Я людей люблю. Просто под «людьми» понимаю не отдельных индивидов, а общество, человечество в целом. А когда обществу что-то угрожает, оглядываться на отдельных индивидов (пусть и маленьких безвинных детей) нельзя. В смысле оглядываться можно, оглядывайтесь сколько влезет, но ради спасения тысячи можно и нужно пожертвовать сотней.

 

1

Над головой бесшумно крутился платок с вложенным камнем. Эдакая праща. Платок был свернут специальным образом, а камень с острыми гранями. Я настолько привык метать камни из пращи, что почти не чувствовал руку, которая крутила примитивное оружие. Глаза сами выберут цель, а рука направит убийственный снаряд.

Рядом стояло несколько парней, молодых, не больше двадцати пяти лет, над головами крутили такие же платки с камнями. Сзади еще парни, в руках были тяжелые дубинки, грозно блестели металлические кастеты, кулаки у всех пудовые, с детскою голову, легко проломят бетонную стену, парни держали перед собой обломки дверей, вместо щитов, умело, через зазоры не видно задние ряды. Прямо армия, воскресшая из древности. Глаза у всех грозно и решительно смотрели из-под густых бровей, а на лицах играли желваки. Мы стояли в темном проулке, между старыми домами из бетонных плит. Мусор лип к одежде, обуви и оставлял грязные следы, испражнения собак лежали целыми кучами, словно сюда забегают шавки и барбосы со всего города. Непрогретый асфальт с выбоинами и колдобинами неприятно холодил. Впереди через узкий проход между домами была видна залитая солнечным светом улица, лучи отражались от луж, играли зайчиками на стенах и окнах. Улица пока пуста, а одиночные прохожие шарахались, заметив нас, машин не было, движение перекрыто.

Рука устала крутить импровизированную пращу. Вообще платок полезная вещь: можно завязать в пращу и метнуть камень, можно обмотать кулак, так он приобретает дополнительную твердость, можно перевязать рану, можно…

Лица была пуста. В других темных проулках по обеим сторонам улицы собрались такие же ребята. Так же крутили над головой платки с камнями, так же держали дубинки и обломки дверей, так же перебрасывались шуточками в преддверии драки, раззадоривали друг друга, чтобы страх и не думал пикнуть о бегстве.

-Тихо. – Сказал я всем, разговоры сразу стихли. Мои уши уловили возгласы и слитное топанье ног пока далеко отсюда. По улице шла большая толпа, ее не то что из проулка, из другого концы города слышно.

Медленно тянулось времени, кровь от бездействия текла медленно, сердце билось слабо, а мышцы немели, хотя должны быть готовы к драке, ребята переминались, встряхивали затекшие руки, отчего приглушенно звенели кастеты, грозные дубины. На улице показались полураздетые, размалеванные яркой краской, преимущественно голубой, люди. Они шли нестройной толпой, руки закрывали разрисованные лица от солнца. Вообще-то сначала должен был пройти отряд милиции, но они остановились у подозрительного места, подозрительнее некуда – пивной ларек, а шествие двинулось дальше. Защитникам порядка даже платить не пришлось: полностью поддерживают нашу акцию.

-Ждать. – Сказал я, чувствуя: ребята готовы сорваться, атаковать раньше времени.

Шествующие должны пройти подальше, чтобы ребята из других проулков атаковали слаженно, со всех сторон.

До боли в ушах пронзительно засвистело - это крайний отряд, затаившийся в дальнем проулке, сообщил, что шествие проходит возле них.

-Начали! – Крикнул я, уже не скрываясь. Праща сделала последний оборот, потом камень сорвался от резкого движения, полетел через узкий проход прямо в размалеванную толпу. Парни рядом со мной тоже метали, камни врезались в мягкую плоть, она мерзко хлюпала, трещали ломаемые кости. Но мой бросок оказался самым удачным: камень попал острой гранью прямо в разрисованную голову. Височная кость смялась словно бумажная, острые осколки впились в мозг, еще живое тело, но с уже мертвым мозгом, тяжело повалилось на асфальт.

-Вперед! – Заорал я, ребята бросились врукопашную. Я предводитель движения, вперед не бросился, генералы в атаку не бросаются. Хотя показать пример можно… И нужно.

 

2

Запах сотен потных тел валил с ног, со всех сторон сжимали разгоряченные парни, они давили друг друга, но дрались на залитой светом улице. Мои ребята выставляли перед собой куски дверей, подобие щитов, били из-за них длинными арматуринами, дубинами. До слитного строя им, конечно, далеко, но кое-чему я их обучил. Сегодня по главной улице города проходит шествие сексуальных меньшинств, преимущественно гомосексуалистов. Получилось отлично: мы напали на шествие со всех сторон, перегородили дорогу спереди и сзади, почти окружили гомосексуалистов, некоторые ускользали в проулках, но поодиночке или малыми группами. Большинство не вырвется.

-Наддай! – Крикнул я зычно, голос у меня мощный, ораторский, любую толпу перекричу, сам бросился в драку. Свои же ребята отступили в страхе: я дрался одними кулаками, на каждый удар что-то ломал, отвратительно хлюпало, и отлетал еще один искалеченный. Тренированное тело уходило, подныривало под удары, руки умело блокировали удары, а ноги били так, что обязательно хрустели кости. Не мои, конечно.

Ребята бросились в атаку с утроенной силой, что значит личный пример! И ведь никто не узнает сейчас во мне, залитым кровью, отличника с золотой медалью и красным дипломом, сына интеллигентной семьи. Отец преподает профессором в университете, мать в научной лаборатории изобретает новые лекарства… Все мои друзья по школе, университету, интеллигенты хреновы, сейчас сидят по домам и с осуждением смотрят новости о стычке малоизвестной организации с шествием сексуальных меньшинств, мол, нехорошо бить извращенцев, они тоже люди!

Почти каждый человек в стране уверен, что нужно сократить количество извращенцев, преступников и других ненормальных. Об этом набивают посты на форуме, судачат в общественном транспорте, но почему-то ничего не делают… А на мою организацию выливают море критики, критика – это еще мягко сказано, обычно достаются ведра, целые цистерны, помоев.

Моя организация с патриотическим уклоном. И не просто уклоном, у нас главная цель – спасение страны, ведь Родина гибнет, гибнет не только от внешней угрозы, но и от такой заразы изнутри. Хотя сексуальные свободы, как и другие вседозволенности, нам занесли из другой страны, пальцем тыкать не будем, и так все знают, так что это тоже оккупация, захват, агрессия той самой, другой страны. Главный лозунг моей организации: «Наша страна для нормальных людей!». Начинал я один, потом подтянулось с десяток сорвиголов. У всех кулаки чесались, нужен был только повод, а со мной можно бить, да еще за страну родимую, гомосексуалистов, лесбиянок, садистов и прочих извращенцев, которых нормальный человек ненавидит. Потом молодежь повалила целыми толпами, власти и подконтрольные им газеты сразу обозвали фашистами, ущемителями прав, объявили вне закона…

По голове заехали чем-то тяжелыми, явно тяжелее бронепоезда, перед глазами поплыли черно-багровые круги. Я упал, сильные руки ребят сразу вытащили из гущи схватки, поставили на дрожащие от усталости ноги. Генерала надо беречь, он лицо, душа и, главное, мозг армии, без него организованные отряды превращаются в толпы людей с оружием, не понимающих, что делать.

Меня подняли над головами, я покрутил головой, отчего в ней затрещало, а черно-багровые круги перед глазами увеличились, но взгляд жадно ловил подробности боя. На залитой солнечным светом улице столпилось множество людей, толкались, давили друг друга и еще умудрились драться. Давка были такая, что трещали ребра, стоит упасть - растопчут сотни ног. Ребята теснили гомосексуалистов, уже окружили.

 

3

Драка закончилась. Большинство гомосексуалистов убили, кого-то в пылу схватки, кого-то после, добивая на скорую руку. Милиция в касках и с прозрачными щитами теснила ребят, но вяло и только для виду: сами бы поубивали извращенцев, населивших любимый город. Ребята их тоже не трогали, арматурины колотили по прозрачным щитам в полсилы, милиционеры иногда взмахивали резиновыми дубинками, но осторожно, чтобы не попасть по парням, медленно двигались вперед сплошной стеной, прикрывшись щитами, как воины из древности. Шли медленно, мне времени хватит. А стрелять милиция не будет, хотя мы и убили пару сотен голубых…

Я стоял на высоком помосте, сколоченном для предводителя гомосексуалистов, отсюда он бы вещал людям, как хорошо быть в сексуальном меньшинстве, ведь это так выгодно и оригинально… На асфальте к деревянным столбам, недавно спиленным и обтесанным, еще блестела не высохшая смола, были привязаны несколько десятков гомосексуалистов, под ногами у них грудой лежала сломанная деревянная мебель. Вокруг стояли мои парни и простые люди, ненароком оказавшиеся на улице. Простые люди просачивались через ряды ребят, с интересом смотрели, им не препятствовали. Толпа слушала с интересом, казалось, даже не дышала.

-…Природа, вселенная, Бог, если хотите, всегда истребляла ненормальных. – Говорил я уже несколько минут четким ораторским голосом, возвышаясь на помосте над толпой, привыкшее к речам горло не охрипнет. – С помощью естественного отбора. Сейчас мы сохраняем преступников, гомосексуалистов, зоофилов и прочих извращенцев. В нормальном, здоровом обществе таких людей поставили бы к стенке и… - Я сделал паузу, народ одобрительно зашумел, заговорил и загомонил. – Хотя бы не поощряли, а то у нас каждый говорит, что гомосексуалисты тоже люди, имеют право на жизнь. – Опять одобрительный гул. – Каждый хочет, чтобы гомосексуалистов уничтожили, но никто не берет топор в свои руки, не хочет мараться! Мы исполним эту миссию…

Толпа радостно заволновалась, парни бегали возле привязанных, поливали дрова бензином из поломанной мебели. Гомосексуалисты, стянутые веревками, обреченно кричали.

-Начинайте! – Крикнул я.

Парни побежали с зажигалками, вспыхнул первый костер, второй, третий… Наконец, запылали все. Гомосексуалисты закричали сильнее, кожа быстро обугливалась, вспыхивали волосы, моего носа коснулся отвратительный запах горелого мяса. Они задыхались, кашляли и страшно кричали. При сожжении обычно умирают от удушья… Но перед этим успевают намучиться. Я видел, как слезала обугленная кожа, оголялись красные мышцы и жилы.

Именно так надо казнить. Страшно, чтобы боялись переступить закон или моральные нормы. Через сожжение, повешение, четвертование… Ужесточение наказание уменьшает уровень преступности. А нарушение моральных норм – тяжелое преступление, можно даже сказать: единственное настоящее преступление.

Толпа одобрительно гудела под крик сгорающих гомосексуалистов.