День города

( Ангел-хранитель-2 )

 

В то тихое утро августа, когда на влажной щеке востока едва проклюнулась бледным розовым румянцем акварель нежной зари, а сонная река ещё млела в зыбких объятьях ночного тумана, когда весь мир был закутан в блаженную дремоту и дышал чистотой и непорочностью рассвета, именно в этот час явился во сне спящему Касьяну его самозваный ангел – хранитель.

Его угрястый нос по-прежнему хлюпал гриппозным насморком, а красные воспаленные глазки под тяжелыми веками смотрели на Касьяна насмешливо и вызывающе. Рыжие волосы на грушевидной голове топорщились жидким сальным островком, а в мочке правого уха торчала ржавая булавка.

- Слушай, - изрек Касьян, - я всё собирался спросить: тебя как зовут-то?

Карлик усмехнулся, вытащил из кармана длинного балахона огрызок сигары и прикурил от вполне современной зажигалки.

- А нам имена ни к чему. Нас по именам подопечных величают.

- Ну? Значит ты – Касьян?

- Вроде того…

Карлик с наслаждением пустил изо рта густую струю табачного дыма и повелительно ткнул корявым пальцем Касьяну в живот.

- Ты вот что: завтра никуда из дома нос не высовывай. Понял? А то, я чую, ты на праздник города намылился, верно?

- Ну, собирался, а что? Неприятности будут?

- Будут, не сомневайся. Так что сиди дома, качай дитё и плюй в потолок.

Карлик окутал себя пеленой сизого дыма и незаметно растворился в нём, оставив в воздухе какой-то странный, незнакомый Касьяну запах.

Тут он проснулся.

Рядом тихо посапывала жена, и лучи рассвета золотили её спутанные волосы.

В маленькой кроватке спала дочь Касьяна, рождение которой поломало монотонность его прежней жизни, пробудило в нём чувство отцовства и помирило со своенравным характером тёщи.

Голова побаливала после вчерашнего торжества, которое под конец вылилось в заурядную пьянку. Обмывали первую пенсию любимой тещи, заработанную ею на выменях коров в родном совхозе, пили много и солидно, не отказываясь от налитых стаканов. Гости отчалили за полночь, и их пьяные голоса ещё долго слышались в ночном воздухе.

Похмелье Касьян переносил тяжело, а потому осторожно прошмыгал в кухню и сунул голову в холодильник.

Холодная, запотевшая бутылка приятно холодила руку, водка в стакан лилась густой, как сироп, струёй.

Касьян уже поднёс стакан к губам, когда его остановил удивленный возглас тёщи:

- Касьянушка! Ну зачем же так. Я тебе сейчас столик соберу, салатик порежу…

Касьян поморщился от лавины доброжелательности, но стакан выпил.

- Касьянушка, а ты в город не сходишь, а? Надо бы ребенку присыпку купить.

- Схожу, - брякнул Касьян и тут же вспомнил слова карлика.

«Черт! – подумал он, - какой-то прощелыга крутит мной, как хочет».

Может хмель уже ударил в голову, может взбунтовалась сама непостоянная натура Касьяна, но решил он твердо и бесповоротно, что в город сходит, что надо – купит, а заодно и на праздник посмотрит.

Повеселев, он чмокнул смущенную тёщу в порозовевшую щеку, игриво пощекотал проснувшуюся жену, улыбнулся ребенку и свежевыбритым вышел на улицу.

Здесь на солнце, на ярком свету не верилось ни в карликов, ни в пророческие сны. День обладал удивительной способностью выметать из души всё темное и сомнительное, вселял веру только в радостное.

Но неприятности начались уже по дороге. Касьян твердо шагал по шпалам к железнодорожному мосту, когда в обочине увидел мужика. Тот лежал, поджав к животу ноги, обутые в стоптанные башмаки, и не подавал признаков жизни.

Когда Касьян наклонился к нему, тот неожиданно обнял его за шею и жалобно прошептал:

- Выручай, братан, пропадаю! Ноги отказали. Донеси до конца моста, Богом прошу!

Касьян был по натуре жалостливым, на мольбу и просьбу отзывчивым, а потому безропотно подставил спину и поволок грузного мужичонку в сторону города. Мужик прижимался к виску небритой щекой и шептал, обдавая перегаром, слова благодарности.

По мосту, изрядно потрепанному, частью без перил и досок, Касьян шел уже с трудом. Мужичок тяжелел с каждым шагом. Внизу мелькала обмелевшая речка, а встречные люди на странную парочку смотрели с усмешкой и просто с любопытством. В самом конце моста у будки стрелочника на лавке сидели трое парней и улыбаясь смотрели на Касьяна.

Мужичок неожиданно и весьма проворно спрыгнул со спины Касьяна и весело заорал на всю речку:

- Ну что? Продули? Ставьте пузырь! Я же говорил, что до конца моста верхом доеду.

Касьян, едва переведя дыхание, дурея от собственной глупости, только хлопал мокрыми губами и не находил нужных слов.

- А ну-ка, плесните моей лошади, - дурашливо приказал мужичок, и Касьяну вполне галантно протянули бумажный стакан с теплой водкой.

Ему бы отказаться, озлобиться, наговорить дерзостей или шарахнуть кого-нибудь в ухо, но Касьян неожиданно смягчился, жалко и горько усмехнулся, выпил водку и, не оглядываясь, пошел в город.

Настроение, конечно, было подпорчено и довольно изрядно, но водка тем и хороша, что всё расставляет на свои места, кого-то лечит, кого-то возбуждает и веселит, кого-то просто делает дураком.

Касьяна она просто успокоила, и тот, решив, что всё в жизни по плану, расправил плечи и даже подмигнул встречной старухе.

Где-то из центра города была слышна веселая музыка, народ был улыбчив и приветлив, все навевало атмосферу праздника, и Касьян оттаял душой, раскраснелся и засвистел один из тех пошленьких мотивчиков, что каждый разучивает ещё в детстве.

На вокзальной площади возле киоска его остановила невзрачная женщина с бегающим взглядом, уцепила за рукав рубахи и очень душевно спросила:

- Мужчина, вы вино пьете?

- Ну, бывает, - растерялся Касьян.

- А с похмелья мучаетесь?

- Мучаюсь, - признался он и утвердительно кивнул.

- Тогда вы меня поймете. – Женщина говорила просто, но внушительно, и простота эта убеждала больше горячих возгласов и крика. – Муж у меня с похмелья мучается, умирает, можно сказать. А денег нет. Зарплату третий месяц не дают. Понимаете?

- Да, да, - закивал Касьян, еще не понимая своей роли в судьбе этой женщины.

- Мужчина, купите велосипед, совсем не дорого и новый.

Касьян хотел возразить, сказать, что у него уже есть велосипед, но женщина печально и укоризненно покачала головой, и Касьян неожиданно спросил:

- Сколько?

- Две бутылки, только две бутылки.

- Ладно, а где велосипед-то.

- Вон у киоска стоит, новый ещё, прямо жалко, а куда денешься.

Касьян отсчитал женщине несколько бумажек, хотел что-то спросить, но та уже бежала прочь, радостно махая ему рукой.

«Ладно, - подумал Касьян, - домой хоть не пешком идти. Да и велосипед-то совсем новый».

Он оглядел своё приобретенное, проверил давление в шинах, тренькнул звонком, и лихо вскочил в седло. Отъехал он только метров на десять, как сзади раздался истошный женский крик.

Касьян оглянулся, желая узнать причину переполоха, и увидел грузную женщину, выбегавшую из киоска.

Если бы Касьяну сказали, что баба в сотню кило весом может бежать, как молодой пудель, бросая вверх пудовые груди, он бы не поверил.

Теперь он это видел, а женщина для пущей убедительности догнала его, ухватила велосипед за багажник и ударом мощной ладони вышибла Касьяна из седла.

Он всегда терялся в критических ситуациях, растерялся и теперь, но пролетая над шершавым асфальтом успел подумать: «А, собственно, за что?»

Но тут же об этом узнал.

- Ворюга! Обнаглел, сел и поехал. Что зенки таращишь? Дураком прикидываешься?

- Да нет, - прошептал Касьян побледневшими губами, - я и есть дурак.

То ли вид у Касьяна вызывал сострадание, то ли запал у женщины кончился, но истерику она прекратила, взяла велосипед за «рога» и увела к своему киоску.

Народ пялился со всех сторон, обсуждая недостойный поступок гражданина Касьяна, и высказывал собственные мысли по пресечению преступности в городе.

«Ну, надо же так лопухнуться! Вот она наша слабость – доверчивость и мягкотелость».

Касьян потер опухшее ухо, отряхнул помятые штаны и, оборвав мысленную философию о людской подлости, завернул в «Закусочную», где и заказал сто пятьдесят водки.

Он помнил «чепок» таким, каким он был несколько лет назад, когда здесь гудел рой пьяных голосов, звенела посуда и мелькали опухшие лица. И что примечательно, атмосфера праздника и радостного возбуждения царила здесь именно тогда, в грязи и полумраке, а не сейчас, в чистоте и полном порядке.

«Что же меняется, - с отчаянием думал Касьян, - люди или вещи? Почему стакан дешевого вина, выпитый в тесноте и украдкой, делал человека счастливым, а нынешнее изобилие и ассортимент не вызывают восторга и трепета?»

Водка, пройдя по всем невидимым тропам организма, добралась до головы и диспут на морально-этические темы прекратила. Касьян махнул рукой и вывалился из «Закусочной».

Молодой парень зазывал на празднование города и приглашал за плату в пустой экскурсионный автобус.

Касьяну надоело ходить пешком и, сунув парню десять рублей, он уселся на мягкое сиденье и стал ждать. Когда в автобусе стало тесно, а желающие уже толпились в проходе, пришел водитель, уселся на свое место и удивленно вытаращился на пассажиров.

- Вы куда, граждане?

- На день города. Давай вези, надоело ждать.

- Какой день города! – в голосе водителя слышалось неподдельное удивление и праведный гнев. – Через пять минут у меня рейс на Криушу!

Народ заволновался, зароптал, но автобус не покидал.

- Тады гони десять рублев! – проскрипела рядом с Касьяном древняя старуха, сурово глядя на водителя.

- Какие рубли. Я у вас денег не брал. Выходите, по-доброму прошу, как людей.

- Во, видали, - взвизгнула старуха, - он ещё грозить выдумал. Да у меня, хошь знать, сын в милиции работает и он таких аферистов пачками сажает.

- Никуда не выйдем, - прохрипел седой ветеран и внушительно брякнул кучей медалей.

Народ одобрительно загудел и в открытые двери без десяти рублей выходить отказывался.

Касьян ещё не решил, какую ему избрать позицию, когда водитель негромко матернулся и захлопнул дверь.

Автобус мягко тронулся и подкатил к автостанции.

Двери снова отворились.

Народ косился друг на друга, не решаясь на что-то конкретное.

Завела всех та же старуха:

- Повадились людей объегоривать! Не выйду, умру тута!

- Ну и хрен с вами! – пробормотал водитель и уставился в окошко.

В салоне воцарилось молчание. Общий энтузиазм уже незримо распадался и держался больше на показной браваде и нежелании упасть в глазах других.

А тем временем в автобус лезли настоящие пассажиры, которые недовольно бурчали на тесноту и жару в салоне.

Когда объявили отправку автобуса на Криушу, Касьян ещё мог бы успеть шмыгнуть в дверь, но коммунистическое воспитание и лозунги к единству ещё не рассосались в его натуре, вбитые туда многолетней пропагандой и массовой агитацией.

А когда двери захлопнулись, и автобус уже набрал скорость, какая-то женщина запоздало крикнула:

- Дайте, я выйду!

- Не могу, - спокойно отвечал водитель, - только в местах предусмотренных остановок.

Старуха мрачно молчала, поджав сухие губы, и десять рублей уже не просила. Водитель включил музыку, и какой-то мальчик стал настойчиво проситься в Тамбов.

Касьян жил в Макееве и про Тамбов знал очень мало. Он твердо решил, что выйдет в Полушкино, но у самой деревни их тормознул контролер и после длительной перебранки оштрафовал всех за проезд без билетов.

Здесь же всех, по молчаливому согласию, и высадили.

И стояли у дороги обманутые и обиженные граждане города и пригородных деревень, злобно смотрели вслед автобусу и избегали взглядами друг друга.

А старуха, подтянув платок, первой зашагала в сторону города.

- Провокатор, - гаркнул ей вслед ветеран и вытащил из кармана четвертинку.

Он оглядел всех, ища себе партнера, и выбор свой остановил на Касьяне.

Они отстали от общей процессии, возвращающейся в город, и четвертинку эту одолели.

Доля выпитого за утро была для Касьяна уже предельной, он расчувствовался, благодарил ветерана за своё светлое детство, жаловался на безобразное утро, а потом затянул песню из военного репертуара.

Ветеран, как фокусник, вытянул откуда-то из галифе вторую четвертинку, они её выпили, обнимались и ругали правительство.

Ветеран разделся до пояса и тыкал Касьяна носом в старые шрамы. Касьян кричал: «Отомстим!» и грозил проезжающим машинам кулаком.

В костюме ветерана Касьян смотрелся убедительно. Медали грузно тянули вниз и бросали блики на дорогу. Сам ветеран шел голышом и махал холщевой сумкой. Сзади остановился милицейский «УАЗик».

- Садитесь, товарищ ветеран,- любезно предложил Касьяну молодой милиционер, - а ты, алкаш, дуй до дома и не светись на дороге.

Это уже относилось к голому вояке, у которого от подобной беспардонности отвалилась вставная челюсть, и выпала из рук холщевая сумка. Таким и запомнил его Касьян, сквозь туман помутнения. Голая фигурка на ленте асфальта с поднятыми кулаками.

Высадили Касьяна у отдела милиции, где рядом на летней эстраде шел концерт, посвященный Дню города.

- Вы на праздник? – уважительно спросил милиционер, щурясь от блеска медалей.

- Да, конечно, - пробормотал Касьян и вылез из машины.

К нему тут же подбежала молодая дама и потащила за рукав к эстраде.

- Мы вас уже заждались, - кричала она сквозь звуки музыки, - сейчас ваше выступление.

- А что говорить-то? – опешил Касьян.

- Как, что? Боевое прошлое, воспоминания, трудности, напутствие молодежи, преемственность поколений…

Частушки на сцене смолкли, и объявили, что гостей праздника сейчас поприветствует ветеран войны, прошедший с боями всю страну и Европу. Назвали фамилию, но Касьян её не расслышал.

Его уже толкали на сцену. Он лез, и вела его уже не пьяная решимость, а отчаянная необходимость и долг перед старым воякой.

На сцене, слегка пошатнувшись, он выпер завешанную медалями грудь, напустил на чело сеть морщин, чтобы казаться старше и солиднее, и осевшим голосом выдавил в притихшую толпу первые слова:

- За каждую вот эту железку на груди пролит не один стакан… ви…,то есть крови. И все это ради того, чтобы вы спокойно, не опасаясь милиции… тьфу, Гитлера, могли пропустить в выходной рюмку – другую за процветание Отечества.

Дальше Касьяна понесло на историю, которую он помнил смутно, а потому мешал все войны, начиная с нашествия рыцарей и татар. Прочел, как помнил, отрывок из «Бородино», пропел куплет из песни о Безымянной высоте, зябко передернул плечами, вспоминая холодные окопы Майкопа и ледяную воду Балхаша, заклеймил позором басмаческие банды Туркестана и неожиданно потребовал свободу Луису Корвалану.

Толпа то охала, то ахала. Люди постарше, не таясь, плакали, а молодежь открыто лыбилась.

Такого вдохновения Касьян ещё не испытывал, а потому ведущая праздника никак не могла отобрать у него микрофон и увести со сцены.

Когда его уносили, он ещё успел бросить в восторженную толпу:

- Да здравствуют Советские профсоюзы!

Толпа взорвалась аплодисментами, а голого ветерана, который добрался на попутке и сидел в кустах, хватила кондрашка. Он ухватил Касьяна за ногу и затащил в кусты.

- Ты чаво, паразит, намолол. Я -то всю войну партизанил, поезда с рельсов ковырял, а ты меня в Японию загнал. Не был я там, ты понял, не был! И с Китаем не воевал…

Касьян глупо улыбался и гладил плачущего ветерана по седой голове.

- Я же за всех вас отчитывался, не за тебя одного. А ты заладил: Китай, Китай… Мао Цзе Дуна жаль забыл помянуть, тоже гад был отменный.

Ветеран чуть не силой выпихнул Касьяна из родного пиджака и полез на сцену опровергать речь Касьяна.

Но его культурно содрали со ступенек, сунули в руки подарочный одеколон и поблагодарили от лица всего народа.

- Плюнь ты на них, - сказал Касьян, уводя ветерана, - пошли, выпьем.

Ветеран внимательно посмотрел на Касьяна и пробурчал:

- Это твои первые умные слова. Пошли.

В конце сквера ревела маленькая девочка.

Мама тянула её в сторону, но та с отчаянием смотрела вверх, где в высоких ветвях липы запутался воздушный шарик.

Касьян представил, что это плачет его дочурка, и ему стало жалко ее до слез.

- Не плачь, малышка, - успокоил ребенка Касьян и полез вверх по морщинистому стволу старой липы.

Может ангел – хранитель и пытался как-то удержать своего подопечного, да и липа попалась не очень сучкастая, но Касьян лез наверх, как за олимпийским золотом. Хрипел, но лез.

Ребенок притих, зачарованно наблюдая за дядей, ботинки которого уже скрылись в листве первых ветвей.

Кто знает, может ангелы – хранители из мстительности за нашу нерадивость, чтобы закрепить в разуме нашем обучающие уроки выживания, подставляют наши телеса физическим экзекуциям, как примитивное наглядное пособие для прочих зевак.

Улыбаясь, Касьян дотянулся рукой до шарика, потянул его к себе, противно скрипнув резиной, нацелился ногой на ветку, собираясь начать победный спуск, когда шарик в его руке оглушительно лопнул.

Касьян не был на войне, как седой ветеран, стоявший под деревом и на ничтожный хлопок не обративший внимания.

Касьян среагировал, как зеленый новобранец на свою первую бомбу. Он заметался, забыв, где находится, сорвался с дерева, ломая густую крону, сбил ветерана, и очень внушительно брякнулся на утоптанную дорожку. Последнее, что он помнил – это суровое, осуждающее лицо ветерана и испуганное выражение девочки.

В момент недолгого забытья к его напуганному сознанию явился хмурый ангел – хранитель в лице безобразного карлика в длинном балахоне. Тот противно ухмылялся, укоризненно качая нелепой головой, и крутил у виска коротким прокуренным пальцем.

- Ну, и как праздничек? – ехидно спросил он, сморкаясь в широкий рукав.

Касьян пытался собрать все мысли воедино, чтобы найти достойный ответ, но карлик строго оборвал его тщетные попытки и строго изрек:

- Всё. За дальнейшие твои действия я ответственности не несу. И вообще, я ухожу в отпуск.

- Постой, постой…, - залепетал Касьян, - ты же при исполнении долга. Я буду жаловаться…

- Кому? Ты же в Бога не веришь, мне не доверяешь, вот и пожинай плоды своего глупого безрассудства. Чао, алкаш!

Очнулся Касьян от ощущения, что его бьют. Впрочем, так оно и оказалось.

Ветеран деловито молотил его по щекам, вбивая в голову искры жизни.

Молодая мама, от греха подальше, тащила по дорожке перепуганную девочку.

Жутко пахло одеколоном, который ветеран деловито втирал в виски Касьяна.

- Живой, верхолаз? Живой…

Касьян сел и, морщась, ощупал кости. Кажется, все целы.

Солнце сквозь частую листву рассеивало на тропинке пятна яркого света, дрожало на крышах города, слепило бликами соседних окон.

Касьян вдруг почувствовал усталость, но голова неожиданно просветлела, словно при падении хмель вылетел в пыльную траву сквера.

- Я – домой, - решительно заявил Касьян, поднимаясь, и тут натолкнулся взглядом на «Аптеку»,- во, и присыпку чуть не забыл купить. Ребенок у меня.

Ветеран закивал головой, и они пошли в сторону небольшого здания старой городской аптеки.

Ветерана изрядно покачивало, да и Касьян чувствовал себя немногим лучше.

- Слушай, дед,- спросил Касьян у ветерана, когда они остановились у крыльца аптеки,- есть какое-нибудь лекарство, чтобы разом протрезветь, а? Неохота домой с пьяной рожей показываться.

- Есть, есть, - проронил проходивший мимо парень с лукавой улыбкой,- пургену возьмите. Всю дурь мигом выгонит.

- Во, слыхал, - толкнул ветеран Касьяна, - пурген какой-то. Что-то знакомое, где-то я слыхал про него.

- Ладно, пошли.

В аптеке было тихо и прохладно.

Молодая аптекарша сидела за прилавком и читала толстенную книгу в синем переплёте.

- Присыпка есть? – спросил Касьян.

- Да, есть, - отвечала аптекарша, блеснув стеклами очков.

- А, пурген есть?

- Тоже есть.

Она отпустила им препараты и вновь углубилась в книгу.

Присыпку Касьян сунул в карман, а пурген открыл тут же у окна и смело сыпанул в рот два тонких пакетика белого порошка.

Ветеран, решив проявить солидарность, тоже махнул пару пакетов и морщился, глотая сухой порошок.

- Гадость какая-то…

Аптекарша, оторвавшись от книги, с любопытством смотрела на них.

- Товарищи! А вы далеко живете? – вдруг спросила она.

- Я – в Макееве, - ответил Касьян.

- А я – в Сергееве, - пояснил ветеран, - а что?

- Это я к тому, что вам нужно поторопиться. Это весьма сильное и быстродействующее средство.

- Спасибо, - отвечал Касьян, - это как раз и хорошо.

Аптекарша пожала плечами и снова уткнулась в книгу.

Они вышли на улицу, еще ощущая горьковатый вкус порошка.

- А, может, четверочку возьмем? – спросил ветеран.

- Зачем, - удивился Касьян, - мы же сейчас протрезвеем.

- Ну и хорошо. А это, вроде как, по чуть-чуть для настроения. Бабы все равно не поверят, что были в городе и не выпили.

- Не знаю, - неуверенно начал Касьян, но ветеран уже нырнул в соседний магазин и через минуту вышел назад с четвертинкой в руке.

- Ну, чо, пошли?

- Пошли.

И они пошли, еще не ведая о тайных реакциях в их неподготовленных организмах.

Они шли, неторопливо вели беседу за жизнь, когда ветеран вдруг стал проявлять признаки неясной тревоги.

Его организм, изрядно потрёпанный в жестоких схватках с судьбой, впервые принимал двойной удар слабительного средства и протест свой выражал громким урчанием и спазмами.

Ветеран затравленно озирался вокруг, но ничего похожего на туалет на улице Советской не вырисовывалось.

И тут Касьян ощутил, что ему неумолимо хочется делать то, что он не делал уже с ранних пеленок.

Тревога деда молниеносно передалась ему, и выбрав единственно верное решение, он крикнул:

- Бежим!

И они побежали.

Касьян как-то странно выгнувшись назад, а ветеран, прижимая обе ладони с зашитой холщевой сумкой к задней части широких галифе.

Они резво обогнали двух старух, которые, поглядев им вслед, констатировали:

- Поди-ка, с праздника дураков турнули.

- А, может, где чаво дают по дешевке…

У реки дед обогнал Касьяна и резво сиганул в жиденькие лопухи у дороги.

У Касьяна хватило силы добежать до первого куста ветлы и запрятать себя туда целиком.

Ветеран рванул галифе, и пуговицы посыпались, как пули из старого ППШ.

- Ой-ей-ей, ой-ей-ей! – скороговоркой причитал дед, афишируя свою задницу проплывающим туристам.

- Дядь, а, дядь, - спросил чумазый мальчуган с бамбуковой удочкой в руке, - а здесь плотва ловится?

- Иди, иди, милок, дальше, - жалобно заскулил дед, - вся плотва там, а тута одни ерши.

Малец продолжал стоять перед дедом, ковыряя босой пяткой сухой песок.

- Дядь, а, дядь, а у тебя крючок есть?

- Нету, ничо у меня нету, - завопил дед,- все крючки вон у того в кустах.

Малец засопел и пошел к кусту Касьяна.

- Дядь, а, дядь, - спросил он у макушки Касьяна, - дай крючок.

- Какой крючок? – испуганно вздрогнул Касьян.

- Рыбу ловить. Дед сказал, что крючки у тебя.

- Мальчик, иди, пожалуйста, дальше, я – не рыбак. Нет, подожди. Сорви мне вон тот лопух, я тебе рубль дам.

Касьян вынул из нагрудного кармана металлический рубль и протянул пацану.

- Мальчик, а еще хочешь заработать?

- Ага.

- Тогда деду отнеси два лопуха.

Дед платить наотрез отказался и сам с остервенением выдрал лопух с корнем.

- Уйди, милок! Ты, чо, не видишь, я весь в лопухах. Во, дают. Скоро колючки продавать будут. Аферисты!

- Дядь, а дядь, - пацан хитро сощурился, - а здесь какать нельзя, я сейчас милиционера позову.

- О Боже,- застонал дед, - на, вымогатель, два рубля и чеши ловить свою тощую плотву.

Пацан довольный заработком, убежал к реке, а ветеран, придерживая галифе, семенил к Касьяну.

- Это, чаво же мы выпили, дурень ты гороховый?

- А, хрен его знает…

Дальнейший их путь до дома продолжался с периодическими отсидками во всех встречных кустах.

Ветеран плюнул на приличия и, сняв галифе, шмыгал в широких полосатых, как матрац, трусах, из которых торчали его тощие волосатые ноги.

В одном из островков чахлой сосновой посадки они вспомнили о четвертинке, и ветеран убежденно заявил, что водка – лучшее лекарство от всех напастей.

В самом деле, стало немного лучше.

Бледный, опустошенный ветеран закурил едкую «Беломорину» и ударился в воспоминания.

Касьян лежал на траве, ощущая слабость во всем теле, и вяло жевал стебелек травинки.

Монотонный голос деда как-то незаметно убаюкал его, Касьян задремал, заботливо укрытый тенью сосновых ветвей.

Противный карлик, словно, ждал его, ехидно ухмыляясь и посасывая огрызок той же сигары.

- Ну, и как, оклемался?

- Ты же в отпуск собрался. Вот и ступай.

- Да, жалко мне тебя. Подопечный, все-таки. А отпуска нам не положены. Это я соврал.

- Слушай, - спросил Касьян, - а ты меня всю жизнь будешь опекать или как?

- Придется, - вздохнул карлик, шмыгнув угрястым носом, - я к тебе как-то привык, хоть ты порой и бестолковый.

- Сам ты бестолковый, - обиделся Касьян, - лучше скажи, я до дома-то дойду?

- Дойдешь. А коли скандала не хочешь, принеси жене и тёще цветы.

- Цветы? А где их взять-то.

- Да… - протянул карлик, - ты я вижу совсем, как ребенок. Цветы растут у тебя под носом. Ну, ладно, пока! Я тут на полставки одного деда опекаю. Пойду, проверю, как он там…

Касьян очнулся, сел и огляделся.

Ветеран, затянув галифе ржавой проволокой, деловито ползал по поляне и… рвал цветы. Чахлые ромашки, небесные васильки на голенастых стеблях, желтые одуванчики и прочую траву. Любовно складывал их в букет и придирчиво осматривал его со всех сторон, ровняя стебли заскорузлой ладонью.

Увидев, что Касьян очнулся, ветеран протянул ему цветочный урожай:

- На-ка вот, бабе своей подаришь, чтобы не серчала.

- А тёще?

- Тьфу, совсем забыл.

И ветеран пополз дальше.

А Касьян глупо смотрел на непритязательный букетик в своих руках, на смешно пузырящиеся складками галифе деда, на шершавую кору сосен, и чем-то очень забытым и нежным повеяло на него ото всего, что было так рядом.

А от букета пахло летом, землей и детством, праздником и сенокосом. И еще чем-то неуловимым и необъяснимым, как всё, что ещё не разгадано в жизни.

 

2001

Николай Нырков