- Пойди на башню, - начал снова он, выдержав паузу и поменяв одежду, - когда все вновь усядутся за стол, я за тобой пошлю.

- Зачем же мне на башню?

- Посмотри в окно, подумай о своём. Не могу сегодня я внимание тебе уделить. Готовимся к походу. И если бы не он… ещё с три дня пробыли б здесь.

- Кто, он? – словно не понимая, спросила я.

- Эдмунд. Будь он моим вассалом…а так… не стоит объявлять ему войну пока.

- А кто ж он?

- Он наш союзник. Барон своих земель. Клянусь, я с ним расправлюсь после этой битвы и город их мы разорим. А воины его без командира совсем ничтожны.

- Но ты же говорил, что брат тебе по крови он, что спас твою он жизнь…

- Мы квиты уж давно, и я ему спасал его никчёмную шкуру. Он странный, не так ли? Братались мы с ним, но он не от мира сего.

- Что ж, если он не разделяет твоих взглядов за столом, то значит, что он странный? Заметила я, что не охоч он до хмельных забав.

- Кто до хмельного не охоч, тот нож всадит в тебя, пока ты спишь под сенью браги!

- На это не отвечу. В хмельных забавах не разбираюсь я.

- И в людях.

- Возможно. Кого я в этом мире знаю? Тебя, крестьян из слуг?

Он не ответил, но только посмотрел, как часто – многозначительно, с видом великого мыслителя. Не понятно почему, я в тот момент позволила себе говорить с ним особенно дерзко, возможно я просто знала, что сегодня он не в гневе и всё сошлёт на шутку.

- Отправляйся туда, куда я велел тебе. – продолжил он, снова выдержав свою коронную паузу.

На это я ничего не сказала, лишь поступила так, как и было сказано.

Думала я долго, сидя то у окна, то укладываясь для размышлений на свою широкую лавку, на коей застала двоих две Ночи назад.

Думала чаще всего об Эдмунде и словах моего мужа о том, что он собирается прикончить его сразу после захвата вражеского города. Думала о том, как предупредить его об этой опасности и не попасться на глаза решившему остаться сегодня трезвым моему мужу. И эти мысли настолько болезненно разрывали мою голову, что я совершенно потеряла покой. Пейзаж из окна стал раздражать меня. Знойный воздух по ту сторону, струившийся вверх вызывал тошноту. Дошло до того, что я принялась расхаживать взад-вперёд по небольшой комнатке, то и дело глядя на солнце и определяя, сколько ещё ждать до ужина.

Но время шло неспешно. Три проклятия пали на главу мою – ожидание худшее из зол.

Когда же, наконец, в дверь постучали, я осознала, что легла на лавку и предалась мучительной дрёме, вызвавшей сильнейшую головную боль.

За мной прислали молодого оруженосца одного из вассалов моего мужа. Я не знала его имени, да и незачем.

Этим вечером я села не обычно для себя у другого конца стола, напротив мужа, как и подобает его жене и хозяйке этого замка, каковой я себя никогда не считала. Муж мой так распорядился.

Вечер шёл по обычному сценарию – питие и веселье в более скромных масштабах, только ролями мужчины поменялись – муж мой почти не пил, как и обещал, Эдмунд же опустошал чарку за чаркой и даже сам себе подливал лишнего.

Опьянел он быстро. Вскоре я заметила, что стало ему плохо, и он часто покидал стол и выбегая во двор.

Муж мой не сводил глаз с него весь вечер, как и я. И даже рыжая Аннэ, заметившая излишнюю серьёзность моего мужа, не смогла отвлечь на себя его внимание.

Возможности поговорить с Эдмундом у меня не было. Однако я не теряла надежды.

По единому знаку, около полуночи, все разошлись по своим комнатам, женщин всех препроводили в отдельную ото всех. Напряжённость подготовки к походу сказалась даже на этом.

Эдмунда отнесли в его покои, и я осознала в тот момент, что, даже если я смогу сбежать каким-то невероятным образом от неугодного супруга, то мне ни за что не пробудить спящего пьяным сном Эдмунда.

В эту ночь муж мой следил за мной, как никогда. Точнее, как всегда, когда он бывал трезв. В такие ночи я не могла спать одна в своей комнатке, отойти никуда, даже выйти лишь за дверь. В такие ночи он всегда требовал от меня повышенного внимания, что невероятно угнетало меня.

Чувство безысходности сковало меня. Тем не менее, я смирилась скоро с той мыслью, что сегодня моя встреча с возлюбленным невозможна и была бы слишком опасной. Поэтому я решила отложить свои чаяния, в надежде сообщить каким-то образом это Эдмунду завтра перед их выездом.

А пока, раз муж мой не притронулся к своей чаше с вином, к ней притронулась я.

Много вина вмещалось в неё. И опустошила я за два раза, под удивлённый взгляд моего мужа.

- Ты что это делаешь? – полугромко воскликнул он, скорее негодуя, чем злясь.

- Мой муж покидает меня по-утру… и коли он не станет пить, так за него сделаю это я. Ведь на рассвете не вставать мне!

От выпитого невероятного количества вина, голова моя сразу закружилась, разум словно слетел со всех запретов и замков. Я взорвалась, и ощутила, что теперь мне от моего горя нет разницы, кто стоит передо мной – муж мой или сам нечистый… в ту минуту я могла забыть обо всём этом, даже о ненависти. Нет, не о ненависти. Я всё равно неистово ненавидела его, скорее о принципах и неприязни к его лицу и голосу, и телу. Я могла мстить ему своей страстью…

Скоро я скинула с себя одежды, оказавшись полностью обнажённой в тусклом свете одной лампады. Затем развернулась к нему задом, слегка раздвинув ноги, и вожделенно провела руками по своим местам похоти, так, чтобы всё это было открыто его взору. Извивалась, словно змея и манила его, увидев впервые на его лице столь похотливую улыбку. Гладила свои груди, вытягивала сосочки, вздымала в изящном танце руки к небу и снова позволяла им ласкать свои бёдра, ноги, стан… расправляла волосы и шептала: «иди же!»

Похоже в такую минуту я могла позволить себе так вести. Я могла забыть о страхе и отвращении, правилах поведения порядочной женщины и вызывать его свиную похоть. Я блаженствовала, трогая себя и сознавая себя столь прекрасной, столь влекущей, что он не мог сдержаться.

Очень скоро он повалил меня на ложе и облизывал всю с ног до головы. Мне было противно, но я терпела. Он кусал мои груди, мял ягодицы и сжимал всё моё тело, но я терпела всё и даже целовала его мерзостное древко. Да так целовала, что он стонал от блаженства. Правда потом я сама не была рада тому: в порыве неистовой страсти он засовывал его мне так глубоко в глотку, что я не могла вздохнуть, желая исторгнуть свой ужин прямо на него; но я сдержалась. Я всё стерпела, ведь это того стоило.

Затем он грубо имел меня, как хотел, я стонала и извивалась сладострастно в его тисках, которые он называл объятиями.

Я не могу вспомнить, сколько этот кошмар продолжался. Тогда я просто решила закрыть глаза и отключить разум от тела, доверив ему эту важную миссию – терпеть и создавать вид возбуждения.

Когда семя его излилось, по обыкновению в меня, я поняла, что теперь всё, по крайней мере, эта ночь, завершено. За открытыми ставнями виднелись проблески надвигающегося утра и моей разлуки с Эдмундом. Мой план всё ещё не был осуществлён, спать было нельзя оставшиеся пару часов.

Это были часы муки. Присев у окна я едва не засыпала снова и снова ловя себя на той мысли, что дрёма захватила меня. Но вновь и вновь я просыпалась и заставляла себя бодриться, не смотря на сильнейшее желание забыться во сне.

С каждой минутой всё больше терял смысл мой замысел дождаться утра и каким-то чудесным образом сообщить Эдмунду о надвивающейся опасности. Он ведь тоже хотел покончить с моим мужем, как и муж с ним… но Эдмунд не знал того, что неугодный супруг мой желает его смерти. Возможно он даже ещё раздумывает, стоит ли из-за женщины поступать подобным образом, но если бы он знал, что его друг, брат по крови коварно замыслил его убить… это бы всё изменило.

Лишь восход коснулся горизонта, лишь в комнате настал долгожданный полумрак, я нацарапала кусочком угля, извлечённым из камина, на своём платке, что муж мой коварно задумал убить Эдмунда в поездке.

Платок я спрятала за ворот платья и продолжила ждать. Для правдоподобности даже легла в постель и обняла мужа. Не заснуть теперь было куда сложнее прежнего. Горизонтальное положение и мягкая подушка гусиного пуха притягивали мо тело и окрыляли душу. Я, словно легче стала, а голова приросла к подушке, казалось, намертво. И тогда произошло то, чего я боялась – сон сковал меня. Я не услышала стука в дверь, когда пришли будить моего мужа, не почувствовала, как он поднялся, и не расслышала его шагов по комнате, когда он одевался.

Но что-то во мне всё-таки пробудило меня ото сна. Возможно, сама душа почувствовала беду.

Открыв глаза, я поняла, что комната уже пуста. Ни одежды, ни мужа – только я и пустые покои. Ставни закрыты. Как была я в платье, что надела на себя ранее, так и легла, оттого сейчас тратить времени на одевание мне не пришлось.

Бегом я направилась во двор, где было уже всё готово к отправлению. Только Эдмунда на лошади верхом, как всех я так и не увидела. Его просто не было. Страх окутал меня. Неужто желание моего мужа так быстро исполнилось и Эдмунд не пережил этой ночи?

Но это предположение не оправдалось. Чуть позже я заслышала слова переговаривающихся воинов мужа моего, что Эдмунд не проснулся и его придётся погрузить в обоз.

Понятно, что теперь я не смогу передать ему записку и сообщить о намерение моего мужа. Теперь я оставалась стоять и смотреть, как его потяжелевшее от сна тело грузят, словно груз, доспехи складывают рядом и подойти к нему, дабы вложить свой платок, совершенно невозможно.

Затем, перекликнувшись, они тронулись в путь, забрав с собой моё сердце и любовь. И тогда я поняла, что мне осталось только ждать и, либо Эдмунд со своими вассалами приедет и заберёт меня, либо приедет муж мой и это значит, что моя любовь мертва…иного не дано.

Мне же оставалось только ожидание – кажущиеся бесконечным одиночество. И с наступлением летней поры оно только росло вместе с часами бодрствования. День становился длиннее, несноснее была жара. Утро наступало настолько рано, что сразу после того, как свет только начинал касаться стен моей крохотной комнатки, в которой я теперь постоянно обитала, я сразу просыпалась и начинала день свой с того, что беспрестанно смотрела в окно и ожидала возвращения возлюбленного.

Летняя пора была в разгаре пламени солнца, когда я перестала осознавать, для чего я целые дни и, иногда ночи, провожу у окна. Меня мало что заботило, даже былая мечта отправиться на противоположные холмы, пройтись по долине. Всё померкло. Этот пейзаж из окна – последнее, что осталось у меня.

Я превратилась в тень. Со временем я осознала, что возвращение Эдмунда ля меня ничего не значит. Окончательно я потеряла надежду на это в конце летнего марева, когда душа моя стала иной.

Чувствовала я руку смерти на своём горле. Чувствовала боль незавершённости и дыхание безысходности. Теперь я уже точно была уверена, что…

Когда конники въехали во двор, я сидела у своего окна, из которого дорога всё равно не обозревается. Вбежала ко мне в комнатку крестьянская девчушка, успевшая мне полюбиться за это время. Она радовалась и смеялась, длинные её волосы, светлые лёгкие, вздымались, словно грива сказочной лошади. Я знала, зачем она пришла. Она тянула меня за руку в сторону выхода, постоянно повторяя: «приехали, приехали!»

За спиной в руке моей был зажат небольшой кинжал, ставший для меня обычной ношей, с тех пор, как Эдмунд уехал. Но надежду я всё ещё испытывала. Пламя её поджигало меня. Я шла неохотно, но с надеждой, с упованием. От того, кто спустится с лошади, будет завесить моя жизнь – если не Эдмунд, значит я всажу этот клинок в шею своего уродливого мужа, гадко и подло, но я убью его – всё, конец. Безумие испило мою душу до дна, поглотило меня. Я готовилась к мысли о смерти и убийстве каждый день, каждый день желала только одного, чтобы он умер. И теперь мысли о смерти не страшили меня.

Девчонка всё тянула меня и всё повторяла своё: « пойдём же быстрее, приехали, приехали!». Я не спрашивала её ни о чём.

Выйдя за дверь, я остановилась, вырвав вою руку их детских ручек, сжимавших её. Всё было так, как я предполагала. Муж мой спускался с коня. И всё остальное было уже не важно.

Ещё с несколько минут я простояла недвижима, жадно глотая воздух и сжимая в руке за спиной клинок. Те, кто был позади меня молчали, возможно только сделав испуганные лица, но я не видела. Он направился ко мне, я направилась к нему – значит, Эдмунд мёртв. Мы встретились глазами – он холодными глазами убийцы и я обезумевшими от страдания и боли.

Я подошла к нему довольно близко, чтобы можно было нанести удар. Резко и с силой замахнулась в сторону его шеи…но он знаток своего дела. Руку мою он прервал на подходе к его телу, обхватил её, молниеносно достал свой меч и пронзил меня в живот, всё также холодно глядя на меня – ни чувства, ни ненависти, ни страха. Как шёл он, так и убил меня, словно не заметив.

Никто не подбежал ко мне. Я быстро осела на землю, видя последним взором, как люди проходят мимо, словно их жизнь продолжается обычно, словно нет меня и не было. Никто не помог мне, да и не мог помочь.

Последним я видела ноги лошади, прошедшей мимо, все быстро убрались, оставив меня умирать одну. Пыльная земля ярко-жёлтого цвета и ярко алая кровь…и боль бесконечная боль.

Но потом мне стало легче. Всё казалось мне пустым и безжизненным, краски стали ярче и насыщенней. Но пейзаж стал мёртвым, словно вместе со мной умерли и все они.

Я осмотрелась и поднялась. Не оглянулась на приют былой печали и побрела по дороге прочь. Теперь я не нужна здесь.

Вкуса освобождения я не ощутила. Осталась печаль – бесконечная печаль. Я просто шла и шла, чувствовала себя уставшей. Из былого осталось только одно – дойти до холмов, пройтись по долине, пройти по речке, подняться на противоположные склоны и посмотреть, что за вид открывается там, за ними…

Я шла и вскоре перестала чувствовать себя уставшей, привыкая к этому ощущению. Спустилась в долину и подошла к речке, искренне веря, что холодная вода прикасается к моим ступням, но, стоило мне забыть о том, что я иду по реке, как ощущение пропадало.

Затем я поднялась на холмы, чувствуя нарастающее нетерпение с каждым шагом. Что же там? Покой и страх окутал меня – красота и бесконечность!

Созерцая прелесть открывшегося вида, я присела. Долго смотрела я так на далёкие горы и чудесные долины впереди. Дул пронзительный ветер, но теперь мне не было холодно – он проходил сквозь меня.

Но отчего-то счастье так и не приходило ко мне. Печаль и какая-то непонятная тоска меня сковала. Я повернулась, ощутив чей-то взгляд – за спиной моей стояла тёмная фигура. И теперь я не сомневалась – я знаю, кто это был.

Развернувшись, он пошёл прочь от этого места, и я последовала за ним. Иного мне не дано. Отец моей печали, даритель скорби… мой путь не завершён, но новый путь мне предстоял.

А пока я шла, просто шла за ним, пока не перестала сознавать себя.