ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИССЕРТАЦИИ

 

Актуальность исследования. Символизм как литературное течение в русском модернизме стал выразителем определенных умонастроений, характерных для переходных эпох культурных катастроф. Мир русской жизни рубежа двух столетий существовал в предчувствии глубинного социально-исторического слома, что нашло свое выражение в творческих исканиях ярчайших представителей этого литературного течения.

Сегодня человечество переживает типологически схожий исторический период. Не удивительно, что ощущение почти апокалиптических катаклизмов роднит наше время с эпохой Серебряного века в русской литературе. Кроме того, оформившееся на данный момент в русской литературе новое направление – постмодернизм – во многом возвращается к истокам модернизма, словно пытаясь заполнить образовавшийся по причинам, далеким от литературы, пробел в поступательном движении русской культуры. Все это делает актуальным сегодня исследование прозы и поэзии русских символистов.

Особо интересным представляется прочтение символистских текстов через призму философско-религиозных мотивов в их семиотической трактовке. Проза Д. С. Мережковского является именно тем материалом, который дает большие возможности для филологического анализа текстов подобного типа. Кроме того, обострившийся в последнее время в России процесс возврата к религиозным ценностям ставит прозу этого писателя в особое положение в русской литературе благодаря ее религиозно-модернистской направленности.

В связи с тематическими особенностями работы и для анализа символов в текстах Мережковского мы сочли возможным использовать термин «символьная проза» (подразумевается особая насыщенность текста многозначными символами), проводя четкую границу между тремя терминами: «символьный», «символический» и «символистский».

Литература, созданная в апокалиптическом жанре [от. греч. αποκαλυψις] — буквально тексты, якобы, дающие человеку откровение о божественных тайнах, чаще всего, о тайнах последних дней мира, его конца и будущем вселенной. Видовой признак апокалиптической литературы – присутствие в текстах гораздо более широких пространственно-временных координат, чем в ее подвиде – литературе эсхатологической, где эти координаты значительно сужены.

Критерии апокалиптического жанра можно выделить следующим образом: это прежде всего сближение (но не взаимоотождествление) понятий «Творец – творение», наличие пророческого элемента, чаще всего катастрофических картин о кончине мира, антитеза «добро – зло» (персонифицирующаяся в образы Христа и Антихриста), описание активного противостояния внутри антитетических составляющих, с конечной победой позитивного начала, финальный катарсис, представленный как обещание наступления Золотого века на земле, мотив смерти и страданий как атрибутов очищения, присутствие некоего тайнозрителя (автора апокалиптического текста), который выражает на языке символов высокие идеи, и, как следствие этого, последовательный параллелизм с текстом-первоисточником (в большинстве случаев – Откровением св. Иоанна).

Эсхатологическая же литература (от греч. εσχατος — последний) является наиболее распространенной и разработанной родовой разновиднностью апокалиптики, берущей свой начало главным образом от иудейства и христианства; в других религиях она представлена очень слабо. Самым ранним «цельным», как говорится в комментариях к Святому Писанию, литературным произведением этого рода считается книга Пророка Даниила, появившаяся в 165–164 до христианской эры, во время Маккавейского восстания.

Однако нельзя утверждать, что апокалиптическая литература имеет своим истоком только библейский текст. Следует упомянуть о наличии апокалиптических мотивов в пражанровом по отношению к Библии литературном пласте, а именно в композиционной системе древнеримских и древнегреческих мифов..

Целью исследования явились: а) анализ траектории развития апокалиптического жанра в художественной прозе Мережковского; б) выявление моментов сопряжения прозы Мережковского с пратекстом (Откровением Св. Иоанна) в едином мифопоэтическом контексте русского символизма; в) попытка систематизации религиозно-философской концепции Мережковского в ее трансисторическом освещении.

Задачи исследования – а) определение классификационных параметров апокалиптического жанра как одной из скрытых разновидностей светских литературных текстов и выявление произведений этого жанра в творческом наследии Мережковского; б) доказательство метонимической природы русского символизма на материале прозы Мережковского; в) структурно-семантическое прочтение текстов Мережковского как одного из вариантов кодированного отражения творческих исканий определенной части русской интеллигенции эпохи рубежа двух столетий, как отражения русского «исторического характера» предреволюционной эпохи.

Объектами исследования явились два романа Мережковского «Смерть богов» («Юлиан Отступник») и «Антихрист» («Петр и Алексей»), принадлежащие к трилогии «Христос и Антихрист». Проблематика исследования определила включение в круг анализируемых текстов также драмы «Павел 1», романов «Александр 1» и «14 декабря», составляющих трилогию о судьбах России «Царство Зверя». Также в круг исследования вписаны роман «Рождение богов» («Туттанкамон на Крите»), принадлежащий к поздней апокалиптике Мережковского, и ряд поэтических произведений этого художника, тематически связанных с кругом исследуемых проблем.

Рассмотрение произведений Мережковского в избранном ракурсе обязательно предполагает обращение к пратексту, то есть к Откровению Иоанна Богослова, без анализа текста которого невозможно аналитическое изучение апокалиптического жанра.

Научная новизна диссертации. В работе выявляются и определяются составляющие апокалиптического жанра, его композиционные и художественные особенности как жанра светской литературы. Предлагается оригинальный, ранее не использованный в науке, принцип интерпретации текстов Мережковского в свете символики Откровения Иоанна Богослова. Произведения Мережковского анализируются в прямом соотнесении с символьными, историческими, эсхатологическими единицами структуры апокалиптического жанра. В работе выявляется композиционный принцип построения циклов произведений Мережковского, идентичный выделенным пространственно-временным циклам Откровения Иоанна.

Поэтика прозы Мережковского описывается сквозь призму пратекста апокалиптического жанра, что позволяет выявить глубинные пласты творческого и религиозно-философского сознания Мережковского.

Особый акцент в работе делается на присутствии во всех анализируемых произведениях Мережковского мотива обязательного финального катарсиса, не зависящего от парадоксальных авторских методов художественного мышления и творческого воплощения замысла, что ранее не практиковалось применительно к творческому наследию Мережковского.

В работе высказывается предположение, что мотив поиска Нового Иерусалима пронизывает все прозаическое творчество, а не только отдельные произведения старшего символиста Мережковского, как до сих пор было принято считать в науке.

В работе акцентируется внимание на том факте, что Мережковскому был не чужд тезис о том, что Апокалипсис – явление циклично повторяющееся, он был и будет еще много раз, что у каждой эпохи свой Антихрист и своя искупительная жертва. Все эти явления, в том числе и обостренное противостояние сил света и тьмы, совершаются в преддверии Второго Пришествия Христа (теория эта в наибольшей степени касается судеб России). Подобный аспект религиозно-философского мировидения Мережковского в науке до сих пор не констатировался.

Методологическая основа исследования. Текстуальный анализ был наиболее приемлемым методом для прочтения прозы Мережковского в контексте Апокалипсиса. Однако, задачи исследования выявили необходимость применения к изучаемому материалу типологической методики многоуровневого семиотического анализа текста. Так как в силу особенностей заявленных целей и задач исследования было необходимо обратиться к включению в круг исследования романа Мережковского «Тутанкамон на Крите», то это произведение осмысливается во всей своей многогранности путем применения интертекстуального анализа. Кроме того, сама постановка проблемы требует рассмотрения всего анализируемого материала в рамках философского анализа религиозной концепции автора. В работе также была применена методика структурного анализа текстов в свете системы образов-символов, архетипически восходящих к Откровению Иоанна. Таким образом, представляется возможным определить метод исследования, примененный в данном квалификационном труде, как интердисциплинарный.

Теоретическое и практическое значение исследования. Материалы данного исследования могут быть использованы в курсах лекций по истории русской литературы XX столетия, спецкурсах по прозе символизма, в лекциях по русской религиозной философии рубежа XIX-XX веков, в курсах лекций по теории жанров.

Современный уровень изученности проблемы. Обозревая историю развития и научного осмысления жанра, следует обратиться к научно-теоретической литературе, которая отражает образную и духовную тематику в доступной сегодняшней науке полноте, а также поэтику Апокалипсиса св. Иоанна.

В данном контексте следует упомянуть средневековых мистиков – прежде всего, французского мистика Нострадамуса (М., 2000) и шведского духовидца и религиозного философа Эммануила Сведенборга. Апокалиптические катрены первого можно рассматривать как претензию на пророчество, тогда как второй, будучи приверженцем реформатского ответвления Церкви, решается в своем масштабном комментарии к Откровению («Апокалипсис открытый», СПб., изд. «Азбука», 2002) представить видения апостола Иоанна в качественно новом свете, делая акцент исключительно на духовном смысле текста Апокалипсиса.

Из наиболее известных и адресованных широкому кругу читателей комментариев к Откровению Иоанна Богослова следует подчеркнуть труд православного священника о. Александра Меня (см.: Мень о. Александр, «Комментарий на Откровение Иоанна Богослова», М., «Жизнь с Богом», 2004). Его комментарий тяготеет к излишне упрощенной модели толкования последней книги Нового Завета и зачастую ставит во главу угла субъектовное понимание текста, что не может не отразиться на ценности данного труда с религиозно-философской позиции. Второй научной работой А. Меня, затрагивающей апокалиптические вопросы, является книга «Опыт курса по изучению св. Писания» (М., 2004), где Апокалипсис рассматривается уже в контексте ветхозаветных текстов св. Писания.

Феномен, аналогичный «Комментариям...» Меня, представляет собой другое современное толкование Откровения, также принадлежащее перу православного священнослужителя о. Олега Моленко (см.: Моленко О., «Современное толкование Апокалипсиса», Канада, Торонто, 2002), который в своей работе совершает попытку осветить апокалиптические события, прежде всего, с точки зрения хронотопов истории, анализируя в религиозном ключе исторические события ХХ столетия.

Все вышеизложенное свидетельствует: апокалиптика как жанровая разновидность духовных текстов является неотъемлемой частью христианской церковной литературы. Филология до сих пор обходила своим вниманием вопрос о возможности наложения клише апокалиптического жанра на произведения светской литературы, хотя вопрос об этом, с нашей точки зрения, давно назрел.

Помимо собственно комментариев к новозаветной книге Откровения, для полноценного анализа изучаемого вопроса необходимо обратиться к научным трудам, находящимся на стыке двух наук – теологии и литературоведения. В их числе следует назвать статью М. Витковской и В. Витковского «Иудейская и христианская апокалиптика» (СПб, 1999), где рассмотрены пророческие моменты в тексте Откровения, предисловие В. Кузнецовой к книге «Радостная весть. Письма. Откровение» (М., 1999), в котором так называемый Иоанновский корпус (несколько книг Нового Завета, объединенных именем их автора — Иоанна) рассматривается в едином русле их духовного подтекста, а также статью А. Чацкого «Читая Откровение» (СПб., изд. «Свет на Востоке», 1994, №32, с. 67-69), которая разъясняет читателю причины актуализации апокалиптической литературы именно в неблагоприятные исторические времена, ибо она должна служить уверением в конечном торжестве праведников.

Литературоведческая наука не изобилует примерами подробного анализа апокалиптической литературы и апокалиптического жанра в частности. В основном, имеют место отрывочные и скупые сведения о понятии апокалиптической литературы как о явлении, восходящем к тексту Откровения св. Ап. Иоанна, и упоминаются дохристианские, несостоятельные в литературном и духовном аспекте попытки создания литературного произведения, исполненного мистицизма последних времен существования Вселенной. Вопрос о жанровых составляющих подобного рода текстов в литературоведении пока не стал предметом монографического или какого-либо иного описания.

Говоря о теоретических научных работах, затрагивающих апокалиптическую тематику, невозможно обойти вниманием труды мировой философии, в которых присутствует данная проблематика. Из русских философов прежде всего следует назвать Н. Бердяева, чье произведение «Война и Эсхатология» (см.: журнал «Путь»: орган русской религиозной мысли под ред. Н.Бердяева, № 61 Октябрь 1939 г. - март 1940 г., с.3-35) подводит читателя к духовному пониманию проблематики противостояния позитивных и негативных сил в Св. Писании, А. Ломоносова, чья статья «История философии и философия истории» (М., 1998) интересна с позиции исторического ракурса рассмотрения апокалиптики, о. Л. Шихлярова, чей масштабный анализ некоторых моментов из Ветхого Завета (Л. Шихляров, Biblical studies. // «Русские страницы», альманах, New-York, 2001, с. 89-101) содержит в себе ссылки на апокалиптический жанр с позиции пророческих элементов, а также В. Соловьева, который в своем трактате «Смысл любви» (СПб, 1998) рассматривает также самую первую катастрофу человечества – изгнание из Рая.

Из западных философов следует особо подчеркнуть труд Генри Верклера «Герменевтика» (Н. Новгород, 1996), в котором проводится историко-культурный и контекстуальный анализ Новозаветных текстов, а также Серена Кьеркьегора, чье творчество, а в частности трактат «Страх и трепет» (см.: Кьеркьегор С., «Сочинения», СПб, 2000), пронизано религиозно-философскими концепциями.

Среди собственно литературоведческих трудов, посвященных творчеству Д. Мережковского, необходимо выделить прежде всего эссе А. Белого «Мережковский» (см.: Белый А., «Сочинения», М., 2003), в котором автор проводит аналогию между произведениями Мережковского и Эйфелевой башней (металлическая конструкция последней напоминает А.Белому математически правильную, но, по его мнению, лишенную силы одухотворения прозу русского символиста). Следует также отметить небезынтересный труд Л. Троцкого «Мережковский» из сборника «Культура старого мира» («Киевская Мысль», журнал, NN137, 1911, с.140-219), который представляет читателю утрированный, но не лишенный правдоподобности личностный портрет Мережковского, очерк В. Розанова «Среди иноязычных» (изд. библиотеки «Вехи», М., 2000), раскрывающий индивидуалистический психологизм творчества Мережковского.

В контексте изучения творческого наследия Д. С. Мережковского в плане апокалиптики невозможно обойти вниманием вступительную статью Г. Белой к учебнику по истории русской литературы ХХ века (М., 2002), в которой эпоха модернизма представлена как период расцвета в литературе метафизических и апокалиптических мотивов, получивших обостренное звучание в контексте смены столетий, а также статью Л. Полещук «Апокалиптические мотивы в романе Д. Мережковского «Антихрист. Петр и Алексей» (Приморье, 2002), в которой мы находим последовательный анализ упомянутых в заглавии мотивов, однако, мы в своем труде ставим более широкую задачу описания апокалиптических текстов.

Из современных исследований следует отметить статью В. Николаенко «Религиозный поиск Мережковского» из цикла «Письма о русской филологии» (М., 2000), в которой предпринимается попытка анализа текстов Мережковского с религиозно-философской позиции. Труд О. Волкогоновой «Религиозный анархизм Мережковского» (СПб, 1997) рассматривает богоборческие и индивидуалистические мотивы в произведениях исследуемого автора. В работе О. Кирилловой «Д. Мережковский: русский символист между религиозным и эстетическим» (М., изд. «Наука», 1998) наследие Мережковского предстает в образе своеобразного противостояния двух вышеназванных категорий.

Грузинское литературоведение рассматривает творческое наследие Мережковского в плане изучения рецептивной поэтики его философской прозы грузинскими символистами (А. Гомартели, С. Кошут). Однако работы по проблемам жанровой природы прозы Мережковского нам не известны, разумеется, оттого, что исследователи ставят перед собой иные задачи. Вопрос о жанровых составляющих подобного рода текстов в литратуроведении пока не стал предметом монографического или какого-либо иного описания.

Апробация диссертации. Диссертационная работа обсуждалась на кафедре истории русской литературы Тбилисского государственного университета имени Иванэ Джавахишвили 21 июня 2005 года.

Структура исследования. Диссертационная работа объёмом в 155 страниц состоит из Введения, четырех глав – глава I «Апокалиптика как жанр прозы Д. С. Мережковского», глава II «Религиозно-философские искания Мережковского и антитеза «Христос-Антихрист» (романы «Юлиан Отступник» и «Петр и Алексей»), глава III «Фигура царя-зверя в драме «Павел I» и романе «Александр I», глава IV «Идея спасения мира в поздней апокалиптике Мережковского» («14 декабря», «Тутанкамон на Крите») – и Заключения.

К работе прилагается библиографический список использованной литературы, состоящий из двух параграфов (художественная – 16 наименований, и научная – 110 наименований) литература общим объемом 126 единиц.

 

 

Краткое содержание работы

 

Во Введении оговаривается актуальность и научная новизна темы, цели и задачи работы, объясняется выбор методов исследования, структура и объекты исследования, рассматривается история изучаемого вопроса.

В главе I – «Апокалиптика как жанр прозы Д. С. Мережковского» – рассматривается вопрос о жанровых приоритетах символистской прозы, ее истоках. Особо выделяется апокалиптической жанр. Предлагается авторское определение этого малоизученного жанра, канонического определения которого на сегодня в науке не существует. Выделяя видовые и жанровые составляющие, мы используем в качестве правидовой и пражанровой основы античные образцы апокалиптических текстов и Откровение Иоанна Богослова.

В главе отмечается, что апокалиптическая литературa имеет своим истоком не только библейский текст. Следует упомянуть о наличии апокалиптических мотивов в пражанровом по отношению к Библии литературном пласте – в композиционной системе древнеримских и древнегреческих мифов (древнегреческая легенда о Зевсе, сражающемся с чудищем Тифоном, схожий мотив присутствует также в мифе об Аполлоне (Фебе), сражающемся с Пифоном).

Говоря об истоках апокалиптического жанра в древнерусской литературе, следует прежде всего обратиться к фольклору, изобилующему профетическими мотивами. Плачи (причитания), восходящие к раннеязыческим славянским культам, которые, в свою очередь, восходят к еще более древним праевропейским языческим и магическим обрядам, содержат кумулятивные элементы апокалиптики.

В главе рассматривается становление и развитие апокалиптического жанра в мировой, и, в частности, русской литературе, в трансисторическом освещении. В литературоведении принято рассматривать апокалиптический жанр только лишь как жанр духовной литературы, атрибутом которой он традиционно считался. Однако светская литература «пограничных» периодов стыка веков позволяет говорить не только о наличии в ней апокалиптических мотивов, но и о присутствии собственно памятников апокалиптического жанра. Безусловно, чаще всего речь идет о пограничной жанровой разновидности (поэма-апокалипсис «Божественная комедия» Данте, роман-апокалипсис «Франкенштейн» М. Шелли). Однако с филологической, как и с теологической точки зрения, эта закономерность непреложна – ни один автор со времен Иоанна Богослова не повторяет попытки в полной мере донести до человечества послание о последних временах существования мира.

В главе рассматривается вопрос об актуализации данного жанра в символизме, а также о философско-религиозных основах активного пронизывания символистского сознания апокалиптической тематикой. В главе проводится сравнительный анализ указанных жанровых образований с подобными текстами, созданными в другие культурные эпохи. Мы приходим к выводу, что сама структура символического творческого сознания способствовала выведению жанра с литературной периферии на передний план.

В главе акцентируется тот факт, что, если возможно рассмотреть и проследить развитие, трансформацию, апогей, а позднее - угасание апокалиптического жанра в русской литературе на примере творчества одного автора, то, несомненно, это представляется возможным на основании прозаических и частично – поэтических текстов Дмитрия Мережковского, чье творческое наследие не только самобытно, но представляет собой выдающийся феномен в среде русских модернистов. Мережковский является автором целого ряда произведений самой различной тематики: это прежде всего трилогия «Христос и Антихрист» (романы «Смерть богов» («Юлиан Отступник»), «Воскресшие боги» («Леонардо да Винчи»), «Антихрист» («Петр и Алексей»), трилогия о судьбах России «Царство Зверя» (пьеса «Павел 1», романы «Александр 1», «14 декабря»), цикл «Вечные спутники», содержащий в себе литературные портреты Лонга, Марка Аврелия, Плиния младшего, Кальдерона, Гете, Сервантеса, Флобера, Монтеня, Ибсена, Достоевского, Гончарова, Тургенева, Майкова, Пушкина. Критическое же наследие Мережковского насчитывает сотни статей и научных работ, в т.ч. и масштабный труд о Гоголе, а также о Ф. Достоевском и Л. Толстом.

Из его произведений, скорее подходящих под определение неоромантического символизма, следует подчеркнуть романы «Иисус неизвестный», «Рождение богов» («Туттанкамон на Крите»), «Маленькая Тереза», очерки «Реформаторы», «Кальвин», «Паскаль».

Элементы апокалиптического жанра в той или иной степени встречаются практически во всех творениях Мережковского, но несомненным феноменом в этом отношении являются две трилогии – «Христос и Антихрист» и «Царство Зверя». Именно поэтому представляется возможным провести анализ апокалиптического жанра на примере произведений из этих двух циклов («Смерть богов», «Антихрист») - «Павел 1», «Александр 1», «14 декабря», а также романа «Рождение богов», принадлежащего к поздней апокалиптике Мережковского.

Оригинальность произведений Мережковского, их исключительный мистицизм, а также наличие в них множества религиозных мотивов и прямых аналогий с текстом Откровения св. Ап.Иоанна послужили поводом для экспериментального анализа упомянутых выше произведений.

Cледует также добавить, что Мережковскому не чужд тезис о том, что Апокалипсис был и будет еще много раз, что на каждую эпоху приходится свой Антихрист и своя искупительная жертва, и что все эти события, в том числе и обостренное противостояние сил света и тьмы, совершаются в преддверии Второго Пришествия Христа (теория эта в наибольшей степени касается судеб России).

Как уже упоминалось, эпоха модернизма в России являлась плодороднейшей почвой для расцвета данного жанра, а Мережковского (1865 – 1941) называли не иначе как теоретиком символизма. Будучи «старшим символистом» он, наряду с Н. Минским, К. Бальмонтом, Ф. Сологубом, З. Гиппиус, И. Ясинским, В. Брюсовым и другими, активно разрабатывал в своих произведениях обновленную концепцию этого литературного течения, которому суждено было оторваться от праевропейских корней и начать собственный путь в мировой культуре, прежде всего, с учетом русского национального самосознания, неотделимого от русской церкви и от мистицизма русской души.

Также предлагается культурологическое осмысление жанровой активности апокалиптических текстов, что, на наш взгляд, представляется интересным. В главе предлагаются обоснованные позиции, по которым возможно отнесение трилогии Мережковского «Христос и Антихрист», а также трилогии «Царство Зверя» к текстам апокалиптического жанра.

В главе II – «Религиозно-философские искания Мережковского и антитеза «Христос-Антихрист» (романы «Юлиан Отступник» и «Петр и Алексей»)» - рассматривается вопрос о мотивах поиска новой церкви в трансисторическом контексте, а также символическое понимание антитезы «Христос-Антихрист» в контексте единой мифологемы русского символизма.

В главе рассматриваются вопросы поэтики двух романов Мережковского, подробно анализируются вопросы традиции и новаторства. Поэтика этих произведений изучается в тесной связи с литературной традицией изображения сходных мотивов и тем в русской литературе XIX века.

Роман «Юлиан Отступник» воплощен автором в форме некоей античной легенды, в которой находится место несовместимым на первый взгляд философским идеям, заимствованным из самых разных культов – зороастризма, древнеэллинского, римского и египетского язычества.

«Юлиан Отступник» представляет собой произведение из раннего прозаического цикла Мережковского, и многие задуманные автором символосплетения выливаются в нем порой в неясные абрисы, которым впоследствии, в поздних романах русского символиста, суждено обрести более яркую окраску и более выраженную четкость форм. Это касается также и рассмотренной выше философии смерти у Мережковского. Противостояние двух культур в «Юлиане Отступнике» поначалу выглядит равносильным поединком, но обетование христианского рая не выдерживает сравнения с мифологическим царством Аида – единственным местом упокоения всех душ.

Точно так же, как и большинство написанных в апокалиптическом жанре романов Мережковского, «Юлиан Отступник» построен на антитезе «Христос – Антихрист», с тем лишь отличием, что если в трилогиях «Царство Зверя» и «Христос и Антихрист» Мессия был персонифицирован посредством идей, исторических личностей и даже империи, то в данном случае Антихрист-Юлиан ведет открытую борьбу с так называемыми галилеянами, то есть практически с самим Христом. В отличие от Павла из Тарса, Юлиана не посещает видение Спасителя, и война с Всевышним продолжается вплоть до Его победы.

В «Петре и Алексее», как и в других апокалиптических романах, Христос противопоставлен Антихристу. Только возникает вопрос о том, возможно ли именовать тирана Антихристом, а жертву – Христом? Фантазия писателя гиперболизировала эти два исторических образа и абсолютизировала в их лицах идеи добра и зла. Прием этот был сознательным, и действие развивалось именно в этом русле, пока в финале произведения Мережковский не показал оборотной стороны отточенных им понятий – а именно – человеческой сентиментальности Петра и первобытного уродства староверческих идей, которых придерживался царевич Алексей.

Дмитрий Мережковский, «проведя» читателя сквозь галерею устрашающих праапокалиптических образов, в кульминации романа «Петр и Алексей» выводит следующий тезис: «Антихриста победит Христос». Эта финальная фраза – «безмолвная песнь восходящему солнцу» - тематически извиняет излишне вольную центонность текста писателя, так же, как и парафразы библейских стихов, служащие лишь тяжелому эстетизму текста.

В романе «Петр и Алексей» мы можем наблюдать прежде всего расцвет творческой фантазии, а моментами, - особенно, когда в кульминационной части произведения автор воспроизводит поток сознания царевича Алексея – авторскую концепцию идеального государства, идеальной монархической системы и идеальной Церкви.

Последний аспект можно считать ключевым не только в «Петре и Алексее», но и во всей трилогии. Поиск непогрешимой и праведной Церкви, некоего «небесного Иерусалима на земле» - вот основной мотив в «Христе и Антихристе». Мережковский, безусловно, осознает утопичность подобного рода исканий, и в этом проявляется его отход от постулатов учения хилиазматиков.

В главе делается вывод, что композиция анализируемых произведений, возникшая как отражение религиозно-философских исканий Мережковского, содержит как ключевой элемент финальный катарсис, которому автор отводит особое место. Его роль – осветить идейную направленность авторской мысли о неизбежном конечном просветлении как торжестве духовного светлого начала над грубо материальной плотскостью бытийственных сторон существования личности. Система образов романов, как отмечено в работе, тематически соотносится с текстом Апокалипсиса и ориентирована на первичную архетипическую символику текста Иоанна Богослова. Традиционные для русской литературы темы – судьба и спасение России, мессианство, «отцы и дети» - предстают в главе в их архетипическом звучании, что вполне соотносится с общей направленностью прозы Мережковского и его религиозно-философскими воззрениями.

В главе делается вывод, что присутствующая в символике романа «Юлиан Отступник» антитеза «Христос-Антихрист» сокрыта под антиномией «христианство-язычество», что сближает поэтику этого романа со структурными элементами текста романа «Туттанкамон на Крите». В главе осмысляется трансформация апокалиптического жанра в творчестве Мережковского сквозь призму психологии религиозного сознания автора, который от неотшлифованных художественных форм постепенно приходит к размытым и многозначным апокалиптическим символам.

В главе III – «Фигура царя-зверя в драме «Павел I» и романе «Александр I» - рассматривается вопрос о характерной для русского сознания еще с древних времен попытке отождествления личности монарха с архетипическими образами Агнца либо Зверя. Действительно, со времен Смутного времени в массовом сознании русского народа наблюдается, особенно в переходные моменты истории, стремление найти персонификацию либо всех бед, либо всех достижений государства в личности монарха. Эта тенденция отражает глубинные пласты национального самосознания.

В главе отмечается, что Мережковский использует вышеуказанную устоявшуюся антитезу «добро-зло» применительно к личностям Павла I и Александра I. Используя апробированную в трилогии «Христос и Антихрист» схему, Мережковский воплощает тему «отцы и дети» в традиционном для русского самосознания наполнении: Павел предстает перед читателем Антихристом, в то время как Александр именуется ангелом уже в финале драмы «Павел I». Текстуальный анализ этих произведений приводит автора к выводу, что оба полюса антитезы является своеобразными гиперболами, которые не отражают истинной глубины архетипических явлений, стоящих за ними. Фигура Павла предстает карикатурой на Антихриста, а «ангел» Александр именуется в финале «чертом». Вставная парабола о старце Федоре Кузьмиче используется Мережковским с качестве подкрепления парадоксальности личности Александра. В главе утверждается, что маска Зверя, которой наделены исторические персонажи Мережковского, не соответствует истинным масштабам носящих ее личностей, а тем более не соответствует ее архетипическому традиционному символьному наполнению.

Фигура императора Александра менее всего могла бы выступить в роли Антихриста, хотя персонаж царя у Мережковского невозможно рассматривать, ориетируясь только на второй роман трилогии «Царство Зверя». У данного произведения существует еще и весьма значительная прелюдия, а именно – драма «Павел 1», события которой способны очертить некоторые качества Александра и пролить свет на неясные читателю моменты его царствования. В отличие от последнего романа цикла – «14 декабря», где действие наиболее самостоятельно и может рассматриваться даже в отрыве от произведений-предтеч, из которых в него переходят, по сути, герой князь Голицын и «Тайное общество»; драма «Павел 1» - своего рода ключ ко всей трилогии.

Следует отметить, что тема Христа и Антихриста в романе «Александр 1» продолжена и развита, с тем исключением, что если в романе «Петр и Алексей» чертами Антихриста явно наделен Петр Великий, то уже в начальной пьесе трилогии «Царство Зверя» автор отходит от подобной персонификации и переходит к более «размытым» контурам апокалиптического жанра, в котором создано большинство его произведений, использует более глубокую символизацию художественных образов и событий.

Трилогия «Царство Зверя» оставляет читателю больше возможных вариантов «прочтения» символов Мережковского, на которых, несмотря на историческую канву произведения, и построен сюжетный замысел.

Антитеза добра и зла (обязательный атрибут апокалиптического жанра) выражена в романе «Александр 1» несколько нечетко. Исследователи творчества Мережковского не раз задавались вопросом о распределении автором литературных «ролей» (Христа и Антихриста, субстанций позитивной и негативной) в романе «Александр 1». Личность самого императора не отображена с исторической точностью - писатель и не ставит себе подобной задачи, следуя заповедям декадентства. Она скорее наделена беллетризированными элементами характера, «очеловечена» и представлена с точки зрения практически одних лишь слабостей.

В главе делается вывод, что поиск Антихриста как «козла отпущения» всех бед нации на рубеже эпох со смысловой точки зрения в романах оказывается неоправданным. Можно предположить, что в этом плане Мережковский прибегает к приему литературной мистификации, полускрытой «игры» с реципиентом. Читателю предоставляется возможность самому распределить роли в иерархической системе апокалиптических персонажей, что свидетельствует, в свою очередь, о трансформации этой темы в сознании самого автора. Трансформируясь на протяжении всего творческого пути автора, тема-антитеза «Христос-Антихрист» является «сквозной» для его творчества и одновременно логически незавершенной: автор так и не расставил в своем сознании акцентов в иерархии этих образов.

В главе IV – «Идея спасения мира в поздней апокалиптике Мережковского («14 декабря», «Туттанкамон на Крите»)» – рассматривается вопрос о правомочности гипотезы о спасении мира путем революционных преобразований. В романах Мережковского тема революции рассматривается в ее историко-символическом выражении: повстанческое движение декабристов и эпоха рождения прахристианских верований. Революция как способ «обретения утраченного рая» отвергается автором с позиций высокого эстетизма.

Рассматривая тексты поздних произведений Мережковского, мы отмечаем, что философско-исторические воззрения этого художника содержали в себе в большей степени понимание истории как игры фатума. В этом плане его воззрения во многом противоречат сложившейся в русской литературе концепции о превалирующей роли народа в формировании исторических процессов, которая со времен создания романа «Война и мир» стала ведущей для реалистической русской прозы.

В главе проводится анализ образов-символов произведений Мережковского «14 декабря» и «Туттанкамон на Крите» в контексте их библейского наполнения. Рецепт спасения России в эпоху исторической катастрофы Мережковский видит в обращении к Богородице, символический образ которой утрачивает в текстах присущую ему ранее дуальность и обретает единое звучание в обоих романах. Характерное для раннего творчества Мережковского понимание спасения мира в грядущем царстве Иоанна сменяется в поздней прозе художника традиционным для христианства чаянием Второго Пришествия, отраженным в Символе Веры.

Перипетии непростых судеб России нашли оригинальное отражение в романе «14 декабря» из трилогии «Царство Зверя». Одна из самых роковых дат в российской истории послужила Мережковскому отправной точкой для создания своеобразной патриотической симфонии, построенной по классическому образцу системы «вечных образов» в литературе. Произведение сложно, без всякого сомнения кумулятивно и в целом подчинено исторической фабуле, однако авторское мировидение преподносит читателю потенциально новый ракурс видения проблемы – сквозь призму европеизированного сознания. Антиномия «восток – запад» не несет в романе (как впрочем и во всей трилогии) характера явной антитезы, но, как и в «Петре и Алексее», полунезримое присутствие западной культуры накладывает отпечаток на ментальную канву произведения.

В целом же история России, и в частности «темные пятна» в ней, и фактические неясности, послужили как Дмитрию Мережковскому и многим его современникам источником вдохновения для создания множества произведений. В философских эссе Василия Розанова (в частности – «Апокалипсис нашего времени»), являющихся ярким тому примером, предпринимается попытка дать ответ на многие экзистенциальные вопросы, касающиеся данной проблемы, причем контекст комментирования этих вопросов дается совершенно четко: путь великой державы к своему индивидуальному Апокалипсису.

Система образов «Апокалипсиса нашего времени», идейно-композиционная структура, его целевая направленность невероятно близки к структуре романа «Петр и Алексей», но также вписываются в общий контекст созданных в апокалиптическом жанре произведений Мережковского и содержат все рассмотренные выше элементы апокалиптического жанра.

На первое место в творчестве Мережковского выносится антитеза «Христос – Антихрист»; в романе «14 декабря» она приобретает личностно-бутафорское значение: образ Антихриста вновь отождествлен Мережковским с образом самодержца, роль Мессии отведена Тайному Обществу. Подобную архетипическую метонимию мы можем наблюдать во всех рассматриваемых нами романах - «Юлиан Отступник», «Петр и Алексей», «Павел 1», «Александр 1», «Туттанкамон на Крите», в которых Антихрист представлен образом правителя-временщика, а образ Христа, соответственно, воплощается высокой идеей.

Вавилонской блуднице противопоставлена Жена, облеченная в солнце. Земному Вавилону противопоставлен небесный Иерусалим. А первый «рефрен» - «Страшно впасть в руки Бога Живаго», если опираться на тематические параллели с Иоанновым текстом, по всей видимости, означает кару Антихристу и всем приспешникам его, падение великой блудницы – его столицы, Вавилона. Второй же - «Россию спасет Мать» - призван уверить читателя в обязательном наступлении эпохи небесного Иерусалима и спасении от лап дракона посредничеством Марии – «которой надлежало родить» - родить Мессию.

Мережковский использует эту сложную философско-эсхатологическую схему применительно к истории России. Наиболее ярко все эти тенденции проявляются в романе «14 декабря».

Примечателен тот факт, что большинство образов в общей системе романа Мережковского немного гиперболизировано: то есть они наделены теми или иными качествами в переизбытке. Вырисовывая образ Антихриста, подбирая соответствующую ему фигуру, писатель позволяет себе частично трансформировать ее, в результате чего характеры окружающих Антихриста персонажей зачастую оказываются неправдоподобными. Мережковский применяет в данном романе апокалиптическую схему Царства Зверя, в котором Антихрист окружен подданными, являющимися в произведении персонажами второго плана. Метафоры, столь свойственные его символической прозе, также гиперболизированы.

Роман «Туттанкамон на Крите» - произведение парадоксальное, многоуровневое; авторский замысел в нем практически неуловим, так как вариативность толкования значения множественных «условных знаков» у Мережковского очень велика.

«Трафарет» апокалиптического жанра дает нам возможность рассматривать данное произведение в потенциально новом ключе; помимо явных пророческих моментов, которые в изобилии встречаются в романе, мы можем говорить и о параллельности развития действия, двууровневой единице времени, дуальном значении имен, предметов, образов.

Антитеза «добро-зло», обязательный и едва ли не основной атрибут апокалиптического жанра, - выступает в этом произведении как противопоставление монотеизма политеизму - грядущей веры в Христа древним языческим обрядам, содержащим в себе, однако, по мнению Мережковского, «пророческий» элемент, т.е. частично предвосхищающий христианство. Разумеется, невозможно говорить о его зарождении в язычестве; понятия эти не только диаметрально противоположны, но и враждебны друг другу.

«Рождение богов» также можно рассматривать как роман – предчувствие, возвещение о пришествии Мессии через символьный язык предметных знаков (символика креста как орудия смерти и жизни в одно и то же время) и словесного фольклора (песни жриц Великой Матери об искупительной жертве). Личность каждого героя окружена наполненными особым значением атрибутами - символами, раскрывающими особенности его характера. Мережковский не дает авторской оценки ни персонажам, ни происходящим событиям. Исторический пласт повествования в «Туттанкамоне на Крите» - это всего лишь декорация, необходимая писателю не только для передачи атмосферы пред-Иисусова мира, но и для создания литературных «условий» для развития в произведении как модернистских, (проблематика смерти), так и апокалиптических (пророчества о будущем) настроений.

В главе делается вывод о том, что поздний религиозный символизм Мережковского, а в особенности романы «14 декабря» и «Туттанкамон на Крите», содержит в себе, помимо явных элементов апокалиптического жанра, авторскую концепцию спасения мира, не вписывающуюся, однако, в свод ортодоксальных церковных догм и тяготеющую к постулатам секты хилиазматиков и индивидуалистической личностной философии Мережковского. Этот факт является свидетельством экзистенциальной личностной драмы русского символиста, которая, однако, вне всякого сомнения, послужила мощной духовной платформой для множества его творений.

В Заключении подводятся итоги исследования.

 

 

 

Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

 

1. От «Апокалипсиса к декадентству. // «Кавказский вестник», альманах, Тбилиси, 2004, № 10, с. 176-187

2. Личность императора и ее литературное воплощение в романе Мережковского «Александр 1». // Серебряный век в русской литературе. Сб. научных трудов. Тбилиси, изд-во ТГУ им. И. Джавахишвили, 2004 г., с. 30-36

3. Интерпретация символа быка в романе Мережковского «Туттанкамон на Крите». // Грузинская русистика (лингвистика, литературоведение, культурология). Сб. научных трудов. Тбилиси, изд. ТГУ им. И. Джавахишвили, 2005 г., с. 37-44