И это называется выходной день! Суп, стирка, ковры надо пропылесосить. Да еще все время боюсь прозевать телефон. Можно, конечно, перенести его из салона и поставить здесь, но вдруг он соскользнет с кухонного стола? И как это люди обходились совсем без телефона?

Раньше ковры – это была обязанность Авива, но сейчас, когда он возвращается на выходные со своим ужасным рюкзаком и с автоматом, и прямо на пороге начинает засыпать, просто сил нет просить его о чем-нибудь.

А погода какая хорошая. Не то, что летом. Опять все зазеленело, солнышко такое мягкое. Можно, конечно, и не возиться с этим супом, не жарить лук, кто сейчас готовит клецки! Да, сегодня и супы уже почти не варят, в крайнем случае, намешают из пакетика. Бр-р! Пока я жива, в моем доме не будет этих синтетических супов!

Я – полания . Может быть, это все объясняет. Мой муж любит шутить, что полания не происхождение, а диагноз. Такие вот у него шутки. Его любимый анекдот:

- Зачем полания встает в пять утра и варит мужу кофе?

- Чтобы, когда муж встанет в шесть, кофе уже был холодным.

 

Хотя, я родилась совсем не в Польше, а здесь, в Хайфе, на верхнем Адаре. А уже потом родители купили квартиру на Кармеле. Тогда он еще не был престижным районом, цены вполне умеренные, и много воздуха. На горе буквально другой климат, вы можете месяцами не включать кондиционер. Впрочем, кто этого не знает! Так что теперь я обладательница огромной квартиры в фешенебельном месте. Целое состояние! При желании, можно спокойно купить две квартиры на Адаре, только поменьше, конечно. Или в Рамат Ицхаке. Новый район, тоже на горе. Но там окна смотрят прямо на заводские трубы в промзоне. Бр-р-р! Отвратительное зрелище!

Мои родители познакомились в молодежном движении. Мы все участвовали в молодежном движении, в левом, разумеется, хотя моя дочь Таль и посмеивается сейчас над нашими идеалами. Недавно я встретила бывшего товарища по нашему движению, Эли Айзенберга. Толстый солидный доктор-анестезиолог в большой черной бороде и почти лысый.

Лысый, представляете! Но все в тех же мятых штанах и футболке без ворота. Милый прежний Айзенберг!

- Ты знаешь, - возмущенно запыхтел Эли, размахивая руками, - мой сын на бар-мицву потребовал купить ему костюм! И галстук! Нет, ты скажи, кто его растил?! Ты можешь представить меня в галстуке?

 

Мы не признавали галстуков. Мы не признавали костюмы, платья и всю эту ерунду, принятую у религиозных. Еще не хватало, чтобы нас с ними путали! Мы хотели равноправия, мирного созидания, дружбы с соседями, транспорта по субботам. Нельзя стоять два тысячелетия, упершись носом в Стену! По вечерам мы бродили по улицам и пели песни о свободной Родине. Но кашрут соблюдали почти все. Даже кибуцники, хотя мы старались про это не говорить. Я и сейчас не люблю смешивать молочное с мясным, в конце концов, это же просто вредно для желудка!

 

- Представляешь, - сказал Айзенберг, - заведующий хотел влепить мне дежурство на Песах! Прямо на вечер! Видите ли, я не религиозный! Знаешь, что я ему ответил? - « Я тысячу раз мог переехать в Америку, причем на совершенно другую зарплату, о чем ты прекрасно знаешь. Но я живу в нашей нелепой и нескладной стране именно потому, что только здесь у меня есть все права сидеть за столом в Пасхальный Седер, спокойно сидеть в собственном доме, с собственными детьми и читать Пасхальную Агаду так как ее читали мой отец, и мой дед, и, я надеюсь, будут читать мои сыновья! И ты можешь переставлять кого угодно, христиан или мусульман, меня это совершенно не интересует. Я отработаю за них в Рамадан, или на Рождество, если хотите!»

Милый прежний Айзенберг! Наверное, мы все выглядим нелогичными, но как хорошо, что друг другу ничего не надо объяснять.

 

Я живу в квартире моих родителей. Так мы решили после развода. Мой муж выплатил мне половину за нашу прежнюю квартиру, а я отдала эту половину брату, правда, еще немного добавила, конечно. Хотя, брат мог бы и уступить. Ему этот дом совершенно не нужен. Большую часть времени он вообще проводит в Америке. У него там бизнес. По крайней мере, ему так кажется. Почему я так говорю? Потому что этот бизнес, если он существует в реальности, должен иногда приносить доход. А моему брату он приносит одни убытки. А ведь ему уже почти пятьдесят. В прошлом году от него ушла жена, не вынесла скандалов и долгов. Пока он жил здесь, я еще ухитрялась их мирить, в принципе, у него доброе сердце, хотя, честно говоря, мало кому пожелаешь такого мужа. Может быть, мы отвечаем за грехи каких-то предков? Хотя, по-моему, это не очень справедливо, мы ведь даже не знаем своих ближайших родственников за исключением родителей. Покойных родителей, я хотела сказать.

Нет, в Польше я была. Нас возили со школой. Все знают эту программу – памяти Катастрофы. По местам лагерей уничтожения. Так странно было ходить по городу и понимать речь на улицах. И надписи. В совершенно чужой стране! Нет, я плохо говорю по-польски, но понимаю свободно. Это от родителей. И идиш. Все мои приятели понимают идиш, хотя для нас это лишнее знание, конечно.

Мы говорили только на иврите, и в школе, и в нашем движении. Я запрещала маме даже обращаться ко мне по-польски в присутствии других детей. С какой стати я должна была терпеть эти насмешки и издевательства! Тем более, я была настоящей коренной саброй .

С тех пор многое изменилось. Посмотрите, русские вообще не хотят учить иврит. Вы можете это понять? Впрочем, Израиль для них просто кормушка. Возможность получить пособие и льготную машину! У нас другой родины не было. Если только Польша с ее лагерями уничтожения. Впрочем, не стоит об этом. Ненавижу политику!

 

А если поставить телефон на табуретку у стола? Так и он не упадет, и я не буду привязана к салону. Ведь надо же, наконец, закончить обед! Через час Таль вернется с занятий, привезут из школы Лею. Слава Богу, что организовали, наконец, такую хорошую подвозку. А то приходилось все бросать и мчаться за ней в самый час пик. Но могли бы сделать и бесплатную. Мало того, что у тебя ребенок аутист, так ты еще должен за все отдельно платить!

Нет, конечно, я и сама могу позвонить, что здесь особенного! Для того и придумали мобильные телефоны, чтобы можно было узнать, где твой ребенок. Но я обещала. Даже поклялась. Какой смешной мальчик, он так и сказал: «Мама, поклянись, что ты не будешь мне звонить! Не будешь делать из меня посмешище». И все потому, что первый месяц я приезжала к нему через день. Я старалась приходить незаметно, стояла в тени за палатками, но эти паршивцы, конечно, замечали! «Авив, твоя польская мамаша уже здесь!»

И зачем, спрашивается, кричать? Я просто хотела убедиться, что там нормальные условия. Если у вашего ребенка до десяти лет была беспрерывная астма, а потом начались такие же беспрерывные синуситы, разве вы не будете беспокоиться, как он дышит в этой ужасной пустыне?

Стиральная машина опять грохочет, всегда так при отжиме, чини, не чини. Давно пора новую купить. С моей-то зарплатой! Но Меира это, конечно, не интересует, он алименты на детей платит, что еще! Все, отстучала, отжимает она все-таки неплохо, нечего говорить. Конечно, развешивать я сейчас не буду. Тут время нужно, все телефоны прозеваешь. Нет, детям я не поручаю, им лишь бы побыстрее, а ведь главное - растянуть хорошо, особенно на швах. Тогда можно вообще не гладить.

Слышала бы моя мама, что я стелю не глаженое белье! Вы не представляете, она же всю постель крахмалила! И только домашним крахмалом. Сама заваривала в кастрюльке какую-то гадость, похожую на клей. Все простыни у нее были абсолютно белые, с ручной вышивкой по краям. С ума можно сойти! Она их откопала через 10 лет после войны. Да, да, откопала из-под земли в их бывшем огороде. Ее родители закопали ночью перед уходом в гетто, у них там что-то вроде погреба было. Вот они и решили на время спрятать, завернули в клеенку и ложки, и простыни, и скатерти. Тоже с вышивкой! Кажется, это называлось макроме. Все сохранилось! Еще место очень удачное оказалось, прямо под яблоней, легко запомнить. Мама сразу нашла, хотя перед войной ей было 10 лет. Ни родителей, ни братьев, ни соседей, никого не осталось, а скатерти и простыни целехоньки!

Нет, мама не рассказывала, как она спаслась. Мама никогда ничего не рассказывала и не спрашивала, она констатировала факты:

- Это платье тебе не идет, оно подчеркивает бедра, а они и так у тебя слишком широкие, а грудь, наоборот, плоская, лучше надень блузку с рюшами.

- Девочка из приличной семьи не должна так громко хохотать и петь, к тому же у тебя нет слуха, лучше сядь в сторонке и помолчи.

- Нет ничего отвратительнее не стриженых ногтей, к тому же у тебя короткие пальцы, незачем обращать на них чужое внимание.

 

Моя подружка Яэль отращивала ногти неимоверной длины, и носила обтягивающие платья, и хохотала на переменках так, что казалось, стекла вылетят из рам. В доме у них гремела музыка, на спинке стула запросто мог висеть лифчик, в прихожей вразнобой стояли туфли, а в раковине мокла вчерашняя посуда. И при этом Яэль была счастливой. Даже имя у нее было счастливое, звонкое, без всякой связи с нудными праведниками из Торы. Да, я же не сказала, что меня зовут Хавой. В честь маминой погибшей матери. Попробуйте что-то возразить! По этой же причине моему брату досталось не менее удачное имя Мордехай.

 

А Яэль прежде звали Ольгой. Прямо как дочку Ротшильда. Нарочно не придумаешь! Но ее мама не упиралась в имена предков и прочие глупости. Новая страна, новое имя, чего лучше!

Ну да, Яэль была русская. Они приехали втроем из какой-то прибалтийской республики. Оказывается, этих республик несколько, две или три, а может, и все четыре! Вернее, они приехали вдвоем – Яэль и ее мама на седьмом месяце беременности. Авиталь уже здесь родилась. Вы думаете, ее маму смущало, что она – одиночка, да еще дети неизвестно от каких пап? Вы думаете, она принялась прибирать соседские вилы, горестно вздыхать и одевать детей в старые платья, подаренные хозяйками этих вил? Как бы не так! Двух лет не прошло, как она уже работала в престижной электронной фирме. Никто и не заметил, когда она успела выучить иврит и окончить курсы! А по вечерам она гуляла в парке со своими прекрасными дочерьми, в прекрасных платьях, с прекрасными белокурыми волосами и прекрасными современными именами. Можете не сомневаться, еще через полгода у нее появился поклонник или как теперь говорят, друг, разведенный адвокат в серебристом форде последней модели. Другая женщина может всю жизнь прожить в Израиле и не найти такого друга! На выходные друг увозил маму Яэль в своем форде в какие-то роскошные поездки, а я шла ночевать в эту веселую суматошную квартиру, где мы чуть не до утра шептались, жевали корнфлекс, любовались спящей белокурой Авиталь, рассказывали друг другу страшные, как нам тогда казалось, секреты. И вот однажды глухой дождливой ночью Яэль рассказала мне, как она жила с мамой и папой в чудесном городе с большими старинными домами, город назывался Рига, я до сих пор помню это странное слово. Папа был пожилой добрый и очень тихий, а мама наоборот - ужасно молодая и веселая хохотушка. И каждый день ее провожали с работы студенты, потому что она преподавала физику в университете. И вот однажды Яэль увидела как один студент, высокий и прекрасный как молодой король, стал перед мамой на колени и принялся обнимать ее ноги. А мама вдруг заплакала. А потом папа ушел из дома, а на его месте стал жить этот студент, и ночевал в папиной постели, и брился в их ванной, вкусно поскрипывая блестящей бритвой, и пел по утрам на кухне, мешая кофе и откидывая назад длинные светлые волосы. А потом мама забеременела, ее все время тошнило, она совсем не могла есть, но держалась, пока не потеряла сознание прямо на лекции. Маму отвезли в больницу, а Яэль, которой уже исполнилось 14 лет, осталась одна в квартире с прекрасным студентом, и однажды ночью он встал на колени у ее постели как когда-то стоял перед мамой, и принялся целовать ее голые ноги, и живот, и груди, и она понимала, что происходит что-то ужасное, но не могла его оттолкнуть, а наоборот, обняла дрожащими немеющими руками. А потом студент еще несколько раз приходил к ней, и обнимал, и качал на руках как маленькую, и только просил ничего не рассказывать маме. И когда мама вернулась, наконец, из больницы, она не могла смотреть на нее от стыда и ужаса, и молчала, и ревела в подушку, а потом все-таки рассказала, трясясь и задыхаясь от слез. А мама только гладила ее по голове, целовала и гладила по голове, а сама раскачивалась из стороны в сторону как заводная кукла. А потом они очень быстро собрались и уехали в Израиль. Вот и все.

 

Боже мой, телефон! Я же чуть не прозевала со своими дурацкими воспоминаниями. Да! Да, я слушаю! Меир? Что случилось?! Что-то с мальчиком?!!!

А почему ты тогда звонишь в середине дня? Ты еще скажи, что соскучился! Нет, Лея в школе, их привозят после трех. Наверное, помнит, кто знает, что у нее в голове! Мог бы приходить почаще, она бы чаще вспоминала. Ты думаешь, если ребенок аутист, так она ничего не чувствует? Хорошо, хорошо, я не начинаю.

Ты еще что-то хотел сказать? Авария? Два вертолета?! Боже мой, Боже мой!! Нет, еще не звонил. Откуда я знаю, где он находится, ты отец, ты мог бы знать! Конечно, я сразу позвоню. Не волнуйся, с твоим давлением еще не хватает волноваться. Да, такая вот жизнь.

 

Боже мой! Два вертолета! Семьдесят мальчиков, лучших мальчиков, цвет страны. Боже, если ты существуешь, пощади меня, пощади моего ребенка, мою надежду, мою единственную радость…

Так. Совсем рехнулась. Кто собственно сказал, что Авив в Ливане? Они должны быть на учениях. Он же сам рассказывал, что их перебрасывают на учения. Куда-то далеко. Ха, далеко, в этой стране! Все равно, есть безопасные места. После того как погиб Гай Ицкович, их отряд перевели с границы. Всему есть мера! Гай. Чудный мальчик. Они так дружили с Авивом…

Нет! Так можно сойти с ума! Суп убежал, белье не вывешено. В конце концов, что случится, если я позвоню? Имеет право мать позвонить собственному сыну, когда в мире происходят такие ужасы. Два вертолета! Так, ноль пять два…, только бы связь была! Что это? Почему телефон звонит? Где телефон звонит?! Может, это у соседей? Нет, прямо рядом… Боже, это Авива пелефон ! Под столом! Забыл!! Бедный мальчик, в такую рань вставать, с этим ужасным рюкзаком, себя самого забудешь!

Зато на душе полегчало! Вот почему он не звонил! А я то умираю! Такой внимательный мальчик и чтобы с утра не позвонил!

Мой сын всегда был мне утешением. Даже во время беременности меня почти не тошнило. Не то, что с Таль! Она воевала со мной еще до рождения, еще до задержки месячных я так позеленела, что мама тут же заметила, но про это лучше не вспоминать! Любой запах вызывал дурноту, при виде автобуса меня начинало рвать еще на остановке, я качалась от ветра и мечтала просто умереть. А Таль родилась почти четыре килограмма, она свое всегда возьмет! В два года она начала говорить и сразу принялась меня поучать:

- На улице дождь, а ты не одела ребенку куртку!

- Зачем ты идешь с ребенком посреди дороги, ты что не знаешь, что здесь машины!

- Ребенку утром надо давать молоко, а не суп.

Под ребенком, конечно, подразумевалась она сама. Я до сих пор не смею сделать ей ни одного замечания, все равно она окажется права. Видела бы моя мама эти отрезанные воротники, этот лифчик черного цвета торчащий из-под белой майки! А противозачаточные таблетки в учебнике истории? А вечное вегетарианство, анемия, походы к врачу за витамином В-двенадцать? Она, видите ли, не может есть ничего живого! Абсолютно ничего! Кроме своей мамы, конечно.

Когда я была беременна первый раз, мой муж принес с работы такой анекдот. В родильном отделении ждут три отца, марокканец, эфиоп и поляк, вдруг выходит доктор и говорит: «Дорогие друзья, все ваши жены родили прекрасных здоровых девочек, но случилась ужасная неприятность, мы их перепутали» На этом месте марокканец встает и кричит: «Дайте мне выбрать! Я сразу узнаю свою дочь по голосу крови!» Он бросается в детское отделение, хватает чернокожую девочку и довольный выходит с ней обратно. Доктор осторожно спрашивает: «Вы уверены, что именно она – ваша дочь?» «Я согласен на все варианты, - отвечает марокканец, - только не принести домой поланию!»

И при этом именно Таль, эту истинную маленькую поланию, Меир обожает больше всех! Когда его младшая сестра выходила замуж, он пригласил на свадьбу ее одну, даже матери не постеснялся. Впрочем, не большая потеря, я всегда с трудом терпела их родственников. Просто обидно за Авива.

Нет, сначала он радовался, конечно, как и любой мужчина. Как ни как сын, подтверждение его мужского достоинства. А потом началось – «плакса, трус, ашкенази несчастный!» И все потому, что ребенок боится прыгать с крыльца и не хочет играть в его ненаглядный футбол! А то, что мальчик читает с четырех лет? А скрипка? А первое место на олимпиаде по математике? А лучшие сочинения в классе, их даже зачитывали на родительском собрании? Нет, все не важно, раз он не умеет драться и не набил морду этому несчастному Дуди!

Почему я его вечно защищаю? А кого же мне защищать! Кто еще помогал мне тащить тяжелые сумки, хотя у самого пальчики синели от боли? Кто обнимал меня перед сном и говорил «Ты моя самая лучшая»? Кто приносил мне подарочки на день мамы, и день женщины, и даже на Хануку? Однажды наш преподаватель по физике, тишайший Ицик Лейбович, вдруг прислал мне букет роз. В чудесной плетеной корзинке с лентами. Я бы и не догадалась, от кого, если бы наша химичка Циля, которая случайно проходила мимо магазина именно в эту минуту, не заметила и не разболтала всей школе. Меир устроил скандал. С какой стати, вопрошал он, вздымая руки к небу, этот учителишка дарит его жене розы среди бела дня?! Может быть, у его жены день рождения? Или она получила высокую должность? Или она просто дает повод чужим мужчинам вот так запросто при всех посылать ей цветы? Когда он сломал корзинку об колено и вышвырнул в окно, я заплакала.

- Мама, - спросил мой мальчик, - тебе нравится этот учитель?

- Даже сама не знаю, - вдруг ответила я, как говорила бы со своей подругой. – Может, нравится, а может, твой папа никогда не баловал меня вниманием. И страшно обидеть их обоих.

- Ты знаешь, мама, – сказал мой мальчик, - мужчины народ крепкий, ничего с ними обоими не случится. Делай, как тебе лучше!

 

Боже мой, а почему он вдруг забыл пелефон? Ведь он такой собранный, аккуратный? Никогда не разбрасывал ни книги, ни игрушки, даже в раннем детстве. Это он в моего отца пошел. Мой отец был добрейший человек, но немного помешанный на аккуратности. И еще он любил рассказывать смешные истории. Наверное, ему хотелось наговориться за себя и за маму. Правда, в их жизни случалось не так много смешного, но его это не останавливало. Одной из его любимых смешных историй была история про концлагерь. Вернее, как он выжил в концлагере. И все потому, что попал в эксперимент. Немцы затеяли такой эксперимент – влияние облучения на потенцию мужчин. Для этого они отобрали пятьдесят самых молодых и крепких парней с самыми крупными… (тут папа выразительно похлопывал себя пониже пряжки). Каждое утро их выводили во двор, ставили кругом на колени и требовали спустить штаны. В центре стоял рентгеновский аппарат. Но папа быстро смекнул, что руководители эксперимента не хотят рисковать собственной потенцией и прячутся в здании за свинцовой дверью. Как только аппарат включали, и надзиратель уходил, папа плотно закрывал свое богатство руками, обмотанными полами куртки. Вот и вся хитрость! Но благодаря ей папина потенция сохранилась вполне успешно, в чем вы и можете убедиться! На этом месте он торжествующе указывал на нас с братом.

По субботам папа молился. Он ходил в ашкеназскую синагогу прямо за нашей школой. Надевал старенький талес, шляпу, подмигивал незаметно нам с братом. Когда-то, когда мы были еще совсем маленькими, он брал с собой Мордехая, надевал на его стриженую голову веселую вышитую кипу. Но потом перестал. Может быть под давлением мамы. Мама категорически отказывалась соблюдать субботу. Прямо с утра она с ожесточением принималась мыть кастрюли, или чистить и без того сверкающие ложки все из того же огорода, или гладить свои ненаглядные скатерти. Правда, пылесос не включала и старалась не очень стучать, чтобы не слышали соседи. Обычно папа миролюбиво усмехался, глядя на мамины подвиги, аккуратно складывал талес и ложился вздремнуть на маленький диванчик в кабинете. Дальше начинался привычный спор.

- Интересно, где был твой Бог, когда убивали моих братьев и родителей?! – шептала мама, ожесточенно глядя мимо отца.

- Наверное, он все силы бросил на спасение тебя, моя голубка, - вздыхал папа, - а заодно и ваших фамильных богатств.

Мама, не глядя, швыряла в отца свежевыглаженной скатертью и уходила на кухню. Папа ловко увертывался, поднимал упавшую скатерть, аккуратно складывал по проглаженным бороздками. Потом, притворно сокрушаясь, подтягивал старые пижамные штаны и укладывался на другой бок. Обычно на этом разговоры о религии и заканчивались.

Но однажды я услышала, как мама молилась. В тот день, когда у отца случился удар. Я узнала еще утром, но не смогла сразу приехать в больницу, Авиву было три месяца, я еще кормила его грудью. А у Таль как раз началась ветрянка. Только к обеду Меир сменил меня. Папа лежал с закрытыми глазами, часто и неровно дыша. Правые рука и нога его были как-то неестественно вывернуты, одна щека вздувалась в такт дыханию. Мамы нигде не было, ни в коридоре, ни в больничном дворе. Я вдруг страшно испугалась, что с ней тоже что-то случилось, и помчалась к ним домой. Дверь в прихожей была открыта, мама стояла в спальне, прижавшись лицом к стене.

- Благословен будь, Господин мой, Бог наш единый, царь мира… – торопливо шептала она начало молитвы, - прости, прости за сомнения, наверное, я тебя просто не поняла, Господи. Но ты же великодушен, ты же щедр, пощади его, прошу, только пощади его. Ты не смог спасти маму, и братьев, я понимаю, тогда было слишком много горя, нас было слишком много, а ты ведь одни. Но сейчас, сейчас, когда все так мирно, когда ты все вернул детям моим, когда ты стал так мудр и щедр, я прошу, пощади. Пощади его!

Она вдруг стала сползать по стене, цепляясь руками, я в ужасе стояла за дверью, не зная, подхватить ее или уйти незаметно. Ночью папа умер.

 

Господи, что только не лезет в голову! Нет, я совсем распустилась, нервы никуда. Может быть, позвонить Меиру? Надо же ему рассказать, что мальчик просто забыл пелефон. Ему же опасно волноваться с его давлением. Ха, рассказать, а если подойдет жена? Жена! Нет, этого я сейчас просто не вынесу!

 

Меиру всегда нравилась Яэль, с того момента, как она появилась в нашей школе. Да что там нравилась! Весь класс знал, что Меир Эзра влюблен в новенькую русскую. Но никто не смеялся, потому что Меир был лучшим футболистом школы. И лучшим математиком. И самым красивым парнем. И он открыто и спокойно ходил за своей длинноногой Яэль, бережно держал ее тонкую светлую руку в своей широкой и смуглой, гладил ладонью кудрявые белые волосы. Яэль тихонько смеялась, отнимала руку, задорно потряхивала чудесными волосами, и никто кроме меня не знал, что она так же безумно влюблена в Меира, просто почему-то не хочет это показать. И уж совсем никто не знал, что еще одна девчонка влюблена в Меира, так влюблена, что им обоим и не снилось, что она просто не дышит, когда он проходит рядом, что весь стол ее набит черновиками и старыми контрольными Меира, что она спит с его драным футбольным мячом под подушкой, и в темноте целует этот мяч, обливаясь слезами и стараясь не всхлипнуть вслух. Никто не знал, потому что этой девчонкой была я сама.

Нет, у нас с ним были прекрасные отношения, он почти любил меня. Но только потому, что я была подругой Яэль. Мы часто занимались вместе, особенно математикой, Меир классно умел объяснять, Яэль восторженно крутила головой, «Ми-иша, - говорила она нараспев, - Ми-иша, какой ты умный, просто страшно!» Да, так она его придумала называть на русский лад, хотя я никогда не могла понять, что общего между заурядным именем Меир и этим ее Ми-шей. Мной Яэль тоже восхищалась. Я не была большим математиком, зато блистала в Танахе и истории, а ей плохо давались гуманитарные науки, наверное, из-за языка, чаще всего она просто переписывала у меня готовую работу. Потом они провожали меня до дому, махали на прощание и уходили в парк, взявшись за руки. Из окна наплывал высокий голос Хавы Альберштейн, это была модная тогда песня «Как дикий росток», наверное, кто-то крутил пластинку:

Завтра я буду так далека отсюда

Не ищите меня

Тот, кто умеет прощать

Простит мою любовь…

А я молча лежала в своей комнате, уткнувшись головой в подушку, и мечтала умереть.

 

И вдруг у них что-то разладилось. Нет, это было уже после школы. Я первой ушла в армию, Меир перенес дату, потому что надеялся попасть в летные войска, а Яэль ждала призыва только осенью, она была на несколько месяцев моложе. Однажды Меир пришел ко мне один, я как раз отсыпалась после сборов, дома стояла мертвая тишина, даже мама прекратила свою воспитательскую деятельность. Я сидела на низкой кушетке, а он - на полу у окна, молчал, крутил в ладонях скомканную сигарету. Я не знала, что ему нужно, да это было и не важно, просто дышать с ним рядом, тихо любоваться сильными руками, выпуклыми плечами под выгоревшей майкой, складкой у губ. Главное было не думать, что этими руками он обнимает Яэль, а этими губами наверняка целует ее вечно смеющиеся губы.

- Хава, сказал он хрипло, - ты мне очень близкий человек, потому что ты – подруга Яэль, и только с тобой я могу об это говорить.

Мне вдруг стало холодно, хотя как раз начался август.

- Хава, скажи, я похож на сексуального маньяка? Или просто на какого-то грубого идиота? Я ведь люблю ее! Разве она этого не знает?

- Это все знают, - умно сказала я, но у Меира не было сил обращать на меня внимание.

- Хава, я понимаю, она девушка, она боится, но ведь я же не убить ее хочу! И не каких-нибудь случайных отношений. В нашей семье это не принято, мой отец из Ирака, ты же знаешь. И потом, что у меня сестер нет, и я не знаю, как это у девчонок?

- Хава я ей говорю, давай поженимся, а она смеется. Или плачет. Ты что-нибудь понимаешь? И когда я ее целую, она же просто не дышит, дрожит вся, а потом вдруг вырвется и убежит. Хава, скажи, что мне делать?

 

Я вдруг чувствую, как холодная черная волна накрывает меня, и я уже знаю, что сейчас скажу, и леденею от ужаса, потому что нельзя такое говорить, и все-таки говорю, отчаянно глядя Меиру в глаза.

- Ты зря так переживаешь, - говорю я, - напридумывал проблем! Все не так страшно.

- Что? – испуганно спрашивает Меер, - о чем ты?

- Все о том же, - улыбаюсь я немеющими губами, – ты просто усложняешь. Возьми и просто приди поздно ночью, все само получится. Тем более, Яэль сейчас одна, мама со своим другом в отпуске. У них это проще, разве ты не видишь? Только предупреди заранее, а то еще застанешь кого-нибудь.

- Кого? – в ужасе спрашивает Меер, - о чем ты?

- Господи, да ты просто младенец, - опять улыбаюсь я, - к ней приходят иногда, разве ты не знал? Или ты думаешь, среди русских есть хоть одна девственница?

- Ты врешь! – Меер вскакивает на ноги, и я почти мечтаю, чтобы он ударил меня своими тяжело сжатыми кулаками, - ты все врешь!

- Ну, подумай, зачем мне врать, - из последних сил говорю я, – ты же спросил, вот я и стараюсь тебе помочь. Сам можешь убедиться, тебе она точно не откажет.

 

Конечно, это было не слишком хорошо, скажете вы. И как я могла не пожалеть Яэль, свою подружку?

А меня кто-нибудь жалел? Разве она когда-нибудь думала, каково мне ходить за ними, смотреть, как Меир прижимает ее светлую голову к своему плечу, как дрожат его пальцы? Я просто не могла больше жить в этой тоске, в этих ужасных блузках с рюшами, плоских старушечьих туфлях (каблук портит ногу!), вечных уроках и правилах хорошего тона. Я умирала от желаний. Я страстно хотела вот так хохотать на весь дом, и обнимать его крепкую шею, и уходить с ним в темноту парка, взявшись за руки…

Волшебство детства и буря

Были в моих объятьях

Я знаю, что чужой огонь

Зажег мои ночи…

 

Да, ничего плохого для Яэль я и не сделала, если подумать. Той же осенью, вскоре после нашей свадьбы, она отказалась от службы в армии и уехала в Америку. Окончила там школу медсестер, вышла замуж. Это же мечта всех русских – оказаться в Америке. Что им наша нелепая страна! Кстати, у нее четверо детей, дочь и три сына. И ни один из них никогда не будет служить в боевых войсках или даже в охране. Так что, можно считать, я ей обеспечила спокойную счастливую жизнь.

 

Телефон! Наконец-то!

- Авив, мальчик мой! А…, это ты Меир, извини, знаешь, у вас стали очень похожие голоса. Нет, не звонил, ты знаешь, он забыл пелефон… Меер!! Ты, что, плачешь?!! Нет, нет, просто показалось. Да, я тоже слышала, два вертолета. Семьдесят. И все погибли…

- … Меир, скажи мне… скажи мне… Ты что-то знаешь? … Меер, ты знаешь про Авива?!!! Поклянись. Поклянись его здоровьем. Ну, хорошо. Ну, ладно. Прости.

 

Боже мой, я совсем распустилась! Бедный Меир, он так расстроился из-за этих вертолетов. Семьдесят мальчиков! Но Авив не там. Авив на учениях. Просто он не может позвонить. Такой рассеянный ребенок!

Никогда не видела Меира плачущим. Нет! Все ты видела и все ты помнишь, нечего обманывать саму себя!

Он сидел на том же месте у окна, злые черные слезы катились по его щекам, злые грязные слова шептали его губы.

- Все правда! – выкрикнул он сдавленно и, морщась как от яркого света, принялся стучать кулаком по колену, - ты сказала правду, Хава!

- Что? О чем ты? – выдавила я, холодея.

- Ты была права! Она впустила меня! И я был с ней! И я был не первый! Ха!

- Подожди, ты что-то не понял…

- Что тут было не понимать? Она сама сказала… Она сказала, что не может ничего объяснить, потому что она - плохая и гадкая, и я не прощу… Идиот! Тупой влюбленный осел! Никогда, никогда не хочу ее видеть!

Он уткнулся головой в мои колени и заплакал, скорее, завыл, давясь ненужными злыми словами… Я чувствовала жаркие руки через полотно брюк, черная стриженая голова плотно прижималась к моим ногам, бедра стали мокрыми от его слез… И тогда я легла с ним рядом на пол и принялась целовать эту ненаглядную голову, руки, обожженную шею в вороте военной рубахи… - Я люблю тебя, Меир, радость моя, безумие мое, я так люблю тебя, бедный …бедный… любимый мой…

Да, он испугался на какое-то мгновение, отпрянул, и вдруг жадно стиснул меня своими немыслимыми руками, закрыл горячими губами мои губы, рванул пояс брюк.

Мне было больно, невозможно больно и невозможно хорошо, он сжимал меня все сильнее, давясь слезами, он все сильнее кусал мои губы и наконец рванулся, задрожал в моих руках … и он был мой, что бы ни случилось раньше, сейчас он был только мой, во мне, на мне…

Я заплакала. Он тяжело отшатнулся, испуганно посмотрел на свою одежду запачканную моей кровью…

Он схватил мои ладони дрожащими руками и прижал к лицу, к обжигающим своим губам. - Хава, милая, прости! Почему ты не остановила меня? Почему ты не сказала мне? Ты пожалела меня, милая моя, добрая моя…

 

Потом он уехал на сборы. Какие-то длинные учения в пустыне. Три месяца. Меня тошнило дни и ночи, мама, конечно, сразу заметила, поздней ночью, чтобы не услышал отец, устроила жесткий унизительный допрос, с размаху ударила по дрожащей щеке. Из армии меня отпустили без большого шума, хотя, девчонки, конечно, сплетничали и шушукались.

Под хупой я стояла с уже заметным животиком. Мама Меира кривила губы и отворачивалась. Моя мама отказалась покрыть голову, и только в последний момент набросила нелепую синюю косынку. Стакан выскользнул из-под ноги жениха и откатился в сторону, гости тихо засмеялись

- Ничего не поделаешь, брат, женился на полание, попадай под каблук, - усмехнулся отец Меира и резко прихлопнул стакан блестящим ботинком.

- Всю жизнь мечтала породниться с сефардами, - шепнула мама.

 

Тот, кто любил меня вернется на ваши поля

В вашу пустыню

И он поймет, я была среди вас

Как дикий росток.

-

 

- Алло, сынок! Таль, это ты, извини. Давай, говори скорее, что тебе нужно, я жду звонка от Авива. Что за глупости, конечно, я тобой интересуюсь, просто ты же видишь, что творится в стране. Такая страшная авария! Нет, нет, с чего ты взяла, Авив совсем не там. Их перевели на учения. Просто он забыл пелефон, поэтому до сих пор не звонил.

- Что ты хотела мне сказать? Остаешься у Дани? Опять? Ты ведь уже оставалась на этой неделе! Да, извини, конечно, ты сама можешь решать. А что думает его мама по этому поводу? Она тебя любит? Ну-ну. Нет почему, я хорошо понимаю, она тебя любит. У нее ведь нет собственных дочерей, мужа, сына, наконец, кого ей любить кроме тебя! Ну, извини, совсем я не стараюсь тебя обидеть, просто я волнуюсь, что ты опять останешься голодной. При всей любви, вряд ли она станет готовить твои дурацкие вегетарианские котлеты. Хорошо, картошка так картошка.

- Таль, подожди еще минутку. Не бегай там после душа босиком. На улице зима, а я не думаю, что у них есть ковер в коридоре. Откуда мне знать? А то я не знаю этих румын! Таль! И не вздумай бросить мокрое полотенце на стуле! Это тебе не дома. Ну, хорошо, хорошо. Целую.

 

Вы слышали? Она ее любит! А с другой стороны, почему такую девочку не любить? Волосы прекрасные, глаза выразительные, на нее с детства на улице оборачивались. И умница. Год после армии а уже в университете! Экономика и управление! Не то, что эта современна молодежь, до тридцати лет по Индии болтается! И характер хороший, умеет за себя постоять.

 

Да, я тоже думала, что умею за себя постоять. Довольно долго у меня это неплохо получалось.

Собственно, я сразу почувствовала, хотя была совсем молодая, Таль только отдали в ясли. Слишком он веселый стал. И все думает о чем-то своем. И что это за конференция в Мигдаль Эмеке? Да еще с ночевкой. Тоже мне, центр науки! Конечно, я ничего не стала спрашивать. Просто положила письмо вместе с конвертом на стол. От такого растяпы только и можно ожидать, - любовное письмо носил в кармане брюк! Сотрудница из его же отдела! До какой пошлости могут женщины дойти, даже не придумаешь. Он разозлился, конечно, опять со своими анекдотами начал выступать. Почему, - говорит, - Полания закрывает глаза в середине секса? - Потому что она не может видеть, что кто-то получает удовольствие!

Но Мигдаль Эмек на этом все-таки закончился. Наверное, и другие увлечения были, я сразу замечала, как у него глаза загораются, но уже не так волновалась, не до глупостей ему стало – двое детей, совсем другие заботы, да и очень он сыном гордился!

Только зря он сказал, что я Авива специально завела, чтобы его удержать. Я всегда хотела двух детей подряд, и в доме веселее, и растить легче. Это, конечно, его мать настроила! «Зачем таким молодым второй ребенок»! А у самой шестеро. Интересно, ей кто-нибудь советовал?

 

Вообще, его семья, это особый разговор! На каждый праздник по двадцать человек являются, не важно, устал ты или занят. И все с подарками, один дороже другого! Чтобы родственники оценили их щедрость и любовь. Такая показуха, просто тошнит! Я уж не говорю про свадьбы! Последние гроши вывернут, в долги залезут на десять лет, но чтобы платье у невесты было из самого дорогого салона, и чтоб не менее трех горячих подавали, пусть потом все и выбросят. Главное, перед соседями похвалиться, какой зал сняли да во сколько обошлось. Никогда я этого не пойму! А имена! Хотели, чтобы я девочку Рахелью назвала. В честь какой-то тетки Меира, которую и не помнит никто! С сыном еще хуже, дальше Шломо и Йоси у них фантазия не продвигается. Так они мне и не простили. А ведь какие красивые имена у детей – роса и весна! Правда, я сама малышку Леей назвала, в честь мамы, но это же совсем другое дело! Как раз была годовщина маминой смерти.

Хотя, по правде сказать, никогда она меня не жалела. Даже в последнюю минуту обо мне не подумала. Оставила сиротой с двумя малыми детьми, крутись как хочешь! Пусть кто-то другой верит, что она эти таблетки по ошибке приняла. Это моя то мама, которая все рецепты точно по граммам помнила!

Через месяц после папиной смерти она вдруг в заграничное турне собралась. По всей Европе! Я не говорю про деньги, я ее денег не считала, хотя мы как раз на новую квартиру копили, но ведь есть какие-то правила приличия. Нет, купила новое пальто, чемодан на колесиках, все как положено, и укатила, никто и охнуть не успел. И вернулась такая веселая, детям дорогие игрушки привезла, свитера из натуральной шерсти. Я потом эти свитера одной уборщице подарила, разве дети согласятся шерсть надевать, да еще в нашем климате! А на следующий день ее в кровати нашли, уже холодную. И ни записки, ничего! Но я то знаю, неинтересно ей стало жить. Брат в Америку уехал, а больше ничего ее не интересовало, ни я, ни мои дети. И что все реву, восемнадцать лет прошло! Мамочка моя!

А квартиру мы через год все-таки купили, вполне удачную, до самого развода там прожили. Но эта, конечно, лучше, и светлей, и воздуху больше, особенно в маминой спальне. Только для малышки нет отдельной комнаты, а ей как раз тишина важна.

Никто сначала не понял, что она больна. Ребенок как ребенок, смеется, кушает, прыгает. Только все играет одна, и на вопросы не отвечает, хотя вроде и слышит. Бедная девочка! Может, она специально отгородилась, что ее ждало в этом мире! С рождения без отца.

 

В принципе мы жили совсем неплохо. Путешествовали, по субботам устраивали пикники с друзьями, каждую весну ездили в Эйлат. У Меира от работы были льготные путевки. И я даже обрадовалась, когда ему предложили работу в Реховоте. Далековато, но зарплата высокая. И не будет времени на его вечные глупости и увлечения. Первое время мне все казалось, что Яэль вернется, даже по ночам снилось, но она так и осталась в Америке. А мама ее вышла замуж за своего друга, и они вместе с Авиталь уехали куда-то. И почему я никогда не интересовалась, куда? В такой стране разве трудно узнать!

Нам исполнилось по тридцать пять. Говорили, я мало изменилась, а Меир очень возмужал, похудел, даже виски поседели. Но все равно был очень красивым. Возвращался он поздно, иногда и ночевал в своем Реховоте, и все молчал о чем-то, до полуночи сидел у компьютера. Я думала, от дороги устает, даже была довольна. Прежде меня, честно говоря, утомляли его сексуальные стремления. Вечно он спешил, все ему было мало, рвался, стонал, закрыв глаза, и иногда мне казалось, что он где-то далеко от меня, что он и не замечает меня вовсе, хотя пальцы его больно впивались в мои плечи. А тут стал нежен и тих, полюбил приносить цветы, и сам их расставлял в тяжелые низкие вазы в гостиной, а однажды после обеда вдруг поцеловал мне руку.

Все узнала, конечно, Циля. Наверное, Господь Бог специально создает таких людей, чтобы жизнь не казалась нам слишком привлекательной.

- Хавеле, - воскликнула она в полный голос после одного из наших обычных нудных собраний, - Хавеле, ты не поверишь, как тесен мир! Вчера я была у сестры в Реховоте и буквально нос к носу столкнулась с твоим мужем. Он вел под руку девушку. Совсем молодую. И, кажется, прилично беременную. Да, да, определенно беременную, месяцев семь, не меньше!

Самое смешное, что я вспомнила в этот момент один из вечных анекдотов Меира.

Полания говорит своей подруге:

- Как ты сегодня чудесно выглядишь! И прическа, и косметика такая удачная, и платье.

- К сожалению, не могу сказать тебе то же самое.

- А ты что, не можешь соврать как я?

 

- Конечно, - сказала я, лучезарно улыбаясь, - это любимая сестра Меира. Самая младшая. Она как раз год назад вышла замуж.

- Что ты говоришь, – восхитилась Циля, – надо же, чтобы брат с сестрой были так непохожи, она же абсолютная блондинка, просто светится!

 

Нет, я знала что делать. В тот же вечер я пошла к своему гинекологу и попросила убрать спираль. Он не возражал, многие женщины в моем возрасте хотели еще одного ребенка. Потом я терпеливо дождалась следующих месячных, я не могла зря рисковать. Меир, конечно, ни о чем не подозревал. Я точно рассчитала дни, надела прозрачное белье, включила тихую музыку... Я так мечтала, чтобы получился мальчик, но уже через неделю знакомая тошнота подступила к горлу. Точно как с Таль.

Главное, было скрыть до трех месяцев, чтобы не возникла идея аборта. Пришлось срочно сочинить про болезнь желудка, благо Меир ничего не понимал в медицине. Я отправилась на телефонную станцию, - дети целый день болтают с друзьями, столько денег уходит. Важно было беззаботно улыбаться и говорить легко, как бы между прочим. Через час распечатка с телефонными разговорами за последний месяц лежала в моем кармане. Я нашла номер Реховота, звонили в основном по утрам, когда у меня уроки, а вечером только в четверг. Ну, да, по четвергам у нас педсовет. Я должна была услышать их разговор, я должна была бить ее же оружием.

В четверг вечером я ушла как обычно, но тут же вернулась через заднюю дверь и босиком пробежала в спальню, там была вторая трубка. Конечно, он ничего не заметил, он никогда ничего не замечал. Он даже молоко в холодильнике не мог найти, хотя я всегда ставлю сбоку на дверцу. Наконец, раздался звонок, я дождалась, когда Меир ответит, потом бесшумно сняла вторую трубку.

- Ми-иша, - сказал женский голос со страшно знакомой интонацией, - Ми-ша, родной, любимый мой, он улыбается! Точно как ты! И морщит нос. Ты просто умрешь, когда увидишь!

 

Я готова был поклясться, что никогда не слышала этот голос. К тому же она говорила совершенно чисто, без малейшего акцента, у Яэль никогда так не получалось. Это и не была Яэль. Это была Авиталь. Маленькая красавица Авиталь, которую мы вместе укладывали спать в их нескладной веселой квартире, и потом бегали любоваться пухлым нежным личиком и разметанными кудрями. Ей и сейчас должно быть не более двадцати.

Я на цыпочках вышла на лестницу и бесшумно закрыла дверь. Борьба закончилась. У меня не было больше сил. Просто не было сил. Яэль все-таки победила меня.

 

Утром я бежала из своего дома. Я поспешно собирала вещи, покрикивая на ничего не понимающих сонных детей. Благо они уже были достаточно большими. Почти до самых родов я скрывала беременность от Меира, тем более, это было не сложно, он почти не возвращался из Реховота. Я родила в срок хорошую крупную девочку. Таль и Авив бегали за молоком и фруктами, коллектив учителей приобрел все самое необходимое, включая коляску. Но моя девочка не захотела войти в этот мир. Кто знает, может быть, она права?

 

Нет, невозможно так сидеть и ждать! Позвоню его командиру. В конце концов, я ведь не интересуюсь их военными тайнами, просто я мать и имею права знать, где мой ребенок! Вот и карточка у меня хранится…

Нет нигде! Конечно, Авив спрятал! Такой скромный мальчик, все боится, что я кого-то побеспокою. Совсем еще малыш, как будто я не знаю, где он может прятать, у него всего то один ящик в столе запирается. И точно тем же ключом, что наша кладовка. Вот она, карточка, под дневником! Он давно ведет дневник, но уверен, что никто не знает. Нет, не подумайте, что я читаю чужие дневники, Но это ведь не чужой, а моего сына, должна я знать, что беспокоит моего мальчика.

Вот, последняя запись от вчера. Как раз перед уходом.

«Сигаль меня не любит, Теперь я знаю абсолютно точно, сам видел вечером, как она целовалась с Матаном.»

Бедный мальчик! Сколько у тебя еще будет таких Сигаль, смешно сказать!

 

«Хорошо, что нас завтра перебрасывают, некогда будет ни о чем думать. Только трудно представить отряд без Ицковича. Как страшно видеть мертвого человека – вот лежит перед тобой, все на месте, спина, ботинки, даже старые царапины на руке, а его самого уже нет»

 

Боже мой, за что наши дети должны это вынести!!

 

«А вдруг со мной такое случится? Последние дни я все время об этом думаю. Может быть, правду говорят, что существует предчувствие?

Ну, случится, так случится. Сигаль поплачет, конечно. На плече у Матана. Отцу я давно не нужен, Таль только своим Дани интересуется, малышка просто никого не замечает. Ей даже лучше, моя комната достанется. Вот только мама. Даже страшно подумать, как она не дождется звонка и примется звонить на пелефон, знаю я ее клятвы! И автоответчик станет твердить одно и то же… Нет! К черту! Хоть что-то я должен для нее сделать. Можно ведь забыть пелефон. Так случайно забыть, но не очень заметно, под столом, например. Тогда у нее будет еще несколько часов покоя. Хоть несколько часов…»

 

Нет, нет, это не предчувствие! Никакое это не предчувствие, просто истерика. Бедный мальчик, он так переутомился, переживает из-за Ицковича. Да еще Сигаль, чтоб она провалилась! Надо успокоиться, обязательно надо успокоиться. Вот белье не вывешено. А погода такая хорошая. Солнышко мягкое, все цветет, не то, что летом. Вон дети бегают. И машина подъехала. Какая-то незнакомая машина. Люди выходят, все в военной форме. Вот, пожалуйста, не все же военные под бомбами! Эту девочку я где-то видела. Сигаль! Я совсем с ума схожу, их в форме и не отличишь.

А зачем они приехали целой группой?! … Они что, …сообщать приехали?!!

Нет, нет, мало ли машин на улице. К нашему подъезду идут. Ну, так что, у нас в доме шесть этажей. Главное не думать, не думать ни о чем. Вот сейчас малышку привезут, пока можно позвонить кому-нибудь. Вот я Меиру позвоню.

А почему… почему плакал Меир… Нет, он поклялся здоровьем Авива. … Но ведь если человека нет…, если человека уже нет…, тогда можно…

Лифт остановился! Зачем звонить так громко? А если я отдыхаю? А если меня совсем нет дома? Конечно, меня нет дома…, меня просто нет дома!

 

Благославен будь, Господин мой, Бог наш единый, царь мира… Благословен будь… Благословен будь…