Сергей Ермолов

 

Я не герой

 

рассказ

 

(опубликован в журнале "Знамя" 2009, №6)

 

С самого утра было очень жарко и душно. Я чувствовал себя отвратительно. Шесть часов. Такое раннее время, как всегда, оказывало на солдат гнетущее действие. Впереди нас ожидал очень длинный день, полный опасностей.

 

Выехали на сопровождение колонны.

 

Я никогда не садился в первую и последнюю машину. У каждого из ребят было свое любимое место на броне, где они считали себя наиболее неуязвимыми.

 

Я трясся на БТР, стараясь соразмерить колыхание своего тела с ухабами дороги.

 

— Как дела? — спросил меня лейтенант Алешкин. — Все в порядке?

 

— Очень хочу в это поверить.

 

Я не сомневался, что нам грозит серьезная опасность. Держа автомат наготове, я всматривался в бегущую навстречу зеленую полоску кустов. Было вполне возможно, что у следующего поворота боевики установили пулемет или, что еще вероятнее, там сидел в засаде снайпер. На повороте в меня могло попасть сразу несколько пуль.

 

Солдаты, расположившись на броне машин, брали под прицел наиболее подозрительные участки местности. Ждали нападения постоянно. Потому что воронки от разрывов мин встречались на каждом километре дороги.

 

Я думал лишь о том, что раз с нами еще ничего не случилось, то неизбежно скоро случится. Мне казалось, что я научился различать запах опасности. Сегодня со мной должно было произойти что-то ужасное. Бог всегда делает так, что узнаешь о приближении страшного. Надо было быть осторожным, позаботиться о себе.

 

Колонна остановилась.

 

Боевики заминировали часть трассы. Собаки с наступлением жары потеряли нюх, поэтому саперам пришлось исследовать каждый метр дороги.

 

— Проклятая жара, — сказал мне лейтенант Алешкин, — из-за нее теряешь все силы. Тебе жарко?

 

— Жарко, — ответил я и облизнул губы. Мое лицо было мокрым от пота. — Наверное, нам сегодня туго придется?

 

— Все будет хорошо, — ответил лейтенант. — Постарайся меньше думать. Просто делай то, что должен делать.

 

— Завтра двадцатое, — сказал я.

 

— Да, — ответил Алешкин и оглянулся через плечо. Может быть, сплюнул незаметно для меня.

 

Жара была очень сильная. Время шло медленно и давило меня.

 

Два сапера двигались по дороге в сотне шагов перед машинами. Они сходились и вновь разбредались к обочинам, наклонялись, присаживались, касались земли руками. Ребята действовали отлично. Они знали, что делают.

 

Я думал о смерти. Нельзя откладывать этот вопрос до последнего момента. Мысль о смерти не должна застать врасплох, когда измучен или слаб. Я ощущал опасность, знал о ее присутствии, и в то же время ничто вокруг вроде бы пока мне не угрожало. Скорее всего, боевики сидели где-нибудь в укрытии, на тщательно подготовленных позициях, и ждали, когда мы подъедем к ним. Возможно, они выбирали, стрелять ли мне в голову, грудь или живот, и спорили, что лучше.

 

БТР опять нес нас мимо сел. Дорога гудела от скорости под туго накачанными шинами.

 

Ожидание опасности всегда усиливает страх. Один из законов войны — необходимость осторожности. Не видно противника — тем больше оснований остерегаться его. Каждый раз, когда я шел на боевую операцию, я знал, что будет страшно, что я буду бояться, и действительно каждый раз боялся, но никому не говорил об этом.

 

Меня охватило чувство недовольства собой. Я сердился на себя за то, что слишком доверял всяким предчувствиям.

 

Солнце слепило глаза, и щеки начали болеть от непрерывного прищуривания. Слышалось только урчание машин.

 

Движение ускорилось. Дистанция между машинами увеличилась. Еще длиннее потянулись шлейфы пыли.

 

Неожиданно меня оглушило взрывом, вдруг раздавшимся сзади, обожгло раскаленным воздухом. Совсем рядом застрочил автомат. Я услышал только первые выстрелы и словно оглох от грохота. Шум стрельбы сжимался вокруг меня. Звуки отдельных выстрелов слились в сплошной гул.

 

Колонна стояла на дороге и горела. Солдаты лежали под колесами и в кюветах, стреляя по зеленке. Пулеметы БТР, казалось, рвали воздух.

 

Я знал, что в засаде самые большие потери происходят в первые несколько секунд и минут боя. Боевики стреляли длинными очередями, и я подумал, что они очень уверены в себе, если так неэкономно расходуют патроны.

 

Я лежал на земле, хватал ее руками и дышал сквозь зубы. Я чувствовал себя беззащитным. Зеленка вокруг начала приближаться, сдавливать меня. Очереди били по голове. Казалось, весь огонь сосредоточен на мне, и каждый раз, когда пуля пролетала мимо, я непроизвольно вздрагивал. Пот непрерывно капал с бровей на глаза. Какой-то стальной обруч сжал ключицы, перехватил дыхание. Я с трудом воспринимал происходящее. Мне было страшно.

 

Рядом лежал лейтенант Алешкин.

 

— Что делать, а? — спросил я. — Что делать?

 

— Попробуй не бояться, — ответил он.

 

Долбящий звук прошел по броне БТР и отозвался болью в моей голове. Несколько пуль ушли в землю, кроша камни и брызгая осколками.

 

— Не дергайся, — сказал лейтенант. — Пули, которые слышишь, не твои.

 

Неразбериха боя мешала ориентироваться. Я смутно видел солдат, прыжками передвигавшихся между кустами. Каждый из них пытался найти единственно верное действие, которое было бы способно сохранить жизнь.

 

Страх словно парализовал меня, и я не осмеливался сдвинуться с места. Я оказался под перекрестным огнем. Меня охватило чувство отчаяния. Нам всем грозила гибель.

 

— Они раздавят нас, как мух, — сказал я.

 

От напряжения, в котором находилось все тело, начала болеть шея. Я почувствовал, как по спине забегали мурашки. Я прижал приклад автомата плотнее к плечу и замер.

 

Вокруг меня свистели пули. Они даже не свистели, а вжикали, пробивали воздух, иногда впивались в землю, отскакивали, иногда жужжали. Тогда они были слышны особенно ясно среди остальных свистящих пуль. Рикошеты всегда пугали. Даже летевшая мимо пуля могла попасть в меня.

 

Я лежал на земле, почти не дыша, боясь себя обнаружить и не находя спасительного выхода. Я ощущал, как безнадежно мое положение.

 

Почувствовал, как начала накаляться сталь горящего рядом со мной БТРа, который мог взорваться. Пополз и ощутил тяжесть тела, прижимающую меня к земле. Эта тяжесть была гораздо больше, чем вес тела, я не привык к такой тяжести. Я был словно раздавлен собой.

 

Я полз в ясном ощущении смерти, ожидая удара слева, справа, в упор. Гранаты рвались вокруг с глуховатым звуком. Иногда так близко, что я всем телом ощущал упругий толчок жаркого воздуха. Готовый почувствовать мгновенную боль разорванного тела, я цепенел от страха. Мне казалось, что воздух вокруг сгустился, превратился в желеобразную массу, которая задерживала мое движение. Зубы у меня стучали, кровь отлила от головы, перед глазами стояла белая пелена, рот переполнялся горечью.

 

Я начинал задыхаться, и все, что находилось вокруг, тонуло в этом ощущении и переставало существовать. Дыхание обжигало легкие, я почти терял сознание. Чтобы избавиться от этого состояния, я несколько раз ударил себя кулаком по лбу. Все было как в страшном сне.

 

Стрельба раздавалась со всех сторон, но я продолжал ползти, не сознавая, что делаю.

 

Вдруг что-то грохнуло, с треском толкнуло меня в спину, и я почувствовал удар земли в щеку. Несколько мгновений я старался ощутить свое тело. Не знаю, как мне это удалось. Мне показалось, что треснула голова, и несколько секунд я крепко держался за нее обеими руками, опасаясь, что она развалится на куски. Голова начала как бы раздуваться и наполняться туманом. Я чувствовал, что падаю. Но по мере того как я падал, земля отодвигалась от меня, уходила вниз, и, сколько бы я ни падал, она все время была далеко от меня. А потом земля исчезла, и я полетел в темноту.

 

Через какое-то время тьма отступила, и я открыл глаза. Я даже дышать не мог. Судорожно раскрывал рот и кривился от боли в спине, не способный ни думать, ни сопротивляться.

 

Потом опять оказалось, что я ползу. Рывками я неудержимо двигался вперед, точно в конвульсиях дергая ногами. Я увидел голые обода машины и почувствовал запах жженой резины.

 

Выбранная позиция казалась удобной, почти неприступной.

 

Звука своего выстрела я не услышал, лишь почувствовал, как содрогнулся в руках автомат, и горло обжег запах пороховой гари. Не способный думать мозг выхватывал и запечатлевал лишь отдельные куски боя, которые мелькали передо мной с постоянно увеличивающейся скоростью.

 

Я стрелял до тех пор, пока с удивлением не понял, что израсходовал весь магазин. Кто-то пронзительно кричал от боли визгливым голосом. Я воткнул полный магазин на место и передернул затвор, досылая патрон в патронник. Нажал на спусковой крючок, и мне представилось, как пули пробивают мышцы, дробят на своем пути кости. Я стрелял, никуда специально не целясь, почти наугад. Какие-то голоса кричали около меня. Я слышал их сквозь звон в ушах. Кто-то, пробегая, наступил на мои раскинутые ноги, но я продолжал стрелять, не отвлекаясь. Страх сменился азартом боя, и я кричал:

 

— Стреляйте, стреляйте, стреляйте!

 

Пот заливал глаза, язык присыхал к гортани, ноги дрожали. Я уже совсем плохо видел, не мог ровно держать автомат. В голове стучало. Перед глазами плавали синие, красные, светло-зеленые круги.

 

Я хотел жить. Я терял контроль над собой. Кричал сквозь слезы. Палец быстро нажимал на спусковой крючок, как только я ощущал опасность оттуда, где разум не видел ничего угрожающего.

 

Вдруг огонь, похожий на кровь, брызнул во все стороны, и мне показалось, что взорвалось что-то в моем черепе. Воздух вокруг внезапно стал твердым, в глазах потемнело. Что-то давило на мозг, закрывало все окружающее и не пропускало звуки. Я ощутил во рту вкус крови, почти задохнулся от жара, легкие, казалось, были сожжены. Я сдавил голову руками и задержал дыхание так, что голова чуть не лопнула. Потрогал затылок, вспухший и мокрый, — боль отдалась в глаза.

 

Услышал одну автоматную очередь, затем другую. Выплюнул изо рта сгусток крови и сквозь слезы и жжение сначала расплывчато, а потом все яснее увидел лейтенанта Алешкина, который словно смеялся. Один его глаз был широко раскрыт, другой закрыт, язык высунут.

 

— Я ранен! — закричал он. — Я ранен!

 

В его голосе я почувствовал страх. Обе его руки были плотно прижаты к телу. Образовавшееся под ними темное кровавое пятно медленно расползалось по всей нижней части камуфляжа. Его лицо становилось страшным. Сквозь загар и грязь на нем проступала какая-то желтизна, волосы были взлохмачены, и взгляд блуждающего глаза казался сумасшедшим.

 

Он неожиданно быстро закачал головой из стороны в сторону. Я увидел, как оба его глаза широко открылись, словно он чему-то удивился.

 

Несколько мгновений лейтенант был неподвижен, и смотрел на меня, и жадно ловил воздух широко раскрытым ртом. Он зеленел лицом и, странно улыбаясь одними глазами, начал зажимать ладонями рот, который сочился кровью. Но словно не сдержал напора, и кровь хлынула вместе с его хрипом, заливая грудь. Я не хотел верить тому, что видел. Его рот судорожно глотал воздух, словно пытался компенсировать им потерю вытекающей крови. Его руки начали хватать воздух над головой. Он выгибался дугой, упираясь пятками и затылком в землю. Хрипел. Он лежал на спине с закрытыми глазами и истекал кровью, которая все шла и шла. Я видел, как быстро на сухом песке она из красной становилась серой.

 

Я оцепенело смотрел на него, чувствуя, как у меня затряслись все внутренности. Застучали зубы, и я сжал челюсти с такой силой, что заныли мышцы лица.

 

Я очень долго смотрел на его почерневшее лицо, с которого ушло выражение боли и изумления. Господи, подумал я, почему его, а не меня?

 

Я ощутил, как какая-то тяжесть словно опускалась мне в ноги. Кровь пульсировала где-то у горла и в затылке.

 

Еще ни разу смерть не приближалась ко мне так близко. Хотелось закричать, но в сдавленной груди не нашлось воздуха. Оставалось лишь умереть. Я ощущал вокруг себя смерть, и ничего, кроме смерти, не было в моем будущем.

 

— Господи, — зашептал я. — О, Господи, помоги мне. Помоги мне, Господи.

 

Мои глаза были открыты, но я словно ничего не видел. Страх будто схватил меня за горло. Кровь прилила в голову, руки начали трястись, озноб охватил тело. Ноги стали чужие, а внутри все горело. Мне показалось, будто на мою спину опустилась чья-то рука. Потом она поползла к голове и дошла по волосам до лба. Я почувствовал себя, как во сне, когда хочется закричать, но оказываешься не в состоянии это сделать. Я почувствовал, как напряглись мышцы лица. Ничто не смогло бы заставить меня издать хоть какой-нибудь звук. Сердце билось так, словно хотело выскочить, а тело вздрагивало от каждого удара.

 

Я был не в силах угадать, где, с какой стороны мне угрожала опасность. Я просто держал автомат дулом вверх и нажимал на спусковой крючок. Руки сильно болели, иногда боль становилась непереносима.

 

У меня не было ни одного шанса спастись, и я очень хорошо знал об этом. Лежа на животе, я прикрыл голову руками. Я слышал, как надо мной что-то свистело. Я не мог поверить, что все происходит именно со мной. Уже было поздно пытаться что-то исправить.

 

— Господи, — прошептал я, — как же отсюда выбраться?

 

Я пополз, ощущая, что дрожу от страха. Я сжимал автомат крепче, чем было необходимо, и напряжение сковывало движение. Услышал за спиной чей-то крик, который тут же был заглушен взрывом. Хотел обернуться, однако что-то толкнуло меня вперед и ударило головой о землю. Я старался не потерять сознание. Тошнотворная боль охватила все тело.

 

Я не сомневался, что буду убит. Перестал понимать, почему все еще жив. Был уверен, что не успею ничего почувствовать. Не успею даже сообразить, что умер. Все произойдет очень быстро. Мне неудержимо захотелось бежать. Было очень сложно не кинуться прочь. Вокруг меня было слишком много непрекращающихся криков и грохота. Но подняться не было сил.

 

— Сделайте что-нибудь! — закричал я.

 

Мучительно долго тянулись минуты ожидания, отделяющие жизнь от смерти.

 

Я заметил какое-то движение между деревьями и застыл, чтобы не выдать своего присутствия. Я стонал от страха. У меня даже задергались ноги. Совсем рядом что-то просвистело, и я ощутил промахнувшуюся смерть.

 

Я вздрагивал, поджимал под себя ноги. Хотел стать меньше, хотел исчезнуть. Я ощущал, как что-то, шипя, проносилось совсем близко над головой.

 

Пронзительный лязг и треск причиняли боль ушам и били по затылку. Одолевала тошнота, и я почти ничего не видел. Я отказывался понимать происходящее и отказывался быть самим собой. Я забыл о необходимости убивать, перестал следить, чтобы не убили меня. Перестал думать о необходимости спастись. Мне все стало безразлично. Никогда в жизни мне не приходилось ощущать ничего подобного. Я дышал как-то странно, толчками. Губы от напряжения сложились в трубочку. Сознание оцепенело.

 

Постепенно сознание прояснилось. Но чем яснее оно работало, тем становилось страшнее. Мне казалось, что я останусь здесь навсегда. Уверенность была очень сильной. Ни о чем другом я не мог думать. Я уже понял, что мне следует смириться со своей участью, принять все, что на меня свалилось. Я выполнил все, что на меня было возложено. Я не герой. Эта мысль действовала почему-то успокаивающе. Жалость к себе была приятной.

 

Лежа на земле, я слышал, что бой продолжается. Мне оставалось только ожидание. Я закрыл глаза и вдруг услышал гул приближающихся “полосатых”. Ужасный грохот поднял меня вверх и снова ударил о землю.

 

Способность видеть и слышать восстанавливалась медленно. Ощущения были неустойчивыми, в глазах мелькали какие-то полосы, окрашенные в разные цвета. Едкий дым вызывал обильные слезы, чувство тошноты. Не шевелясь, я прежде всего прислушался. Уже никто не стрелял. Я начал ощупывать голову, грудь, не веря, что остался невредим. Я задержал дыхание, сосредоточился и, упираясь руками в землю, попытался сесть. Мне это удалось. Болело все тело. Пошатываясь, я поднялся на ноги и оглянулся. От нервного напряжения задергалось веко правого глаза, неудержимо захотелось курить.

 

— Ты просто не знаешь, что мне пришлось пережить, — сказал я самому себе.

 

Я огибал сгоревшую машину, нога у меня скользнула, я потерял равновесие и упал в лужу загустевшей крови. Вскочил и начал стрелять в лужу. Я хотел убить эту кровь. Пули проскальзывали сквозь кровавое месиво и уходили в землю.

 

Я был мокрым от пота и едва держался на ногах. Руки настолько ослабли, что едва удерживали автомат. Меня тошнило, но я продолжал идти, тяжело дыша, стараясь набрать в грудь как можно больше тяжелого, душного воздуха. Я ощущал, как подгибаются ноги и кружится голова. Тело было невероятно тяжелым и неповоротливым. Тошнота поднялась к горлу, и рот наполнился горькой слюной, которую я сплевывал.

 

Я прислонился к дереву, схватил рукой покрытый шершавой корой ствол. Меня вырвало. Я изо всех сил тужился, и меня снова рвало. Земля под ногами качалась, уходила из-под меня. Я корчился и давился блевотиной. Опустился на колени и оперся руками о землю. Не мог отдышаться несколько минут.

 

Затем медленно поднялся. Попытался ухватиться руками за дерево, но вдруг почувствовал, что ноги перестали меня слушаться. Тело беспомощно обмякло, пальцы разжались, и я упал в траву. Меня начало охватывать странное спокойствие. Хотелось лежать, закрыв глаза. Никогда в жизни мне не приходилось уставать больше. Просто не осталось сил сдвинуться с места. У меня было только одно желание — заснуть, чтобы скорее закончился день, который мне удалось пережить.

 

Я читал свои записи и вдруг испытал страшную усталость. Словно строчки впитали мою жизнь. Часть души, которая боролась, отстаивая жизнь.

 

Я стараюсь забыть про смерть — свою и чужую, чтобы успокоиться. Я знаю, как опасно выражать пережитые ощущения словами. Не следовало пытаться осознать то, что происходило. Слова потеряли для меня прежний смысл, как и все то, что предшествовало войне. Я просто начинаю отказываться воспринимать вещи, как они есть.

 

Для меня не существует пути назад. Прежняя жизнь навсегда исчезла в прошлом. А прошлое невозможно исправить, как и будущее.

 

Все вокруг стало казаться каким-то чужим. Я часто испытываю это чувство, когда, проснувшись среди ночи, не могу определить, где нахожусь. Обычно это ощущение не бывает продолжительным, но каждый раз кажется, что оно может остаться во мне навсегда.