ПРОЩАНИЕ

 

Сухонькая старушка медленно, с большими остановками, карабкалась на вершину склона. Стояла глубокая осень. Лиственные деревья прилежно подготовились к зиме, вытянув голые руки навстречу свинцовому небу. В тяжелом воздухе пахло надвигающимися заморозками. Черные блестящие галоши, уже давно представляющие собой антиквариат обувной индустрии, мелко перебирали под собой землю, вороша шелестящий ковер из пожухлой листвы. Пергаментная лапка в коричневых веснушках неуверенно опиралась на увесистую клюку. Часто останавливаясь, старуха поднимала сморщенное печеное личико в дымке выцветших и истончившихся волос навстречу снежным шапкам равнодушных недосягаемых вершин, густой вечнозеленой шевелюре грозно нависших над ней склонов, распластавшейся в небе в неподвижном высокомерном парении горной птице. Морщины, лучисто разбегающиеся от двух маленьких небесных отражений, непрерывно орошались прозрачной влагой, по причине ли ветхой старости, от душевного ли переживания прощального слияния с природой. Немощное подвижничество было нацелено к стройной осинке, отбившейся от стайки подруг на подступах к вершине склона. Осина тоже была немолода и одинока, составляя идеальную пару молчаливой старухе, вот уже более десяти лет регулярно навещающей свою статичную подругу. Старуха прижалась тонкой бумажной щекой к шершавости ствола, нежно погладила зеленоватую кору, замерла, прислонив свое высохшее усталое тело к деревянной монументальности. Впереди их ждала суровая зима и долгая разлука. Этот тихий уголок необъятного предгорья старуха давно в тайне от всех присвоила себе, и поэтому малейший признак варварского вторжения чужаков, в виде небрежно выброшенных пустых бутылок, банок, оберток с очередного модного батончика «съел и порядок», встречался ею с глухим раздражением – отцветающий одуванчик на тонком стебельке скорбно качался из стороны в сторону и крайне неодобрительно шамкал беззубым ртом: «Ай, варвары, ай, безобразники, управы на вас нет!». Она доставала из своего рюкзачка неопределенно-ветхого цвета пластиковый пакет и начинала деловито наводить порядок, будто у себя дома. Казалось, она знала здесь место каждому стебельку, каждому листику. Долгие часы проводились здесь в тихом задумчивом созерцании сезонной смены лиственных одеяний, травяных и цветочных покровов. Долгие часы проводились в бесстрастном и неспешном перелистывании потемневших страниц затянувшейся жизни.

 

ВЕСНА

 

Весной ствол осинки зеленел, наливаясь соками вновь зарождающейся жизни. Устремленный ввысь ствол торопился впитать тепло светила, вновь обретающего щедрость, и от накопленного света снег раздвигался кругами, обнажая плодовитую черноту земли. Протянутые к солнцу руки купались в нежных лучах. Почки набухали и тужились, выпуская на свет мягкие нежно-зеленые листочки, словно куколки превращались в прекрасных бабочек. Осина переживала юность каждую весну. Юность старухи тонула в склеротической дымке далеких и почти нереальных воспоминаний.

Ей вспоминались огромные транспаранты и портреты вождей, колышущиеся в бесконечных волнах радостно митингующих строителей идеального общества, праздничной походкой вышагивающих в «светлое завтра» по центральным площадям бескрайней родины, под бдительным оком вождей разных мастей. Вышагивать с многомиллионной толпой в направлении, твердо указанном рукой из камня или металла, было беспечно и радостно. Если и встречались на пути какие-то неожиданные препятствия и недоразумения, то, конечно, в том месте, куда все увлеченно стремились, дошедших обещало ждать райское наслаждение.

Жизнь в те далекие времена казалась очень простой, нужно было лишь родиться в этой стране, как тут же в будущее устремлялась прямая четкая колея жизненного пути: ясли, детский сад, обязательное среднее образование с неизбежным лагерным пионерством, перерастающим в юношеское комсомольство. Выбор института представлял собой первый самостоятельный и непростой выбор, однако сам факт необходимости высшего образования не вызывал ни у кого сомнений. Конвейер советского воспитания штамповал носителей типового сознания, лишенного самостоятельности и вольнодумства по определению, и впоследствии, когда тяжелый шлагбаум перекрыл столбовую натоптанную дорогу в призрачное светлое завтра, многие так и остались сиротствовать на обочине, не находя навыков и смелости искать собственную тропу.

Старуха не стала исключением, тоже растерялась и потерялась в последующих более жестких временах. Но свою наивную сонную юность она вспоминала с нежностью. Склонная к романтизму, она с детских лет впитала максималистский дух и фальшивое целомудрие того времени. Идеалы общественной жизни легко просочились в жизнь личную, воцарившись на троне идеалом настоящей любви. Ее мало смущало, что настоящая любовь встречалась ей лишь в песнях, книгах и кино. Да и там воспевался, главным образом, лишь драматизм сопутствующих страданий. Она не задумывалась над причиной этого. Она легко впустила в душу тоскующую высокую ноту и стала жить, затаенно и терпеливо ожидая единственного, который сказочным поцелуем откроет ей врата в вечное и неизбывное блаженство.

В молодости старуха была не лишена скромного обаяния. Ее внешность была неброской, собранной из множества мелких неправильностей и некрасивостей, которые в целом создавали скорее привлекательный, чем отталкивающий образ. Однако этого нельзя было сказать наверняка, так как некрупные черты ее лица легко терялись в нередко наплывающей на них одутловатости. С завидным упорством и чувством священнодействия она ежедневно корректировала свой недооформившийся облик при помощи нехитрых косметических манипуляций. Ее фигура юнисекс застыла в подростковом возрасте, так и не решившись обрести соблазнительных женских форм. Поклонники, тем не менее, у нее водились, но все как будто из чужих романов. Эмоции и чувства, которыми отзывалась на их ухаживания романтически настроенная душа, не смели преодолеть вознесенную в заоблачные высоты планку. Время шло, а старуха продолжала ждать.

Он появился через год, после того, как она забеспокоилась и заметно расширила радиус своих поисков. Это было весной. Первое, что она увидела и запомнила, были его глаза. Они были похожего разреза и такого же цвета, как ее. Чаша томительного ожидания переполнилась, пролившиеся капли наскоро произвели необходимые химические реакции в теле и метафизические в душе. Через месяц они стали близки. Через полгода поженились. Она помнит, как в коротеньком самостоятельно сшитом платьишке, белом с черными горошинами, она бежала к нему на свидания, выстукивая острыми каблучками бодрую дробь по асфальту, и водители игриво сигналили ей вслед. А она лишь загадочно улыбалась им счастливой улыбкой. Весна таила в себе надежды и обещания неизбывного блаженства.

 

ЛЕТО

 

Летом осина изнемогала от палящего полуденного солнца. Ее окружало привычное буйство красок и форм, трескотня и жужжание разнообразной мелкой жизни, деловито занятой бесконечным кормлением и воспроизведением себя. Задумчивые белоснежные облака величаво зависали в бледно-голубом от зноя небе, решая, какой бы еще диковинной формой подивить обращенные к ним снизу глаза. Лето – апогей страсти скромной Геи и величавого Гелиоса: в любовном зное все плавится и сгорает. Еще на миллиметр ближе – и изнывающие от нежности лучи сомкнутся в неистовом объятии, сплавив страсть со смертью воедино. Всего важнее в любви найти правильную дистанцию. Старуха поняла это слишком поздно. Ее мотылек обжег свои крылышки в равнодушном свете электрической лампы.

Он знал, что внешность не была его коньком. Он вошел в ее жизнь мягко и вкрадчиво, обаяв ее чувством юмора, немного циничным, умом и искренней дружеской поддержкой. Тогда она поняла, что любая влюбленность начинается с восхищения. И чем сильнее восхищение, тем легче потерять голову. Когда же оно умножается на встречный интерес и нескончаемые комплименты, то к черту эту голову. В ее жизнь ворвалось торнадо неконтролируемого чувства.

Их страсть вспыхнула как спичка, а горела, вопреки предсказаниям, как большой незатухающий костер, сжигая их самоуважение, души и жизни. Они тихо плыли по узким улочкам, сцепившись руками, с лицами блаженных идиотов, и ток любовного электричества непрерывно перетекал из одного тела в другое, образуя замкнутую от всего остального мира цепь. Биохимические составы их тел идеально подошли друг другу, явившись катализаторами столь бурных незатухающих реакций, что воля и разум добровольно уступили правление любовной химии. Он звонил ей каждое утро, едва дождавшись минуты, когда она останется одна. Они говорили часами, упиваясь музыкой любимого голоса. Она физически ощущала в себе зарождение чувства, слабым, но цепким сорняком пускающим корни из семени одиночества в ее душе. Сначала она еще предпринимала слабые попытки выкорчевать непрошеный сорняк, но, как ему и положено, сорняк оказался стремительно растущим монстром, быстро опутавшим ее душу мощными корнями-щупальцами, высасывающими горько-кислый сок ее жизни.

Противоречивые чувства раздирали ее душу, заставляя мучиться и страдать, возноситься и парить. Она видела в снах ангела с одним белым крылом и одним черным, рвущих его на две части – одно крыло взмывало в поднебесье, другое тянуло в адскую пропасть. Картина будущего постепенно затягивалась кромешной чернотой. Дотоле она не подозревала, какой мощный механизм саморазрушения был сокрыт в ней. Она не догадывалась о кочерге, спрятанной остовом внутри нее, снежной бабы, и являющейся истинной причиной разрушительных желаний и устремлений навстречу погибельной печке.

Она была верна своему максимализму, простодушию и наивности, он был ее умнее и расчетливее. Ей, чтобы сохранить свой разум, ничего не оставалось, как вознести греховную связь на подиум неземной любви, он же по-мужски оправдывал себя тем, что «вышел лишь погулять в соседний огород». Его отпугивал драматизм ее переживаний и перспектива раствориться в ее страсти без остатка. Она отчаянно заламывала руки, закатывала истерики и постепенно начинала его презирать.

До нее доходили истины, открытые прежде нее поколениями таких же наивных и отчаянных безумцев. Со временем она поняла, что «настоящая любовь», к которой она так истово стремилась, является лишь поиском идеального зеркала: «Я люблю тебя не за то, кто ты, а за то, кем становлюсь я, когда я с тобой». Они расставались с самого начала, каждый раз навсегда, но каждый раз соединялись снова. Периоды их расставания все росли. Неделя, месяц, полгода, год, три года. Математически выражая степень ослабления из взаимной гравитации.

Она пыталась найти ему замену, тщетно пряча скелет этой связи в шкафу. Накопив душевную усталость, он стала бояться причинить себе и другому боль. Она стала учиться любить, пристегнувшись ремнем безопасности, но, конечно, у нее ничего не выходило.

 

 

ОСЕНЬ

 

Осень была благословенным временем. Особенно ранняя. С утихомирившимся летними буйствами: бурями, ливнями и, напротив, зноем и засухой. Как будто все стихии, прежде долго боровшиеся друг с другом, вдруг нашли общий язык и объединились в единое равновесие и гармонию. Осина любила наряжаться в свой осенний наряд. Прощальный, самый яркий, самый отчаянный наряд кокетки, чувствующей приближающееся увядание. И всем лесом, со всеми его обитателями, дышать воздухом, полным грусти по ушедшему лету и ожиданием неизбежной зимы. Нередко осень затягивалась, неожиданно продлевая дни тихого неспешного существования и пробуждая вкус к наблюдениям и философствованию.

Не один сезон незамеченным промчался мимо старухи, которая будто застыла в своей скорби по несчастной любви в полной уверенности, что жить дальше совершенно бессмысленно и некуда. Она пребывала в обиженном оцепенении ребенка, только что закатывавшего нешуточную истерику, но вдруг обнаружившего, что все его зрители покинули его. Даже ее подруги устали слушать бесконечные жалобы на незадачливого любимого и на жестокую судьбу. Упорно задаваемый вопрос «За что?» повисал в воздухе без ответа, отсылая в детские годы с родительским раздраженным отмахиванием: «А почему?» – «Покачану!». Впрочем, правы оказались ее мудрые подруги с их упованием на целительные свойства времени. Если старуха и не исцелилась, то уж во всяком случае, устала скорбеть. К тому же в ней накапливалось беспокойство: время идет, а она все одна. Она начала по-женски суетиться. То есть вести себя как одинокая женщина, желающая познакомиться. И обескуражено пополнять коллекцию героев не своего романа.

Был претендент, который красиво ухаживал: дарил цветы, водил в рестораны. На день рождения с посыльным прислал в офис торт и такой огромный букет бордовых роз, что недолюбливавшая героиню начальница просто позеленела, и, наверное, именно в тот день приняла решение о последующем увольнении. Очень скоро старуха уловила в интонациях претендента собственнические нотки, встревожившие ее и пробудившие нестерпимое желание вернуться на свободу, он же долго и нудно преследовал ее телефонными звонками.

Был еще один ярко выраженный собственник. Он вышел на нее прицельно, через сложную цепь знакомств, помня ее еще по институту, где читал какой-то курс, а она была студенткой. После нескольких встреч он по-хозяйски приступил к делу: «Ну что ж, парень я хоть куда, зарплата у меня хорошая, теперь мне нужна хорошая баба, без выкрутасов». Благодаря ему она поняла о себе еще одну вещь, а именно, что баба она с выкрутасами, и на ней его поиски не остановятся.

Было еще несколько попыток найти себе суженого в Интернете, по анкетам. Выбор оказался труден и неплодотворен. Она выбирала таких, которые в десятиминутном телефонном разговоре умудрялись девять минут говорить о себе и, главным образом, о своих проблемах.

Правда, случился у нее один замечательный виртуальный роман, о котором она любит вспоминать. Это была любовь с первого слова. Именно тогда она поняла, что письму присущи ритм и темп, образующие индивидуальную музыку. Он называл себя мизантропом, любил украшать речь острыми словечками и смущать ее жаркими непристойностями. Их переписка шла под темой «Sex, Drugs & Roсk-n-Roll». Он открывал ей свой мир, довольно своеобразный, но все же вмещающий больше ее мирка. Его мир чем-то отталкивал ее, а чем-то необъяснимо притягивал. Ей было невероятно интересно с ним, она жадно ждала каждого письма. Она убеждалась в магическом всесилии слова, позволяющем на расстоянии извлекать из души прекрасные аккорды эмоций и чувств. В их романе она отводила себе роль барышни, соблазняемой настойчивым хулиганом. Обоих забавляла игра. Преодолев расстояние, они встретились. Он оказался стареющим хиппи, неопрятно одетым и дурно пахнущим.

Был в ее жизни и очень представительный высокий красавец с некой обидной душевной червоточиной, мучившей его. Она назвала его «спящий красавец». И бросилась помогать ему, пытаясь разбудить своим поцелуем. Вопреки ожиданиям, спящий красавец не проснулся, а превратился в жабу. Чем жутко смутил старуху и окончательно отбил охоту испытывать на ком-то любовные чары.

Время, тем не менее, шло. Ее тревога росла. Она видела сон: стоит она на причале у самого синего бескрайнего моря. По морю, по милым барашкам снуют катера, яхты, парусники, пароходы, в общем, все, что только можно представить. И так ей хочется туда, в море, что нет сил. И стоит она на причале уже давно, собрав огромный чемодан вещей. На причале много других девиц. И их быстро подбирают какие-то суденышки. Подходят новые девицы и снова уплывают. А она все стоит и стоит. И вот и к ней подплывает какой-то катерок. Она с готовностью погружается в суденышко в предвкушении долгожданного плаванья. Но почему-то оно не справляется с грузом и тонет. Мокрая и жалкая, она выбирается со своим чемоданом на причал и снова ждет. И стоит она уже старая, никому не нужная. И не останавливаются больше суденышки рядом с ней.

Этот сон долго пугал ее своей безысходностью, пока не снизошло на нее откровение, что давно она уже не пассажир, ожидающий свой корабль, что давно она сама парусник, мающийся у причала.

Когда смысл сна открылся ей, жизнь ее, наконец, изменилась. Она больше никого не ждала, не старалась связать свою судьбу с чьей-то. Стала жить тем, что ей по-настоящему интересно. Вспомнила о давно заброшенных увлечениях и дарованиях. Стала больше и совсем иначе, чем прежде, читать. В числе прочего увлеклась кино. На почве этого увлечения познакомилась с одним признанным знатоком кино.

Был он высок, импозантен, с проницательным и немного насмешливым взглядом серых глубоко посаженных глаз. Имел невероятно длинные ноги, которые при ходьбе уподобляли его шагающему циркулю. Слыл изрядным бабником. Но она могла не беспокоиться, ее возрастная категория не входила в фокус его гипнотического прицела. Общались они приятельски, делясь мнениями о просмотренном кино. Иногда разговор незаметно соскальзывал на личное. Он жаловался на одиночество. Делился страхами и сомнениями.

Исподволь ей открылась совершенно другая сторона его личности. Оказалось, что высокомерие его напускное, лишь прикрытие душевной ранимости и неуверенности в своих силах. Что еще с детства больше всего на свете он боялся неодобрения, критики, замечаний. Поэтому привык скрываться за мнениями и цитатами известных людей. Именно страх толкал его искать легких и непродолжительных отношений с наивными юными девицами, с их восхищением и обожанием, в которых он нуждался настолько же сильно, насколько не выносил критики. Тщательнее всего скрывал он свою посредственность и обыкновенность, поэтому именно они всего больше раздражали его в других людях.

Еще подростком, с одобрением глядя на свое отражение в зеркале, он мечтал о карьере и славе знаменитого актера. Но не решился вступить на этот тернистый путь. Всю жизнь восхищался актерами, которые не побоялись оказаться непризнанными и добились славы. Еще он мечтал снять свой фильм. Многие годы в тайне писал сценарий, который не решался кому-либо показать, все как-то не дотягивал до уровня, который обеспечил бы ему мировую славу. На меньшее был не согласен. Смертельно боялся критики. В конце концов, судьба одарила его наследником, на которого он перенес все свои упования и мечты.

Был у старухи друг-поэт. Который умел видеть мир не так, как все. Он уводил ее в параллельные миры, настолько тонкие, что логика и ум могли легко разрушить их. Но были они так прекрасны, что она стала учиться воспринимать их иными, новыми для нее душевными инструментами. Однажды она поделилась с ним, что жизнь для нее сплошная загадка. «Загадку можно решить, – ответил он, – а жизнь – это величайшая тайна. Ее можно лишь почувствовать». Ей показалось, что был произнесен тайный пароль, который когда-нибудь поможет открыть дверь, за которой она найдет несметные сокровища, и она бережно спрятала его на самом дне души.

У нее появлялись новые друзья, которые открывали ей новые грани жизни, вносили новые смыслы. Жизнь становилась богаче, полнее, насыщеннее. Она больше не считала себя одинокой. И чувствовала, как растет ее свобода. Ее изумрудный парусник легко скользил по волнам, и путь с ней разделяли множество других парусников.

В один из зимних сезонов она, наконец, решилась твердо встать на лыжи. Довольно быстро преуспев в обучении, некоторые свои спуски, представив их со стороны, она уже находила весьма лихими и изящными. Но от падений не застрахован даже мастер. И вот лежит она в сугробе, в довольно нелепой позе, в которой не так легко сразу найти все свои части тела. Не забывая в целях безопасности озираться по сторонам, она видит высокого мужчину, резко притормозившего рядом, выражающим заинтересованность и участие на загорелом веселом лице. Она успевает отметить стройную фигуру, приятные черты лица, открытую белозубую улыбку и плещущееся море озорства в синих глазах. «Позвольте предложить вам руку», – приятный тембр голоса, легкий прибалтийский акцент…Произнесенная им фраза почему-то начинает казаться незавершенной. Резкий взлет из сугроба, рука в руке и затяжной нырок в синеву глаз…. Все вокруг начинает мельтешить в темпе быстро прокручиваемой пленки. А эти двое выпадают во временной карман, так и застыв – рука в руке, глаза в глаза. Никто вокруг ничего не заметил, кроме галантного поступка одного из лыжников, протянувшего руку одной из пострадавших. Но в этот миг ей открылась тайна: она увидела, как складываются пазлы их судеб, образуя единое полотно: синее море, милые барашки, два парусника, один с парусом белым, другой, поменьше, с изумрудным, плывут рядом на фоне огромного заходящего солнца.

И стала ей вдруг понятна вся ее предыдущая жизнь, со всеми ее несчастьями и поисками. И открылся ей вдруг смысл, который заключался не в вопросе «За что?», а в вопросе «Зачем?»: затем, чтобы их жизни могли в один миг сложиться в эту прекрасную картину. И стал возможным их совместный, долгий и счастливый путь. В котором она уже не сомневалась.

 

ЗИМА

 

Что можно сказать про зиму? Зимой холодно. Хоть и красиво. Волшебно красиво. Одну снежинку можно долго разглядывать и удивляться ее совершенству. К тому же зима самое веселое время для детей, любителей покататься с горок на санках. Столько веселья и шума. Осина, правда, этого никогда не видела и не слышала. Зимой она спала.

Старуха долго была невероятно счастлива. Судьба, наконец, облагодетельствовала ее, и счастье ее было настолько полным, что иногда она просыпалась и не сразу верила, что все это правда. В тот самый первый миг им обоим стало ясно, что теперь они будут вместе. Оба к моменту их встречи прожили немалую жизнь, оба научились свободе. И никому не понадобилось пересаживаться на другое судно. Никто не мечтал вручить другому свое одиночество. Их жизни дополняли одна другую. Им всегда было о чем поговорить и чем заняться. У него был острый ум и замечательное чувство юмора, совсем не злое. Он любил смешить. Она благодарно заливалась смехом. Уже нисколько не заботясь о морщинах. Они жили вместе долго. Успели вдвоем попутешествовать по странам, где она прежде не была. И сохранили влюбленность друг в друга до самого конца, когда его не стало.

Она долго и сильно горевала. Начала болеть. Сосчитав свои годы, решила, что и ей пора собираться. Перебралась поближе к земле, чтоб привыкать. Стала очень молчаливой и замкнутой. Ковырялась в огороде и саду. Или долго бродила в горах. Будто японский старец, отправившийся умирать на Фудзияму, ходит кругами и все не может найти нужное для обряда место. Она занимала все меньше пространства, все усыхала, как будто тесто опадало на антидрожжах. Ее иногда навещали немногие оставшиеся друзья. Она угощала их айвовым вареньем. Но была так замкнута, была уже настолько нездешней, что постепенно к ней перестали приезжать. В этот молчаливый период жизни и появилась у нее в подругах осина. Она часто приходила и подолгу сидела под деревом. И трудно было понять, что видит ее блуждающий взгляд. Зимой только перебиралась из холодного дома в городскую квартиру. Где ее жизнь вообще цепенела. Изредка только, будто соскучившись по людям, она надевала свое нафталиновое пальтецо и шла со странным, из сухих цветов, букетиком в руках к ближайшему крупному магазину, где замирала перед входом с глазами, неподвижно уставившимися в какую-то далекую нездешнюю точку.

Там я ее и увидела в первый раз. Ее старомодный наряд, нелепый букет и отсутствующий взгляд запали мне в душу. Увидев ее там же во второй раз, я подошла: «Почем?» «А? А…Триста». Взяла деньги, сунула мне в руку свой сухостой и поковыляла прочь. Я догнала ее и предложила ей посидеть в ближайшем кафе. Она не отказалась. «Скажите, а зачем вы продаете этот нелепый букет?» – не удержалась я от глупого вопроса. Она посмотрела на меня долгим взглядом, и мне показалось, что я поняла. «Расскажите о себе», – попросила я. Тогда она и начала свой долгий рассказ. Потом я несколько раз навещала ее. Она угощала меня айвовым вареньем. Летом она показала мне свою осинку. В последнюю зиму она уже почти не вставала, доверив заботу о своем бренном теле сиделке. В конце зимы ее не стало. А летом я была в горах, навестила ее осину, и знаете, она ведь засохла. Вот такая история.