Не смотря на поздний час, гостей в ауле ждали. Ждали с нетерпением, ждали с самого утра. В горах мобильная связь бесполезна, поэтому ориентировались на последнюю телеграмму, отправленную Родными Сестрами с дороги, в которой говорилось, что они должны быть на месте не позднее двух часов дня. Весть разлетелась по аулу в несколько минут и родственники, а в ауле все были в той, или иной степени родственниками, готовились к праздничной встрече. Пеклись пироги – чутту, доставался из закромов вкусный овечий сыр – нуселла чяп, из сундуков и комодов появлялись нарядные платки – кьяза, новые хиджабы. Время шло, а гости все не приезжали. Стало смеркаться – не на шутку волновались. Больше всех переживала бабушка Бадиол – Джамал Байзат. Ей было уже далеко за восемьдесят, но ее энергии и трезвости ума мог позавидовать любой мужчина. Однако, сегодня бабушка Байзат, так ее называли, не была похожа на саму себя. Она без конца выходила на дорогу, выглядывала, - не едут, только бы ничего не случилось. Охала, причитала, - бедные мои дети, одни на дороге, совсем одни, могли заблудиться и еще черте чего. В горах, особенно в эти времена, очень не спокойно, столько вайнахов - Ай-ай-ай, вздыхала бабушка Байзат, почему навстречу никто не поехал? Она упрекала, всех родственников- мужчин. Ее успокаивали, - зачем так переживать, уважаемая Байзат, девушки здесь не в первый раз, дорогу знают. Да и не тот у девочек характер, чтобы дать себя в обиду. Доводы, доводами, а сердце старой женщины не успокоится, пока девочки не предстанут перед ее очами. Сестры, надо сказать, не смотря на то, что в самом ауле у бабушки Байзат росли внучки, были из всех самыми любимыми. Старшая – Гуржанат и младшенькая – Амина. Гуржанат – было 28 лет, Амине – 22. Гуржанат, жила в Москве, в недавно купленной квартире, растила дочь, прошла вторую чеченскую войну, была в звании старшего лейтенанта, имела ранения и награды. Амина, жила вместе с сестрой. Они хорошо зарабатывали, были трудолюбивы и неприхотливы, что выделяло их среди избалованных москвичек.

Ну, наконец-то. Встречающие оживились. В звездном небе появилось два световых столба, прыгающих из стороны в сторону, машина. Радовались – слава Аллаху, приехали. Вскоре появился и сам автомобиль. Выехав на околицу, машина остановилась. Дальше ехать было невозможно. В свете фар, держа руки козырьком у лба, прикрываясь от яркого света фар, щурясь, люди улыбались искренне, радостно. В первой шеренге встречающих были дети и женщины. Поодаль, в темноте стояли парни и старики. Хлопнули дверцы, девушки вышли из машины, и угодили в полосу света, и им навстречу со слезами и причитаниями, быстро переставляя непослушные ноги, засеменила бабушка Байзат, за нею, гуськом, сестра отца, тетка Барият, тетки Гайбат, Галимат, Гурия, двоюродные сестры Зайнаб и Мариям. Подходили сельчане, приветствовали. Когда все понемногу успокоилось, Гуржанат, вытерая слезы, спросила, - бабушка, а где папа, дедушка, они здоровы? – Здоровы, спасибо Аллаху, доченька, здоровы, – Бабушка хитро прищурилась, - вы стали забывать наши обычаи – дети сами приходят к отцу на поклон. Отец ваш, конечно, шайтан его побей, сынок мой, и сам мог встретить девочек своих, только старик мой, а ваш дед, совсем с ума спятил, говорит, не по шариату это, не положено. Вот ведь что делается на белом свете, ведь оба партийцами были, сколько годков, и на тебе. Шариат им подавай. Не обижайтесь на них, доченьки мои, уважьте стариков. Люди понемногу стали двигаться вглубь аула, освещая дорогу фонарями и факелами. – Бабушка Байзат, тетушка Бариат, садитесь в машину, - пригласила Оксана и распахнула задние дверцы. Старая женщина, попыталась взобраться на сиденье, но возраст и фигура ей не позволили сделать это с первого раза, - ох –х –х, - сухо засмеялась бабушка Байзат, - старая я развалина, - подзадоривала она саму себя, на диван уже сесть не могу. Умостившись и продолжая кряхтеть, она вдруг вскрикнула от неожиданности, - а это что здесь такое? Кот? А ну кищ отсюда. Никот, вскочил с насиженного места, выгнул спину дугой и зашипел (или ему так показалось, что он зашипел), но в следующий момент, почувствовав под животом теплые ладони, в испуге дернул головой, увидев перед собой усталые глаза Амины, замурлыкал и прикоснулся мокрым носом к ее губам. Гуржанат уже сидела за рулем, машина завелась, все разместились. Автомобиль легко заскользил по узкой дороге, сперва спускающейся вниз, а затем круто задирающейся в гору. – Где вы этого кота подобрали? - не успокаивалась бабушка Байзат, - только не говорите, что купили, - таких гадких я за всю жизнь не видела. Амина, погладила животное по голове, - под колеса к нам в Батуми угодил, думали, что раздавили. У Жанки всегда с собой противошоковые уколы есть, и всякие лекарства, попробовали и вот – выжил. Глазастый ты какой, - Никот со всей нежностью посмотрел на удивительную девушки. – Ты ни кот, ты просто мой человечек, только шерстяной, как ети, - как кто? Переспросила бабушка Байзат. Амина усмехнулась, - так называют снежного человека, он где-то тут, в горах живет. – Скажешь тоже. Его давно уже бы наши мужчины выловили и в зоопарк бы продали, - сострила старушка. – А я своего, не продам. Он мне наверняка принесет удачу, - да? Кот моргнул. - Как же, принесет, уже весь салон в шерсти. – Гуржанат смотрела в зеркало заднего вида. Амина, растроганная встречей прижалась щекой к бабушкиной щеке, - умница ты моя, - шепнула ей на ухо старая женщина.

Никот пригрелся на руках, глядел в окно, за которым было ночное кавказское небо, утыканное желтыми звездами, а под звездами зияла черная пустота. И казалось ему, что где - то там, далеко, далеко, на него кто-то смотрит. Что это? Возле его мордашки, плыли искаженные лица бабушки Байзат, тетки Гаибат, каких-то незнакомых женщин. Все они были в длинных белых покрывалах. Они кружили над ним, извиваясь, стараясь невзначай ухватить его, втащить во тьму. Он вырывался, кусался, брыкался, орал не своим голосом, - пустите меня, я не хочу, прошу вас, пустите. Но его никто не слушал, - мы ведьмы, у-у, нас много. Неожиданно, перед ним появилось лицо Оксаны. Она шевелила губами. Слов не было слышно. Никот сосредоточился и разгадал слова, - не бойся, мы вправду ведьмы, добрые, но ведьмы. Только они, - ее глаза указали на остальных, - хотят и меня забрать к себе, а я не хочу, ты поможешь мне удрать от них, хорошо? Ему не удалось ответить. Он проснулся. Вспоминая сон, не сон, видение не видение, Никот задал себе вопрос, - к чему бы это? Наверное к дождю.

- Ну вот и дома, - послышался голос бабушки Байзат, - только этот, - она, улыбнулась, указывая на кота, - отцу на глаза не попадается , а то неровен час, прибьет.

 

 

6.

 

 

Крыша дома.

 

 

Во дворе и около дома Илдара Хаджи-Алиева, отца Гуржанат и Амины, толпились родственники, знакомые, так, ротозеи, мельтешила детвора. Работал дизель-генератор, и поэтому разговаривающие старались перекричать друг друга, от этого было еще больше шума, как на базаре в воскресный день. Обсуждалось все - автомобиль, наряды (сестры были в джинсах и летних кофточках), слухи. Как водится - ждали подарков. Стоило автомобилю заехал во двор и остановиться, Амина, под общий шум и переполох незаметно проскользнула мимо любопытных глаз, очутившись около овчарни, за домом. Она хорошо ориентировалась во дворе отца, как никак, пол детства здесь провела. Звезды светили так ярко, что были заметны самые незначительное детали; вот – дверь, вот – щеколда. В овине было пусто. Пахло квашеной капустой, слежавшимся сеном, неочищенной овечьей шерстью. Овцы были на выпасе, где-то в горах. Амина, прижала к груди перепуганного Никота, провела рукой по взъерошенной шерсти, - ты, пока побудь здесь, только одну ночь. Я простелю тебе чистую подстилку, налью свеженького молока и дам чего перекусить. Не бойся, я скоро. С этими словами она выпустила его на неровный земляной пол и исчезла. На улице раздавались голоса, - Амина, девочка, ты где? Тебя все ждут. Никот, пройдя от стены к стене, огляделся. Кошара была сделана добротно. Загон просторный, на тридцать, сорок овец, ни как ни меньше. Отдельно отгорожены ясли, для молодняка. Доски новые, хорошо струганные. Никот почесался об острый конец доски. На стенах висели хомуты, упряжь, какой-то хлам, не разобрать. Никот вздохнул, потянулся. Что-то хрустнуло внутри и он сразу почувствовал сильную боль в правом боку, еле слышно мяукнул, - кажется, ребро сломал. Приосанился, прошло. Ладно, до свадьбы заживет. Сосредоточившись на самочувствии, сквозь зубы процедил, - голова не на месте, кружится. Пригляделся. Яркая, синеватая полоса света, пробивающаяся между нижним краем двери и землей, подергивалась, словно гитарная струна, нечаянно задетая, вибрировала, что заставляло Никота закрывать и открывать глаза. Ему показалось, что свечение стала розоветь, постепенно приобретая фиолетовый оттенок. Свет качнулся из стороны в сторону. Тень передвинулась и замерла. Никот понял, там кто-то стоит. С испуга кот забился под сено, наружу торчали только кончики его ушей и нос. Сердце грохотало в слабой его груди. Голос раздался неожиданно, - Привет, не ждал? Никот молчал. – Что, так передрейфил, что дар речи потерял. Чего испугался? Это я – Тот. Да не трясись ты так, и вылезай из - под сена, блох насобираешь, ничего плохого я тебе не сделаю. Тот, не кот, - пошутил голос. Остерегаясь, Никот вылез из убежища, затряс головой, сбрасывая соломинки, налипшие на шерсть, - я ничего не понял, ты где? - Не важно. Здесь. В просвете возник еле различимый силуэт. Теперь я буду с тобой. Ты рад этому? Кот пожал плечами, - не знаю. – Что ты заладил, не понял, не знаю. Надо знать. Знать и все. Вместе, веселей. - Понизив голос, добавил, - правда, только по ночам, ну, не страшно, не переживай. – А я и не переживаю. Послушай, а спать когда? - Когда, когда, днем, например, выспишься. Днем. Никот вздохнул, - ладно, разберемся. Только, давай так, ты меня сегодня не трогай, хорошо? Я уже спать укладывался, понимаешь, а тут ты. – Ладно, не стони. Лучше сюда глянь, - Тот широко улыбнулся, потянулся, расставив руки - красота то какая вокруг, глаз не оторвать. Его силуэт покачивался на свету. Тысячу лет в горах не был. Такие звезды могут быть только здесь. Хочешь, покажу, где находится Млечный путь? Или, созвездие Гончих Псов? Никоту не хотелось ни Млечного Пути, ни Гончих Псов, ему очень хотелось спать. – Не отвяжется, - с досадой, проговорил он про себя, - надо смотреть. Он осторожно вышел на улицу. Во дворе никого не было, гости и хозяева перешли в дом. Веселье было в самом разгаре. Когда, никогда доносились приглушенные выкрики, взрывы смеха, негромко играла мызыка. Никот несколько раз оглянулся, подбежал к ближайшему дереву, вскарабкался по нему, оказавшись на крыше овина. Было прохладно. Железные листы уже остыли. Под тяжестью тела они прогибались, похрустывали. Никот осторожно присел на хвост. – Давай, показывай, Гончих Псов, или, как там их. Он задрал голову, сузил глаза, пытаясь сосредоточить взгляд на какой-то одной звезде. Ничего из этого не получилось. Огоньки тут же рассыпались по всему небу. – Вон, там, - неопределенно ответил Тот, - Где ? Чуть левее, да, да. Это? – Угу.

Две пары глаз, а вернее, одна пара кошачья, а вторая – просто дыры, смотрели на скопление мириадов мерцающих точек, - Мне кажется, или это на самом деле так, - прервал долгую паузу Тот, - видишь, крайняя на севере – розовая. – Угу, - буркнул Никот,

- у меня правый глаз слезится, поэтому для меня они все розовые, голубые, рыжие. – А ты прищурься, как японец. – Сам ты – японец, - обиделся Никот. Помолчали. – Хорошо, наверное, там? – Не знаю. Мне нравится просто смотреть на звезды, на душе становится легче, - где, она, эта самая душа, - озабоченно спросил Никот. Душа, дыша, проще дыхание. Наверное, там, где располагается ливер, легкие, сердце. Понял. Поэтому, когда смотрю на звезды, легче дышится. Приятно. Никот опустил голову, прислушиваясь к собачьему бреху на соседней улице, - интересно, а где их собака, или собаки? Собаки. В памяти промелькнули картинки погони. Тело заныло. – На пастбище, наверное. Тут, правда одна бегала, маленькая такая, лохматая. Не видел? Никота передернуло. Что-то озяб я. Пойду. Да не трусь, безобидная ведь собака.Так, что – не переживай. Они еще немного посидели и помолчали. Оба вздохнули, ладно, пойду. - Иди. Спокойной ночи. Отойдя на несколько шагов, он обернулся и осторожно спросил, - ты это, и вправду будешь каждую ночь приходить? В ответ услышал, - понадоблюсь и появлюсь. Шагай.

Никот аккуратно спустился с дерева, пробрался в овин. Вскоре его глаза привыкли к темноте. Подстилка, чистая и мягкая, лежала на пуке сена, рядом стояла миска с молоком, миска со снедью. Никот поел немного, потянулся, вылизал лапку, сладко зевнул, скрутился калачиком и уснул.

А тем временем.

В доме Илдара Хаджи-Алиева во всю гудел праздник. Гости, расположившись за столом, провозглашали тосты, мудрые и не очень, веселые и не очень. Пили, ели. Тамада, тучный, раскрасневшийся, сидел рядом с хозяином, выкрикивал что-то, громко смеялся. Илдар расположился на почетном месте, как и положено – он всеми уважаемый человек, хозяин. Сегодня в его честь, в честь его дочерей, его семьи весь это праздник. Давно такого не было.

Илдар встретил дочерей на пороге. Не смог скрыть волнения – прослезился. Он повторял, покрывая их лица и волосы поцелуями, - доченьки мои, родные, наконец, приехали проведать старика, одинокого горного барана. - Где ты, папа, видел старика, - дочери вытирали ему слезы, - ты посмотри, на себя, молодой, красивый мужчина. Подумаешь, посидел. Илдар и вправду выглядел намного моложе своих шестидесяти трех лет. Росту, он был среднего, широк в плечах. Бросалась в глаза его величавая осанка. Залысины, продолжая и без того широкий лоб, придавали всему облику завершенность. Черты лица, были четко прорисованы, морщины, глубокие, не портили его, добавляя мужественности всему облику. Глаза, карие, почти черные, светились добром и мудростью из-под нависающих седых бровей. Ни бороды, ни усов он не носил. Сегодня на нем был нарядный, шелковый синий халат, украшенный поясом с искусно исполненной резьбой для кинжала. Оружия он не носил. Обнявшись, втроем, они стояли несколько минут, не шевелясь, только пальцы Илдара заметно вздрагивали, поглаживая, как в детстве спины дочерей. Поздоровались с дедом ( тот никого не узнал), родными и близкими. Настало время – подарков. Илдару дочери преподнесли персидскую саблю, старинной работы. Тут требуется пояснение. Аул Урцаки находился поблизости знаменитого аула Кубачи. И большинство жителей, не понаслышке знались со знаменитым промыслом этих мест - серебряной чеканкой, работай по золоту, ювелирным искусством. Тут никого не удивишь художественным холодным оружием, дорогой серебряной посудой, драгоценной упряжью. Считай, в каждом доме - мастера. Даже дети и те, могут запросто отличить настоящую работу от дешевой подделки. Илдар, бережно держа саблю, с великим вниманием, рассматривал подарок. От его натренированного глаза не могла ускользнуть ни одна неточность, ни один изъяна. Взад вперед, по зеркалу стали пробегали вспышки огней. Ильдар сжал губы, напоследок еще раз внимательно осмотрел ножны. – Вах!, - только и смог сказать. Цыкнул языком, - какая работа. Посмотрел, хитро прищурившись на дочерей, - , Самарканд, булат, восемнадцатый век? И убедившись в правоте, добавил, - Гравировки сделаны на фарси. Выдержки из корана. Илдар поднял саблю над головой и нараспев произнес, - Аллах подарил мне жизнь, Аллах подарил мне дочерей, Аллах подарил мне веру. Да, будет воля аллаха!

Гости на секунду приумолкли, но очень скоро торжество продолжилось. Подарки получили все; родственники – значительные, друзья и знакомые – символические. Детворе, которая никак не желала угомониться, достались московские сладости и недорогие игрушки.

Гуржанат, Амина сидели по обе стороны от отца, оглушенные шумом встречи, уставшие, но счастливые, они переглядывались, вздыхали, понимающе улыбались. Сегодня праздник. Все прекрасно. К угощенью они почти не притронулись, сказывался долгий путь. Это не осталось без внимания деда, Али Хажди. Он уже почти не говорил, сказывалось ранение в горло, полученное еще на войне, а только хрипел, указывая кривым, узловатым пальцем бабушке Байзат, - мол смотри, ничего не едят? Та, отстранившись от мужа, смотрела на него, со стороны, затем ее голос прорезался среди высоких женских голосов, - а ну, быстренько взяли чего хочется, и покушали, плов, долма, хинкали. Что, не вкусно разве? . И не дожидаясь, накладывала в тарелки еду. Сестры смущались, пытались отказываться, но, в конце концов, тяжело вздохнув, принимались за еду.

В воздухе носились слова, произносимые на многих языках, но потом все перешли на русский, вперемешку с даргинским и лизгинским. Обильное питье и сытная еда развязывали языки. Кто-то пытался петь, кто-то пытался сопровождать пение игрой на зурне, подхватывали барабаны. Напрасно тамада, младший брат отца, дядя Расул, пытался утихомирить застолье, где там. Старики, переговаривались через стол, шумно вспоминая прошлое, смеялись, подзадоривали женщин. Женщины же, справившись со своей работой, сидели тут же, за общим столом ничуть не уступая своим мужьям ни в острословии, ни в веселости. Дети, наевшись до отвала, зажав в ладошках конфеты и сладости, прикорнув к матерям, притихшие, с раскрытыми ртами и в оба уха, слушали были и небылицы, сыпавшиеся одна за одной, как из рога изобилия. За общим весельем мало кто обратил внимание на группу парней, расположившихся в самом конце стола. Одного из них, того, который сидел в середине, звали Мансур. Он, окончил Махачкалинский сельскохозяйственный институт, носил черный костюм, темно – зеленую шляпу и узкие, с лакированными голенищами сапоги. На лацкане его костюма, неизменно, красовался академический значок. Во всем его облике сквозила гордыня, еще бы, кто не знал его отца, уважаемого Гамзита Валилова, одного из самых богатых и влиятельных людей в районе. Гамзит был видным мужчиной, правда, ростом не вышел, но был хорошо сложен, силы был необыкновенной, играючи мог приподнять лошадь средних размеров. Когда- то на равных боролся с лучшими борцами Дагестана и Советского Союза, не даром мастер спорта. Словом, ни внешностью не умом Аллах его не обидел. А вот Мансур. В кого только пошел? Маленький, тощий, кривоногий, с оспинами на красном лице. В селе давно поговаривали, мол, не родной это сын Гамзита, мол, жена его Шамсият, бесплодна, а мальчика взяли в роддоме в Кизиляре. Однако к чести Гамзита, он уважал жену и любил сына. Несмотря на старания родителей, мальчик рос нервным, неуправляемым. В ауле была только начальная школа, пришлось отдать его в интернат. Натерпелись все – и педагоги, и родители. С трудом окончив интернат, тем ни менее, он поступил, вернее сказать, его поступили в сельхозакадемию. Так и стал Мансур дипломированным зоотехником. Однако, не любили его в поселке. Был он, не по годам, спесив и заносчив, а в последнее время, став главным зоотехником района и совсем стыд потерял, драл с три шкуры. Родню не выделял. Завидный жених. Времена!

Мансур о чем-то перешептывался с товарищами, бросая взгляд в сторону Амины – Оксаны.

Он тер пальцами щеточки редких усов, кивая головой. Тамада встал и крякнул несколько раз. За столом притихли, - Уважаемые друзья, - он обвел взглядом присутствующих, затем наигранно улыбнулся, - и их верные подруги, жизни, так сказать, - он пригладил усы, - слово, мне сейчас передали, просят младшие джигиты. Надир. Говори, сынок, - Мансур, опустив голову, усмехнулся, что- то сказал из-под руки встающему, неловкому парню.

После первых слов, обращенных к хозяевам, почетным гостям, односельчанам, Надир неожиданно перевел разговор на Мансура и, как будто случайно, приплел Амину. За столом зашумели. Вах, Вах. Лишнего выпили мальчишки, как не стыдно. Зачем глупости говоришь, А? Тост был скомкан, Надир, еще постоял, его дернули за полу куртки и он сел на место. Амина почувствовала на себе взгляд, обратила внимание на смотрящего. Мансур улыбался ей, и в его взгляде и улыбке было что-то недоброе, звериное. Ей стало не по себе. Больше она не смотрела на него. Вскоре все забыли про неудачную выходку, тем более шутники убрались восвояси. Веселье продолжилось. И никто не обратил внимание на слова, как бы невзначай пророненные уходящим Мансуром , -Аллахом вечным клянусь, моей ты будешь, Амина!

Расходились далеко за полночь. Генератор во дворе умолк. Тишину нарушал лай разбуженных собак. Где-то на Востоке бирюзовой полоской рождался рассвет. С севера надвигалась чернота. Никот, поежился во сне, спрятал нос под лапу, простонал. Дом отдавал тепло, кому родное, кому – нет. Хвала творцу.

 

 

 

7.

 

Под крышей.

 

С утра погода не заладилось. Горы - здесь часто так бывает. В доме еще спали. Во дворе послышался шум. Это тетушка Барият, сестра Илдара, как всегда, хлопотала по хозяйству. Никот был уже на ногах. Не здоровилось. Травмы, перепады давления, высокогорье. Никот, по привычке, поискал туалет, но вспомнив что не дома, выбрал укромный уголок, выкопал ямку, и, напрягся, кряхтя, в слух произнес, - что-то не нравятся мне мои почки, левая - особенно. Здорово, однако, это меня. За дверью зашуршало, - тараканьи лапки, - пошутил кот. – Может это овцы, вернулись? На дворе, кажется льет дождь, а они взяли и вернулись. Прислушался. Тихо.Никого. Никот лихорадочно работал лапой, зарывая ямку. Его взгляд перепрыгивал с ямки на дверь, - точно, там кто-то стоит. И точно, щель между нижним краем двери и землей вдруг исчезла. А уже в следующую секунду, собачья, косматая голова, с неопрятными черно – серыми, слипшимися космами, большими висящими ушами, черным носом и такими же черными глазами, появилась в дверном проеме. Глаза - угольки смотрели немигая на кота. Голова издала звук, - Був, ув, - подумала и, не торопясь, затащила короткое косматое тело внутрь. Кот замер, - собака, сердце остановилось. Попал. Шек прошел не сразу. Никот, не сводя взгляда с противника отступал к малюсенькому окошку, расположенному под потолком. Оно было открыто. Еще через какоето время он смог размышлять, - наверно об этой собаке мне говорил Тот. Мол, собака эта не страшная, бояться нечего. Животные смотрели друг на друга, не трогаясь с мест. Пауза затягивалась. Прервалась она неожиданно. Раздался зычный голос тетушки Барият, - Боря, Боря, ты где, непослушный песик, мама приготовила тебе вкусный завтрак, иди ко мне быстрей.

Голова, ожила, шевельнула ушами. Тело пришло в движение. Переминаясь, с ноги на ногу собака Боря, развернулась и пошла обратно, – був, ув, - сказала собака напоследок.

Подождав еще немножко, Никот, вышел на воздух. Небо набрякло, дождь, ни теплый, ни холодный шел медленно. Появились тонкие струйки, стекавшие с крыши. Струйки проделывали в земле малюсенькие воронки , которые тут же заполнялись дождевой водой, которая собиралась в ручейки, уже начавшие свой путь по двору. Пристроившись под навесом, у самой крыши, кот стал внимательно разглядывать окрестности.

Селение Урцаки живописно разместилось на двух холмах, разделенных

неглубоким ущельем. Внизу угадывался шумный горный ручей, перетаскивающий обтесанные камни с места на место. Улица, на которой стоял дом Илдара, на первый взгляд, не имела ни начала, ни конца. Верно, она выросла из самого ущелье и уходила влево и вверх, но куда именно, Никот не мог разглядеть. Дома в два, три, реже четыре яруса располагались подобно курам на насесте, один над другим, обнесенные невысокими заборами, даже не заборами, а так, каменными грядами, выложенными незамысловато, неказисто. Небольшие черные окна, с редкими занавесками смотрели на белый свет грозно, сурово. Это были даже не окна, а бойницы, наверняка не раз смотревшие смерти в лицо, не отводя гордого взгляда. Переулки, мощенные камнями, стремились, одни - резко вверх, другие – вниз. Терялись среди каменистого пейзажа, сразу, как только начинали свой бег. Если смотреть с горы, вниз на село, то можно увидеть только крыши, выросшие прямо из скал. По - разному жили люди в селе – кто богаче, а кто беднее, но горы уравнивали всех. Камни, камни, камни, и редкая зелень, неброская, робкая. Во дворах – хозяйская утварь; чаны, кастрюли, кувшины, деревяшки, ковры, поделки.

Никот, поежился, - бр-р. Моргнул, посмотрел на небо. Где – то на Востоке, далеко, над морем, небеса светлели. – К затяжному дождю, - подумал Никот, - Как бы не простудиться. Он переложил хвост на другую сторону. Прислушался. Звякнула щеколда. Дом просыпался.