В 1969 году я находился в командировке в Нижнем Тагиле на строительстве 6-й домны НТМК (Нижнее-Тагильского металлургического комбината) от Краснотурьинского завода ЖБИиК. А в Краснотурьинск меня, в свою очередь, судьба занесла семнадцатилетним пацаном из Казахстана сразу после школы – мы с родителями решили, что мне не мешает набраться ума-разума в родном городе, где я появился на свет в 1951 году, и откуда затем попал на целину четырехлетним мальцом. С родителями, разумеется. В Краснотурьинске жили родные отцовы старшая сестра и три младших брата (двоюродной, а также троюродной родни - и не счесть). Самый младший - и самый мой любимый дядя Марс (по-русски почему-то Шурик, хотя и почему Марс - тоже непонятно), красавец-брюнет, работал, не помню где и кем, но точно знаю, что не руководителем и был неисправимым гуленой. А двое других дядей - Ясави-абый (соответственно, Яша) и Равиль-абый (Саша) - бригадирами. На семейном совете решено было пристроить меня к дяде Яше на алюминиевый завод: работа там хоть и тяжеловатая, но денежная. Однако туда меня не принял отдел кадров, поскольку мне только что, в августе, исполнилось всего семнадцать. Зато без проблем приняли в бригаду бетонщиков к дяде Саше, на завод ЖБИ-иК. На полигоне №1 (так назывался наш цех) под открытым небом в большом прямоугольном углублении - камере в несколько рядов устанавливались металлические, с откидными бортами, большие формы для бетонных фундаментных блоков, а также деревянные сборные опалубки для различных колонн, подушек. Формы смазывались маслом и заливались из "туфли" (подвесной бункер, подаваемый краном) жидким бетоном, иногда густым - это как срабатывал находящийся неподалеку бетонный узел. Чтобы бетон плотно заполнял все углы и закоулки простых и сложных бетонных и железобетонных (армированных) конструкций, в ход пускались различные электромеханические вибраторы (не путать с изделиями из секс-шопов, хотя внешняя схожесть имеется). Особенно тяжелой была так называемая булава - она весила около пуда. И когда бетон был густой или когда набалдашник булавы застревал в переплетениях арматуры, она садистским образом выкручивала тебе руки, потому что начинала вращаться вокруг своей оси. К концу смены, заполнив камеру залитыми бетоном формами, мы накрывали ее с помощью крана гигантской металлической крышкой и впускали туда горячий пар. По прошествии определенного времени (сутки-двое) камера раскрывалась, и из форм вынимались "свежеиспеченные", исходящие паром серые или белые - в зависимости от марки бетона - наши изделия, которые ждали городские стройки. Вот, собственно, вся технология. Как у нас говорили: нажал кнопку, и вся попа в мыле.

Работа на ЖБИ, надо признаться, была все же тяжелой - ныли руки, выкрученные булавой, гудела спина. Но я быстро к этому привык (деревенского пацана, сызмальства привлекаемого к копке огородов, уходу за домашней живностью и пр. - тяжелой работой не смутить), и вскоре самозабвенно начал предаваться всем утехам холостой бесшабашной жизни, вдали от родителей, в городе, полном соблазнов. Чтобы мне никто не мешал, не стоял над душой с нравоучениями, быстренько, той же осенью перебрался в рабочее общежитие (на углу Чкалова и, кажется, Фрунзе - огибая этот угол, трамваи немилосердно скрежетали колесами под самыми окнами до поздней ночи). А рядом с нашим общежитием размещалось женское. Надо ли говорить, насколько приятным было такое соседство! Впрочем, вахтеры свирепствовали и там и тут.

В комнате нас размещалось трое молодых обалдуев. Хотя нет, поначалу двое - я обалдуем стал не сразу. Достаточно сказать, что в первую получку приволок для угощения своих новых друзей (не буду их перечислять, потому что состав комнаты регулярно обновлялся) кучу пирожных, вафлей, конфет. Видели бы вы рожи этих парней! Естественно, пришлось снова бежать в магазин - за водкой. Правда, мне милостиво разрешили не тратиться на закуску, сказав что, закусят и это сладкой мерзостью, хотя и «западло». Зарабатывал я тогда немного-130-150 рублей (в селе это были бы солидные деньги, для города же - пшик один). Впрочем, другие обитатели комнаты – не намного больше, а то и меньше (это после прогулов). Мы приспособились жить так. Поскольку все трое обитателей комнаты работали в разных организациях, зарплату и аванс также получали в разное время. И мы проживали деньги сначала, скажем, Валерки Алтынбаева, потом мои, потом Борьки Анисимова. При таком раскладе денег нам, казалось, должно было хватать. Отнюдь (как любит говорить внук моего любимого в детстве писателя) - они, как правило, почему-то заканчивались уже через пару-тройку дней. И начиналась черная полоса.

Питались кипятком с сахаром и хлебом (батон уже считался за праздник, хотя только вчера жрали шашлыки и пили шампанское, угощали девчонок). Сахар на этот случай закупался заранее. Никогда не думал, что этот продукт у нас такой волосатый - после его размешивания в прозрачном кипятке на дне стакана обычно свивался целый клубок шерсти. Я не сразу, но догадался, что это частицы мешков, в которых хранился в магазинах сахар. А в темном от заварки стакане с чаем этого безобразия практически не заметно. Вот ведь какое полезное наблюдение я сделал в совсем еще юные годы! Если сшибали где-то до зарплаты троячок, торжественно шли в столовую. Брали всегда борщ (он не прозрачный), котлету без подливки, но с гарниром. Улучив момент, легким мановением руки топили котлету в борще и в кассе расплачивались только за картофельное пюре. Дешево и сытно. Но я был все же в лучшем положении, чем мои друзья - у меня в городе было полно родни, к которой в такие кризисные дни я вдруг начинал ощущать самые искренние родственные чувства. Я их навещал очень старательно и возвращался в общагу не только сытым, но и прихватив с собой что-нибудь домашненького, ну и там пару-другую рублишек - до получки. И все же мне поначалу нравилась такая безалаберная жизнь - с настоящей дружбой, взаимовыручкой, приключениями, легкими, ни к чему не обязывающими связями с девчонками, нередкими стычками с городской шпаной.

В те времена в Краснотурьинске (как, наверное, и в любом другом провинциальном городе), кроме официальной, существовала и власть шпаны. Или, как еще говорили о главарях местных бандитов - хотя нынешним они, пожалуй, и в подметки не годятся, - они "держали (давили) шишку" в городе, а самих их называли шишкарями. До моего приезда в Краснотурьинск, в пятидесятые и в начале шестидесятых годов, шишку здесь держал блатарь Марат Васильевич - фамилию не знаю. Уже отошедшего от дел, я его видел (вернее, мне его показали) у нас на ЖБИ - он честно зарабатывал на хлеб в качестве бензорезчика. Вся его бурная жизнь отпечаталась на его лице - оно было страшным, и голос его был не голос, а рык. Представляю, что это за чудовище было при "делах". Славу по себе он, конечно, оставил еще ту. И то, что я волей случая оказался его тезкой, порой приводило к забавным недоразумениям. В общаге меня тут же прозвали "Василичем" - по отчеству шишкаря Марата. Когда я с кем-либо знакомился и называл свое имя, визави нередко впадал в ступор - настолько было разительным несовпадение между тем, что он слышал о Марате, и кого он увидел - розовощекого кудрявого пацана с наивными глазами. Кто-то, не разобравшись, начинал заискивать, - а кореша, давясь от смеха, подыгрывали, - кто-то пытался тут же попробовать меня на зуб. В общем, всякое было, и я лишний раз убеждался, какое это хлопотное дело - быть шишкарем. А уже в конце шестидесятых годов ночным городом правил Аркан. И его я видел пару раз - крупный, вечно пьяный мужик лет тридцати в неизменной телогрейке и со свитой человек в пять-шесть бандитов. Были блатари и поменьше: Шуня, Кисель, у нас в общаге - Талап. Они жили какой-то своей непонятной жизнью, все время кого-то били, калечили, а то и убивали, к ним шли за разрешением споров... Да ну их всех! Лучше пойдем дальше.

Где-то в октябре меня и еще несколько человек с ЖБИ (подозреваю, что не самых классных специалистов, а лишь бы выполнить разнарядку) отправили в командировку в Нижний Тагил, на строительство 6-й домны на НТМК. Жили мы в сдаваемой под временное общежитие обыкновенной жилой пятиэтажке по переулку Газетный, в трехкомнатной квартире. На работу ездили трамваем. На территории завода было сыро, холодно, вечно дымно, впрочем, плотный смог постоянно висел над всем городом. Мы проводили какие-то земляные работы. Эта бестолковая командировка слякотной осенью, когда меня, бетонщика аж третьего разряда, держали за землекопа, мне надоела, и когда пришла телеграмма из Краснотурьинска, в которой сообщалось, что меня разыскивает военкомат, я - можете смеяться или крутить пальцем у виска, - обрадовался, ведь в те годы в армию молодежь шла охотно. Да и общежитская жизнь с ее постоянными пьянками и драками за год мне обрыдла до чертиков. А тут, как никак, смена обстановки, армейская романтика! Вернулся из Нижнего Тагила в Краснотурьинск, рассчитался с завода, съездил к себе в Павлодарскую область попрощаться с родителями и друзьями. Франт я был еще тот. На мне был модный пиджак с вырезом вместо лацканов (как-то гладил застиранный ворот и сжег его утюгом, а уж вырез мне соорудила кузина - под бабочку). И эта умопомрачительная переливчатая бабочка - клянусь! - как влитая сидела у меня на шее. На ногах у меня были двухцветные модные остроносые туфли на высоком, на конус, каблуке (купил в комиссионке - коричневые, со сбитыми носками и у одного народного умельца покрыл их черным лаком. Лак начал сползать уже в поезде, и я в тамбуре битых два часа обдирал его перочинным ножом с головок туфлей, но оставил в верхней части, где он держался прочно). На мне также было светлое демисезонное пальто - моя гордость, так как эту вещь я приобрел сам, за полную стоимость, пусть и с полугодовой рассрочкой. И расклешенные книзу кремовые брюки. Знай наших! Правда, был я без копейки денег, и моим бедным родителям пришлось самим тратиться на проводы (что за армия без проводов!), да еще и снаряжать меня в обратную дорогу. То есть в Краснотурьинск, где меня ждал военкомат.

 

После недельного пребывания в сборном пункте в Егоршино под Свердловском меня "купили" в танковые войска и повезли в Чебаркуль, в учебку. Однако на второй или третьей станции за Свердловском весь эшелон призывников выстроили на перроне (все пьяные, оборванные, поцарапанные и в синяках - ей-богу, орда моего древнего соплеменника Мамая, наверное, выглядела лучше) и зачитали список из полутора десятков имен. Фигурировал там и я. Нам объявили, что мы попали не туда, посадили в другой поезд и привезли... в Нижний Тагил! Надо было мне отсюда уезжать, чтобы вернуться сюда же через месяц, но уже солдатом… Определили нас в учебку, но стройбатовскую. Часть стояла прямо посреди города, отгородившись от него высоким забором, рядом с громадным Дворцом культуры "Юбилейный". Обучали нас разным строительным специальностям, в том числе на жестянщиков, сантехников, газосварщиков, электросварщиков и еще на кого-то. Меня назначили электросварщиком. Служба, сразу скажу, была тяжелой, даром что стройбат. Учеба - от звонка до звонка, шагистика на гулком плацу - до одури, мороз не мороз, а маршируй. Утомительные часы в карауле - с настоящим карабином СКС, но без патронов ("Бей штыком, коли прикладом!")

Какая служба ждет нас в частях без специальности, нам дали понять сразу. Еще до принятия присяги половину учебки - а это батальон - бросили на "прорыв" под Кунгур в Пермской области. Там срывался срок сдачи ракетной площадки. И мы на тридцатиградусном морозе выдалбливали в промерзшей земле метровой глубины траншею (она змеилась на километры и соединяла между собой пусковые шахты, командные пункты и еще черт знает что там), затем укладывали на ее дно бронированный, толщиной с кисть руки негнущийся кабель и закапывали это дело. Сущая каторга, доложу я вам! Соответствовал и быт. Батальон расселили в нескольких пустых казармах, совершенно неотапливаемых. Тепло подавалось по брезентовым рукавам с улицы от постоянно гудящих огромных теплокалориферов. В казарме, правда, было все же теплей, чем на улице. Но спали мы в бушлатах и ушанках, перемотав ноги портянками (валенки на ночь все же снимали), на трехъярусных нарах. Их сколотили наспех из тяжелого сырого горбыля, и в первую же ночь я проснулся от страшного грохота и крика - под тяжестью солдатских тел, да и под собственной тоже, развалились и рухнули на пол нары по соседству. Одного парня сразу зашибло насмерть (наверняка его родителям написали, что он погиб, выполняя свой воинский долг), другому сломало руку, остальные были целы и невредимы, если не считать ссадин да ушибов. На другой день третий ярус нар был демонтирован во всех казармах, а на оставшихся двух образовалась невообразимая теснота - спать можно было только на боку, прижавшись друг к другу как шпроты в банке. Впрочем, мы на это неудобство внимания обращали мало, потому что возвращались с объекта уставшие и замерзшие как собаки и мечтали только об одном: наспех проглотить в столовой перловку с тушенкой да завалиться на этот самый бочок до утра. Когда нас, наконец, после сдачи ракетной площадки вернули под новый 1970 год в учебку и смертельно уставший батальон, гремя котелками и шаркая валенками, втянулся сквозь настежь распахнутые железные ворота в часть, раздалось такое раскатистое "Ура!", что в близлежащих домах нижнетагильцев задребезжали стекла. Мы все хорошо поняли, что лучше до одури маршировать, чем до посинения копать...

 

По окончании учебки, получив квалификацию электросварщика третьего разряда, я и еще несколько курсантов (Петров из Удмуртии, Тарбазанов из Кургана, Трофимов из Златоуста и др.) были направлены для продолжения службы в военно-строительный отряд (ВСО) под Костромой. Часть базировалась в дремучем болотистом лесу (в 90 километрах от нас было то самое Сусанино, а в двух десятках километрах - ни что иное, как Островское). ВСО был экспериментальным, целиком набран из призывников одного возраста и одного землячества – из Киргизии. Они сами расчистили в лесу площадку под часть и объект, сами выстроили казармы, штаб, хозслужбы, проложили деревянные тротуары (под ногами вне этих настилов все время хлюпало, особенно после дождя) и передвигались по расположению части гурьбой, совершенно не имея представления о строе. Когда я отдал честь первому встреченному здесь ефрейтору (одна нога у него почему-то была в кирзовом сапоге, другая в резиновом, подпоясан он был узеньким брезентовым ремешком, стоячий воротник его гимнастерки не знал, что такое подворотничок. Дерьмо, короче, а не воин. Но у него была лычка на погоне, а во мне, уже на уровне подсознания, сидела полугодовая муштра в учебке!), этот заросший по самые глаза ефрейтор вначале остолбенел при виде моей лихо брошенной под козырек фуражки руки, а потом заржал так, что с ближайшей сосны посыпалась хвоя. А вообще этот киргизский призыв (русских там, впрочем, было больше, чем самих киргизов) состоял из нормальных парней. Они на себе не испытали, что такое дедовщина и нас, еще салаг, не гнобили, хотя были уже "дембелями". Да нас всего-то было десятка полтора - курсантов из Нижне-Тагильской и Калужской стройбатовской учебок. После того, как киргизы уволятся, мы должны были составить костяк всей части и на ведущих сержантских и хозяйственных должностях встретить очередной набор.

Но все же среди них нашелся один из дедов, который решил нагнать страха на молодых, то есть на нас. Это был невысокий, кривоногий и почти квадратный киргиз по фамилии Кадралиев, старшина роты. На нашу беду, боксер-самоучка. Так он взял моду вызывать к себе в каптерку каждый вечер по одному из нас, вручал боксерские перчатки, другие надевал сам и устраивал показательный бой. Совершенно невзирая при этом на то, владеет ли его противник боксерскими навыками. Так он отлупил троих или четверых из пополнения (до меня еще очередь не дошла), потом вызвал и Ваню Заливако. Ваня что-то пробурчал себе под приплюснутый нос и зашел в каптерку. Скоро оттуда стали раздаваться характерные звуки ударов, шмяканья тела о хлипкие стены каптерки, невнятные восклицания. А потом резко распахнулась дверь и из каптерки кубарем вылетел... старшина Кадралиев! Откуда ему было знать, что он нарвался на настоящего боксера. Больше Кадралиев никого не трогал. Иван тоже. Разве что когда его трогали самого.

Часть, в которую мы попали, занималась тем, что строила ракетную площадку (я не раскрываю военной тайны – срок ее хранения уже давно вышел). Это была 25-метровая дырка в земле, выложенная толстенными железобетонными блоками, облицованными мощными стальными пластинами - ракетный ствол, или шахта, с сопутствующими объектами. Таких дырок в Костромской и окружающих Москву других областях натыкано великое множество. Наконец киргизы уехали по домам, в часть стало прибывать пополнение. А проще говоря - дешевая, нещадно вкалывающая за гроши на копке траншей под ракетные кабели рабочая сила. «Хлебных» должностей в части на всех нас, курсантов, все же не хватило - их позанимали сверхсрочники. По специальности работы мне поначалу тоже не было (пришлось даже с месяц дневалить в общежитии у гражданских специалистов - сварщиков высочайшей квалификации), так что и мне не удалось избежать земляных работ.

Костромские леса - убежище гигантских полосатых комаров, летающих в поисках добычи громко зудящими тучами. Когда такое чудовище отлавливаешь и сжимаешь в кулаке, чтобы придушить, ноги его свисают из горсти. Во звери, да? Во время работы как-то слабо обращаешь на них внимание, некогда. Но когда привозят обед и с миской горячего супа садишься на пенек подкрепиться (да что там - пожрать!), они начинают виться над тобой как вороны и, попадая в струи горячего пара, падают в суп. Отмахиваешься от них, отмахиваешься, вылавливаешь ложкой и выкидываешь их разваренные тельца... Потом замечаешь, что суп остывает и на обед у тебя вообще времени не остается, машешь на все рукой и поедаешь свой харч вместе с комариным мясом. Китайцы еще не то едят! А выдать вам военную хитрость - как в глухом, наводненном комарами лесу, ну, это самое, сходить по большому, и при этом сохранить в относительной неприкосновенности самую усидчивую часть тела? Значит, так. Берешь лопату, выкапываешь ямку, разжигаешь в ней костерок, сверху на огонь кладешь зеленую травку или лапничек. Когда повалит густой дым, спокойно присаживаешься по своему неотложному делу. Комары злобно гудят вокруг, а ниже - ни-ни. Класс!

 

Наконец мне нашлось дело как сварщику на ракетной площадке - сваривал несложные конструкции на строительстве наземных объектов (в шахте варили только гражданские специалисты). Работал с огромным удовольствием, мне нравилось, что я могу делать с металлом при помощи «держака» и электрода что угодно. Не смущало даже то, что к концу смены ноздри забивало гарью от расплавляемого железа и сгораемой электродной обмазки, а во рту ощущался неистребимый привкус металла. Ну и пусть, это не траншеи рыть за гроши - мне на книжку пошла зарплата. Правда, первые несколько месяцев пришлось покрывать задолженность, образовавшуюся за питание, обмундирование, помывку в бане, за мыло, за что-то еще - только за воздух с нас не брали плату.

Когда выпадали свободные минуты, мы пролезали под многослойным ограждением площадки (было наворочено много чего мудреного, но пока не задействованного: и звуковая сигнализация, и тончайшая паутина из прочного провода под напряжением, и просто "колючка") и шли в окружающий нас лес. Там было полно малины, черники, смородины. Вот так однажды, увлекшись поеданием сладкой черники, я убрел глубоко в чащу, потерял всякие ориентиры (что с меня взять - в степной зоне вырос) и битый час бестолково метался по ставшему вдруг мрачным и быстро темнеющему лесу. Чувствую - заблудился. Сел на поваленную лесину, чуть не плачу. Вдруг слышу треск ломаемых сучьев, глухое позвякивание какого-то колокольчика-не колокольчика, и старушечье бормотанье. Еще минута, и прямо на меня из густого ельника вышел… печальный телок с болтающимся на шее боталом. Его подгоняла хворостиной повязанная цветастым ситцевым платком бабка с хворостиной. Как же я ей обрадовался!

-Бабуся, - завопил я, - милая, выручай! Заблудился вот. Тут где-то рядом часть моя находится.

-Это какая? - спрашивает бабка. Я огляделся по сторонам и шепотом (военная тайна же, подписку с меня взяли о неразглашении) сказал:

-54-я площадка, бабушка. Ты ее, конечно, не знаешь. Но это рядом с трассой на Кострому...

-Это "Рябчик", что ли? - хмыкнула бабка. Я остолбенел. Кроме цифровых кодов, ракетные площадки имели еще и вот такие названия. Наша 54-я называлась именно "Рябчик". Вот тебе и военная тайна!

-Топай за мной, соколик! - проворковала моя спасительница, и я побрел за ней, как тот телок. Ну да черт с ней, с этой военной тайной. Главное, что благодаря бабусе на ужин я в тот вечер все же успел.

 

К осени 1970 площадка была сдана. Мы ее построили за восемь месяцев (пацаны трепались, что Би-Би-Си якобы поздравила наше командование с успешным выполнением боевой задачи и ядовито, как бы между прочим, сообщало, что США для постройки и сдачи аналогичного объекта достаточно трех месяцев). Площадку заняли ракетчики, СС-20 (вроде так называли ракету, для которой наша часть выколупала 25-метровую дырку в земле) устанавливали уже без нашего участия. Нам же предстояло поменять место дислокации. Часть свернулась в конце сентября, на станции Судиславль погрузилась в товарняк и отправилась на юг. Ехали несколько дней, и хоть в теплушках, которые я до этого видел только в фильмах про гражданскую да Великую Отечественную войну, но достаточно комфортно. Нам надоело безвылазно торчать в лесу, и мы с огромным удовольствием предавались этому путешествию. На остановках дневальные бежали к вагону с кухней с термосами наперевес за завтраками, обедами, ужинами. После отправки нашего эшелона на всех станциях, полустанках прилегающие бульвары, парки, лесочки оставались "заминированными": удобств в товарных вагонах не было никаких, и "пур ле птур" несколько сот солдатских задниц проделывали где придется.

Где-то на исходе седьмых суток часть прибыла в патриархальный городишко Петровск Саратовской области. Здесь нам предстояло поставить воинский городок для авиаторов - аэродром же был построен еще до нас. Уже поздно вечером начали разгрузку. И здесь случилось невероятное. Кто-то из пронырливых воинов обнаружил по соседству с нашим составом несколько огромных цистерн на колесах, охраняемых бабкой с незаряженным ружьем под мышкой. От цистерн тянуло спиртным. Эти проныры связали бабку, заткнули ей рот кляпом и аккуратненько положили в сторонку - чтобы не затоптать. Сбили запор на одной из цистерн, вскрыли ее и ошалели от счастья: там, под самой горловиной, плескалось море разливанное сухого красного вина (уже потом выяснилось, что оно предназначалось для местного хлебозавода - использовалось в выпечке)! Как раз оставленному на разгрузку хозвзводу привезли большие термосы с кашей и чаем. Все это немедленно оказалось на земле, а двухведерные термосы заполнили вином. Им же под завязку залили все имеющиеся в нашем еще не до конца выгруженном имуществе емкости: сорокалитровые фляги, канистры, оцинкованные бачки для воды... Естественно, по ходу затаривания емкостей то и дело прикладывались к дармовой выпивке сами, и в часть с последним скарбом хозвзвод прибыл очень веселым, да еще с трофеем - несколькими сотнями литров недурного красного вина. Короче, в тот вечер большая часть нашей части была вдрызг пьяной (каюсь, и мне кое-что перепало), напился даже наш начальник штаба, майор не скажу кто (мужик-то он был хороший). В тот же вечер большая группа перепившихся солдат ушли в самоволку в город, передрались с местными, кое-кого отловила милиция. Вот так наша часть отметила свое появление на новом месте службы. Местная газета тут же разразилась фельетоном, в котором солдат новоприбывшей части именовали не иначе как "дикой дивизией", "сбродом в военной форме" и взывали к совести нашего комбата. Командир ходил чернее тучи. Все попытки найти конкретных виновников ни к чему не привели: хозвзвод хранил гробовое молчание, несмотря на все попытки дознавателей из военной комендатуры и следователей из городской прокуратуры докопаться до истины.

Такие военные тайны у нас умели хранить. Потому как опыт был. Рассказывали: незадолго до нашего прибытия в "киргизскую" часть неподалеку от нее, на костромской автотрассе, в кювет слетел грузовик с водкой. Когда его обнаружил кто-то из воинов, водителя рядом не было. А весь снег в кювете был усеян сотнями рассыпавшихся бутылок. Большей частью целыми. Ребятки быстренько смотались за подкреплением, и когда водитель вернулся с техникой, вокруг его перевернутой машины с беспомощно задранными колесами на снегу валялись лишь битые бутылочные стекла да пустые ящики. Уж не знаю, на кого хозяева водки списали столь грандиозный бой - можно только догадываться. Жаль, если только на горе-водителя. Да если бы он, бедолага, догадывался, что за стеной деревьев, всего в сотне метров от автотрассы находится в "засаде" целый батальон мародеров в черных погонах, он наверняка постарался бы перевернуться подальше от этого опасного места. А так... Целую неделю после этого часть, вернее, ее несознательная часть, включая младших командиров и одного командира роты-алкоголика, втихомолку пьянствовала. Хотя тихо получалось не очень. И вот так же проводилось дознание, и конкретного виновника не нашли.

 

Я и еще восемь бойцов в составе очередного наряда ночью чистили на солдатской кухне картошку. Поскольку вместе с кожурой у нас почему-то снимался и толстый слой самого картофеля, бадья для очисток наполнялась очень быстро. Мы ее периодически выносили за кухню и опорожняли прямо на землю. Утром очистки должны были увезти в подсобное хозяйство на корм свиньям. Но очистки привлекли чье-то внимание уже этой ночью. В желтом свете, льющемся из фонаря на столбе, появилась крупная пятнистая коза и стала неторопливо хрумкать картофельной кожурой, недобро посверкивая в нашу сторону демонически горящими глазами. В ограждении части было много дыр – признаться, мы их сами понаделали, чтобы время от времени сматываться в самоволки в городишко Петровск, на окраине которого пристроился наш доблестный батальон. Видимо, через одну их них и просочилась эта рогатая бестия.

- А давай мы ее подоим, - внес полезное предложение рядовой Витька Тарбазанов (вне строя – Тарбазан), с которым мы вынесли очередную бадью с жирными очистками. – Знаешь, какое у коз молоко полезное!

- Давай, - согласился я. - Только вдвоем мы ее не поймаем, они очень шустрые, эти козы.

- Понял! – сказал Тарбазан и ушел за подмогой. Вскоре из кухни вывалило целое отделение одуревших от многочасовой возни с картошкой бойцов, с кружками, котелками – можно было подумать, что собрались доить слониху. Взяв в кольцо насторожившееся животное, мы стали подступать к нему с подхалимскими присюсюкиваниями типа: «Не боись, дура бородатая, мы тебя только подоим и отпустим». Коза затрясла бородой, пригнула башку и первым боднула Тарбазана. Потом ее саблевидные рога впились в толстый зад улепетывающего командира отделения ефрейтора Карачевцева. Он басом сказал: «Мама!», перекувырнулся через голову, но все же умудрился схватить разъяренно блеющую козу за рога. Тут и мы подоспели, схватили придушенно мекающее животное кто за что смог.

Я держал ее за бороду и кричал другу Тарбазану:

- Дои скорее!

Витька встал на колени и завозился с котелком в той области козы, где кончался живот и начинались хвост и все остальное. Возился он подозрительно долго. Коза от такого бесцеремонного отношения просто зашлась в крике.

Неожиданно Тарбазан сплюнул и зло сказал:

-Козел!

-Сам козел! – прорычал Карачевцев, уставший держать вырывающееся животное.

-Дои давай!

-Да за что доить-то? – с отчаянием сказал Витька. – Это же козел.

Повисла тишина. Потом раздался громовой хохот, да такой, что в ближайшей казарме проснулась целая рота отдыхающих солдат и они высыпали в трусах наружу.

- Пошел вон, и чтобы мы тебя здесь больше не видели!

Карачевцев дал здоровенного пинка всклокоченному козлу, тот подпрыгнул на месте и устремился к дыре в заборе. А мы поплелись завершать выполнение боевой задачи – дочищать картошку. Натощак.

 

Проглотиты

Похоже, в начале семидесятых пятигорский военкомат испытывал такой острый дефицит солдатского материала, что призвал в армию даже этих близнецов, настоящих дебилов. Впрочем, в стройбат «под лопату» кого только не ставили: и годных к нестроевой, и списанных из строевых частей, и отсидевших в тюрьмах (сразу отмету все подозрения относительно своей персоны: в ВСО попал, так как имел на тот момент профессию бетонщика, которая, впрочем, мне там так и не пригодилась: в «учебке» меня, как я уже сообщал, переучили на электросварщика). Эти братья – крупные носатые парни, с шишкастыми дынеобразными головами, - отличались необыкновенной прожорливостью. Призванный с ними из Пятигорска же смешливый паренек Василий (фамилию забыл) знал этих братцев и рассказывал про них разные смешные истории. Запомнилась одна. Родители уехали по делам в соседний город на пару дней. Близнецам, кроме того, что забили для них домашней стряпней холодильник, оставили еще и денег на всякий случай. Они тут же рванули в магазин и на все набрали своего излюбленного лакомства – три килограмма копченой колбасы. Вернувшись домой, уселись за стол, разложили колбасу, и обнаружили, что нет хлеба. Долго препирались, кому снова идти в магазин. Пошел тот, что младше на пятнадцать минут. Ходил он ровно столько же. Когда вернулся, с ужасом обнаружил, что его братец, давясь, дожевывает последний кусок колбасы!

-Драка была грандиозная! – с восторгом рассказывал Васька. – Они переломали в доме всю мебель, переколотили окна. Их смогли растащить только с помощью милиции, которую вызвали перепуганные соседи. Вот такие это братья-акробатья!

Слушая его, мы хохотали до упаду. Впрочем, эти «проглотиты» - так их окрестили в нашей роте, - насмешили нас еще не раз. Родители почти ежемесячно присылали им продуктовые посылки. Так вот, в каждом таком фанерном ящичке имелась перегородка, по обе стороны которой заботливые папа с мамой укладывали одинаковое количество гостинцев: по пачке печенья, по банке варенья, по банке сгущенки, по три-четыре десятка конфеток, и так далее. Чтобы их излюбленные чада не имели проблем при дележке. Но однажды мама с папой все же ошиблись: в одном отделении посылки на одну конфетку оказалось больше. Братья разбирались, разбирались, как ее поделить, и схватились врукопашную. Пока они, придушенно хрипя и волтузя друг друга, катались в проходе между солдатскими двухъярусными кроватями, от их посылки ничего не осталось – бойцы справедливо решили, что братцы и так зажрались, раз им силы девать некуда.

В роте с нами служил один здоровенный молдаванин, со здоровенными же кулаками. В нашей казарме, как, впрочем, и во всем батальоне, часто по самым разным поводам вспыхивали драки. «Молдаванин» - его так и звали, а не по имени, - в них не участвовал, поскольку боялся убить кого-нибудь. А если хотел кого наказать, то просто «отпускал пиявку» - пальцами правой руки оттягивал здоровенный, как сарделька, безымянный палец на левой и хлестко щелкал им по лбу или затылку провинившегося. Причем, в полсилы. Что могло быть при полновесной «пиявке», он однажды показал, со «всей дури» хлестнув своей «сарделькой» по перевернутой алюминиевой солдатской миске: на дне ее осталась заметная вмятина. Как-то «молдаванин» заработал у поваров целый котелок подливки с мясом – то ли дров им поколол от нечего делать, то ли тушу говядины разделал в два счета, это уже их дела, - сам все съесть не смог, и решил позабавиться. Дело было во время ужина. Он подозвал к себе одного из близнецов, сидящих за соседним столом:

-Вот полкотелка подливки. Хочешь?

«Проглотит» поперхнулся слюной и оглянулся на своего старшего брата. Тот не сводил горящих глаз с одуряюще пахнущей посудины. И хотя предложение было сделано только одному, ответили они хором:

-Хочу!!!

- Отдам, - сказал «молдаванин». - Но – за пиявку. Пойдет?

Обжора, жадно вдохнув аромат мясной подливки, покорно склонил свою коротко остриженную «дыню». Мы затаили дыхание. «Молдаванин», плотоядно прищурившись, медленно оттянул свой знаменитый бронебойный палец… И залепил в самую макушку «проглотита» такую смачную пиявку, что по всей столовой пошел звон, а мы в очередной раз убедились, что голова эта – совершенно пустая. «Проглотит» рухнул на стол лицом вниз.

- Крякнул! – прокатилось по солдатской столовой. «Молдаванин» испугался и стал тыкать той же «сарделькой» в шею потерявшему сознание братцу:

-Эй, ты это чего, а? А ну вставай!

Но «проглотит» уже пришел в себя. Он обвел всех нас мутными глазами. Потом осторожно ощупал свою голову и неожиданно попросил первого, кто оказался напротив – это был «молдаванин»:

-Погляди, у меня там дырки нет?

-Дырки-то не-е-т, - раздумчиво протянул «молдаванин», тщательно рассматривая эту бестолковую голову. – А вот вмятина осталась!

Столовая взорвалась хохотом. А «проглотит» прижал котелок к груди и побрел, пошатываясь, к братцу, который уже испереживался ждать его с ложкой в одной руке и краюхой хлеба – в другой… Поужинали «проглотиты» в тот вечер на славу.

 

Это в других родах войск солдаты живут на всем готовеньком. А в стройбате на питание, обмундирование и прочее надо заработать. В ВСО, занятых на военных объектах, солдаты мало того, что месяцами и годами торчали в какой-нибудь глухой местности, подальше от людского глаза, так еще использовались как самая дешевая рабочая сила (негры, одним словом), потому что заказчиком строительства выступало Министерство обороны. На гражданских же объектах, особенно на жилье в городах, можно было заработать даже на машину (во всяком случае, такие легенды ходили). А на какой-нибудь ракетной площадке, особенно на неквалифицированных работах, платили сущие гроши. И нередко случалось так, что к «дембелю» у многих трудяг в военной форме на лицевом счету были одни минусы и образовывался долг, который позволял командованию части удерживать должника еще на месяц-другой даже после наступившего срока увольнения. Этого боялись мы все и старались пахать не за страх, а за совесть, требовали у отцов-командиров фронта работ.

В Петровске для нас такого фронта своевременно подготовлено не было, и воины, особенно второго года службы, при получении на руки расчеток с ужасом констатировали рост "кредита" над "дебетом". В части забродили нехорошие настроения. Да и командиров такое положение не устраивало - солдат надо было кормить-одевать, а на какие шиши? И вы можете мне не верить, но то, о чем я вам поведаю дальше, так и было на самом деле. Построившись побригадно (отделение в ВСО именовалось еще и бригадой, как и, соответственно, командир отделения - бригадиром - "бугром"), мы после развода уходили с утра в город - на вольные заработки, шабашить. Шли на местные предприятия, на станцию, разгружали вагоны с цементом, углем, скелетами животных (на костную муку), продовольствием, работали на элеваторе. После освоения того или иного объема работ "бугры" закрывали наряды и заработанные нами денежки переводились на счет части, а уж оттуда - на наши лицевые счета, после соответствующих вычетов. Время от времени бригадиры договаривались на шабашку за наличку, часть тогда ни хрена не получала ("бугор" же - в нашем отделении это был здоровенный, под два метра хохол Карачевцев из Калужской учебки, - на утреннем разводе разводил ручищами: "А шо я мог зробыть, работы не було!"), зато в наших карманах появлялись приятно похрустывающие кредитки. И тогда в часть мы возвращались пьяными, с песнями, кого-то волокли уже под руки. Конечно, нас наказывали, закрывали на пару-тройку дней на собственной "губе" (и мне довелось дважды попасть туда), а особо отличившихся отправляли на гарнизонную гауптвахту в Татищево. Отсидевшие на тамошней "губе" рассказывали, как зверствуют над бесправными штрафниками служащие в комендантской роте чеченцы и ингуши. Любопытная деталь: вот на такие места службы, где надо кого-то охранять, отцы-командиры предпочитали набирать кавказцев (такая же картина была в комендантской роте в Судиславле), что добавляло им "любви" представителей прочих невоинственных национальностей. Но национальных взаимоотношений в армейской среде я коснусь чуть позже.

Такая лафа с легальными вылазками в город за хлебом насущным длилась довольно долго - что-то месяц с небольшим. Однажды с нашим отделением случилась, как бы это помягче сказать, нештатная ситуация. Заработав в очередной раз на железнодорожной станции наличные, мы по дорогое в часть прикупили у одной бабки целое ведро молока. Вместе с ведром. К молоку набрали свежих румяных батонов. И выбрав укромное местечко, уселись на корточки и пустили ведро по кругу. Ах, какое это было вкусное молоко, какие были замечательные, с темными зернышками мака в белоснежной мякоти, батоны. Мы молча и жадно глотали пенную, ласково скользящую по нашим огрубевшим пищеводам жидкость, агрессивно отхряпывали от батонов молодыми крепкими зубами огромные куски и снова проталкивали их в желудки молоком. Мы были счастливы и очень довольны собой – день завершился удачно. Выпив все молоко и сжевав все батоны, мы выбросили пустое ведро и бодро потопали к части, покуривая на ходу. Но что это? Сначала один из нас схватился за живот и заметался в поисках укромного места, потом второй, третий. На наше счастье, в этот момент мы проходили около полуразвалившейся заброшенной будки путевого обходчика. Вот там-то всем отделением, во главе с нашим могучим командиром Карачевцевым, и устроились вновь на корточках. Причем надолго. В часть вернулись зеленые, голодные и злые как собаки. Больше молока мы не покупали, предпочитая ему местную бормотуху и кильки в томате.

Но вот на объект привезли необходимые материалы, оборудование, инструменты, и стройка начала набирать обороты. У меня опять первое время не было работы по специальности, пришлось заниматься всякой ерундой: отнести-поднести, привернуть-отвернуть. Мы строили подземный РУС (секретный бункер связи, платформа такая с разным электронным оборудованием, установленная на гигантских пружинах – чтобы смягчать толчки при близких разрывах в случае боевых действий), вертолетную площадку, жилье для авиаторов. Наконец я снова вооружился «держаком» и маской и с необычайным удовольствием сваривал сетки для армирования фундаментных поддонов, подушек, колонн, замысловатые конструкции из угольников, однотавровых и двутавровых балок по чертежам, представленным мастером - таким же солдатом, как и я, только с сержантскими лычками. Жизнь наладилась хоть и достаточно однообразная, зато время летело очень быстро. После того, как наша часть перебралась из костромских лесов в саратовские степи, мне оставалось служить год. И он подходил к концу. В принципе, уже можно ехать домой. Но я поступлю нечестно, если не расскажу еще об одной истории, случившейся в нашей части осенью 1971 года.

 

Наш батальон представлял собой пеструю смесь из представителей многих национальностей и народностей великого СССР. Конечно, больше было русских, затем украинцев. Понемногу было намешано и всего остального: узбеки, туркмены, татары, удмурты, чуваши, корейцы. Но среди всего этого единства народов всегда особняком держались кавказцы, особенно чеченцы и ингуши. Последних вроде было немного, около двух десятков. Но они были настолько сплочены и дерзки, что с ними никто не предпочитал связываться. Даже другие кавказцы - азербайджанцы, грузины, армяне. Если, допустим, ты нечаянно наступал на ногу одному чеченцу, считай, что задевал их всех. На своего обидчика они набрасывались обязательно всей сворой и что печально, когда вайнахи, взяв в кольцо одного русского, могли бить его всей толпой, его земляки не мешали расправе. Некавказцы, увы, были разрознены, нередко малодушны, нерешительны, чем и пользовались дети гор. Включая азербайджанцев, грузин, армян и пр. Все кавказцы вместе, что называется, и держали часть в кулаке. Нашей ротой командовал майор Срухов, кабардинец, горбоносый черноусый красавец (пьющий, кстати, горькую со страшной силой. Нажравшись, он на автопилоте приходил в роту, поднимал старшину, тот докладывал ему, кто и как провинился в течение дня - обычно это были самовольщики. Срухов посылал за провинившимися, устраивал короткий допрос, потом жестко бил каждого по роже и удовлетворенный уходил спать домой). Первыми на произвол со стороны горцев начали глухо роптать украинцы. Срухов, урезонивая их, сказал, что на это не надо особенно обращать внимания, поскольку, мол, у всех кавказцев кровь горячая, и тут ничего не поделаешь. Происходил этот разговор во время вечерней поверки, перед отбоем. Кто-то из строя зло кинул в ответ на реплику майора:

-А что, у хохла или русского вместо крови в жилах течет говно?

Срухов в ответ лишь хмыкнул.

Обстановка в части между тем накалялась. Стычки с кавказцами вспыхивали то там, то здесь, но пока горцы держали верх. К тому времени в часть прибыло пополнение: сотня-полторы новобранцев из Новгородской области, добрая треть из которых имели судимости. Первое время они повзводно жили в палатках. В один из теплых сентябрьских вечеров вся часть смотрела кино на летней площадке. Несколько кавказцев в это время забрели в одну из таких палаток и отлупили оставленного там дневального за то, что не позволил им пошуровать в личных вещах солдат. Тот кинулся к землякам за подмогой. А новгородцы были еще те ребята. Не поймав истинных обидчиков своего дневального, они принялись дружно колошматить всех попадавшихся им на территории части "черных". К ним тут же присоединились остальные славяне, в ком давно уже, исподволь, тлела искра мести за причиненные кавказцами обиды и унижения. Горцы пытались сопротивляться. Да куда там - на территории части полыхал тот самый бунт, бессмысленный и беспощадный. Хотя нет, смысл-то как раз и наличествовал. Дети гор бежали с территории части и пытались раствориться на ночных, слабо освещенных улицах Петровска. Но возмездие настигало их всюду. Кавказцев отлавливали и били до утра солдатскими ремнями, кольями, арматурой. Убить никого не убили, но покалечили многих. В часть вызвали вооруженный комендантский взвод, перепуганных краснопогонников с автоматами. Но усмирять никого не пришлось, все утихомирилось само собой. Утром на разводе комбат коршуном ходил вдоль строя, пытаясь по внешнему виду солдат вычислить участников драки. Однако едва ли не каждый второй угрюмо смотрел на комбата или подбитым глазом, или белел перевязанной рукой, головой. Не отдашь же всю часть под суд? Конфликт был исчерпан тем, что кавказцев из батальона убрали от греха подальше на изолированную точку (были у нашего ВСО отдаленные объекты), и дело спустили на тормозах. Так что кровь - она у всех одинаково горячая. Разве что температура кипения разная…

А вот интересно, изменилось ли что-нибудь в стройбате за минувшие тридцать с лишним лет?