На базу.

 

Какое длинное название - естественно - географический факультет, так долго и трудно выговаривать, поэтому студенты называли его проще, короче и яснее – зверофак. Все другие факультеты нашего педа имели короткие и звучные имена, не требующие дополнительных объяснений или постановки ударения: иняз, истфак, физмат, начфак, литфак.

Каждое лето зверофаковцы отправлялись на практику – изучать природу и живность, ее населяющую. Целыми днями они гонялись с сачками за бабочками и стрекозами, собирали с травинок различных жучков-паучков, слушали птичек, сушили листочки и составляли гербарии. Вечерами, уставшие и искусанные всякой ползающей и летающей жалящей тварью, они собирались на своей базе, расположенной в живописном месте на берегу небольшого озера.

В том году практику перенесли куда-то в другое место, видать в ближайшей округе, за прошлые годы, все повытоптали и всех живых существ перепугали. Кому ж понравиться пылиться на гвоздике засушенным чучелом в отчетах некоего студента естествоиспытателя Иванова, вместо того чтоб прожить свой короткий век, длиною всего в одно лето, наслаждаясь молодостью, заботясь о ненасытном брюшке и продолжении рода. Берегите природу! Вот и поселили на эту базу наш стройотряд, толпу молодых парней девчонок, далеких от изучения природного естества, так как предметом своего интереса они выбрали все то, что было уже вчера, то есть историю.

Переваливаясь с боку на бок, автобус медленно пробирался по лесной дороге, которая представляла собой некое направление среди деревьев и кустов, черничных зарослей и папоротника, похожего на карликовую пальмовую рощу. «Кубань», так именовался наш автобус, явно не относясь к категории вездеходов, тем не менее, уверенно тащил нас и наш скарб навстречу великим строительным подвигам. Мешки, чемоданы и сумки летали по салону автобуса и никак не удавалось одновременно держать свое борохло и пытаться самому удержаться на сидениях, да еще и петь какие-то песенки.

Серега, наш командир стройотряда, как и подобает настоящему кормчему вверенной ему команды, стоял, упершись руками в капот дымившего двигателя, и пристально глядел вперед, оставив всему автобусу любоваться всей своей согнутой тыльной частью тела. Автобус по-прежнему сильно мотало и, чтобы устоять, Серега должен был шире расставлять свои длинные худые ноги, давая повод для солененьких шуток и приколов разгоряченной каскадерской ездой толпе. Вообще-то Серега хороший, веселый добродушный парень, он старше нас на курс.

Я помню его по первому своему поступлению, которое оказалось для меня неудачным как раз по «географической» причине, то есть родился и учился не в том месте, где бы надо было. При равенстве вступительных баллов, берут скобарей. Кроме того, существовали в то время и комсомольские путевки, которые в основном давали выпускникам сельских школ, наивно полагая, что, отучившись, пышные, розовощекие деревенские девицы да крепыши-парни вернутся с благодарностью туда, откуда их посылали учиться. Были и такие, кто все-таки возвращались, те, кто не успел обзавестись семьей или просто временным мужем. Причем, для того чтобы поступить, достаточно было просто не завалить вступительные экзамены. Серега не относился к этой категории, был он человеком городским, со всеми привычками и взглядами настоящего горожанина. Откуда берется молоко, картошка и сало знал он, быстрее всего, только из книжек. В свои двадцать два года он имел уже приличную лысину и носил редкие в то время бейсболки. Нельзя сказать, что он комплексовал по этому поводу, но лишний раз не подставлял солнышку свой блестящий череп.

Кроме Сереги были в отряде и еще ребята с других курсов и даже факультетов. Камал Камалов – кумык-дагестанец с литфака. Человек с обостренным чувством кавказской справедливости, настоящее дитя гор. Он был невысокого роста, широкоплеч и косолап. Силой от него не веяло, но в общаге и в отряде все точно знали - завяжет в узел. Культ силы для воина горца-это и добродетель и беда одновременно. Добродетель потому, что воин, это, прежде всего защитник для тех, кто нуждается в его защите. Беда потому, что нет никакой пощады и прощения обидчикам, враг навеки вечныя. Выросший в горах, воспитанный на вековых традициях своего немногочисленного горского народа, Камал, тем не менее, как губка впитывал правила иной жизни, в которую он попал по решению то ли старейшин, то ли старших членов своей огромной семьи, мнение которых не может быть обсуждаемо. Видно было, что дается ему это с большим трудом, но за прошедший год он, как мне думается, усвоил, что мужчина может быть не только воином, но и учителем, и даже врачом. Учеба давалась ему нелегко, прежде всего, сказывалось слабое знание русского языка. Мы долго не могли привыкнуть к его бесконечным вопросам: «А как правильно сказать…?»,«Что значит то-то ?». Потом все же привыкли и перестали считать его чудаком. Именно Камал и будет тем человеком, имя которого надо будет вписать в первой строке истории появления моей язвы. Нет, вины на нем никакой нет, я не попал в список его кровных врагов, напротив, мы хорошо ладили и много общались. Сегодняшнее мое представление о кавказцах как о торгашах и развратниках совершенно не совпадает с тем, что я чувствовал в то время. Быть может, потому что сам я родился и жил до армии среди другого, нерусского народа, внутренне понимал необходимость уважительного отношения к их традициям и языку. Если даже не было осознанного уважения, в силу малого возраста, то была какая- то внутренняя потребность простого непротивления. Камал сидел на кондукторском сидении, сдержанно улыбался, когда весь автобус охал, орал и визжал, выбираясь из очередного ухаба.

Труднее всего было усидеть на задних сидениях, ухватиться то не за что, вот и цеплялись друг за дружку, отчего и кричали и визжали громче других, перекрывая надрывный рев слабенького двигателя «Кубани». Вся площадка перед сидениями была завалена мешками и сумками, которые вместе с ездоками подпрыгивали и перекатывались из стороны в сторону. Звон кружек и мисок дополнял и хорошо вписывался во всю эту какофонию – смех, крик и визг, шум двигателя и столовские литавры.

Задние сидения оккупировала самая шумная и веселая компания, ее костяк – это прошлогодняя, стройотрядовская агитбригада, которой не было равных в области. Берестяных грамот на археологических раскопках в прошлом году мы не нашли, хотя и были интересные находки, но зато первое место на конкурсе агитбригад, который проходил в Печерах, останется для всех истинной, откровенной радостью. Мы дали полную бесконтрольную волю своим чувствам, прыгали и обнимались как малые дети, Кустя даже прослезилась. Уже потом, по прошествии многих лет, мы вспоминали ту победу, и оказалось, что чувство совершенной и абсолютной радости никогда нас не покидало, оно осталось в том непорочном виде, как и родилось. Именно отсюда с задних сидений доносились отрывки песен.

Пока мы ехали по трассе, Гарик Давыдов даже подыгрывал на гитаре, а Эдик Моппель пытался дирижировать и подрабатывал суфлером, как нынче караоке, выкрикивая следующую строку из песни, пока мы дотягивали последние ноты предыдущей. Гена Барышников, при своих ста девяноста пяти сантиметрах роста, полдороги пытался пристроить свои длинные ноги, но все время мешала поклажа, сваленная под ногами. Не найдя лучшего выхода из положения, он сложил их прямо на рюкзаки и чемоданы и, вытянувшись, тихо, но чтоб все слышали, в тот самый момент, когда после длинной ноты все жадно набирали в легкие воздух, сказал: – «Братцы, пяткой своей левой ноги я чувствую приятный холодок от двухлитровой не раскупоренной бутыли вина. Если ее не почать сей же час, оно наверняка прокиснет.» Даже Серега, который пока еще сидел на двигателе рядом с водителем, а значит, находился в другом конце автобуса, услышал этот робкий призыв подогреться и стал искать глазами свой рюкзак. Но всем очень скоро стало ясно, что добраться до своих кружек, стаканов и бокалов дело очень долгое и почти невыполнимое, а извлеченный бутыль начинал нагреваться в руках Коли Галстяна, теряя весь смак прелесть своей живительной прохладности. Выручил шофер.

«Погляди в бардачке» – обратился он к Сереге. И вот на свет явились два граненых стакана.

«Один не пью» –как бы оправдываясь, пояснил автобусник – «Потому и стаканчика всегда два».

Все было готово, стаканы протерты, из бутыли эффектно, ударом ладони по днищу была выбита пробка. Коля Галстян, кому и принадлежала эта багряная ароматная жидкость, прежде чем налить первый стакан, решил, видать, поиздеваться над раззадоренным народом и начал было рассказ, о том, где, когда и как родилось это прекрасное вино. Но уши не хотели слушать.

«Прости, Колян, только тезисно, анкетно. По второму кругу послушаем в деталях, наливай, не томи! Прошу тебя как комиссар, не баламуть народ, не вноси смуту в стройные ряды пересохших глоток ». Призыв комиссара Авдеева возымел действие и по автобусу распространился дурманящий аромат домашнего виноградного вина. Всем хотелось посмаковать, насладиться вкусом, побулькать в горле, причмокнуть и слизать остатки вина с влажных губ, но обстоятельства не давали возможности насладиться процессом, напирали ожидающие. Вскоре в автобусе все разделились на три неравные группы, те, кто уже выпил, кто пил в этот момент и те, кто еще ждал своей очереди. Первые выискивали в своих головах небанальные слова, дабы выразить свой восторг, хотя у большинства само собой выскакивало эмоциональное «Вах». Вторые отрешенно и чувственно пили хмельной виноградный напиток, пытаясь различными способами продлить саму процедуру пития. Маленькая тайная пауза после глотка давала возможность насладиться не только вкусом, но и ароматом вина. Когда стакан оказывался пуст, они высоко задирали голову и ловили губами последнюю капельку, медленно скатывающуюся по стенке стакана. У третьих все еще было впереди, они были счастливее первых.

Преодолев последний подъем, автобус выбрался на поляну, и всем стало ясно, что наше веселое путешествие закончилось. Мы прибыли на место, где нам предстояло прожить больше месяца. База, как громко называли это место зверофаковцы, представляла собой комплекс из трех зданий. Все они были пригодны для использования и проживания только в летнее время. Впрочем, зимой сюда, быстрее всего, и не пробраться.

Самое большое из них – это столовая или по другому пищеблок. Особенностью этого, похожего больше на большой сарай сооружения, было отсутствие в нем пола. Стены были поставлены прямо на землю и держались на неимоверно толстых деревянных столбах. Где - то высоко под потолком мерцали сороковаттные лампочки, интересно кто и как их туда вкрутил. Ножки стульев вдавливались под тяжестью седоков, что впоследствии бывало причиной всеобщего веселья. Плотненько отобедав, расслабившись и находясь в блаженной истоме, некоторые ребята забывали о том, что просто отодвинуть стул, для того чтобы встать, здесь невозможно, его обязательно надо приподнять и немножко перенести назад. Но какие мысли могут быть в голове сытого человека… да никаких. Минимум движений, чтоб не потревожить, не нарушить мгновения единства тела, души и живота. Вот и выходило, что, покончив с супом, кашей и компотом, человек в полузабытьи, в полусознании поднимается, естественно, забывая об обязательности соблюдения правил вставания и…падает. Падение тоже бывает разное. Самое смешное, когда человек даже не успевал сообразить что же собственно с ним произошло. Он на земляном полу, все покатываются со смеху, все безобидно и весело. Пострадавших нет. Бывало и не всем смешно, когда при падении ногами цеплялись и переворачивались столы со всеми тарелками с остатками неудавшейся каши. И уж совсем не смешно когда, пытаясь как - то устоять, обреченный на падение начинал размахивать руками. Горе соседям, потерявшим бдительность.

На кухне пол был бетонный и от него, даже при натопленных печках веяло вечным холодом. Девчонки – поварихи, наши кормилицы, Танечка Боровик и Светик Власова ходили в тапочках и шерстяных носках. Выглядело это забавно, вот идут два человека рядом: один в легком сарафане и босоножках, а другой в теплых носках, а на улице середина лета.

Жилище наше – это двухэтажное деревянное здание с тремя входами. На первом этаже в двух комнатах располагалась женская половина, где очень быстро на окнах появились шторки, на подоконниках вазочки с цветами, веревки для сушки, а у входа половик. Другая часть первого этажа отведена была под медпункт, склад, не понятно для чего, и красный уголок. На второй этаж вела крутая и узкая лестница, как бы прилепленная к фасаду. Уж не понятно, из каких таких соображений, но девчонки сразу же в один голос, только увидели наш особняк, сказали, что в этой голубятне они жить не будут. Вот так по остаточному принципу нами был заселен второй этаж. Быстрее всего им не понравилась крутая лестница и то, что с обеих ее сторон стояли скамейки и столики для вечерних посиделок – удобное место для заглядывания под юбки.

Третье сооружение находилось в некотором отдалении, где и положено быть туалету.

Весь остаток дня был посвящен обустройству нового коммунального угла и знакомству с местностью. Парни быстренько разобрали раскладушки, покидали на них матрацы и застелили казенным, желтого цвета, бельем. Все готово. Проблема уборки решалась тоже очень просто – жребием. Бумажки с датами ближайших двенадцати дней, именно столько было парней, были аккуратно свернуты в трубочки. Кто какую дату вытащит, тогда и убирает в комнате и дальше в том же порядке.

Время было уже послеобеденное, однако, общей кормежки сегодня не предполагалось, о чем мы были предупреждены заранее, поэтому каждый набрал из дома кто чем богат. Выпитое в дороге вино разаппетитило и молодые тела требовали подкрепиться. Предложение родилось совершенно неожиданно и было принято без колебаний и единодушно. Обед должен был состояться на траве на берегу озера. Если понаблюдать со стороны то дальнейшие события напоминали либо обряд жертвоприношения, либо картинку из учебника истории, которая называлась «Крестьяне, сдающие оброк». К расстеленному прямо на траве покрывалу, тянулась вереница людей несущих свои припасы - подношения. Все это добро складывалось небольшими кучками на скатерть – самобранку. Девчонки, вооружившись ножами и салфетками, начали сервировку. На помощь им был придан Витек, обязанностью которого было открывание консервных банок, остальные же парни занялись подготовкой костра. В меню этого обеда значились: несметное количество вареных яиц, рыбные консервы в томатном соусе, попадались и в масле, зеленый лучок и пару пучков редиски, готовые бутерброды с вареной колбасой, подрастаявший сыр, шматки копченого и соленого сала, хлеб. С количеством яиц могли поспорить только плавленые сырки, с них снимали только верхние золотинки, а нижние разгибали оборочкой, получалось очень красиво и привлекательно.