собственного сочинения, - сказал он и по-разился тому, как сказал: покровительственно, складно, глупо попросту. Но - несло: - 0 счастье, о любви и о свободе.

- Сейчас, - обрадовалась Ксения, не заметив страдающего Василия. -Я много сочи-нила. Вот, например… Сейчас... Чего-то мне неудобно. Так. Ладно, сейчас. Не забуду я этой минуты, буду помнить тебя я всегда, но на время нашей разлуки не забудь и ты меня. Вот! - оглянулась, весёлая моя. - Нравится?

-Чрезвычайно, - поперхнулся смешком Василий. - Очень интересно и хорошо по форме. Содержательно и ёмко.

- Неужели уж так прямо и плохо? – почему-то рассердилась Ксения. - Смотри, сей-час домой уйду.

- Зачем домой? - сказал Василий.

"Витька завтра встанет раньше меня, как штык встанет, а потом будет подсмеи-ваться. Нет, я тоже встану. В день сто кэме надо, не меньше, сто кэме в день, я повторяю, ну хотя бы пятьдесят, ты меня понял? Вперёд, вперёд... Не забудь и ты меня... надо же..."

- Ты не поняла, я наоборот, хвалю.

- Неужели? Тогда ещё хочешь?

- Пролетят наши юные годы, - восторженно начала декламировать Ксения,

- разлетимся в другие края... Нет, нет, я лучше другое. Сердце девушки - касса за-крытая, от которого мало ключей, сердце девушки...

Они вышли на крутой пригорок за деревней. В лесу, на опушке темнели какие-то прямоугольные ямы. Это не могилы, это дренажи. Дальше, в низине таились смутными группами кусты, потом начинался лес и ночной мрак. Крупными пупырьями пузырей, затхлая, поблёскивала в канавах вода. Пересохшая охристая глина бугрилась по краям. "Черт знает что, зачем канав нарыли и всё бросили. Лучше бы их не было".

Столп тепла невидимкой курился над пригорком, пахло сеном и цветами. "Чмк?" - тихо, встревоженно и призывно резануло тишину птичьм вскриком. Бултыхнулась лягуш-ка, или это ком глины возвратился в родное лоно? Еле виднелись в логу стога.

Ксения подошла к тоненькой берёзе, скупо выделенной природой для украшения околицы, взялась рукой за ствол, и, глядя совсем мимо постороннего и уже полузабытого слушателя, так померещилось слушателю, с детски- старательным выражением объявила:

- Стихотворение называется "Тебе"! Ты помнишь, был вечер туманом одет, огнями роса на траве, и твой осторожный, пугливый твой след терялся в опавшей листве...

Василий словно очнулся - оторопел от музыки, но тут же подумал с шевельнув-шейся тоской: "Врёт девочка. Это чужое".

- Ксения, отец, наверное, ругаться будет.

- А чего это вдруг? Не бу-удет, - плавно махнула длинной рукой Ксения.

- Он добрый у меня, ручной совсем. Он никогда не ругается ни с кем, ни с мамой, ни с начальниками. Он без меня даже на рыбалку в другой раз не ходит.

Василий отважно шагнул к мгновенно отскочившей Ксении.

- Ага! - спряталась она за стволик. - Понравилось? Я так и знала. Растопырив паль-цы, Василий сделал ещё шаг. Эдакий бросок в сторону - Ксения грациозно отклонилась в другую.

- Подожди, - громко, с хрипотцой прошептал Василий.

- Не поймаешь, не поймаешь, - отступала она, смеясь. Василий, изнывая, тихонько дрожал.

- Всё же я тебя поймаю сейчас.

- Фиг! - Побежало иёлтое пятно... Побежала Ксения с пригорка к лесу, коротко ог-лядываясь на преследователя. Она ловко перепрыгивала кочки, а Василий, не могущий оторвать глаз от неё, под ноги не смотрел, и пару раз споткнулся, упал в траву.

Вломился, вбежал в лес. Тишина. Ксения исчезла.

- Ксюша… Ксения, где же ты?

Глаза быстро привыкли к мраку; деревья были толстые, старые, стволы метра на два вверх покрыты серым в потёмках мхом, словнo толстенными шерстяными чулками. "Это бор-беломшанник. И под ногами был толстый мягкий ковёр белого мха.

- Ау, - сказала Ксения.

Василий обернулся.

Она стояла у беломшанного ствола в расстёгнутой блузке, распущенные волосы едва прикрывали грудь.

Ксения залезла под свою миниатюрную юбочку, сняла чёрные трусики с белой окантовкой, медленным жестом откинула их в сторону.

- Иди ко мне, - пропела она.

Что-то ещё повозилась на поясе, юбка упала к ногам.

- Иди, - сказала Ксения, широко расставив ноги.

…

Очнувшись, Василий обнаружил себя лежащим в перине мха, он сжимал в объять-ях Ксению, часто и горячо дышащую ему в лицо. - Понравилось? - пролепетала Ксения. - А я ещё хочу.

…

Они медленно шли по логу, околице, по деревенской улице. Ни в одном окошке света не было. Ксения обняла за шею заторможенного Василия. -Видишь! - подняла она указательный палец. Видишь как стало сразу светло? Это только у меня тут такие ночи бывают необыкновенные, потому что моя деревня совсем особенно расположена, только об этом не знает почти никто, а теперь вот ты знаешь. Видишь, как светло и необыкновен-но? Вижу, - сказал Василий. Необыкновенно. Это начало таёжной зоны. Боры=белом-шанники. Моим дядькам-охотничкам не зря я нравлюсь, - сказала Ксения, заглянув в лицо Василия. Знаешь, сколько они нам с папой денег дают? Это у нас лунные погоды. Люблю! Нара-ри-ра-а... - провальсировала Ксения и - прыг на крыльцо. До свиданьица, Василий Павлович, вы напишите мне письмо, Василий Павлович, адрес простой, область, район, почтовое отделение, деревня, такой-то, лично в руки, лети с приветом, вернись с отве-том... А я тебе отвечу, а ты мне, и снова я тебе. Вдруг ещё приедешь к нам в гости, когда разбогатеешь. Представляете? А после, пройдёт сто лет, мы с тобой в городе Твери встре-тимся, вот смеху будет. Почему смеху будет, Ксения? А это ты скоро узнаешь, почему смеху будет, дядя Вася. Вы уж не обижайтесь, Василий Павлович, ежели что не так. Ры-жики понравились? Понравились, - сказал Василий. А я? Понравилась? Мы же тут дере-венские, тё-ёмненькие... Мало чего понимаем чего почём. А, дядь Вась? Счастливого пути вам, хорошей погоды да гладкой дороги, вспоминайте нас, а уж мы тоже не забудем. Пи-шите нам письма без марки, вместо марки поцелуй жаркий. И пропела девочка голоском тоненьким: ах, сад-виноград, белое сияние, больше нечего сказать, ну и до свидания...

Неуютно было Василию. Сердце бедное сжималось как тогда, армейской осенью.

Ксения стояла в тени крыльца. Различал он её плохо, скорее угадывал, чем разли-чал. Она мелкими шажками отступала вглубь. Белые полоски оторочки трусиков, заткну-тых за пояс юбки, были видны явственно. Выделялись свет, волосы, но лица не было вид-но, пряди закрывали его.

- Прощай, Ксения, - севшим голосом сказал Василий слабеющий. Кашлянул, хотел повторить бодро, затянулся сигаретой - и почувствовал отрезвляющую острую боль ожога на пальцах.

- Прощай, дядя Вася.

Тихо скрипнула дверь, что-то скрипнуло, стукнуло в сенях. Прищурившись, Васи-лий вглядывался в мрак. Темень, хоть глаз коли. Куда же она делась?

Распахнулась дверь, в прыгающем свете фонарика появился Петров, в больших трусах, смутный в очертаниях, большой и какой-то угрожающий, так показалось.

Повиснув на плече, рядом с ним стояла Ксения.

- Папа, вот он.

- Ну что, Василий Павлович, - сказал Петров. - Ну что? Как вам наше гостеприим-ство? Ксюшенька порадовала? Мастерица, а, она у меня? Сколько радости доставила она вам, Василий Павлович! Много?

- Много, - машинально ответил Василий. - А что?

- Дядя Вась, чего ты прикидываешься? - сказала Ксения.

- Я? Я не прикидываюсь,- сказал Василий. - Правда, много.

- Ладно, поздно уже, - сказал Петров. - Ужин, ночлег, Ксения, полторы тысячи. Рублей. Это не дорого, Василий Павлович. Это совсем не много.

- У меня с собой нету.

Василий стал слегка каменеть, некое подобие страха шевельнулось в сердце.

- Ну так сходи в сарай, чего придуриваешься?

Петров сел на корточки. Ксения вытащила из-за пояса юбки трусики, принялась их натягивать.

- Я? - сказал Василий.

- Ты, ты. А кто же? Или мне самому сходить?

- Нет, я сам. Я сейчас. Полторы?

- Угу. Полторы, полторы.

 

- Порядок, шеф, - по дороге бормотал Василий, глядя на ночное небо, на все эти чёткие теперь лебеди, раки и медведицы, ясные и ненужные звёзды. - Порядок.

Подойдя к двери сарая, Василий обернулся в жалкой надежде, окинул взглядом графические силуэты домов, громаду ветлы. И почувствовал, что ослаб: и бодрость, и на-пряжение, и горечь - исчезло всё, внутри словно образовалась пустота.

Он присел на корточки у стены сарая, прислонился к тёплым брёвнам спиной. Ва-силий Павлович, - посмеялся тихо. Прислушался. На канавах верещали лягушки. А? Спеть мне о любви прекрасной... Сад-виноград, белое сияние...

Он тупо, безо всяких чувств смотрел на траву, себе под ноги. Кеды стояли косола-по, носками внутрь. Из одной, рваной, торчал большой палец.

Донеслось ровное похрюкивание, прерываемое паузами и смачными рыками. Пти-цы молчали. Молчало всё, кроме Виктора в сарае.

Долгая полоса зарницы дивно обнажила огромный ночной горизонт, высветила роскошные неведомые дали. Василий решил дождаться, когда полыхнёт опять - можно загадать что-нибудь, только успеть придумать. Он с надеждой смотрел в скупое небо июльской ночи. Хотя бы самая маленькая звезда упала на прощание.