- Сядь! - зло указал на грязный ящик рядом с грубым, похожим на самодельный верстак, столом. Отшвырнул ногой ржавую банку, сплюнул недовольно. - Дрянь погода!

- Уйдём отсюда, это плохое место, - робко попросила она.

Что её слово против его!..

Зная, что испачкается, села, куда велено. Оглянулась затравленным зверьком, зябко повела плечами.

- Мне… страшно здесь.

 

Как она доставала его нытьём о холоде, об усталости, о том, что обязательно заболеет! Раздражала брезгливостью к немытым рукам и нечищеным зубам… Ещё немного и, развращённая жизнью в "цивилизованном обществе", лишённая телерекламой естественного женского стыда, она станет требовать у него туалетной бумаги и прокладок!

- Не выспалась, поди, - буркнул с ухмылкой.

- Да, - согласилась на полном серьёзе. - Холодно очень. Простыла, - пожаловалась. Не сдержавшись, сдавленно кашлянула.

- А я хорошо спал, - похвастал с превосходством.

 

Заброшенную хибару в низине он приметил вчера вечером. Подходящее место. Незаметное, безлюдное. Степь, не степь – какие-то пустоши во все стороны до горизонта, изъязвлённые широкими оспинами низин, изрезанные неглубокими оврагами вдоль пересыхающей речки.

Ночевали в забытом людьми, полусгнившем стогу. Отмахав пешим ходом километров двадцать пять и жутко устав, моментально уснули, закопавшись в душную, трухлявую, воняющую мышами солому. Но хозяева тут же прибыли обследовать квартирантов! Ему наплевать, что всю ночь по нему бегали мыши - а она каждые десять секунд дёргалась, подобно паралитику. Чувствуя сквозь сон, как, привлечённые запахам хлебных крошек, мыши лезут к нему в карманы, бегают по груди и рукам, щекотят лапками лицо, он усмехнулся, представив её, зажавшуюся от отвращения в судороге, готовую заверещать от ужаса – и давившую в спазмированной глотке вырывающийся со дна души крик. В таком мышином царстве и нормальная женщина не согласилась бы ночевать, не то что эта… Ничего, перетерпела. Его выучка!

А утром они вернулись к этой хибаре. Главное, здесь была лопата. И земля сухая. На улице, в грязи, копать было бы тяжко.

 

- Подожди немного, - велел чуть спокойнее.

- Хорошо, - согласилась беспрекословно.

А-ку-да-ты-де-нешься!

Снисходительно потрепал по щеке. Холодная, как лягушка!

И вообще... Когда бог красоту раздавал, она занимала очередь за большим умом и хорошим нравом. Нигде не успела. Так, тощая дурнушка. С лягушачьими мозгами. В своём институте, или где там она работала, непрактичностью в жизни и бестолковостью в общении, похоже, не то, что сексуальные желания у нормальных мужиков отбила, а и самые крохотные зародыши симпатий к себе по недогляду затоптала.

Но ему, беглому волчаре, запудрить мозги такой недотёпе не составило труда. Она наивно поверила, что втянута в эту передрягу сложившимися обстоятельствами, что власти вынудили его пойти на крайнюю меру… Восхищалась: один против парней в камуфляже! Или притворялась? Нет, притворяться у неё мозгов не хватит…

Очки, единственное своё украшение, в первый же день раздавила!

 

- Замёрзла… - пожаловалась едва слышно и умоляюще распахнула глазищи.

Сама страшненькая, а глаза ничего. Большие, добрые… Глупые, телячьи.

Уставилась...

Смешная, она жалела его! А когда девка жалеет мужика, не упускай момент!

Да, тело у неё молодое, незаласканное. Это тоже чего-то стоит. Ему нравилось подойти сзади и залезть своими клешнями ей за пазуху. Искать там, правда, особо не чего…

Коротка женская память! Давно ли ненавидела, панически боялась его, как последнего бандита? Теперь аж замирает, когда он шарит по девчоночьим грудяшкам и… где захочет. Да и кто бы её, такую нескладёху, ещё потискал! А он… давно в бегах.

 

- Как я замёрзла!

"Гос-споди… Очнись! Ты же понимаешь, он использует тебя, как последнюю… Ты же не дура! Ты же аспирантка! Нет, это гипноз какой-то… ".

 

Похлопал равнодушно по плечу. Мимоходом, как хозяин не особо любимую животину.

Вздрогнула, испуганно замерла. К прикосновению этой руки привыкнуть невозможно!

Глянул на часы.

- Минут пятнадцать, не больше, - пообещал безучастно и успокоил насмешливо: – На улице холоднее!

 

Взял лопату, ковырнул в одном углу хибары - земля оказалась сырой, глинистой, неподатливой. Последние дни почти беспрестанно моросили дожди, а здесь крыша протекала. И сегодня с утра водяная пыль вместо воздуха. Отвратительная промозглость.

Выбрал место посуше, расчертил прямоугольник шаг на полшага, неторопливо начал копать.

- Зачем? – спросила без интереса.

- Надо кое-что спрятать.

Осточертели дожди. Мерзость…

 

Пронизывающий ветер упругим потоком скользил из дверного проёма в выбитое окно, противным боком холодил ноги, шуршал брюхом по полу, шевелил мусорные бумажки.

Уточнять не стала, что он собирался прятать. Приучил не повторять вопросы, на которые не отвечал сразу.

Съёжившись, терпеливо ждала, пока он закончит непонятную работу. Полами лёгкой куртки и одеревеневшими ладонями пыталась защитить от сквозняка острые коленки с застывшими до мёртвой неспособности жилами.

"Ну почему ты не хочешь понять, что… Ты же не скотина бессловесная! Очнись! Придумай что-нибудь! Заставь себя действовать!"

Мелкий дождь стадом оголодавших змей шипел в дверном проёме и за окном. Кроме шума дождя снаружи никаких больше звуков. Даже голосившие хором вчера лягушки почему-то молчали. Тяжёлые капли беспорядочной дробью извещающего о беде тамтама звучно громыхнули в жестянку у двери. Он деловито покрякивал, выкидывая землю из ямы.

"Что я могу против этого зверя, слабая…"

Поникла бессильно.

Затряслась крупной дрожью. Зубы клацнули. Стянула потуже куртку на груди, сжала колени, локти, челюсти, подавила дрожь.

- Дождь начался… - невнятно пожаловалась непослушным языком сквозь стиснутые зубы. Тоскливо уставилась сквозь стену в никуда.

 

Удовлетворённо мыкнул, распрямился. Заткнул правую ноздрю большим пальцем, оттопырил веером четыре остальных, смачно высморкался. Капли слизи блеснули в сумраке. Повторил с другой стороны. Глянул искоса.

- Чёрт бы с ним, - проворчал расслабленно, без эмоций.

Закопался в землю до пояса. Немного устал, но хорошо согрелся. Слегка вспотел. Чтобы не взмокнуть от жары, расстегнул куртку.

 

- Уйдём! - безнадёжно попросила жёсткими от холода губами и передёрнулась в ознобе. - Мне страшно здесь!

"Ужасное строение вдали от всего… Зачем оно? Кому? Одна комната… Мусор на полу. Пустой дверной проём, как беззубо ввалившийся рот… Умершей старухи. Окно без рамы, как выбитый глаз… Стены … С оголёнными кирпичами… По телевизору показывали буйвола, издохшего на берегу высохшей реки в саванне… Бока шакалы и птицы объели… Голые рёбра… Как у этого дома… У него бока из глиняных кирпичей. Она читала – глинобитные. Как это надо бить глину, чтобы стены из неё под дождём не развалились? Пол… который можно копать…", - застывающей мухой едва шевелились мысли в озябшей голове.

Обречённо посмотрела на растущий холм свежей земли. "Для могилы слишком крохотная…" – остатками сил поддержала умирающую надежду. Если бы глаза и щёки не закоченели так сильно - заплакала.

 

- Щас кончу, - успокоил нехотя. - Ещё пару минут.

Глупая как овечка, а что-то чувствует…

Посмотрел на трясущуюся, с синим лицом. Мокрый цыплёнок из проруби…

Выкопал ещё сантиметров двадцать. Дальше в узкой щели работать невозможно.

Пружинисто вылез из ямы, не заметил, что опёрся ладонью в лужу. Механически сжал испачканный кулак, пошевелил пальцами, выдавливая изнутри грязь. Осмотрелся вокруг.

- Та-ак…

Если прикрыть вон той плитой, будет очень прилично…

Не задумываясь, отряхнул руку об руку, обтёр ладони о зад штанов.

- Замёрзла?

 

Подошёл сзади, прижал окоченевшую к пышущему жаром телу. Помолчал. Укрыл полами куртки.

С надеждой глянула вверх, обнажив хрупкую шею.

Продрогла, бедолага… Доверчивые глаза, ненадёжно тонкая кожа на детской шее… Дёрнется резко - прорвётся. Жилка пульсирует…

Тронул бьющуюся жилку. Скользнул пальцами вокруг шеи, обхватил почти кольцом. Раз и... нет птенца! Не чувствуя после тяжёлой работы мягкости женского тела, залез грязной рукой под одежду, стиснул голую грудь.

У него в кулаке больше тепла, чем у неё за пазухой!

Засопел громче дождя на улице.

 

Едва удержала опёршегося на плечи ненавистного мужчину. Хорошо, что одеревеневшее тело не чувствовало его рук.

 

С момента встречи он презирал её, не выпуская, правда, откровенного презрения наружу. Он презирал её за неумение приспособиться к походной жизни, за беспомощность в элементарных житейских ситуациях, за то, что мелкие неудобства были для неё непреодолимой преградой. Он пренебрегал ею. Брезговал. Исподтишка издевался над её неловкостью. Она не замечала этого!

А сейчас своей беззащитностью, поразительной неприспособленностью к жизни она вдруг стала нравиться ему. Она, такая слабая… И он, такой сильный – над ней. В нём проснулась… Да, это жалостливое ощущение, вроде, называют любовью. Он вспомнил свою учительницу по биологии, школьную историю с лягушкой. Хмыкнул.

В подвалах его души ненадолго потеплело.

 

В детстве к нему приклеилось погоняло "Сверчок". Прилипла кличка, как всегда бывает, случайно. Однажды он обиделся на пошутившего мужика. Мужик потрепал пацана по голове и миролюбиво спросил: "Осерчал, что-ли? Не обижайся, я ж не со зла… Экий ты серчок!" А приклеилось: "Сверчок".

Себя, маленького, он не любил. Потому что его все презирали. И обижало не столько взрослое презрение, сколько детское. А он считал себя не хуже прочих детей. Ну и что, что мать работает уборщицей и моет школьные сортиры, ну и что, что пьяной засыпает в мальчишечьих кабинках… Ну и что, что отец, "мастер на все руки", изгнан со всех неквалифицированных работ и перепил все жидкости, от которых хоть мало-мальски пахло спиртным… Ну и что, что Сверчок слабый и неуклюжий. Ну и что, что много лет не мог выучить таблицу умножения… Но как пацан – он не хуже других пацанов!

А на донышках глаз его соседки по парте, дочки завскладами горторга, он видел холодное презрение. Отворачиваясь от него, она морщила нос, будто показывала: "Фу, воняет!"

 

Однажды на уроке Сверчок вытащил из портфеля и положил на парту перед соседкой майского жука. Как это ни странно, завскладовская дочка обожала жуков. И чем крупнее жук – тем с большим восторгом она его рассматривала.

Жук вяло шевелил лапками, соседка любовно гладила его по блестящей коричневой спинке.

Дав насладиться зрелищем красивого животного, Сверчок перевернул жука на спину. На перемене он при помощи лезвия и палочки лишил брюхо жука передней стенки и всего содержимого. Увидев зияющую пустоту брюха живого ещё жука, соседка побледнела. А когда Сверчок заложил в заполненное смертью пространство маленького пластилинового человечка, соседка закатила глаза и, неприятно запахнув, без чувств "утекла" под парту. Сверчок неторопливо спрятал подыхающего жука и спокойно доложил учительнице, что здесь требуется помощь.

 

Стреляя в лица брезгливых сверстников потрохами раздавливаемых насекомых, Сверчок ещё не осознавал, что опускает под себя тех, которые считали его ниже себя.

 

Однажды биологичка принесла на урок лягушку. Сверчок не любил эту мучительно влекущую к себе длинными ногами, округлыми бёдрами, тонкой талией, роскошными буферами под тонкой кофточкой – как бы он в них вцепился! – и всем волнующим телом молодую училку. От запаха её духов у него кружилось и звенело в голове, а от звуков собственной фамилии, произнесённой её голосом, мысли испуганной стайкой улетали далеко и надолго. Она приходила к нему во сне, и он кусал и рвал её невидимое тело, как дворовый пёс в драке рвёт тело своего соперника. И терзался от того, что не знает, как это вожделенное тело выглядит и какое оно на ощупь.

 

Нет, на уроках она не терроризировала его. Спросив, и не дождавшись вразумительного ответа, разрешала сесть. И во взгляде её было искреннее сожаление по поводу врождённой неуспеваемости Сверчка по всем главным и прочим второстепенным предметам школьной программы, как она однажды сказала другой училке, думая, что ученики не слышат её.

 

Неизвестны были изначальные намерения училки относительно лягушки, но зелёная заподозрила, что её принесли в класс на заклание во имя науки. И такой поворот в хоть и пресмыкающейся, но всё же дорогой для хозяйки жизни, лягушку не устраивал. Крепким лягушачьим здоровьем, а тем более – недолгой земноводной жизнью лягушка жертвовать не захотела, и скаконула что есть силы вверх, с первой попытки допрыгнув чуть ли не до середины класса. В стрессовых ситуациях и не то бывает! Народ кинулся ловить подопытную беглянку. Лягушка прыгнула ещё раз.

 

Сверчок видел, что лягушка летит к нему. Поднялся из-за парты. Посмотрел в глаза училки и вспугнул со дна их тихий ужас.

Лягушка шмякнулась прямо под башмак - он едва успел приподнять носок.

- Лови её! – крикнул кто-то.

Не отводя глаз от учительницы, он тут же опустил ногу и перенёс вес тела вперёд. Лягушка издала непонятный звук, кишки брызнули на полметра в разные стороны.

- Ой, - сказал Сверчок и улыбнулся учительнице. – Я случайно.

Девчонки побежали в туалет блевать. Училка побледнела и молча вышла из класса, проверяя левой рукой наличие стены между учительским столом и дверью, а правой терзая себя за горло, будто только что схлопотала сильнейшую ангину. И всё пыталась что-то проглотить. А соблазнительные ноги её, похоже, стали ватные-ватные!

Сверчок теперь понял, чем он сильнее всех отличников и спортсменов, дочек завскладами и смазливых училок, вместе взятых.

 

В восьмом классе, когда он стал несомненным хозяином двора среди подростков, в их дом въехала новая семья. Очкастенький пацанчик-новосёл во дворовых компаниях не выступал, в спорах на конфликт не лез. В общем, Сверчка с самого начала не заинтересовал. Неприятна была, правда, его подчёркнутая независимость. Все перед Сверчком заискивали, а этот молча пожимал плечами и отворачивался.

Как-то Воропай, шестёрка Сверчка, нагло влез в разговор очкастого с друзьями. Тот его отшил.

- Нарывается! – пожаловался Сверчку обиженный Воропай.

Сверчок подошёл к очкастому и молча выписал ему в нос. Потекла кровь. Стоял, ожидая, пока новенький подберёт очки и поднимется, чтобы врезать поосновательнее, если начнёт ерепениться, или послушать лепет о пощаде.

Очкастый встал, предостерегающе поднял руку вверх . В другой руке держал обрезок трубы, удачно подвернувшийся ему под бок.

- Ужасно не люблю, когда меня бьют, - недовольно тряхнул головой и размазал грязной рукой кровь под носом. – Особенно, когда ни за что. Я драться не умею, - он пожал плечами, словно извиняясь, и перехватил поудобнее обрезок трубы. – Но твою тупую башку проломить смогу…

Трубой по голове схлопотать Сверчку не хотелось. Он миролюбиво улыбнулся очкастому и обиделся на Воропая:

- Так ты, сволочь, ни за что на пацана накатил?

И дал своей шестёрке хорошего пинка.

Но этим пинком похилившийся авторитет Сверчок не поправил. Пацаны смотрели на него со скрытыми усмешками.

 

На следующий день, держа на руках чью-то отпущенную погулять холёную кошку, Сверчок подошёл к пацанам, которым очкастый опять втирал баки умными разговорами.

- Красавица… - ласкал он кошку за ушами. Кошка довольно жмурилась и, приоткрыв от наслаждения рот, выводила громкие рулады.

- Нравится? – добродушно спросил Сверчок у очкастого.

Очкастый сдержанно улыбнулся. Кошка ему нравилась.

- Держи, - предложил Сверчок и подал кошку очкастому.

Солнце приятно грело купающийся в её лучах добрый мир. Приглушённые крики и смех играющих детей доносились из противоположного конца двора. Такие чудные дни созданы для прекращения всяческих конфликтов, в такие великолепные дни забывают скандалы и обиды, жмут друг другу руки неприятели, в такие тихие дни бывшие враги становятся друзьями.

Очкастый взял кошку под передние лапы. Перехватив удобнее задние лапы, Сверчок что есть сил рванул их в разные стороны. Кровь хлестанула, залив грудь очкастого и брызнув на Сверчка. Кошка в агонии вцепилась зубами в руку очкастого, когтями, как бритвами, полоснула кожу. Сверчок сунул трепещущую кровавую плоть в лицо очкастого… Густой запах парной крови и шевелящихся потрохов, тёплое прикосновение живого рваного мяса – это не каждый выдержит!

Рассказывали, что очкастый много месяцев после этого по ночам орал ненормальным голосом, пытаясь выдраться из кошмарных снов…

 

Он поднял заложницу с ящика, повернул лицом к столу:

- Наклонись.

Послушно согнула закостенелые до боли суставы.

Она, ему казалось, любила эту позу. В такой стойке он не царапал ей щёки колючей щетиной, не дышал в лицо нечищеным ртом. Опять же, в неприспособленных условиях удобно.

 

Неуклюжими от холода пальцами забросила подол на спину, торопливо спустила трусики. "Скорей бы…"

 

Приучил дурочку к удовольствию… Теперь даже с синими губами, даже в грязной хибаре согласна…

 

- Замёрзла…

Спрятала ладони в рукава, упёрлась руками в доски, словно приготовилась работать.

 

- Сейчас согреешься…

Бёдрами прижал к столу. Надавил кулаком между цыплячьих лопаток, распластал по мокрой поверхности лицом вниз.

 

Озябшими ягодицами она не чувствовала сырого холода его грубой одежды. Пошевелилась, чуть раздвинула ноги.

 

Неторопливо распахнул куртку, расстегнул ремень, вытащил из штанов. Сделал из ремня кольцо, перекрутил восьмёркой, деловито накинул на шею, стянул одной рукой. Всем телом придавал жертву к столу, чтобы удержать, когда станет вырываться.

Она ничего не поняла – даже не могла предположить такого финала. Дурочка! Или понимала, что обречена, и не хотела сопротивляться? Бессильно, как-то нехотя, царапнула ногтями по занозистым доскам, пару раз судорожно дёрнулась в попытках вздохнуть и на удивление быстро затихла. Безвольно обмякла на столе, подвернув одну руку вниз и обронив другую у рта.

Будто уснула, грея ладошку.

 

Внимательно присматриваясь, отпустил насторожённо.

Нет, не шевелится.

Аккуратно расправил ремень, неторопливо вставил в штаны, тщательно застегнул.

Избегая смотреть в лицо, на ощупь закрыл ей глаза. Закопался пятернёй в шелковистые волосы, ласково погладил по тёплой ещё шее… Замер пальцами над сонной артерией. Как волк, обнюхивающий поверженную добычу. Молчит...

В груди защемило от чего-то приятного, забытого в далёком детстве. На душе стало тепло и грустно.

Какая кожа!

Столько нежности за последние… за всю жизнь он ни к кому не испытывал.

Погладил шелковистую кожу, возбуждаясь. Так бы и выдрал лоскут горстью – такая…

Старательно одел, поправил юбку.

Осторожно поднял на руки.

Распустила длинные волосы по плечу, ткнулась лицом ему в шею. Нос холодный! Хорошая ты моя…

Увидев край живо блеснувшего глаза, торопливо отвёл взгляд в сторону, повернул к себе спиной.

Вечно смотрела на него с укоризной!

Аккуратно опустил в яму.

Свернулась калачиком… Будто уснула в уютном гнёздышке!

Опустил ноги вниз, посидел на краю ямы, наслаждаясь приятной печалью, заполнявшей душу.

Длинно вздохнул.

Не вставая, надавил грязным башмаком на плечо убиенной, плотно затоптал глубоко в яму.

Тщательно откладывая камни в сторону, засыпал тело рыхлой землёй. Закапывая голову, заботливо прикрыл лицо куском полусгнившей мешковины, чтобы земля не попала в глаза и нос.

Задумался, распрямившись.

 

Вчера он понял, что заложница стала мешать, стала его проблемой. Решение проблемы отложил на утро сегодняшнего дня.

Усмехнулся.

Думала, сексом займёмся?

Рассыпавшиеся поверх земли волосы вдруг разбудили в нём раздражение. Разозлившись, нагрёб в яму камней. Принёс обломок плиты, бросил сверху. Попрыгал, утрамбовывая, добиваясь, пока под плитой перестанет хрустеть… Перестало хрустеть… Добавил грунта, основательно потоптался напоследок. Замаскировал свежую землю мусором. Удовлетворённо кивнул сам себе, улыбнулся.