Глава 2

 

«Губы не шевелятся, кто зашил мне губы? Где я? Мне больно! Надо повернуть голову, кто же сидит у изголовья лежанки? Не могу открыть глаз, но мне это удаётся. Чёрный силуэт, глаза светятся страшным огнём, я слышу смрадное, хрипящее дыхание! Заходит страшная старуха с пенсне, белая копна волос уложена неаккуратно, на глазах шапочка с чёрной вуалью. Снимая с себя чёрную шаль, укрывает ею меня! Не понимая, откуда, но я знаю точно, что она давно мертва! Я не могу пошевелиться, меня связали по рукам и ногам, старинные обшарпанные обои на стенах! Темно и душно, пахнет плесенью! Что это за страшное место? Я начинаю задыхаться! Пить, пить, пить, пить!!! Дайте воды!!! Спасите меня!!! Я не могу двигаться, я могу сейчас лишь бездействовать! О, Боже, он поднимается, они тянут ко мне руки! Они нависли надо мной Кто- ни…!!! »

Я проснулась от собственного вопля, тяжело и резко дыша. Сердце бешено колотится, о Господи! Резко приподнявшись и оглядевшись по сторонам, я не могла успокоиться. Я быстро и тяжело дышала. На кухне слышно, как гремят посудой! Старуха ругается на молодую и по её словам, бестолковую Алевтину, остальные, скорее всего, на работе. Я ложусь обратно на подушку. Мёртвая старуха и силуэт не уходят из головы! Мне страшно.

-Алька! Что б тебя! Смотри, убегает же!- это старуха про варенье, которое сдуру собралась варить неуклюжая Аля.

Я упала обессилевшая на подушку. По квартире запахло жжёным сахаром.

-Даю честное слово, я оторву тебе руки, а Михаил Павлович мне поможет! Поняла?!- это Капитолина про своего покойного мужа такой сумбур выпалила, у неё такое часто бывает, муж умер, а она с ним общается до сих пор.

-Иди, полечись!-, довольно нагло ответила неповоротливая молодуха.

-Кому, кому? Кому говоришь лечиться? Иди сюда поближе!-

-Вам говорю!- резко крикнула Аля, убежала и закрылась в своей комнате, не забыв прихватить кастрюлю с чёрным леденцом!-

-Вот прорва! Вот стерва! Вот курва!- рифмуя, кидала старуха ей в след.

Алевтина крупная, неповоротливая молодуха, которой не было дела до тонких душевных материй, её больше волновало, как принести побольше жратвы для своего горячо любимого мужа, нежели проблемы духовных организаций и общественно-культурной жизни. Рябая, с рыжей копной волос, вечно на взводе, в стареньком драном халатике, она являла собой образ кухонной ведьмы, которая мечется по кухне с половником в руках, сшибая всё на своём пути. Вечно озабоченная, как бы не помереть с голоду. Из столовой, где она работала, приносились пакеты с так называемой «жратвой». Мешки некондиционного фарша, котлеты, пирожки и ещё много чего тащила Аля по вечерам на своих могучих плечах. Несмотря на свой вздорный характер, она меня жалела, и иногда угощала меня этим провиантом. Вырвавшаяся, из какой то богом забытой деревни и добившаяся размена квартиры у своего бывшего мужа и его матери, она сохранила самобытный колорит, это всем до боли известный колорит «бабы останавливающей на скаку коня и входящей в горящие избы». Я с ней общалась мало, а она не общалась вообще ни с кем, и сидела вечно запёршись в своей узенькой комнатушке с маленькими окнами, загнав мужа под шконку.

Муж её с кошачьей фамилией Феликс, абсолютно кота не напоминал, а был похож на угрюмого лабрадора с длинным носом и без капли эмоций на длинном лице, черноволосый, нелепый, напоминавший своей нескладной фигурой старое кривое ссохшееся дерево с длинными руками- ветвями. Он уходил рано утром, а приходил поздно вечером, работая в какой то шараге бумагомаракой. Обычно по вечерам, когда на кухне разворачивались военные баталии, он старался не высовывать носа из своего укрытия, дабы сохранить своё душевное здоровье, потому что все ссоры были до того нелепы и комичны. Например «бабка это ты стырила мой кусок хлеба? Он только, что здесь лежал на моём столе!!!» ответ получился не менее дурацким «поищи у себя за пазухой дура!», ну естественно дальше больше по накатанной. Мы так и не поняли, прикидывается баба Капа или серьёзно больна? Обычно разнимать их приходилось всеведущей и всезнающей Сурьме, они её обычно слушались и боялись. Муж её не пил, не курил и вообще был помешан на здоровом питании, он слишком был озабочен собственным здоровьем. Он был абсолютно неэмоциональным человеком, казалось, что даже если бы у нас случился пожар, Феликс остался бы, с важным видом сидеть на месте и молча озираться по сторонам.

Своего мужа она обычно гоняла по всем делам, магазинам, хозяйственным нуждам, а он в свою очередь безропотно выполнял все её приказы и прихоти. В общем, Феликса я считала, каким то бесполым созданием. Вечно одетый в свою линялую майку и дырявые треники, он являл собою ужасную убогость и отвращение. Конечно не нам судить это их личная чётко очерченная жизнь со своей расстановкой ролей и мест в этой жизни, как говорится судьи не мы, мы не судьи…

Ноябрь набирал силу, мы жили в полутьме и ждали перемен. Выходя на балкон, который по счастливым стечениям обстоятельств был в моей комнате, я предавалась дыханию ветра, я смотрела на огни города, пасмурное небо и мне оно казалось великим и непонятным. Вокруг меня вдруг повалил снег крупными хлопьями и на тёмно синем фоне мне на миг показалось, что я попала в Новогоднюю сказку, но увы внизу подо мной оставалось всё также слякотно, мерзко и грязно, и я понимала, что не смогу забыться и оказаться там, где действительно хочу. Комната моя была простенько обставленной, я бы сказала, что даже слишком. Кровать, стол, два стула, крашеная, белая тумбочка и шкаф для одежды, телевизор в своё время забрал брат, а мне отдал лишь старенькую магнитолу с радио, телевизор же я ходила смотреть к Сурьме. Вокруг меня было спокойно, мы иногда виделись с братом, он говорил, что хочет жениться, естественно мне это не нравилось «А твоё мнение никого не интересует», просто ответил он мне. Через месяц он уехал к ней в другой город и почему- то, прервал со мной всякую связь. Сурьма, родной мой человек, утешала меня, как могла, на всём белом свете, я нужна была только этой неродной женщине, только она интересовалась моей судьбой, помогала в трудных ситуациях, ухаживала за мной, когда я болела, давала денег взаймы. Если бы было можно, то я бы назвала её своей мамой, которой мне так не хватало.

Все люди, жившие со мной в коммуналке, были по своему несчастны, но нас всех объединяло, то что все мы были одиноки и никому не нужны. У каждого была своя история отрешения от нормальной жизни, полной новых знакомств и общения. Все мы здесь были отшельниками и жили своей жизнью, и по своим нами установленным правилам. Главное, что нас это устраивало, и мы не мешали друг другу и даже не терпели, мы просто жили, не задумываясь о ненависти, мы были друг к другу благосклонны и все праздники мы встречали вместе. Прототип семьи сложился в нашем коммунальном коллективе, и никто не хотел его менять, переустраивать и проводить «хозяйственные реформы».