Хруст гравия под ногами, начинающаяся жара середины мая, предчувствие душного лета. Буйное цветение всего, что только может цвести, на каждом каштане сотни белых пирамид, если приглядеться, то видны и розоватые точечки, подчёркивающие чистоту краски.

Хруст гравия под ногами на ещё не асфальтированных дорожках парка, стоит ли прислушиваться и улавливать среди ошалелого щебета воробьёв слова, когда начинает докучать жара.

Стоит ли прислушаться и выделять из голосов птиц и стука, дятла неизвестно откуда взявшегося в городе, слова почти позабытого языка.

 

будем любить

ведь некуда деться

бестелесных людей с которыми не живут

зато избежим отношенья к другому

как к полотенцу в красном углу

оно всегда было тут

к нему нельзя прикасаться

приходя домой раздеваться

в разных углах комнаты

поглядывая друг на друга

подглядывая друг за другом

 

Идем вдоль парка, попадая в облака запахов, исходящих то от цветущих каштанов, то от белых акаций, то от желтых цветов лип.

Шагая рядом с ней воображал, как приходим в квартиру, припадаю к её ногам, медленно поднимаю ткань, осторожно раздвигаю, а потом лижу нежную плоть прямо через белье до тех пор, пока не начнёт кричать. Тогда стягиваю с неё и, не отрывая рта, от плоти, влеку к кровати. И вдруг слышу в своей фантазии, как она бормочет: «Что я могу для Вас сделать».

Здесь страсть натыкается на препятствие – русский язык. Разве мог Онегин сказать Татьяне «Я хочу тебя пожевать», а Вронский шептать Анне Карениной «Я хочу, что б ты пососала». Как мог высказать подобные желания этой благородной и утонченной женщине на языке Тургенева и Пастернака. Никак. Русский был языком детства и юности поэтому, говоря на нем, возвращался в плен воспоминаний о родителях, учителях, о ранних чувствах стыда, страха и вины.

 

поезд насквозь высвечен из пейзажа выхвачен

волосы спутников светятся будто едут львы

каждый несет на плечах золотящийся шар

справа в купе не спеша

о чём-то личном толкуют матом

на станции морозно мертво и чисто

словно случился тихий белый пожар

ненужное выжжено

остальное вынесено за скобки дороги домой

и записано по инею на стене подсобки

 

Когда шли через парк, она лукаво сказала «Вам не нравится говорить со мной?»

«Отнюдь» - ответил я, глядя на очертания ее бедер. «Вы говорите очень мелодично» - и поднял глаза на груди.

Некоторое время молчали. Потом в порыве неожиданной храбрости, пригласил её к себе. И опять только показалось, или слова и в самом деле были произнесены.

 

недра цветка бездонны

как тонок стебель тело и рука

спеленутые головы-бутоны

ни выдоха ни вдоха ни глотка

светятся женщины и птицы

пахнут трава и молоко

подвижные как отблески и спицы

и легкие как небо и перо

молчат и шеи изгибают

пытаясь заглянуть за полукруг

их лепестки и листья продлевают

полет страницы выпавшей из рук

 

Она сняла и бросила их на диван, задернул занавеси на окнах, потом подошел к ней, стоявшей спиной к письменному столу. Опустился на колени и осторожно приподнял до самой талии ткань. Стянул материю, и она сбросила её с ног. Молча добрался до нежной плоти между бедер, сокрытой шелковым мхом, было влажным и благоухающим, и еще крепче прижался к ней, согревая дыханием. Проник внутрь языком.

В памяти всплыли воспоминания о ней. Про то так, когда вышли от вечерни, полил дождь, крепкий, крупный, пахнущий черемухой и тополем.

 

городская квартира

не отчий дом

дом как люди и кочует с тобой

от жилья к жилью теряя память

это не даст привязаться к какому-то одному

до гулкой боли

или лежат на кладбище что

не привязывает тем более

 

Каждый запах так знаком и возбуждающе дразнит, иногда даже хочется чихнуть и помотать головой, что бы вырваться из облака ароматов созревания.

Хруст гравия, быстрые шаги удаляющихся ног.

Отъезд неминуем, неизбежен и должен состояться.

Потом ничего не было. Но, одолеваемый неясным чувством, послал ей книгу стихов давно умершего и заслуженно забытого поэта. Он плохо разбирался в хитросплетениях жизни, от него осталось только несколько книг, которых уже не читают, а лишь вдыхают запах стареющей бумаги и книжной пыли. А к титульному листу дерзко прикрепил веточку белой акации, стыдливо избегая цветов каштана. Они ведь так пахнут непознанным, запрещенным и несбывшимся.

Она всё добивалась разгадки этой тайны, но пусть не узнает, хотя надо лишь сопоставить, вспомнить, быть внимательней и даже не придется читать совсем коротенький рассказик маркиза – извращенца.

Треугольник соцветий каштана, белая накипь с едва розовой окантовкой, дурманящий запах, зелень листвы обрызгана белым, быстрое отцветание, чувство острого наслаждения и отдохновения, почти на пределе. Завязь, каштаны, скрытые в зеленных скорлупках с почти безопасными колючками, падение на асфальт без всякой надежды попасть в почву и прорасти. Когда вечереет каштаны, осыпавшие дорожки, уже закатанные в асфальт, напоминают негатив фотографии множества глазных яблок с неправдоподобно большими зрачками…