ЯСНОСТИ ЛУЧИСТЫЕ Ясности лучистые, небесные росы чистые, помогаете каждому землею испытываемому. За недоступный занавес смысл дел земных запрятан, гонимы, покуда живы несчастные и счастливые. Знаю, что бег свой кончу, расстанусь, но буду вновь я как и должно быть целое – душа и бедное тело. ПРЕДИСЛОВИЕ Ты, кого я не спас, выслушай эту простую речь, (я стыжусь другой). Присягаю, что нет во мне магии слов, а к тебе обращаюсь я, молча, как облако или дерево. То, что меня укрепило, для тебя стало смертью. Ты перепутал эпоху «прощайте» с началом новой, вдохновение ненависти с лирической красотой, ярость циклопов с прозрачностью формы. Это - долина мелких речушек с огромным мостом исчезающем в белом тумане, а это - поломанный город где ветер швыряет чаячьи крики к тебе на могилу, когда я общаюсь с тобой. Что за поэзия не могущая спасать нации или людей? Потакание государственной лжи, песня пьяниц, которым вот-вот перережут горло, чтиво для девочек – второкурсниц. То, что мечтал о хорошей поэзии, еще не умея, то, что позднее узнал я её благотворную цель, в этом и только я нахожу спасенье. Сыпали просо и мак на могилы мёртвым (как думали) замаскировавшимся птицами. Эту книгу кладу я тебе на могилу, что бы ты не тревожил нас больше. Краков, 1945 КАМПО ДЕ ФИОРИ В Риме, на Кампо де Фиори корзины маслин и лимонов, булыжник вином опрыскан и усыпан цветами, с богатыми моря дарами соседствует на прилавках под гроздьями винограда, пушистый и спелый персик. Но на этой Кампо де Фиори сожжен был Джордано Бруно. Палач разводил костёр в окружении разговоров, а только огонь погас, снова полными были таверны, корзины маслин и лимонов несли продавцы на плечах. Вспомнил Кампо де Фиори в Варшаве у карусели, в погожий вечер весенний под гром духового оркестра. Залпы за стенами гетто глушили трубы оркестра и пары, смеясь, взмывали в чистое синее небо. Ветер с домов пылавших, приносил временами копоть, хлопал краями одежды, задирал девичьи подолы, тот ветер с домов пылавших, веселилась толпа в погожее варшавское воскресение. Мораль кто-то вычитать может, что житель Варшавы и Рима, торгует, смеётся, любит, когда рядом гибнут в муках. Другой кто-то вычитать может о перемене мнений, забвении, что прорастает быстрей чем погасло пламя. Я ж об одном тогда думал, об одиночестве тех, кто гибнет. О том, что когда Джордано взошел на леса не смог он найти в языках ни слова чтобы сказать его людям, тем людям, что остаются. Шли пропустить стаканчик, выкладывали кальмаров, корзины маслин и лимонов несли в угаре веселом и был он от них далёким, как будто века минули, а они ждали той минуты когда он сгорит в пожаре. И эти гибнущие и одинокие, уже забытые миром, язык наш им стал чужим, как язык далёкой планеты, пока всё не станет легендой и тогда, на Великом Кампо де Фиори бунт поднимет слово поэта. Варшава – Пасха, 1943 ТЕ, КТО ОБИДЕЛ Те, кто обидел человека простого на обиду его, отвечая ржаньем, толпою шутов себя окружают, что б те мешали добро и злое. Хоть пред тобой бы они преклонились, благородство и мудрость тебе б приписали, золотые медали в твою честь штамповали б, довольные тем, что еще день прожили. Не будь беспечным, поэта помнят, его убьешь – появится новый, останутся книги и разговоры. Для тебя был бы лучше лесок дубовый и сук, что под телом с верёвкой согнут. СОРОЧНОСТЬ Тот и не тот я стоял перед лесом дубовым, удивляясь, что муза моя, Мнемозина, ничего не уняла в моём удивлении. Стрекотала сорока и сказала – «Сорочность». Что такое сорочность? Сорочьего сердца, волосатых ноздрей над клювом, полёта, что меня освежает во время сниженья никогда не познаю и суть не пойму я. Если всё же сорочности не существует, То нет и моей природы. Кто бы подумал, что вот так, через века, возобновлю спор об универсалиях. СТИХОТВОРЕНИЕ НА КОНЕЦ ВЕКА Когда стало всё прекрасно и исчезло понятие грех и планета была готова в повсеместном покое радоваться и потреблять без утопий и вер. Я, не известно зачем, Заваленный ворохом книг Теологов и пророков, философов и поэтов искал ответ на вопрос хмуря брови, вставая ночью, бормоча на рассвете. То, что так угнетало меня, Было настолько скандально что объявлять это было бы дерзостью, если не покушением на здоровье живущих людей. К сожалению, моя память, не хочет оставить меня, а в ней толпы живых существ, и каждый с собственной болью, и каждый с собственной смертью и у каждого собственный трепет. Почему же тогда невинность Под безупречным небом, На пляжах земного рая, против правил предписанных церковью? Потому ли что это было очень и очень давно? Одному мудрецу святому, гласит арабская притча, Бог сказал, должно быть с укором: «Если б люди узнали правду, какой ты всё-таки грешник, они б не хвалили тебя». «А если б я им открыл – Богу святой ответил – насколько Ты милосерден, они бы забыли Тебя!» К кому должен я повернуться в этом трудном, запутанном деле, Боли, а с Болью Вины в архитектуре мира, ежели здесь так низко, а там, наверху, высоко. Не думать, не вспоминать о смерти Христа на кресте, хоть он каждый день умирает единственный Невиновный, Кто добровольно пошел на пытки, на крест и на смерть, что бы что есть осталось, в том числе пытки и смерть. Здесь всё целиком загадка, запутанная и неразгаданная, но лучше здесь речь оборвать, этот язык не для нас. Благословенная радость виноградника и урожая, даже если и не на каждого спокойствие снизойдет. ОДА НА ВОСЬМИДЕСЯТИЛЕТИЕ ИОАННА ПАВЛА II Мы приходим к тебе, люди немощной веры что бы ты укрепил нас, жизни своей примером и избавил от беспокойства о дне и годе грядущем. Твой век двадцатый славен могущественными тиранами и распадом в ничто их хищнических государств. Что так будет, ты знал, и вселял в нас надежду: потому что только Христос – Бог истории. Чужеземцы гадают, откуда такая сила у семинариста из Вадовиц. Пророчества и молитвы поэтов, пропущенных за прогрессом и барышами, хоть ровня королям они были, но ждали Тебя что бы Ты, от них всех объявил urbi et orbi, что история это не хаос, а обширный порядок. Пастырь, посланный нам, когда нас покидают боги! И во мгле над на домами блестит Золотой Телец. Беззащитные толпы мчатся, складывают гекатомбы из своих же детей кровавым экранам Молоха. А в воздухе ужас и неизменный плач: недостаточно верить хотеть, что бы суметь поверить. И вдруг, будто чистый звук звона заутренней, знак Твоего протеста, похожий на чудо, что б удивлялись: как же это возможно, что славит Тебя молодежь из неверящих стран, выходят на площади, сливаются в море голов, ждут новостей, которым две тысячи лет, и к стопам Наместника припадают, любовью объявшего племя людское. С нами ты, и отныне всегда будешь с нами. Когда силы хаоса заявят: «Здравствуйте! Вот и мы!», А обладатели истины замкнутся в соборах и одни сомневающиеся будут верны, Твой портрет в нашем доме – каждодневное напоминание что может один человек и как действует святость. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
