«Никогда не спрашивайте писателя,

зачем и для кого он пишет,

придет время, и он сам расскажет об этом».

Рей Бредбери.

 

Писатель.

 

Круговорот событий, суматоха и повседневные заботы... Все так суетно, порой мелочно и обыденно. Но Писатель всегда видит в этом что-то необыкновенное. Мистику или романтику, красоту или безобразность. Он никогда не перестанет удивлять людей.

Кто-то сказал, что по иронии судьбы все писатели несчастны. Может быть это отчасти правда. Писатель не может быть счастлив сам, для себя. Он счастлив вместе со всем миром, и он несчастен со всеми.

Истории о грустной судьбе одинокого писателя банальны и истерты до дыр, но каждая рассказывает об отдельном человеке. Ведь судьба писателя, его переживания и радости, это книга, в которой каждый может найти свой сюжет.

 

На улице стояла осень. Тоскливая, но все же очаровательная пора. Об осени писали так много, что остается лишь восхищаться ее грустным обаянием. С утра моросил прохладный дождь, оставляя на мутном стекле тоненькие полосы. А Писатель по-обыкновению своему сидел у окна, и что-то тихо шептал себе под нос. Он был спокоен, но биение его сердца было прерывистым, и он часто шумно вздыхал. Казалось, он напряженно что-то вспоминает или просто глубоко задумался. Это было привычное состояние Писателя. Наконец, он ожил и слегка встрепенулся. Несколько мгновений он вглядывался в пустой бокал, стоящий рядом, а потом вдруг резко вскочил и заходил по комнате. Он знал, что пришла пора идти. Неважно куда, главное идти. Писатель выключил свет и спустился по лестнице.

Улица встретила его холодным пронизывающим ветром. Писатель поспешно запахнул края своего старого черного плаща и медленно зашагал в сторону северной окраины города.

Он шел, разглядывая прохожих, их лица. Кто-то смотрел зло, исподлобья, кто-то открыто и непринужденно. Кто-то шел быстро, а кто-то медленно. И в каждом Писатель мог бы увидеть нового героя. Героя сказки, отважного рыцаря или простого бедняка, имеющего свою собственную судьбу. Ведь зачастую читатели не обращают внимания случайных персонажей, но для Писателя каждый образ взят с реального человека. И пусть он на самом деле не существует, его черты можно заметить даже в незнакомом прохожем.

На пути Писателя встретился старый заброшенный парк. Мокрая дорога, усыпанная желтой листвой, огромные темные ели по краям, почти голые, поникшие клены. Картина вызывала уныние, в то же время, даря ощущение непередаваемого спокойствия и равновесия. Словно ели успокаивают, гладят своими мохнатыми темными лапами.

Писатель присел на старую резную скамью, с местами облупившейся краской, и задумался. Ветер вдруг усилился, и отчаянно срывая последнюю листву с деревьев, понесся с нею по дороге.

Против ветра к скамейке тихонько брела какая-то девушка. Писатель не сразу заметил ее. Она подошла и тихонько присела на самый краешек. Писатель вздрогнул и посмотрел на нее. Девушка улыбнулась и опустила голову.

Он невольно рассматривал ее. На вид ей было лет семнадцать, она была высокая, и удивительно красивая. У нее были большие зеленые глаза и темные волосы, спадающие ниже плеч. Одета она была очень легко, для такой погоды. На ней было длинное белое платье, тонкое, как лепесток розы и призрачно-голубоватая накидка на плечи. В волосах у девушки тонкими ниточками было вплетено множество крошечных белых цветков, и казалось, что ее волосы были обсыпаны жемчугом, который чудом держался и слегка мерцал.

Писатель удивленно вскинул бровь и заговорил:

- А разве вам не холодно?

Она не ответила и тихо коснулась его руки. Ее рука была холодной и удивительно бледной. С этим прикосновением к Писателю вдруг перешел не только холод, но и какой-то необъяснимый страх.

Он снял свой плащ, и накинул на девушку.

- В этом нет необходимости, - тихо сказала она и вернула ему плащ, - Я не чувствую холода вот уже пятнадцать лет.

- Но как это возможно?

- Это не важно, и неинтересно - погрустнела девушка.

- Нет, что вы! Мне очень интересно! – с жаром воскликнул писатель.

Девушка тряхнула головой, отчего длинные, блестящие волосы красивой волной ровно легли на ее плечи. Она достала из кармана маленькую коробочку и насыпала что-то в руку. Потом подняла и бросила. На землю с тихим мелким стуком упала горсть какого-то зерна. Откуда-то прилетело несколько маленьких, юрких воробьев и с жадностью набросилось на угощение.

- Они не знают, что я холодна. Да им и неважно это... – задумчиво произнесла девушка, глядя на птиц.

- Что? Ну почему же вы холодны, расскажите! Я знаю, рассказывать что-то первому встречному это...

- Нет, дело не в этом, - перебила его девушка, - я хочу вам это рассказать.

Она подождала, пока Писатель накинет свой плащ, и грустно улыбнулась:

-Ах, как бы я хотела почувствовать его тепло!

И она неторопливо начала свой рассказ:

«Когда-то давно, пятнадцать лет назад, я жила в том самом доме, где живете и вы, Писатель. Не спрашивайте меня, откуда я вас знаю, и как это может быть, вы все поймете. Я знаю вас все эти годы, и я давно мечтала поговорить с вами. Хотя, какие у меня могут быть мечты?..

Я жила в том доме, на первом этаже, в квартире, мимо которой вы так часто проходили, порой проносились, куда-то спеша, порой тихо брели, задумавшись. Мне было еще только семнадцать, и я была молода и безумна. Услышав чьи-то шаги, я бросалась к двери, в надежде, что это были вы. Но вы никогда не замечали меня, Писатель. Я была влюблена в ваши шаги, ваши задумчивые глаза, в этот старый черный плащ, в ваши стихи... Ведь я знала их наизусть! Те стихи, которые вы в порывах гнева кидали в окно, смяв или порвав. Я собирала их, переписывала и перечитывала, мечтая, что хоть один из них посвящен мне...»

- Мои стихи неправдивы, в этом их ошибка. Те, что вы находили – лишь сказки, мечты. Они бездарны, глупы и наивны. Мне было двадцать – я был неразумен. Тогда я писал их по молодой глупости – и это простительно. Сейчас я пишу стихи и рассказы, чтобы прокормится, - и это ужасно, потому что в них нет ни слова правды. Люди хотят что-то слышать – они это получают. И вы говорите, я Писатель? Нет, я – просто торговец, спекулянт.

- Спекулянт? – девушка удивилась этому неожиданному, режущему слух слову.

- Да, это так. Я здесь и сейчас, потому, что я ищу новый образ, чтобы завтра продать его, пусть за гроши, но продать. Вы – образ. Старик, просящий милостыню – образ, мальчишка-карманник – образ. Я бессовестно их продаю! Все это нужно жечь – но я не могу. Я слаб душой, я – ничтожество.

- Не смейте! – воскликнула девушка, - ваши стихи... Они согревали меня длинными вечерами, когда я сидела, забравшись с ногами в кресло. И когда с замиранием сердца прислушивалась, к тому, как вы ходите, у меня над головой, как вы роняете на пол книги, или нечаянно разбиваете посуду... И я всегда знала, какое у вас настроение, я всегда чувствовала, когда вы начинали писать, подхваченные вдохновением... И я часто смотрела на вас ночами, когда вы стояли на балконе и что-то тихонько шептали... Я выходила на крыльцо, вылезала через окно, чтобы меня не заметили, и смотрела на вас, смотрела...»

- Так это были вы! – воскликнул Писатель, - Тогда, той удивительной ночью... Я разбил стекло. Я сделал это случайно.

- Я знаю, что вы хотели сделать. Вы порвали свой рассказ. Я собрала кусочки, но все было бесполезно. Разобрала лишь название: «Мир в цвете чайной розы». Зачем вы порвали его?

Но Писатель уже не слушал ее. Он хмурился, что-то вспоминая. На его виске от напряжения нервно билась маленькая жилка. Наконец его лицо прояснилось, и он заговорил быстро-быстро:

- Вы помните эту луну? Как она была прекрасна! Я смотрел на нее, словно околдованный, а потом услышал внизу какой-то шорох. Это были вы! Я видел вас! Вы были залиты лунным светом, и вы смотрели на меня какие-то доли секунды... А потом исчезли. Как же долго я не мог уснуть...

- Я не хотела, чтобы вы меня заметили, потому что это было бы для меня еще тяжелее.

- Но почему?

- Вы – Писатель. А я была глупой и несмелой.

- Ах, как же я мог вас не заметить! Не называйте меня Писателем, прошу.

Девушка улыбнулась, и ему показалось, что в ее глазах блеснули слезы. Она продолжила:

«… И этот любимый мной парк заброшен вот уже пятнадцать лет... Заброшен, из-за меня. Вы ведь знаете, что в середине парка есть небольшое озеро. Я любила кормить на озере уток, или просто смотреть на прозрачную гладь воды. Она всегда казалась мне такой спокойной, умиротворенной, словно спящей...

И в ту самую ночь я пришла на озеро, чтобы смотреть на отражение луны. Мне казалось, что их стало две. Вода была настолько неподвижной, что можно было легко перепутать, где настоящая луна, а где отражение...

Вы видели это когда-нибудь?»

Писатель покачал головой.

-О, это прекрасно! Вам нужно непременно пойти на это озеро, сегодня же! – сказала девушка.

Писатель молчал и смотрел на свои руки.

- И это случилось именно в этот день, сегодня, но пятнадцать лет назад... – тихо проговорила девушка.

Писатель вздохнул, и, наконец, произнес:

- Зачем же вы сделали это?

- я была несчастна. Сейчас я понимаю, что поступила глупо, но уже поздно...

- И что же было потом? – спросил писатель.

« Я не стану рассказывать вам, как уснула. Но я не чувствовала боли, я упала в луну. Не разочарования, ничего. Меня так и не нашли, я сейчас еще лежу на дне того озера, нетронутая даже рыбами, они не посмели бы тронуть меня... Вы, наверное, ничего не понимаете, и может быть, не верите мне…»

- Я верю тому, что вижу, - ответил Писатель.

«… Луна подарила мне свое явление. Теперь каждое полнолуние я могу бродить по парку, но только внутри, не выходя за его пределы. Однажды, меня заметило несколько человек, ночью. Они видели, как я выходила из воды, и как луна шила для меня платье из своих лучей, а озеро вплетало в мои волосы цветы. С тех пор парк считают проклятым, а меня – ведьмой».

Она горько усмехнулась:

- А я всего лишь ждала вас... Просто, чтобы увидеть и поговорить... Хотя и не хотела, чтобы вы знали это, все же мне было необходимо рассказать…»

Писатель встал со скамьи и подал ей свою руку. Она встала рядом с ним.

- Пойдемте к вашему озеру – скоро появится луна, - задумчиво сказал он.

И они тихо побрели вглубь парка, наступая на землю осторожно, чтобы не нарушить удивительной тишины, царившей вокруг.

Вскоре они были уже возле озера. Оно был таким, каким она его описала – тихим, спокойным, неподвижным. Вскоре совсем стемнело, и за деревьями появилась луна.

Писатель заворожено глядел на нее, на ее медленные передвижения, и казалось, что время бежит быстро, как никогда, а луна словно плывет по небу.

Девушка вздохнула и снова прикоснулась к его руке. Он вздрогнул от ее холода и рассеянно посмотрел на нее, с трудом оторвавшись от луны. В девушке что-то изменилось. Она словно стала старше, не потеряв своей юности. Она слегка улыбалась, сверкая белоснежными зубами. Да, она была прекрасна. Но рядом с ней Писатель чувствовал какую-то странную отрешенность от мира, непонимание, все вокруг казалось иным. Он не умел понять ее.

Она мертва. Он почему-то поверил в это сразу и безоговорочно. Не смотря на то, как блестели ее глаза, когда она вспоминала свою любовь, с каким жаром она убеждала его, в том, что его стихи... не бездарны... А сейчас она вдруг стала мертвой. И он почувствовал это.

«Она же не человек! Я знаю это! Кто же?» - думал он.

Было тихо, но в то же время, постоянно что-то происходило. Подул легкий прохладный ветер, и в воду упала травинка. По воде разошлись круги, сначала маленькие, потом все шире и шире, словно крошечные волны. С ветки вспорхнула птица, чей чуткий слух был потревожен хрустом сучка под ногами Писателя.

Мыслям Писателя ничего не мешало. Наверное, это было идеальное место, где можно было просто отдохнуть и подумать.

«Как прекрасно озеро! В своей неподвижности. Оно... Озеро?» - Писатель вдруг все понял. Все стало на свои места, и вмиг исчезло странное, гнетущее состояние, охватившее его минуту назад.

Девушка, рядом с ним, озеро – напротив. Но они одинаковы.

«Она же озеро!» - подумал он.

Холодное озеро, остуженное осенним ветром, прозрачное и неподвижное. И ее глаза – вода, застывшая большими сверкающими изумрудами. Кожа ее – белая и слегка мерцающая, как отражение луны на поверхности воды, волосы – как темный омут с прекрасными лилиями, что манят к себе своей красотой, но потом губят...

Писатель отвернулся, стараясь не думать о своей внезапной догадке. Он еще раз взглянул на нее, полюбовался ее нежной улыбкой. Нежной, но неживой.

- Писатель! О, как я была права! Ты пришел сюда, со мной, и останешься навсегда, чтобы стать частью озера. За то, что я умерла, - заговорила девушка, внезапно переходя на «ты».

- Нет! Ты не умерла, умерла другая! Ты – озеро! – вскрикнул он и отбежал на несколько шагов.

- Но это не важно! Ты останешься со мной! Тебе ведь нравится здесь - спокойно, хорошо... Подумай только. Покой, - тихо и нараспев протянула девушка-озеро.

Она засмеялась, каким-то странным, леденящим смехом и выбежала на середину озера, едва касаясь ногами воды. Она покружилась в сверкающих каплях, и вдруг рассыпалась, разлилась и упала в воду такими же каплями.

Писатель стоял, не в силах оторваться от волшебного зрелища. Он подошел ближе и увидел, как из озера медленно выплывает луна. Не та, что на небе, другая! Вот она почти вся вышла из воды, и над землей повисло уже два сверкающих диска.

Он внимательно всмотрелся в новую луну, и увидел в ней смеющееся лицо своей знакомой. Она поманила его рукой и засмеялась еще сильнее. Писатель повернулся и побежал, не разбирая дороги. Он бежал по парку, и тут заметил, что парк превратился в густой лес. Ветки хлестали его по лицу, а позади все слышался зловещий смех. Он остановился, чтобы отдышатся, и тут почувствовал, что ему за шиворот забирается холод, проходит по спине... Писатель вскрикнул и обернулся – никого. Он посмотрел на небо – начался ливень. Холодный, пробирающий до костей.

Писатель выбежал из парка и остановился, чтобы отдышаться.

«Почему, оно отпустило меня?» - подумал он и обернулся.

Над парком, светило два больших желтых диска. Луны. Завораживающие и красивые.

Писатель огляделся. Вокруг него было множество спешащих куда-то людей. Они шли, и не замечали этого чуда.

Писатель подбежал к какому-то мужчине, который шел быстрым шагом, опустив голову.

- Посмотрите, разве вы не видите? Сегодня удивительная ночь! В старом озере родилась вторая луна! – закричал Писатель.

Человек поднял голову и посмотрел на Писателя мутными глазами. Потом он посмотрел на небо и ответил серьезным задумчивым тоном:

- Луна одна, как и было всегда.

Писатель вздрогнул... и проснулся.

- Луна одна, - повторил все тот же голос.

Он сидел на той же скамейке, в старом парке. Рядом с ним сидел какой-то пожилой мужчина, зябко кутающийся в старое серое пальто. Он удивленно посмотрел на Писателя, встревоженного внезапным пробуждением и, покашляв, спросил:

- Молодой человек, вы не подскажите, который час?

Писатель про себя удивился: «молодой человек? А ведь, и, правда, мне всего лишь тридцать пять...»

- Нет, у меня нет часов...

- Счастливые часов не наблюдают – проворчал старик, встал и ушел.

«А счастлив ли я? И был ли когда счастлив? А та девушка, была ли она...» - подумал писатель.

Ему снова в голову пришла какая-то мысль, он вскочил, и почти бегом бросился домой.

Вбежав в подъезд, он остановился перед темной резной дверью. Его сердце бешено колотилось, он судорожно соображал: «если это ее дверь, вдруг мне это не снилось?» Он подошел и едва слышно постучал. Ответа не последовало, тогда он постучал сильнее. Тишина. Писатель хотел, было уйти, но вдруг заметил на двери остатки давнишней опечатки.

Из соседней квартиры вышла высокая, хмурая соседка, с ведром в руках. Она сухо поздоровалась, и хотела уйти, но Писатель остановил ее.

- Скажите, а кто живет в этой квартире?

- Ну, вы как с луны свалились, в ней уже пятнадцать лет никто не живет! Жила тут одна семья, давно, правда...

- Расскажите, - потребовал Писатель.

- Семья как семья, что рассказывать. Отец да мать, и сынок у них был... Или дочка? Ах да, дочка была. Только вот погибли они все. Как будто проклята эта квартира!

- А что, что случилось?

- Откуда мне знать? Дочка, люди говорили, утопилась. Про родителей не знаю.

Писатель опустил голову. Утопилась... Так значит, это был не сон, и девушка-озеро существует?

Он вбежал вверх по лестнице, ничего не ответив изумленной соседке. Пустая квартира встретила его гулким эхо, которое отражалось от стен. Писатель снял плащ и бросил его на стул. Потом, не в силах собраться с мыслями нервно заходил по комнате.

Он был в растерянности. Если девушка-озеро существует, неужели она утопилась из-за него? Или это было именно озеро, принявшее вид юного создания?

Писатель бросил взгляд на часы: он ходил так уже более трех часов.

Наконец, он не выдержал мучительных размышлений, и решил узнать хоть что-то о загадочной знакомой.

Он осторожно вышел из квартиры. Было темно, лишь стены отсвечивали слегка желтоватым светом, отражая свет из окна.

Квартира внизу манила его своей загадочностью, и, не помня себя, Писатель оказался возле нее.

Он без труда вскрыл замок, который по ветхости своей, даже не сопротивлялся. Дверь отворилась, издав при этом громкий, протяжный стон, от которого мурашки побежали по телу. Писатель оказался в узкой прихожей, с несколькими дверьми по бокам. Он вошел в первую попавшуюся. В комнате царил полнейший беспорядок. Видно было, что после смерти хозяев, каждый взял себе то, что смог. Осмотревшись, Писатель понял, что эта была комната той девушки.

Старый стол, шкаф и кровать, все было перевернуто и опрокинуто. На полу валялись обрывки газет, пожелтевшие от времени, несколько порванных книг, какие-то тряпки. Если бы здесь что-то и могло было рассказать о хозяйке комнаты, то это было уже давно сломано или разворовано. Писатель хотел уходить, но вдруг заметил на полу толстую тетрадь в кожаном переплете. Он поднял ее, открыл и пролистал. Тетрадь была исписана больше, чем на половину, мелким почерком, черными чернилами.

Писатель прижал к себе находку и, наконец, выбежал из квартиры, захлопнув дверь.

Вернувшись, он долго не мог прийти в себя. Страх быть пойманным, удивление от увиденного, горечь от варварства тех, кто разграбил квартиру, смешались в нем и вызывали противоречивые чувства. Он сел за стол и достал тетрадь. Бережно стряхнув с нее остатки пыли, писатель открыл первую страницу.

Надпись на ней поразила его до глубины души. Она гласила: «Я и жизнь».

Он понял, что это был дневник. Ее дневник. Его поразило неприятное чувство: словно он нарушил святыню. Он закрыл тетрадь и отодвинул его от себя.

Нет, он не может прочитать ее мысли. Пусть она мертва, но это неуважительно, низко...

Писатель прилег на диван, задумался и не заметил, как крепко заснул.

Следующий день начался как обычно: Писатель собрался относить очередные стихи в редакцию местной газеты. Это было то, чем он жил вот уже несколько лет. Спускаясь по лестнице, он услышал разговор двух женщин и невольно прислушался:

- Слышала, в проклятую квартиру этой ночью кто-то залез. Давно уже туда никто не совался... Ну, ничего воздастся...

- Там же уже воровать-то нечего?

- Есть, еще как! Там лет пять назад три парня из соседнего дома что-то украли, так сначала одного в переулке зарезали, второго током насмерть зашибло...

- А третий?

- Третий, говорят, вернул, то, что взял. Жив остался.

- Так у хозяев, что родственников-наследников не было?

- Были вроде, да разбежались. Ой, непростая семейка была, я тебе скажу...

Писатель стоял, не двигаясь, и тяжело дышал.

Чем же он заплатит за украденную, именно украденную вещь? Жизнью?

« Как же мне все равно! Я прочту дневник, и отдам, если придется жизнь, без сожаления. Может я встречу ее, там, в другом мире? Тогда, наконец, я спрошу у нее все, что так мучает меня. Ведь главное: зачем? Зачем она сделала, то, что сделала?»

Писатель, забыв, о своей работе, стихах и газете, вернулся в свою квартиру.

Дневник лежал там, же где он его оставил – на столе, открытый на первой странице.

Писатель осторожно присел на стул, и чуть дыша, открыл, наконец, следующую станицу.

Почерк был мелким, но понятным и красивым. Каждое слово было написано так, словно над ним долго думали, и в то же время почерк «летел», не прерываясь, как настоящий поток мыслей в голове.

Черные чернила, белоснежная, не тронутая временем бумага – все выглядело глубоко символичным. Даже слегка загнутые кончики тетради могли рассказать многое. Еще не начав читать, Писатель живо представил себе девушку, сидящую за столом, и легко и быстро выводящую слова, которые переживут ее на много лет. Вот она на секунду остановилась, бросила рассеянный взгляд на стену, на кровать, быстрым движением отвела непослушные волосы, упрямо падающие на лицо, и, опустив голову, продолжила писать.

«Я и жизнь. Глупое название, я поняла это уже позднее, когда менять было невозможно, ведь слова, написанные на бумаге – имеют гораздо большую силу и власть, чем думают люди», – прочитал Писатель и остановился.

- Она, наверное, даже не представляла, как будет права, и сейчас, и тогда – сказал он вслух, и вздрогнул, от своего собственного голоса, который сейчас отдавал хрипотой.

« ...Кто поймет меня в моем безумии? О, нет еще на свете человека, способного прочитать эти строки без иронии.

Почему же я безумна? Мысли плывут в голове, не останавливаясь, бесконечно; быстро и медленно, они пугают меня... Я точно знаю, во мне что-то не так. Я смотрю в зеркало – оно не улыбается в ответ, как бы я не старалась. Я не умею смотреть на мир просто, как мои сверстники. Почему я все усложняю? Неужели мне больше всех надо? Но именно так! Я не могу со многим согласиться, многое кажется мне просто вопиющей несправедливостью, но я ничего не могу сделать, я слаба! Все, на что я способна – это тетрадь, в которой пишу свои глупые мысли. Стихи и воспоминания, события... Пусть это никому не интересно, но... Не важно. Я хочу хоть немного быть похожей на своего любимого...»

- Как же это сложно, я даже не мог представить! – воскликнул Писатель, снова захлопнув дневник.

Он знал, что речь идет о нем. И непонятное чувство мучило его, но он не мог понять, что именно.

« нет, я должен дочитать, я знаю – она права»...

И он продолжил:

«.. Он написал безумной красоты рассказ «мир в цвете чайной розы». НО он зачем-то порвал его и выкинул... Зачем?»

Ах, этот «мир...»!! это был как раз тот рассказ, который я мечтал написать! А порвал, написав, потому что понял – это то, что я чувствую. А я не имею на это права. Мой удел – деньги за писанину. Вот и все. Нет права на мысли и чувства. Это моя работа, заказ и оплата, - думал Писатель.

Дверь в его комнату с громким стуком отворилась, и на пороге возник хозяин квартиры – низенький, полный, с вечно лоснящимся, словно смазанным маслом лицом. Писатель часто делал его героем своих сатирический произведений – в этом человеке бурлили несовместимые сочетания. Вычурная, дешевая высокомерность и мелочность, ласково-заискивающий голос и свирепые, жадные глаза.

Тяжело дыша, видимо, после подъема по лестнице, он зашел в комнату и остановился на пороге.

- Что ж... Уважаемый мой квартирант, - насмешливым, торжественным тоном начал он, - я, стало быть, за платой. В то время. Когда вы сами должны были ее мне принести. Еще неделю назад.

Писатель встал и подошел к своему плащу. В карманах лежало лишь несколько монет, которые он, сохраняя спокойствие и достоинство, протянул хозяину.

- Ты что мне тут суешь, жалкий писака! – закричал тот, округлив глаза, - деньги мне нужны, а не эта милостыня!

- Смотря, что называть милостыней, - не теряя достоинства, ответил Писатель.

Странная особенность – чем спокойнее относишься к неприятелю, тем больше выводишь его из себя. И кому, как не моему герою знать это? человек, пропустивший через свое сердце тысячи людских судеб, словно пророк, угадывающий каждое слово собеседника, способный любить того, кто люто ненавидит его... Иногда даже самому себе он казался нереальным персонажем. Горькая, чуть заметная усмешка касалась его губ тогда, он качал головой и виновато пожимал плечами, словно извинялся перед самим собой за свою же нелепость... Вот и сейчас, Писатель, гордый и несломленный стоял, не теряя внимания, но погруженный в свои вечные раздумья, с ироничной усмешкой на тонких губах. Мог ли он назвать врагом человека, стоящего напротив и яростно поливающего его грязью? Наверное, нет. Циничность, алчность и порожденная ими же бессильная злоба – как ни крути, а эти пороки спутники человека, и только его. А значит, винить за них его абсурдно, пока он сам не признает себя порочным, все сторонние обвинения будут лишь ответными изъянами.

Ах мой друг, мой несчастный Писатель, коротающий свои дни в темной комнатушке в полуразвалившемся доме... Если бы возможно было отдать все, что есть у меня в этой жизни за то, чтобы разделить твое безмолвное одиночество, у меня не возникло бы сомнений... Мы слишком заняты достижением мелочный целей, как медленная ленивая речка год за годом копим, словно ил, какие-то глупые, но необходимые вроде бы вещи, и трясемся за каждую как в лихорадке. Мы падки, и прощаем себе слабости. Мы живем фатально и откладываем мысли о смерти на горький десерт. Мы планируем и грезим, и нам кажется, что так будет вечно. Мы думаем, что жизнь огромна и бесконечна... А в то же время она лишь миг, в сравнении с жизнью далекой планеты, что потухла тысячелетия назад, но ее ровный свет до сих пор виден на Земле. И это лишь один неутешительный пример. Но нет, я могу лишь об этом написать, с нежностью вкладывая в уста своего благородного героя символичные фразы и философские речи. Наверное, и моя жизнь так же грязна и приземлена, как и жизнь других людей. Поэтому никто не потревожит моего Писателя, даже я...

Сердито сопя и хмурясь, хозяин резко вырвал из рук Писателя монеты, так что, они рассыпались по всей комнате. Писатель захотел поднять, но тот лишь грубо его остановил и с ловкостью, присущей, по-видимому, лишь подобным дельцам, отыскал все монеты.

- Это последний месяц, который я позволяю жить в моей комнате такому жалкому неудачнику и бездельнику, - пробурчал он и вышел, хлопнув дверью так, что посыпалась и без того уже облупившееся штукатурка, а рамы в окнах жалобно скрипнули.

«быть может, это и к лучшему. Ведь озеро и девушка, и ее дневник, ее без сомнения, чистые и светлые мысли... Все это волшебно, бесподобно и удивительно, но если это останется в прошлом, я смогу вернутся к своей размеренной и бессмысленной жизни... А значит, стану «таким как все». Значит нормальным. Да, это, безусловно, знак! Я должен, должен покинуть злосчастную квартиру» - мысли комкались и метались в его голове, в висках стучала тупая боль, и мой Писатель едва стоял на ногах.

Он добрел до стула и рухнул на него в полном бессилии. Зажженная свеча бросала скупой свет на матовую поверхность дневника, и он загадочно светился. Руки Писателя сами потянулись к тетради и страницы снова податливо и уютно зашелестели.

«Я долго собирала кусочки разорванных листов. Словно ребенок, складывающий из кубиков слова и фразы, я ночами пыталась восстановить рукопись. Мне казалось, я склеиваю собственную разбитую душу. Но все было тщетно... Намокшая от росы бумага и расплывшиеся чернила... Работа потеряна безвозвратно, и лишь его разум хранит теперь этот, без сомнения прекрасный роман. Неужели он позволит самому себе унести это в могилу?! А сколько, Боже мой, сколько еще было до этого подобных произведений? Искусство чахнет без Писателя, оно давится лживыми продажными писаками, что за деньги головы написать про то, как некий донжуан соблазняет молоденьких девушек и разбрасывает направо и налево их разбитые неопытные сердца. Как же подло и мелочно... Как же люди это послушно проглатывают. Как голодные шакалы, за версту чующие запах разлагающегося мяса... Наверное, этот мир уже безнадежен. Как бы это ни было обидно, но через тысячи лет, с лица Земли сотрутся последние воспоминания о великом некогда человечестве. И тогда, быть может, все начнется с начала. И это начало будет лишь очередной попыткой сделать все как-то по-другому, лучше, правильнее, добрее. Но возможно ли это?..»

Писатель содрогнулся от резкого грохота – за окном начиналась сильнейшая гроза. Стекло дрожало и словно в лихорадке колотилось в расшатанной полусгнившей раме. Весьма символично и традиционно было прервать повествование таким образом. Писатель встал. Его ноги неприятно покалывало сотнями мелких иголочек, и он заходил по комнате, чтобы разогнать кровь.

Мысли снова не слушались его. Он заламывал руки, и казалось, вот-вот начнет рвать на себе волосы. Он чувствовал себя так, как один из его героев – заключенный, приговоренный к смертной казни. Этот рассказ был написан им уже несколько лет назад, но каждое слово навеки отпечаталось в его голове. Отчаяние, тревога, страх. Мой Писатель отчетливо понимал, что необходимо было что-то сделать. Быть может, даже не для Нее, а скорее для себя самого. Настал момент изменить свою судьбу, изменить бесповоротно, и возможно даже глупо, но разрушить ту несправедливую, давящую и отнюдь не золотую клетку. Разве он не достоин признания? Счастья... Нет, хотя бы уважения. Еще неделю назад он бы ответил «нет». Он винил только себя, и во всем. И в том, что он несчастен, и в том, что любимая работа не доставляет былого удовольствия и приносит лишь жалкие гроши. И вечные спутники его тоски лишь старый ветхий стол, исписанные нервным почерком бумаги и пугающий звон оконного стекла.

Есть ли доля романтики в такой жизни? Или он прав в своей ненависти к самому себе? Наверное, на эти вопросы могу ответить только я, ведь Писатель это мой герой. Но он настолько отделился от меня, словно я просто описываю жизнь очень знакомого мне человека. Словно какая-то неведомая сила вдохнула в него жизнь, и он сошел с листа бумаги во плоти. Лишь небольшая тонкая нить между нами позволяет мне еще видеть его. Теперь и я могу лишь мечтать о встрече с ним, о ночных беседах, о тех вопросах, что я непременно задам ему, и получу долгожданные ответы. Воображение рисует мне его старую квартиру, пропитанную терпкими, сладковатыми запахами ветхости и резкими запахами свежеотпечатанных газет; голые стены, изнывающие под тяжестью мрачной атмосферы, разбросанные по полу обрывки бумаг и старого тряпья. Я приоткрываю дверь по возможности бесшумно, чтобы не потревожить его хрупкого спокойствия. Он вздрогнет и прислушается, но спустя мгновение снова погрузится в свои мысли. Я подойду и сяду за стол, напротив него. Он поднимет голову и посмотрит на меня мутным взглядом, с едва заметным удивлением. Его усталые мягкие черты лица и туманный взгляд способны заворожить меня, и я не смогу вымолвить и слова. Он начнет что-то сбивчиво говорить, даже не спросив моего имени, и кто я вообще есть, и вдруг... растает, смешиваясь с серо-черными оттенками комнаты. Так заканчивается всякий мой сон, который он озаряет своим появлением. Словно насмешливый Морфей не позволяет мне пережить встречу, которая, возможно, изменит даже мою собственную жизнь.

Но вернусь к моему Писателю, оставленному мною в той печальной комнате.

Горькое дешевое вино жгло его губы. Он был пьян, но его разум остался ясен. Кровь мчалась по жилам как бурная горная река по пробитой в камне дороге.

«Мир, мир, мир... В цвете... Да, да!» - бормотал он.

Он подошел к двери и повернул в замке ключ.

Писатель не выходил из комнаты четыре дня.

Лишь на пятый день он уснул, сном младенца, сном праведника. Безмятежно и со спокойной душой. А утро принесло уверенность.

Он уже знал, что делать. Его движения были четки, разум светел, а мысли спокойны и размеренны. Он встал с кровати и усмехнулся, бросив на нее взгляд – впервые за много лет простыня была почти не помята, в то время как обычно она скомкана так, словно он бился в лихорадке. Он проспал всю ночь не двигаясь, скрестив руки на груди. Сон был спокоен и безмятежен, как в детстве.

На столе ровной стопкой покоилась рукопись, и на первой ее странице, обведенное несколько раз черной ручкой отчетливо выделялось название – «Мир в цвете чайной розы». Он взял ее в руки и пролистал. Просто так, не читая, как листают цветные календари или игрушки-картинки с танцующими человечками. Увесистая, но легкая как перышко, она была сборником его противоречий, его вечная крайность, тревога и покой. Все что он хотел сказать, он сказал, лишь только вывел последнюю букву.

Он подошел к шкафу и достал оттуда свой любимый, залатанный много раз черный плащ, и накинул его на плечи. Затем он направился к выходу, пряча бесценную рукопись на груди и прикрывая тканью. Но, словно вспомнив что-то, он развернулся, и снова подошел к шкафу. Присев на корточки он отодвинул его в сторону и пошарил рукой в образовавшемся проеме. Несколько монет, но уже крупнее, чем те, что он платил хозяину, и чуть тронутый ржавчиной портсигар. Он оставил лишь одну и положил ее в карман плаща. Остальные он бросил на стол, чтобы расплатиться, наконец, с алчным хозяином. Его совесть была чиста, и он с наслаждением захлопнул дверь. Лишь жалобный звон его пугливых оконных стекол заставил его остановиться и постоять на пороге несколько мгновений.

«Почему же моя жизнь так символична? Почему я не отношусь к вещам как другие люди, принимая как должное все, что преподносит мне судьба... Ведь все, что меня окружает, будь то живым либо косным, несет в себе слишком большой смысл, нежели есть на самом деле. Каждое творение человека, стоит мне лишь увидеть его, прямо перед моими глазами проходит весь путь своего создания, поднимается в цене, становится чем-то грандиозным и необыкновенным. Велик труд и скульптора и художника и даже обычного маляра и садовника...».

И все-таки сложно отпустить любимого героя. Хочется быть с ним всегда, даже пройти всю жизнь, своим плотским плечом касаясь его, незримого. Просто знать, что с ним происходит, знать потому, что он и есть ты, воплощение твоих фантазий. Но ни один роман нельзя писать вечно, ведь так? И рано или поздно приходит пора прощаться. Теперь я чувствую это так остро, как никогда.

Рассуждать о тяжести прощаний можно вечно, продлевая те волшебные мгновения, когда созданный тобою герой еще жив, дышит где-то совсем рядом и его сердце бьется в унисон с твоим. Ты нервничаешь, и вместе с тобой от волнения сходит с ума и он.

Прости меня, мой Писатель. Ты был для меня чем-то большим, чем просто очередной романтический образ. Но и ты понимаешь сам, как никто другой, что все не вечно. Закон жанра, правда жизни. И вскоре ты лишь теплыми воспоминаниями, пережитыми трагедиями и радостями... и тоской. Пусть же тогда моя нежность и совсем по-отечески теплая забота будут с тобой всегда, будут шелестом страниц и расплывшимися чернилами, пожелтевшей от времени бумагой и загнутыми уголками. Ты ведь будешь помнить все, знать все мои мыли, перечитывать мои воспоминания так, как я буду перечитывать твою жизнь.

Ты слушаешь тишину? Или звуки ночных улиц не дают тебе покоя? Наслаждайся, ты скоро покинешь их. В последний раз все кажется символично-дорогим, чувствуешь? Мы оба знаем, чем все закончится. И ты, я ясно вижу, уже бредешь по знакомой дороге, прижимая к груди свой роман.

Не думай о покинутом, забудь все, чем ты жил. Я больше не хочу мучить тебя одиночеством, угнетать бедностью и презрением. Я хочу дать тебе ту свободу, которую тебе не подарит даже смерть. Способна ли я, забрать данную жизнь, но во благо? Но ты мечтал об этом. Обрести покой. От мира и от самого себя. Нет больше необходимости ненавидеть свою сущность, винить себя за мелочность, за те бесполезные строки и статьи, на которые ты разменивал свой талант. Ты - истинный Писатель, и это твое единственно возможное имя.

Ты уже пришел?! Зачем, зачем же так скоро... Но ты тут. Ворота парка. Я знаю, что тебе страшно... Поверь, мне тоже.

Писатель стоял перед воротами парка. Его карманы были пусты. Свою последнюю заветную монету он зачем-то отдал нишей старухе, бродившей по улице в столь поздний час. Может голод, может одиночество не давали ей уснуть. Но, отдав, он почувствовал удивительную легкость, будто скинул с плеч тяжкий груз.

Еще пара шагов, герой.

Он вошел в парк, наслаждаясь шелестом сухой листвы под ногами. Он шел все медленнее, а едва завидев знакомую скамью вовсе остановился на несколько мгновений. В душе его смешались все чувства, и от битвы контрастов его бросало то в жар, то в холод.

Он подошел ближе к скамейке и вынул испод плаща рукопись. Бережно опустил ее на сиденье и прижал непослушные разлетающиеся листы черной тетрадью в кожаном переплете.

- Вот он, твой «мир...», и он лишь для тебя, клянусь, - тихо шептал он, трепетно, словно молитву. Надеюсь... нет, знаю – он...

Нет же, я не могу так! Еще пара строк и прощание? Я устала, да, очень устала. Мне нужен отдых.

Я встаю из-за стола и в отчаянии хватаюсь за голову. Сколько раз я уже прошла из угла в угол?.

 

На улице так свежо сегодня, прошел легкий дождь, и асфальт влажно блестит в свете фонарей. Где-то капает с крыши вода. Или слезы, чьи-то слезы. Я сижу на балконе, на своем привычном месте. Между плитами балкона узкая щель, и для меня нет ничего лучше, чем смотреть на улицу через нее.

- Ты ведь не закончишь, правда? Я верю в то, что ты не станешь таким как я, - тихий голос, но мучительно знакомый.

Я знаю, это он. Но то, что он рядом ужасает меня. Неужели мой разум настолько покорился собственной выдумке? Неужели я схожу с ума... Хотя, иногда мне кажется, что сумасшествие это благо, нежели наказание. И иногда я хочу его получить...

- Просто отпусти меня. Ты напишешь еще сотни, тысячи рассказов. Если ты закончишь, я останусь запертым тут навсегда, в этих страницах! Я хочу уйти, ты же знаешь! Лишь только ты поставишь точку, я буду в плену.

Его голос становится злее. Это страх, он боится. Но я лишь предполагаю. Я больше не чувствую его чувствами, не вижу его глазами. Он теперь живет отдельно, и я ему больше не нужна. Но я даже не могу назвать это неблагодарностью. Я сделала все, чтобы создать образ человека, которому чуждо все то, с чем я сталкиваюсь в своей жизни. Он возвышен, но ничтожество собственной судьбы заставляет его страдать. Я вкладываю в его уста слова, произнесенные, казалось бы, падшим ангелом. Быть может это и есть так... Писатель достоин лучшей судьбы, но это значит что земная жизнь его должна быть закончена.

Я поворачиваюсь, справившись со страхом, но его уже нет, лишь темная тень метнулась вниз.

Как банально...

Но ведь писатель это бесконечно красивый душой человек. Постоянно проживающий миллионы судеб, пропускающий через себя всю красоту мира и людей, и их же безобразность. Он любит и ненавидит, радуется и страдает, и чувства его многогранны и чисты. Судьба писателя – стать всем – каждой травинкой, каждым лепестком, быть в каждом человеке или звере, быть всем, но одновременно ничем. И смерть писателя – это лишь переход в иное, более совершенное состояние. Где он властен делать мир прекраснее, будь то зажигать звезды или просто нашептывать колыбельную ребенку шорохом листвы. И что бы не произошло, сколько бы лет не прошло и не сменилось бы ценностей – писатель будет вечно незримый и неслышимый ходить по земле. Чтобы видеть нас, слышать, чтобы знать все и всех, чтобы жить с нами, и умирать за нас.

 

 

Прости меня Писатель... Прости, я итак причинила тебе слишком много боли, хотя сама не желала этого. Ведь я лишь в грустных рассказах вижу смысл. Даже твое явление на свет печально. Так пусть твой уход станет счастьем.

Я выполняю твою волю