Я – маленькая. Мне шесть лет. Зовут Маруся. Живу с родителями в Саратове. Домашний ребенок, в детский сад не хожу. Когда мама на работе, сижу с няней, соседской бабушкой Архиповной, доброй, толстой. Внутри старушки живет «грыжа». Что за грыжа - не знаю, но из-за нее живот Архиповны похож на большой арбуз.

В моей детской жизни все дни - долгие, как целый год - почему-то летние, яркие, с высоким, необъятным голубым небом и жарким солнцем, похожим на спелый апельсин. Вечером не помнишь, что было утром¸ вернее, удивляешься: «Неужели это было сегодня?». И, кажется, что солнце никогда не доберется до своего закатного дома, чтобы передохнуть. Так и будет светить, оставляя на пыльном асфальте четкие, длинные полуденные тени...

Зимние дни тоже живут в памяти, но их почему-то мало, и думать о них не хочется.

Родители уверены, что умнее нас, детей, потому что большие, то есть «взрослые». Но я-то знаю, что они ошибаются. Мы видим и прекрасно понимаем все, что происходит вокруг. Потому что есть время спокойно понаблюдать и подумать. Пока не научились постоянно спешить, не замечая ничего вокруг. Рядом существует огромный неизведанный мир, который можно осваивать, не торопясь, наслаждаясь каждым мгновеньем. Вокруг родные люди, дарящие любовь и тепло, и маленькие открыты для общения с ними!

 

Аркашка.

 

Солнечные блики заползают в глаза. Свет проникает сквозь закрытые веки. Утро. Я еще сплю, хотя уже знаю, что пора просыпаться. В комнате тишина, только птичий гомон рвется в открытое окно. Все, сон улетучился. В квартире одна. Мама давно на работе. И, как всегда, пожалела и оставила вволю дрыхнуть. Рядом на стуле разложено наглаженное ситцевое платье в белых ромашках. Бреду на кухню. На столе кастрюлька с теплой кашей, укутанная в полотенце. Очень хочется есть. Сметаю кашу. Кастрюльку надо наполнить водой, а то засохнет… Бедная мама, и когда она спит?

Лицо побрызгано водой, платье нацеплено. Выхожу из квартиры, захлопываю дверь и бреду к Архиповне на первый этаж.

Та хлопочет на кухне. У нее большая семья, дети и внуки разбежались кто куда, а мы с ней – на хозяйстве. Я с утра не в духе, хозяйствовать неохота, но Архиповна строга и непреклонна: она варит борщ, а потом мы вместе лепим пельмени. Пельмени у няньки выстроились на доске ровными рядами, как морские ракушки, а мои как-то кривоваты… Ничего, съедим Самое интересное происходит, когда начинаем чудить: в один пельмень положена щепотка соли, в другой немного черного перца, а в третий – монетка, целых десять копеек! Тот, кто ее найдет («на счастье!»), само собой, оставит себе. Я коплю мелочь, и в тайничке уже спрятаны сорок копеек. Очень горда своим сокровищем и мечтаю о пельмене с «кладом». С кухней покончено, я рвусь гулять, но Архиповна стоит на своем: она гладит белье, а я это самое пересохшее белье обрызгиваю водой и расправляю ладошками. Нянька посмеивается, я креплюсь. Наконец, гора свежевыстиранного белья тает. Я торжествую. Рано. Архиповна берется за веник, а мне вручает мокрую тряпку… И вот ползаю на коленках под столами и стульями, вытирая «скрытую» пыль под вопли Архиповны: «Давай, давай, а то я не согнусь, у меня грыжа»!». Щеки раскраснелись, волосы выбились из косички, но нам весело и шумно: старый и малый… И, наконец, торжественный момент, трудовой десант закончен, пьем дымящийся чай из пиал, привезенных из Чарджоу (Архиповна говорит на русский манер: «Чаржуй»), лакомясь домашней выпечкой. Все, нянька устраивается у радиоприемника «Ригонда» слушать концерт любимого «Гамзы» (Кобзона), а я, под звуки «Вода, вода, кругом вода…», сваливаю на улицу.

Там уже ждут. У меня два друга: Вадик и Аркашка. Про Вадика расскажу потом, сейчас послушайте про Аркашку (Тот живет в нашем подъезде). Он маленький (по сравнению со мной). Аркашке еще нет четырех лет. Белокожий, синеглазый, с длинными светлыми кудрями, он похож на разового пупса, которые продаются в игрушечном магазине. Аркашкина мама отпускает ему длинные волосы и одевает, как девчонку.

Мама у Аркашки необыкновенная, она – балерина. Танцует в детском музыкальном театре. Мы ходили на спектакль, где соседка играла роль кошки в «Айболите», я сразу ее узнала. Гордость переполняла, и я всем хотела рассказать, что знакома с актрисой. На лавочке у нашего подъезда подружки Архиповны шептались о том, что Инга (так звали балерину), «сделала аборт, тайно, потому что у нее и так двое детей, а балеринам это не положено…» При нашем приближении, кумушки сразу замолкали, перестав сплетничать. Что такое аборт, было неясно. Мне это слово напоминало слово «шпагат», и я представляла себе как эта худая жилистая женщина тайком, прячась ото всех, садилась на шпагат, а вездесущие соседки подглядывали из-за угла. Еще у Аркашки есть взрослая сестра Дийка, тощая и высокая, как жердь девица старшего школьного возраста. Нашу компанию она игнорирует.

Аркашка везде таскается за нами (взрослыми). Сегодня решено это пресечь. Хотя именно сейчас малыш хорош: локоны чуть подстрижены, и первый раз в жизни на нем надет взрослый костюм: темно-синие брюки с большими накладными карманами и настоящий пиджачок с блестящими пуговицами. Аркадий сияет, как начищенный самовар. Мы проникаемся уважением. И в самый торжественный момент, когда наш маленький друг в упоении сплевывает сквозь зубы, из подъезда вылетает Дийка с бутылкой каши, увенчанной соской и орет: «Аркашка! Иди есть!». Не обращая ни на кого внимания, важный ангелочек в синем костюме укладывается на лавочку у подъезда и с ярко выраженным удовольствием уписывает кашку из соски! Далее, как ни в чем не бывало, встает, отряхивает штаны и спрашивает: «А мы куда?»

А мы на стекольный завод! Рядом с нашим пятиэтажным домом («хрущевкой», почему-то говорит мама), целых три достопримечательности: гора, Вольский тракт и стекольный завод.

Вольский тракт – это большая дорога с непрекращающимся потоком машин, идущих в центр города. А необыкновенность ее связана вот с чем: однажды ночью я проснулась от шума и грохота, доносящегося со стороны дороги. Звук был монотонный и какой-то раскатистый, что ли… Все спали. Я выглянула в окно и обмерла: по проезжей части с лязгом и грохотом шли танки. Их гусеницы скрипели, а пушки покачивались на ухабах. Такое бывает только в кино про войну! «Я сплю», - подумала и юркнула в постель. Утром, никто из опрошенных мной танков не видел и не слышал. Дети говорили, что спокойно спали минувшей ночью, а взрослые… Взрослые как-то странно молчали, или тихо советовали: «Это сон, забудь.». Но до сих пор я отчетливо вижу колонну танков, идущую в темноте по Вельскому тракту. Поэтому эта дорога для меня - особенная.

А гора! Гора – это главная достопримечательность нашей местности. Большая, покатая, ярко зеленая летом и белая зимой, вся пересеченная тропинками, гора видна прямо из наших окон. И когда Архиповна принимается меня воспитывать и заставляет сидеть дома, основным моим занятием является созерцание горы в окне: по тропинкам спешат люди, бегают собаки и коты, а иногда, неожиданно, гору атакуют стаи птиц, каких, я не знаю, они покрывают гору темным пятном и шумят, как цыгане на базаре. Круглый год мы обитаем на горе. Ранней весной собираем первые цветы, похожие на маленьких желтых цыпляток на ярко-зеленой траве. Летом ходим «в поход», изучая все тропки, пересекающие гору вдоль и поперек. А зимой! Зимой вся гора облеплена катающимся людом: на лыжах, на санках, на коньках! Кажется, что все население нашего района высыпало на гору и там происходит одно непрерывное веселье. Обмороженные щеки и пальцы – не в счет.

Зимой был такой случай. Мы катались с горы, кто на санках, кто на лыжах, а самые взрослые и, само собой, смелые – на коньках по накатанному обледеневшему склону. Аркашку туда не пускали. Разрешали съехать только на санках, да и то вместе с кем-то. А его сестра Дийка летала с горы на изумительных новых коньках на белых ботинках, с остро отточенными полозьями. Аркашка хотел коньки. Он орал и бился в истерике. Родители были непреклонны:»Нет! Нет! И еще раз нет!» Единственное, на что они соглашались, это привязать к его валенкам веревками двухполозные тупые уродцы, которые и назвать-то коньками стыдно. Аркашка рыдал.

Поздно вечером, он выкрал Дийкины коньки (тридцать седьмого размера!), обул три шерстяных носка, затем свои валенки, поверх валенок ботинки с коньками, сопя и отдуваясь, затянул их изо всех своих трехлетних сил. О том, как он спустился со своего этажа на улицу, а, главное, забрался на гору, история умалчивает. Но о том, как он, в Дийкиных коньках, с диким воплем, на бешеной скорости, вихрем, нет, смерчем, слетел с горы и не разбился, ходят легенды. Гора была побеждена, Аркашка в восторге, а его родители – в шоке.

За горой расположен стекольный завод. Его продукция продается во всех магазинах Саратова. Это сияющие хрустальные вазы и вазочки, и другие красивые вещички. Но нас привлекает, естественно, не это. Территория завода окружена кирпичным забором. И в этом заборе есть дыра. А за этой дырой – чудо! Сотни, нет, тысячи маленьких стеклянных прозрачных шариков, в которых отражается солнце миллионами солнечных зайчиков, слепящих глаза. Это застывшие капельки стекла, выброшенные за ненадобностью. Целая куча чудесных сокровищ!

И вот сегодня мы идем туда, в поход за шариками. Дорога дальняя и опасная. И решено маленьких (Аркашку) не брать. Выдумана история о том, что за горой, в районе стекольного завода объявился маньяк, который похищает маленьких светловолосых кудрявых мальчиков и больше их никто не находит… Аркашка распахивает синие глазищи. «Я сейчас..»,- шепчет он и скрывается в подъезде. Мы в недоумении. Сейчас бы в втихаря сбежать, но поздно. Из подъезда выходит Аркашка. Мы столбенеем. Синего нового костюма нет и в помине. Перед нами стоит девочка в платьице, с ленточкой в кудрях, с Аркашкиным лицом и Аркашкиным голосом произносит: «Ну вот, готово, девочек ведь не крадут?».

История о том, как мы ходили на стекольный завод воровать шарики с Аркашкой, переодетым девочкой, крепко держа его с двух сторон за руки (чтоб не украли), долго передается из уст в уста жителями нашего двора.

Нагруженные тяжелым стеклом под завязку еле бредем через гору домой. На тропинке сидит наш кот Рыжик, щурится на солнце. Большой, пушистый, .белый с рыжими пятнами, он вызывает всеобщее восхищение, прохожие на него заглядываются, пытаются задобрить, войти в доверие. Но Рыжик горд и своеволен, смотрит на всех свысока. Глядит на меня снисходительно, мурлычет: «Пр-р-ривет!», «Привет!» - отвечаю я.

Архиповна заждалась к обеду. Ворчит, ставя дымящуюся тарелку на стол. Видит припрятанное в прихожей ведерко для песка, полное шариков, но молчит, только усмехается. «Знаю, знаю, где вы были», - говорит ее взгляд. После обеда с торжеством отправляет меня спать. Какое мученье лежать в душной комнате на кровати, когда за окном солнце, небо, гора! А Архиповна заглядывает в комнату и строго вопрошает: «Почему не спишь?». Я изо всех сил зажмуриваю глаза, от напряжения им даже больно, и мне кажется, что я правдоподобно притворяюсь, но Архиповну не проведешь: «Я знаю, что не спишь, быстрее уснешь, быстрее встанешь!» - провозглашает она и закрывает за собой дверь. Делать нечего, приходится подчиниться.

После сна на своем балконе меня уже ждет Аркашка. Его балкон под моим (Архиповниным) и чуть в стороне. Я волоку на балкон здорового плюшевого медведя. Его привез папа из командировки. Аркашка, как попугай, повторяет мои действия, и тащит своего, похожего зверя. Я усаживаю игрушку на детский стульчик, беру в руки ножницы и делаю вид, что стригу. Аркашке снизу плохо видно, что происходит на моем балконе. «И я хочу тоже, стричь!» - вопит он, бежит за стулом и ножницами, усаживает своего медведя. Я-то делаю вид, а он стрижет! Скоро его плюшевый друг превращается в клокастого плюгавого уродца. Но это не все, действие продолжается. Я тащу на балкон таз, притворяюсь, что наполняю его водой, сажаю туда медведя и прикидываюсь, что купаю! Аркашка не отстает. Весь его балкон залит водой. Вода стекает вниз на головы прохожих. Его несчастный стриженый медведь плавает в корыте, уже совсем не похожий на прежнего уютного очаровашку. Истошный рев обрушивается на весь двор. На балкон выбегает Аркашкина мама. Соседки кучкуются под балконом. На них льется вода. Разрывается звонок входной двери. Все, спектакль окончен.