— Подержи-ка. Нет, выше подними! Свети, свети!..

— Долго еще, Санек? У меня уже рука затекла держать этот говенный фонарик!

— Ды нет, не долго! Ну что ты за нытик такой!

Мальчик разочарованно перевернул последний ящик, вытряхивая содержимое на пол. Письменный стол, древний и прогнивший со стороны глухой стены, опустел. Второй мальчишка, тот, что орудовал фонариком, старательно направляя его лучик на рассыпанный по полу бумажный хлам, чихнул.

— Тьфу, оплевал всего! — бросил Саша через плечо и запустил обе руки в кучу пожелтевших бумаг, то и дело отбрасывая ненужные в сторону. — Тэ-э-экс… Это не то, не то, и это… Что это вообще? Похоже, фотка!

Мальчишка с фонарем состроил страшную рожу, по всей видимости, она должна была выразить недоверие и скепсис.

— Сам ты фотка! — сказал он и пригнулся, чтобы рассмотреть бумажку в руках приятеля.

— Светил бы лучше, бестолочь! — отдернул руку Саша. — Ты ж ничего не увидишь, если будешь в потолок направлять!.. В следующий раз лучше Володьку возьму за сокровищами, а не тебя, олух!

— Ды бери хоть черта безногого! Нужно мне было с тобой по подвалам шляться! На хрен они кому сдались, твои сокровища!

Свет фонаря прочертил яркую полосу и уперся в кособокую деревянную дверь. Слизни сверкнули блестящими спинами, толстенный паук качнулся в серебристом гамаке — и поторопился убраться во мрак, проворно ступая по крохотным высохшим трупикам давно издохших мух. Мальчуган собрался уходить.

— Эй, ды лана! Вертайся взад, Илюха! — послышалось в темноте у него за спиной.

Паренек нехотя остановился, не успев переступить через полуразрушенный порог, а между тем позади раздалось шуршание бумаг и легкий шорох пыли по камням — Саша поднялся на ноги.

— Зырь, че я нашел, — он вытащил фонарик из руки приятеля и со значением приставил его себе к подбородку: ноздри мгновенно осветились красным, а под глазами легли тени. Лучик фонаря подождал немного и опустился на фотографию. — Круто, да? Что скажешь?

Илья взглянул на протянутый ему клочок вонючей бумаги с обгорелыми краями — и его лицо побелело так, что это стало заметно в полумраке.

— Что, впечатляет? — как ни в чем не бывало спросил Саша. — Самое что ни на есть сокровище!

Паренек задохнулся от ужаса.

— Слушай, давай отсюда сваливать… — попросил он, не в силах отвести взгляд от крохотной фотографии, зажатой в грязных пальцах приятеля.

— А что, пересрал? — хохотнул тот. — Кончай щемиться! Мужик, ну, тот, который хозяин этому подвалу, помер давно. А ключи я стырил у бабки, она переехала к тете Кате, в город, так что нефиг. Никто даже не узнает, что мы тут покопались, зато гля, какую вещь нашли! Ребята сдохнут от зависти!..

— Ты что, не видишь, что на ней?! ЭТО, по-твоему, круто? Думаешь, это все просто так?

— То-то и оно, что не думаю! — усмехнулся паренек, пристально и едва ли не с удовольствием вглядываясь в расширившиеся зрачки приятеля. — Но только я не ссыкун, как, типа, ты. Поэтому сдохну, а узнаю, кто и как сварганил эту хрень!

Илья выскочил из подвала и понесся домой, словно им выстрелили из пушки. Ветер нес его над асфальтом, черным и блестящим от грязи, раскатанной автомобилями, а он не замечал ничего вокруг себя: ни того, что бежит по проезжей части, нагоняемый пронзительными гудками, ни того, что небо рыдает и грохочет, разрываемое молниями на куски, ни того, что и его самого давно уже разрывает на части от осознания того, что ему не убежать.

Не убежать от увиденного. От фотографии. И того молчаливого свидетельства грядущей катастрофы, которое она собой являет.

 

* * *

 

Поворот, еще поворот — и нога мальчугана проваливается в выбоину, вывих ему обеспечен. Он громко кричит от внезапной и сильной боли, но не слышит крика так же, как не слышит ни единого звука умирающей вселенной. И даже звон разбитого им стекла — он ковыляет вприпрыжку, сталкиваясь с распахнутой настежь дверью магазина, — не возвращает ему способность слышать.

Люди, укрывшиеся под навесом, смотрят удивленно и испуганно, но никто не двигается с места, чтобы ему помочь. Осколки стекла — они повсюду: на одежде, в волосах, за пазухой, пристали к коже — нещадно дерут и царапают до крови. Илья плачет, но даже не пытается избавиться от них, потому что единственное, чего он по-настоящему хочет — исчезнуть и забыть.

То, что он увидел. То, чему никогда не изгладиться из памяти.

Что-то свистит и громко хлопает где-то рядом, совсем рядом.

Это визжат тормоза «Хонды» — аккуратный серенький грузовичок, мгновение назад он летел над автодорогой, словно одна из молний вдруг решила спуститься и промчаться у самой земли, — но машина не успевает остановиться, и потому Илья слышит звук удара.

Асфальт мокрый, и он покрыт кровью.

Чьей? — отчего-то приходит на ум.

Но Илья совсем не в настроении отыскивать ответ на этот вопрос прямо сейчас: ему нужно встать, нужно бежать, нужно забыть!

Встать? Но почему ты лежишь? — вдруг язвительно переспрашивает воцарившаяся на мгновение тишина, чтобы в следующую секунду взорваться криками и плачем.

— Отойдите от меня! — старается выкрикнуть Илья и замечает, что ему это почти удается.

Он не хочет думать об этом, он умудряется встать. Кровь капает на землю, а толпа расступается в изумлении. В величайшем изумлении людей, только что воочию убедившихся в возможности жизни после смерти.

 

* * *

 

Саша сидел неподвижно. Его лицо, побелевшее, но по-прежнему невозмутимое, было обращено к стене. Он не знал, почему смотрит в одну точку, и это казалось ему донельзя глупым и смешным, но, тем не менее, он никак не мог заставить себя снова взглянуть на фотографию.

На какой-то короткий миг мальчишка вдруг осознал, что стена, на которую он смотрит, уже не усыпана мокрицами, она ровная и на ней нет паутины, а есть лишь обои, бежевые, кое-где отошедшие от стены и увешанные многочисленными постерами. Когда это он успел вернуться домой? И почему сам этого не заметил?.. Саша сделал вид, что не замечает дрожи.

Фотография манила к себе. Она притягивала взгляд, она словно бы обрела голос, она звала, звала, звала… Тихим, но настойчивым шелестом осени по подоконнику, гулкими, но отчетливыми толчками крови у самых висков, тянущим и одновременно невесомым ощущением внизу живота.

Наконец мальчуган не выдержал — и посмотрел. Сначала — на краешек стола, на котором лежал крохотный пожелтевший клочок кошмара, затем его взгляд скользнул ниже, к собственным пальцам, прикрывающим фотографию сверху. Ладони взлетели, словно испуганные выстрелом птицы, — и глаза вцепились в выцветшее, черно-белое изображение.

Теперь Саша не мог отвернуться, как бы того ни хотел. Он мог кричать, стучать ногами и зубами, колотить руками по воздуху или же вообще ничего не делать, но одно оставалось неизменным: его жизнь — он это знал — круто изменилась.

И стремительно покатилась под откос вслед за перевернутым вверх тормашками рассудком.

— Ну, гадина, я все равно не сдамся… — шепнул он и неожиданно для самого себя рассмеялся, сожалея, что родителей нет дома, и они не могут услышать этот дикий, ни на что не похожий смех. — Возможно, если я сумею найти негатив... Я пойму, что все это значит. В любом случае, если это подделка и гребаная шутка юмора, я найду того, кто ее провернул!

Рука мальчугана потянулась к подвесной полочке и возвратилась с трофеем. Саша почти с удивлением взглянул на то, что это было, — и рассмеялся еще громче, на этот раз не опасаясь опознать в себе сумасшедшего.

Идиотина, неужели ты ее в рамку оправить хочешь? — хохотал кто-то внутри.

Поразмышляв над тем, кто бы это мог быть, Саша пришел к выводу, что его новый собеседник звался Голосом Разума. А между тем, советчик продолжал насмехаться:

Да-да, поставь ее на полочку, рядом с остальными, там ей самое место! Да поторопись, а то ж ведь темнеет уже, а включить свет ты никак не сможешь!

— Это еще почему?! — спросил Саша, отчего-то вслух, и невесело хмыкнул, заранее зная ответ.

Потому, балбес, что ты обделался. И теперь тебе стыдно поднять свою мокрую задницу, чтобы дойти до выключателя, тебе очень-очень стыдно и страшно!

— Так что же мне делать?.. — спросил мальчик.

Искать, конечно. Искать негатив, который опровергнет истину или докажет ложь.

 

* * *

 

В подвале было темно и сыро. Мальчик запустил руки в бумаги, рассыпанные по полу, и бормотал, переворачивая их одну за другой.

— Она нарисована… Это все «фотошоп», вот увидишь. Ты не найдешь здесь негатива, никогда не найдешь, потому что его нет, а есть только идиот Володька, который знал, что ты полезешь в этот подвал в поисках сокровищ. Вот он и подбросил тебе «сокровище», которое сам же и нарисовал на компе… Он нарисовал его сам… Нарисовал… Чтобы приколоться над тобой… Чтоб ты обгадил себе штаны… А он бы посмотрел на это шоу и поржал бы вволю… Да…

— А ну, заткнись! — заорал паренек, в тишине подвала словно взорвалась бомба.

Ну, стало быть, вя! — обиделся голос. — Хотел как лучше, а вышло…

Саша прислушался, шаря глазами в полутьме крохотной, захламленной каморки. Никого. С облегчением рухнув прямо на каменный пол, покрытый толстым слоем пыли и скрюченных паучьих лапок, он снова обратил свой взгляд к расстеленному у ног бумажному ковру.

Но не увидел ни его, ни даже собственных ног.

Отчаянный визг, переходящий в хохот, потряс пропахший плесенью воздух. Догадываясь о худшем, мальчуган изо всех сил тер глаза, но это ухищрение не помогало ему видеть хоть сколько-нибудь лучше слепого. Погибший от внезапного перенапряжения мозг выдал последний, единственно верный сигнал: двигаться к свету. И если уж и там, наверху, зрение не вернется, рассудок последует за ним — вскорости и наверняка.

Ноги едва шевелились, руки раздвигали темноту. Спотыкаясь о ступеньки и раз за разом обнаруживая себя лежащим на камнях, Саша с воем поднимался по лестнице. Бесконечная и холодная, она никак не желала оканчиваться, а день — начинаться.

В очередной раз не устояв на ногах — они сделались деревянными и негнущимися, точно костыли — Саша повалился на ступеньку и скатился вниз, перечеркивая каторжный труд последних десяти минут. Но на этот раз он оказался вознагражден гораздо большим благом, чем возможность пробраться к выходу.

Руки паренька коснулось нечто холодное и гладкое. Он автоматически схватил попавший под руку предмет и поднес его к глазам, но по-прежнему не увидел ничего, кроме пульсирующей черноты, то и дело сменявшейся багровыми кругами. Предмет зашуршал и спружинил, скатываясь в трубочку.

Саша что было силы закричал.

Негатив, — немедленно отозвался голос и злорадно рассмеялся. — Это негатив, тот самый, не так ли?

— Я не вижу, не вижу, что это! Я ничего не вижу-у-у! — взвыл паренек в ответ, но голос не сдавался.

Пятна тьмы и багрянца зашевелились и пришли в беспорядочное движение. То тут, то там пространство вспыхивало и появлялось, словно выхваченное из лап кромешной темноты короткими разрядами молний, пока, наконец, не разгорелось пожаром. И тут мальчуган отчетливо увидел перед собой подвальные стены, сваленный в кучу хлам в самом низу лестницы, свои собственные дрожащие руки — и то, что было в них зажато.

Самое время развернуть пленку, засветить фонарик — и посмотреть! — терпеливо подсказал всезнающий голос.

И Саша подчинился.

 

* * *

 

— Теперь ты видишь, что эта фотография — не ложь и не подделка? Она нравится, нравится тебе?! Береги ее, как берег тот, кто был до тебя. Ты поместил ее в рамку, но разве это — все, чего заслуживает мое прекрасное изображение?

Паренек отрицательно замотал головой, продолжая озираться и трястись. Голова болталась из стороны в сторону, точно маятник, плечи вздрагивали — и нелепо подбрасывали верх руки с зажатым в похолодевших пальцах сокровищем. Время свернулось в шелестящее подобие негатива — и сжалось, тускло поблескивая в свете желтых глаз.

Эти глаза смотрели пареньку в спину, смотрели насмешливо и пристально, а тот, кто пока что обладал лишь одними глазами, зловеще рассмеялся в глубине утерянного мальчишечьего рассудка:

— Не ищи меня. Здесь меня нет. Но тебе вполне достаточно фотографии, чтобы составить обо мне представление. Кстати, спасибо. Благодаря тебе и твоему зрению я только что обрел собственные глаза… Что такое? Ты не рад за меня? — голос окрасился гневом.

Мальчуган не ответил. Сжимая одной рукой негатив, другой он потянулся вперед, хватаясь за покрытые паутинной камни. Но и стена, в которой он все еще видел защиту, не помогла ему устоять.

— Так вот, об обретении, — продолжил голос, не замечая, что его юный слушатель пытается стереть кровь с разбитого затылка. — Будем считать, что ты рад и счастлив настолько, что не можешь высказать это словами. А поскольку ты, конечно же, жаждешь увидеть, как у меня появится все остальное — то, что есть на фото, — то тебе придется мне помочь.

Желтые глаза выскользнули из-за спины паренька и остановились прямо перед ним, освещая собой сумерки. Саша заглянул в их омут и захрипел.

— Ты должен размножить фотографию, ясно? — зазвенел голос на пределе слышимости. — Для этого я дал тебе негатив. Но и это еще не все. Ты должен будешь вставить фотографии в рамки — для красоты, разумеется, — и раздать их людям. Как можно большему количеству людей: ты же не хочешь, чтобы я остался, скажем, без крыла или без сердца? Бессердечным я тебе не понравлюсь — факт!

Желтые глаза сощурились, голос засипел в приступе смеха, а паренек качнулся вперед, нелепо стирая с губ пену.

— Смотри, не повторяй чужих ошибок: если тебе вдруг придет на ум спасительная идея оставить негатив в подвале или еще где — берегись, — пообещал голос шутливо, но из глубин подвала потянуло холодом.

Мальчуган содрогнулся.

— Твой бестолковый приятель испугался — и не сумел добраться до негатива, не сумел вынести его из этого проклятого обиталища вонючих крыс, не сумел обратить в фотографии! Поэтому я убил его — и сделал это наихудшим образом: оставив его жить после собственной смерти. Не следуй его путем. Сделай то, о чем я прошу, и тогда — вполне возможно! — я оставлю тебе твою ничтожную жизнь. Я подожду тебя здесь. Ступай!.. — шепнул голос и метнулся к источнику сквозняка.

Серое пятно над головой приобрело знакомые очертания двери.

Потирая ушибленный затылок, мальчик поднялся на ноги — и побрел хорошо знакомой дорогой к свету…

 

20 июля 2007