Ты сидишь в каком-то заведении, как обычно куришь дешевые крепкие сигареты и пьешь одну чашку кофе за другой. Ты пишешь свою первую книгу. Ты писатель. И неважно, что ты не спала уже два дня, неважно, что здесь кроме тебя и твоих непричесанных мыслей больше никого нет. Это совсем не имеет значения. Ведь ты знала, на что идешь, когда совершала путешествие на Край Света и обратно. Тебе никто не был нужен, да и ты никому не была нужна. Твое хобби, смотреть по вечерам как разбиваются чужие жизни, падая с различных высот, как вылетают в трубу оторванные конечности и рушатся мечты, не выдерживая конкуренции на рынке желаний. Ты все это берешь на карандаш. Ты писатель и пишешь свою первую книгу.

 

Тебе осталось всего лишь несколько страниц до слова конец. Тринадцатый по счету окурок падает на пол. Ты знаешь, что пишешь в стол, никто не возьмется напечатать твое произведение, оно беспринципно и бесподобно, оно бьет по глазам, по ушам, оно плюет в душу, а посему, четырнадцатый окурок лежит на полу.

 

Ты слышишь, как плачет ребенок на другом конце города. Ты пишешь: пьяный отчим вышел из себя, схватил младенца и швырнул его в стену.

 

Ты слышишь, как скулит собака, ей холодно. Ты пишешь: не долго думая, он взял ружье, вышел на балкон и снес голову кобелю, что мешал ему спать.

 

Пятнадцатый окурок. И силы покидают тебя, ты чувствуешь, что нужно заканчивать, твое первое и скорей всего единственное произведение подходит к своему логическому завершению. Ты пишешь: нет конца истине, как и войнам, в которых погряз мир, испачкав себя чужими кровью и слезами.

 

На Краю Света холодно, там нет места догадкам и сомнениям, в правде больше правды, чем лжи. Ты это усвоила, впитала, теперь ничто не проходит мимо тебя, ты все слышишь и все видишь, и во всем узнаешь себя, свою жизнь, свою смерть. Там ты нашла Бога, обрела веру, и ты хочешь донести увиденное до других, испугать или порадовать, это уже не тебе решать.

 

Получеловек-получудовище беседовал с тобой. Ты запомнила его глаза, а точнее то, что от них осталось. Ты завидовала ему, он видел многое, как распяли Иисуса, как сжигали заживо женщин, принимая их за ведьм, как целые города вымирали от чумы, как стирали с лица земли Хиросиму и Нагасаки, как Берроуз решил поиграть в Вильгельма Телля и вышиб мозги своей жене, он был там, он все видел. Тогда ты сидела перед ним и думала, а ведь он, это я, хотя скорей всего ты заблуждалась. Получеловек-получудовище и велел тебе написать книгу, дабы ты не сошла с ума от познанного, иначе все к чертям на свалку, и путешествие пришлось бы начинать заново.

 

Шестнадцатый окурок. Голос за спиной, тихий и жалобный. Тебя это не волнует, не в твоей компетенции выслушивать каждый подвернувшийся призрак. Ты пишешь: он соскочил со стула, не зная, куда себя деть, пробежался по комнате, достал из стола дедушкин револьвер и, не долго думая, нажал на спусковой крючок.

 

Семнадцатый окурок. Отстаньте от меня, кричишь ты, я не верю, что все так и закончится, я хочу солнца над головой, неба, закройте рты, двери, окна, засуньте свою недоброжелательность, зависть и похотливость куда подальше. Я писатель, вы же меня не поймете, скажете потом, что все неправда, хотя какого черта…

 

Восемнадцатый окурок. Точка. Конец. Ты зачеркиваешь слово конец, ты пишешь: все, что должно когда-нибудь случиться, случится так или иначе, так почему бы тогда какому-нибудь идиоту не застрелить меня из-за кошелька с мелочью прямо сейчас, чем ждать еще какое-то время, это же так просто и для меня, и для него. Да? Чего вы хотели? Деньги или жизнь? Пожалуй, не то и не другое. Выстрел. Конец.

 

Ты сидишь за столиком в каком-то заведении. За последний час ты почти выкурила пачку крепких сигарет и закончила писать свою первую книгу. Ты писатель, и тебя это греет лучше, чем шерстяной свитер в тридцатиградусный мороз, ты знаешь, ты проверяла,

иначе, зачем марать бумагу, да, ты в этом уверена. Ты встаешь, тушишь об стол девятнадцатую сигарету, надеваешь свой потрепанный вечностью плащ и не спеша покидаешь это место, притворив за собою дверь.