Слово и дело

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

На каждого мудреца довольно простоты

 

 

В одном городе приговорённым к смерти разрешали идти к месту казни самим, нисколько их не торопя. Пятёрка кавалергардов неотступно и вежливо следовала за ними, следя за тем, чтобы осуждённые не повернули назад. Можно было идти налево, можно было идти направо, конечно, вперёд, но назад - ни шагу. Правитель приказал выдавать беднягам из казны некую сумму денег, так что возможность потянуть время у них была…

 

Есть такой опыт. Испытуемого, чтобы отвлечь внимание, заставляют считать цифры вслух: один, два... двадцать пять и так далее - и вдруг неожиданно, отрывисто, гортанно даже, задают вопрос: Домашняя птица? - Человек, оторопев, отвечает и продолжает считать далее несколько смущённо: Тридцать восемь… - Часть лица?… Семьдесят… - Фрукт?… Восемьдесят один - Русский поэт?…

 

И оказывается, что большинство из нас называют курицу, нос, яблоко, Пушкина…

 

Нечто подобное происходило и здесь. Одни осуждённые тянули время, увлекаясь мороженным и другими сладостями, но организмы их сами собой устанавливали предел и в конце концов не в состоянии были принять ни кусочка, и они, как заведённые куклы, с криком и стенанием сами мчались на казнь, держась за животы, или падали от перенасыщения, и их несли дальше на носилках те же самые галантные кавалергарды…

 

Другие, интеллектуалы, не вылезали из кино, но наступал вечер, кинотеатр закрывали на замок, а на улице - жуткая холодрыга - в этом городе по ночам бывало очень холодно - и они, лязгая зубами, вприпрыжку бежали на эшафот и ещё торопили, умоляли палача скорее произвести экзекуцию без лишних проволочек и сантиментов.

 

- Легче умереть, чем мёрзнуть, - сострил как-то по этому поводу один из кавалергардов, самый талантливый из них. из них…

 

Третьи, плутишки, женились и становились якобы жуткими сладострастниками и проживали в семейных склоках и любовных

 

утехах иногда лет сорок - сорок шесть, и когда начинали уже успокаиваться и думать, что самое страшное - позади и они перехитрили правителя - неожиданно пересекали финишную ленточку. Назад ведь дороги не было, долго топтаться на месте они не выдерживали и волей-неволей, пусть медленно, пусть зигзагами, но продвигались вперёд, И давно поджидавший их сильно постаревший, лысый как лунь палач производил смертоносную операцию…

 

Вот и все варианты. Негусто - прямо скажем1 .

 

За всё время существования этого обычая нашёлся только один простодушный человек, пошедший к месту казни кратчайшим путём. Сунул, не глядя, выданную ему на затяжку времени сумму первому встречному побродяжке, отказался от свободы и поступил самобытно.

 

Дошёл он за полчаса убористым шагом… И правитель помиловал его.

 

 

 

 

 

 

Слово и дело

 

 

Соскочили с высокого уступа и оказались перед пропастью.

 

Назад дороги не было. Нужно было прыгать…

 

Продуктов оставалось предостаточно, время не торопилось, но рано или поздно должно было истечь.

 

Первый привык рассчитывать только на свои силы и немедленно начал готовиться к штурму. Ходил за хворостом, носил флягу с водой с родника, таскал товарищей на закорках до пропасти и обратно, бегал на месте с той же самой непраздной флягой, много шутил и казался благодетелем человечества. Но когда один из них заболел, не отдал ему своей законной ложки мёда для возобновления сил прохудившегося организма, вероятно вспомнив рассказ Джеклондона о куске мяса, не хватившем боксёру, и сильно всех пошатнул в благодарности за остальную свою доброту…

 

Второй свысока смотрел на Первого.

 

“Пыжится, пыжится, вульгарный материалист, “человек есть то, что он ест”, а спрашивается - чего выпендривается? Всё равно двух метров ему не одолеть. Я одолею и покажу торжество Духа и медитации. Если б пропасть - длиною в два километра, я б и тогда её осилил. Некто любит сильных. Дзен-будизм! Хатха! Кришна! Прана! Год Дракона! Хайль!…

 

Третий делал самую необходимую неприятную, унизительную работу. Мыл посуду, закапывал фекалии, стирал бельё и стерпел однажды, когда Второй, нордический характер, в припадке истерического величия звезданул его по лицу.

 

Четвёртый никак себя не проявлял…

 

Всё в этом мире рано или поздно когда-нибудь кончается. Мысль иногда утешительная, иногда не очень. Кончались продукты.

 

В четверг, двадцать второго июля, решено было прыгать…

 

Первый, Сивка-Бурка, перепрыгнул почти, но грохнулся бы вниз, и никакие мускулы, никакая ложка мёда его б не спасли, если бы чудом не ухватился кончиками восьмерых пальцев за каменный выступ; безчеловечным усилием воли заставил себя подтянуться по грудь, качком забросил дрожащие ноги и заснул

 

Второй разбился вдребезги.

 

Третий и четвёртый перепрыгнули легко.

 

……………………………………………..

 

 

Когда собрались в московской квартире одного из них (кажется, Третьего), поминая погибшего Второго и мучительно, стыдно радуясь собственному благополучию, Первый после изрядно выпитой трапезы вдруг заплетающимся языком сказал Четвёртому:

 

- И всё-таки, хоть убей, не-по-ни-ма-ю! Почему ты? Причём здесь ты? И что такое, наконец, ты? Догадываюсь, почему погиб Второй. Почему перепрыгнул Третий. Радуюсь, к чему лукавить, что - не я… Но - за что? почему? зачем? - ты!

 

- Сам не пойму. Я ж ничего не делал! Только просил про себя, чтоб все вы перепрыгнули. Видно, плохо просил…

 

 

А вы говорите, что пустынники, созерцатели - просто бездельники и проку от них нет никакого.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Благие намерения и дорога в ад

 

 

Первосвященники попросили Пилата, чтобы он Христа распял. Не сам, конечно, а приказал солдатам, которые почти никогда не виноваты.

 

Пилат обратился к народу:

 

- Хотите ли отпущу вам Царя Иудейского?…

 

- Не Его, но Варраву.

 

Варрава же был разбойник.

 

- Что же я сделаю Иисусу, называемому Христом?…

 

- Да будет распят.

 

 

И стоял народ и смотрел. А когда был распят - били себя в грудь.

 

Они думали - убьют богохульника.

 

Они и Апостолов убивали. Наступало время, когда каждый убивающий их думал, что тем служит Богу.

 

 

…и побили Стефана каменьями. А юный Савл стерёг одежды.

 

А первомученник молился о них.

 

Они хотели, как лучше, им ассиийские иудеи, резвые, как тараканы, сказали, что Стефан говорит хульные слова на святое место сие и на закон…

 

 

А юноша Савл мужал и дышал угрозами и убийством и выпросил у первосвященников письма в Дамаск.

 

И там терзал мужчин и женщин, влача в Иерусалим.

 

…но не вменилось ему в грех, потому что сердцем был чист и думал, что тем служит Богу…

 

 

И Анания сказал:

 

- Господи, я слышал от многих о сем человеке, Сколько зла сделал он.

 

Но Господь сказал ему:

 

Иди, ибо он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое.

 

Но снова ассийские иудеи, быстрые, как тараканы, возбудили народ, и Павла схватили.

 

………………………………………

 

И всех их Господь простил, может, даже и Ассиийских иудеев, похожих на тараканов.

 

Они, делая зло, думали, что творят добро, и не было в сердцах их лукавства.

 

А превосвященников и фарисеев, раздиравших одежды,-навряд.

 

- Придут римляне и овладеют и местом нашим и народом.

 

А римляне давно пришли…

 

 

И воины прибежали к ним и сказали, что Его нет во гробе.

 

- Скажите, что ученики Его, пришедши ночью, украли Его, когда мы спали…

 

И много денег дали, чтоб они так сказали.

 

И пронеслось слово сие между Иудеями до сего дня.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Символ

 

 

В 19…, в юности, я крестился. Батюшка надел на меня крест и велел никогда не снимать.- Кто Меня постыдится, того и Я постыжусь.

 

 

И вот пошёл я как-то в Кадашевскую баню. Я б с удовольствием в неё не ходил, но другого выхода тогда не было.

 

И вот разделся я, открыл дверь и шагнул в мутное пространство. И все, кто там был- а было человек пятьдесят или семьдесят- уставились на меня. Из всех этих голых уродливых тел только моё было с крестом. Впрочем я человек мнительный, застенчивый, привлекать к себе внимание боюсь, и может, это мне только показалось, что уставились все. Кто-то действительно удивился, а большинству было не до меня. Москва такой город- один мой приятель уверял, что как-то на спор прошёл один квартал улицы туда и обратно голым и никто не обратил на него внимания. Ну это он, скорей всего преувеличил, но тенденция такая есть…

 

Не могу похвастать, что решением моим креста в бане не снимать руководил страх Господень, во всяком случае, что только он один. Больше было страха показаться себе трусом. Было много гордости, только что прочитанное “Преступление и наказание”, вошь я или человек…

 

Так или иначе, но свой стыд переборол, хотя помылся скомканно, и очень довольный собой вышел в предбанник…

 

Когда я надел рубашку и совершенно успокоился, ко мне подсел парень моих, примерно, лет.

 

–А ты что, правда, веришь?

 

- Верую, сынок.

 

- Я тоже.

 

- А что ж не носишь?

 

- Буду носить.

 

- То-то.

 

……………………………………………

 

Кстати, уж если речь зашла о бане.

 

Жил у нас во дворе художник. И в те же самые годы пошли мы с ним в ту же самую баню… Взяли шайки, набрали воды и только-только собрались головы намыливать- у художника лицо вдруг сделалось цвета патины с современных католических распятий.

 

- Партбилет, - прошептал он побледневшими губами и задрожал, как куст…

 

- Ты пока мойся, а я пойду.

 

Мне стало жутко. У человека- туберкулёз запущенный, ему жить всего ничего осталось (он и правда через три месяца умер), ему б подумать, что дальше будет. Что он Гекубе, что она ему? Что теперь в его ситуации партбилет?

 

Когда к умирающему Суворову прибыл граф Кутайсов с сообщением, что император Павел требует его к себе- “Э, друг, я теперь иду к своему Императору, а до твоего императора мне теперь и дела нету”.

 

Так ответил христианин Суворов про земную власть, которой всю жизнь верно служил,–готовясь предстать перед властью Небесной, но не так ответил коммунист Лёшка про партбилет…

 

 

Но мы отвлеклись от темы.

 

С этого времени мы подружились. А то уж было думал, что из всего поколения - один на всю Москву. Видно и он так же думал, поэтому и креста не носил…

 

К тому же он оказался певцом, у которого тенор менялся на бас в связи с возмужанием… Мы поменялись крестами.

 

И вот как-то пригласил меня названный брат послушать, как он поёт в своём пионерском домике. И пока вокалаторша припозднилась, стали они наводить порядок в певческом зале. Певец мой и единомышленник взял легко и непринуждённо огромного Ленина чуть ли не в натуральную величину, если без ног и ягодиц, и перенёс с места на место. Это при моём-то самолюбии! Я похолодел от ужаса. Мне его даже от стола не оторвать. Но тем не менее, раскольниковы так просто не сдаются, и когда мой брат и соперник отвернулся, я подошёл, напряг все мускулы и чуть не улетел вверх. Ленин оказался фанерный.

 

Из этого случая я извлёк два урока.

 

 

Урок первый.

 

Бесы-Хлестаковы кичатся, пугают- небывалая, дескать, в истории машина подавления, тридцать тысяч одних курьеров, молодой, дескать, человек, опомнитесь- перед вами стена… Стена да гнилая. Блефуют черти. На испуг берут. А ты не бойся. Боящийся Бога не боится неприятеля,- сказал тот же Суворов. Бог не выдаст- свинья не съест. Вся сила их фанерная, только подкрашенная под что-то серьёзное и всамделишное. И телёнок может не только бодаться с дубом, но и выкорчевать его с лица земли к чёртовой матери, куда ему и дорога, если будет на то воля Божия.

 

 

Урок второй, противоречащий первому.

 

В детстве, будучи совершенно неверующим, и гордясь этим, я в то же время был убеждён в существовании каких-то таинственных законов, невероятных соотношений причин и следствий…

 

Лягушку убьёшь- дождь будет. Коли думаешь, что попадёшь кегельным шаром- промахнёшься, а внушишь себе, что не попадёшь - можешь заранее праздновать триумф победителя; ну а если ударишь девчонку или слабого- жди беды, по крайней мере, неприятности.

 

Вера в эти законы нисколько в моём понимании не противоречила неверию в Бога.

 

Потом я повзрослел и понял, что- противоречит, и стал называть свою бывшую веру самообманом. Если Бога нет, то и нет никаких таких законов, а только нетакие- законы природы, наличие которых при отсутствии Законодателя меня нисколько не смущало…

 

Теперь я обошёл вокруг земного шара и вернулся на своё детское пепелище, только с другой стороны. Ленина ведь я тоже не ожидал поднять,–как не ожидал в детстве попасть шаром,- а поднял неимоверно легко. И теперь понимал почему.

 

Сомневаешься в себе - надеешься на Бога, хотя сам по глупости можешь в Него не верить. И Он тебе помогает…

 

Наступает ноябрь, и ожидается снег, а тебе его предстоит убирать. И каждый год- снова-здорово- становится панически страшно грядущей зимы, даже если не надо убирать снега… Это у нас, это наше родное - предснежная наша тоска… Но когда снег наконец выпадает, и даже если день метёт или два, не переставая, ничего страшного не происходит. Всё рано или поздно кончается…

 

А вот когда нестрашно- плохо твоё дело.