Из-под двери перевязочной вытекала лужа алой крови. Вовка, стриженый пацаненок в больничной пижаме, замедлил шаг и с любопытством посмотрел на нее. В больнице он чего только не перевидел: открытые переломы, ожоги, страшный аппарат Илизарова, вставленные под коленную чашечку пластмассовые трубки. А вот артериальную кровь – и так много - видел впервые. Сквозь бинты обычно сочилась и застывала темная, венозная кровь. Эта же – он знал – называлась «артериальная». «Кого это так?» – подумал он и удивился, что его совсем не заботит «кого» и «как». А ведь некоторых, говорят, тошнит от одного только вида крови.

Вовка шел в седьмую палату к своему взрослому другану, Андрюхе. Андрюху неделю назад «вытеснил из состава» Елисеев, беззубый восьмидесяти восьмилетний старикан.

«Вытеснил из состава» – это точно про их палату, потому что в ней было как раз одиннадцать кроватей. За тренера мужики держали холодильник и очень радовались, когда тот «выходил к бровке» и «что-то подсказывал футболистам». Они плохо понимали его бессвязный рык, но считали, что это что-то обязательно матерное, потому что «без мата мы не побежим» и «пока кричим – играем». Особенно понравилась Вовке Андрюхина шутка. Тот подметил, что если дверку холодильника открыть и не трогать, холодильник некоторое время будет покачиваться, - и сказал в нужный момент: «Не волнуйся, Лобановский!» Вовка прямо ржал тогда, - такая хорошая была шутка.

С Андрюхой Вовка сдружился из-за «бизнеса». Андрюха делал из капельниц рыбок, чертиков, осьминогов, а потом, через жену, продавал на местном рынке. Недавно он обещался научить Вовку делать домики из спичек и «взять в долю».

Но теперь за наукой надо было идти в другое крыло здания.

 

В новой Андрюхиной палате было светло и прохладно. Купец, который выстроил до революции этот особняк, пожелал, чтобы в угловой комнате была стеклянная крыша и огромные окна. Здесь у него, говорят, жили экзотические птицы, красочные чучела которых стоят теперь в краеведческом музее городка. А теперь тут на одеялах мышиного цвета, на кроватях с панцирной сеткой прохлаждаются Андрюха и двое стариков.

Вовка глянул на одного из них – и замер. Он даже с Андрюхой не смог поздороваться. Из всех конечностей у старика была только одна правая рука. Он держался этой рукой за резиновое кольцо, подвешенное над кроватью, и, казалось, спал. Вовка молчал и во внезапно охватившем его ужасе разглядывал калеку.

- Проходите, молодой человек! – Вывел его из ступора уверенный, резкий, скрипучий голос второго деда. – Нечего нас стесняться. Всякие мы бываем.

Этот старик лежал на спине, сложив руки на груди. По его позе, по ровному, будто только что отглаженому одеялу, было видно, что он давно не только не вставал, но даже и не шевелился.

Пока Вовка заглатывал подступивший к горлу ком и здоровался, палата ожила: Андрюха повернул к нему голову и кивком указал на соседнюю пустую койку, а безрукий-безногий инвалид ловко подтянулся на своем резиновом кольце и, пошевелив культями ног, сел, прислонившись спиной к стене.

 

Через пять минут перед Вовкой стояла табуретка, а на ней были рассыпаны спички.

– Надо три коробки, - объяснял Андрюха. – На один домик – три коробки.

– Вот, набираешь восемь спичек, головками в одну сторону, - он показал Вовке спички, зажатые стоймя между указательным и большим пальцем. – Кладешь.

– Теперь – восемь – поперек. – Он положил восемь спичек поперек, и, придержав иглой от капельницы, убрал пальцы.

– И еще восемь – задом наперед.

Положив третий ряд, Андрюха стал класть «сруб».

– Первые четыре спички сложно положить. С похмелья за это дело лучше не браться. – Пошутил он.

Держа двумя пальцами спичку, Андрюха попытался уложить ее на верхний ряд из восьми спичек, и – неудачно. Спичка опрокинулась на одну сторону, перекосив нижние слои. Андрюха принялся поправлять их иголкой.

Вовка сосредоточенно следил за Андрюхой. Все же если собрать такой домик – его можно продать за рубль. А ведь три коробки спичек стоят три копейки! Вот это прибыль! Мало того, Вовка видел, как на городской площади, у кинотеатра, мужик продавал церковь, собранную примерно из сотни кубиков. Это же сто рублей! Вот это бабки! Вот это да!

Он зачарованно смотрел, как Андрюха собирал стенки сруба, как положил сверху еще два ряда по восемь спичек, как «прошил» сверху стенки, той же иголкой делая щели в слоях. Наконец Андрюха поднял заготовку домика на уровень глаз и стал поджимать и поправлять выехавшие спички.

И тут за ажурным спичечным кубиком, кувыркающимся в Андрюхиных руках, Вовка столкнулся взглядом с калекой.

«Ради тебя?» – будто бы кто-то спросил Вовку со стороны, извне, оттуда, из глаз. И спички, домик, стокубиковая церковь, рубли, трешницы, четвертаки вдруг съежились, стали ненужными, и с ними съежился сам Вовка…

Калека смутился, отвернулся, поняв, что Вовка прочитал его взгляд.

И Вовка тут же придумал повод, чтобы уйти, а через минуту – еще один, но промолчал, остался…

Скоро Андрюха уже обшивал дом: один слой, второй, спичка, еще спичка, еще, еще… А Вовка думал теперь – как же он живет, этот инвалид – жизнь его кончена? Но ведь после войны прошло столько лет! А он жил. Зачем? Чтобы посмотреть в Вовкины глаза?

– «Не бродить, не мять в кустах багряных»… - Вдруг продекламировал неподвижный старик; помолчал, припоминая, и продолжил:

«…Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

 

С алым соком ягоды на коже,

Нежная, красивая, была

На закат ты розовый похожа

И, как снег, лучиста и светла.

 

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,

Имя тонкое растаяло, как звук,

Но остался в складках смятой шали

Запах меда от невинных рук.

 

В тихий час, когда заря на крыше,

Как котенок, моет лапкой рот,

Говор кроткий о тебе я слышу

Водяных поющих с ветром сот.

 

Пусть порой мне шепчет синий вечер,

Что была ты песня и мечта,

Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи -

К светлой тайне приложил уста.

 

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда».

Разрывая голосом неловкую тишину, ни разу более не запнувшись, лежачий старик дочитал все до конца и посмотрел на калеку. Тот, отвернувшись, смотрел в окно на клены и рябины, но было видно, что он слушал стихотворение.

Андрюха поднял у домика крышу и набивал чердак спичками: одна – в одну сторону, другая – в другую. Вовка смотрел на домик, а думал по-прежнему о другом. Ему казалось, что старики что-то между собой понимают, что-то такое без слов, между строк, но уловить это не мог. Он почувствовал, что лежачий прочитал это стихотворение, отчасти, и ему, но зачем ему эти стихи, к тому же про любовь, он понять не мог.

– Хороший был парень Сережа. Сгубили его бабы. – Не отрывая взгляда от ближайшего к палате клена, произнес калека.

Да! Они друг друга понимают. И Вовка захотел узнать у Андрюхи про стариков – кто они, откуда, ходит ли к ним кто. Но прямо здесь спрашивать было нельзя, и потому он стал дожидаться, когда Андрюха пойдет покурить.

Закончив с «чердаком», Андрюха обломил восемь спичечных головок и сделал на «фасаде» «окошко».

– Вот он, домец! Хоть щас на прилавок! – Он подержал домик на ладони, осмотрел его со всех сторон и передал Вовке. – Держи - подарок! Держи, держи! Вовка взял ладненький, товарного вида домик и удивился, какой он крепкий – из спичек, а не сминается.

– Мни-мни! - Сказал Андрюха. - Его хоть об стену кидай, хрен ему что будет.

 

В курилке Андрюха еще раз осмотрел свой домик, вернул его Вовке.

– Ну ты там покумекай, сам попробуй собрать. Если не понял чего, или, там, забудешь – приходи, спрашивай.

Про домик Вовке, кажется, все было ясно и он, стесняясь, спросил про стариков: - кто они?

– Ничего старички, - сказал Андрюха, - одному, вишь, руки-ноги в войну оттяпали, другому вставать нельзя – с головой что-то. Утки им ношу. К калеке сестра ходит, помладше она, к другому – сын и дочь. Так, отзовут меня в сторонку, червонец сунут. В-общем, ничего старички.

Он докурил и отправился в палату. Вовка пошел к себе. По дороге он крутил, разглядывал домик. Как-то само-собой ему припомнился старик Елисеев, которого положили на Андрюхино место. У него был живой взгляд с матовой искоркой, морщинистая, толстыми складками, кожа и странные, кривые большие пальцы на руках.

«Я был шкыпер!» – Заявлял, бывало, он.

«Это который капитан?» – Спрашивали мужики.

«Не капитан, а известный по всей Волге шкыпер!» – И все смеялись, так смешно он говорил.

«А в Каспийское море ты ходил?» – Спрашивали мужики.

«Ходил. Но для моей посудины это был большой рыск!» – И снова все смеялись: «Рыск! Рыск! Дед у нас рысковый!

«Пойду, гляну на Елисеева», - заторопился Вовка и почти бегом пронесся мимо перевязочной.

Но увидел он его только мельком. Пока он сидел у Андрюхи, за Елисеевым приехала родня – сын с невесткой. У старого шкипера была сломана шейка бедра. Так что смысла держать его в больнице не было. У стариков кости плохо срастаются.