Справедливость

 

В тщеславной гордыне мы всё время надеемся, что создадим что-то новое, оригинальное, никем и никогда невиданное. Надеемся, что мысли наши – откровение, никого никогда не посещавшее. Тщетно! Погружаясь в глубь веков, убеждаешься, что всё уже было, что всё уже записано и, только, надо это найти. Те же желания, чаяния, проблемы, конфликты и ситуации преследуют нас в течение тысячелетий. И ничему мы не научились! Не замечаем, что Царство Божие здесь, на земле; и от нас зависит, как к нему относиться, как не портить его и как жить в нём. И, кто бы ни подарил нам этот мир, Бог, Природа, Судьба, Рок…, мы должны быть благодарны им.

Вечная мечта людей – справедливость. Вечная и недостижимая, а сколько жертв принесено на её алтарь. Две тысячи лет тому назад написаны для нас Евангелия, а меж тем всё те же проблемы не дают нам покоя. Мы всё недовольны тем, что нам дано, подарено Природой ли, Богом или Высшим разумом. А больше всего недовольны несовершенством себе подобных. Только себя считаем созданными по образу и подобию Божьему, а других, так, с брачком. Нам так сложно понять всем сердцем себе подобного и посочувствовать ему и, тем более, чем-то ему пожертвовать без надежды на благодарность….

Две тысячи лет стучатся Христовы притчи в наши сердца и не могут достучаться!

«Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой…» (Матф. 20; 1.)

Как приятно в расцвете сил проснуться рано по утру в начале лета, когда лучи утреннего солнца только начинают проникать в помещение и лёгкий бриз едва колышет занавески. Он сладко потянулся после здорового сна, и вот тут… началось.

То ли зазвонил «мобильник», то ль ворвался посланный мальчишка из караван-сарая или сам каптан-паша явился на двор – начинался напряжённый рабочий день. Дела завертелись: вагон ли с аппаратурой прибыл, караван с солью или фелюга с кувшинами – надо было шевелиться. Раннее солнышко начинало пригревать. Перед начинающим купцом, предпринимателем или бизнесменом вставал вопрос разгрузки прибывшего товара. В любом случае простой навлекал убытки. Находясь в начале своей карьеры негоцианта, он не имел ещё своего штата работников. Любые действия на стезе бизнеса требовали его личного непростого и нелёгкого участия. Во все времена, в любых государствах биржей неквалифицированной рабочей силой являются рынки. Туда и направил свои стопы наш неопытный «эксплуататор».

«и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в виноградник свой;» (Матф. 20; 2.)

Приморский городишко, ещё тысячу лет тому назад имевший тысячелетнюю историю, не очень-то изменился за прошедшие пару тысячелетий. А жители его так и вовсе не изменились, спрятавшись далеко за фасадами современных вилл с глаз долой невиданно расплодившихся курортников. Нищета и роскошь всё так же соседствуют друг с другом, не смешиваясь, но сосуществуя.

Морской ветерок и встающее солнце будили и изгоев, толкая их на поиски хлеба насущного. Растерявшие в жизни всё или не имевшие ничего с рождения тоже нуждаются хоть в крохах того, что осталось от их более удачливых собратьев по разуму. Кто-то, махнув на всё рукой, просит Христа ради, кто-то ищет остатки былой роскоши на помойках и свалках, кто-то выставляет свои одрябшие тела, увенчанные опухшей головой с провонявшим алкоголем мозгом, в надежде, что и их мизерные силы и способности могут быть как-то оценены. Как тысячу лет назад они «кучкуются» в определённых местах на рынках, иногда прогуливаясь по рядам торговцев в надежде подобрать «что упало». Бывает, их бьют за это «что упало». Несчастные люди! Редко кому из них удаётся оттолкнуться ото дна и всплыть на поверхность. Редко, но бывает.

Орут ли там ишаки, мочатся ли верблюды или смердят автомобили – они там, на своём исконном месте, продавцы того, что у них осталось. Там и искал наш негоциант за сходную цену подённую рабочую силу. Тот не продавец, кто не хвалит свой товар, и наш купец нанял за «динарий» в день, тройку вибрирующих особей, уверявших что выполнят всё и, даже, досрочно.

«выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что́ следовать будет, дам вам. Они пошли». (Матф. 20; 3,4.)

Не был наш бизнесмен наивным простачком, не то стоял бы вместе со своими работничками на рынке. Сил было явно недостаточно, но время подстёгивало. Главное – начать.

Оставив потускневших энтузиастов наедине с горой груза, он снова направился на рынок. В ассортименте говорящих орудий труда произошли кое-какие изменения. Утренний наплыв покупателей схлынул, и продавцы становились сговорчивей. Некоторые уже «поправили здоровье» и чувствовали прилив сил – тяготы трудового дня не казались уже такими непереносимыми. Другие начинали беспокоиться о том, как бы не остаться к вечеру без куска хлеба. «Динарий» перестал казаться совсем уж мизерной суммой. С новой группой «стахановцев» он поспешил к месту разгрузки.

Ласковое солнышко, подпрыгнув над горизонтом, начинало уже припекать. Беспокойные мысли одолевали нашего работодателя: простой на сутки чего угодно – фелюги, каравана, вагона ли, нёс убытки и не малые. Караванщиков и верблюдов надо было разместить и кормить, с моряками там, вообще, разговор особый, а за простой вагона железная дорога берёт, как за билет на фестиваль шотландских волынщиков в Глазго, с дорогой. С вливанием свежих сил работа, на какое-то время, пошла веселее, но потом вернулась в прежнюю унылую колею. Обливаясь нездоровым потом, грузчики явно не укладывались в сроки. Поручив работников попечению младшего компаньона, наш суетливый друг снова направил свои стопы на торжище.

«Опять выйдя около шестого ого часа, сделал то́ же». (Матф. 20; 5.)

Вероятно, как выглядели рынки две тысячи лет тому назад в «земле обетованной», так выглядят они и сейчас в любом южном городке. Гам, шум, толкотня; запахи кислого молока, «свежей» рыбы, раздавленных фруктов и овощей; воробьи, голуби и мухи с осами. И, чем ближе к полудню, тем более насыщенной становиться атмосфера в этом капище желудка и неудовлетворённых потребностей. А сколько народа толпится у этой кормушки: продавцы и покупатели, мытари и полицейские, арендаторы и арендодатели, весовщики и кладовщики, нищие и воришки, мошенники и управляющие, сторожа и дворники, погонщики и возницы…. И все желают ухватить свой кусок, а при возможности, и «грандкусок» хлеба от того, что не ими произведено. Тёмный и сложный мир. И только наши люмпен-пролетарии честно предлагают то, чем обладают в полной мере – наличные на этот день свои физические силы. Но и здесь свои аристократы и плебеи. Лютой ненавистью ненавидят не совсем опустившиеся своих коллег, достигших дна, за снижение расценок на их совсем неквалифицированный труд. Последние вовсе не испытывают приязни к умудряющимся получить больше их за те же, а часто, и меньшие усилия. Конечно, есть и какая-то серединка, и вместе это создаёт не меньший клубок противоречий, чем в каком-нибудь парламенте или, скажем, диване. Жизнь-то она везде одинаковая – масштабы разные.

Время шло к обеду. Солнце подходило к зениту, рыночные ароматы крепчали, толчея становилась вялой, без энтузиазма. На бирже труда происходил спад – только несколько фигур организовывали предложение. Пресловутый «динарий», но уже за пол дня, произвёл впечатление. Но объём и качество предложения не могли удовлетворить спроса. Пришлось провожать новобранцев к месту работ, с надеждой, что после «сиесты» появится хоть какое-нибудь, «ещё живое», «предложение».

Разгрузка чего-либо – дело серьёзное, а главное, что чем дальше, тем труднее. Запала и сил меньше, а усилий надо тратить больше. И чем дольше, тем больше. Судите сами.

Если это, скажем, соль, прибывшая на верблюдах или волах, то вначале всё идёт весело. Тебе на плечи спускают мешок каменной соли, делаешь десяток шагов и опускаешь его на поддон. Солнце и штабель становятся выше, и уже не опускаешь мешок, а поднимаешь, и чем дальше, тем выше. Солнце печёт, штабель растёт, а сил всё меньше, всё чаще требуется отдых, наконец, доходит, что соль-то каменная. Заказывают товар под размер хранилища, и не начнёшь другой штабель – места не хватит, последние мешки запихиваешь уже под самую крышу. Кто только додумывается строить такие высокие сараи?!

И с фелюгой дело обстоит не лучше. Борта небольшого судёнышка, гружёного «под завязку», сидят в воде гораздо ниже причала. По сходне, стоящей почти вертикально, приходится, чуть ли не карабкаться. С утра, пока веет лёгкий бриз, ещё терпимо. По мере разгрузки, солнце поднимается всё выше, трап приобретает более горизонтальное положение, но и здесь незадача – груз надо доставать всё с большей глубины и поднимать на всё большую высоту. Если не собьёшь пальцы босых ног об рейки набитые поперёк трапа – уже большое везение. К вечеру поднять корзину с кувшинами до высоты борта почти невыполнимая задача.

С железнодорожным полувагоном проблема аналогичная: чем дольше, тем выше. С «пульманом» то же самое: чем дольше, тем дальше таскать.

Картинка на разгрузке была удручающая. Бедолаги, нанявшиеся первыми, уже выбивались из сил, на них покрикивали вновь прибывшие, дело шло, но со скрипом. Нужно было подкрепление.

Хозяин предприятия со слабой надеждой медленно поднимался к рынку. Солнце палило вовсю, его лёгкие одежды липли к потному телу, ремни сандалий натирали пальцы ног. Уверенность закончить работу до вечера была слаба; а там плата за простой и назавтра снова торговля с обладателями дряблых тел и дрожащих рук. Индикатор уровня его пессимизма несколько качнулся в сторону оптимизма, когда он увидел несколько сидящих на корточках фигур. Разморенные на солнцепёке, что-то уже перехватившие на рынке, воняющие чесноком и какой-то кислятиной, они не производили впечатление ударной силы. Но выбирать не приходилось. За ту же цену, с великим достоинством (так уж и быть), они согласились «поишачить» до вечера. Солнце прошло наивысшую точку и начинало склоняться к западу.

«Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашёл других, стоящих праздно, и говорит им: что́ вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что́ следовать будет, полу́чите». (Матф. 20; 6,7.)

Вялые работнички еле таскали ноги и никто уже не покрикивал на других – силёнок не хватало, но работа, вслед за солнцем, близилась к закату. Если бы устроить тотализатор, то ставки были бы один к одному – что раньше закончится работа или время. Глядеть на соревнование своего усталого и равнодушного воинства с силой природы не было сил. Обречённо, без всякой надежды, лишь бы не видеть этого, выматывающего душу действа, он снова побрёл к рынку. К счастью ли, к несчастью (и к чьему?) навстречу попались примелькавшиеся с утра аристократы рынка, трущоб и близ лежащих таверн, забегаловок и шинков. Те уже, за это время, где-то подзаработали или что-то «скоммуниздили» и, даже, слегка отметили удачу. Посетовав на отсутствие спроса, с наглым, всё понимающим, высокомерием они согласились закончить «плёвую» работу за тот же «динарий». Неутомлённые,слегка «разогретые», «аристократы» быстро помогли завершить страдания «плебеев». Все, и хозяин в том числе, вздохнули с искренним облегчением.

«Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых». (Матф. 20; 8.)

Подсчитав причитающееся к выплате, наш предприниматель не пришёл в восторг, но итог был всё-таки не такой разорительный, чем оплата простоя и нового рабочего дня. В обрез, но он укладывался в рамки допустимого. Пришедшие последними топтались у кассы в предвкушении предстоящего удовольствия получения честно заработанных денег, у других же не было ни сил топтаться около кассира, ни предвкушений, ни радости – одна усталость.

«И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! Я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми своё и пойди; я же хочу дать этому последнему то́ же, что́ и тебе; разве я не властен в своём делать, что́ хочу? Или глаз твой завистлив оттого, что я добр? (Матф. 20; 9-15.).

Длинная цитата, но исчерпывающая. Комментировать, кажется, нечего. Здесь, как из песни, слов не выкинешь. Но, если б, на этом кончилась наша история! Автор разводит руками: продолжение стучится и просится на бумагу.

Южный вечер овладевал городом. Где-то играла музыка, загорались огни кофеен, шашлычных, чебуречных и ресторанов. Вечерний бриз нёс по улочкам, путающийся в ветвях акаций, дым от мангалов. В прохладу вечера выплывала, измученная дневным зноем, праздная публика. Деловые люди, чиновники, служащие, рабочие спешили к своим очагам. Наши герои тоже разбрелись кто куда. Кто-то, единицы, растворились поодиночке в наступающих сумерках, другие потянулись к злачным местам, окружающим торжище. Обделённые, из обиды, выбрали самый захудалый, но и самый дешёвый кабак. Выгадавшие в лотерее жизни, не роняя своего престижа, расположились в более достойном месте – не Макдоналдс, но всё же… и «бухнуть» есть что.

Разные компании и разговоры разные. Удачливые маргиналы начинают рассуждать о своей сметливости и способности предвидения, о «фарте», якобы, сопутствующем им. Довольство от «дойки денежного мешка» греет им душу – это справедливо. Вымотавшиеся неудачники виноваты сами – не надо сбивать цены. И это – справедливо.

Обиженные молча жуют после выпивки. Оскорблённое чувство гложет их изнутри и не находит выражения. Постепенно, по мере растворения «живительной влаги» в организме, слова, по большей части матерные, начинают изливаться на отсутствующих обидчиков.

Сумерки прошли, и ночь начинает покрывать землю.

Звёзды глядят на затихающий городок. Наш перевозбуждённый бизнесмен без сна лежит в постели. Вынужденная несправедливость беспокоит его совесть, но поступить иначе, значило бы поставить под угрозу дело и людей, его окружающих. Наши промахи, ой как, отражаются на наших близких, да и дальних, тоже. Что-то не даёт покоя: тревожат душу сделанные ошибки, отчаяние от своей неопытности и такого несчастного стечения обстоятельств.

В рыночном шалмане закипает на спиртовом огне неудовлетворённая жажда справедливости. Удачники же, хоть что-то и скребёт там, внутри, возлияниями приглушают тот скрежет и пьют за «фарт» и удачу, за справедливое возмездие всем, кто не с ними. Хмелеют наши герои, сгущается атмосфера переполненного дымом, чадом, всевозможными запахами, заведения, тяжелеет голова и душа просится на простор. Обе компании почти одновременно покидают свои недолговременные пристани и шумно двигаются по притихшим улицам навстречу друг другу, и непредсказуемой судьбе. Две разнозаряженные субстанции с фатальной неизбежностью сблизились. После небольшого взбалтывания, реакция стала взрывной; с валяньем по земле, размазыванием соплей вперемешку с кровью по щекам и большим, постепенно стихающим, шумом. Одолевали угнетённые за явным большинством, но усталость и хмель всё снижали и снижали накал страстей, перераставший постепенно в переговорный процесс, продолженный впоследствии за столом в подвернувшемся дворце Бахуса.

Пресловутое божество очень требовательно к почитанию своей особы и требует постоянных возлияний, принося на первых порах невиданные силы и самомнение, впоследствии требуя отказа от всего суетного во имя себя самого. В процессе оказания чести хозяину дома наши переговорщики постепенно подходили к черте, когда «общечеловеческие» ценности превалируют и каждый, находящийся рядом, тебе «брат», а всё другое – суета. Деньги, даже те, что «скоммуниздили», уходили на алтарь языческого божества. Делегаты саммита попарно разбились на рабочие группы и говорили, и не слышали друг друга. Царила атмосфера взаимопонимания и дружелюбия. Всё становилось общим и души были распахнуты навстречу обретённым братьям.

На какой-то части суши воцарили мир и социальная гармония!

Переговоры перерастали в вялотекущий процесс, и утомлённые участники форума начинали покидать зал заседаний, да и деньги, имевшиеся для организации столь плодотворной ассамблеи, закончились.

Звёздный шатёр накрыл городок. Наступали часы умиротворения. Изумлённая Вселенная смотрела на своих чад, отходящих ко сну. Кто-то ворочался с боку на бок в своих дворцах, переживая неудачный день, кто-то впал в тяжёлое забытьё, давая отдых измученному телу, на траве близлежащего кладбища, а кто пьяно и сонно отмахивался от голодных домочадцев, укрывшись драным одеялом…. Прошёл ещё один день Вселенной. День столько вместивший в себя. День тяжёлого труда, день удач и неудач, горестей и радости, войны и мира, пиратских налётов и торговых сделок, потерь и приобретений…. Какой то будет день завтра?! Неизмеримо-бездонным небом Вселенная окутала Землю: спите дети мои! Завтра будет не хуже и не лучше. Завтра будет завтра.

«Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных». (Матф. 20; 16.)

Кто возьмётся осудить, рассудить наших героев? Что было правильным и неверным? Где она – справедливость? И здесь у автора опускаются руки.

С невыразимой печалью приходится признать, что ни один из наших героев не нашёл ни душевных сил, ни способности поблагодарить день ушедший за то, что он его прожил, что был у него кусок хлеба. За то, что он видел, слышал, чувствовал его, страдал и радовался, что, в конце концов, жил! Не снизошли мир и благодать в их души, и сны их беспокойны в ожидании грядущего дня.

Все мы «званые» на пир жизни….