Аромат костра от одежды расползается по всей комнате, наполняя ее образами прошедшего дня: лес, огонь, искры, дым. Сердце кровоточит, трещинки расходятся в груди красными разломами. Зеленые глаза грустно смотрят из-под ресниц. Одна рука заложена за голову, а вторая, как толстая бледная веревка, равнодушно свисает с кровати, в тонких пальчиках, с напряженными нервными ниточками, зажат серебряный бокал с вином.

Эту женщину зовут Октавия. Она только что вернулась с «Маскарада», устроенного в честь дня весеннего равноденствия. Духи ночи и дня постоянно изменяются в росте, но сегодня они одинаковы по длине и равноправны во власти, следовательно, наступила недолгая гармония. Люди, не смирившиеся с «Верой», ходят в лес к самому трухлявому дереву. Оно растет посреди опушки, и тени от ветвей, скрюченных, как пальцы старой нищенки, расползаются по траве, и существует поверье, что в дереве живут злые силы, так как даже в ясный день на поляне темно.

Каждый год в конце марта на поляне загорается множество костров. Странные и страшные фигуры с криками и песнями танцуют вокруг ярких языков пламени, а разнообразие масок и костюмов поражает пестротой красок и изощренностью форм.

Многие в королевстве не приняли «Веры». И это грозит обвинением в колдовстве и казнью. Маски и костюмы скрывают лица людей, так как участники вполне могут оказаться соседями или родственниками. И если один из участников «Маскарада» будет пойман «палачами» святой инквизиции, то он ничего не сможет рассказать о сообщниках.

Октавия поежилась. Без привычной маски холодно и неуютно, но зато свободно. Как только маска отброшена в угол за зеркало, перед взором женщины возникает окно. Зеленые глаза с любопытством смотрят на ночную улицу за немытыми окнами и ржавыми решетками. Она перевела взгляд вверх, на небо. Льет сильный дождь, дует резкий ветер, на секунду осушая деревья и кусты. На глядящее в комнату стекло попадают брызги воды, и слух улавливает ритмичное постукивание, сходное со звуком треснувшего и кровоточащего сердца в собственной груди.

Глаза женщины окончательно распахнулись и стали внимательно наблюдать за погодой. Сердце тоже услышало дождь и решило умыться его струями. Невидимые капли смывают кровь с пульсирующего механизма и, словно сладкий мед, питают сытую по горечи, голодную по сладости пасть. Трещинки постепенно затягиваются, капельки крови исчезли, и пасть, расплывшись в блаженной улыбке, превратилась в милый ротик. Зеленые глаза засияли, и реснички заплясали от радостных слезливых росинок. Рука, до этого безжизненно свисающая с кровати на пол, взяла бокал с вином и поднесла к губам. Приятный напиток окрасил губы в бордовый цвет. До утра Октавия будет смотреть на дождь и пить вино.

Стук в дверь заставил насторожиться.

-Именем инквизиции, откройте!

-Вот и всё. - С этой мыслью, она тонкими пальцами с острыми ногтями поправила изумрудного цвета юбки, кровать лениво скрипнула, и Октавия отворила дверь. На пороге стояли вымокшие до нитки люди в строгой одежде с символами « Веры» на груди. Не спрашивая разрешения, «гости» прошли в комнату, оставляя за собой грязные следы на каменном полу. Инквизиторы выглядели жалко и беспомощно: с плащей ручьями стекала вода, и через мгновение они уже топтались в серых лужах; мокрая прилипшая одежда выдавала недостатки тел - щуплые плечи, отвисшие животы и слабые руки. Дождь, помогший очистить от боли и скверны сердце и сделать зеленые глаза счастливее, разоблачил инквизиторов.

-Вы подозреваетесь в ведовстве и участии в колдовских ритуалах. Подтверждаете?

-Подтверждаю.

-За добровольное признание и содействие святой инквизиции вас ожидает милостивая казнь: костер на рассвете без предварительных пыток и выкалывания глаз.

Октавию вывели из дома. Она не стала закрывать дверь на засов. Сюда ей никогда не вернуться. До восхода улица узнает об аресте, и слух о казни моментально разбежится по городу. Пускай бродяги, бедняки, кто угодно, придет в дом и заберет вещи. Какая-нибудь женщина обрадуется, найдя в шкафах дорогие шелковые и парчовые платья, которые уже никогда не подчеркнут прелестей фигуры хозяйки. А деньги, спрятанные под перины на «черный день», кого-то очень осчастливят.

Женщину посадили в повозку, ждавшую у ворот дома. Возничий дернул поводья, и процессия покатила по грязной глиняной дороге. Когда камни, палки, городской мусор, попадали под колеса, то повозка подпрыгивала и дергалась из стороны в сторону. Дождь усилился, капли молотками, стучали по крыше экипажа, оглушая инквизиторов, и те испугались, что крыша может не выдержать, и вода хлынет на голову.

-Ведьма чертова, все ты виновата!

 

Горизонт над главной городской площадью осветился яркой лентой восхода. Серые облака подернулись розоватой дымкой. Ночью был сильный дождь, а утро, свежее и прохладное, медленно разгуливалось по уличным мостовым. На площади, не смотря на ранний час, собралось много народу, возможно, даже весь город. Многоцветная одежда людей из-за суеты не различалась по цвету и превратилась в сплошной серый. Каждый человек выкрикивал что-то, но голоса сливались в галдеж, и ничего нельзя было понять. Из-за бурных эмоций и возбуждения, в толпе нарастало напряжение. Стражники, дежурящие неподалеку, были начеку. Они окружили собранные вокруг столба сухие ветки для костра и привязанную фигуру женщины, в холстяной рубахе грубого пошива, похожую на мешок для зерна.

Толпа утихла, когда на площади перед осужденной медленно пошла процессия инквизиторов, распевая направо и налево монотонным голосом молитвы, понятные только им и никому в народе, «божественный язык» - для избранных и святых, остальные должны слышать его и подчиняться понимающим эту речь. Инквизиторы растягивали ожидание смерти, окропляя женщину водой и водя руками. Тень улыбки скользнула в зеленых глазах Октавии: во время последнего «Маскарада» в лесу, Проводящий так же размахивал руками и пел, но жесты были другие, мелодия в заклинаниях жестче и слова звучали на древнем языке. Настанут времена, и вас тоже сожгут и тоже за колдовство.

Наконец мучительный обряд закончился, и один горбоносый человек, по одежде, видимо, из главных, скомандовал: «Сжечь!» Пятеро стражников, до этого стоявшие с факелами, подожгли дрова. Огонь прожигал дырки в ветвях, откуда тропинками разбегались в стороны красные языки. Подхваченный ветром дым повалил серыми клубами на радостную толпу, и видно, как безумные лица то скрываются, то вновь появляются в тумане.

Рыжее пламя поднимается к груди и лицу Октавии. Безумно горячо. Только крики и плач вырываются из недавно умытого дождем сердца зеленоглазой женщины. Огонь весело смеется в волосах и рассыпается по плечам каскадом ярких кудрей. Босые ноги обуглились и обулись в красные сапожки, а глаза с ненавистью смотрят на толпу и видят: многие из вас были тогда на «Маскараде».

Женщина почувствовала Ее приближение. Как никогда она хотела взять холодную костлявую руку и с радостью за Ней последовать.

-Какой ты хочешь Меня видеть? - Нежно спросила Она.

-Милая, забери, мне так больно! - Взмолилась Октавия.

-Какой ты хочешь Меня слышать? - Опять спросила Она.

-Быстрее, пожалуйста, я больше не могу!

-Какой ты хочешь меня чувствовать?

Стон вместе с дымом вырвался из груди, и зеленоглазая навсегда замолчала.

 

Люди никогда не видят того, что видят животные, птицы, растения. Когда казнь закончилась, последние языки пламени слизали осужденную, как сладкую конфету с огромным аппетитом и умерли, оставленные без лакомства; палачи собрали пепел и разметали по городу. Толпа приобрела краски в одеждах, человеческие черты в лицах и разбрелась по домам. Кто-то шел веселый, кто-то усталый, кто-то равнодушный, а кто-то огорченный после казни столь юной особы. Никто не замечал черного кота. На маленьких детей он действовал, как пушистое животное, а на инквизиторов, как сообщник ведьм и колдунов. Кот видел то, чего не видел никто. С колдуньей разговаривала Она, худая и добрая старушка. Она спрашивала: какой хочет видеть, слышать и чувствовать Ее женщина с зелеными глазами. Рот еретички мог только кричать, но глаза ответили: «Хочу тебя видеть зеленой и золотой, белой и желтой, красной и синей; хочу тебя слышать звонкой и мелодичной, веселой и грустной, тихой и спокойной; хочу тебя чувствовать светлой и теплой, холодной и возрождающейся, мягкой и игривой».

Старушка костлявой рукой взяла бледные пальчики Октавии и улыбнулась некрасивой, но доброй улыбкой: «Пойдем, дочка, нам пора». Женщина крепко вцепилась в Ее руку, как потерявшийся ребенок в руку взрослого человека, способного вывести к дому. Старушка и Октавия пришли на зеленое поле. Оно было сплошь усыпано ромашками. Белые лепестки и желтые сердцевинки грелись под золотым глазом солнца на синем небе. Между простыми полевыми цветами росла красная земляничка, по ягодам ползали божьи коровки и между ними порхали бабочки. Где-то невдалеке росла березовая роща. Оттуда слышалось пенье лесных птиц, ничуть не похожее на завывание инквизиторов. Ручеек бежал и весело плескался по камешкам. Солнце ярко горело над головой, но не обжигало и не палило, как раскаленное железо в руках палача. Теплые лучи, прыгая на ресницах, ласкали кожу Октавии, а зеленые глаза светились счастьем. Женщина прошлась босыми ногами по мягкой траве, и ромашки дотягивались до пояса. После каждого шага, раны и ожоги Октавии заживали. Она подбежала к старушке и нежно обняла ее тощее тело.

-Спасибо, бабушка, спасибо! - Слезы впервые потекли из глаз, а не из сердца, то были слезы радости.

-Ладно, детка, мне пора, к сожалению или к счастью, я прихожу только один раз. Многие меня ждут, а многие гонят. Я пойду, а ты отдыхай. - Старуха нежно погладила Октавию по голове и поцеловала в макушку, трава чуть примялась под ногами, Она исчезла.

 

-Да, я просто кот, черный и старый, но многое мне раскрыто. Если в следующий праздник весеннего равноденствия хозяйка в маске возьмет меня в лес на «Маскарад», то я загадаю желание, чтобы у меня были руки, и я умел писать, тогда, может, расскажу историю о зеленоглазой женщине.