Повесть

 

 

Ночь то закручивалась в спираль, то растягивалась, а то, устав, ложилась на синий снег, разбросав тени. Изменение тьмы на небе было необычайно стремительным. Мерцая шелком и утопая в серой паутинности облаков, ночь дышала, как живая, и даже тихонько постанывала - где-то внизу, у подножья домов.

Женя, сколько себя помнила, всегда хотела забраться повыше, чтобы как можно дальше взглянуть за черный бархат горизонта. Разглядывая с крыши в телескоп звезды, отрываясь мысленно от земли, она зависала в межзвездном пространстве и медленно плыла без мыслей под тихий плеск Млечного Пути. Ей нравились чарующие имена, и она повторяла их помногу раз, точно нажимала клавиши фортепьяно, и получалась музыка:

- Антарес, Анта… рес… Ан… та… рес… Бе… тель... гейзе… Аль... та… ир…

- Колдуешь?

Она вздрогнула. За спиной стоял муж - в халате и тапочках. Глаз не было видно. Она ничего не ответила, но уловила какую-то беспомощность во всей его фигуре, какую-то просьбу общения. За 15 лет он поднялся на крышу всего третий раз. Настолько неинтересен был ему тот мир, в котором, как в прохладной заводи, нежилась она звездными ночами. Женя привыкла к тому, что одинока. Алексей нарушил сегодня это. Теперь она не знала, привыкать ей к одиночеству снова или…

- Как твои дела? – спросила она, отодвинув телескоп.

- Хреново.

- Каплан тебя принял?

- Нет.

- Негодяй.

- Ага.

- Тебе так важна была эта встреча?

- Да… как тебе сказать… - Он никогда не посвящал ее в свои дела и теперь переминался с ноги на ногу, несколько смущаясь. - От встречи зависит жизнь моей фирмы.

- Я могла бы тебе ее устроить запросто.

Муж вздохнул недоверчиво:

- Как?

- Завтра городская элита тусуется. Я вообще-то не хотела идти. Но ради такого дела… Вытри пыль с гитары…

- И как ты себе это представляешь?

- Я вас познакомлю, но только тогда, когда ты споешь.

Муж присвистнул:

- Вы что, знакомы?

Она медленно улыбнулась, пододвинула к себе телескоп, потом, точно вспомнив, что надо что-то сказать, повторила, не глядя в его сторону:

- Сотри пыль с гитары…

Евгения уже знала про Ларису. Знала, что на завтра у него назначена с ней встреча. Но с чего-то надо было начинать борьбу. И она начала. Как бы не сама. Как бы по его инициативе.

Андрей походил по крыше, видно, решая что-то, взвешивая и прикидывая. Посмотрел вниз на кроссворды, составленные освещенными окнами прямоугольных городских домов, на желтые бусы фонарей Кольцевой автодороги, на горящие огоньки Останкинской телебашни и, шлепая вниз по лестнице, бросил ей через плечо:

- Добро!

Когда закрылась дверь, она вздохнула, обессиленная, представив, как он сейчас звонит ей, ласково дышит в трубку, обещая встретиться в другой раз.

Но, тем не менее, победа была за Евгенией. Кровь непослушно запульсировала, набирая силу и отступая синхронно с сердечными толчками. И чисто женское победило: «Он не пойдет завтра к ней!!!»

Взметнулись беспокойные дрожащие звезды и тут же ударились оземь так, что вонзились осколками в неизбежность вопроса: «А послезавтра?»

 

***

 

Теплое живое солнце неумолимо погружалось в зачумленный, задерганный город, в грязный снег. Ей показалось, что от соприкосновения чистого света солнца с пеной грязного города что-то должно родиться здесь, на Земле. Стало удивительно, что в сердце забилась жалость к невинности этой будущей жизни. Женя давно столько не пила...

Они шли навеселе с городского фуршета. Андрей нес гитару. Евгения держала его под руку. Они наперебой рассказывали друг другу о том, как удачно все получилось, как хорошо звучал сегодня его голос, как Каплан сам подошел к ним, удивленный, что они муж и жена, и как потом Андрей несколькими фразами убедил его и еще двух представителей администрации в необходимости сотрудничества с его фирмой.

- Блестяще! – Андрей благодарно смотрел на жену. Ей на миг даже показалось, что он забыл про Ларису.

- Может, отметим?

Андрей взглянул на часы. По всей видимости, его ждала где-то другая женщина.

- У вас, моя Евгения, родились мысли гения! Куда пойдем? В «Асторию»? В «Прагу»?

- В гастроном!

Андрей засмеялся:

- Ты не даешь мне шанса обанкротиться!

- Зачем платить поварам и официантам, когда у тебя есть и то и другое. И, заметь, без риска для здоровья!..

 

***

 

Женя всегда готовила с особой ловкостью. Андрей любил сидеть на кухне и смотреть, как она, не глядя на нож, быстро шинкует овощи, как шипят на сковородке поджаренные антрекоты. Но с особым удовольствием он любовался ее маленькими босыми ножками, которые как бы исполняли священный танец приготовления пищи. Женя, улыбаясь и не задумываясь, почти машинально доставала бутылочки, коробочки, пакетики со специями, ложки, мешалки. Тут же что-то мыла, что-то изящно расставляла. На приготовление пищи у нее редко уходило более получаса. Это всегда восхищало Андрея. И Женя это знала, и сегодня внутренне сконцентрировалась, как на показательных выступлениях при скоплении многочисленных зрителей и строгого жюри, побила все свои прежние рекорды по мастерству и быстроте, оставаясь при этом непринужденной, веселой, успевая нарочито по-детски купаться в его восхищении…

Покормив детей, они еще долго разговаривали за столом и даже налили друг другу немного вина…

Он подробно рассказывал ей о своих делах. Женя слушала и не слушала, потому что путь решения его глобальных, как ему казалось, задач, ею найден был уже вчера на крыше. И дело было даже не в том, что мужчине требуется много усилий в тех вопросах, в которых женщина обходится лишь очаровательной улыбкой. В ней боролись сразу несколько чувств - за ту свечу, что вновь загоралась между ними. Ненависть перехлестывала обволакивающую нежность непонятно откуда и неизвестно зачем появившейся любви. Подсознание твердило одно, растаптывая черные колючки гордости: «Если нет силы ненавидеть – люби. Только любовь порождает любовь. Ревность и ненависть вызывают отторжение»…

Глядя в хрустальный бокал с недопитым вином, она вспоминала собранные за пятнадцать лет мелкие и крупные обиды, укусы, болячки и как бы разглядывала их в этой ведьминской чаше, чтобы, прежде чем выпить, понять, от чего умереть. Леча боль ковырянием этой боли. Но боль не исцелялась. Через переливающийся хрусталь наваждением проступали необыкновенно чистые глаза Андрея. Лучистые; бархатные, как чайные розы; умиротворяющие и успокаивающие, как утреннее небо, на котором еще не растаяли звезды. В них можно было смотреть бесконечно долго. Этим вечером они казались золотыми. И, хотя она выпила более чем достаточно, побив и в этом прежние рекорды, она отдавала себе отчет: только они могут снять боль. Только они – момент истины и спасения. Только глядя в них, она может быть счастлива.

Но как? Как заставить их полюбить ее еще раз? «Полюби меня снова!» - просила, упав на колени, ее душа. И мелочные придирки расползались из пригубленного бокала черными змейками.

Он произнес тост:

- За тебя!

Она выпила и захмелела совсем. На дне осталась только боль – обида с печальным лицом. Он не любит ее больше. Он не любит…

Он сидит и терпит ее шутливое обслуживание скорее из благодарности к тем годам, которые прожиты вместе. Кажется, так он написал Ларисе. В ящике стола она нашла в конверте около двадцати писем, которые выпила разом, взахлеб, удивляясь только одному, почему она не умерла сразу. И теперь решала, что делать с этим чужим миром, метеоритом ворвавшимся в их тихую семейную жизнь.

«Милый, любимый, родной...» Подумать только! Евгения никогда не называла Андрея так банально. Боялась повторять элементарную азбуку слов любви, боялась казаться мелкой и глупой, ища всегда другие слова, которые подходили бы только ему. И жила с ним просто потому, что жила. Он баловал ее, никогда не давая повода к ревности. В письмах же она узнавала мужа совсем с другой стороны, додумывая по откровенным намекам подробности многочисленных интимных встреч. Самое страшное, что Лариса призывала бросить все и…

Неужели все так серьезно?

Андрей, рассказав, кажется, все подробности своей коммерческой деятельности, немного устал. В его глазах теплилась благодарность за то, что жена оказалась его неожиданным главным союзником…

 

***

 

Утром, немного взъерошенные после теплой ночи, столкнулись у входа в ванную, засмеялись.

Брея щеки, Андрей, не смущаясь, сказал как всегда:

- Я сегодня с ребятами иду в бассейн. Задержусь немного.

- Хорошо, - ответила Женя, отвернувшись, чтобы он не заметил, как почернело перед ее глазами пространство.

Удивительным было то, что дети ничего не понимали в этой игре взрослых. Общение с ними требовало от Жени теперь колоссальных душевных сил. И она невольно оберегалась, съеживая душу, точно шагреневую кожу, не позволяя себе ни срывов, ни грубых слов. Женя стала тихой и осторожной, как лиса, почуявшая опасность у своей норы. Если раньше она практиковала живое общение с детьми, давая им задание самим выбирать героев для будущей вечерней сказки, а потом лихо сочиняла какой-нибудь экспромт, то теперь идиллия нарушилась ее душевным дискомфортом. Женя с трудом находила силы на прочтение уже готовых сказок. Благо, библиотека в семье Семилетовых была большая. Дети слушали книжные истории с той же вынужденной покорностью, как если бы мама кормила их суррогатным супом, приготовленным из кубика «Кнорр», вместо домашней лапши. Впрочем, когда Женя уезжала к матери, Андрей, не утруждая себя лишними фантазиями, так и делал, называя такие вечера «вечер по-ленивому».

Теперь ей приходилось спасаться тем же способом, «по-ленивому». Как-то не было настроения что-либо делать. Вместо компота дети с известных пор набалтывали варенья.

Обиднее всего казалось то, что он не обращал на это никакого внимания.

Вот и сегодня, после очередного вечера «по-ленивому», дети быстро уснули. Андрей задерживался. А она не хотела идти на крышу. Розовые лучи от ночной лампы окрашивали комнату в причудливые оттенки сотней красноватых зайчиков. Женька лежала на кровати, раскинув руки. «Почему я создала беспорядок, в который сама попала?» - думала она, спокойно глядя на слои пыли, покрывшие мебель мышиным налетом.

На ограниченное пространство дома, где не было места другим, на маленький обитаемый остров - теперь ступала нога чужого человека. Из глубины души рождалось и дрожало в невыносимом крещендо отторжение. Но и при всем при этом Женя не могла не восхищаться красотой Ларисы. Природа все-таки сделала подругу лучше, чем очерняла ее Женька в своем воображении. И это было очевидно. Женька в уме любовалась ее красотой, забыв, что Лариса враг.

На секунду она чуть-чуть уснула и оказалась за штурвалом самолета. Двигались навстречу теплые облака. Вдруг Женька обнаружила, что управление теряется, самолета нет и розовое пространство летит навстречу, а она должна упасть, но не падает. Навстречу летит Андрей. Она не видит его. И видит. Чувствует. Они быстро передвигаются, но сближаются очень медленно, так, как течет время в ожидании. Из туманных облаков проявляется его напряженное лицо. Увидев ее, Андрей, успокоившись, вздыхает. Она не видит его глаз, а только губы. Она уже угадывает поцелуй, такой желанный, какого не было у нее никогда. Мир цепенеет. Губы пересохли. А он все приближается и наконец оказывается так близко, что Женька задыхается в своем полусне. Ее как бы заклинивает на вираже между двумя мыслями. И становится невозможным выйти из этого пике. Так сходят с ума от неуправляемого, безудержного, безнадежного крика души. Ей не хватает сил досмотреть, что будет. Андрей, не долетев четверть мига, тает в яви комнаты.

Женька успокаивает бьющееся сердце. Губы потрескались. От неосторожного вздоха из них потекла кровь...

Желание спать пропало. Набросив куртку, Женька выбралась на крышу. Душа ее разрывалась так, что хотела вырваться за темные тучи. За тучами – ни одной звезды.

Она сидела до тех пор, пока не пропало ощущение пустоты и падения в бездну. Показались звезды, как вернувшиеся из вечности золотые глаза.

А когда спустилась домой, Андрей уже спал. Женька забралась, как котенок, под одеяло, постепенно согревая о мужа застывшую спину.

- Какая ты холодная, - пробормотал он во сне.

 

***

 

Евгения Александровна работала почти в самом центре Москвы. Профессия микробиолога позволяла ей общаться с совершенно разнообразным контингентом и в самых невероятных обстоятельствах.

Она стала мудрой раньше, чем узнала об этом. Под моложавой, почти юношеской внешностью, которая безотказно действовала на большинство мужчин, встречающихся ей на жизненном пути, находилось мыслящее трудоспособное существо, сочетающее в себе жесткость хирурга, строгость акушерки, пытливость философа.

Долголетний опыт заставлял разбрасываться на разные мелкие поручения друзей и знакомых, но это и составляло каркас ее жизни, который создала она себе сама. Гибкий скользящий график не утомлял. В ее послужном списке было несколько удачно защищенных диссертаций - правда, не Женькой, но не без ее помощи; множество раскрытых криминальных преступлений и даже формулы лекарств, которые обещали когда-нибудь привести к открытиям и со временем спасти человечество. Это льстило ее самолюбию, но только тогда, когда она вспоминала об этом. Надо сказать, довольно нечасто. Не вспоминала и сегодня.

Евгения разглядывала в микроскоп мир плавно перетекающих друг в дружку серо-зеленых форм и долго не могла сосредоточиться.

Она отодвинулась от стола, закрыла глаза и потерла ладонью лоб.

«Что-то надо с этим делать, - подумала она. - Что?»

Почти видимая, боль выливалась из души, как ртуть, - такими же переливающимися шариками, обжигая своей ядовитостью сердце, легкие и даже желудок. Она перекатывалась из одной формы в другую, время от времени затихая, но не исчезала совсем, а затаивалась, закручивалась в спиральку, чтобы в самый неподходящий момент развернуться и вонзиться во все внутренности разом многочисленными колючками.

Женька боялась, что боль, поселившаяся в ней, однажды съест ее всю, подобно серной кислоте, и выбелит кости. У этой болезни было конкретное имя – Ревность. Многорукими колючками, парализующими мозг, она не давала мыслить, дышать, не давала жить, превращая в тупое кровожадное животное, лишенное разума.

После первых приступов абсолютной черноты Женька с трудом обретала силы анализировать свои чувства.

Какое право она имеет ревновать? Чем тот человек, который надел на нее кольцо, ей обязан? Чисто по-человечески? Только тем, что поставил роспись в акте о гражданском праве? Только роспись? И все? Как можно приказать душе любить то имя, против которого поставил роспись? Глупо? Бред? Тот мощный фундамент, на котором держалось все их семейное счастье, подкреплен лишь росписью и печатью в паспорте. Какая ерунда! Ведь развестись можно очень просто. Поставить еще одну роспись и еще одну печать, только теперь в свидетельстве о разводе... Что-то не состыковывалось. Рушилось. Расползалось в стороны, как расползается по швам старая изношенная одежда.

Те обещания любить ее вечно, те золотые вечера, когда он кормил ее маленькими растаявшими шоколадками… Может быть, все держалось на них? На этих теплых юношеских воспоминаниях?

Зеленоглазая Лариса считала ее своей подругой. Подругами они не были. Евгения не любила женщин. Ей было с ними скучно. Однажды пришлось ей убедиться в том, что элементарный маленький серый женский мозг может родить в день только одну маленькую серую мысль, да и то если очень-очень поднатужится. Самое забавное, что к женщинам она себя не причисляла. Не причисляла и к мужчинам, считая их весьма предсказуемыми и, кроме того, не способными, за редким исключением, к рождению вообще никаких мыслей, а использующими компиляцию, плагиат или, на худой конец, небольшие вариации на тему. И только. Наверное, между этими двумя формами населения планеты существовала некая ниша, которую Женька незаметно заполнила, ниша того небольшого разумного процента гомо сапиенс, которые неизбежно продолжают рождаться на Земле, в том же процентном отношении к остальным, независимо от времени и места.

В памяти всплыло чье-то замечание: «С женщинами живут, когда они либо добрые, либо мудрые». Какою была она? Судя по тому, как захлестывала ее с головой ревность, – не доброй. Судя по тому, что это чувство вообще родилось в ней, – далеко не мудрой.

- Нет! Ну какое-то лекарство ведь можно найти от этого сумасшествия! – сказала она вслух. - Что же делать? Что?!

Пытаясь снова и снова искать в Андрее недостатки, Евгения сосредоточилась и начала вспоминать, как Андрей засыпал иногда с полуприкрытыми глазами и как первое время она пугалась, глядя на то, как блестят в темноте эти два полумесяца приоткрытых белков. Потом привыкла. Ей даже понравилось сидеть рядом в темноте и заглядывать в его сны. А какие еще были у него недостатки? Что долго ел? Что оставлял ее иногда, когда она занудствовала в магазине? Но в этом и ее вина. А что еще? Что он любил, когда она штопала его носки и прочие вещи вместо того, чтобы спустить в мусоропровод? Просил, чтобы овощи тушила, а не жарила? Зачем она спорила с ним все эти годы? Ну потушила бы! А теперь…

Да разве же это недостатки?! Андрей на порядок, на два, может, на три лучше всех мужчин, что окружали ее ежедневно - по дороге на работу и на работе, среди друзей и близких. Один только его бархатный тихий баритон заставлял ее покорно замолкать и чуть ли не мурлыкать рядом. Нужен ли он ей теперь, через пятнадцать лет совместной, сравнительно тихой, жизни? Нужен ли после того, как на руках у нее все доказательства его измены?

И этот главный вопрос вдруг плавно перетек в главный ответ: «Да. Нужен. В Андрее заключена вся моя жизнь. Вся без остатка».

Что же делать? Что? Устроить истерику? Сцену ревности? Какое унижение! Нет. На сцены у Женьки просто не осталось сил.

Находив бесцельно километры по лаборатории, усеянной обрывками мыслей, Евгения собрала бумаги и решила пойти домой.

В метро ей стало плохо. В ее семейной палатке точно сломались дуги, а теперь обрушивался постоянно потолок. Прислонившись к стене, она сползла по ней на корточки, уронив из рук сумку. Боль, наконец, добралась до глаз и отчаянно хлынула из них безудержными слезами.

На отрешенном лице отражался процесс торможения перед пропастью. Но это торможение мозга не было расслабленным истощением, а наоборот, являлось активным процессом, рабочим состоянием совершенствования всего живого.

Глаза уже ничего не видели. Розовый туман, как у людей с плохим зрением, которые только что сняли очки, заволакивал безысходностью шуршащую подошвами толпу.

Женька, не в силах сдвинуться с места, просила глазами о помощи, просила людей, просила, как нищенка просит подаяния, просила вернуть по крупицам любовь, которую растеряла сама. Как будто люди были виноваты или действительно чем-то могли помочь. Женька шептала: «Как сделать, чтобы ты полюбил меня снова? Как?..»

В ее сумку посыпались монеты, звеня, как капли в пустом холодном подвале. А Женька все плакала. Ее наполненные до краев горем глаза заставляли чувствовать себя неуютно случайных, более или менее счастливых прохожих, и они делились с ней чем могли - кто деньгами, кто сочувственным вздохом. Какая-то старушка положила ей в сумку яблоко.

Наконец Евгения опомнилась. Со слезами точно вышел из глаз осколок кривого зеркала, и мир предстал в другом свете. Удивленно принимая деньги и ничуть этого не стыдясь, она стала возвращаться из небытия на землю. Подняла сумку и, пошатываясь, побрела домой. Ее ладонь холодило сочувствие, обжигая чужой жалостью. Что это было? Неужто по крупицам собранная любовь? И что делать ей с этими деньгами?

 

***

 

- Начнем с тебя, - решительно открыла она полированные двери его шифоньера и вытряхнула за несколько секунд все содержимое на пол. В верхнем ящике она обнаружила еще одну пачку писем Ларисы, оказавшихся написанными стихами. Бегло проглядев любовные вирши, Женька криво ухмыльнулась, потому что нашла их бездарными. Затем машинально отобрала поношенную одежду от свежей, разложила все по полкам, заправила стиркой машину.

Взгляд укололся о пришитую (не ею) желтоватую пуговицу.

- Да еще серыми нитками! – ехидно пробурчала она. Нашла внутри шкафчика на лоскутке родную курносую пуговку, отпорола Ларисину работу, пришила свою.

- Так то лучше! – И совсем по-детски добавила: - Вот одень это и полюби меня!..

Все это время она запрещала себе думать совсем, готовясь к основному внутреннему диалогу, где понадобится вся ее творческая жизнеспособность. И только переделав все домашние намеченные дела, села и стала писать:

«Что надо делать?

Первое. Готовить то, что он любит больше всего…»

А что он любит?

Женя перетряхнула все пыльные коврики своей дотошной женской памяти - с подробностями, с секретами, с запахами. Написала длинный список первых, вторых и третьих блюд.

Но одною пищей проблему не решить, хотя женщины и тешат себя мыслью, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

Женя вскарабкалась по двум табуреткам на антресоль и достала вязание, начатое еще в прошлом году. Это был уже почти свитер, который она хотела подарить Андрею не то на Рождество, не то на 23 февраля. И вязала втайне, а потом, не успев к празднику, убрала подальше…

«Второе, – записала она. - Закончить свитер и подарить просто так. - Немного подумав, добавила: - Подшить брюки, перештопать носки, белье, обверложить коврик у порога».

Потом последнее зачеркнула и исправила на «купить». Потом и это зачеркнула. Написала «сшить новый».

«Что же еще?.. А что у меня есть?»

Она вспомнила, как Андрей совсем недавно размышлял о преимуществах и недостатках. Женя глубоко вздохнула, представив, что будет переворачивать душу, но нашла в себе мужество, разделась и подошла к зеркалу.

Так внимательно не разглядывала она себя, пожалуй, с четырнадцати лет. Недостатки бросились в глаза сразу. Утомленное лицо. Опущенные вниз уголки губ. Морщины. Нос этот дурацкий вечно мешается... Волосы – черт-те что! Во всем теле дряблость. Третий от края потемневший зуб…

«Ахиллесовых пяток набралось более десятка. Главный недостаток, что живем мы вместе уже пятнадцать лет. Можно ли полюбить одну и ту же женщину, если она твоя жена? Но я же…»

Женя так и не представила в уме слова, которые боялась сказать всю жизнь, боясь раскиснуть и теперь. Тем более теперь!

- Ты – боец! – сказала она себе в зеркало и подняла руки, как Шварценеггер. В отражении получился смешной таракан с жалкими подобиями мышц. Женя улыбнулась себе, заметив, как похорошело тут же ее изображение в зеркале.

- Ну что ж, теперь достоинства.

Это было уже приятней. Зеркало врать не могло.

- Твои достоинства в твоем движении. В твоей деятельности. В том, что ты все знаешь. А она не знает, что ты готова встретить бой. Она одинокая. У тебя двое детей. Они – твои союзники. Она не умеет готовить. Прекрасно! На нее идет много денег в кафешках и кабаках. А он бережлив. Но самое главное – у тебя есть ночь. А «ночная кукушка дневную перекукует». Она моложе и красивее. Она пишет романтические стихи. Зато ты работаешь, а она сидит на шее у матери с двумя сестрами... Что еще?

Женя заглянула в содержимое гардероба.

«Господи! Барахла-то! Пора менять!»

Гора надоевшей поношенной одежды выросла незамедлительно. Осталось только то, что было особенно дорого как память.

Неожиданно в дверь раздался звонок. На пороге стояла Лариса.

- Вот дрянь! Обнаглела вконец! – проворчала тихо Женя и открыла дверь. - Лариса? Проходи. Привет.

- Ой! Ты знаешь! Всю Москву обегала. Не могу найти на себя шубку, чтоб такая же пушистая была, как у тебя. А это что?

- Да вот решила провести ревизию.

- Ух ты! Какая маечка!

- Да. Очень смелая. Но тебе не пойдет!

- Пойдет! – Лариса быстро прикинула ее возле зеркала, что насмешило Женьку. - Здорово!

- Ну, забирай!

- Правда? – полезла целоваться Лариса, но Женька успела вовремя откупиться от этой акции:

- И это тоже, если пригодится, - показала она на оставшуюся кучу.

- Вот спасибо!

- Тебе спасибо. Я все равно уже не ношу. Лежит. Место занимает. Если хочешь, можешь и шубку померить.

- Ты серьезно?

- Вполне. За треть цены уступлю. Она, в принципе, совсем новая. Ну ты знаешь.

Общение шло в каком-то странном ключе. Лариса раскраснелась, меряя одежду, даже похорошела. Необыкновенные зеленые глаза ее переливались изумрудами. Женя, как львица, наблюдала за ней с неусыпным вниманием, первый раз в жизни позволив чувству брезгливости встать между ними. И слишком крупная родинка на спине подруги раздражала Женьку больше всего.

- Тебе эта штука не мешает?

- Что? Безобразная? – тут же перехватила взгляд Лариса.

- Да так…

Но Лариса тоже была неплохим психологом. Она умудрялась, как и ее мнимая подруга, читать Женькины мысли. И все оставшееся время теперь как бы случайно поворачивалась к ней лицом, защищая спину.

Когда Лариса пошла в «удобства», Женька быстро заглянула в ее сумочку и, недолго поискав, нашла то, от чего затряслись руки.

«Лариска–ириска! Привет! (Да, это был он. Он любил игру слов.) Как же я соскучился по твоим сладким пяточкам! Я не целовал их целых два дня! Наберись терпения. Дела на фирме уже пошли в гору. И скоро я заберу тебя навсегда. Женька умница. Она все поймет и, думаю, согласится переехать с детьми к матери. Впереди нас ждут годы счастья…»

Женя не успела дочитать, все спрятала, поставила сумку на место.

Пока Лариса мерила остальное, делала вид, что убирается.

Совершенно неожиданно открылась дверь, и ввалился Андрей с большой коробкой. Женя стояла в коридоре, совсем сбитая с толку. Но те двое тут же включились в обычную игру. Шумно поздоровались, как будто ничего не произошло и случайное появление обоих персонажей – просто стечение обстоятельств.

- Андрюш, подожди секунду, я тебя покормлю, - нашлась, наконец, и Женя. - Вот только провожу Ларису.

Выпроводить ее не составило труда.

- Да я ненадолго, - насупился Андрей. - Завез из ремонта телевизор…

«Хорошее алиби», - отметила про себя жена.

Андрей ел молча, глядя в стол. Все было очень прозрачно. Он это понимал. Или не понимал?

- А ты чего дома? – спросил он наконец.

- На дом работу взяла. Давно уже закончить надо. Хвосты подчистить…

- Занимаешься ерундой! – вдруг резко оборвал Андрей. И ушел.

Сколько у нее времени? Пока фирма не встанет на ноги? Что ж, поставим фирму на ноги, если ты этого хочешь.

Андрей показался ей вдруг совсем чужим, как инопланетное существо, с которым надо навести контакт. То, что он любил ее тело, в этом она не сомневалась. Ей нужна была его душа…

Что там у него по плану сегодня? Бассейн? Не будет ему бассейна! Я что-нибудь придумаю.

Пришли из школы дети. Светланка училась в седьмом, а Мишутка в пятом. Мишутка заметно прихрамывал. С кем-то подрался, и на коленке образовалась большая шишка. Осмотрев сына, Женя быстро поставила диагноз: просто ушиб. Но, зная, как любит Мишутку Андрей, решила воспользоваться моментом, набрала его номер по сотовому.

Андрей приехал перепуганный.

- Что?

- Надо срочно делать рентген, - спокойно сказала Евгения. - Возможны трещинки…

Она внимательно наблюдала за мужем, за тем, как взволнованно он взял ребенка на руки, отнес к машине, как бережно усадил на заднее сидение. Приготовленная для других целей помытая белая Волга на белом снегу походила на полярного медведя среди торосов. Видно только черный нос и глаза. Андрей плавно нажал на педаль и бережно повез свой драгоценный груз в больницу.

В первый раз Женя отошла на второй план. Она понимала теперь, какую ошибку совершала каждый день - тем, что взваливала всю заботу о детях на себя, отделяя Андрея, оберегая его от волнения за детей, когда что-то случалось или они болели, говоря: «Ничего страшного». Сегодня в первый раз она позволила ему волноваться. «Любовь - это война. В ней хороши все средства», - решила Женя.

Андрей и Мишутка были очень похожи. Те же льняные волосы. Те же редкого цвета чайные глаза. У обоих в глазах одинаковая тревога, которую мать, можно сказать, спровоцировала. Как же! Мама! Мама, которая, как Бог, могла всегда вылечить от всех болезней, сказала, что могут быть какие-то трещинки!

Рентгеновский кабинет. Их, благодаря опять же маме, принимают без очереди.

Но, слава Богу, все в порядке. А иначе и быть не могло. Ведь они вместе! Ведь они так переживали!

На обратном пути заехали в «Макдональдс». Светланке захотелось игрушку - ослика Иа, а Мишутке достался Винни-Пух. Мальчонка уснул прямо в машине. А муж возбужденно шепотом обсуждал подробности осмотра с такой гордостью, как будто вылечил Мишутку сам. Женя и так знала, что все хорошо. Она изучала мужа, внимательно разглядывала со стороны.

Жизнь свою, бьющуюся, как бычок рожками, в ее память, она беспорядочно пыталась выстроить и понять. Как поженились? Любила? Наверное. Но как-то обособленно. Точно любил только он, а она лишь позволяла любить себя. Он разбрызгивался об нее волнами, девятыми валами. Она не пускала. Никогда не пускала в свою душу. Ласкать – ласкала. Любить – любила. Но душу берегла. И самое сокровенное так и осталось сокровенным. Точно сундук кованый, ему себя подарила, а ключа не дала. И он так и не раскрыл крышку и не увидел тех сокровищ, что таились внутри. И можно ли теперь просить любви? Когда любит он другую женщину?

Рождение Светланки – совсем большая глупость. Не давала она ему почувствовать отцовство. «Все хорошо!», «все хорошо!» Но как ей было плохо! Как тошнило, когда по утрам готовила Андрею завтраки, закрыв рот полотенцем. Как тянуло низ живота, когда тащила на пятый этаж тяжелые сумки с продуктами.

«Все хорошо!» Что это? Гордость? Бунт? Нежелание показаться слабой? А сами роды? Он метался в коридоре. А Женька кусала руки, чтобы он, не дай Бог, не услышал, как она кричит. Может быть, он любил бы ее гораздо больше, если бы хоть часть мук взял на себя, хоть часть страданий за те ночи, когда поднималась к детям сама, сама ходила на утренники, сама готовила, сама кипятила белье, сама стирала… «Папа занят». «Папа работает»… Хотя работала сама больше него…

Дети выросли практически без его участия.

Андрей никогда не рассказывал о своих делах. И она не спрашивала. Сначала из деликатности. А потом… Что-то зачерствело в них. Души все дальше расходились. Случай с Ларисой – неизбежный процесс. Теперь она, понимая, что Лариса – опасный и коварный враг, не сердилась на нее. Ну, не было бы Ларисы, была бы какая-нибудь Таня, Нина, Зина…

 

***

 

Найдя в студенческих записях смешную постановку, Женька увлекла свое семейство, убедила выучить роли, смастерила костюмы. Она отчаянно старалась улыбаться, точно беззаботный легкий ангел, очаровывая этим детей и заставляя улыбаться ей в ответ даже Андрея. Детишки с большим рвением занялись общим делом. Андрею это тоже, кажется, нравилось. Только, когда звонил телефон и в руках Женьки молчала трубка, он странно затихал.

Для окружающих не было заметным, что в квартире Семилетовых Женька решила: любовь – это революция!

Если женщина чувствует угрозу, она начинает с генеральной уборки. Женя произвела ее одна и с молниеносной скоростью. Помыла окна, стены и плинтусы, постирала тюлевые занавески, выбила ковры, перестирала, перегладила, перештопала одежду, привела в порядок книги, забрала из ремонта обувь, купила в цветочном магазине несколько горшков с хризантемами, накрахмалила старые салфетки, которые валялись уже лет десять без дела, натерла до блеска посуду в буфете. Изменила рацион питания. И все это ни слова не говоря. Андрей будто бы и не замечал ничего. А может, и вправду не замечал, погруженный в отношения с Ларисой и дела, которым Женя потихоньку стала помогать.

- Что это? – проснулся однажды Андрей от шуршания свертка.

- Сюрприз.

- Какой?

Женя улыбнулась. Она, наконец, довязала свитер.

- Померь, это тебе.

Андрей развернул хрустящий целлофан и одел строгий, подобранный к его чайным глазам, шедевр вязального искусства.

Его реакция была для Женьки, которая светилась от счастья, настолько неожиданной, что она тревожно замерла.

- А че это ты решила? – заметался Андрей по комнате. Женька угадала, что Андрей сейчас признается во всем. Лишь беззащитная мольба в ее глазах остановила его. Андрей, точно обидевшись за Женьку, за ее наивность и недогадливость, порозовел. Наверное, заговорила совесть, или то, что осталось на месте супружеского долга. Он хотел было снять свитер - не решился. Свитер явно понравился. Но образ Ларисы, которая наверняка увидит и спросит, и съязвит, – мол, тебя жена-то вдруг вспомнила! - моделировал заранее неприятности, о которые Андрей обжигался.

Наконец, осознав, что паузу уже безнадежно объяснять, он сник, подошел, обнял ее сильно и нежно, поцеловал в голову и назвал тем ласковым словом, которым называл, когда ухаживал за ней:

- Спасибо, зернышко мое.

Андрей ушел на работу. А Женька долго стояла у двери и слушала удаляющиеся шаги.

И вот она одна. Вернется? Вернется. Тишина. Что дальше?

Квартира в порядок приведена; как перед смертью, постирана каждая тряпочка. Но та работа, которую взяла Женька на дом, лежит мертвым грузом.

А дальше – день и ночь за компьютером. И только в коротких промежутках – звезды в телескоп.

- Любовь – это работа, - произнесла Женька, когда закончила, наконец, то, что сулило конкретный заработок.

 

***

И снова они вчетвером. Завтрак чуть-чуть праздничный. Незаметно это стало традицией. Дети по очереди выкрикивают, вспоминая, что им надо купить. Поездки за обновками в семье нечасты. Поэтому детям хочется вспомнить все мелочи, все, о чем мечталось. Список составлен быстро. Светланка разглядывает себя в зеркало.

- Тебе повезло, - говорит ей Андрей. - У тебя мамины глаза, зато мои волосы.

Светланка смеется:

- А носик?

- А носик бабушки.

- А ротик?

- А ротик тоже папин, - вставляет Евгения.

Супругам приятно искать свои черты в детях. И… показалось Женьке или нет, Андрей восхищается и чертами жены в дочери:

- Можешь гордиться, тебе досталась мамина знаменитая походка! – Он глядит на Женьку, произвел ли комплимент впечатление.

Но жена точно в броне. Она невозмутимо парирует:

- А когда все уже внесли посильную лепту в твою внешность, Светик, пришел дедушка и нарисовал свои брови.

Все смеются.

- Это так кстати! – пересчитывает Андрей деньги, которые Женька заработала в последние дни. - У меня нет слов!

Вдруг зазвонил телефон. Андрей ринулся к трубке. Евгения опередила. Взяла, глядя ему в глаза. Трубка молчала.

- У них тоже нет слов… - без выражения, металлическим голосом произнесла Женя. Настроение испортилось.

 

***

Евгения умела прятать свое настроение. По крайней мере, от детей. Светланка мерила брюки и курточки, распахивая глаза на разноцветье одежды. Мишутка получил своего трансформера, которого они с Андреем долго пытались собрать. Все в этот день казалось весело и здорово. Но…

Женька как бы ушла в себя. И смотрела на мир изнутри, как из коробочки, где проделаны дырки для глаз. Происходило это потому, что Андрей ходил по комнате, глядя сквозь нее. «Эй! Я здесь!» - хотелось крикнуть Женьке, но она этого не делала. Она находила в своей сдержанности некое новое состояние, а может, открытие того, что она уже знала.

Задавая себе один единственный вопрос - «что же такое любовь?», она наблюдала за изменением своих ответов.

Дети ушли спать. Женька осталась на темнеющей кухне, которую уже освещала луна, казавшаяся плоской поверхностью колодца, или небесным источником таинственных знаний. Легкие завитушки облаков витиевато рисовали на светящемся круге непонятные письмена, смываемые ветром, точно морской волной следы на песке. И было непонятно, что же хотело начертать для нее небо. И было невозможно оторвать взгляд от колдовских видений.

Все умниченья, извороты прихотливой риторики явились бы тут некстати. Было только небо. И звезды. Была любовь, которая вмещала в себя и небо, и звезды, и шаги Андрея по комнате, и самое себя - в себя впадая и из самой себя вытекая. И это происходило теперь нормально и естественно.

Боль так же внезапно отступила, как и началась. Как тропический ливень. Андрей длинно и скучно говорил с «кем-то» по телефону. А Евгения ушла на крышу.

 

***

 

На дороге пучки тумана привидениями врезались в бампер машины и тут же оставались позади. Она редко навещала заброшенный дом покойной тетушки, доставшийся по наследству. А сегодня потянуло. С трудом отперев заржавевший замок, она попала в старый мир ее предков.

Медный чайник таинственно поблескивал на плите. Евгения набрала в него воды, поставила на огонь. Распахнула книжный шкаф, пробежала пальцами по корешкам книг, своих давних друзей и знакомых. Как она жила без них так долго? Без Моэма, Брэдбери, Распутина, Тургенева? Улыбнулась «Евгению Онегину», подмигнула Носову, погладила Шекспира и даже сдула с него пыль, как бы разом еще и перечитав их всех. Это посещение созвездия лучших умов в одном шкафу чем-то напоминало ей ночные вылазки на крышу.

Проглядывая книги, Женя искала ответ на свой вопрос. «Любовь – это вечность! - отвечали они. - Люби, пока любишь! Пей свою любовь! Пусть даже она безответна! Не существует таких трудностей, в которых бы не было бесценного дара для тебя! Дерзай! Теперь настала твоя очередь. И ответа не будет. Ответ на твою любовь можешь дать только ты сама!»

Стирая толстый слой пыли с золоченой рамы, она невзначай развернула картину с наклеенной репродукцией, висевшей в прихожей, к себе и с удивлением обнаружила, что на обратной стороне находится портрет неизвестной дамы, написанный маслом. Прелестница гордо улыбалась с полотна.

- Ишь ты, зеленоглазая! Что же ты там прячешься? Сколько лет ты смотришь носом в стенку?

Дама торжествовала в своих бирюзовых кружевах, глядя не дерзко, но дерзновенно. Кто она - так и останется навсегда загадкой. Может, портрет посчитали неудачным? Может, художник, поставивший в углу свою неразборчивую подпись, чем-то не угодил? Или был в сталинские времена диссидентом? Может, сама дама преследовалась за что-то? Но Жене читалось в торжествующем взгляде незнакомки уверенность какой-нибудь тайной любовницы, спрятанной так искусно.

- Ну что ж, теперь мы откроем карты. Ты будешь смотреть на меня. А я на тебя.

Почему-то Женя почувствовала себя гораздо сильнее, оттого что развернула портрет лицом. Убираясь в старом доме, она ловила на себе надменный взгляд со стены. Что-то неуютно-мистическое было в нем.

И, уходя, Женя не выдержала, смело, на равных, посмотрела в нагловатые глаза довольной дамы:

- Ты поможешь мне? Я хочу, чтобы он… Ты поможешь, – почти приказала Евгения, а потом, подумав, добавила: - Понимаешь, вся душа в грязи, засыпана землею, как могила. И из этой могилы вдруг вырастает цветок… Помоги…

 

***

 

«Я делаю что-то не то и не так, - думала Евгения, разглядывая в микроскоп бактерии. - Мы живем в своем микромире. Но отдельно друг от друга. Что уже сделано? Он стал прекрасно ладить с детьми. Ссоры прекратились совсем. Чистота почти идеальная. В доме полный порядок. Питание - как в ресторане. Деньгами я его существенно выручила. И, может быть, даже спасла его фирму. Но все по-прежнему. Он один. Нет. Он с Ларисой. Это я одна. Хотя мы вместе. И не вместе. Он мой. И не мой. Интересная ситуация... Что же делать? Попробовать завлечь его, пустив в ход элементарные женские штучки? Да нет. Андрюшка не настолько элементарен… Но все-таки».

Веселящий газ забродил в голове. Женька знала: если в ее глазах загорелся уверенный огонь, ни один мужчина не в состоянии сопротивляться ее уверенности… Но Андрей… Глупо пробовать на муже то, что всегда давало стопроцентный результат. А почему, собственно, глупо? Ведь и она пробудилась от многолетней спячки, благодаря… Забавно признать. Но и вы элементарны, мадам. Как бы ни тешили вы себя надеждой, что вы глубже и многограннее других...

- Добро. С чего начнем? С зуба?

Второй гонорар, полученный за сверхсрочную работу, Евгении пришлось полностью посвятить приведению в порядок своей внешности. Конечно, не хотелось к стоматологу, но неизбежность породила терпение. И на зубы стало гораздо приятнее смотреть. На Арбате в лучшем салоне ей сделали стрижку. Одежда тоже претерпела ряд существенных дотошных изменений. И тряпки, которые будут небрежно накинуты потом, прошли труднейший конкурс в процентном отношении одна к тысяче.

Евгения после отправки детей в школу непременно включала музыку и занималась аэробикой, после бежала в лес, потом принимала душ. Постоянно практиковала легкое отшелушение кожи вокруг рта. Это улучшало тонус и сглаживало морщины. Недели за полторы лицо посвежело, фигура приобрела прежнюю упругость, сполз вес до нужной цифры.

В походке появилось что-то королевское, величественное. Женя великодушно принимала побочные эффекты своих действий – озверение мужчин и тоскливую лесть женщин, помня о главном: любовь – это цель!

Несмотря на это, жизнь текла своим чередом. Ничто не менялось в отношениях супругов.

Наконец, плод вызрел. Однажды утром Женька проснулась. И решила: «А ведь ничего нет! Нет никакой Ларисы. Есть только мы. Он и я!» И словно камень свалился с плеч.

- Через два дня будет день нашей встречи. Почему бы не отметить? – спросила Евгения за завтраком у мужа.

- Кого хочешь пригласить?

- А кто тебе нужен?

Список приглашенных составили сообща.

Андрей не чувствовал подвоха. Может быть, потому, что его мужские планы ситуация отнюдь не портила.

Евгения решила, наконец, открыть тот сундук с драгоценностями, на котором он сидел все эти годы, как на простой скамейке.

Конечно, часть вины ее. Встречая других, стараясь вкуснее готовить, лучше одеваться, казаться интересной для них, для других, она, приходя домой, смывала макияж, надевала халат. Не лучше ли было делать наоборот? Так, как в этот трудный период жизни?

Многие годы многих мужчин держала Евгения Александровна на дозволенном расстоянии. В намеченный день предстояло отпустить сразу многие поводки. Повести себя чуть вольнее, чуть-чуть, только на один шаг обозначить угрозу его возможной потери… Показать, какою она может быть, если захочет.

Ее выбор, помимо того, кого они уже отобрали с мужем, был прост. Все мужчины, которые когда-либо были обязаны ей по работе, которых можно было использовать для дел мужа, – раз. Все мужчины, которым она когда-либо безумно нравилась и которые по одному ее движению готовы были кинуться совершать подвиги – два. И третье – Лариса. Должна же быть возле белой королевы черная тень… Лариса – сорняк! И ломать его решила Женька беспощадно, чтобы потом выдрать с корнем.

Евгения быстро произвела обзвон приглашенных, повторяя примерно одно и то же: «Когда-то я не позволила вам подарить мне портрет, теперь вы можете воспользоваться случаем…» - и тому подобную чушь. В список попали также влюбленный поэт, который сходил по ней с ума с прошлого года, два доцента, несколько мелких кандидатов, пару художников, для разнообразия - режиссер… Надо было пригласить еще какого-нибудь зануду, чтобы сделать из него тамаду. Она решила: для этой цели прекрасно подойдет депутат.

Наконец в уме все четко выстроено для будущего «экспромта». Выбрана посуда, скатерти, посчитаны стулья, продумана до мелочей одежда для всех членов семьи. Заранее нанесена маска омолаживания на лицо. Глупо? По-женски? Нет. В изготовлении пирога любви важна каждая изюминка…

Гибкий, но не гнущийся ум Евгении был уверен в победе. Уверен почти. Как полководец, оглядывала она комнату – завтрашнее поле битвы, вглядываясь с волнением в свою настоящую жизнь, которая грозила стать прошлым.

 

***

 

К вечеру небо вдруг поменяло искристый свет снежного дня на рубиновый бархат, в котором, как щит на плаще, горело солнце.

Народ угрюмо обгонял друг друга со слаженной закономерностью. На куполе здания базара что-то чинили, работала сварка.

Вход. И сразу темно.

Странно оказаться на большой торговой точке в полутьме. Продавцы невесть откуда отыскали и зажгли тысячи свечей. Во тьме блестели глаза. Стало жутко. Стало не по себе. Евгения поеживалась, точно предстояло пройти семь кругов ада.

Жирный волосатый армянин тряс перед ней кусками баранины.

- Не хотите печеночки? – горели из темноты глаза горбоносой дагестанки. Дородная хохлушка раскладывала веером на лотке вымя.

Евгению затошнило. Точно все это мясо было человеческим и предлагали его черти. Сладковатый запах крови, топоры, крючья… Огромный стол, где лежали одни сердца…

Женя не выдержала. Повернула в ряды с фруктами.

- Почему нет света?

- Авария. Полдня чинят…

Но в игре сумрака и зажженных свечей фрукты выглядели еще более экзотично. Свет проникал внутрь плодов, напитывая их туманным волшебством.

Женя выбрала до янтарности прозрачную хурму, бережно сложила в сумку гроздья спелой калины, чистой розовой кураги, белого изюма и чего-то еще, еще, еще… А сердце все стучало, потому что боялось вернуться в «ад» за мясом.

Свечи, как зажженные души предков, ее, Женькиных предков, торжественно горели со всех сторон, и она почувствовала их поддержку. И, чтобы перебороть свою трусость, Женька пошла на страх.

Ее встретила безразличная коровья голова с тусклым отблеском множества огоньков в черных глазах. Кап. Кап. Кап. Капала с нее на землю кровь.

- Матерь Божья! Да что же это за наваждение! – взмолилась Женька.

- Ну чего мечешься? Не можешь мяса выбрать? – хитро улыбался за прилавком рыжий мужичок непонятного возраста и национальности.

- Большой выбор, - пожала плечами Женя. - Не знаю, что гостям приготовить.

- Это смотря какие гости, - охотно вступил в разговор плутишка. - Если попроще, можно холодцом отмазаться. Бери свиные рульки. И дешево, и много. Вари часов шесть. Разливай в посуду. Если родственники – там и рубка подойдет. Для них время готовки – главный фактор. Тут чем дольше готовишь, тем больше уважать будут. Крути голубцы, пельмени, чебуреки. Не поможешь спиртовку зажечь?

Женя потихоньку приходила в себя, благодарная болтливости мужичка. Она охотно помогла, большим огнем свечи питая маленький огонь слабой спиртовки. И маленький никак не хотел загораться. Стоило отдалить свечу, как он норовил погаснуть. Но она держала свечу до тех пор, пока маленький огонь не окреп.

- Для друзей неплохо подать жареных кур, ну а для деловых… Там особое мясо нужно, - продолжал тем временем продавец, - чтобы и с форсом, и быстро, и чтобы на отдых время осталось. Так для кого тебе, барышня?

- Ну, допустим, для деловых.

- Хм! – обрадовался продавец. - Тут субпродуктами не обойдешься. Могу предложить свиную шейку, телячью и поросячью вырезку, корейку для натуральных котлет на косточках…

Со знанием дела, рассыпая всевозможные рецепты, плутишко сосватал Евгении полную сумку лучшего и, конечно, непомерно дорогого мяса, не забыв при этом, само собой, слегка обмануть, обвесить и обсчитать. Женька сознательно подыгрывала ему, округляя цифры, и даже махнула рукой на сдачу. Может быть, тем самым заплатив невидимым духам ту малость, которую они просили.

На слове «спасибо!» включили свет.

Свечки задули. К потолку потянулись серыми полосками дымки. При дневном освещении рынок загудел оживленнее, обыденнее. Пропала загадочность.

У Женьки появилось чувство завершенности. Еще одна ступенька взята.

 

***

 

Первой пришла Лариса. Помочь, конечно. Она еще не знала, что Женька уготовила ей. В их семье в праздники гостям иногда доставались пересоленные или переперченные пельмени, и назывались тогда такие гости счастливыми. Так было, пока один из гостей не поранил зуб о пуговицу, закатанную в тесто. С сегодняшнего дня традиция возобновилась. «Счастливым пельменем» должна была стать Лариса, потому что, по расчетам Женьки, обязана была уехать с одним из гостей. «Кому-то она достанется?» - улыбнулась про себя Женя, впуская ее в дом, полный ловушек.

Андрей тут же прибежал на кухню. Женя невозмутимо попросила наглых влюбленных резать лук. И те мило согласились. Но уже через пару минут пожалели об этом. Лук неслучайно выбран был на редкость злой. У Ларисы потекла тушь, она нервно размазывала ее салфеткой. Лицо подруги стало напоминать акварельную живопись. Андрей вообще зажмурился от слез и резал на ощупь. Женю это развеселило, она стояла у огня, и лук на нее не действовал.

- Эх вы! Ладно, идите, горе-повара! Сама порежу, - сказала она снисходительно.

Когда те ушли, Женя убрала недорезанный лук. Он ей был ни к чему. Ведь все было приготовлено заранее. И тут же позвала Ларису чистить селедку. Андрей прийти на кухню не отважился. И демонстративно занялся с детьми репетицией спектакля.

Как же неуютно чувствовала себя Лариса в новой «смелой» маечке. Безделица ей, несомненно, шла. Но на кухне… где все шипит и движется… с голыми ногами, руками и спиной, на которой почему-то не оказалось родинки! О! Да тут тоже идет работа над собой!

Лариса ничего не говорила про родинку. Евгения же поглядывала на спину подруги, будто коричневая бородавка все еще противным пятном торчит между ее лопаток…

Потянулись приглашенные. Небольшая, но просторная квартирка наполнилась ароматами изысканных цветов. Удивлению Андрея не было конца - от того, какие люди заходили к ним запросто. Особенно опешил он, когда Женька с увертливой недоступностью кошки ласково щелкнула по носу чиновника, наказав за слишком чувственный поцелуй ручки, перепачканной в майонезе. Этого «гада» Андрей ловил как-то у кабинета две недели, так и не получив подпись. Чудеса продолжались. На его прелестную Ларису никто не обращал внимания, и, как на маленькое солнышко глядят ромашки, все поворачивали головы за его женой, оживлялись и шутили с ее появлением. Когда же она быстрой легкой походкой удалялась на кухню, для «цветов» наступала ночь, и все невольно тускнели, ожидая ее снова.

Новостью для Андрея было и то, как Евгения нарочито подчеркивала всеми жестами, поступью, взглядами в себе все женское, изящное, чего нет в мужчине и никогда не будет, – королевское изначальное превосходство. Каждая женщина – маленькая богиня своего очага. Но от Женьки сегодня исходило столько заразительной спокойной радости и света, что его хватало всем.

Стол обрастал салатами, солениями и прочими яствами. Андрей поймал ее в коридоре и восхищенно шепнул: «Женька! Ты волшебница!»

Женька пожала плечами, как будто ей это ничего не стоило. Но внутри уже все подпрыгивало и радовалось. Захотелось рассмеяться, но она ограничилась сдержанной загадочной улыбкой, которая тут же истаяла.

Гости все прибывали. У хозяина вдруг проявился синдром гостеприимства.

- Я сгоняю за нарезками! - вбежал он на кухню к жене, взволнованно дыша.

- Зачем?

- А вдруг не хватит?

- Ну, если не хватит, так останется! Все будет хорошо! Успокойся.

И он успокоился, когда жена открыла холодильник...

Наконец, пришли все.

Без пяти четыре.

Пять минут оставалось, чтобы переодеться. Евгения зашла в ванную. Смыла налет усталости и утренней пудры, оставив кожу дышать вольно, быстро сделала компресс губ горячей водой, чтобы чуть припухли, нанесла несколькими штрихами нежный вечерний макияж, причесала волосы. И одела, наконец, платье, украшенное на рукавах золотистым прозрачным гипюром, вышитым невесомыми стрекозками. Утянула талию чуть больше обычного. И вышла к гостям, точно золотая жрица солнца.

Это высшее проявление неумолимой жестокости повергло Ларису в полное отчаяние. Андрей невольно открыл рот. Да. Женька раньше жалела мужа, подчеркивая его значимость, но сегодня, когда на карту поставлена ее судьба, она позволила себе немного похулиганить. Не подчеркнуть, а тихо и мягко намекнуть на его место в семье. Чуть-чуть приоткрыть завесу. А потом все вернуть на свои места. Чтобы он оставался прежним, но оценивал и ее и себя реально.

В этот миг часы пробили четыре раза.

- Точность – вежливость королей! – выдохнул тот самый неуловимый чиновник после немой сцены.

- Королев! – поднял большой палец находчивый художник.

- Прошу к столу, господа!

Публика подобралась изысканная. Депутат, конечно, тут же присвоил себе титул тамады.

Женя сидела с Андреем во главе стола, гордо держа осанку. Шутила редко, но по существу, приводя компанию к всеобщему восторгу. Мужчины невольно вдыхали аромат ее духов, безошибочно угадывая его между ароматами вин, яств, цветов.

А она каждой клеточкой следила за Андреем, точно настроились на заветную ноту все струны души. Как от живого огня горели части тела, приближенные к нему. Не обращая видимого внимания на мужа, она чувствовала, что Андрей ловит каждое ее слово и ждет знаков ее внимания так же, как и все. А Евгения, глумясь, даже не глядела в его сторону.

Каждый хотел отличиться и произносил хвалебную оду ей, Женьке, и она благосклонно протягивала ручку для поцелуя. На «День нашей встречи» (так назвала это вынужденное празднество Женя) хозяевам дома дарили картины, пели импровизированные песни. Очень часто кричали «горько!». И Евгения снисходительно подставляла мужу щеку, щадя подругу, избавляя от созерцания более горячих поцелуев. Да никто их и не требовал...

Дружно аплодировали с нескрываемой завистью, когда семья показала маленький шутливый спектакль. Не давая заскучать гостям, Женя объявила время десерта. И пока Лариса разливала церемонно кофе, хозяйка достала заранее испеченный бисквит, быстро выложила на него несколько пачек мороженого, укрепила миксером взбитый белковый крем, которым украсила свой необычный торт, и поместила его на несколько секунд в горящую духовку. Через пару секунд, когда белок зарумянился, она достала его из печки, вставила в середину горящую лучину и со словом «сюрприз!» внесла в зал.

Поднос расплавил клеенчатую салфетку, но внутри мороженое осталось холодным, что повергло гостей в неописуемый восторг.

Дети вели себя смирно и интеллигентно. Они появлялись, когда их звали, и старались уйти, когда о них забывали. А в конце Мишутка не выдержал, подбежал к Женьке и воскликнул, когда художник пытался шутливо ее обнять:

- Это моя мама!

Но вот гости стали расходиться. Кроме Ларисы, никто не напился. Качающуюся и разбитую, ее поручили отвезти домой депутату. Лицо Ларисы очень изменилось. От чужого семейного счастья или от большого количества вина развязно-пьяные глаза ее превратились в мерзкую болотную зелень. Она пыталась повиснуть на ком-нибудь и лезла с поцелуями к детям, которые, морщась, отворачивались.

Муж и жена провожали всех, обнявшись. И он незаметно сжимал ее талию.

Довольные и возбужденные, после ухода гостей бегали по квартире дети. Столько дорогих подарков им не дарили за всю жизнь!

Андрей бережно поправил охапку роз на полированном рояле, собрал несколько опавших, еще свежих лепестков, блаженно вдохнул в себя их аромат. Потом сделал руки в боки и попытался выразить свою ревность. Но ничего, кроме восхищения, не было в его глазах:

- Это что? Все твои хахали?

- Нет. Не все. Ну, может быть, одна треть, - невозмутимо улыбнулась Евгения.

- Ну ты даешь!

Евгения открыла секретер, достала папку, присела на стул и спросила серьезно:

- Тебе понравилось?

- Ты – моя королева! Моя?

Женька не ответила. Глубоко вздохнула, сразу постарев. Она готова была сейчас от него уйти. Она действительно чувствовала себя королевой.

- Я тебе тут подарок приготовила...

Она стала одну за другой разворачивать бумажки, от которых муж сделался внимательным и серьезным. Квартира была переоформлена на имя Андрея. Не хватало только его подписи. За оформление этих документов Женя платила теми самыми деньгами, что подали ей в метро.

Андрей молчал.

- Я подумала... - Слова давались с трудом. - Раз ты глава семьи, то… Я не люблю душещипательных сцен...

Он поймал ее за руку:

- Зачем?

- Не знаю…- почти прошептала она, изнемогая. - Может быть, чтобы ты был чуть счастливее, чем всегда…

Обоим стало больно. Так больно, что захотелось оттолкнуться друг от друга и...

Моя посуду, Женя прислушивалась, не пытается ли муж позвонить Ларисе. Но он не звонил. Не звонила и она. По всей вероятности, подруга тоже либо не в себе, либо обиделась и выдерживает паузу.

А ночью, когда дети уснули, он опять пришел к ней на крышу. Сказал после долгого молчания:

- Не понимаю. Что ты в них нашла?

- А зачем тебе понимать? – спросила Женя, не отворачивая лица от звезд.

- Я все-таки твой муж.

- Все-таки да.

- Так что?

- Смысл.

- Смысл чего?

Женя обернулась и посмотрела на него удивленно, как на несмышленыша. Андрей переходил в ней из глаз в сердце, из сердца в чувства, из чувств в мысли. Так вода переходит в разные состояния: из твердого в жидкое, из жидкого в газообразное. Но от его вопроса мысли стали прямыми и однозначными, как струны, или лучи, проникающие из далекой галактики в фокус телескопа:

- Смысл всего. Жизни. Любви. Времени. Мы – неубиваемые, неразрушимые идеи сущего, как бы мы ни верили в смерть.

Он смотрел на нее, не понимая. И вдруг спросил о самом главном, о том, что, быть может, хотел услышать от нее всю жизнь, а сегодня захотел особенно:

- Ты любишь меня?

- Тебе это важно? – Евгения опять отвернулась к звездам.

- Да! Черт возьми! Да!

- Я не хотела тебе этого говорить. - Не то от вина, не то от переживаний последних дней, не то от этой психологической агрессии мужа, выраженной одним вопросом, непроизвольно из глаз Евгении побежали слезы. - Это глупо, наверное, что мы сидим здесь на крыше и…

- Ты любишь меня?

Женя уже ничего не видела от слез. А он не видел ее лица, а только шевелящуюся на ветру опушку мехового капюшона. Вот он, настал тот момент, ради которого она воевала столько дней. Что стоило сказать ей короткое «да!». Но что-то сдавило ее всю в горький комок и задушило изнутри, не позволив произнести ни слова. Точно концентрация всех сил времени стянула душу узлом. Она тщательно пыталась поймать в воздухе то, от чего зависит жизнь. И ей не хватало этого элемента...

Андрей резко встал, схватил стул, на котором сидел, и бросил его так, что ножки разлетелись в разные стороны. Зимнюю тьму прорвал грохот, точно выстрел. Но шок Евгении прошел лишь тогда, когда она услышала спиной, нет, всем своим существом, тихие удаляющиеся шаги. На секунду ей стало жалко его: он уйдет, так и не узнав о том, что с нею происходит. И, рыдая, захлебываясь от слез, она упала к его ногам и торопливо, боясь, что он уйдет сейчас навсегда, стала шептать недоступные для нее ранее слова:

- Да. Да. Да! Я люблю тебя… Душа моя! Свет мой! Единственный!

 

***

 

Как-то быстро закончилась зима. Земля по весне линяла, сбрасывая клоками просушенные ветром пучки иван-чая, бурьяна, крапивы и степной полыни. Вместо прошлогоднего покрова она обрастала молодым нежно-зеленым подшерстком свежей травки, распушала зеленью липы. Евгения дышала свежестью этой влажной зелени.

У Ларисы просто испортилось настроение, когда она увидела подругу в таком весеннем умиротворении, да еще с букетом роз в руках.

- Кто это тебе подарил? – вместо приветствия позволила себе Лариса любопытный вопрос.

- Любимый, - нежно уколола Женя. - Ты что-то не заходишь давно, подруга.

- Просто много проблем… с любимым, - пыталась еще улыбнуться Лариса, но улыбка получилась кислая.

- А то, - Женя уже уходила и говорила сквозь букет роз, - заходи, чаю попьем!

 

***

 

- Смотри, что я купила себе от тебя, - нагнулась Евгения к Андрею, сидящему в кресле.

- За что же на этот раз? Можно поинтересоваться?

- Как? Ты не помнишь? А ведь у нас юбилей.

- Опять? – оторвал глаза от газеты Андрей.

- Сегодня три месяца с тех пор, как я тебя люблю. - Она хотела сказать это как можно плавнее, но голос предательски скрипнул. И глаза заблестели от влаги.

- А я – тебя! – выручил ее муж, поймав в объятия, неожиданно сорвавшись с кресла.

- Как вам не стыдно обнимать жену у окошка! А вдруг ее «хахали» увидят и рассердятся?

- А мы закроем окно, - подыгрывал ей Андрей.

- А если вдруг твоя подружка позвонит опять?

- А мы ей скажем, что меня нет дома. И никогда не будет.

Наверно, подслушав это, зазвонил телефон, точно первый раз дорвался до звонка.

- Ну, иди! – Евгения потеряла самообладание и чуть все не испортила. - Скажи ей: если она сюда позвонит еще раз, я ее придушу!

Андрей подошел к телефону. Ему было забавно, что Женька ревнует, раньше за ней он этого не замечал. Сдерживая смешки, он поднял трубку:

- Здравствуй!.. Потому что не смог… Нет… Завтра – важная встреча… А в субботу в бассейн…

Евгения ухмыльнулась. Старый трюк. В субботу они с детьми шли на детский утренник в школу.

- Нет… Навряд ли, - продолжал разговор Андрей.

Евгения подошла к мужу и заглянула ему в глаза, ища ответ. Они подмигнули ей оба, с нежностью и любовью.

- Скажи ей, - попросила Женька.

- Послушай, не звони мне больше… Потому что я люблю свою жену… Да, как оказалось… - Андрей говорил это не Ларисе, он говорил это Женьке. И она оценила мужественность его поступка. Труднее всего бывает нам сказать человеку о том, что чувств уже нет. - Это самое дорогое, что у меня есть. Я не хочу, чтобы она когда-нибудь усомнилась в этом… Спасибо… Спасибо…

- Она передала тебе привет.

- Кто «она»?

В первый раз супруги говорили в открытую. Тема Ларисы и ее имя, как будто по правилам некой игры, всегда избегались. Андрею трудно было найти корректные слова. Но портить вечер не хотелось:

- Женщина, которая была у меня до тебя.

- Она больше не появится?

- Нет.

- Тогда верни ей письма… И стихи.

- Так ты все знала? – Андрей запрокинул голову и осел на диван.

- Глупости. Не будем об этом.

Она приблизила к нему лицо для поцелуя, но вдруг вернулась к телефону - и на всякий случай отключила звонок, чтобы кто-нибудь опять не ворвался в их жизнь.