Литературно – поэтическое эссе.

Это просто почувствовать. Когда встает солнце, оно еще теплое и нежное как только что снятые сливки. Солнце гладит землю своими руками, и она пахнет горячей карамелью. Когда оно гладит траву, она пахнет сладким медом. Машины пахнут маслом и асфальтом. Небо пахнет молоком и облаками. Дорога – стертыми ботинками. Мы пахнем надеждами и мечтами…

На а, в конечном счете, все вокруг пахнет только солнцем!

1.

Дорога.

Манящая.

Долгая.

Желтая.

Палящая пядь,

упирающаяся в бокал с очерствелым вином.

Дорога, усыпанная

лепесткам протухших звезд.

Как много было и не было,

а нам почему-то не дано.

Я помню лишь эти, сверлящие память

красные сосен стволы.

И небо.

Чистое.

Глупое.

Детское.

Мягкое небо и мягкая желтизна

небесной травы, которая давно

засохла.

Замерзла.

Сгнила.

Я помню еще как рельсы

хватали за шиворот горизонт.

Как билось солнце в припадке летних дней.

Я помню

шумные.

Быстрые.

Молодые.

Пузырьки жизни

в шампанском моей крови.

Меня трясли в спичечном коробке зеленого вагона

и было

жарко.

Душно.

Пожароопасно.

Это был путь

длинный, как паутинка,

и короткий, как жизнь.

Пока горела спичка, сменялись дни.

А за окном

беззвучно кричало липкое небо,

распятое на золотых соснах.

 

2.

Мелькали на небе птицы.

Летящие, безмолвные тени,

скользящие в осеннее – сером маринаде сумерек.

Бесшумно они летели, касаясь крылами

пронзительно – голых

и острых

веток деревьев,

которые когда-то обещали,

что никогда не снимут пышные одежды.

А теперь им уже все равно.

Стыдливо молчат

и запоздало краснеют,

словно уснувшие рыбы.

И гипюр,

тонко – коричневый,

разлетелся, повиснув

на блестящих граненых водостоках домов.

 

3.

Бледнел закат. Темнел небесный свод.

И тишина обхватная всем уши ватой затыкала.

Нам было трудно говорить,

слова казались святотатством.

Действительно, молчанье лучший выход,

когда луч солнца умирает,

когда его последний крик

стирает темный ластик ночи.

Тоскливо.

Холодно и одиноко.

Нас обнимает темнота.

В ее объятьях гаснет,

не успев родиться,

надежда света будущего дня.

Как пережить нам эту ночь?

Когда из каждой щелки,

будто бы из ада,

куриться сизый дым,

и мир наполнен легким шелестом, -

то бабочки, умершие когда–то,

лет десять, двадцать, может, сто назад.

Они трепещут, бьются о край неба.

Глупые создания!

В ночи нет огонька,

чтобы могли они

в нем крылья подпалить и,

вспыхнув факелом, исчезнуть.

Вот так бывает,

что в толпе невежества и лжи

настолько хочется нам света,

что мы готовы все отдать за это,

и собственное тело в пламя превратить.

Чтоб, умирая, на секунду в его тепле согреться.

 

4.

Я видела, как вспыхивают в звездах

наши полосатые флаги.

Я видела, как наши дети

пьют красное, как кровь вино,

и вино пьет красную кровь наших детей.

И как дети взрослеют и ругаются матом.

Я видела испуганные глаза маргариток,

когда их бросают в воды вечной реки.

И слышала, как смеются над стариками.

Я знаю, как гибнут собаки

под колесами машин.

Я знаю, как люди

стреляют друг в друга,

как падают

и как поднимаются

и как воскресают

распятые на синусах и косинусах.

Я видела, как растет трава.

Я слышала, как хрустят под ногами

опаленные крылья бабочек.

И я знаю.

Что знаю?

Что вечность не вечна.

 

Ночи.

Ночи бывают разные: синие, сиреневые, серые, угольные, серебряные. Последние – самые красивые. Я помню только одну серебряную ночь. Я лежала тогда в траве. Высокой. Мятой. Покачивающейся и плывущей. Трава еще не пахла ночью. Она пахла солнцем и теплом. И медом. И золотом. И, если бы я разломила бы стебель травинки, я уверена, на руку бы мне упало несколько лучистых капелек солнца.

Я лежала на спине, подложив руки под голову. Теплый ветер трогал мой колени.

И вдруг луна. И звезды. Такие блестящие и такие близкие. Я протянула руку и прикоснулась к ним. Холодные, но теплые; гладкие, но одновременно шершавые. Я отдернула руку – мои пальцы были все в нежной лунной пыльце. Будто луна – это цветок…

И небо. И трава. И я.

Словно снегопад. Только снег холодный и колючий, а лунная пыльца, наоборот, мягкая и теплая. Кожа моя, волосы, глаза – все матово блестело.

Это была прекрасная серебряная ночь!

 

5.

 

Природа кажется изящнейшим творцом,

ее манеры чуткости и тонкости полны.

Но это ложь. Я знаю. Природа – дилетант.

Она – ребенок,

будто в первый раз

берущий в руки кисточки и краски.

Большое желтое пятно –

Луна на черной промокашке.

А крошки охры – звездная дорога.

Рассыпанный песок – земля под нашими ногами.

Травинки неуверенная нить –

случайный штрих цветной карандаша.

И все вокруг – пера сплошная проба.

Но если ЭТО проба, что же будет,

когда художником маститым

Природу станут звать?

 

6.

На пламени огонь гляжу –

мелькают все в нем силуэты.

Темны, расплывчаты фигуры эти,

но в них двоих я узнаю.

И, вроде бы, отдельных человека два,

но, если приглядеться, можно различить

незримой паутинки ниточку,

связующей два сердца.

Фигуры разбегаются, почти что затухая,

и вновь сливаются в опасном танце,

сжигая все и вся вокруг.

Они – одно ядро, одно начало – навсегда.

Но что такое «навсегда»?

Кто даст ответ на каверзный вопрос?

Минуты, час, секунда пробужденья или мгновение?

Но хватит ли мгновенья,

чтоб насладиться жаром поцелуя,

когда стоишь на самом пике неба,

когда так близок край сладчайшего «ничто»,

когда вокруг, подобно желтым листьям

облетают

тысячелетия веков…

***

Темнело. Небо было еще светлым, но уже погасшим, потускневшим как глаза у покойника. Невидимые пауки ткали на небе свою стальную паутину, и я подумала, что лапки у них должны быть смазаны чем-то вроде клея, для того, чтобы не падать.

И я легла на спину, подложив руки под голову. И я чувствовала как мне на лицо падают кусочки оторвавшейся от неба паутинки. Словно пепел.

Я подумала, что не обязательно объездить пол – света, чтобы что-то увидеть. В других странах разве не такое же небо, не такой воздух, другая земля? Неужели там не зеленая трава? Не голубая вода?

Города. Города там другие. Но города можно стереть обыкновенным ластиком – они нарисованы простым карандашом. А небо, и земля, и вода, и солнце – они вырезаны, выжжены. Навсегда. Навечно.

 

7.

Город неслышно тонул в тишине.

Все: тротуары, мосты, переулки, дома

погружалось в щемящую бездну.

Мрак с легким хлюпом опутывал город

в тончайших сетях – паутинках.

Сети эти легко пробивали насквозь

светлый воздух и чистый небо.

Луч последний,

пылающий солнечный луч

тронул щеки высоток нежнейшим румянцем

и погас. И пропал.

Потонул в глубине.

Я люблю этот город, который не сдался.

Темной ночи не сдался. Зажглись фонари.

Рассекли они светом ночную броню.

Мрак и тень раздробили на мелкие части,

рассеяв остатки в углах и подвалах.

Фонарики, милые, только держитесь!

Рассвет хоть не близко,

но с вами его

можно приблизить, потрогать руками.

Родные фонарики, вы – будущий свет

рассветов, даже еще не рожденных.

Вы лучик тепла

в тени темноты, говорящие громко.

 

Послесловие.

Зачем люди запираются в больших домах, в этих картонных коробках с прорезанными ножницами дырочками, гордо именуемыми окнами? Почему не живут под открытым небом, на этой ласковой и нежной как мать земле? Почему не любуются закатами? Почему не любуются рассветами? Человек рожден для простора, для ветра, для степи и для неба, и уж меньше всего – для завтраков, ужинов, сна и обитых коврами комнат!

Может, в этом и есть смысл жизни, а не в бесконечных рождениях, именинах и похоронах?

И я готова кричать, да кричать: я люблю землю, и траву, и жизнь! В первую и последнюю очередь!

Все небо обили кирпичом

и зарешетили трубами,

а когда я увидела в углу

бледненько – розовую плесень заката

и показала на нее пальцем,

зашикали на меня гудками автомобилей.

А мне все равно!

Я плакала над растлевающим

зеленовато – радиоактивным льдом,

который шипел как лимонад

в мутном гранитном стакане.

 

Видеть цветы там, где нет никаких цветов,

где лишь распахнутые ветровки ран

и растрескавшиеся губы земли –

это слепота или Божий дар?