К горлу подкатил комок горечи, и тут же вырвался наружу, в знойный дождливый вечер, хриплым смехом отчаяния. Я отошел от автобусной остановки, взглянул на ночное небо, затянутое черными облаками, через которые ели-ели пробивался лунный свет, закурил сигарету, и пошел от автобусной остановки домой. Отчего-то мы иногда теряем веру. Веру в людей, веру в себя, веру в то, что когда-нибудь все-таки настанет тот самый день, когда можно будет завопить во все горло на луну, не жалея связок, что просто счастлив, счастлив как никогда. Мужества не хватает? Пожалуй. Мужество погребено под горой мусора опыта прошлых дней, да так глубоко, что теперь без опаски и сомнений не возможно в поле разглядеть тот единственный цветок, что мог бы освещать тебе путь всю оставшуюся жизнь (или быть может больше). Оттого то, наверное, и говорят – невинен, как младенец. Младенцы не наделены опытом. Его то им только в будущем предстоит постичь. Вот из них, из невинных и вырастают неврастеники, параноики, и замкнутые индивидуумы. В последний раз, наступив на грабли, я решил, что никогда больше не буду, ни к кому проявлять, и уж тем более показывать, свои эмоции. Это было очень скверное и, возможно, не правильное решение. Но другого выхода нет. Наверное, на него способен лишь отчаявшейся человек. Человек, который постиг разочарование во всем. Возле дома я сел на лавочку, что довольно прилично освещалась уличным фонарем, но все же не пропадало чувство какой-то непонятной призрачности. Грезы? Как различить грезы от истины? Может это одно и тоже? Может и вовсе нет ни какой границы, между явью и сном? Может зря мы выдумали все эти слова? А может и ЕЁ нет на самом деле? Или меня? Может быть мы просто листья, в чьих-то отвратительных когтистых лапах, что подкидывают нас в черноту неба, а затем наблюдают, как же мы себя поведем на ветру, встретимся в закоулке кустов или нет. А если встретимся – то, что дальше? Узнаем ли мы друг друга, среди уже возросшей кучи таких же не познанных, сухих, желтых и безвозмездно утерянных листьев. Владелец лап, выстраивает мозаичную ухмылку, и глаза его блестят диким огнем наслаждения и азарта, от сей интересной затеи, он подкидывает нас, словно игральные кости. А мы его за это вожделенно зовем Господом. Просто зверство какое-то, если воспринимать монстра всерьез. Что от нас-то тогда зависит? Будем ли мы надеется на случайность, или на волю божью? Каждый выберет свою тропу. Точно как и все мы. Каждый разбредется в свой закуток, оборудует его частоколом, лишь бы никого не подпускать к себе. Ибо страшно. Страшно показать утварь домашнюю из стручков и сухих, трухлявых веток, и оказаться отвергнутым, или еще хуже осмеянным. А что её лицо? Какая гримаса застынет у неё? Клубы сигаретного дыма вырывались наружу и исчезали в каплях дождя. Я достал блокнот и карандаш. Я снова и снова пытался нарисовать её лицо, так, каким я его помнил и знал. Чуть повернуто в сторону, глаза смотрят не на художника, взгляд выражает грусть, усталость, отчуждение. Может быть страдание. Или может быть сострадание? Бумага быстро мокла, и линии становились нечеткими, и размытыми. Я терял яркость памяти! Ни какой четкости. Теперь и в памяти она стала размытой, почти исчезнувшей. Я терял её, я это чувствовал. А может быть и я исчезал? Я взглянул на свои руки – они показались мне прозрачными, и дождь лил сквозь меня. Я это чувствовал. Чувствовал, как меня заполняет вода, и в тоже время она не была постоянной, она проницала меня насквозь каплями, словно ядовитыми стрелами, и вот-вот подберется к горлу, и я задохнусь. Я вскрикнул, бросил блокнот на асфальт, и тут же побежал в дом.

Деревья проносились мимо глаз, без единой попытки врезаться в память. Затем поле, всецело усеянное сиреневыми цветами. Провода. Деревья. Цветы. Бесконечные и одинокие рельсы. Стук колес. И снова деревья. В тамбур невозможно зайти, как бы не хотелось бы закурить. Сигаретным дымом был пропитан весь вагон. Жара. Пот стекает с меня в три ручья, впрочем, как и от всех других пассажиров этого вагона, от того в вагоне и стоит этот невыветриваемый, отвратительный, липкий запах. Я пропиталась им насквозь, а ехать еще целых пять часов. Господи, как же время беспощадно медленно течет. Это уже просто не выносимо. И зачем я только уехала? Нет. Никогда больше не задавайся этим вопросом. Слышишь? Никогда! Прошлого нет, не было и не будет. Ты ни в чем не виновата. Он сам так решил. Ты сильная, ты справишься, я в тебя верю. Ну да, кто же еще в меня поверит, как не я сама? А верю, ли я? Верит ли он? Видит ли он меня в этом грязном, потном, вагонном окне? Запомнит ли меня? Забудь про него. Он никто! НИКТО! Подумаешь, художник нищий, подумаешь, нарисовал он тебя на Арбате бесплатно. Эка важность? Ха. Ну да, может он и был интересен и довольно-таки мил. Ну и что? Что с него взять то? Что, скажи мне на милость? Правильно, к чертям все это! Слишком много эмоций. Все беды из-за них. Да. Именно так он и говорил в том милом летнем кафе, за столиком в тени деревьев. Я помню его серые глаза, которые смотрели вроде бы на меня, а вроде, как и сквозь меня. Непонятное ощущение. И голос у него был хриплый и прокуренный, на рукавах его рубахи были пятна краски. Помню, как он меня убеждал, что эмоции необходимо скрывать, ибо они делают человека слишком уязвимым. Глупость то какая! От этого человек становится только прекраснее. Как же тогда понять любит, или нет? Как? Ах, но зачем же мы пытаемся скрывать свои эмоции? Жизнь и так очень сложна и коротка, чтобы тратить ее на то, чтобы расшифровывать знаки и зашифрованные эмоции! На счастье ведь совсем не хватит времени! Почему он меня не остановил? Почему он позволил мне уехать? Исчезнуть, раствориться в этих несносных деревьях, в этих, проносящихся мимо, полях. Исчезнуть, не оставив и следа, частички памяти о себе? Почему? Господи, за что? Хватит ныть! Соберись. Сходи в туалет и вытри слезы, а то еще тушь размажется, потом придется заново макияж наводить, и пойди лучше покури, это тебя успокоит.

Я влетел в комнату, зажег свет, оглядел себя, подошел к зеркалу – руки и в правду были полу прозрачными. Я просто исчезал. Исчезал у себя же на глазах. Я попытался закричать, но из горла вырвался только утробный хрип. Я не чувствовал своего языка. Я оглядел комнату, со всех сторон, со всех стен свисала Она. Она отвернулась от меня, её голубые глаза были устремлены куда-то вдаль. Вдаль! За эти проклятые, пустые, столь ненавидимые мной, стены! Теплый ветер слегка шевелил её темные волосы, что распушились из-под бежевого берета, казалось, она улыбается кому-то другому, не тому, кто сидит напротив неё в летнем кафе, под тенью деревьев. Я больше не мог на это смотреть. Я срывал её портреты со стен, и кидал в центр комнаты, складывал их в кучу, и ножом кромсал их на мелкие клочки воспоминаний. Рук я уже практически не видел, но уже чувствовал всем своим нутром, что конец близок. Всю эту кучу я поджег, и выскочил на улицу под дождь - на лавочке мне было спокойнее. Я наблюдал, как черный силуэт моего дома пожирал огонь, сам же я уже ели дышал. Я снова сидел на лавочке, слушал и наслаждался треском досок, и скрипом собственных легких. Обратного пути нет. И нет страданиям. Нет прошлого. Нет настоящего. Нет будущего. Нет Её, что смотрела сквозь людей. И нет ни какого страха. Всё или ничего? Делаем ставки, дамы и господа! Три… два… один… Выигрывает господин, в рубахе, заляпанной краской, поставивший свое прозрачное, наполненное дождевой водой, сердце, на НИЧЕГО. Отдайте ему его выигрыш, заполните его дождевой водой до отказа!

Дым проникал в меня. Казалось, он мелким щебнем оседал во мне, легкие уже были до отказа заполнены дымящимися камнями, вот уже и в пальцах ощущается некая ватность. Все стало вдруг таким легким и беззаботным. Безразличие видимо поселилось во мне. Что ж. Так тому и быть. Так хотя бы легче, и не чувствуется боль здесь, в левой груди. Она теперь так не бьется, как тогда в кафе. Дымок! Ты слышишь, как я тебе шепчу слова благодарности? Ты слышишь этот нежный лепет лепестков губ моих? Слышишь? Пожалуйста, забери меня. Раствори меня. Сделай что угодно, умоляю, только лиши меня памяти. Удали её. Вырежи эту безнадежную опухоль. Я бы так хотела статься дымом, вырваться наружу и пронестись над этими дивными сиреневыми цветами, промчатся по луне, играть с морскими волнами. Всё или ничего!!! Ставки сделаны, дамы и господа! Раз… Два… Три… Выигрывает эта прекрасная дама, в белом платье и бежевом берете. Отдайте ей её выигрыш. Наполните её сердце дымом блаженным.

Посмотри, дымок, как я могу вырваться наружу и пронестись над этими дивными сиреневыми цветами, а могу и в узел обвязаться вокруг деревьев, а могу и в чашке с чаем этого господина, в дивных очках осесть, и дальше мчаться в этом поезде, пересекая бесконечность… Скажите мне пожалуйста, а кто сидит за тем столом? Да, да, мокрый и прозрачный…