1.

 

Шел на службу. Как всегда, машинально проверил почту...

В почтовом ящике, который давно уже не приносил ничего кроме счетов и рекламных листовок, оказался конвертик с малюсенькой открыткой. На глянцевой стороне изображался неприступный холм: на нем, за крепостной стеной, – горбатые пальмы, золотые купола восточных дворцов, от которых поднималось прозрачное облачко, быть может, атмосферное явление, предшествующее появлению джинна из бутылки... Открытка оказалась пригласительной: некое заведение (или организация), именующее себя «Дачным Комплексом Палатин», предлагало «провести выходной на лоне природы... в приятном женском обществе» – предлагало кому-то... каким-то «уважаемым джентльменам»...

Я перевернул открытку и изучил оборот повнимательней. В облачке вырисовывалось символическое изображение женщины с обнаженной грудью; преувеличенные пропорции не оставляли ни малейших сомнений относительно природы гостеприимного заведения... Однако... открытка выглядела вполне солидно, даже немного сентиментально: текст набран золотым курсивом, в буквы вплетены ромашки и кленовые листья – не отличишь от приглашения на свадьбу или какой-нибудь юбилей!.. Удивительное дело!!

Заглянув украдкой в почтовые ящики соседей, я убедился, что я – единственный «джентльмен», удостоившийся подобного приглашения и, стало быть, странное явление невозможно объяснить рекламной кампанией сомнительного «дачного комплекса»... Может быть – это чья-то забавная ошибка или дурацкая шутка... Но, скорее всего, приглашение каким-то образом связано со вчерашним визитом моей бывшей гувернантки...

 

Моей гувернантки?.. Ах, я давно уже не маленький – скоро мне стукнет тридцать. Давно живу один: холостяк!..

(Продолжая свой путь на службу, начинаю погрязать в неприятных воспоминаниях.)

Шесть лет назад похоронил отца, а мама... матушка (тяжело вздохнув, я пытаюсь отыскать в своем сердце хоть немного грусти) скончалась, когда мне было всего лишь четыре годика...

После ее смерти отцу – хоть мы и не были богаты – пришлось нанять для меня гувернантку. С большим трудом он отыскал «молодую, образованную женщину из далекой провинции», согласившуюся заменить покойную – за ту умеренную плату, которую он мог себе позволить...

До самого конца своих дней отец чувствовал себя виноватым: перед ней – за то, что платил ей сущие гроши; передо мной – за то, что не мог нанять воспитательницу получше... «Молодая образованная женщина» вела наше домашнее хозяйство и воспитывала меня: как могла, как умела...

Из под ее опеки я вышел только после своего совершеннолетия, когда (без особого сожаления) распрощался с отчим домом и уехал учиться за границу. Очень надеялся, что не вернусь... Когда вернулся, гувернантка жила уже отдельно, но где-то поблизости. Отец продолжал платить ей небольшое жалование.

Долгие годы она навещала нас по праздникам: приносила яблочный пирог, сама накрывала на стол и мыла после застолья посуду...

В последний раз я видел ее на отцовских похоронах...

Через месяц она позвонила и попросила денег взаймы. Я отказал. С тех пор – вплоть до вчерашнего вечера – она не появлялась ни разу, ни разу о себе не напоминала... А я и не пытался выяснить, куда она подевалась, как сложилась ее судьба... Какая мне разница?! Лишь бы жила подальше... и меня бы не трогала!..

Я вовсе по ней не скучал...

 

А вчера она нагрянула... Полнейшая неожиданность: в восемь вечера позвонила с вокзала и сказала, что срочно должна (?!) меня навестить (срочно потому, что в городе – проездом)... а через час – уже сидела у нас (то есть у меня) на кухне – на той самой кухне, где перемыла столько посуды и вытряхнула столько мусора; за столом, который столько раз накрывала и вытирала – немолодая уже женщина (ей было сильно за сорок) с лицом, похожим на перезрелый плод: морщинистым, неестественно-красными от тройного слоя румян, но все еще красивым н породистым... с широкими скулами и живыми карими глазами... Великолепные, без единой проседи каштановые волосы были собраны в причудливый клубок... Кисти рук, пересеченные коричневыми старческими прожилками напоминали опавшие листья... или (воображение не дает вчерашнему воспоминанию окончательно померкнуть)... напоминали дохлых морских чудовищ.

 

Все, я уже пришел...

 

***

 

В конце рабочего дня я справился про Палатин у одного своего коллеги, стареющего повесы, который регулярно посещал всякие «неприличные заведения» и охотно делился экзотическими переживаниями с ошеломленными сослуживцами. Из его бесстыжих откровений следовало, что он хороший знаток географии злачных мест.

«Гляди-ка, что мне подсунули в почтовый ящик. – произнес я смущенно и протянул коллеге успевшую уже помяться открытку. – Какой-то Па-ла-тин... Тебе, наверное, будет интересно...» Он беззлобно ухмыльнулся, сдвинул очки на лоб и прочитал приглашение. «Палатин... – пробормотал он задумчиво. – Ага, конечно! Ведь это – тот самый Палатин...»

Оказалось, что коллега премного наслышан о так называемом «дачном комплексе». Эта идея, якобы, содрана у французов (а, может быть, у голландцев) и заключается в следующем: «...Едешь, стало быть, загород – как бы отдыхать на природе: катаешься на лодке, кушаешь шашлык и всякое такое... А по ходу дела – как бы знакомишься с симпатичной девушкой... А дальше – получается как бы само собой, – понимаешь? – почти как в жизни: небольшое приключение, мимолетная слабость и так далее... и даже деньги поутру оставлять не надо: любовь включается в стоимость входного билета...» – «Но зачем же... такие сложности?» – «Неужто не понимаешь? Возрастает референтная группа! Даже самому стеснительному, самому семейному обывателю доступно подобное развлечение: он как бы отдыхает в приятной обстановке, как бы развлекается – вот и все! И у него есть целый день для того, чтобы преодолеть свою нерешительность. А, если до вечера так и не созреет... что ж, – переночует в одиночестве; никто его не за это осудит, не обвинит в малодушии или несостоятельности...»

Мой коллега, кстати, давно уже собирался отведать «приятного женского общества на лоне природы»... Ему, конечно, «костюмы и декорации» не нужны: он своей страсти не стесняется, но – «будет интересно посмотреть на этих лицемеров»... Он переписал с открытки «адресочек», потом – склонился к моему уху и спросил похабным шепотком: «А ты, дружище, не хочешь ли тоже податься?.. Специально ведь для таких, как ты! Махнем-ка вместе – в ближайший выходной!» – «Я?.. Нет... Не хочу... Пока что...» – «Ну, вот! Я так и знал: предпочитаешь общество своих тараканов! – разразился недружелюбным смехом и хлопнул меня по плечу. – Ей богу, таких наглых и прожорливых бестий – в жизни своей не видал!»

 

Вот подлец! – говорю я сам себе.

(Возвращаюсь с работы домой – все еще зол на бестактного коллегу.)

Год назад напросился в гости... Не понравились тараканы... С тех пор – не перестает надо мной издеваться! Считает меня опустившимся неудачником: боязливым, стеснительным – никчемным... Ошибается!

Что я – в борделе не бывал?!

Вон, на соседней улице (чуть не показываю рукой, чтобы объяснить самому себе направление – совсем обезумел от одиночества!), стоит необычный дом, составленный из трех коробок различного размера: две крайних – повыше; средняя – будто лежит на боку, а над нею красуется неоновая вывеска: желтые сердечки, составленные крестом... В этом здании (типичном представителе экзотического архитектурного стиля, которым изобилует наш город) на втором этаже располагается (средней руки) бордель...

Иногда я делаю небольшой крюк и прохожу мимо... иногда, – тревожно осмотревшись по сторонам, заскакиваю в подъезд и мчусь галопом вверх по лестнице... в направлении красных стрелочек, к приоткрытой зеркальной двери... а, если кто-то спускается навстречу, – отворачиваюсь, прижимаюсь к стене, даже зажмуриваюсь, чтоб не узнать, не дай Бог, во встречном своего знакомого...

О том, что было и как было – никогда никому не рассказываю... Разве кто-нибудь способен правильно понять?!. Да, и чем тут хвастаться?!. В таком примечательном доме – могли бы и получше обслужить...

Чего же ты хочешь (возражаю я сам себе): пришел в дешевое заведение – получай... Денег не жалей! К тому же – места надо знать!

Давно уже собираюсь разузнать (отвечаю) – справиться у бесстыжего коллеги о развлечениях подороже, но... Как же я открою свою холостяцкую потребность этому циничному и болтливому типу?!. На смех поднимет, сослуживцам расскажет! Да, и про Палатин расспрашивать его, наверно, не следовало!

 

***

 

...Моя бывшая гувернантка (вспоминаю, лежа у себя в спальне, тщетно пытаясь сосредоточиться на неинтересном чтении), кажется, ни капельки не изменилась – начала хозяйничать, как только переступила порог. Осмотрела меня с поддельным умилением – тут же нагнулась и подняла какую-то «мерзкую гадость» (так назывались любые предметы с пола – все без исключения) – «Что это такое? – спросила она деловито (словно по-прежнему жила на соседней улице). – Куда это можно выбросить?» – и я повел ее на кухню, к помойному ведру... Я повел ее через темный коридор, где были навалены груды старой одежды и кипы потрепанных книг...

(Не так давно обрушилась книжная полка, которую отец соорудил из остатков старинного гардероба... Эта полка казалась мне вечной. До сих пор покалеченные доски стояли за кухонной дверью, а книги в беспорядке валялись на полу – словно я надеялся, что отцовские вещи сами вернутся на свои прежние места.)

Бывшая гувернантка стучала каблуками по покалеченному паркету, удивленно озиралась по сторонам и приговаривала «Ах, как тут все изменилась! Как изменилось!..» От комментариев относительно природы данных изменений непрошеная гостья предусмотрительно воздержалась, но было ясно, что она их не очень-то одобряет...

(А упрекнула бы в чем – «Разве можно так жить?! Во что превратил отцовскую квартиру?!» – я бы непременно ответил дерзостью: «Можно, как видите! И совсем неплохо! А вам-то какое дело? Вы тут, кажется, больше не живете!» Пусть не морочит мне голову!)

Разделавшись с помойным ведром, она принялась разглядывать посудные полки над раковиной: «Те же чашки, те же блюдца!» – сказала она растрогано. – «То, что от них осталась!» – сдержанно заметил я; она как будто не почувствовала колкости: «Ты ведь напоишь меня чаем...» – «Конечно!.. Конечно, прошу вас за стол!»

Я был уверен, что бывшая гувернантка пустит слезу, начнет вспоминать былое, но (помимо умиления прежними чашками и блюдцами) никакого сантиментального вздора не последовало...

Она сидела молча и изучала свое отражение в блюдце...

«Знаю, знаю, – говорю, не выдержав молчания, – этот чай никуда не годится... Знаю, знаю, – привкус извести, но что я могу поделать? Дурацкий чайник! Что я с ним только ни вытворял: тер изнутри песком, промывал какими-то химикатами... Все равно – привкус извести!» – «Ничего страшного. Нормальный чай», – произносит она и поднимает на меня глаза. В ее взгляде – сочувствие: ни малейшего (как я ожидал) укора. – «Вы уж извините! Ваш визит застал меня врасплох. А знал бы заранее – непременно бы что-нибудь придумал...» – «Нормальный чай!» – повторяет она. – «Ах, нет!... – продолжаю оправдываться. – Поверьте, он мне и самому не по душе!»

Мне тут (у себя дома) очень многое не по душе: запах помойного ведра, например, или – заплесневелая посуда в раковине... и припорошенные пылью книжные полки и рыжие муравьи на кухонной стене, растянувшиеся в длинную-длинную очередь... Знаю, знаю (не надо меня учить!) – гостей тут принимать нельзя! Нехорошо!

Я бы успел, конечно, прибраться – хотя бы пол подмести! – но... как-то не удалось себя заставить... И не припомню, когда я подметал в последний раз... (Даже перед Новым Годом не подметал!) А теперь – убираться ради нее? Зачем? Чтобы плохо обо мне не подумала?! Вздор! Хуже не подумает! Сама ведь виновата, что так неожиданно нагрянула. Не могу же я бросить все дела и (как в старые добрые времена, – по первой же ее команде) взяться за веник. Я ведь самостоятельный человек!..

Зачем вообще пришла?.. Чего ей надо? Денег? Знает, что не дам! Или, может быть, хочет позлорадствовать: мол, говорила я тебе, что плохо кончишь: будешь наказан за склонность к плохому поведению... Пришла убедиться: слава Богу – сбылось!

«...Надо срочно купить новый чайник! – продолжаю оправдываться. – А посуду не помыл потому, что не успел...» – «Зачем же новый чайник? Незачем! Накипь специальным камушком снимается. Легко! Ты лучше о себе расскажи, как ты живешь? Чем занимаешься? Когда, наконец, женишься?»

Все спрашивала и спрашивала, а о себе почти ничего не рассказала. Упомянула мельком, что «долго-долго была в пути, а теперь, кажется, нашла себе пристанище»... А что это значит – не объяснила...

Ну, и ладно – мне и дела нет!..

 

***

 

Поздним вечером раздался телефонный звонок... Звонила моя бывшая гувернантка...

Справилась, нашел ли я открытку?

Да, это она положила конвертик в мой почтовый ящик...

А Палатин, между прочим, – чудесное место... И очень престижное!

Но при чем тут она? Гувернантка замялась... Нервно хихикнула... Ну, она, вроде как, пайщик... вроде как, состоит в администрации «дачного комплекса»... Кем состоит? Ну, работает с обслуживающим персоналом – следит за манерами, за правильной речью... А что такого? Она ведь опытная воспитательница...

А еще ей поручили рекламную кампанию Палатина, который, к сожалению, еще не успел завоевать достаточно хорошую репутацию... Ну, ничего – она уж возьмется за дело! Дачный комплекс («наш дачный комплекс») – это не какой-нибудь дешевый бордель и существует не для того, чтобы удовлетворять всякие животные потребности (В этом случае – разве бы она меня пригласила? Разве бы сама согласилась работать?), а для того, чтобы предоставить качественный отдых во всех его видах... Да, женщины (она неизменно называла их «мои девочки») там, конечно, присутствуют... во всем участвуют, всему способствуют... Но дело совсем не в этом! Ты можешь прокатиться на лошадях, поплавать на лодке, отведать деревенских сыров... – все вместе взятое составляет великолепный отдых... и ничего постыдного в этом отдыхе нет!

Но при чем тут я? Ну, неужели я до сих пор не догадался, что приглашение вполне серьезное и искреннее. Она ведь видела своими глазами, как я живу, насколько мне не хватает женского общества. А к женскому обществу лучше всего привыкать постепенно... Посещу Палатин раз, другой... глядишь – в доме появится женщина!

Она не просит у меня одолжения или снисхождения... Мне ведь это самому надо – и не меньше, чем ей!.. Да, она не скрывает своей личной заинтересованности: она надеется, что мне у них понравится, что вскорости я стану желанным гостем... и буду отдыхать только на Палатине (именно на Палатине, а не в Палатине – она проверяла в словаре)... и приведу своих друзей-холостяков (а это будет способствовать созданию доброго имени)... и что когда-нибудь я буду избран почетным «членом клуба» (ведь «дачный комплекс» непременно превратится в престижный мужской клуб)... Но это – только в том случае, если сам останусь холостяком, чего она мне, разумеется, не желает...

Так вот... собираюсь ли я откликнуться на ее приглашение – заодно и навестить свою бывшую гувернантку? Она по мне скучает – уже скучает: наша вчерашняя встреча показалась ей слишком мимолетной!.. Близкий человек, как ни как!

 

2.

 

Нет, я вовсе не собирался «откликнуться» и лишь из вежливости пообещал своей бывшей гувернантке обдумать ее приглашение... Но уже через три недели я вылез из поезда на пригородной станции, которая была указанна в пригласительной открытке.

 

Затрудняюсь найти разумное объяснение своему крайне странному поведению... Перед самым отъездом я убедил себя в том, что собираюсь всего лишь навсего скрасить скучный, одинокий выходной... что еду попробовать заведение получше...

Врал, конечно!

Я пережил кошмарные три недели! Визит моей бывшей гувернантки всколыхнул во мне нелепые, неразумные страсти, коренившиеся в тех далеких и смутных временах, когда гувернантка имела надо мной почти неограниченную власть; неуместные для моего возраста переживания захлестнули хоть и одинокую... и неуютную, но, мне казалось, спокойную и безопасную нишу.

Три недели я не знал ни отдыха ни сна: постоянно спорил и ругался – сам с собой и с этой женщиной, злым гением моего детства... Перечислял ей детские обиды, горько ее упрекал за высокомерие и равнодушие, проклинал... насмехался... Распалялся все больше и больше... при этом – все больше злился на себя за свою злопамятность, за то, что до сих пор продолжаю ее ненавидеть... что не способен отказать ей в ненависти, как отказал когда-то в деньгах...

 

Удивительно! Когда-то эта благочестивая особа вытворяла со мной черт знает что: заставляла надевать подштанники летом, чтобы, из-под задравшейся штанины не выглядывала голая плоть, класть во время сна руки «под ушко» (потому что под одеялом происходят иногда «самые ужасные вещи»), требовала (даже в самых невинных играх) «уважительного отношения» к сверстницам, запрещала разглядывать уличных женщин, отвечала на щекотливые вопросы возмущенными взглядами...

Теперь же (забавно!) она (ханжа, лицемерка!) состоит в администрации деревенского публичного дома... И (не менее забавно!) относится к своему занятию с поразительной легкостью, будто взялась за самое обыкновенное дело: открыла детский садик или приторговывает недвижимостью...

И ведь наверняка этот дачный комплекс (у кого бы он не был содран) находится на грани разорения – иначе бы мадам ко мне не обратилась! Зачем же я туда иду (уже приближаюсь к воротам)?

И почему такое злорадство? (звучит в голове голос, напоминающий отцовский) На что я обижен? За что хочу наказать несчастную женщину, которая всего-то навсего хочет заработать... Что я могу вменить ей в вину кроме нелепых детских обид!

Достойно ли взрослого человека ненавидеть свою бывшую гувернантку ну, скажем... за то, что она кормила его всякой мерзостью вроде геркулесовой каши (с отвращением вспоминаю, как ее поверхность морщилась от прикосновения ложки – напоминала лоб задумавшегося человека)... или липкой селедки с мелкими, беленькими, как кошачьи усы косточками... или вязким, ядовито-зеленым компотом... или луковой похлебкой (именно «похлебкой», а не супом – даже сейчас все мое существо трепещет от воспоминания о вкусе и запахе)...

Да, все обвинения абсолютно смехотворны!..

 

Помню, что даже в те далекие времена никто из моих сверстников не мог толком понять, почему я считаю злодейкой свою милую гувернантку... Да, она умела обходиться с моими тогдашними друзьями... Если кто-то приходил ко мне после школы готовить уроки, она (в безупречно-белом фартуке) выносила нам вазочку с конфетами и кротко справлялась: «Почему же вы так редко заглядываете?» Друзья мне завидовали: считали ее доброй и отзывчивой в отличие от своих собственных матерей и служанок... Забавно!

А в подростковом возрасте, помнится, – многие ее вожделели... Соседский мальчишка, помнится, добивался у меня однажды признания, что я (хотя бы раз!) наблюдал свою гувернантку совершенно голой... Он-то за своей (толстой, пожилой мулаткой) подглядывал регулярно, описывал ее тело в ужасающих подробностях... На эти откровения мне пришлось, краснея, ответить, что я тоже однажды видел «свою» в кружевной полупрозрачной рубашке... Видел, что у нее очень стройные ноги, немножко необычной формы...

Было время, когда мне хотелось узнать о ней побольше... узнать, что стоит за ее строгостью и хорошими манерами... но она ни разу не дала мне возможности за собой подглядеть, прочитать личное письмо или подслушать телефонный разговор...

Ее комната вечно была на замке... В ванную гувернантка шествовала в полном облачении (иногда даже в фартуке)... искупавшись, не оставляла за собой никаких следов: ни мокрого полотенца ни даже оброненного волоса (лишь запотевшее зеркало напоминало о ее недавнем присутствии)... Ветер никогда не задирал подол ее юбки выше щиколотки... Нижнее белье всегда сушилось отдельно – у нее на балконе...

А про ночную рубашку я наврал, всучил соседскому мальчишке самую незамысловатую фантазию... и он, помнится, был доволен...

 

Несмотря на очень сильную неприязнь, мне все-таки (слава Богу!) удавалось находить в себе зачатки жалости к этой бездомной, неприкаянной женщине... Ну, какая из нее администраторша?! Она же круглая дура! Помню, как она – перед самым моим отъездом (все еще в чине гувернантки, но уже лишенная какой-либо власти над совершеннолетним воспитанником) пыталась со мной беседовать на «самые взрослые темы» – о политике, экономике, культуре, цивилизации, и – самое смешное – о смысле жизни...

Господи, что она несла! С каким серьезным видом, с какой идиотской самоуверенностью, проповедовала самые банальные, самые подержанные, безнадежно устаревшие истины; какие чудовищные суеверия высказывала не краснея и не моргнув глазом! Это было как-то слишком – даже для самой неотесанной провинциалки!..

И (это тоже забавно!) она ведь ни капельки с тех пор не изменилась: по-прежнему считает себя самой умной – доброй феей, которая превратит деревенский бордель в джентльменский клуб.

Дура (снова срываюсь на ненависть), какая она все-таки дура!

 

***

 

Но на самом деле я еду вовсе не к ней, – к другой женщине, про которую знаю совсем немного: зовут ее Алена, рост 173, возраст 28, любит рок и классическую музыку, из еды предпочитает пюре и гусиную печень, в детстве посещала в балетную школу...

Вся информация была почерпнута из палатиновского каталога, полученного по почте через неделю после встречи с заботливой администраторшей. Это произошло, когда разбуженные ею страсти, начинали постепенно униматься: ночного сна прибавлялось, аппетит восстанавливался, а на работе меня уже не упрекали за рассеянность слишком часто...

В каталоге рекламировались работницы дачного комплекса, – стройные, спортивные, самодовольные девицы, позирующие в одних и тех же позах, с одними и теми же улыбками, в похожих купальниках. Про каждую давалась короткая биографическая справка: «Мисс такая-то, рост такой-то, возраст такой-то, интересуется тем-то...» – данные у всех примерно одинаковые...

Алена отличалась от сотрудниц не только своей балетной фигурой (теми самыми «стройными ногами немножко необычной формы»), но и большими зелеными глазами, сочувственным взглядом и грустноватой улыбкой; была в ней какая-то редкая, очень мне симпатичная скромность и зрелость...

Впоследствии я горько пожалел, что открыл этот проклятый журнальчик... Алена, – ее взгляд, ее кошачья худоба – не выходила у меня из головы.

 

Алена завладела моим воображением: я придумывал (и пересказывал сам себе) историю несчастной, отверженной девушки – непонятой, одинокой, безнадежно заблудившейся, но при этом – абсолютно божественной... Пытался себе представить, как она живет, как улыбается, как плачет... как исполняет свои ужасные обязанности... – пугался собственных фантазий...

Каталог я больше не открывал: он давно уже валялся на журнальном столике; я ставил на обложку чашки с чаем, выкладывал апельсиновые косточки, отрывал клочки бумаги на закладки для книг... Однако, помнил каждый завиток ее волос и каждую складочку возле губ, очертания лица, оттенки глаз, – в мельчайших подробностях, словно заучивал ее наизусть...

На одном снимке она лежала, раскинув тоненькие руки, разметав по белоснежной простыне свои ужасающе черные волосы, на другом – изящно, как кошка, сидела на корточках рядом с огромной китайской вазой, на третьем – позировала вместе со своей подругой Алисой: Алиса на заднем плане упруго выгибала спинку, смотрела в камеру нагло и надменно; Алена – на переднем – просто стояла и просто смотрела... – контраст был потрясающий!

Это надо же!.. О, ужас! Я (после того, как почти уже обрел желанный покой) начинал влюбляться в эти три фотографии и четыре строки о размерах, интересах и предпочтениях незнакомой проститутки. Увы, подобное случалось уже не в первый раз: картинки, фантазии и небылицы всегда были мне милее живых существ...

Абсурд состоял в том, что Алена (в отличии от многих других богинь, за которых принималось мое буйное воображение) находилась где-то поблизости... где-то недалеко за городом: завтра же можно было сесть на поезд, отправиться на Олимп (то есть на Палатин!)... провести в ее обществе целую ночь... Лучше, разумеется, этого не делать: ведь в фотографиях правды нет: моя богиня непременно окажется глупой и вульгарной... А, может, ее вообще не окажется на Палатине... и весь этот каталог – чистейшей воды обман, как и любая реклама... А, может, и нет никакого Палатина...

 

Позавчера я не выдержал и позвонил по указанному телефону... Больше всего я боялся, что ответит моя бывшая гувернантка (узнав ее, я бы несомненно бросил трубку)... Ответил, однако, мужской старческий голос: «Палатин. Слушаю...» – «Я получил ваш каталог и хотел бы выяснить... работает ли у вас некая девушка... по имени Алена?..» – «Алена? А как же! Очень даже работает!» – «Спасибо!» – «Рекомендуется! Всем рекомендуется!..» – прохрипел старик на другом конце провода. «Спасибо!» – повторил я и повесил трубку.

 

3.

 

Палатин, как и обещано, находился на невысоком холме, заметном с платформы; к нему – через кромешную сельскую грязь – пролегал, извиваясь, шаткий деревянный настил...

Пожилой привратник (тот самый, быть может, старик, который ответил по телефону) низко поклонился и попросил проследовать – «вон туда... в холл административного корпуса», а там уж – «очень симпатичная стюардесса», примет меня со всеми подобающими почестями...

Административный корпус оказался длинным, двухэтажным зданием из прокопченного кирпича, очень походил на допотопную фабрику. Главный вход находился с противоположной к воротам стороны – пришлось огибать строение по периметру...

В одном из окон первого этажа я увидел свою бывшую гувернантку, склонившуюся над конторским столом... Вот ведь... Администраторша!.. Я вздрогнул и (непонятно почему) ускорил шаг.

Двери главного входа были широко распахнуты... Посередине пустого холла стоял огромный бильярдный стол; вдоль стены разместился длинный ряд кожаных кресел. В одном из них сидела девушка, одетая, как мне показалось, довольно необычно, в другом – смуглый мужчина с крысиными усиками. В дальнем конце виднелась грубая декорация – фанерный камин с бордовыми языками пламени.

Девушка (наверное, стюардесса) вскочила с кресла и поспешно зашагала мне навстречу, волоча по полу длинный индийский платок. «Добро пожаловать в... то есть на Палатин! – сказала она с нестоличным выговором, и неловко протянула мне руку, плохо исполняя хозяйское радушие. – Как вы себя чувствуете? Приустали, должно быть, с дороги? Так вы не волнуйтесь – я ведь не стану утомлять вас бесконечными разговорами. Скажу только, что на обед вы уже опоздали, но это совсем не страшно – потому, что ужин у нас начинается в семь (а затем – танцы и культурная программа)... Так, а теперь – давайте-ка перейдем к делу! Наш стюард, вот этот симпатичный молодой человек в белой рубашечке, – мужчина с крысиными усиками лениво привстал с кресла и сонно кивнул головой, – как только мы уладим все формальности, покажет вам вашу комнату, а после этого вы абсолютно свободны: делаете, что хотите вплоть до самой еды... Сможете немного отдохнуть. А объяснения по поводу возможностей дачного комплекса найдете в специальной брошюрке (а брошюрку найдете в вашем номере). Имеет смысл внимательно изучить...»

От такого приема (от его обыденности) мне стало немного не по себе... А вдруг я где-то в чем-то ошибся?.. А если тут обыкновенный дом отдыха, что же я буду делать до завтрашнего утра? Пропал выходной! «Я, собственно, не особенно собираюсь... отдыхать... – произнес я смущенно, – и хотелось бы сразу узнать: где тут... ваши эти... ну, понимаете... ваши дамы...» – «Наши девочки? Наши девочки не локализованы, – (слово «локализованы» она произнесла с некоторой опаской, словно заучила наизусть, но не совсем понимала смысл). – Они, как говорится, гуляют сами по себе... отдыхают, как и все... Сближение обычно происходит за ужином, но если вам какая понравится – подходите и смело знакомьтесь...»

Нет, слава Богу, не ошибся!

«И еще, – продолжала стюардесса, – очень небольшая формальность: дело в том, что у нас тут отдыхают не бесплатно... А платят у нас вперед... Вы бы как хотели – наличными? Кредитной карточкой? (Наличными – гораздо лучше!)» – «Сколько?» – спросил я, нащупывая в кармане бумажник. Стюардесса назвала неожиданно высокую цифру. Заметив мое изумление, она пояснила: это включает все: отдых, еду, развлечения, даже бокал шампанского, который подадут за ужином... «Ладно, берите кредитную карточку. Наличных, увы, не хватает» – «Кладите вот сюда», – она протянула огромный поднос с изображением жар-птицы: на нем моя «виза» казалась совсем маленькой и одинокой...

Путаясь в индийском платке, стюардесса покинула холл, оставив меня в обществе смуглого стюарда, который поглядывал в мою сторону со спокойной и очень неприятной ухмылкой. Затем она вернулась через (на подносе купон и связка ключей). «Ваш корпус находится на самой окраине, – пояснила она, возвращая кредитную карточку. – У нас окраина считается хорошим местом... Там очень тихо, великолепный вид! Никто вам не помешает!»

Связка перешла стюарду...

Побрякивая ключами, он повел меня по асфальтовой дорожке между палатиновскими корпусами – деревянными (чуть ли не фанерными) строениями с плоскими крышами и коричневыми стенами – они напоминали бараки... или казармы. Пахло свежей краской и мокрой стружкой. На обочине валялись обрубки труб, битая плитка, уложенные штабелями бревна и разломанные кирпичи... Палатин, как видно, переживал свое второе (или очередное) рождение...

 

«А нам – вот сюда!» – сказал стюард.

Мой номер находился в самом начале длинного коридора. Найдя в связке подходящий ключ и повозившись немного с замком, он распахнул дверь третьей комнаты справа... (Надо запомнить: третья справа!)

Переступив порог, я сразу же почувствовал запах залежавшихся апельсинов... осмотревшись, увидел двуспальную кровать под марлевым пологом, журнальный столик с пустой вазочкой для фруктов, безобразную картину, криво висящую на стене...

Стюарт поставил чемодан на пол и (как видно, в напоминание о чаевых) сделал очень неприятное движение усиками. «Позвольте, а где тут... всякие удобства?» – спросил я со сдержанным удивлением (было уже очевидно, что на Палатине меня не ожидает ничего хорошего). – «Какие такие удобства?» – (Вот подлец! Разыгрывает детскую невинность!) – «Коммунальные! Сортир, например!» – «Ах, эти! Известное дело: душ и туалет – в самом конце коридора!» – «Что?» – «Вон там... А что такого? Вам ведь здесь не жить: ночь – перекантоваться!» Я состроил недовольную гримасу – он обречено вдохнул: каждый раз, дескать, одно и тоже – «Я тут вообще не причем... Я этот корпус не строил!» Моя рука лежала в кармане, на бумажнике, но я не двигался: стоял и смотрел на стюарда гневным взглядом...

Наконец, он пожал плечами, отцепил ключ от связки и протянул его мне. Тогда я все-таки достал горсточку мелочи, сунул ему серебряную монетку... но – тут же с горечью подумал: «Зачем? Ну, зачем?! Такой ведь мерзкий тип!..»

 

Ветхая брошюрка с объяснениями обнаружилась у меня под подушкой. Обложка была оторвана, листы помяты и покорежены... Я улегся на истошно скрипящую кровать и попробовал читать. Книжица начиналась введением: объяснялось происхождение названия «Палатин»...

Посетители именовались дачниками...

Дальше первого параграфа я не продвинулся – зевнул, отложил брошюрку в сторону и подошел к открытому окну.

Сквозь сетку от комаров я увидел зеленый луг, небольшой пруд и окраину леса. Все это располагалось внизу, у подножья холма, куда – прямо от моего корпуса – спускалась тоненькая, корявая тропинка, петляла по пологому склону и терялась у кромки воды, где на мели, упираясь носом в затопленную траву, лежали голубые лодки. Человек в широкополой шляпе стоял по пояс в воде и размахивал удочкой... На опушке клубился дым, раздавались оживленные голоса, копошились мелкие фигурки людей: наверное, – «дачники-шашлычники»... Вот он – желанный отдых городского обывателя.

И снова промелькнула тревожная мысль: туда ли я попал?.. А, если нет, что мне делать до завтрашнего утра...

И еще... надо бы заглянуть в главный корпус, поздороваться с госпожой администраторшей... Ведь лучше самому к ней зайти, чем где-нибудь неожиданно встретиться: не дай Бог – бросится мне на шею, выкрикнет (при всех!) мое имя... и фамилию...

Но... знаю, знаю, что должно произойти, если явлюсь к ней сам – добровольно: она (заботливая администраторша!), конечно, начнет командовать, давать советы, расхваливать свое заведение; потащит меня показывать достопримечательности... представит своим «девушками»: «Вот это, – скажет, – такой-то и такой-то, мой первый и любимый воспитанник... И я совсем не виновата, что он... не совсем получился... Не получился в том смысле, что немножечко побаивается женщин. А к нам он приехал практиковаться, привыкать к женскому обществу... Вы уж с ним поаккуратней!» От этой злобной фантазии у меня перехватывает дыхание, кулаки сжимаются до боли в ногтях...

Дура! От нее всего можно ожидать!

И вдруг – чувствую себя заключенным... узником, которому не дозволено покидать пределы дачного комплекса...

Я всегда чувствовал себя заключенным, когда отец – вопреки моему желанию, щадя гувернантку, которой необходимо было «хоть немного от меня отдохнуть» – отправлял меня на чужую дачу, обрекал на целое лето (целую вечность!) в малоприятном обществе деревенских детишек и высокомерных родственников. (Кстати, там был такой же запах залежавшихся апельсинов.) И я считал окаянные дни. И ждал начала ненавистной учебы... Мне так хотелось, чтобы время бежало быстрее...

Вот и сейчас – побыстрее бы... Побыстрее бы дожить до завтрашнего утра... А там уж, по дороге домой, в поезде, можно будет облегченно вздохнуть… и вспомнить, что же со мною произошло?.. За что я заплатил такие деньги? Побыстрее бы!

Увы, этот день растянулся до бесконечности...

 

...Забыл упомянуть, что дело было в самом начале осени. Совсем недавно обрушились сильные ливни: тропинка была скользкая и мокрая – вся в мутных лужах. Из окна дышало легким ветерком. Поток воздуха сочетал теплые и прохладные струи – ощущение приятное и несколько необычное...

Трава всколыхнулась, закачались лодки...

...Кстати, я ведь уже взрослый человек... свободный человек, давным-давно вышедший из-под опеки воспитателей... и, коли мне не хочется, могу никуда не ходить, ни к кому не заглядывать... (Зачем, право же, мешать занятой администраторше!), а прямо сейчас завалиться спать... или, скажем, почитать книгу... палатиновскую брошюрку, например (и надо бы!)...

Но (раз уж я приехал отдыхать!) могу, например... прокатиться на лодке... Даже и не припомню, когда я катался в последний раз... Кажется, мне нравилось грести – может, и теперь будет ничего...

Надо скоротать время до ужина...

Деньги, к тому же, уплачены: и за лодку – тоже!

Засовываю бумажник на самое дно чемодана, захлопываю крышку, прячу свое добро под кровать.

Дверной замок запирается неохотно.

А на улице – запах мокрой травы...

Давно забытое ощущение паутинки на лице.

Колючки в носках...

Спускаюсь по скользкой тропинке к воде, наступаю в лужи...

Ну, вот, заляпал парадные брюки. Эх, болван! Надо было переодеться!

У самого берега поскальзываюсь: усаживаюсь задом – на мокрую глину; сижу в сильном оцепенении – перекошенный от боли и отвращения.

Вот это да! Вот это наглость! Кто посмел?!

Мои парадные брюки! Зато теперь мне нечего терять...

Встаю, вытираю руки о траву.

На берегу – ни пристани ни настила. Несколько шагов по хлипкой грязи...

Перескакиваю через жестяной борт ближайшей лодки... Отталкиваюсь от илистого дна деревянным веслом. Весло сухое, треснутое, перетянуто пеньковой веревкой. Лодка скрипит и кренится...

Мгновенно – на руках мозоли...

Пруд был малюсенький: несколькими гребками я достигаю самой середины. Плавать особенно негде. Опускаю весла.

Лодка вращается в небольшим водовороте – мимо проплывают сосны, камыши, кривые столбики дыма, илистый берег. Люди на лужайке собрались кругом, играют, кажется, в мяч... (Когда я играл в последний раз?)

Девушка в цыганском наряде (наверное, одна из «девочек»), медленно заходит в воду, задирает подол пестрой юбки...

Деревенские детишки мечутся по травке, по мокрой грязи, подносят играющим укатившийся мячик...

Сосны, камыши... Утка, застывшая на водной глади, а рядом другая – опрокинутая носом вперед...

«Цыганка» стоит, наклонившись к воде: что-то полощет или моет лицо...

Запах тины, запах копченного мяса... Еще один оборот.

Лодка, конечно, протекает: на дне – страшное черное месиво: ботики по щиколотку в воде, штанины мокрые, стопудовые, выглядят безобразно...

Скоро я потону...

Скоро мне надоест...

И снова – камыши, сосны, дачники... Камыши, сосны, дачники...

Все, теперь надоело!

Причаливаю к берегу, затаскиваю лодку на мель. Сажусь на травку, выливаю из ботинок воду, выжимаю носки...

Ноют ладони: мозоли достигли уже своей зрелости (а катался-то совсем ничего – руки изнежены городом!).

Кто-то трогает меня за плечо... та самая девушка в цыганском наряде: у нее загорелое, обветренное лицо, веки закрашены черным, на щеках, как у клоуна, красные кружки. «Мальчик! Почему вы тут сидите? – спрашивает она с поддельным возмущением. – Единолично! Вставайте-ка! Идите, сыграйте в мяч!» – и тянет меня за рукав – не совсем деликатно. (И эту барышню воспитывала моя бывшая гувернантка?!)

Я подчиняюсь... безмолвно.

 

В кругу стоит человек двадцать: «дачники» в майках и панамках, девушки в разномастных костюмах – от крестьянского сарафана до дворянского корсета.

Многие, как видно, давно уже знакомы между собой: зовут друг друга потешными именами, обмениваются малопонятными шутками и колкостями... Мяч надолго застревает в чьих-нибудь руках, каждый пасующий произносит речь: пытается сказать что-то смешное или хотя бы умное – все терпеливо дожидаются, покуда он выскажется. До тех, кто не относится к числу завсегдатаев, очередь доходит исключительно редко... Меня как будто и не заметили.

Напротив стоит рыжеволосая девушка в барочном наряде; подол юбки заложен за пояс, из-под шелковых складок выглядывают крепкие веснушчатые лодыжки; спина напряжена, руки готовы принять неожиданный пас – она вожделенно ожидает своей очереди: похоже, что игра доставляет рыженькой колоссальное удовольствие.

Но мяч попадает не к ней, а к высокому, худощавому дачнику по кличке Геркулес. Геркулес стоит, позевывая, почесывая под майкой живот. Он прижимает мяч к груди, обводит дачников скучающим взглядом... «Короче... Это вам... как вас там... Аполлон...» – вяло пасует молодому мужчине в кепке и резиновых сапогах. Тот, улыбаясь, изящно и точно отбивает мяч ногой – пас возвращается к Геркулесу. «Не хотите?.. Ну, тогда... Это вам, Профессор... хоть я и знаю, чем это чревато... Из уважения к вашим сединам... Вам!..»

Пас переходит странноватому джентльмену с дикорастущей бородой. На нем штаны со спущенными подтяжками и прорехой сзади, из которой выглядывают серые парусиновые трусы; ширинка штанов не просто расстегнута а, я бы сказал, разверзнута; оправа очков перекручена, чуть ли не завязана узлом; желтая майка разодрана на животе; в бороде путается целый гербарий. Несмотря на диковинную внешность, есть в нем специфическое обаяние, присущее рассеянным интеллигентам...

«Ммм... Ээээ...» – произносит Профессор. Это – самая понятная фраза из его загадочного, совсем, быть может, бессмысленного монолога...

Первой взрывается рыжая девушка: «Эй, профессор! Заколебал! Мяч бросай, слышишь?!» – «Эй, профессор, – сердится Геркулес. – Нужно меру знать! Скажите, для чего я вам паснул? Чтоб вы нам голову морочили? Нет! Для того, чтоб вы играли!» – «Эй, мы вам не ваши ученики! – выкрикивает кто-то еще. – Слушать вас не обязаны! Мы ничего не понимаем! То, что вы делаете – махровый эгоизм!»

Профессор демонстрирует полный иммунитет к общественному давлению, но вдруг, закашлявшись, – выбрасывает мяч в произвольном направлении. Деревенский мальчишка несется за мячом по траве и ловит его у самой кромки воды...

 

Господи, как же мне надоела эта идиотская игра!

Мне бы в душ, да отдохнуть перед ужином... но, как только я себе представляю, как я ухожу по этому бесконечному лугу (под окрики дачников и хохот вульгарных девиц – потный, сутулый, в заляпанных штанах и рубашке с длинным рукавом) – уже ничего не хочется... терпеть не могу, когда мне смотрят в спину: меня охватывает паника, чуть ли не ужас – стыжусь своей кособокой походки, своего неловкого тела...

Пришлось бы, наверно, играть до самого ужина, если бы не белобрысый парнишка в черно-белой форме стюарда, который появился на склоне холма с оседланной лошадью под уздцы... «Ура! Ура! – завопил Геркулес, первым заприметивший парнишку – Будем кататься! Наконец-то!»

Круг моментально рвется, превращается в шумную толпу: девушки свистят, дачники орут и машут панамками... «Я первый!» – кричит Геркулес и устремляется стюарду навстречу (бежит он очень некрасиво: долговязое создание на длинных, негнущихся ходулях-ногах – вот кто должен стыдиться своей походки!). «Администрация очень просит передать, – произносит слуга, разворачивая коня боком, – что она всегда выполняет свои обещания...» «Попробуйте не выполнить! – говорит Геркулес строго, ставит ногу в стремя и неловко ложится животом на седло. – Мы что, в мяч к вам играть приехали?!» – «Администрация просит беречь животное... – добавляет паренек равнодушно, – Потому, что конь не наш – деревенский!»...

Все заняты конем и Геркулесом – никто, слава Богу, мне в спину не смотрит...

 

***

 

Оказавшись у себя в комнате, я немедленно сбрасываю грязную одежду, вешаю брюки на оконную раму, бросаю в чемодан рубашку и мокрые носки...

И вдруг выясняется, что в номере – ни мыла ни полотенца...

Это непредвиденное обстоятельство немало меня озадачило: мыло, слава Богу, я все-таки захватил (оно у меня упаковано вместе с гуталином, пастой и зубной щеткой – упаковано навечно), но чем же, скажите, я буду вытираться?? Простыней? Футболкой? Марлевым пологом?

Придется, наверно, сбегать в административный корпус, устроить скандал, потребовать самую элементарную услугу... Или – смиренно обратиться к бывшей гувернантке, попросить полотенце из ее личного имущества – по старой, как говорится, дружбе... Но не стану же я надевать чистую одежду на грязное тело (так ведь жаждал от нее освободиться!)... А вытереться можно и... наволочкой. И ничего страшного: как выразился этот противный стюард с усиками, одну только ночь перекантоваться!

...Перекинув наволочку через плечо, сжимая в руках мыльницу и чистую одежду, мчусь в душевую, через пустой коридор... На мне ничего кроме трусов и ботинок на босу ногу... Ну, и зрелище! Не дай Бог кто-нибудь выглянет из комнаты – увидит, чем я собираюсь вытираться!

Бросаю вещи на замшелую скамью, разуваюсь. Осторожно ступая по склизкому полу, захожу в кабинку...

Вопреки всем моим ожиданиям в душе оказалась горячая вода.

Мне ведь и не верилось, что удастся так быстро отмыться. Я чувствовал себя бесконечно грязным, бесконечно потным, глиняным, ржавым – на долгие века... и всего лишь через несколько мгновений все изменилось в лучшую сторону... И тело мое – снова тело, после того, как отбросило громоздкую, ненужную часть...

И я стоял, расслабившись, застыв под струями живительной воды, забыв об испорченных парадных штанах, о наволочке, которой мне предстояло вытираться, о мокрых носках, которые придется надеть после душа...

И чуть не начал постанывать от блаженства. Да уж, стоило немного замараться и вспотеть, чтобы потом переживать все прелести чистоты!..

Мой покой нарушили чьи-то шаги: кто-то, шаркая, зашел в душевую... неторопливо раздевался, насвистывая детскую песенку... Потом что-то тяжелое шлепнулось на бетонный пол, покатилось по мокрой слизи. Мимо моей кабинки промчался оброненный кусочек мыла, за которым гнался голый, бородатый дядька с неимоверных размеров животом...

Пришелец затормозил, вернулся назад и уставился на меня бесстыжим взглядом... Это был тот самый Профессор, разговорчивый джентльмен, проявивший во время игры «махровый эгоизм». На нем не было ничего кроме изуродованных очков... Грудь и живот пестрели седыми завитушками...

Некоторое время он пялился на меня сквозь запотевшее стекло... наконец признал и спросил, лукаво подмигивая: «Мммм... Эээээ... Моетесь тут что ли? – по душу загуляло протяжное эхо. – Моетесь, да?» – я кивнул и стыдливо отвернулся к стене. «Ну, и как водичка?» – «Теплая!» – ответил я неохотно.

Каким чудаком бы он ни был... не мог же я вытереться при Профессоре наволочкой... Пришлось дождаться, покуда безумец вылезет из душа.

Этот чудак (как малое дитё!) плескался в соседней кабинке – ожесточенно мылился, гулко фыркал, плевался, насвистывал... Наконец он вышел, расположился у меня за спиной на скамейке, вытер дряблое тельце банным полотенцем (которому я, признаться, позавидовал), долго застегивал сандалии и, кажется, бестактно таращился мне в спину...

Наконец, пожелав «приятного душа», он ушел, пришаркивая, волоча за собой ремешки сандалий... Только тогда я потянулся за наволочкой...

Наволочка оказалась плохо приспособленной для вытирания: она моментально намокла и противно прилипала к телу. Вскоре я бросил это дурацкое занятие: решил не одеваться, покуда не высохну естественным образом...

Я был потрясен, обнаружив, что Профессор поджидает меня у входа в душевую... Чудовище стояло в дверях и разглядывало свой огромный живот. На нем, как и на мне, не было никакой одежды – только сандалии и гнутые очки. «Мммм... Ээээ... – замычал он, поймав мой перепуганный взгляд. – Мне от вас совсем, совсем ничего не надо... Просто хотелось показать вам фотографии с прошлого заезда. А потому – не проследуете ли вы в мой номер?» – я замотал головой и натянул наволочку поверх бедер. «Очень хорошие и интересные фотки! – пропел сумасшедший и дружелюбно подмигнул. – Вы тут человек новый, хотите, конечно, разобраться что к чему... Дополнительная информация будет для вас чрезвычайно полезна!» – (я обречен!) – «Ну, дайте я хотя бы оденусь...» – «Знаю, знаю я ваши штучки, коллега! Только и думаете, как бы от меня улизнуть. А вот и не дам вам, – не дам! И – ля-ля-ля! Ну, что, пойдете ко мне или нет?!»

Профессор протянул руку. Я отшатнулся, испугавшись, что безумец собирается похлопать меня по плечу.

 

Как же это чудовище... гуляет с девушкам?! Как они терпят... и как это выглядит? Уму непостижимо!

Признаться, я рассчитывал увидеть фотографии откровенного содержания, способные пролить свет на эту волнующую загадку (иначе – наверняка сумел бы уклониться от просмотра)... Я даже испытывал некоторое волнение, покуда Профессор, повернувшись ко мне голым задом, рылся в своем барахле...

С неудовольствием и нелепой завистью я отметил что Профессорова комната куда просторнее и светлее моей, обставлена гораздо лучше: есть стенной шкаф и этажерка с книгами, а полог кровати – шелковый, а не марлевый, как у меня...

«А вы проходите, садитесь! – пропел безумец, вспомнив неожиданно про приличия. – Садитесь вот сюда, на кровать и – ни в коем случае не бойтесь замочить покрывало!» Я сел, не выпуская из рук умывальных принадлежностей, положил наволочку, как юбку, поверх чресл.

«Вот, нашлось, слава Богу!» – Профессор разогнулся и бросил на покрывало огромную стопку фотографий, которые тут же расползлись по всему ложу. Снимки оказались темные, мятые, с многочисленными отпечатками пальцев – незамысловатые растения, жуки, пауки, бабочки, коряги... красноватые лица в неудачном ракурсе... спины, ноги, носы, ногти... голые стены, сохнущее на веревке белье... на некоторых – совсем не пойми что... И (как назло!) ни одной откровенной сцены!..

«А эту композицию, – сказал Профессор, выдергивая из-под низа мутную фотографию с божьей коровкой, – я собираюсь подарить одной замечательной барышне, которая нравится мне больше всех (остальные –халтурщицы, в большей или меньшей степени). Позвольте зачитать сочиненную по этому поводу эпиграммку: интересно будет узнать ваше мнение, коллега! Слушаете? Читаю! Я сказал Алене... Забыл упомянуть, что зовут эту барышню Алена. – сердце мое подпрыгнуло. – Я сказал Алене-сучке: не забудь о нашей случке! Ну, коллега, что вы на это скажите?» – (Профессор возился с молнией только что надетых штанов.) – «Я не знаю...» – «Обратите внимание, какая безукоризненная рифмочка!» – «Ну, не знаю я! Ничего не смыслю в поэзии...» – «Вы называете это поэзией?!! Это я так, на досуге! А с барышней я вас обязательно познакомлю – за ужином! За ужином! За ужином! Кстати, уже семь и ля-ля-ля, а вы еще совсем не одеты! Вы что же, без пищи хотите остаться?? Лично я давно уж умираю от голода... Даю вам на сборы целых пять минут! Слышите, коллега, ровно пять минут!.. Р-ровно!»

 

***

 

В столовой играл рояль.

На его крышке плавились вонючие свечи, заливали белой жижей полированную поверхность. Такие же свечи стояли на столах. Освещение дополняли тусклые лампочки под потолком, вокруг которых носились сумасшедшие мотыли и клубы сигаретного дыма... Курили, кажется, абсолютно все – пианист, прислуга, дачники, даже некоторые подавальщики сновали между столами с потушенными окурками в зубах.

Рядом с роялем располагался столик для администрации и особо важных гостей; один из них (сидящий спиной к залу), обладатель роскошной лысины (в которой очень красиво отражалось капризное пламя свечи) был облачен в белоснежную форму морского офицера; на спинке его стула болтался ремень с кортиком; фуражка покоилась по правую руку и занимала за столом целое сидячее место... Напротив фуражки восседала ослепительная дама с замысловатой прической... Слева от «моряка» я разглядел безукоризненно прямую спину моей бывшей гувернантки, одетой во что-то розовое, кружевное... Еще в числе особо важных оказался солидный господин в клетчатом костюме и военный, под стулом которого валялись костыли.

Профессор стоял на пороге – высматривал, как видно, Алену... По такому случаю он даже протер очки и поправил гнутую оглоблю... «Какая нелепая ситуация – подумал я с издевкой (над самим собой), – придется, наверно, отбивать Алену у этого чудака... Неужели я буду за ней ухаживать, распушив хвост?! Эх, послал мне Бог соперника!.. Насмешка судьбы!..»

«Черт возьми, я, кажется, опоздал!» – пробубнил безумец разочарованно, вынул из кармана фотографию с эпиграммой и порвал ее на мелкие кусочки... «Что ж, идемте!» – он взял меня за рукав и потащил куда-то в дым.

За столиком, приглянувшимся Профессору, уже сидели две девицы: обе, можно сказать, были крашеные блондинки, но красились они, как видно, давным-давно, так что волосы их стали теперь пегими: темными у корней и светлыми книзу... Одна из девушек мне очень даже приглянулась: если бы не уродливая расцветка волос и не большущее родимое пятно на изящной шейке, следовало бы признать ее довольно красивой. Вторая – пухленькая, сутулая, розовощекая хохотушка – казалась по сравнению с подругой довольно невзрачной, но звали ее весьма экстравагантно – Калифорния...

Ненавистный мне стюард с усиками прислуживал на ужине подавальщиком... Он подкатил к нашему столику скрипучую тележку с батареей бутылок шампанского. «Обещанный бокал, господа! – возвестил он торжественно. – Так... Сколько нас тут? Четыре персоны... Ага! Почти что целая бутылка... Целая бутылка, однако, рассчитана на пятерых. Не хочет ли кто-нибудь из джентльменов оплатить еще одну порцию – тогда я оставлю всю посудину: пейте сколько влезет!»

Чудаковатый Профессор вдруг оказался... лукавым хитрецом: он сделал вид, что углублен в свои мысли: сидел молча, задумчиво покусывал пышную бороду – пропустил мимо ушей заманчивое предложение подавальщика.

Девицы напряженно хихикали.

«А сколько оно стоит?» – поинтересовался я осторожно. Подавальщик назвал заоблачную цену, в которой не было ни логики ни смысла... «Хочу шампанского из бутылки! – сказала девица покрасивей. – Ну-ка, мальчик, ублажи-ка даму!» – «Только пополам с уважаемым господином Профессором!» – ответил я, стараясь придать голосу как можно больше твердости. Вторая, поплоше, потянулась через стол и нежно дернула Профессора за бороду: «Ах, мальчик, шампанское – это такое удовольствие!» («Мальчик» было, как видно, общепринятым обращением к клиенту) – тот зарычал, игриво поцеловал ей ручку и снова уставился вдаль. Она привстала, попыталась заглянуть ему в глаза. Профессор спокойно снял очки и начал протирать стекла уголком скатерти...

«Значит, не судьба!» – вымолвил я после продолжительного молчания. «Ах, какие вы жадные! Какие вы все жадные!.. Боже мой!» – всплеснула руками Калифорния. Стюард, недовольно подергивая усиками, разлил шампанское по бокалом и укатил тележку...

«Ну, я пошла в туалет, – сказала девица покрасивей. – К моему стакану чур не прикасаться!»

«Ах, молодой человек, зачем же вы лезете на рожон?! – прошептал Профессор, когда девица поплоше наклонилась поправить чулок. – Разве так можно с женщинами?! Поссориться, наверное, желаете?» – «А что я такого сделал?» – «Зачем же им – прямым текстом: „не судьба”... Вы что же – судьбами ведаете? И меня зазря подставляете!.. Обидеться могут!.. А потом, ночью, – саботировать будут, все удовольствие испортят!..»

Еда была простой, но довольно вкусной: огромная порция жаркого, сыр, свежий деревенский хлеб и чай с какими-то травами...

К пианисту присоединились трубач и гармонист – получилось что-то вроде оркестра... Начались танцы. Очень скоро веселая музыка увлекла на середину зала значительную часть отдыхающих.

«Последите-ка за моим пиджаком, коллега», – сказал Профессор и ушел танцевать с девицей покрасивей... Девица поплоше подняла на меня кокетливый взгляд... Я замотал головой... «Что, так и собираетесь – одежку охранять?» – я снова замотал головой. Она вытерла рот салфеткой, бросила ее на мою тарелку и исчезла в месиве танцующих.

 

Дачники толпятся в центре, смеются, толкаются, топают в такт музыке...

Мелькают знакомые лица. Долговязый Геркулес с фотоаппаратом на шее, то и дело вылетает из толпы, топчет битое стекло, опрокидывает стулья... Отдышавшись, промокнув скатертью потное лицо, снова лезет в самую гущу...

Профессор танцует с девушкой покрасивей, держит ее тыльной стороной ладони за талию; с видом старого развратника что-то ей лукаво нашептывает. На изящном личике Профессоровой партнерши отражается холодное неудовольствие...

Где-то вдалеке маячит моя бывшая гувернантка в объятиях лысого офицера...

Неожиданно музыка молкнет.

Ослепительная дама из-за «главного» стола выходит к роялю и – безо всяких предупреждений – начинает петь романсы... Сильный и выразительный голос заполняет шумное пространство, перекрывает выкрики и смех дачников. Танцующие постепенно умолкают, неохотно тянутся на свои места... За завесой едкого дыма певица в длинном пурпурном платье кажется невероятным, неестественным явлением, чем-то наподобие миража...

«Хороша!» – раздалось откуда-то сбоку. Надеюсь, что мне послышалось... «Хороша! » – повторил знакомый голос. Я нехотя обернулся и увидел, что на месте Профессора сидит, развалившись, стюард с усиками – «Хороша! А? Что скажете?..» – я состроил недовольную гримасу и приложил палец к губам. («Как же это несправедливо! – подумал я. – Все слушают романсы, а я – рассуждения этого наглого типа!») – «Если у вас есть хоть какие-то сомнения – могу вас заверить: несказанно хороша... и не только, как певица, как женщина – тоже!.. Чего вы на меня так смотрите. Хотите узнать, откуда мне известно? Дело в том, что это – моя девочка...» – «Ваша девочка работает здесь?!» – (в вопросе, увы, вместо желчной брезгливости прозвучало крайнее удивление). – «Работает, как видите!.. Поет... А вы что подумали? Что она – одна из этих?» – я промолчал. – «Наверно, Бог знает что подумали?! А почему? А потому, наверно, что вы мне завидуете и вам ее тоже хочется!..»

Эта фраза, хоть и не предвещала ничего хорошего, прозвучала вполне миролюбиво – без малейшего намека на обиду: «...Вам ее захотелось! – констатировал он с омерзительной улыбкой. – И я вас прекрасно понимаю...» – я растерялся, опустил глаза в пустую тарелку. – «Напрасно вы так стесняетесь. Нравы у нас тут вольные: ревновать не принято! Могу даже... – он понизил голос, – вам ее уступить... этой ночью... если, конечно, хотите... – («Скотина! – подумал я. – Ищет повод для драки!») – Хотите? Будет вашей – с двенадцати до семи утра! Мигом с ней договорюсь! Нет ничего проще! Не верите?! Ну, так проверьте меня!» – «Делайте, что хотите!» – пробормотал я еле слышно... – «Но не бесплатно, конечно же!... Кому это нужно бесплатно? – он достал шариковую ручку и написал на салфетке число с большим количеством нулей. – Ну, что скажите? Только не говорите, что это слишком дорого, а то... Я могу ведь обидеться!..» – («Скотина! Мерзкая тварь!» – подумал я, но промолчал).

«Это на целую ночь»! – продолжал уговаривать стюард... – «Но почему же вы решили, что я могу себе позволить...» – «Послушайте, милейший, я ведь не предлагаю вам какую-нибудь мерзкую шлюху! Я вам предлагаю свою девушку! Слышите, как она поет! И все остальное – не хуже! Она ведь не из этих!» – «Но у меня... просто нет таких денег!» – «Можете выписать чек...» – «Я и так заплатил тут черт те сколько!» – «Вы что же, мне не доверяете?! Дешевку, думаете, норовлю вам подсунуть??»

Спор затянулся до самого конца выступления... Наконец стюард предложил мне хорошенько подумать и пересел за соседний столик.

Снова грянул оркестр – дачники повскакивали с мест и начали стягиваться к центру... Кто-то бесцеремонно сдвинул мой столик, кто-то задел меня локтем...

 

Последующие выступления предлагаемой на ночь певицы (теперь она выходила к роялю в морской фуражке и с кортиком на бедре) дачники встречали не только аплодисментами, но и недовольными возгласами...

Очередь в туалет, ранее ютившаяся где-то за небольшой ширмочкой, разрослась до солидных размеров и захватила весь дальний конец залы...

Профессор то и дело возвращался к столу – проверял карманы пиджака, задорно мне подмигивал и похлопывал по плечу: думал, наверное, что я преданно стерегу его одежду. На самом же деле я стеснялся своих фиолетовых домашних штанов с белыми лампасами – потому не вставал, не уходил...

Усталый Геркулес – он, кстати, был одет совсем неприлично: в вельветовые шорты и белую майку с длинным рукавом (уже второй раз я ловил себя на том, что завидую непосредственности этого долговязого типа) – ковылял, чертыхаясь, между опрокинутыми стульями: искал потерянную панамку...

Я заметил, что рыжая девушка, знакомая мне по игре в мяч, присаживается на чужие места и пьет украдкой початое шампанское....

Свое шампанское я так и не допил: после первых же глотков мне сделалось дурно: такое ощущение, будто в грудной клетке застряла корявая доска; и я решил: хоть и уплачено втридорога – лучше богов не гневить.

Стюард с усиками – по прежнему в фартуке – опять подошел ко мне и справился заговорщицким шепотом, не изменил ли я часом свое мнение – неужели я действительно собираюсь провести ночь с «какой-нибудь мерзкой шлюхой»? Получив раздраженный отказ, он пожал плечами и направился к другим «кандидатам»...

Публика начинала расходиться. Моя бывшая гувернантка покинула зал около десяти. Перед уходом морской офицер уговаривал ее остаться (я видел, как он опускается пред ней на колени на колени и шутливо удерживает за руку) В одиннадцатом часу Профессор вернулся за пиджаком. Он широко улыбался: был доволен, как сытый кот. «Ну, молодой человек, теперь вас ничто не удерживает... – промурлыкал старый развратник. – Теперь ваша очередь хорошенько развлечься!» Лихим движением он накинул пиджак на плечи – из карманов брызнула мелочь. Профессор заржал, опустился на четвереньки... Неловко сопя и покрякивая, принялся собирать монетки...

Пианист посмотрел на часы (было без десяти двенадцать), хлопнул крышкой рояля, спрыгнул со сцены и пристроился в туалетную очередь...

Стюард (у него, как видно, возникли серьезные трудности пристроить этим вечером свою девушку) снова подошел ко мне и прошипел: «Решайтесь! В двенадцать она уходит!»

И тут я вспомнил про Алену.

«Постойте, – крикнул я удаляющемуся стюарду. – Вы, наверно, знаете... Где тут можно познакомиться с девушкой по имени Алена?» – «С девушкой по имени Алена нигде нельзя познакомиться... – ответил он, остановившись у соседнего столика. – Девушка Алена пошла спать...»

Свободна! Сердце забилось от волнения.

«Значит, если бы проснулась... она смогла бы меня принять!..» – «Нет, не смогла бы: у нее разболелась голова...» – «А утром? Можно будет познакомиться утром?» – «Нет! – (ему, очевидно, доставляло несказанное удовольствие гасить мои нелепые порывы). – Утром знакомиться не принято. К тому же – она собирается уехать!» – «Жалко!.. А нельзя ли все-таки... Как-то... (я имею в виду – очень деликатно)... ее разбудить... и попросить познакомиться... совсем ненадолго... а, если понравится, – в следующий заезд... обязательно... а сейчас – просто познакомиться... В долгу, разумеется, не останусь: заплачу за неудобство... И вам, конечно же, за услугу...» – я потянулся за бумажником...

Минут через десять ко мне подсела высокая, загорелая, немного нескладная девушка. Я признал в ней «цыганку», заставившую меня приобщиться к игре в мяч... Теперь она была одета наспех – в джинсы и серую блузку... С Аленой из каталога эта барышня не имела не малейшего сходства.

«Вызывал меня, Мальчик?» – спросила «цыганка» сонным, неприветливым голосом. «Да...» – ответил я еле слышно. – «Что? Не слышу!» – она, кажется, почуяла недоброе. «Да, вызывал... Да...» Бумажник лежал у меня на колене. Я достал несколько купюр и протянул их «цыганке». «Извините, что побеспокоил...» – «Деньги? Уже?.. Уже познакомились?»

Да уж, познакомились! Знал я, знал, что будет именно так... что настоящая Алена не существует... и все это бессовестный обман (и так даже лучше!)... Я ведь знал... знал наперед... почему же – такое отчаяние... и хочется на всех обидеться... и (позорище!) чуть ли не плакать?! Было ведь предначертано!!!

Девушка осторожно взяла банкноты, пересчитала и засунула в карман блузки... «Что с тобой, мальчик?..» – спросила она, заметив мое выражение лица. – «Ничего... Ничего...» – «Денег, наверно, жалко?» – «Нет... Это не деньги...» – «Что? Не слышу!..» – «Это не из-за денег... Скажите, а вы тут единственная Алена...» – «Конечно! Алена бывает только одна...» – «Тогда в каталоге – кто?» – «В каком каталоге? Ах, ну я не знаю... Может быть, предыдущая Алена!» – «Что?!!» – «Алена – переходящее имя. В каждом заезде – своя Алена... Всегда только одна. Понятно?» – «Да...» – «Ты что же, мальчик, хотел другую? Не меня??» – в ответ я махнул рукой.

«Алена», проникнувшись, как видно, своего рода состраданием, погладила меня по щеке и принялась бранить «глупую» администрацию – «...Дурят людей, дурят персонал, достают своими дебильными правилами, жидятся на ерунде... Обирают!.. Отправляют на кухню перед ночной сменой!.. Одевают хрен знает во что!..» Ругалась от души... И мне от этой наивной ругани становилось, как ни странно, легче, отлегало от сердца... И я согласно кивал головой, даже поддакивал, когда речь заходила о коммунальных условиях...

«Ладно, я пошла, – сказала «Алена», утомившись, – надо рано вставать: завтра дочку навестить поеду...» – «Ладно, я тоже пошел... Приятно было с вами познакомиться! Честное слово, было приятно... А это вам – еще, на чай... Вы не стесняйтесь, берите!» – она всплеснула руками: «Мальчик, какой же ты, однако, хороший!»

 

***

 

После сытного ужина и невеселого вечера предстояла одинокая ночь... Впервые за долгие годы я ночевал не в своей кровати... Захочет ли мой капризный сон посетить меня в этом сомнительном заведении??.

Комната моя – довольно жалкое зрелище: грязные брюки на оконной раме, грязные следы по всему полу, на – кровати выпотрошенный чемодан, с арматуры полога свешивается мокрая наволочка... (Кажется, мое пребывание сделало это жилище еще более нежилым!)

 

Ладно, лишь бы дотянуть до утра, а там – на первом же поезде... Не нужен мне палатиновский завтрак... ничего мне от них не нужно... Эх, отвратительное место – напрасно потратил деньги!..

Раздеваюсь до трусов, достаю зубную щетку и иду в душевую – умываться перед сном...

В жестяной раковине валяются кусочки хозяйственного мыла. На полочке под зеркалом развешаны чьи-то носки... Горячей воды нет и в помине, у холодной – невыносимый привкус ржавчины... Поспешно чищу зубы, полощу рот и брезгливо сплевываю...

Возвращаюсь в свой номер... По дороге слышу женский смех и непонятное фырканье: звуки доносится из Профессорова номера... Останавливаюсь на полпути... Пытаюсь разгадать их природу... Снова пытаюсь себе представить, как этот чудаковатый старик... обходится с дамой... не в силах противостоять соблазну, опускаюсь на колени... уже собираюсь заглянуть в замочную скважину... но тут, совсем рядом... со скрипом открывается дверь... Вскакиваю в ужасе, роняю умывальные принадлежности.

«Ты? – раздается хорошо знакомый голос. – Ты? Все-таки приехал?»

На пороге соседней комнаты стоит моя бывшая гувернантка... Она в махровом халате, через плечо перекинуто полотенце, великолепные волосы распущены, разметаны по плечам.

«Почему же ты не объявился? А я – увидела твое имя в списках, думала-гадала – ты или не ты!..»

Она, кажется, не очень удивилась нашей встрече... и даже моему неприличному поведению... и даже растрогана.

«Я живу тут временно: в административном корпусе ремонт... Зачем же ты на пасту наступаешь? Лучше подними... – она шагает ко мне, нагибается, достает из-под ног тюбик. – Лучше теперь ей не пользоваться...»

«Что с тобой? – шепчет моя бывшая гувернантка. – Здравствуй! Уж не чаяла тебя увидеть...»

И вдруг... обнимает меня, прижимается к моей обнаженной плоти своим махровым халатом. Каштановые волосы пахнут дурманом – шампунем и табачным дымом...

«Совсем чужой, – произносит она, отпрянув, – Эй, ты где!? Опомнись!..»

Снова шепчет: «Ну, что так и будем стоять в коридоре? Ты ведь никуда не спешишь? Теперь – моя очередь поить тебя чаем... Живу я вот здесь, в этой комнате... Оденься и приходи, слышишь?...»

 

Одеваясь, я вспоминаю с удивлением, что мой стыд оказался довольно умеренным (принимая во внимание то, как я выглядел и чем я занимался)... а, если б я стыдился по-настоящему (как она меня научила), – незамедлительно сгорел в аду... или удавился, даже не одевшись...

Сегодня мадам в каком-то необычном настроении (я уже стою перед дверью ее комнаты)... и странно как-то себя ведет... будто действительно растрогана моим появлением... будто и вправду ждала... и встретила наконец... Впрочем, знаю, знаю эти ее странности... Было время – вкусил предостаточно!

Постучался... За дверью послышался шелест. Еще успеваю подумать: я ведь тоже в необычном настроении: кажется, ненавижу ее чуть меньше обычного... (Или даже – гораздо меньше??)

 

***

 

Как-то так вышло, что из всего рода человеческого осталось только двое – я и моя гувернантка... а остальные, наверно, погибли или просто ушли... короче, – куда-то делись... И вот нам поручено возродить вымирающий вид: значит – зачать ребенка...

Поэтому сейчас я лежу на каком-то высоком ложе, может быть на застеленном письменном столе, а она – выходит ко мне из-за кулис в шелковой ночной рубашке (на лице спокойствие и деловая сосредоточенность)... вежливо просит меня закрыть глаза... Я послушно зажмуриваюсь, отворачиваюсь... и чувствую прикосновение шелка... и губы ее – на моих губах... всего лишь мгновение... И по сравнению с этим мгновением из давней (но, оказалось, нетленной) фантазии, которая возрождается утром в переполненном поезде, события вчерашней ночи казались лишь блеклыми, бесплотными тенями... да, и прочие события моей жизни...

А рельсы как будто отстукивают: «Были... блеклые... тени... были... блеклые... тени...»

 

4.

 

В следующий раз моя бывшая гувернантка объявилась почти через три года после моего визита на Палатин...

Я был тогда женат на молчаливой, задумчивой женщине с голубыми глазами и нежной прозрачной кожей. Я, помнится, гордился тем, что в теле моей жены воплощались идеальные пропорции: каждая ее часть выглядела изящной, очень правильной и находилась точно на своем месте. Увы, гармония оказалась чисто внешней...

Я снова пригласил бывшую гувернантку на кухню, где теперь царила ужасающая чистота. Моя супруга почитала порядок, убиралась обычно сама, делала это с недоступным мне усердием... Во время семейных неурядиц генеральные уборки заметно учащались: молчаливая «поза поломойщицы» была в ее арсенале любимейшим из упреков... и означала: «Вот ты какой – даже полы тебе доверить нельзя!..» – высшая в ее шкале степень патологии.

Если верить слухам, ее предыдущий муж, слабый и мнительный человек, (упоминание о котором каралось змеиным шипением и страшно выпученными глазами) тяжело заболел от бесконечных, безмолвных нападок – долго лечился в заграничном санатории... По выздоровлении, следуя советам врачей, подал на развод. (А я, голубушка, – из другого, как видишь, теста. Меня так просто не проймешь: скорее уж я – тебя!)

 

Бывшая гувернантка рассказала мне, что комплекс Палатин давно уже прогорел... прогорел с грандиозным скандалом и судебным разбирательством, которое тянется и по сей день... Она, впрочем, отделалась легким испугом... С тех пор – снова ищет работу... хочет найти себе дело по душе. Какое? Пока еще не знает: детский садик или должность секретарши ей наверняка не подойдут: ведь она в душе – самая настоящая авантюристка: впуталась в такое рискованное дело с Палатином!.. Нет, в ней еще не угасла надежда разбогатеть!..

Беседа была легкой и даже приятной – покуда на кухню не вторглась моя обиженная жена...

Молча, даже не поздоровавшись, она взяла с посудной полки чашку... наполнила водой из-под крана... пила, отхлебывая мелкими глоточками, поглядывала на нас с брезгливым подозрением...

Наш разговор оборвался – в воздухе повисло напряженное молчание... Супруга наслаждалась неловкостью ситуации: ее любимым приемом в борьбе против меня и моих «сторонников» было безмолвное нагнетание тяжести – взглядами, жестами, поджатыми губами. Самая настоящая ведьма!

Потом жена неторопливо вымыла чашку, поставила ее на место и удалилась – все так же обиженно и немо...

«А это, как говорится, – моя вторая половина... – пояснил я, облегченно вздохнув. – Извините, что вас не представил: мы давно уже в ссоре – две недели как не разговариваем... не хотелось сдавать свои позиции, понимаете?.. Да, и какое ей дело до моих гостей!» – бывшая гувернантка спокойно кивнула.

Она избегала вопросов о моей семейной жизни, и мнения своего по поводу нашей ссоры не высказывала, но я почувствовал, что новая хозяйка (несмотря на идеальные пропорции тела) – не очень-то пришлась ей по душе... и она, стало быть, – на моей стороне... (Хоть кто-то на моей стороне!)

 

Засыпая в гостиной, на кушетке, я вспоминал нашу последнюю встречу на Палатине.

Мысли мои были теперь спокойными, неторопливыми... грациозно, как кошки, они перескакивали с предмета на предмет... очень редко начинались с красной строки... не открывали скобок... прерывались обычными многоточиями, а не взрывами эмоций... не мешали приходу сна...

«Как же она сказала? „Где ты? Куда ты делся?” Странный вопрос... Совсем недавно я задумался... и подумал: почему в моей жизни так мало радости?.. Не потому ли, что я куда-то делся... пропал... потерялся... меня на самом деле нет и не было... и некому, значит, радоваться... пожинать плоды моих усилий... Идея, конечно, банальная и где-то, кажется, подцепленная... А потом она сказала – „Опомнись! Эй!”... И все-таки: поездка на Палатин не прошла для меня даром – избавила от своего рода занозы, от ненужной страсти... от ненависти к бывшей гувернантке... Да, невелика, конечно, заноза... И все-таки – чем меньше ненависти, тем лучше: не так ли?.. Зачем же ее ненавидеть? Несчастная женщина... одинокая, неприкаянная... и жизнь у нее не сложилась... почти, как у меня... Ну, это я зря... Совсем себя зажалел... Мне ведь никогда не было слишком плохо или слишком больно, ни разу в своих страданиях не опускался я до самого дна... А она, наверно, опускалась... Откуда я знаю? Я ведь о ней ничегошеньки не знаю... Стоило ли ехать на Палатин?»

 

Очень скоро я узнал, что моя бывшая гувернантка умирает от давней неизлечимой болезни. Это известие, слава Богу, не вызвало во мне никакого злорадства, не обрадовало, даже не принесло облегчения...

Да, я действительно излечился от напрасной ненависти...

 

***

 

Прошло еще два года.

Моей бывшей гувернантки не было уже в живых...

Я был разведен и робко прикасался к тому, что принято называть «духовностью»...

Однажды, следуя своим новоприобретенным интересам, я забрел на публичную лекцию по восточной философии; читал ее знаменитый санскритолог профессор Блокус; вы уже, наверно, догадались: им оказался тот самый, знакомый мне по Палатину, «махровый эгоист».

Он был одет на восточный манер... На его груди, как орден, красовался светло-коричневый кружок, словно на Профессора неаккуратно ставили кофе... Помню, что зал был переполнен: даже в проходе между рядами какие-то исхудалые люди сидели в позе лотоса...

О чем говорил знаменитый Блокус?.. Не помню... Хоть это и было занятно, тотчас же вылетело из головы...

На выходе из зала ко мне подошел незнакомый человек в чалме и поздоровался со мной, как со старым знакомым... После осторожных рукопожатий и недоуменных вопросов я признал в нем своего бывшего коллегу, «знатока географии злачных мест»... Теперь он практиковал какую-то восточную мистику, а в чалме ходил потому, что считал себя сикхом...

Он справился, как мне понравилась лекция профессора Блокуса... Я ответил уклончиво: было интересно, даже забавно... «И это все?!» – возмутился он. Мой бывший коллега принялся расхваливать Профессора. Оказалось, что господин Блокус «спровоцировал» благоприятный перелом в его (бездумного повесы) жизни... За время мимолетной встречи этот «махровый эгоист» умудрился раскрыть ему (человеку глубоко порочному) «парочку волнующих тайн мироздания» и указать в самых общих чертах правильное направление для духовного развития... Оказывается, не в разврате счастье!

«А вы случайно... не на Палатине ли встретились?» – спросил я, не в силах удержаться от греховной мысли. Коллега опешил. – «Да... там... – пробормотал он растерянно. – Но откуда ты знаешь?» – я объяснил, что тоже знаком с Профессором по Палатину... – «Ты?.. Палатин??» – «Было дело... Очень неприятное, помнится, место... А Профессор – как бы это сказать? – вел себя более чем странно... показался мне абсолютно ненормальным...» – «О, это он умеет!»

Оказывается, господин Блокус очень любит надевать на себя всякие забавные маски – маску развратника, простака, чудака, юродивого, сумасшедшего, скупца или нищего... «Но он притворился! – пояснил коллега с благоговейным восторгом. – Он тебя обманул!» Какой он на самом деле – не знает никто, даже самые близкие ученики... Образ мистического мудреца, в котором Блокус предстал пред моим бывшим сотрудником в палатиновской столовой, тоже оказался своего рода маской: для Профессора это была, как видно, занимательная игра, а для него визит на Палатин кончился неожиданным прозрением...

Кстати, получается, что я косвенным образом сопричастен к счастливому повороту в его судьбе... и (раз уж я обо всем знаю) он хотел бы воспользоваться случаем и поблагодарить меня за палатиновский адресок. Да, теперь он счастлив...

Я, разумеется, не поверил этому утверждению, но все-таки подумал (не смог удержаться): а почему Профессор не предстал передо мною в каком-нибудь более солидном образе?.. Может быть тогда... все бы сложилось несколько иначе... или совсем иначе... Нет, счастливым я бы, конечно, не сделался (чудес не бывает!), но... может быть – хоть чуточку взрослее!

На предложение вступить в мистическую секту я ответил вежливым отказом.

 

Декабрь, 2003.