Он все еще не мог окончательно поверить в реальность происходящего, поверить, что это происходит именно с ним и происходит наяву. Казалось бы, последние события должны были его в этом убедить, но не убедили – все равно он никак не мог поверить в реальность этого кошмара.

 

Пока что ясно было одно: дома появляться нельзя, надо исчезнуть, переждать, а там, глядишь, все как-то и прояснится, и он бродил по улицам, «накручивая» километры, да что там километры, десятки километров за эту неделю по улицам центра и по далеким окраинам, где он никогда прежде не бывал и чувствовал себя чужаком на этих широких проспектах, среди многоэтажных башен, в гулких дворах-колодцах под подозрительными взглядами кумушек, сидевших у подъездов.

 

«Чужой город, - думал он, - и новостройки чужие, и уютный когда-то центр, который он в молодости воспринимал чуть ли ни как продолжение своей квартиры, тоже стал чужим».

Он сел на скамью в незнакомом сквере, закурил, застегнул до горла молнию куртки – вдруг похолодало и жаркое «бабье лето», стоявшее в первые две недели октября, на третьей неожиданно сменилось настоящей осенней погодой.

 

«Хорошо еще, что дождя нет», - он взглянул на черно-серые тучи и опять стал думать о городе, потому что думать о своем нынешнем положении было бесполезно – он все уже передумал, перебрал все варианты спасения, но спасения не было, и оставался только один выход, настолько абсурдный, что лучше о нем не думать, а думать о чем-нибудь другом, нейтральном, например, о городе, который шумит и суетится вокруг него.

 

«Город становился чужим постепенно, – думал он, - сначала с его не изменившихся еще улиц исчезли знакомые – никто уже не здоровался с тобой на улице, не рассказывал последние городские сплетни и анекдоты, не предлагал пойти выпить вина или чашечку кофе. Потом исчезли с улиц лица, казавшиеся знакомыми – вот этого вроде встречал где-то на конференции, с этим, кажется, пил в одной компании и с этой был в одной компании и как будто даже танцевал, а этот похож на известного писателя или актера, а может, и не похож, а просто типаж такой знакомый и симпатичный. Все они исчезли: и знакомые, и казавшиеся знакомыми, а потом исчезли и знакомые улицы. Чисто вымытыми окнами свежеотремонтированных фасадов новые улицы нагло и враждебно пялились на тебя и говорили: Ты что здесь делаешь?! Не для тебя наши супермаркеты, бутики, салоны красоты и пирсинга! И ты молча соглашался - не для меня, не для меня».

 

Как-то в своих бесконечных и бесцельных теперешних блужданиях он неожиданно для самого себя оказался возле своего дома, хотя тут же поспешно ушел – не дай бог встретишь кого из своих, да и подстерегать его будут вероятнее всего здесь. И когда он быстрым шагом уходил оттуда и оглянулся, то чужой показалась ему дверь дома, в котором он прожил сорок лет – действительно, ну что ему было делать в доме, где находится пиццерия «Челентано» и салон «Ногтевой сервис»?!

 

Город стал чужим и враждебным – это был уже другой город и жили в нем другие люди и произошло это как-то слишком уж быстро, и особенно остро он это чувствовал сейчас, когда неожиданно стал бродягой.

 

Иногда, когда бродил он по неузнаваемо изменившимся улицам, особенно, в центре, ему казалось, что он за границей в незнакомом городе, где он никогда не был, и он представлял, будто только что сошел с самолета, преодолев за малое время сотни километров, и поэтому немного шатает и шумит в ушах, и вокруг этот чужой город, а память еще хранит картины того далекого и близкого ему города, откуда он недавно прилетел.

 

Картины того города иногда заслоняли собой картины теперешнего и вместо ослепляющего блеском своих витрин роскошного магазина модной одежды возникала вдруг пахнущая грязными тряпками сосисочная или на месте гламурного кафе вставал подвальчик с бесхитростным и недвусмысленным названием «Вина».

- Ночью мне покоя не дает тяжкая моя вина, - говорил об этом подвальчике словами из популярной тогда песни один его пьющий приятель. Кто помнит сейчас эту песню и где сейчас его приятель?!

 

«А Кима неплохо было бы разыскать, - напомнил он себе о своем бесприютном положении, - может быть, у него можно будет переночевать или даже перекантоваться несколько дней. И душ принять», - он даже зажмурился от предвкушения этого удовольствия – две ночи он уже ночевал на вокзале – две страшные ночи, когда его несколько раз будила милиция и требовала документы и билет – документы у него были, а билета не было и приходилось врать, что встречает он здесь родственников с ночного поезда. И боялся он, что милиция может быть по его душу – насмотрелся фильмов про оборотней в погонах, глупо, конечно, но боялся и этого.

 

«Киму рано еще звонить, - решил он, - едва ли он днем дома», - он встал со скамейки и побрел, как ему казалось, в сторону реки. «Конечно, - думал он, разглядывая стоявший на перекрестке огромный блестящий зеркальными стеклами утюг многоэтажного здания банка, - конечно, то, что есть сейчас, объективно лучше, чем то, что было – разве сравнишь теперешний элегантный ресторан с какой-нибудь тогдашней сосисочной - но понимаешь ты это умом, а душа тоскует, потому что то, что было раньше, называлось «молодость», а на блестящем фоне того, что есть сейчас, подступает старость».

 

Молодой парень в камуфлированной куртке заступил ему дорогу. Он застыл на месте, испуганно попятился и огляделся - вокруг были люди, много людей.

«Едва ли они решатся стрелять в таком людном месте. Хотя кто сказал, что они опять будут стрелять? Ножом пырнуть проще простого», - он вспомнил, как давний дружок его Гришка Галл рассказывал, будто пырнули его ножом на улице – бандиты разыграли в карты первого прохожего, и он этим прохожим оказался; вспомнив об этом, он отступил от парня еще на шаг.

- Не боись, отец, - сказал парень, - Я подкурить. Подкурить не найдется?

- Пожалуйста, - сказал он, протягивая парню зажигалку дрожащей рукой.

- Спасибо, - ответил парень, прикурив, засмеялся и добавил, - Чего дрожишь, отец? Водки выпей.

- Пожалуй, - согласился он, но парень уже его не слышал – он помчался своей дорогой.

 

«Спешат все куда-то, - он посмотрел парню вслед, – тоже примета времени. Раньше так не носились. И вообще, что-то все вокруг стало слишком чужим и неприятным – и старостью одной это вряд ли можно объяснить».

«Чужими стали не только люди и улицы, - он вспомнил разговор с парнем, - чужим и неприятным стал язык – в городе зазвучал примитивный говор предместий, где десяток пустых слов перекатывается во рту, как горох в погремушке. – Подкурить, - сказал парень, - Подкурить, проплатить, дилеры, брокеры, мерчандайзеры…».

 

Карибский называл эти слова и молодежную суету с ними связанную емким словом «рататуй», где-то он это слово видел, на какой-то, вроде, афише и с тех пор активно им пользовался.

- Вау, рататуй! - говорил он, - Рататуй или полный рататуй.

«Вот и у меня сейчас полный рататуй», - грустно усмехнулся он и сказал громко: Рататуй! – две девицы в оранжевых куртках шарахнулись от него в сторону, засмеялись и помчались дальше, оглядываясь на него и продолжая смеяться: Тронулся дядя!

 

«Возьми себя в руки», - приказал он себе и, придав своему лицу выражение занятого человека, такого себе «no nonsense»* , вошел в кафе.

 

Уверенный вид не помог. Видно было в его облике что-то, заставившее официантов в полупустом по дневному времени кафе насторожиться. Что это было, сказать трудно – одет он был хорошо: итальянская замшевая куртка, джинсы «ливайс», дорогие туфли – может быть, тот самый «запах судьбы», о котором писал Тынянов.

 

Пожилой официант молча подал ему меню, но тут же к его столику ленивой походкой подошел малец лет восемнадцати, сказал, что он менеджер зала, и спросил, есть ли у него деньги. Он не возмутился, как возмутился бы неделю назад, а покорно достал несколько купюр по сто грошей и молча показал мальцу. Малец помолчал, но потом все же решил извиниться.

- Извините, - сказал он, - официант сейчас будет.

Он заказал вежливому пожилому официанту солянку и бифштекс с грибами – надо хорошо поесть, не известно, что будет вечером.

«Если я доживу до вечера», - подумал он и вдруг вспомнил, как безобидно все начиналось.

 

Женя был когда-то его студентом, не из самых лучших, но парень симпатичный, и когда он его встретил спустя лет десять или около того, то даже обрадовался. Зашли они выпить кофе в одну из расплодившихся в новом времени кофеен, и Женя поведал, что удалось ему после института найти классную работу, которой он очень доволен и дорожит.

- Чем же вы занимаетесь? – поинтересовался он тогда.

- Пиарим, - ответил Женя на языке, подходившем под определение «рататуй» и потому непонятном. Он попросил разъяснений и выяснилось, что занимается Женя рекламными кампаниями, призванными сделать известными и популярными тех, кто эти кампании заказывает.

- И что же, становятся эти люди известными? – спросил он.

- А как же! – Женя, вроде, даже обиделся и с гордостью назвал несколько имен, которые ему ничего не говорили, но были, очевидно, знамениты.

Вскоре они распрощались и не думал он тогда, что встретится еще когда-нибудь с этим Женей, но, как говорят, судьба распорядилась иначе.

 

Он заказал кофе и расплатился с официантом под бдительным взглядом менеджера зала.

«Почему эти мальчики так не любят пожилых? – думал он, прихлебывая кофе, - Мы, вроде, не были такими в их возрасте. Или были?» – Так и не найдя ответа на этот вопрос, он решил позвонить Киму. «Хорошо, что «мобилку» захватил», - похвалил он себя.

 

Набирая номер Кима, он опять, в который уже раз вспомнил этот ужасный вечер, когда он узнал правду и в него первый раз стреляли прямо в подъезде его дома, на лестничной площадке, куда он вышел покурить. Спасло его тогда то, что он выронил на пол сигарету и наклонился, чтобы ее поднять – пуля попала в грязное стекло там, где только что была его голова. Больше убийца стрелять не стал, а он на ватных ногах пробрался к себе в квартиру, молча оделся, сунул в карман бумажник и «мобилку» и выскочил на улицу. До сих пор стоял у него в ушах крик жены: - Что случилось?! Ты куда?!

С тех пор прошло больше недели и в него стреляли еще раз, в парке. Мальчики взялись за дело серьезно.

 

Ким оказался дома и немного навеселе, сказал, что среди общих знакомых прошел слух, будто он умер, поэтому тем более приятно, что он жив и звонит, и, если верить народной примете, жить будет долго.

- Но с другой стороны, - глубокомысленно заметил он, - если бы вы умерли, то бессмертие вам и вашим произведениям было бы обеспечено.

«И этот туда же», - подумал он, но ничего не сказал.

 

Против того, чтобы приютить его на пару дней, Ким не возражал.

- Конечно, живите сколько угодно, - сказал он, - моя Дульцинея меня покинула.

 

Он боялся ехать к Киму днем, боялся, что проследят за ним – он и так не знал, прослушивают ли они его мобильный – где-то он читал или слышал по телевизору, что прослушивать мобильные телефоны можно, а преследователи его были ребята продвинутые. Договорились они с Кимом, что он приедет к нему после шести, когда стемнеет. Медленно допив кофе, он снова вышел на улицу.

 

Улица… бесконечная Улица с большой буквы, как в романе Стоуна. Теперь он лучше понимал смысл этого образа, понимал его так, как может понимать только бродяга, теперь Улица лежала перед ним, заполненная спешащими людьми, оглушающая шумом машин, бесконечно разнообразная и одинаково безразлично враждебная.

 

Оказалось, что он действительно шел к реке – скоро перед ним открылся ее мрачный простор, над рекой нависала арка Северного моста, ведущего в старый город. У реки было еще холоднее, и он решил вернуться в центр, посидеть на главном почтамте. По мосту ходил троллейбус до метро – он втиснулся в него, потом пересел на метро и где-то через час уже входил в просторный зал городского почтамта.

 

Реконструкция нового времени не коснулась пока старого почтамта – он был таким же, как десять и двадцать лет назад: высокий потолок терялся в полумраке, у старинного вида окошек толпились посетители, а на табуретах вокруг столов-бюро так же, как и много лет назад дремали бродяги – только стало их теперь много больше - он с трудом нашел свободный табурет.

Он раскрыл купленную у входа газету и, глядя невидящим взглядом на яркие заголовки, стал опять перебирать в памяти события последнего месяца.

 

Женя позвонил вскоре после того, как они с ним случайно встретились.

- Я недавно узнал, что вы, оказывается, писатель, - затараторил он, - я купил ваш роман – класс!

- Спасибо, - осторожно сказал он.

- Нет, правда, класс – и сюжет, и вообще такой постмодернистский коктейль – то что идет сейчас, - продолжал Женя, - а какой тираж?

 

Комплементы юного рекламщика его забавляли – никак не думал он, что его романы покажутся интересными этому прагматичному поколению, писал он скорее для своих ровесников или почти ровесников, таких же свидетелей крушения Империи, как он сам.

- Тираж совсем маленький, - ответил он, - это скорее услуга дружеская знакомого издателя, чем коммерческое предприятие.

- Ну и дурак ваш издатель, - горячо возразил Женя, - вас раскручивать надо – это же большие бабки могут быть.

 

И уговорил его молодой коммерсант встретиться с его группой, как он сказал, «на предмет раскрутки». И было это не просто большой ошибкой, это, как оказалось, была ошибка смертельная.

 

- Что? – спросил он, - Извините, я не расслышал.

К нему обращался сидевший на соседнем табурете мужчина провинциального облика, в очках и с толстым портфелем на коленях, очевидно, командированный.

- Это вы? – повторил мужчина, он держал в руках раскрытый журнал и на блестящей глянцем странице он увидел свой портрет. Он был снят дома в кресле на фоне книжных полок. Статья называлась «Пророк в домашних туфлях».

- Так это вы или не вы? – продолжал спрашивать мужчина.

- Я, - ответил он наконец и встал.

- Так вы писатель? А где можно купить ваши книги? – крикнул мужчина ему вслед, когда он поспешно уходил из зала.

 

«Нужна агрессивная пиар-кампания», - вспомнил он слова худенького такого мальчика в круглых очечках – Жениного шефа на совете по поводу его «раскрутки», единственном, на который он был допущен, - и подумал, - «Чего, чего, а агрессии хватает».

 

Пока он сидел на почтамте, похолодало еще сильнее – поднявшийся вдруг ветер срывал листья и закручивал их на асфальте в маленькие смерчи. Он поежился, поднял воротник куртки и решил, что пора ехать к Киму – не хватало еще подхватить простуду в его положении.

«Надо еще водки купить, - напомнил он себе, - и закуски», - и быстро пошел, почти побежал в супермаркет на противоположной стороне улицы.

 

В супермаркете было тепло и народу не очень много, несмотря на конец рабочего дня. Он взял тележку и медленно повез ее вдоль прилавков и стендов с продуктами.

«Изобилие какое, - думал он, разглядывая стенд с водками разных сортов, - в Империи нам такое и присниться не могло. Хорошо это или плохо?» - но ответить на свой вопрос не успел – выскочившая вдруг ниоткуда красивая девушка в желтом комбинезоне протянула ему рекламную брошюру и он опять увидел свой портрет.

- Мы проводим рекламную кампанию, - скороговоркой произнесла девушка, - Больше книг, хороших и разных. – посмотрела на брошюру, потом на него, и неуверенно спросила, - Это вы?

- Нет, конечно, - быстро отрекся он от себя, машинально взял буклет, бросил в тележку и поспешно покатил ее к выходу.

Девушка подозрительно смотрела ему вслед.

 

Ким жил в центре, кварталах в пяти-шести от почтамта, и он решил пойти пешком, несмотря на усталость – целый день на ногах. Он шел, не глядя по сторонам, продолжая думать о своем положении, из которого не было выхода, и заметил этих двоих случайно, на переходе. Он в задумчивости перешел улицу на красный свет – понял, что идет среди мчащихся машин, только когда дошел до середины, и тогда – ничего не поделаешь – лавируя среди машин, пришлось перебежать на другую сторону. На той стороне он почему-то оглянулся и увидел, как двое парней в черных куртках мотоциклистов, увертываясь от машин, побежали за ним. Он понял, что они бегут за ним, а не просто так, не по своим каким-то делам сразу, почувствовал опасность кожей – научила его многому эта неделя – и пустился бегом, наталкиваясь на прохожих, проклиная пакет с водкой и закусками, который бил его по ногам, думал уже этот пакет бросить, но почему-то не бросал, а продолжал бежать, пока не догнал троллейбус, отъезжающий от остановки, вскочил в тут же захлопнувшиеся двери и, бормоча извинения, пробрался к заднему окну. Парни стояли на остановке и смотрели вслед троллейбусу, один из них говорил по мобильному телефону.

 

«Неужели они меня по мобильному нашли, - ужаснулся он, - неужели до таких высот техники дошли?! Тогда к Киму идти нельзя. – но потом немного успокоился, - Ерунда все это, нервы расходились. В конце концов, рекламная фирма – это не шпионская контора какая-нибудь. Пойду к Киму и будь что будет», - и вышел на следующей остановке.

Парней нигде не было видно и он медленно пошел назад, правда, перешел на параллельную улицу, чтобы опять не наткнуться на эту пару. К Киму он добрался через полчаса без каких-либо происшествий.

 

Давний его приятель Ким был актером и всем своим обликом и поведением подтверждал популярные мифы об этой древней профессии: был он высок и строен, и красив, как требовал того миф, и говорил внушительным актерским баритоном, отчего простая фраза, вроде, « Как поживаете?» звучала лапидарно, как строфа высокой трагедии.

 

- Рад, рад, - промолвил Ким упомянутым сценическим баритоном, открыв ему дверь, - Как дела? – и, хитро прищурившись, поинтересовался, - Выгнали из дому?

- Да нет, - ответил он немного смущенно, - тут другая история – расскажу после, а сейчас вот…, - он протянул хозяину пакет, - тут водка и закуска кое-какая.

- Это хорошо, что выгнали, - сказал Ким, беря у него пакет, - это бодрит, заставляет пересмотреть ценности. А моя вот Дульцинея сама ушла, - и тут же сменил тему, - Водка это тоже хорошо и тоже бодрит, а закуска и у меня есть и тоже кое-какая.

 

Он вошел за хозяином в комнату и увидел стол, накрытый на две персоны, и закуска была на первый взгляд не кое-какая – скромничал Ким и кокетничал, что тоже было частью образа и тоже соответствовало требованиям мифа. Ему не хотелось нарушать, очевидно, продуманный заранее сценарий застолья, но душ принять хотелось страшно.

- Вы меня извините, - сказал он, - неловко, конечно, но я уже неделю в бегах. Можно я сначала душ приму?

- Конечно, конечно, - изобразил суетливое рвение Ким и повел его в ванную.

 

Под душем он сначала ни о чем не думал – так приятно было стоять под горячими струями, смывая усталость и, казалось, даже страх, беспомощность и одиночество этой ужасной недели смываются этими горячими струями. Потом все мрачные мысли вернулись и он отчетливо вспомнил срывающийся голос Жени, который, всхлипывая, кричал ему по телефону: «Они решили вас убить! Я был против, а они решили».

Он закрыл воду и стал вытираться.

 

Застолье у них с Кимом, как и должно было, получилось хорошее. Приятно было сидеть в тепле и уюте с дружески к тебе расположенным человеком, пить водку и говорить о делах незначительных: об общих знакомых, о погоде. Казалось даже, что опасность, подстерегавшая его вся эту неделю, осталась там, на темной и враждебной улице, а здесь ее нет и не может быть, здесь тепло и безопасно.

- Ну, расскажите, наконец, от кого скрываетесь, - попросил Ким.

Он смущенно улыбнулся – вся его история казалась сейчас нереальной и надуманной ему самому – и предложил:

- Давайте выйдем на балкон, покурим – курить страшно хочется.

- Пошли покурим, - согласился Ким, - вы уж извините, что на балконе, но я думаю вам здесь постелить, на диване – лучше не накуривать.

- Конечно, конечно, - поддержал он хозяина, - и воздухом подышим заодно, а то натоплено у вас – душно.

 

Балкон Кима выходил во двор и, как только он вышел на него и посмотрел вниз, сразу же в ярком свете фонаря, освещавшего двор, увидел тех двух парней в черных куртках, которые недавно за ним гнались. Он поспешно вернулся в комнату, натолкнувшись на Кима.

- Давайте здесь покурим, - сказал он, - ничего, что накурено будет, проветрим, а то там во дворе, кажется, ждут меня.

- Кто ждет? – удивился Ким.

- Преследователи мои, убийцы, - ответил он и, закурив трясущимися руками, рассказал Киму свою историю.

- А в милицию вы не хотите обратиться? – Кима настолько взволновал его рассказ, что он забыл об актерских интонациях, - Впрочем, - тут же оговорился он, - это, наверное, бессмысленно. Доказать вы ничего не сможете и круглосуточную охрану они к вам не приставят.

- Вот, вот, - согласился он и прикурил вторую сигарету от окурка первой, - он уже немного успокоился и руки больше не дрожали. – Вы уж извините, что вас подставил, - добавил он, помолчав.

- Я ваш друг, - сказал Ким торжественным тоном – он уже вернулся в привычный образ, - Живите у меня сколько нужно будет, - и спросил, - А вы уверены, что они вас заказали?

- Уверен, - ответил он, - в меня стреляли уже два раза – едва ли это случайность, - в его памяти отчетливо зазвучал дрожащий дискант Жени: «Они решили, что, несмотря на «раскрутку», доход от ваших книг недостаточный и надо вас убить, тогда подскочат тиражи. Наш шеф сказал, что драматическое событие стимулирует интерес публики».

– Посмотрите, пожалуйста, - попросил он Кима, - стоят ли еще эти двое под фонарем.

- Во дворе никого нет, - сообщил Ким, вернувшись с балкона, - Может, показалось вам?

- Едва ли, - ответил он и подумал, - «А может, действительно показалось?» – и тут позвонили в дверь, один раз, потом еще…

 

Его нашли на городской свалке – он был убит выстрелом в спину, ни денег ни документов при нем не было – видимо, грабители все забрали, а труп опознал милиционер, которому нравились его романы и который запомнил, как он выглядит, по портретам на обложках его книг.