Запах земляники

(перевод с украинского. С оригиналом можно ознакомится на сайте: )

За окном автобуса, оскаливаясь голыми проплешинами, проплывают укрытые чубом кустарников холмы. Глубокие ущелья раскрыли свои пасти, наполненные до половины синевой вечных сумерек. Дорога, петляя между ними, каскадом водопада стекает из-под небес в зеленую вакханалию равнин и серебряной паутиной, нанизывая бусинки сел, течет за горизонт.

Пассажиры после первых километров шумных разговоров уже успокоились: кто нырнул в чтение, кто борется со сном, а кое-кто, уйдя в себя, витает мыслями где-то далеко отсюда.

Я смотрю за окно на разбросанные в развесистых долинах кирпичные под шифером и крытые жестью домики, которые тонут в молочных озерцах садов, и думаю, что, невзирая на экономические неурядицы, село, вопреки утверждению некоторых парламентариев, не умирает. Оно живет, трудится и будет жить. Вот уже дважды с того момента, как выехали с города, попадались в селах покрытые брезентом шатра с длинными столами и надписями над вратами: «Молодой паре — многие лета!»

Закипает и политическая жизнь. Уже отшумели первые предвыборные баталии. Счастливчики, собравшиеся в столице, вскоре опять станут обещать нам светлое будущее и, забронированные мандатом неприкосновенности, спокойно будут разворовывать и вывозить за границу то, что не успели вывезти их предшественники.

Да и мы, простые смертные, когда-то такие послушные, приветливые, искренние и доброжелательные, теряем вместе с надеждой на справедливое общество способность к добросовестному труду и норовим надуть «ближнего», украсть то, что плохо лежит. Поистине, исполняются слова апостола Павла о том, что «последними днями наступят тяжелые времена. Будут люди тогда самолюбивые, жадные до денег, высокомерные, родителям непослушные, жестокие, ненавистники добра, изменники, нахальные и неудержимые, имея вид благочестивых, будут совращать женщин грехами обремененных».

Вон и Юлька — горная серна, с которой даже пачки соли вместе не съели, обремененная грехами, убежала от меня со своим чернобровым спекулянтом, или как теперь модно говорить — бизнесменом, помахав на прощание рукой через опущенное окошко «Мерседеса».

— Эй, парень, где твои глаза?! — предостерегал меня отец от торопливого решения вступить в брак с малознакомой девушкой. — То мишура, сусаль, а ты под них загляни, хорошо разгляди...

И хотя с детства меня учили слушаться старших, тем более родственников, я всё же ослушался и вопреки воле родителей поперся вслед, как я тогда думал, своей судьбе, в далекие горы...

Автобус, преодолевая спуски и подъемы, тянет свое старческое механическое тело и, словно проникшись моим настроением, напряженно ворчит, периодически кашляет от некачественного топлива.

Конец мая. Парит как на дождь. Мои мысли помалу останавливают круговерть, приятное изнеможение растекается по телу, и я уставшая от жизни, обиженная любимой женщиной особь медленно погружаюсь в дремотные и сладкие воспоминания...

Лишь она поставила на подножку автомобиля обнаженную выше колени едва загорелую ногу, чтобы забраться ко мне в кабину грузовика, я мгновенно осознал, что пропал. Бывает же так: живешь, крутишься между девушек, и ни одна тебя не интересует, не волнует твою кровь, а здесь еще даже не рассмотрел хорошо, как полетел в тартарары.

То был слиток, самородок: в глазах сияние бирюзовых гор, брови — темень густых боров, волосы — отблеск освещенных предвечерним солнцем оранжевых скал. Словом, дитя гор, так страстно воспетое в песнях украинских композиторов.

И вот мне выпадает наслаждаться этим дивным чудом гуцульского края почти четыре часа, пока мое авто будет преодолевать путь от этого горного поселка к нашему совхозу.

В совхозе я работаю водителем «летучки» из которой выбросили оборудование и используют для перевозки людей. В мои обязанности входит: каждое утро вывозить женщин в поле, в полдень доставлять им обеды, в дни жатвы — еще и вечерю, а также после работы привозить их из поля. В промежутке между этим авто использует для оперативного руководства управляющий. Работа мне нравится. Пока женщины собираются, механизаторы обедают, управляющий руководит, я вынимаю из багажника книжку и читаю. Следует сказать, что и зарабатываю я неплохо, ведь мне оплачивают двенадцатичасовой день...

— Как тебя звать? — спросила красавица, захлопнув за собой дверцу грузовика и удобно умостившись, выставила красивые без чулок ноги. На круглые с кофейным бликом яблока колени упал мой взгляд, который я с большим усилием отвёл в сторону. Заметив это, хитрая бестия, и не подумала даже, как это делают в таких случаях владелицы мини, прикрыть чем-либо: пакетом, сумочкой. Она знала силу этих чар и кичилась, а возможно и соблазняла. Мне же на протяжении длительного времени придется управлять автомобилем с тридцатью людьми в кузове, и поэтому не хотелось, чтобы ее ноги отвлекали меня.

— Тарас.

— Я — Юлька! — измерила оценивающе пристально.

Следует сказать, что я, в сравнении со своими ровесниками, выгляжу слишком молодо, и никто не верит, что мне скоро исполнится четверть века с тех пор, как начал коптить небо.

— Ты служил в армии, Тарасик? — спросила, ласково прищурив синие очи, закончив изучать меня.

— Четыре года назад вернулся.

— Так давно? — верит и не верит. — А девушек уже знал? Исследовал, откуда у них ноги растут? — она развела и опять сомкнула поджатые под себя ноги, а мне показалось, что услышал, как с тихим шелестом отлепились и опять сомкнулись тугие икры.

— Я еще не целованный! — отпарировал привычным и пошел в наступление. — А ты - шлюха?

— Нет. Я тоже еще не целованная...

— Сомневаюсь.

— Заслужишь — убедишься...

— А язычок у тебя! Оно, понятно, голодной куме...

— То защита — испорченным товаром не лакомятся...

...В кабине за спиной вспыхнула лампочка, и послышался звуковой сигнал. Это означало, что все, наконец, расселись по своим местам, можно закрывать двери и трогаться в путь...

Привыкший к ровным дорогам я вел авто по извилистым, усыпанным галькой улицам, осторожно со страхом переезжал спокойные мелководные потоки, которые во время дождей в горах становятся страшными, и, пока не спадут воды, люди бывают надолго отрезаны друг от друга.

— Я еще заприметила тебя три недели назад, когда ты привозил управляющего вербовать наших женщин. Уже тогда подумала, если там, в вашем совхозе, ребята такие вот ангелочки, как ты, то также завербуюсь и поеду на сезон... Считай, что через тебя я это сделала...

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— И как тебя мать только отпустила в такой безумный мир?

— Она не пустила.

— Ты что — убежала?

— Да нет! — смеется. — Она со мной, вернее, я с ней еду. Она там, в кузове...

Так мы познакомились...

Пока женщины садили свеклу, я имел возможность каждый день миловаться Юлькой. Когда же они поехали домой, чтобы ждать, пока свекла подрастет, — время для меня остановилось. И тогда я твердо решил, как только вернутся, сразу женюсь. Тем более что ее мать, как и все женщины свекловичного звена, относились ко мне доброжелательно и иначе, как зятем, не называли.

Когда я во второй раз поехал за ними, то сразу предложил Юльке, как говорится, и руку и сердце.

— Подрасти еще немного, — почему-то стемнела синева ее глаз.

— Долго?

— Хотя бы до осени...

Под осень я узнал, что у еще не целованной Юльки есть четырехлетняя доченька. Я же, считая ее непорочной девушкой, вел себя, как и подобает влюбленному. Хотя это открытие и ошеломило, однако остановить меня не могла уже никакая сила — я упрямо сунул голову в петлю. Узнав о моем намерении жениться на матери-одиночке, отец, что еще ранней весной предостерегал меня, лишь сокрушенно вздохнул:

— Иль не остерегал я тебя, сын?

Мать упала в истерику... Я же не отступился.

...Автобус начал резко тормозить и я раскрыл глаза; среди поля, на перекрестке дорог, стояли две молодые красивые женщины и с благодарностью продавали водителю зубы.

Я криво улыбнулся. Стояли бы здесь две крестьянки с обветренными лицами, грубыми натруженными руками, которым неотложно нужно добраться в город, возможно и к больному, водитель даже глазом бы не моргнул, чтобы остановиться.

Эх, мотыли, мотыли! И чего это нас так манит пламя огня?

Между тем пассажирки вошли в салон. Одинакового роста и возраста, остальным они были полной противоположностью: лед и пламя, день и ночь, город и село. Белокурая, с хорошо развитыми формами тела, полной и высокой грудью, красивыми ногами напоминала модель, которая только что сошла с экрана телевизора: над синевой глаз — золотистые стрелки бровей, круглые пышные и красные, словно спелые вишни, губы. Попутчица формами тела, словно близнец, была похожая на блондинку. Далее — контраст: черные густые волосы заплетены в косу и выложены на голове короной, черные, как тёрн, глаза, крупные мазки темных бровей, смугловатое правильной формы лицо, что не знало пудры. сочные без помады губы. Смуглая шея, руки и ноги сливались с сарафаном цвета жареной муки. Она окинула быстрым взглядом салон, безразлично скользнула по свободному возле меня месту, по моей полусонной роже, и ступила в узкий проход между высоких спинок кресел в несвежих, когда-то белых колпаках.

Белокурая, подарив водителю волшебную улыбку, взяла сдачу, ступила вслед за чернявой. Проходя мимо, пристально посмотрела на меня, и в голубом, затянутом мглой глазу сверкнула лукавая искорка. Я никак не среагировал на это.

— Здесь? — звонким сопрано спросила чернявая. Я едва не оглянулся, почему-то мне казалось, что голос у этой темноволосой женщины должен быть низким, сочным.

— Ладно, — приятным контральто согласилась белокурая. Они какое-то мгновение возились у меня за спиной, удобно устраиваясь на сидении.

В нос ударил резкий запах духов, а вслед за ним разлился нежный аромат спелого лета — запах земляники. Этот запах был таким неожиданным в эту раннюю весеннюю пору, что я таки на мгновение оглянулся: белокурая вынула из сумки небольшой кулек ягод и положила себе на колени.

«Чтобы не помялись, — подумал я, — везет для кого-то...»

— Теперь слушай дальше. Стемнело, когда Василий добрался до своего дома...

Я, зачарованный приятным грудным голосом, навострил уши.

— Сел в лифт, проехал третий этаж, как вдруг пропал свет и лифт застрял. Наступил час экономии. Василий сел себе в уголке лифта, что завис где-то между этажами и задремал.

— Ото, — рассказывал мне, — сплю, не сплю, когда выразительно слышу голос жены, что шепчет кому-то: «Я ласкаю его, говорю «милый мой, дорогой», а сама будто лягушек глотаю... Не люблю я его, понимаешь?» «Тогда расстанься с ним!»— советует немного хриплый мужской голос. « Расстаться... И что — ты на мне женишься?» «Конечно, нет. Я возьму себе девушку... А ты утешайся тем, что имеешь...»

Василий очнулся, встряхнув головой, какое-то мгновение похлопал глазами, пока понял, где он находится, когда вдруг на самом деле слышит голос своей Ксени: «Ну, хватит! Довел меня до четвертого этажа и возвращайся!» «Еще один единственный поцелуй!» «Нет, ты в прошлый раз оставил «засос». Я насилу отбрехалась... Ой! Да нет — хватит!» — раздался звук прерванного поцелуя и резкий выдох женщины. — «Теперь действительно все! Беги! А я лечу, мой уже, наверное, заждался, еще заподозрит что... Завтра позвоню…» «И вечером опять пойдем ко мне?» «А куда же еще? У меня курсы английского языка. Дважды в неделю!» — засмеялась так ехидно, что у Василия мороз прошел по спине. «И он этому верит?» «Конечно, верит, олух царя небесного! Вот повезло мне!» — вздохнула в полную грудь...

Раздался звук еще одного поцелуя, прозвучали шаги: тяжелые и гулкие вниз, быстрые и мелкие вверх...

Только через полчаса подали ток. Василий, потрясенный изменой жены за это время перегорел и зашел в комнату бодрый, спокойный. «О, милый мой!» — улыбнулась Ксеня. — «Где это ты так задержался? Я уже начала волноваться… это так не похоже на тебя. Не завел ли себе случайно любовницы?» «Еще не завел, — улыбнулся, но не подошел, не поцеловал, как это делал всегда, а, раздеваясь, бросил через плечо, — но тоже записался на курсы английского языка». «На курсы?» — не то поверила, не то нет, и поторопилась на кухню, где на плите уже что-то шипело.

Надев комнатные тапочки и причесавшись возле зеркала, Василий отправился вслед за ней. «Знаешь, на курсах даже очень интересно! Сегодня мы, например, разучивали сказочку об олухе царя небесного... Кстати, ты не скажешь, как будет на английском «олух»!»

— У моей Ксеньки, — рассказывает дальше Василий,— вздрогнули плечи, она, словно окаменела. На сковороде что-то пригорает, а она этого не видит. «Как, уже больше полгода посещаешь курсы, — Василий снимает с огня сковородку, выключает газ, — и не можешь перевести одного единственного слова?»

Тогда пошел в кладовку, вынес большой чемодан, выгреб из шкафа все ее добро и, вместе с Ксенею, выставил за двери: «Иди, доучивай свой английский!..»

— И что, помирились потом?

— Расстались. А теперь женится во второй раз — берет себе в жены девушку из села. В эту субботу свадьба, еду помогать... И что характерно — познакомились они через объявление в газете...

— Через объявление? — улыбнулась чернявая.

— Что здесь смешного?

— Ничего. Я вот недавно прочитала об одном женатом мужчине, который тайком от жены тоже знакомился по объявлению, ища себе другую.

— И что, выбрал лучше?

— Наилучшую! — опять засмеялась владелица тонкого голоса. — Когда, после заочного знакомства, наступила пора встретиться, он попросил товарища, что был холостяком и тот предоставил свою квартиру для их встречи. В точно назначенное время позвонили, он отворил двери и остолбенел — перед ним стояла его теперешняя жена.

— Вот те на?!! Хороший товарищ, что продал!

— Товарищ здесь не при чем.

— Как не при чем?

— Вся соль в том, что и его же собственная жена тоже, тайком от него, тоже искала себе пару через газету, и злой рок пошутил над ними — она, его жена, и была той дамой, с которой он знакомился заочно и договаривался о встрече...

«Сколько еще в мире обманутых мужчин, которые даже не подозревают об амурных делах своих жен и верят этим, соблазненным еще библейским Змеем, Евам» — подумал я себе.

С Юлькой мы расстались по-дружески: спекулянт, то есть бизнесмен — владелец «Мерседеса», оказался отцом ребенка. Еще при Союзе, незадолго до свадьбы, попался на какой-то афере и получил десять лет. Правда, через пять лет, когда Союз лопнул, как мыльный пузырек, вышел, сразу угодил в родную стихию и быстро разбогател.

«Мог жениться на другой, взять образованную, молоденькую девушку, да нет! Приперся за Юлькой!» — до сих пор меня это печет. Неужели, говорят, правда, что первая любовь навечно? А Юлька у меня была первой, и я отныне обречен побитым псом плестись к финишу? Сглаживает горечь разрыва утешение, что разошлись мирно и культурно, хоть очень тяжело было мне сделать это. А, действительно, что я мог дать Юльке? За ним же она все имеет, даже больше... И что бы мне теперь не говорили, кем бы меня не называли, я буду стоять на том, что в недалеком прошлом при советской власти мы все-таки были в основной массе равными, хоть и бедными, но равными, и к тому же меркантильные интересы осуждались. Нынче на первом мести деньги — остальное производное от них...

— Правда, деревенских еще не затопила грязь города, где уже пятиклассницы занимаются любовью во время дискотек в гардеробах...

— Ну и времена наступили?! Когда-то гулящую выгоняли из дома, а нынче я знаю одну даму, которая мечтает пристроить свою дочку ... валютной проституткой...

— А помнишь, нам с детства обещали ликвидировать разницу между городом и селом, и в скором времени, действительно, ликвидируют хотя бы в этом плане.

— Этого не произойдет. Грязи во все времена хватало, а любовь жила и будет жить.

— Боже, о чем ты говоришь?! Какая любовь? Она давно умерла, и на могиле крест сотлел.

— Не противоречь, Неолино, любовь жива! Вот расскажу тебе случай...

«А ну-ну, что расскажет это дите села», — навострив уши, стараюсь не шевелиться, пускай себе думают, что меня действительно сморил сон и их болтовня мне безразлична.

—Наверное, ты помнишь по соседству, напротив моих родителей, жил себе такой тихий незаметный парнишка?

— Тот, что подвозил нас на «Москвиче» к поезду?

— Да. Это была послушная и искренняя душа. Работал в колхозе шофером, и когда б не попросили его, всегда послушает. Знаешь как в селе: почти в каждого есть какая-то буренка на подворье, поросенок — и Дмитрик всегда привозил то силоса, то жома и никогда платы не брал. Правда, жили они зажиточно: еще и посылки шли из Канады ежемесячно. Словом, всего хватало, и вот — из-за девушки покончил с собой. Вернее, из-за родной матери... Присмотрел он себе девушку, что на возделывание свеклы приезжают, и надумал жениться. Мать его в истерику! — На блуднице не позволю! Как он просил, как молил — мать и слушать не хотела. А в прошлом году, это было перед самыми Зелеными праздниками, когда сезонницы, закончив мотыжить, поехали домой, он упал перед Екатериной на колени:

— Последний раз, мама, спрашиваю у Вас: устроите мне свадьбу или нет?

— Нет! И я последний раз тебе говорю, что нет! Уйди с моих глаз!

—Так? Хорошо! Я уйду, но чтоб потом не корили себя и не каялись, — поднялся с колен и ушел.

— Беги, догоняй. Езжай за ними! — крикнула ему вслед. — И можешь оттуда не возвращаться...

Утром вышла Екатерина к колодцу набрать воды, а ведро не топится, заглянула вовнутрь — и в крик! Там плавал ее сынок, ее кровинушка. А потом в «Москвиче» нашли записку:

«Не хотели, мамо, свадьбы, устройте хоть похороны!»

— Дурак парень.

— Не говори так... Знаешь, я — человек верующий и уверена, что каждому из нас заранее предписано, что должно случиться. Ему, видишь, через любовь пришлось покинуть этот мир!

— Не через любовь, а через человеческую жадность. Если бы не сватался на заезжей бедной девушке, а на зажиточной, Екатерина не противоречила бы, наоборот, пошла бы навстречу.

— Только здесь, Неонило, над бедной Екатериной судьба зло и страшно пошутила: сначала забрала сына, а затем еще раз отомстила — ее разбил паралич, хватил, когда та чернобровая девочка приехала на похороны к своему любимому на собственной иномарке — на заработки она подалась, как говорится, ради компании, ради спортивного интереса...

— Бедная Екатерина, — сыронизировала белокурая. — Не только сына потеряла, но и богатство! Вот и вся здесь твоя любовь...

Автобус преодолевал километры. Жара не угасала, и только легонький ветерок витал в салоне, разнося тонкие ароматы земляники.

— Не противоречь. Что же тогда, как не любовь толкает в руки смерти? Вот год назад, или может два, в соседнем селе случилось подобное. Правда, здесь не родители виноваты, а девушка... Ходил к ней парень где-то с восьмого класса, любились, любились, она не раз вечерами в тайне от родителей убегала через окно к нему на свидание... Время шло, с родственниками уже все было договорено — только прозвенит прощальный школьный звонок — сразу свадьба... И что ты думаешь? Поехал ее жених куда-то на очередную вахту — он с геологами работал, а когда вернулся — его любимая вышла замуж за другого.

— А я что говорю! — утешилась белокурая. — За более богатого?

— Не скажу. Этим не поинтересовалась... Но слушай, вернулся паренек, узнал, что она вытворила, и отомстил...

— Убил обоих?

— Нет! Повесился на груше, перед ее окном. Перед тем самым, через которое она не раз убегала к нему на свидание...

Автобус умерил ход. Впереди замаячил окрашенный в сине-желтый цвет (мажут теперь в эти цвета что нужно и не нужно) павильончик остановки и несколько избушек, небольшого хуторка.

Автобус остановился. Разговорчивые пассажирки вышли, и только запах земляники еще некоторое время витал в нагретом жгучим солнцем салоне. Теперь у меня действительно начали слипаться глаза, и я стал погружаться в полусонную дремоту.

«Слава богу, что мне хватает ума трезво воспринимать мир и не кидаться в крайности, которым поддались те неизвестные мне ребята, что лишили себя жизни. И через что? Через это изменчивое, еще со времен Адама, патлатое племя? Извините, но здесь нужно действительно быть, как это утверждала белокурая, полным идиотом! Я, слава Богу, не сдвинутый и найду еще свою Юльку, найду!

Между тем, сон склеивает веки и передо мной проплывают: лифт, сельский колодец, цветущая груша под окном, дальше стелется покропленное, словно брызгами крови, обильными ягодами, поле. По полю бредут куда-то за линию горизонта повешенный под руку с утопленником, а за ними — ватага покинутых, обманутых, разведенных… Они с пылающими глазами, с растрепанными чубами, за взмахом высокого в красной рубашке смугловатого, похожего на цыгана, красавца, скандируют слова проклятия патлатому племени... Не долго размышляя, давя босыми ногами спелые ягоды земляники, я пускаюсь бежать, силясь догнать колонну обиженных...

1994р.