А Тристан всё спрашивал: почему всё так, а разве не могло быть иначе? И на почему не было потому что, а не иначе — только так.

(Алексей Ремизов. "Тристан и Исольда)

 

Каждый, рану свою зажав,

Спешит, спотыкаясь, в своё убежище.

(Олег Григорьев. "Все бегут, крича и визжа...")

 

Я лично люблю спать. Со временем я собираюсь всё чаще уединяться у себя в доме и проводить остаток жизни во сне.

(Ямамото Цунетомо. "Хагакурэ: Книга Самурая")

 

 

А ты знаешь, что мне уже двадцать восемь? И что, когда этой осенью исполнится двадцать девять, всё полетит к чертям, знаешь ты это?.. Не говоря уж о том, что когда-нибудь…

Да, меня зовут Александр. То есть, Защитник Людей. Что ж, — хреновый, судя по всему, защитник!.. Может быть, потому что люди… соответствующие, не знаю… Вот у меня была девушка, — так она однажды сказала… Одну минутку, звонят в дверь: это, наверное, соседка принесла мои вилки, накануне они там свадьбу играли…

…Да, это она. Глаза после вчерашнего красные, сунула мне пакет, буркнула "спасибо огромное" и ретировалась… Ишь ты, резвая какая, думаешь, вышла замуж, так и всё… Впрочем, что ж это я!.. Действительно всё.

Кстати, интересно, не заключён ли в самом слове "накануне" намёк на то, что всё это канет? канет безвозвратно? Не знаешь?.. Ну, ладно.

Так я говорю — моя девушка — это было нечто совершенно специальное.

Начать с того, что она каждый вечер заходила в эту храмину на Елоховской и ставила там свечку за упокой души одного такого Микаэла — гуляла с ним в старших классах, ещё до меня… Парень — не вернулся из Афгана. Говорят, какой-то шибко инициативный "шурави", из его же роты, выпустил мину по лавке, внутри которой Мика как раз в этот самый момент приценивался к турецким джинсам. Не повезло.

…Потом, она была очень красивая… Ты скажешь, что это — понятие растяжимое… Но она ведь, правда, была именно такой.

Чтобы было ясно, какой, приведу пример: когда нас однажды повезли в Абрамцево, шофёр до того к ней доклеился (Ульяна сидела на одном из передних мест, рядом с экскурсоводом), что на одном из поворотов наш, процентов на девяносто беспризорный, "Икарус" съехал в кювет, а мы все — во внезапно наступившей тишине — отчётливо услышали запоздалое: "Надеюсь, я не позволил себе… э-э…"; "Позволил!" — хором ответил автобус, и водила включился в реальность… Экскурсоводша всю дорогу чего-то тёрла за жизнь замечательных людей прошлого века, развернувшись к нам и свесив ноги в проход… Глядь! — уже откуда-то снизу (где ещё ступеньки, вот оттуда) выбирается — умора!.. Водилу потом чуть не убила…

…Да, так вот, её звали Ульяна — не экскурсовода, а мою девушку! — вынь бананы из ушей!.. Но мне она позволяла называть её Яной, такой уж у нас был уговор… Мне и ещё паре человек.

Один из них был Вася, школьный сантехник… Немного двинутый, но дело своё, говорят, знал, и все мы его, в общем, любили — за то, например, что никого никогда не выдал… Неохота вспоминать, конечно, но, признаться, в ту пору все мы были такими уродами… Вроде, как в большой общеобразовательной семье… Дел-то в школе ни у кого из нас особых не водилось, кроме как клювом особо не щёлкать, а руки чесались…

Впоследствии мы с Василием подружились, и весь первый курс МИРЭА я прошёл, так сказать, экстерном: вместо утомительных вечерних лекций предпочитал зависать на Васином флэту, где неторопливо расписывал ему обои акварельными фантазиями, в которых, естественно, преобладали голые красавицы…

…В последний раз я посетил его несколько лет назад, уже после возвращения из армии…

…Замок был выдран из двери с мясом, а звонка там и ранее не водилось — я вошёл без стука. В гостиной, прессуя клопиный рай тахты, самозабвенно спаривалась с каким-то похрюкивающим от переизбытка всего на свете незнакомцем та, которая, по моим представлениям, была Васиной супругой. В изумлении сделала большие глаза, — но я уже и сам понял, что хозяина нужно искать не здесь... Обнаружил я его на кухне. Сосредоточенный Василий (благородной седины на висках я у него что-то раньше не замечал) следил за ходом транслируемых на радость людям состязаний "Формула-1", сидя на полу в луже мочи, — по-видимому, имеющей самое непосредственное отношение к сидящему. Я растолкал его и помог подняться.

Потом — повёл показывать… Неохотно взглянув с порога на происходящее в гостиной, он только пожал плечами и грустно сознался: "Да они уж три года, как..." Колыхая сателлитами, дама выбралась из-под товарища по утехам, судя по всему, пьяного в лоскуты, и, демонстративно харкнув на то, что ещё оставалось от "моих" обоев, захлопнула перед нами дверь… Мы вернулись на кухню…

Через полчаса молчания перед телевизором я поднял голову и спросил: "Что, родной, не хватает смелости помереть?", после чего встал и покинул логово.

…Вторым был Песенник.

Он из тех, что в ответ на пьяные излияния семнадцатилетней однокурсницы, прорвавшиеся на исходе очередной гостевой неразберихи, непременно принимал бесконечно усталый вид и разрожался чем-нибудь, вроде: "Поверь мне, с некоторых пор, глядя на юную особу противоположного пола, пускай даже на самую привлекательную в мире, я не могу отвлечься от мысли, что наступит время — и тело её станет бесформенным и дряблым, а дразнящий аромат секретов сменится притаившимся в складках жировых отложений отталкивающим запахом смерти… Для меня заказан вход в альков семейного счастья, ибо никогда больше, сливаясь с кем-либо, вроде тебя, в единое целое, я не смогу отнестись к процессу с должной степенью серьёзности и самоотречения…"

…Девушка, вчерашний ребёнок, к тому же вздёрнутая алкоголем на ранее недосягаемую высоту экзальтации, хотя по привычке и крутит в голове формулы, типа "все мужики одинаковы" и "у всех одно на уме", приходит, тем не менее, к убеждению, что, конкретно этого беднягу можно не опасаться, а сделав такой вывод, проникается сочувствием и желанием помочь — всеми доступными ей средствами… Утешая подходящими к данному случаю словами, она увлекает оратора на чёрную лестницу, обуреваемая стремлением на практике доказать ему, что он ещё на что-то годится…

…Что и позволяет этому базарову через пару дней разливаться соловьём перед корефанами, затягивающимися по последнему разу перед лекцией: "…Да, мужики, если бы вы знали, что она вытворяла! Это просто песня!.."

…А ты, небось, подумал, что это он Песенник оттого, что когда-то в школьном конкурсе самодеятельности победил? — Брось, откуда?!

…Ну, так вот. А третьим, соответственно, был я. Я тогда был человеком интересным. Умел вовремя сказать, умел и напористо-риторически вопросить. Только тихие ответы пока не навострился выслушивать. Отвечающие, сражённые агрессивной подкованностью экзаменатора, особо и не претендовали. Ничего, всё меняется…

Она очень не любила, когда её Улей называли: аллюзия с героиней "Молодой гвардии" возникала неизбежно, чего, впрочем, никто, кроме неё самой, не принимал близко к сердцу. Предпочитала полное имя. А по мне, так Ульяна ещё кондовее, но — пойми этих женщин!.. Она, когда мы узнали друг друга поближе, частенько поминала своих соригинальничавших родителей недобрым словом. "Чем думали, когда имя давали?! Человеку с ним жить ещё, а они!.."; я и говорю однажды: "Ну, а давай тогда "Улю" вообще выкинем! — пусть будет одна "Яна", ты как?"… Ничего, понравилось… Но другим не позволяла. Я-то как в школе обратился к ней таким образом пару раз, все так и накинулись: Яна да Яна… Ну, она их холодом сразу обдала… "Кому Яна, — говорит, — а кому Ульяна Вивеканандовна, — понятно?"… Она это умела — одним махом всех на место поставить. Другую бы, конечно, зачмырили бы за такие дела довольно быстро, — но она-то ведь у нас одна такая была. Я уж говорил.

Дядя Вася, кстати, до "Яны" сам додумался. Ему-то нормально, он, по нашим тогдашним понятиям, стариком считался, а старикам всё можно. Да и вообще, у них хорошие отношения были. Он раз наглядные пособия ремонтировал… Какие-то шары зеркальные по физике… А её послали их у него забрать — для лабораторной работы, что ли. Так и познакомились… Он её даже склеить ни разу не пытался, видно, сразу, как в первый раз увидел, понял, что бесполезно: волосы до попы — пушистые, ресницы — пушистые… нос — и то пушистый, в каком-то смысле… Куда ему — с грыжей!..

Песенник — другое дело. Он её кадрил-кадрил, почти год подкатывался: и "Янулик, я тут два билета на фестивальный показ достал", и "Янтарная моя, а как насчёт на горных лыжах покататься?"… А ей что! — у ней у самой папа серьёзный, — и жену, и дочку упаковал по самое "не хочу"… И что интересно: не удалось этим делом девчонку испортить. Она и в школу-то специально одевалась похуже, чтобы не выделяться. Вообще, очень выделяться не любила. А всё равно выделялась, такой уж уродилась, видимо.

Я однажды Песенника в коридоре остановил, а у самого уже коленки дрожат: это у меня так всегда бывает, когда надо кому-то по репе дать. "Отойдём", — говорю. А он, вообще-то, не из таких, чтобы мне задачу упростить: сам в случае чего может навалять по полной программе, я как-то наблюдал… Ну, всё равно. Беру его осторожненько за жабры, чтоб самому под раздачу не попасть. "Ну, — говорю, — что у вас там с Янкой?" — Он, конечно, сразу на дыбы: "Отвали, Босой, не твоё дело!" и т. д. Но я-то вижу: что-то не то; что-то вялый он какой-то, твёрдости в голосе не чувствуется. Я его отпустил и стою. Просто смотрю в глаза, жду, чего ещё скажет. А он постоял минуту, глядя куда-то в сторону, и молча пошёл. Так мы и не поговорили. Зато я понял, что не вытанцовывается у него с Яной. Мне этого понимания было вполне достаточно.

А у нас с ней так вышло. Стою как-то на бану, пока наши в сортире трубы выкорчёвывают — это мы так развлекались в то время… А чего — нормально: дежурная по этажу куда-то свалила, малышня для нас не помеха, а дурацкое дело нехитрое: ломать — не строить… Конечно, Васе попахать придётся, так ему за это и платят… А зато какие фонтаны мы там устраивали!.. Потоп настоящий видал когда-нибудь?.. Это, брат, почище, чем "Княжна Тараканова"…

Тут она мимо идёт. Посмотрела на это дело (дверь-то открыта, чтоб я свистнуть успел, если что) — и так, как детишкам маленьким, головой качает, руки в боки: "Мальчики! Как же вам не стыдно!"… Ну, а я ведь — старшеклассник, блин. Синоним — "ЧМО", как и для многих в этом возрасте… Она мне уже нравилась к тому моменту, но попонтоваться-то необходимо!.. Говорю: "Где ты тут мальчиков увидела?" — и ухмыляюсь, как я это умею: криво так, будто фиксатый… А она на меня посмотрела… словно первый раз видит, и шёпотом: "Ты вот, например, точно мальчик", — потом уже всем, громко: "Давайте, валите отсюда, я за дежурной пошла!"… И — за угол, вниз по лестнице, тыгыдым-тыгдым…

Вот с этих самых пор у нас и началось. Пошло-поехало.

На следующий день после уроков меня на улице догоняет и под руку берёт… "Я не понимаю, что ты там делал вместе с этими!"… Мне и радостно, и стрёмно, и представления о дружбе-товариществе дефективные, короче, смотри синоним "старшеклассника"… Бормочу: "А чем они тебе не нравятся?" — "Ты что, действительно не понимаешь?" — "Не-а. Ты объясни, может, пойму"… А мы в это время продолжаем медленно удаляться от школьного подъезда — рука об руку, и все, главное, смотрят! — во попал!.. Она задумалась, потом выдаёт: "Они же все — не для себя живут. Понимаешь, впечатление производят. Сейчас — одно; вырастут — будут другое производить… Может быть — хорошее, сильное… но напоказ же!.. Как мы — на страх и удивление всему миру парады на Красной площади 9 мая устраиваем!.. Чтоб уважали!.. А как насчёт самих себя уважать?" — и смотрит. Я, честно говоря, такого не ожидал, даже не знаю, что сказать. Наконец нашёлся: "Хорошо, допустим. Но откуда ты знаешь, что я — не такой? Может, мне рядом с ними самое место!"…

Долго не отвечала… А мы всё идём, идём… Я уже и забыл, о чём речь, весь отдаюсь моменту… И вот слышу, одно слово: "Знаю"… Поверишь, — я такой радости в жизни не испытывал! — просто умереть сразу захотелось от восторга, чтобы ничего больше не было. Чтобы не испортить…

Неожиданно отстраняется, подаёт руку: "Мне пора. А ты подумай"… И вижу, "Жигули" неподалёку припаркованы, рядом с ними тип какой-то стоит и за нами наблюдает. Папаша, как потом выяснилось… Она в машину села, он тоже — фр-р-р! — поехали, а я стою… Все помнят, каково это, в первый раз?.. Я вот не помню… Единственное, что запало, — рука у неё влажная оказалась и мягкая, как без костей совсем…

Так и повелось. Уроки закончатся, мы уже с самой раздевалки вместе идём… На крыльцо, через двор, вдоль забора, до самой остановки. Мне — на автобус, а ей, соответственно, в машину… А в школе — я дистанцию соблюдаю: не дай Бог, подумает ещё, что я — как все, озабоченный...

И так, пожалуй, месяца полтора тянется, — если не больше. Пока однажды она ко мне на перемене не подходит, — дело в столовой было, — и заявляет… При этом — смотри, картина: я сижу за столом, вокруг одноклассники, — век бы их не видеть, — полный кворум, ни одного свободного места… А она заявляет: "Ну, вот что, — ты целоваться-то вообще собираешься?"…

Как от камня по воде круги расходятся, видел?.. Вот так же и от нашего стола — тишина по всей столовой... Все с кусками недожёванными во рту сидят, боятся лишнее движение челюстью сделать, чтобы главного не пропустить… Потом, правда, на периферии снова шум возник, то там, то здесь люди оттаивать начали… Я из-за стола вылезаю, она стоит, ждёт… А что!.. Вопрос задала, — вопрос, как вопрос, ничего особенного, — теперь ждёт ответа… "Чё, — говорю, — прямо здесь?"… Я в таких случаях всегда тупею, как по волшебству… Пожимает плечами: "Ну-у… — обводит глазами зал. — В принципе, можно и здесь..." Этой фразой она у меня последние мозги вышибла. Я стою и чувствую, как у меня — против воли — рот до ушей ползёт. Бывает иногда: как начнёшь улыбаться, так даже и слова нормально сказать не можешь… За нашим столом и за соседними по-прежнему никто не хавает: все молча тащатся… "Ты чего, совсем сумасшедшая?"… Улыбается во все сорок четыре зуба: "А что, похоже?" — "Похоже", — отвечаю…

Ты когда-нибудь слышал такое?.. Чтобы школьница на виду у всех подошла к однокласснику и предложила целоваться, — слышал, нет?.. А чтоб одноклассник согласился, — можешь себе такое представить? Лично я — не могу…

…Дальше действовал — не я. Кто-то другой, вместо меня, подошёл к ней, взялся за лицо двумя руками (предварительно вытерев их об штаны)… Яна делает неуловимое движение головой, — так акула в "Клуб-кинопутешествий" слегка поворачивается вокруг своей оси, приближаясь к ополоумевшей от страха жертве, — и…

…На нас налетела завуч... Плюгавенькая такая была старушонка, с очками во всю пачку. Один в один — Бастинда из мультфильма про Изумрудный город… Я сначала чуть не упал, так она на нас набросилась… Гляжу — отскочила на метр и как начала… "Вы что это тут вытворяете?!../ Да вы, вообще, соображаете?./ Да чтоб немедленно родителей!./ Да я в школе тридцать восемь лет, а такого не помню!"… А Яна на меня смотрит. Выжидательно. Мол, что делать буду?..

Ей-то что!.. А вот мне пахан однажды руку вывихнул — я в неположенном месте улицу перешёл, — а дотошный мент решил проверить, там ли я живу на самом деле, где сказал… Папа у меня — это да… Под метр девяносто, головка маленькая, а плечи как раз — о-го-го!.. При этом — доктор физико-математических наук. И капитан Советской Армии. Был. Сейчас-то он уже подполковник, — но это его проблемы… Короче, мало не покажется.

Терять мне, таким образом, совершенно нечего: больше одного раза он меня всё равно не убьёт, а один раз мне уже так и так обеспечен… Чего, думаю, мелочиться… Беру завучиху за локоток, отвожу подальше от этого места, к транспортёру поближе, к грязным тарелкам… Она прямо обалдела, не сопротивляется, только, личико вверх закинув, на меня таращится… Отвёл и, не давая опомниться, начал:

"Изольда Сергеевна, — причём слова из меня, что интересно, так и лезут одно за другим, одно другого лучше, просто чудо какое-то! — Изольда Сергеевна! Постарайтесь выслушать меня внимательно! Эта девушка — моя будущая невеста, не волнуйтесь, родителей мы введём в курс дела сегодня же! Сначала к её пойдём, потом — к моим… Решение наше окончательное и, уверяю вас, взвешенное и продуманное: мы встречаемся уже на протяжении достаточно долгого времени — это чтобы вам была ясна подоплёка всего происходящего… Теперь — непосредственно об инциденте… — Изольда слушает меня и, вижу, медленно ведётся. …Теперь — об этом прискорбном происшествии, — говорю я, а сам гадаю, на сколько ещё хватит её терпения. — Признаю, мы поступили предосудительно, такую публичность действительно трудно воспринять иначе, нежели провокационную, но и вы нас тоже поймите! Мы любим друг друга — и, что вполне естественно, стремимся проводить вместе как можно больше времени… Однако представьте себе, что это за пытка — быть вынужденными ежедневно проводить рядом по нескольку часов и не иметь возможности выражать свою любовь в каких-либо конкретных действиях!.. Немудрено, что мы используем для совместного уединения каждую подвернувшуюся возможность, какой бы иллюзорной на поверку она ни оказывалась… Разумеется, это не осталось незамеченным… Некоторое время назад мы стали сталкиваться с откровенно пристальным вниманием со стороны определённой части учащихся, — из тех, знаете, что норовят не допустить, чтобы кто бы то ни было из их товарищей пребывал в слишком, с их точки зрения, безоблачном настроении… Началась, я не побоюсь этого слова, форменная травля… Технология у этих пакостников весьма простая: они исподволь, намёками и сомнительными шутками, указывают окружающим на наше взаимное влечение, — подразумевая, что мы, желая сохранить его в тайне, будем совершать разнообразные необдуманные и выглядящие со стороны комическими действия, — ощущая при этом острый психический дискомфорт, — а под конец возненавидим друг друга от бессилия что-либо изменить… Отчасти их расчёты оправдались: мы действительно порядком натерпелись за последние недели… Однако чувства наши достаточно глубоки и прочны, чтобы выдержать подобные испытания… То, что вы сегодня наблюдали, это так называемый "ход конём": сделав наши отношения явными и доступными всеобщему обозрению, мы вырвали у змей все зубы и теперь сможем вздохнуть с облегчением, если, конечно, за нас всерьёз не решитесь взяться вы… Так или иначе — вам решать…" — скромно потупился я, завершив свою речь старательно-тяжёлым вздохом… Что будет? Не знаю, не знаю… Жду.

Бастинда чего-то вдруг очки затеяла протирать… Я жду… Протирает… Водворяет на место. Делает пальцем вот так вот, мол, нагни ухо… "Я, Саша, всё, конечно, понимаю (смотри-ка! — имя вспомнила…) и тем не менее, Саша, тем не менее… Вы подумали, в какое положение вы ставите педсостав?.. Мы ведь, все, при этом присутствовавшие, обязаны как-то отреагировать!.. Ох, не знаю, что с вами делать, не знаю… Во всяком случае, настоятельно рекомендую вам воздержаться в дальнейшем от опрометчивых действий… Единственное, чем могу помочь, раз уж у вас всё так далеко зашло, это вот…", и суёт мне в руку ключ с биркой на ленточке. "Это от пионерской комнаты, — продолжает Бастинда. — Вожатая всё равно в декрет ушла позавчера, а новую нескоро пришлют… Раз уж вы друг другу так необходимы… Не знаю, не знаю… Слов нет, в наше время, безусловно, редко встретишь такое сильное, подлинное… Только прошу вас — не шумите, находясь там, и, по возможности, запирайтесь: не ровён час, кто-нибудь заглянет, у меня могут быть большие неприятности… Даже не знаю, почему иду вам навстречу, надеюсь, что мне не придётся пожалеть об этом. Ну, ступайте… — Потом грозно добавляет. — Ключ держите при себе, чтобы по первому требованию мне его отдать, когда будет необходимо..."

Яна — на том же месте, где я её оставил. Глаза — насмешливые… Подгребаю…

Нет, женщин не поймёшь!.. Я думал, она, по крайней мере, спросит, что я такого наговорил Изольде… Ничего похожего!.. Я подхожу, а она мне: "Удачный выстрел, мой господин!"… Под руку меня берёт, как ни в чём не бывало, — и пошли…

С тех пор уже в открытую вместе по школе гуляли. Про то, о чём у нас с завучем речь шла, так и не спросила. А про ключ я пока и сам решил не говорить: слишком жирно выходит, как бы к хорошему не привыкнуть!..

…Побывал у неё дома. И притом неоднократно… Родители как родители. Отца дома вообще почти не бывает, я его всего пару раз и видел. Мать нас какими-то плюшками закармливала всё время, пока мы у Янки в комнате "уроки делали"… Янка однажды жуёт и говорит: "Вот был такой случай. Я гулять с мальчиками давно начала, ещё пару лет назад… Девчонки завидовали… А у нас в классе была такая подруга — поперёк себя шире… Мы однажды поцапались… Я как раз с Микой в то время общалась, ты его не знаешь… И вот эта корова меня при всех шлюшкой назвала. Говорю ей: "Лучше быть шлюшкой, чем плюшкой!"… Так она у нас Плюшкой и стала называться, пока в другую школу не перевелась… А вот как ты думаешь, почему меня Шлюшкой не прозвали?" — "Ну, — говорю, — Мика твой, наверное, урыл бы любого…" — "Не, — головой мотает. — То есть урыл бы, конечно, — он у меня вообще в полном порядочке был, — но если бы против всех пришлось, — что бы он мог поделать? — ничего!.. Всё гораздо проще: в меня уже тогда были влюблены все наши мальчишки, — так что если бы кто-то из девчонок попробовал, — просто не прозвучало бы: все подумали бы, что это из зависти". — "Зачем, — спрашиваю я, — ты мне это всё рассказываешь?" — "Что — всё?" — "Ну, про то, например, что все влюблены в тебя были!"… Она, наконец, прожевала. Одной рукой, тыльной стороной, губы вытирает, а вторую запустила мне в волосы и подёргала из стороны в сторону вроде бы и не больно, а наоборот, как-то даже приятно… "Эх, ты! — шепчет. — Подумал, небось, что я себе цену набиваю?.. Как раз нет: свою цену я знаю. А вот ты — не знаешь свою!.. Я надеялась, ты и сам поймёшь: если меня любило и любит столько народу, а я выбрала именно тебя, значит, ты действительно кое-чего стоишь!"…

И потом мы на балкон пошли. Плюшки доедать. А я — ещё и сигарету выкурить, я в то время только-только начинал… Она не возражала. Говорила даже, что ей нравится на меня, курящего, смотреть: мол, я тогда совсем взрослый становлюсь…

В другой раз шли по улице и наблюдали такую сцену. Стоят двое, о чём-то базарят. По виду хиппаны такие олдовые, а может, просто музыканты: у одного — гитарный кофр, у другого — бонги в полиэтиленовом пакете, и у обоих — хаера, перехваченные резинками. Упёртые, видать, ребята… Обсуждают что-то… У одного в руке даже какая-то, вроде, рукопись… Ну, вот они по её поводу что-то и втирают друг другу. То один свои листки к глазам другого подымет и пальцем ему потыкает, смотри, мол, сюда, то другой чего-то там отыщет и своё поперёк доказывает… А рядом две маленькие девочки играют. Орут чего-то своё, не пойми чего… Гляжу, — что за притча! — оказывается, они, девочки эти, музыкантов — передразнивают. И специально вопят погромче, чтобы тем друг друга слышно не было… Мужики морщатся, но терпят. И, вообще, стараются не замечать, вроде как это ниже их достоинства… Неожиданно одна девчонка подходит к ним вплотную. Заглядывает им в эту писанину и громко так, со смаком, говорит: "Фигня какая-то!"… Чуваки посмотрели на неё, переглянулись — и дальше продолжают, хотя, что характерно, листки эти больше для ознакомления не суют — один под нос другому … Эта, которая посмелее, отошла ко второй и кричит: "Смотри, как я умею!" — Берёт с земли небольшой камушек и натурально кидает в одного из чуваков… Те переглядываются и снова за своё. Тогда она совсем уже громко орёт: "Смотри, как я умею!" — и плюёт в него!.. Ну, тут уж эти двое резко снялись с места и быстрым шагом удалились... А девочки — снова чем-то своим занялись.

Мы идём и молчим. У меня на душе тяжело. На Янку даже не смотрю, вообще, боюсь глаза поднять почему-то, сам не знаю, почему. И тут с её стороны такое замечание следует: "Дети, — говорит, — они настоящие медиумы — сразу распознают человека. И не пройдут мимо того, у кого по лицу видно, что он не знает, что будет делать, если они вдруг кинут в него камнем. Как и животные: собака обязательно нападёт на человека, не знающего, что он будет делать, если она на него нападёт!.. Отсюда мораль: дети и животные — одного поля ягоды". Снова молчком... Я вдруг неожиданно для самого себя спрашиваю: "Ян, — а кто у тебя отец?"… "Космонавт! В безвоздушном пространстве зависает!" — и смеётся… "Не, ну серьёзно!" — "А если серьёзно, — и тут сама посерьёзнела, — то тебе об этом лучше не знать". — "Как так?" — "Всё, Санечка!"…

А как раз на следующий день я её отца первый раз-то и увидел. Такой невысокий, худой, маленький в общем. Но… шибздиком его даже про себя язык назвать не повернулся бы… Понимаешь — лицо… Я сразу подумал: не то что-то… Хотя голос такой приятный, манеры — и говорит складно… Но всё это, как рябь, из-за которой дна не рассмотреть… А со дна — какие-то огромные мутные силуэты таращатся. Только ты их не видишь: отражённое солнце слепит…

Мы из кино возвращались. "Зайдёшь?" — "Зайду"… Заваливаем к ней домой… Сидит мужик незнакомый, причём в костюме. Мать — вовсю шуршит на кухне, напевает что-то… "Папка!" — кричит Ульяна и бросается мужику на шею… "Папка" её поймал, на колени посадил, стал ей на ушко чего-то ворковать… На меня, кстати, ноль внимания. Тут Янка слезает с его коленей и показывает на меня: "Папа, познакомься: это мой новый кавалер!.. Советую запомнить, а также любить и жаловать: у него неплохие шансы стать последним", — она, вообще, всегда была мастером на такие подколки… При этом я замечаю… Что за чёрт! — впечатление такое, что… короче, — не так уж и хочется ей нас познакомить!.. И на меня как-то странно смотрит… Отец её, молча, встаёт с кресла и протягивает мне руку. Я её пожимаю. Рука как рука…

Ну, посидели немного… Яна изо всех сил пытается организовать мужскую беседу, во время которой сможет скромно ронять свои бесподобные замечания… Не выходит что-то… Уже и Софья Михайловна, мать её, с кухни прибежала… "Ой, Санечка, я ещё по тебе и соскучиться не успела! Молодец, что зашёл!.. Николай, вы уже познакомились?.." Снова убежала… Нет, не получается у нас беседы… Некоторое время ещё пытался что-то вякать, потом чувствую, зря я это: всё, что я могу ему рассказать, человеку явно не интересно, хоть он, из вежливости, и вставляет какие-то, ничего не значащие, замечания. При этом ни на минуту не прекращая меня рассматривать. Я уж и не знаю, куда глаза девать…

Тут Яна углядела что-то и с загоревшимися глазами спешит в другой конец комнаты… Возвращается с клеткой. Небольшая такая клетка.

Гляжу — и никак не пойму, где птица-то!.. Наконец, разглядел, когда Яна поднесла поближе: там, оказывается, не птица, а змея, — самая натуральная!.. Хоть и ужик простой, — а всё равно как-то не по себе… Чёрный такой, с оранжевыми пятнами за ушами… В общем, вполне симпатичный…

"Папка! Вот какое тебе спасибо огромное!" — сунула мне в руки клетку, а сама руками показывает, какое… А между тем — клетка-то!.. Там щели между прутьями такие, что не только уж, целый удав проползёт!.. "А как же? — спрашиваю. — Не убежит?"…

Николай (отчества не знаю до сих пор) посмотрел на меня внимательно… Так посмотрел, как, я не знаю… Как будто я только что рекорд в глупости поставил!.. "А зачем ему убегать? — отвечает. — Он ведь умный: понимает, что лучше, чем внутри ему нигде не будет. А захочет на воле погулять — ничего страшного: погуляет и снова назад приползёт"…

Я, признаться, не сразу нашёлся, что ответить… В итоге сдуру решил идти ва-банк и развивать тему: "Интересно, каково это, — жить в клетке!"… Снова — пронзительный и одновременно недоверчивый взгляд из-под припухших век, — снова назидательный тон в ответ: "Да уж ты и сам знаешь, — каково это: мы все в ней живём. Во всяком случае, мир почти ничем не отличается от клетки, — разве только тем, что настоящая клетка начинается там, где просветы между преградами меньше размеров тела, в котором заключено твоё сознание. Но в этом смысле главная клетка — это как раз твоё тело и есть, — на что, кстати, прямо указывает слово "заключено". Так что, уж-то, пожалуй, свободнее всех в этой комнате, вместе взятых: сознанием не обладает, — а тело его свободно в пределах, которых он не в состоянии постичь."… Я сижу и чувствую себя последним идиотом: ничего не понимаю. А он продолжает: "Правда, есть ещё один способ обрести свободу: для этого нужно поискать её у себя внутри". — И замолчал. У меня — чисто автоматически — вырвалось: "Как это?" — Николай зачем-то стал внимательно рассматривать свои ногти, сначала на одной руке, потом на другой… Как будто и вопроса не слышал… Наконец снизошёл: "Да, в общем, всё довольно просто: если ты свободен в границах, которые тебя тяготят, иными словами, если ты находишься в ограниченном жизненном пространстве, воспринимаемом тобой как клетка, и, следовательно, не можешь дотянуться до некоторых вещей за пределами этого пространства, нужно найти способ доставлять эти вещи непосредственно внутрь клетки или, на худой конец, научиться в них не нуждаться"…

…Я вдруг заметил, что Яна, — примостившаяся на краешке стула и обхватившая руками колени, — напряжённо следит за нашим странным разговором, и разговор этот — явно её тяготит. Я это истолковал в том смысле, что — пора мне, видимо, домой: люди давно не виделись, судя по всему, — наговориться хотят, насмотреться друг на друга… Ну, я и стал играть спохватившегося: "Ой, а сколько сейчас времени?.. Да неужели! Так поздно?!... Ох, побегу-ка я домой!", — короче, иду в прихожую. Догоняет меня Яна. "Слушай, Побегука! — Такой я её ещё не видел: нервная какая-то, взвинченная… — Ты папу моего сегодня — не видел. И вообще, ближайшие несколько лет не увидишь — понял?" — "Не понял". — "Ладно, тебе и не надо понимать. В общем, я тебе сказала!.." — и обратно, в комнату… Ни "пока", ни "люблю", ни, вообще, доброго слова.

…Надеваю свои штиблеты, ложечку ищу. Выходит её папаша. Молча. Облокотился на притолоку и смотрит.

Зло меня разобрало — не передать!.. А он мне: "Простите, юноша, можно задать вам вопрос?" — "Попробуйте". — "А кем работает ваш отец?"… Тут мне захотелось сказать что-нибудь такое… Ну, чтобы согнать с него это благолепие показное!.. Я и ляпнул: "Капитаном внутренних войск!" — приврал то есть: сроду мой вояка конвойником не был. А наоборот — последние несколько лет на космодроме в Плисецке, в каком-то бункере сидит. Как в той же клетке.

Молчание. Ульянин папа вопросов больше не задаёт. Я кончил с ботинками возиться, голову подымаю, а его уж и нет… Нет так нет… Куртку надеваю и выхожу… Дверь у них снаружи защёлкивается… Ну и денёк выдался, думаю…

…На следующий день Янка в школу не приходит. Вечером звоню, никто трубку не берёт. Ну, думаю, поехали с папашей отдыхать куда-нибудь. Наверное, с учителями как-то договорились…

Назавтра — опять та же история: нет Янки.

Во время биологии заходит Изольда Сергеевна: "Мне Борисенко нужен, буквально на минутку"… За дверью она сразу начинает причитать: "Так мне жалко, Сашенька, что всё у вас так и закончилось!.. Случилось что-то?.. Хотя это, конечно, не моё дело… Ключ у тебя с собой?"

Достаю ключ, протягиваю ей. "Вот и отлично,- приговаривает,- молодец, что с собой носишь!.. Теперь-то, как я понимаю, он тебе больше не нужен?" — и заглядывает мне в лицо, снизу вверх… Нет, всё-таки тупею я в подобных случаях, что ни говори!.. "Почему?" — спрашиваю. Она вскинулась, заволновалась: "Ну как же!.. Ульяну-то Мануйлову родители в другую школу перевели!.. Вчера утром отец её за документами приходил…"

Почва из-под ног у меня поползла, как будто к обрыву увлекает… Я пытаюсь ещё цепляться за какие-то чахлые кустики ("А в какую, Изольда Сергеевна, не знаете?!"), — но кустики оказываются у меня в руках, — и я тупо смотрю, как с их корешков осыпаются мелкие комочки иссохшей глины… "Ох, не знаю, Сашенька, не сообщил он!.. Сказал только, что вынужден в другой город переезжать, что-то, связанное с его работой… Ты не знаешь, где он работает?"…

…Нет, я не знаю, где он работает…

…Прошла неделя. Я её всю дома пролежал, болел. Температура что-то поднялась — и вообще…

Лежу под одеялом в трико. Ничего не делаю, только в потолок гляжу. Иногда засыпаю… Звонит телефон. Беру трубку — она!..

— Чего в школу не ходишь? — как ни в чём не бывало, — а у самой голос весёлый такой…

— Ты где была?! — ору, — параллельно сдирая с себя треники и стараясь дотянуться до джинсов.

— Где была, там уже нет, — переливается, как ручеёк.

— А отец?..

— …Мы с мамой вернулись. А про отца — ты помнишь, что я тебе сказала в тот раз?

— Послушай…

— Помнишь или нет?!

— Ну, допустим.

— Ну, вот и закончили разговор!.. Всё. После уроков я жду тебя дома. — В трубке отбой…

…Сижу на кровати, как пьяный. А руки почему-то трясутся. И губы прыгают… Очень мило!.. Даже ничего не объяснила… Вечно она!.. Но ведь это — она. Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево…

…Месяц, другой… Всё прекрасно: мы опять вместе…

…Как-то сталкиваюсь в коридоре с Изольдой. Она — виноватая такая, как побитая собачонка: "Санечка, вожатую новую прислали… Так что ключик-то я вам не смогу вернуть…" — А я радостный такой, улыбчивый: "Да что вы, Изольда Сергеевна, спасибо вам огромное, вы и так уже столько для нас сделали!.."… Она скорбно так губы поджала: "Отец-то Улечкин… Не рассказывала она вам?" — "Нет, Изольда Сергеевна, а что такое?" — "Ой, ну, тогда и я не буду… Это вы, Саша, лучше сами у неё расспросите… Бедная девочка!" — сжала мне крепко руку своей лапкой, вроде, чтобы подбодрить, и торопливо улизнула от дальнейших расспросов…

…Вечером сидим с Яной на её кровати, смотрим по видаку "Манхэттен" вуди-алленовский… Софья Михайловна свалила куда-то по делам… Мы молчим…

— Куда поступать-то будешь? — задаёт вопрос, как всегда, неожиданный. — Времени-то думать всего ничего осталось!..

Я напрягся, перетасовал в голове какие-то несвежие варианты, — отцом муссируемые в последнее время…

— Ну… — соображаю на ходу, — неплохо было бы в МГУ поступить, на филологический… Или вот в литинститут ещё можно попробовать…

— Ты что, филоложеством любишь заниматься? — усмехается.

Я даже обиделся:

— Во всяком случае, меня часто интересуют разные филологические проблемы…

— Какие, например? — улыбка белеет в полумраке…

— Ну-у… Вообще, люблю язык. Слово люблю… художественное…

— Язык, слово — всё это не более, чем средства общения. Приспособления. Инструменты. Ты не находишь, что любить их — это извращение? Типа фетишизма! — и смотрит из темноты, как пантера.

— Да почему?!.. Что же тогда любить?..

— Само общение. Или жизнь. Меня, в конце концов… По-моему, любить можно всё, что хочешь!.. Но глупо при этом любить инструментарий. Хотя, конечно, вполне простительно… Ох, уж это мне гуманитарное образование... — таким уставшим от жизни голоском умудрённой опытом светской дамы.

— Что ты имеешь против?!

— Да хотя бы то, что… Ну, вот смотри: допустим, математик доказал какую-то теорему. Всё! Больше её никто доказывать не будет, по крайней мере, этим способом!.. А тот, кто решит этим заниматься, прослывёт несерьёзным человеком. Дилетантом!.. Да и другим путём доказывать эту теорему — баловство бессмысленное!.. Так что — что доказано, то доказано. Тема закрыта! И, главное, все профессионалы в курсе того, какие темы закрыты, а какие ещё нет, изобретать велосипед уже никто не сунется!..

А возьмём писателя или философа! — Она даже привстала от волнения. — Вывел, к примеру, такой деятель закон развития общества или там — раскрыл какую-нибудь психическую особенность личности определённого типа… Ну, и что дальше! Где гарантия, что то же самое кто-то другой не написал сто или двести лет назад?!.. Как проверить? Всего написанного в этой области не прочитаешь, объёмы-то, если по уму, нужно перелопатить немыслимые!.. Вот и получается, что ни один такой логофил никогда сам не знает наверняка, что он это сочинил, а не передрал у кого-нибудь!..

— Погоди, погоди!.. Люди ведь пишут не потому, что соревнуются, кто кого круче!..

— Хорошо, тогда скажи, почему!

Я задумался.

— Да вот, скажем… Потому что хотят поделиться своими мыслями с другими.

— А с чего они решили, что их мысли какие-то особо ценные?!.. Поделиться они хотят, — благодетели этакие!.. В чужую душу не заглянешь, — может быть, у каждого внутри такая бездна откровений, что только держись!..

— Но послушай…

— Нет, это ты меня послушай! — Глаза блестят. — Столько книг написано! Хороших, умных!.. А думал когда-нибудь о том, для кого они пишутся?

— Я думаю… Для тех, кто способен их оценить по достоинству.

— Именно!.. А что нужно для того, чтобы человек, не способный их оценить в полной мере, — например, ты или я, — мы ведь ещё многого не знаем! — что нужно, чтобы такой человек научился ценить по достоинству?

— Видимо, для этого нужно читать как можно больше.

— То есть, замкнутый круг! Чтобы понять эти книги, нужно сначала прочитать другие, а чтобы в те, другие, въехать, требуется какие-то ещё предварительно проштудировать?.. Это всё при том, что, даже если тебе кажется, что вот, наконец-то понимаешь что-то в полной мере, нет никакой гарантии, что ты на свой счёт не заблуждаешься!.. И, кстати, вот ещё что! — когда?! Когда человеку этим заниматься? — Она соскочила с кровати и села передо мной на корточки, ухватив за колени и глядя в лицо.

— Что значит "когда" ? — Я пощекотал ей пальцем подбородок, но она лишь досадливо мотнула головой:

— Прекрати!.. Вопрос принципиальный!.. "Когда" — значит когда!.. Процесс чтения отнимает безумно много времени! Человеку, рано или поздно, приходится выбирать: или он тратит всю свою жизнь на чтение чужих описаний чужих жизней, на анализ чужих представлений о жизни — или живёт сам!.. Помнишь, мы говорили о парадах на Красной площади?.. Ну, танки там, ракеты… Шеренги солдат с автоматами наперевес… Всё напоказ!.. И про людей, которые, большей частью, тоже живут напоказ, помнишь?!.. Да, правильно, ещё Шекспир сказал: "Жизнь — театр, а люди в нём — актёры", а мне, например, не хочется быть актёром — и тебе, надеюсь, тоже!.. Но разве лучше быть в этом театре зрителем?!.. Да и что такое вообще, этот театр?! — Замочная скважина для импотента! дырка в двери, за которой трахаются те, кто могут!.. Только в том случае, если любовники знают о существовании наблюдателя, их занятие становится позорным, но положение зрителя постыдно всегда: если наблюдаешь, значит, сам — не способен!! — Она встала, и белоснежная блузка под её руками разодралась надвое. — Кстати, о трахе…

…Через час, стоя рядом со мной во дворе, под детским мухомором, где мы пережидали ливень, она продолжила:

— …Пойми! Если отвлечённо, то чтение — занятие достойное. Но лишь для тех, кто ещё только познаёт мир, только учится в нём жить по-настоящему! Я говорю о детях, а для них надо писать просто, — не нагромождая символы, — для понимания которых нужно прочитать другие книги!.. Но у взрослых людей вообще всё иначе: тот, кто читает достойные, качественные книги, как правило, не располагает временем для того, чтобы жить — в полном смысле этого слова. Например, творить достойные, качественные вещи или хотя бы, на них зарабатывать!..

— Ну, хорошо, — говорю. — Но ведь книги тоже старятся. Какие-то тексты перестают отвечать требованиям современности… Кто-то ведь всё равно должен обновлять это дело!.. Да и не всем же заниматься физическим трудом, что-то там мастерить или… Ты послушай, послушай!.. Вот, допустим, если я по жизни занимаюсь чем-то, с твоей точки зрения бесполезным, а больше всё равно ничего делать не хочу и не желаю… Что же, лучше было бы, если б я воровать пошёл?..

Яну всю словно передёрнуло. Она повернула ко мне лицо, на котором светились редкие брызги, залетевшие снаружи… Она проговорила посеревшими губами:

— А почему ты меня об этом спрашиваешь? — и облизнула губы.

Я растерялся:

— А кого же мне ещё спрашивать!.. Что с тобой?

— Так. Ничего. — Она выскочила из-под грибка и, стремглав пробежав под дождём расстояние, отделяющее песочницу от подъезда, нырнула внутрь... Я долго потом звонил в их дверь… Не открыла.

А на следующий день — как ничего и не было… Нет, видно никогда мне не понять этих женщин!..

…Короче, когда пора пришла, поступил я всё-таки в МИРЭА… Мне и отец советовал… На вечерний поступил, а днём… в мебельном работал… Шкафы там, диваны всякие.. Ну, в общем, грузчиком.

А она — в медицинский подала. Но не прошла. Решила на следующий год ещё раз попробовать. А пока в больницу нянечкой устроилась… Вот не ожидал, что она на такое способна, утки всякие за больными выносить и пролежни обрабатывать.

Она по этому поводу сказала следующее: "Я, — говорит, — хочу проверить себя на прочность. На разрыв. В жизни всякое случается… Можно в одночасье в таком положении очутиться, что взвоешь с непривычки… Вот я и хочу узнать заранее, на что способна"…

…По-прежнему встречаемся каждый день… За исключением тех дней, когда я околачиваюсь у Василия. Хотя я иногда и её с собой к нему беру… Пару раз даже позировала мне для Васиных стен, мы его на это время за бухлом усылали, чтоб не мешал, а тёткам на стенах я специально чужие лица пририсовывал, чтобы Вася Янку не распознал. Но он, волк, всё равно догадался… Мы один раз, когда наладились от него сваливать… Янка, та уже собралась и курит на лестнице… Он меня в комнату поманил, я вхожу, а он стоит, руки на груди сложив, и смотрит на мои художества… Я слышу: "Красивая она у тебя." — "Кто?" — Он как будто не слышит: "Тяжёлая, должно быть, ноша..." — "Ладно, — говорю, — Вась, до завтра!"…

…Сидим как-то на скамеечке перед её подъездом: я её до дома проводил, а расставаться неохота, вот и сидим… Она спрашивает: "Слушай, ты как, вообще, к детям относишься?" — "В смысле?" — "Ну, своих когда-нибудь думаешь заводить или как?"… Я, грешным делом, подумал, что она этим самым немедленно заняться предложит, как тогда целоваться… "Пока не думал", — отвечаю. "А я, — говорит, — не хочу"… Ну, меня такая её позиция особо не напрягла (в то время до лампочки были всякие абстракции), но я всё равно удивился… "А чего так?" — "Да вот, — слышу, — в больнице насмотрелась… Лежит старушка, под себя ходит… Плачет круглые сутки… А когда-то девочкой была, чьей-то любимой дочкой… Вот родишь кого-нибудь, чуть он или она себя начнут осознавать, как следует, глядишь, а жизнь уже — не просто жизнь, а подготовка к смерти… Зачем мировую скорбь подпитывать!.."

…"Знаешь, Ян… — А я чего-то злой в этот день был: настроение утром в магазине испортили, да и в институте… — Ты, — говорю, — себя, что, несчастной в данный момент ощущаешь?" — "Да вроде, нет". — "Ну, вот и дети твои — тоже не будут всю жизнь париться по поводу будущей кончины!.. И нечего других грузить, когда тебе охота пришла поумничать!.. А подобными словами, про девочек, которые станут старухами, если хочешь знать, Песенник этих самых девочек окучивает, наших с ним общих одногруппниц!.."…

Думал, она сейчас встанет и уйдёт (у нас так уже бывало), но нет, взяла меня за руку, гладит, а сама бормочет что-то, примерно в этом роде: "…И было сказано: "Да будет человек первые семь лет своей жизни познавать мир материальный!.. Да будет человек вторые семь лет своей жизни познавать мир духовный!.. Да будет человек третьи семь лет своей жизни совершенствовать тело материальное!.. И да будет человек четвёртые семь лет своей жизни совершенствовать тело духовное!.. Всё, что человек будет делать дальше, является отражением, подёрнутым рябью; лицезрением представления в театре теней; шествием драконов, набитых соломой и паклей". И было принято"…

Она взглянула искоса, оставила в покое мою ладонь и, уперевшись локтями в колени, запустила пальцы в свои волосы… Я услышал шёпот: "…Древняя восточная мудрость… Интуитивно это понимали и некоторые европейцы… "Семь" — ведь и в христианстве числом, обладающим сакральным смыслом, считается… Лермонтов, предвидя подступающую бессмыслицу, уже к двадцати семи годам стал таким отчаянным забиякой, что просто не мог, рано или поздно, не нарваться на пулю… Рембо, так тот вообще в двадцать семь бросил писать, чтоб не пришлось позориться за поздние потуги… Есенин боролся с Законом дольше, он ведь был деревенский паренёк, необразованный… Никак не мог поверить, что возникать не имеет смысла… Потом уже, конечно, почувствовал… Санечка, милый мой! Нам осталось каких-нибудь десять лет!.. Что ты планируешь успеть за этот срок?!"… Уткнулась в ладони и плачет…

Тут я принялся утешать, и в объятиях и поцелуях весь этот морок, как мне тогда показалось, растворился без следа…

…Звоню ей, примерно этак через неделю (мы за это время успели пересечься несколько раз, но всё как-то в спешке, в какой-то будничной колготне, к тому же и сессия у меня началась…), так вот, звоню, а никто не подходит… Раз, другой позвонил — голяк… Ладно… На следующий день — та же история. Послезавтра я уже сам решил к ним сходить, убедиться, что всё в порядке.

…Открывает она мне дверь. По пояс голая, вернее, на ней из одежды одни шорты — и бусы какие-то деревянные, целая связка… Пьяная… При том, что я её пьяной никогда раньше не видел… А главное-то! — вместо её водопада шерстяного — на голове какие-то куцые огрызки, да ещё и в косички заплетённые… "Что с тобой такое?! — ору я на неё, как ненормальный. — Что это?! На кого ты похожа?!" — и показываю ей на голову. — "Я-а?.. Я.. н-на!.. ни на кого.. Ык!.. не похожа я… (Гордо.) Я, блин, — микрокосм, вот кто!.. А это?.. Ык!.. (Скромно.) Это мои микрокосмы… Ык!.. (Неожиданно агрессивно.) А если тебе не я, а мой хаер нужен, то — погоди, я сейчас…" — и в комнату, ну, а я, конечно, за ней… Вылетает мне навстречу с охапкой волос и кидает под ноги: "На! Забирай!.. Всё забирай!.. Ничего для тебя не жалко, миленький ты мой! возьми меня с собой!.." — и норовит меня рукой за лицо схватить…

Тут я её скрутил и в ванную понёс. А она вырывается… "Встретил космонавта, убей космонавта!" — кричит… Чуть не укусила меня… Когда я душ холодный включил, она такой ультразвук выдала, что у меня ещё с полчаса потом в ушах звон стоял… Вроде, пришла в себя…

Оставил я её там бултыхаться, а сам к ней, в комнату, решил наведаться, взглянуть, как там что… Захожу… Так, всё понятно: какая-то лабуда по стенам нарисована… Какие-то многорукие деятели… И кругом — надписи, надписи… Например, такая: "На эту землю, обильно унавоженную надеждами и энергией живущих на ней насекомых, не стоит смотреть иначе, чем сквозь богемское стекло!" — и ещё много чего в подобном роде… Мне особенно одна запомнилась, из нескольких пунктов:

"1. Путь не имеет Цели.

2. Какую бы ношу ты ни взвалил на свои плечи, отправляясь в Путь, — рано или поздно, тебе придётся её бросить, не достигнув Цели, — ибо Цели не существует.

3. Если ношу придётся бросить, не достигнув Цели, — не имеет значения, куда ты занёс её на своих плечах.

4. Если ноша всё ещё на твоих плечах, брось её немедленно, — ибо не имеет значения, как далеко ты её унёсёшь".

Это было нацарапано издыхающим фломастером рядом с кроватью, в ногах — напротив изголовья… Убил бы того, кто такое придумал!..

…Входит Яна в накинутом халате… Косицы свои распустила, волосы кое-как причесала… Самое смешное, что ей даже идёт… Садится на кровать и смотрит в стену перед собой — без выражения…

Хотел я потребовать объяснений, — мол, что всё это значит… Потом, слава Богу, догадался, что не время. Надо будет, сама объяснит…

Яна молчала, молчала, потом потянулась ко мне, как маленькая… Взял я её "на ручки", походил немного по комнате, вот и погуляли, вот и ладно… Теперь самое лучшее — спать уложить ребёнка… Утро вечера мудренее.

Засунул я её под одеяло. Сижу рядом… Гляжу, засыпать начала… Только я начал тихонько с кровати привставать, чтобы, не разбудив, убраться, она меня вдруг начала звать сквозь сон: "Саша, Саша…" — "Я здесь… Здесь". — "Сашенька, не уходи… Не бросай меня, ладно?.. Ты только не бросай меня!"… Я чуть не заплакал… "Всё путём, — говорю, — Янка. Всё — путём"… Яна глаза открыла, в глазах слёзы стоят. "Не бросишь?" — "Ну, что ты, конечно, не брошу!"… Она улыбнулась, как солнце сквозь дождь, и просит: "Помоги мне завтра обои переклеить!.. А то мама из отпуска вернётся, а тут такое…" — "Замётано!" — отвечаю…

…Слава Богу, рецидивов не последовало… Зато я однажды на улице Изольду Сергеевну встретил, — ну, завучиху свою бывшую, — не забыл ещё?.. Уж так она мне обрадовалась! — даже неудобно стало… Разговорились — про то, про сё… "Ну, как, — спрашивает, — вы с Улечкой поживаете? Не поженились ещё?" — и при этом глазки у неё так и бегают, так и бегают!.. "Да нет, что вы, — отвечаю, — сперва деньжат каких-то надо подкопить… на то, на другое… Жить-то на что-то надо!.." — "А разве отец её вам не помогает?" — "А при чём здесь её отец?"… Тут она вдруг как-то сразу заторопилась, засуетилась… "Ой, пойду-ка я, а то ведь забыла совсем, что опаздываю… Прости, Санечка, как-нибудь, в другой раз…"

…"Что-то про космонавта вашего не слышно давно", — говорю вечером. Яна глаза на меня вскинула, оторвалась от вязания и ждёт продолжения… "Ну, — поясняю, — про отца твоего"… Опустила глаза, снова вяжет… "Знаешь, Яна, — завожусь я, — мне надоело!" — "Что именно?" — "Объясни мне, что это за тайны какие-то вокруг да около!"… Она сидит, вяжет… Вдруг швыряет вязание на пол: "Вот ты мне лучше объясни, зачем ты тогда ему сказал, что твой отец — мент?!.. Ты, вообще, знаешь, что он меня после твоего ухода чуть не убил?!" Хватаю её за плечи: "Откуда мне знать, что там промежду вас за чертовщина происходит? что можно, что нельзя говорить?.. Ну, достал он меня в тот раз! достал!.. А тут ещё вопросы какие-то!.. Вот я и брякнул, что придётся, — лишь бы не стоял над душой!.. Ты что, сама, что ли, не помнишь, — как он меня весь вечер изводил своими бреднями?!" — и сам, при этом, трясу её, как куклу, она в руках у меня мотается безвольно… Я, как это увидел, сразу отпустил: думал ей плохо. А она встаёт, берёт меня за руку и тянет куда-то, вон из комнаты… Вышли за дверь, — ведёт в глубь квартиры, где я и не был никогда, — в материну комнату. Софья Михайловна сегодня в ночную смену, и свет поэтому не горит. Яна его и не включает. Она подводит меня к письменному столу, снимает с шеи ключик на цепочке и отпирает им нижний ящик. Берёт оттуда нечто, завёрнутое в тряпку. Разворачивает. Пистолет. Простой и обыденный, как ножницы… Всё молча. Яна заворачивает его и убирает обратно. Вешает ключ на шею.

Выходим из комнаты. Слышу: "Отец выбросить велел: сам не успел, торопился… А мне жалко стало"… Я молчу, что тут скажешь!..

Покурили недолго на лестнице, и я домой пошёл.

А по дороге внезапно решил в нашу школу завернуть, так вдруг захотелось… не знаю сам, чего именно. Может быть, вернуть то, что возвращению не подлежит.

…Захожу с тыла, через поваленный участок забора перелезаю… Смотрю, все окна тёмные, — только в пионерской комнате свет горит… О, — думаю, — наверное, новая вожатая. Интересно, интересно…

Огибаю здание справа, иду к подъезду, сам при этом пытаюсь представить, какая она, эта новая... Да это и нетрудно, — видел я их... Как правило, это — внушительная задница, плюс бюст, как у первобытно-общинных богинь плодородия, плюс поросячьи глазки под крашеной соломой… Всё равно интересно.

…Подхожу на цыпочках к двери, осторожненько так начинаю открывать… Сидит существо. Маленькое, худосочное, без грудей, безо всего, да ещё и вдобавок ко всему в очках. Примерно в таких, как Изольда Сергеевна носит, завучиха, да ты её помнишь!.. И тут дверь — как заскрипит!.. А ведь тишина во всей школе, только эта чего-то у себя в тетрадке строчит, наверное, планы какие-то составляет… И в этой тишине — "Скррри-ии-ыы-ппп!"… Блин, я думал, сейчас заорёт так, что все пионеры района сбегутся… Нет. Вскочила только, стул опрокинула…

— Вы кто? — а глаза сквозь очки — огромные, как блюдца.

— Саша.

— А меня зовут Вера. — И поправилась: — Вера Валерьевна.

— Что-то в горле пересохло, — говорю, — Вера Валерьевна. У вас тут водички попить не найдётся.

— Есть чай из термоса, — отвечает. — Но холодный. — И покраснела.

Подхожу к столу… "А, — говорю, — "Военно-спортивная игра для школьниц — будущих медсестёр"… Ясно… Игра "Озорница": кто кого ловчее с поля боя вытащит, так, чтоб, значит, с выдумкой, с огоньком, ага?.." — и подмигиваю ей по-свойски…

— Послушайте! — Это она. — Что это вы, как у себя дома?!..

— Я, Верочка, и есть практически почти у себя дома: у меня ключи от этой комнаты не один месяц в кармане пролежали… Изольда Сергеевна доверие оказала…

— Мама вам дала ключи?!.. Ой!.. — Снова зарделась. (Ну, что за наказание: не девушка, а маков цвет какой-то!..)

…Я сначала и не понял, что она мне сказала…

— Какая мама?.. Изольда Сергеевна — ваша мама?

— Ну да. А что тут такого?

— Да нет, ничего, — отвечаю.

…Посидели, попили чаю. Действительно, холодный. Потом я поднялся… "Пора мне, Вера Валерьевна". — "Александр. — Запнулась. — Мне неловко обращаться к вам с просьбой, но… Одним словом, вы не могли бы проводить меня домой?.. Хотя бы немного?.. А то поздно и темно…"

…Через полгода мы с Верунчиком поженились. Полгода потребовались её матери с отцом-пенсионером, чтобы уверовать: намерения мои — самые серьёзные, а решение объединить наши судьбы — окончательное, взвешенное и продуманное… Отмечали это дело скромно, в узком семейном кругу… Папаша мой принял на грудь и сыграл нам на Верунчиковом фортепиано одну из самых своих любимых вещей: розенбаумовских "Уток". Все остальные родители очень трогательно подпевали, а Верунчик, та всё больше молча розовела сквозь фату… Моя мама… Ну да, я ведь ещё не рассказывал, у меня же и мама имеется, инспектор по технике безопасности на Останкинском мясоперерабатывающем комбинате… Так вот, мама моя подарила нам две бутылки "Арагви", связанные красной лентой, и наказала открыть их не раньше, чем на серебряную свадьбу: "Вот тогда и проверим, — сказала, — что более выдержанным получилось: этот коньяк или ваша любовь!"

…И Василий — тоже, представь, женился!.. Ну, что ж, думаю, счастья ему, он заслужил. Хороший мужик, без дураков!.. Я, правда, после этого реже стал у него бывать… Всё-таки у семейных людей — своя жизнь… Новые отношения, вечные проблемы какие-то… Притом он себе где-то такого крокодила раздобыл, что… одним словом… вряд ли она будет симпатизировать тому, кто её благоверному всю квартиру такими кадрами разукрасил… Такими, какой она не будет, даже если на двадцать лет моложе станет…

…Как мы с Верунчиком свадьбу сыграли, — так всё и началось. Не могу ничего с собой поделать, тянет к Янкиному дому походить под окнами, посмотреть, как там она… Может, в окно выглянет… Или нет, лучше не надо. Лучше я просто так — постою порожняком где-нибудь, неподалёку… Под грибком, в песочнице…

И вот однажды не стерпел. Пришёл туда, грибок на месте. Подхожу, и вдруг вижу, что там уже кто-то стоит… А сумерки уже, потому сразу и не заметно было… Смотрю, а это папаня её. Попадалово!.. Хотел уж развернуть лыжи на сто восемьдесят, но тут и он меня заметил.

— Ага! — говорит, — ужа назад потянуло? — и невесело так улыбается… Сразу видно — постарел… Помягчел как-то.

— Да нет, — отвечаю. — Просто захотелось проверить всё ли я в свою клетку перетаскал или ещё что нужное снаружи осталось.

— А ты смелый. — Скалится. Выходит из-под шляпки. — Хочешь, я тебя прямо сейчас, на виду у людей, грохну?

У меня, сам понимаешь, очко уже давно на минус играло, а тут уж вообще…

— Не, — пытаюсь ухмыляться в ответ, — не грохните: поздно уже, все телевизоры смотрят, никому дела нет до ваших подвигов.

Он побледнел, аж зелёный сделался в свете фонаря. Всё, думаю… Нет, снова улыбается, а вокруг темно, лишь одна улыбка светится в темноте…

— Значит, говоришь, не тянет?.. А меня вот потянуло… Чувствует ужик, скоро на клетку новые прутья поставят, почаще… Снаружи, может, и лучше, чем внутри, да всего, что нужно, к себе в клетку не перетаскаешь… Вот и приполз… Попрощаться. Прощай и ты, раз такое дело…

И протягивает мне руку. Я, не ожидая подвоха, протягиваю ему свою… И тут он начинает её… пожимать.

…Ты знаешь, что такое станок с ЧПУ?.. Ну, фрезерный или, там, токарный… Скажем, задана программа, и вот эта штука, в которой резец закреплён, ползёт к патрону с болванкой… Нет, неудачный пример!.. Гидравлический пресс! вот на что было похоже: так же медленно он мне стал руку сжимать и так же неотвратимо… Пока я просто на колени перед ним не рухнул.

А он в это время говорит. Вроде бы и про себя говорит, но чувствую, и на моё внимание тоже рассчитывает:

"…Странная штука жизнь. Не жизнь, а лотерея, но какая, вот вопрос!.. Вращается лототрон, останавливается… Ведущий вынимает из него… не дурацкие шары с цифрами, а пергаментный свиток, такой заранее заготовленный список, с которого остаётся лишь зачитать имена выигравших!.. И тут главное для тебя — терпеливо ждать, потому что ведь известно: абсолютно все имена сюда внесены! Никто не забыт, ничто не забыто!.. Надо просто дождаться… А ждать иногда приходится очень долго, но фишка-то в чём: рано или поздно любому списку приходит конец, а ведь и твоё имя тоже есть среди прочих, не ссы! дождёшься!.. Однако вот замечаешь, что список подходит к концу… Значит, тебя скоро назовут! — радуешься ты, но при этом определённый мандраж всё же испытываешь… И вдруг — всё! список кончился, а тебя в нём не оказалось… Начинаешь волноваться, бегать вдоль рядов… биться, кричать… А со сцены уже уносят инвентарь, и ведущий посылает к тебе охрану — узнать, чего товарищу надо. Ты объясняешь, и он, удивлённо подняв брови, начинает по новой разматывать эту маляву, вчитываться — и снова ничего!.. "Как же так?!" — "Да вот так как-то… Сами удивляемся!" — говорят братишки, — и бедолагу под белые рученьки выводят за дверь или, что бывает чаще, выносят на пинках… Впоследствии окольными путями до тебя доходит информация, что имя было: его обнаружили на оборотной стороне списка, куда, конечно же, никто не удосужился вовремя заглянуть… Если ты ещё когда-нибудь… — тут он сжимает свои тиски так, что я вскрикиваю, а в кисти что-то отчётливо хрустит. — …Если ты ещё когда-нибудь захочешь со мной перетереть, просто приходи сюда почаще: возможно, как-нибудь и пересечёмся…"

…Отпускает меня, и я падаю в песок. Чтобы сразу завопить, как раненый лось: на руку опёрся, которую мне только что раздавили.

Как-то всё-таки встал… И поэтому — видел.

…Вот он идёт мимо их дома — наискосок, к универсаму. Выходит на дорогу. Вот позади него трогается с места белая "восьмёрка". Набирает скорость. Нагоняет его и — догоняет… Удар бросает Николая метров на пять вперёд. Он ещё жив и пытается ползти. Из машины выходит человек в форме; достаёт какой-то подозрительно длинный ствол; еле слышный хлопок — и голова Николая вяло утыкается в асфальт. Вот появляется ещё один мент; они, вдвоём с первым, забрасывают тело в багажник, и машина исчезает в переулке…

…МИРЭА я бросил: хватит дурака валять потому что… Не моё это… Работу — тоже: чем бюллетень на месяц или больше брать со сломанной рукой, лучше уж спокойно повестки из военкомата дожидаться…

Сходил в армию… Папаня там со своими что-то покумекал, и получилось, короче, так, что служба меня особенно не тяготила: хлеборез — дело не страшное…

Потом — поступил в литинститут… Не из последних людей там был — сам Рейн меня хвалил на семинарах…

Окончил, и — понеслась байда по кочкам: то у Дидурова, в рок-кабаре почитай, то на Новодевичьем проезде, а то вдруг и в малом зале ЦДЛ… Ничего, понемногу поднялся… Книжку вот выпустил…

Читаю раз что-то из невошедшего… В Доме Хонжонкова дело было… Смотрю, ряду в шестом или в седьмом сидят: Ульяна Николаевна сидит и Песенник. Который теперь — Станислав Владимирович… Они давно поженились, ещё когда я в Кандалакше курс молодого бойца проходил. Дело, соответственно, прошлое.

И всё-таки я чуть не поперхнулся, когда её увидел… Изменилась. Местами раздалась, местами обвисла… Глаза, …После выступления подхожу к ним… "Привет!" — "Привет!"… Поболтали… У них уже двое, — мальчик и девочка… Янка как стала расписывать, — какая Леночка сообразительная, да как рано у Димочки первый зубик прорезался, — у Станислава Владимировича сразу лицо поскучнело… Он-то при этих рассказах раз пятьдесят уже, наверное, присутствовал… "Яночка, вряд ли Александру это интересно". — "Отчего же, — говорю, — Слава!.." — тут она на меня с такой благодарностью посмотрела, что даже неловко как-то стало… Я спрашиваю:

— А как Софья Михайловна?...

— …Никак, — отвечает Яна после некоторой паузы. Потом пояснила: — Она умерла. А перед этим несколько лет провела в психиатрической клинике…

Я оторопел… Никогда не могу вовремя сообразить, что говорить в подобных ситуациях. Яна торопливо продолжает, — будто боится, что её кто-то сейчас прервёт: я или Песенник:

— …Там так получилось. Она рано утром к почтовому ящику пошла за газетой, а там папа лежит. Мёртвый. Она закричала и упала… Я на крик прибежала, думала сначала с ума сойду…

— Я бы — точно сошёл! — передёрнул плечами Станислав.

Янка его смерила взглядом и — своё:

— …Да, думала сойду с ума… Боялась этого сильно… Даже не тогда, когда в первый момент их рядом на ступеньках увидела, а потом, когда пришлось делать то, что было необходимо… И с папиными похоронами… там особые хлопоты вышли… Мама — вроде и жива, но уже — никакая… Как растение комнатное… Так и осталась до конца — хуже ребёнка… Потом уже, по знакомству, в клинику эту её устроила, — там уход… Она всё равно никого не узнавала… — Яна вдруг гордо вскинула голову.

— А что я с ума тогда не сошла… Не знаю, чья заслуга… Я тогда ведь сильно задумываться над этим стала… Даже с работы вынуждена была уйти, — мне там намекнули… Всё думала, думала… Вовсе не о том даже, за что мне это всё — или что-то такое… Думала, — отчего люди с ума сходят… Ну то есть понятно… Бури в мозгу электрические… То, сё… Но это ведь — потом, когда дело сделано!.. А вот отчего всё получается?..

— Яночка… — Станислав мягко прикоснулся к Янкиной руке, — но та дёрнула плечом, — и он покорно застыл, глядя куда-то мимо меня, — туда, где со сцены убирали стулья… Яна между тем говорила, и от её слов мне не становилось ни тяжелее, ни легче, — но очертания мира вокруг нас неуловимо размывались и, казалось, повисали в воздухе подобием сигаретного дыма…

— …Отчего всё получается?.. Каждый человек обладает некоторым персональным миром, составленным из близких ему предметов и явлений… из всего того, что расположено на переднем плане, — ведь дальнего плана ему всё равно, как следует, не рассмотреть… Если какой-то один элемент этого окружения вдруг выходит из строя, теряется, исчезает, — в этом случае человеческое сознание находит в себе силы компенсировать утраченное, заменить его чем-то равноценным, — и возможно это именно потому, что всё остальное остаётся на привычных местах и выполняет функцию системы координат, точек отсчёта… Но если всё вокруг рушится единым махом, — то мозг бунтует и отказывается принимать на веру реальность столь зыбкого и непрочного мира… Мозг выстраивает новый мир — мир, неуязвимый для разрушительного воздействия извне, мир собственных грёз… или кошмаров… Оказывается, даже привычный и неотъемлемый кошмар менее ужасен, чем иллюзорная гармония, — распадающаяся тогда, когда этого менее всего склонна ожидать…

…Станислав бережно берёт Янку за плечи и ведёт к выходу, но она вырывается и кричит мне в лицо:

— … Помнишь, мы говорили о парадах?.. Тогда я ошибалась: парад — не для чужого дяди, он для нас!.. Мы все маршируем мимо самих себя, шеренга за шеренгой, колонна к колонне!.. И каждый воображает себя ракетой с ядерной боеголовкой!.. И все забыли о главной функции, хранить и защищать своих ближних!.. Да и какие из вас защитники!.. Какой из тебя защитник!.. Да ты посмотри на себя!.. Ты ведь… Ты пойми, пока ещё не поздно! — только это имеет какой-то смысл: хранить и защищать! хранить и защищать! хранить и за… Да пусти ж ты, Господи!..

…Мы с Песенником совместными усилиями вывели её за дверь и усадили в его "Фольксваген"… Он что-то говорил ей, просунув голову в салон, а я, прислонившись к фонарному столбу и борясь с порывами ветра, стал прикуривать, бесполезно расходуя спичку за спичкой.

…Подошёл Станислав и протянул зажигалку.

— Сложно всё? — спрашиваю.

— Переехать бы, — говорит. Сигарета пляшет у него в пальцах. — Сам понимаешь: новая жизнь на старом месте — это… Мои-то — отчего-то упёрлись, к себе не пускают и размениваться не хотят… Её бы туда, где поспокойнее… Поменьше людей… Ну, там — "в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов"… Сидеть в дилижансе — или что там было во времена Алексан-Сергеича?.. Трястись на ухабах… А вокруг — огородные культуры, природа… Стрекотание кузнечика там, шёпот трав… Кстати, у тебя нет знакомых, которых район не устраивает или что-то в этом духе?..

— У меня, — говорю, — есть знакомые. Но тебя этот вариант не устроит: это мои соседи по лестничной клетке.

— Почему же не устроит, — отвечает. — Лично я к тебе всегда хорошо относился… Может, вдвоём мы с тобой лучше справимся…

…Ну, как я ему объясню!.. Да… Если кто умер, то это надолго; но если человек — дурак, так это уже навсегда!..

…Теперь — что мы имеем на сегодняшний день? На сегодняшний день мы имеем следующее… Мы с Верой разошлись ещё пару лет назад… У неё появилась дурная привычка болеть гонореей, — в среднем, где-то, раз в квартал… Что характерно, — я всегда оказываюсь в роли обвиняемого, — дескать: "Ты что, — хочешь сказать, что это всё я?.. Да как ты смеешь!!"… Но — я-то в здравом уме и твёрдой памяти!.. И бессознательных состояний у меня не бывает… Так что уж за себя-то, по крайней мере, поручиться могу…

Яна развелась со Станиславом совсем недавно. Отчего — не знаю. Мне лишь развязку наблюдать довелось… У них там, за стенкой, вообще часто что-то падало и разбивалось… А тогда, помню, целый день какой-то грохот, крики… Я не выдержал, решил к ним сходить… В самом деле, что такое!.. Решайте свои проблемы как-нибудь… более кулуарно, что ли… Зачем — чтобы все вокруг знали?!.. Открываю дверь, как раз вовремя: выбегает Песенник, всё лицо пятнами идёт, и с чемоданом в руке вниз по лестнице… А вслед ему — уже какая-то сумка дополнительная летит, — прямо по балде… Он — поднять не остановился, — даже не обернулся… Эта — выскакивает на лестницу, красная, потная… "Ты, — говорю, — ракета с боеголовкой!.. Уймись поскорее, не пугай прохожих — или, может, помочь тебе?"… Посмотрела на меня, ничего не сказала, только дверью хлопнула.

…А буквально позавчера встречаю её у подъезда с кренделем каким-то… Всё при нём: очки, блайзер, "Моторола"… Они как раз из "Мицубиси-Паджеро" коробки какие-то выгружали… Смотрю, примарафетилась… Комбинезон кожаный, на ногах — "гриндера", щёчки розовые… Меня увидела, головку вскинула: смотри, мол… А кент этот — на вид добрый, откормленный… Как большой такой младенец… Счастья тебе, братишка, думаю. Огромного вам и безбрежного счастья, товарищи!..

…Вечером того же дня — звонок… К телефону мать подходит: отец с нами больше не живёт, — а мне звонка ждать не от кого… Сижу в кресле с "Новой газетой"… Мне, вообще, в последнее время что-то с большими напрягами удаётся себя заставить положение тела в пространстве поменять…

Слышу, мать с кем-то разговаривает "…А его нет (это я её так проинструктировал, — на все случаи жизни), — что передать?.. Хорошо, — я только ручку возьму… Так, давайте!.. Хорошо, хорошо, если это важно… Я всё запишу дословно… Пишу… Что?.. Хорошо, — пусть будет дословно… Повторите, пожалуйста… "Ты — даже не ракета..."? Простите, не так быстро… Ага, давайте дальше… Та-ак… "Ты — патрон в рожке"… Всё, записала… Хорошо… Обязательно передам".

…Мать заходит ко мне в комнату. Я вижу, как она устала. Тяжело иметь под боком взрослого, неразговорчивого сына. Сына, которому время от времени звонят странные люди.

Но что поделаешь!.. Мне — двадцать восемь. Осенью исполнится двадцать девять — и всё, в любом случае, полетит к чертям. Я-то знаю.

…Иногда я захожу в храм на Елоховской и ставлю свечку за упокой души раба Божьего Микаэла… Каким ты был, Мика? Я тебя не знал… Ставлю свечки за упокой душ рабы Божьей Софьи и раба Божьего Николая… Николай, мне интересно было бы с тобой перетереть… Хотя… Какой это имеет смысл теперь, — сегодня, когда мне — двадцать восемь лет!..

Сегодня, — пока ещё осталось время, — я хочу только одного: чтобы кресло моё какой-нибудь добрый человек снабдил устройством, имитирующим плавное покачивание движущегося дилижанса, мягко подпрыгивающего на ухабах… Пусть звучит нескончаемая фонограмма: томительное стрекотание кузнечика, шёпот подсыхающих трав...

 

20.11.00 — 09.07.01, г. М