- Я тебе потом отвечу... Я знаю, почему. Пока, до встречи.

(Из диалога впопыхах…)

 

***

Дробится установочными категориями луннообразый свет из окна. Молочнобелая полоска указывает путь из комнаты, комнаты обычного, почти стандартного европейского отеля, с его привычным стандартным уютом. За исключением одного – в этом была изюминка, которую не заметить невозможно. Подчеркнутый эротизм классического оттенка опоясывал все кругом. Куда ни посмотри, что-то оттеняло обыденность:

картина, средневекового истязания женской фигуры… с улыбкой фигуры во все лицо!

светильники бра, смотрящие в потолок…

полумузыка отовсюду, с придыханием и томностью…

горничные в кофточках, чуть прикрывающих пупок и обтягивающих брюках бирюзового цвета,

и их похожие взгляды с полуулыбкой и приглушенные голоса, рождающие особое настроение…

ковер, везде ковер, скрадывающий шаги…

Мы шли по коридору. Выбиралось, причем непроизвольно, искусственное настроение свободно-выращенных междометийных форм. Восприятие подсказывало сложность, царящую вокруг. Она словно рождалась из воздуха, продиралась в легкие, которые не могли не дышать. Раздражение было как результат.

Как всегда, она не выдерживала первая:

- Возлюби ближнего своего, как себя. Как там было дальше? – сказала она тихо, четко проговаривая и без того лаконичные слова. - Что приоритетно? Мне кажется, что человек зол, когда собой недоволен, не любит себя. Меня просто пугают злые женщины.

- … – скажешь что-нибудь, вызовешь персонифицированное раздражение. Лучше молчать пока молчится.

- Да-да, да-да-да, да-да-да-да, да-да! – вот и повышенные нотки, которые почувствовав свою неестественность в «храме эротики», погасились улыбкой, вдруг неизвестно откуда появившейся на ее губах… а главное в глазах.

Полуобняв за плечи, сделал вид, что глубоко разделяю все негодование в адрес и без адреса, наклонившись, на секунду коснулся губами ушка и волос. Запах… пугающий всегда неуловимой скоростью притяжения: еще пару секунд и… Умеет она подбирать сочетание. Сочетание: кожа, волосы, духи. Что-то нужно было сказать, скрыв свой долго тянувшийся вдох:

- Вот откуда нашептываются родственные иголочки взаимотянущихся внутренних ассоциаций, - мелодичная фраза из ниоткуда.

- Что это ты закрутил за фразу? – остановившись, чуть склонив голову набок и беря меня за лацкан пиджака, проговорила, играя на гласных, она. – Хитришь?

- А мужчина не должен пугаться злых женщин. Он должен стараться быть выше, должен быть добрее на столько, чтобы злость амортизировалась добротой, лаской, улыбкой, - сделал я шаг вперед; ей пришлось взять меня под руку и пойти рядом. - Злая женщина - не навсегда. Ее делают злой обстоятельства.

Мы спускались в холл по винтовой лестнице, прозрачной как с боков, так и снизу. «Эротичность граничит с эксгибиционизмом, - подумал я, усмехнувшись».

Приехав в этот европейский, вышколенный цивилизацией и многовековой культурной полировкой, город, мы знали, что будет нелегко, что вряд ли многое изменится от фирменного европейского многозвездочного сервиса, стен и мостовых, дышащих веками и страстью многоголосья чувств, отраженных и выпитых залпом с первым нашим шагом… вместе… в него… в город.

Спускаясь по лестнице, я слушал уже почти спокойные ее слова. Не о главном.

- Да, делают, согласна. Я вот не могу понять, как женщина может уйти от злости, если она уже зла? Вернуться из этого состояния, скажи мне, плиз, как ты думаешь?

Нужна была размеренность разговора, чтобы не выдать себя. Не выдать себя ей. Не выдать сейчас то, о чем я думал с первого шага с трапа самолета в аэропорту вначале, а потом из такси… уже на улицу этого странно влияющего на меня города.

И на нее, мне казалось, тоже. Поэтому я говорил:

- Да, конечно же, я за то, чтобы человек, будь то мужчина или женщина, любил себя. Можешь любить себя, сможешь и другого. А насчет злости... А злость ли это? – Лестница закончилась. Началась дорожка, скрадывающая шаги, как и везде, в этой гостинице, прожженной насквозь мыслями тысяч живущих в ней, думающих о разном, а говорящих одно и тоже. - Многое ты знаешь из того, что происходит в отдельно взятом мирке между его обитателями? Наедине. Да и внутри тоже. И причины так называемой "злости" кроются глубже… там, где у женщины живет ее интуиция, а у…

- ... – она внимательно посмотрела на меня, почти догадавшись.

- ...мужчин - принижение смысла…

Поэтому я говорил. И думал.

Думал о том, почему мы вместе. «А мы вместе? – вспомнилось». Мы как-то не говорили об этом. Не говорили и о том, как называть вот это «вместе». «Вот скажи мне… мы не чужие? - вспомнилось».

- Эй, очнись! – она чуть подтолкнула меня. - Помнишь, ты вчера обещал мне сказать?

- Хуже другое: проблемы мирков наших, оказывается, могут быть Женскими, - очнулся я.

- ...? В каком смысле - Женскими?

- Женскими - это даже не проблемы мирков уже. Это слезы, обида, сопереживание, боль… и где-то садомазохизм. Прилюдная боль, прилюдные слезы с сопереживанием. Иногда это может быть даже приятным. Не знаю, хорошо это или плохо. Веселое и солнечное в этих мирках уже не приживается почему-то.

- ... – Она оторопело смотрела на меня. А я, убыстряя темп, спешил сказать, казалось наболевшее, истомившееся ожиданием свободы:

- Когда рядом пересмешки, пусть и отчаянно красивые, флирт, пусть даже ярко расцвечен и выверен до миллиметра, игра на грани дозволенного, и… с другой стороны Боль… и слезы… и одиночество. Когда рядом узор слов легче ажурной лесной паутинки и… Боль… и слезы… и одиночество…

Она притягивает и целует меня, словно пробуя на вкус пробивающуюся на пустом месте страсть. Целует и замирает, чувствует ответ, смакует приобретенное, как настоящий коллекционер великолепных шедевров виноделия. Только вместо вина… истонченное в пульсирующую венку… сладострастие.

Сам знаю, что вкусно.

Дарю, потому что вкусно.

Берегу, потому что вкусно… но в памяти.

Голос ее совсем рядом и я хочу ее.

Голос, насыщенный желанием…

- Каждый живет так… и там, где ему нужно, где он может, где ему хорошо. Мне кажется, что, тем не менее, в таких мирках с женскими проблемами, как ты говоришь, всё достаточно гармонично. Плачут, ласкают свою боль, мечтают, ждут, надеются…

Нас должна была ждать машина. Администратор – сама любезность. Ее даже таким словом и называть не хотелось. «Да, через пять минут… Да, как скажете… Да, я вас приглашу…» Мы отходим к зеленым насаждениям и мягким креслам. Но сидеть не хотелось. Неслышно подошла официантка с напитками: «Что выпьете? Воды? Ананасового сока? Минутку!» Повернувшись к витражу во всю стену, я говорил что-то:

- Это не моя позиция. Я просто объяснил возможную позицию других. Я за любые мирки, большие и маленькие, а главное, разные, - говорю это что-то и… рассматриваю почти прозрачную под дневным светом настенную мозаику отеля. «Так и люди на свету, по-разному его пропускают. Посмотришь на свет и…»

- Понимаешь, меня гнетет другое, - разворачивает она меня к себе и я беру ее ладони в свои – «холодные… волнуется». - Когда пытаются руководить этими мирками, в том числе, иногда и мужчины, ничего из этого не получается. Зная женщин, их мирки, и проблемы этих мирков, они пользуются тем, что женщина постоянно ждет. Надеется. Женщинам нужно выработать какой-то стиль и разумные ограничения. Но… нельзя истерию оставленной женщины с неумеренными амбициями выставлять во главу угла. Я так считаю. Подумай сам.

Я думаю. «Получается, что руководством мирков можно обозвать любое обсуждение поступков женщины… женщиной ли, мужчиной ли, даже крокодилом ходячим… если бы он умел говорить по-человечьи…».

Усмехаюсь и говорю:

- Чем разнообразнее это все будет, тем лучше. Может быть, твой мирок завидует тебе? А ты, пытаясь им руководить, еще больше нагнетаешь атмосферу. Менять часто мирки тоже плохо.

- Ты думаешь, меня они ревнуют?

- А тебе это льстит?

Сок был терпким и холодным. Она делала глотки аккуратно, поглядывая сквозь бокал мне прямо в глаза. На удаляющуюся девушку было приятно смотреть. К тому же, девушка, оглянувшись, улыбнулась, открыто и свободно. Моя улыбка родилась на губах непроизвольно и в ответ.

- Знаешь, однажды я влюбилась. Это долгая история. Так на первом свидании мужчина сказал: «Интересно, как мы с тобой будем расставаться». Мне кажется, что главное для женщины уметь достойно уйти… или…

- Или?

- Или отпустить мужчину, - сказала, отвернувшись. - Когда видишь в какой-то мере подноготную каждой в большинстве случаев достаточно банальных историй, то все эти уколы в адрес мужчин кажутся просто, извини, глупыми. Хочется сказать: «Может, оставишь уже его в покое?»

- ... – Сок, свет прозрачно пульсирует через матрицу витража, близкий голос, доставляющий наслаждение интонациями, непроизвольная удаляющаяся улыбка юной беззаботности… что еще надо?

- Мне даже жалко иногда мужчин, - она присаживается в мягкое кресло и выверено бросает взгляд чуть за спину мне. - Когда так его достают, что он, бедный, примитивно сбегает!

- ... – «А что, наверное, это выход… Что мужчине нужно? Настолько мало, что и сам вопрос – дать или не дать? – становится риторическим».

- А насчет – «ревнуют» и «льстить». Они хоть знают, к кому ревновать?Я закрываю глаза, облокачиваюсь о стойку.

Ее голос достигает мое сознание постепенно, как звуки внутри тумана, ползущего по дороге и зеленой поляне в утреннем лесу.

- А насчет – «ревнуют» и «льстить». Они хоть знают, к кому ревновать? – говорит она. - Объект еще найти нужно. Именно найти. Потому что, часто его просто нет.

Прелестница с администраторского кресла делала мне знаки и уже хотела прислать кого-то с извещением о свершившемся факте прибытия машины! Жесты ей удавались – грациозные взмахи кистью руки с фиксацией уходившего вверх указательного пальца. Не захочешь, а подойдешь.

- Машина пришла, пошли?

- Вот и отлично. А то мне тема наша стала казаться бесперспективной… на сегодня. Поцелуй меня…

 

***

Мы намеревались, все что угодно пропустить, все что угодно послать к чертям, если нам времени покажется мало, но… не этот замок 12 века, возвышающийся, как говорилось в буклете, на одном из трех холмов, окружающих этот город. Вокруг холма лес. А в замок ведет единственная дорога, тоже 12 века, только немного восстановленная. Сорок минут пути на машине – это было немного. Строгий черный цвет и просторный салон внутри угадывал немца, как и обитый светло-коричневой кожей и окантованный деревянными островками салон его. Мне всегда нравилось, когда она, прижавшись, опускала мне голову на плечо и закрывала глаза. Она любила в это время что-то нашептывать, почти что себе, но я слышал.

- Понимаешь, если бы мне было не комфортно, я бы сказала: «Ребята, есть идея, накручивания из области женской интуиции просьба озвучивать без моего присутствия, хорошо?»

Мы ехали быстро и должны были попасть в замок быстрее.

- Умная женщина тем и характерна, что не доводит дело до истерики. Она просто не позволит себе опустится на этот уровень.

- Только попробуй еще и ты меня обозвать, какой-нибудь там, умной. И я взорву тебя! – она шутливо повысила голос.

- Я же не говорил, что это ты! Я озвучил интуицию, но… мужскую.

- Испугался? Ну-ка, ну-ка, ответь-ка мне насчет ревности, мне страшно любопытно.

- Давай.

- Что значит - давай? Я у тебя спрашивала, вспомни.

- Ты спрашивала о том, знают ли женщины к кому ревновать мужчин…

- ... – молчит, ждет.

- А зачем объект? Кстати… мы затрагивали, по крайней мере, несколько аспектов, связанных с понятием ревность.

- ... – ждет, молчит.

- Ревнуют иногда наугад… а вдруг? Ревнуют к вниманию, к "получилось, но не у меня" (это уже вперемежку с завистью). Ревнуют к предполагаемому объекту, - говорю непререкаемую истину – не поспоришь! Ей удалось бы, но я специально увожу немного в сторону. - А что значит - достойно уйти? Вовремя?

- Нет, не вовремя. Уходить всегда, наверное, не вовремя. Без истерик. Сказать спасибо за всё, а ведь обязательно есть за что. И уйти... А уж тем более - отпустить мужчину.

- А это и есть вовремя, - завожу разговор в строгую спираль.

Она задумывается. Мимо пролетают уже улочки окраин. Еще пять минут и мы выскакиваем через развязку на трассу. Шофер седыми бакенбардами и солидным и рациональным стилем вождения молча заверял нас, что все у нас сегодня получится. Отголосок нашего разговора заканчивался ее умиротворяющей улыбкой и закрывающимися глазами:

- Хорошо. Что бы я с тобой спорила? Из-за каких-то там уходящих мужчин.

 

***

- Ты спишь? – тихо спрашивает она.

Мимо пробегали стройными рядами еще зеленые деревья. Шум ветра на самом деле укачивал. Несколько минут мы молчали и я вдруг ощутил умиротворение, как будто взлетел ввысь, как будто все суетливое и земное отдалилось, осталось внизу.

- Не очень…

- Вот вопрос: почему женщина всегда остается рядом с соперницей, а иногда и с соперницами, и не прекращают общения с ними? Только без легкой иронии… и без тяжелой… хорошо?

Я поцеловал ее в макушку и она удивленно посмотрела.

- Я тебя чувствую. Вопрос… Я даже знаю его истоки, - пробормотал я.

- ... – промолчала.

- В этом женская дружба и состоит. Шучу. Если, конечно, дамочки не начнут вредничать. Хочешь - используй, хочешь – дружи… Только не доводи до откровенной злобы и предательств.

- ... – опять промолчала, хотя выдала себя реакцией, закусила чуть нижнюю губку.

- Понимаешь, если ты проходишь через меня, значит ты со мной. И мужчина ты, или женщина, не имеет значения.

- Скорее всего, так… - задумалась. Согласилась?

Давний спор о ревности и не о ревности, о принадлежании и о принадлежности, о влечении и доверии, о страсти и сострастии, о обмане и лжи во благо, о любви и позволении любить перерос в вечный и существовал уже независимо от нашего желания. Мы возвращались к нему в самые разные моменты, в мыслях, в письмах.

- Я не переношу, когда плачет женщина… - продолжаю я. - Я не смогу долго находится там, где слезы… Или все сделать, чтобы она не плакала… или уйти. Легкая грусть - это другое. Это полет с полузакрытыми глазами, это невесомость от ощущения сопереживания, это ожидание просветления, хотя и так хорошо. А периодическое буйство солнца: смех, ирония, кружение, водоворот улыбки. Разве это не может не нравиться?

- ... – она улыбнулась и опять промолчала.

- Тогда ты все понимаешь. Просто нужно время… мне.

- Я не тороплю. Я просто жду. Так, тихонечко, - ее интонация стала легкой.

- Как кошка, свернувшись в клубок и поглядывая… иногда… так, снизу… не специально.

Она изогнулась в спине, потянулась, откинувшись на спинку сидения машины, потом, вдруг быстро подогнув ноги и скинув туфли, легла, положив мне голову на колени, как бы спрашивая всей собой: «Так?»

- ...и изредка трогая лапкой. И еле заметно двигаясь, прижимаясь.

- ...а иногда вдруг резко вставая, выгибая спинку... и быстро ложась в клубок, но уже на другой бок… отвернувшись.

- Бывает. Может, она подсознательно не хочет надоесть.

Я положил свою руку ей на голову, немного взъерошил сначала, потом стал гладить ее. Заурчит?

- ...или она чувствует спинкой и слышит каждый шорох, зачем смотреть?

- Ну, она чует запах, наверное. Запах ситуации, - она закрыла глаза.

Ушко оказалось под пальцами как бы случайно. Она повернулась, уткнулась в меня, обняла и застыла.

Машина выбиралась на холм легко, одновременно лес редел и впереди открывался прекрасный вид. Замок был как на ладони. Вокруг него никого не было, в окнах не было света, и он казался каким-то нереальным, почти призраком, пришельцем из прошлого. Интонации менялись по мере приближении машины к замку, к воротам и рву.

- Но я знаю, что ты не кошка.

- Нет, не кошка. Но иногда… - она приподнялась на руках. – Приехали?

- Почти. Иногда ты превращаешься в ту, которая нравится.

- Знаешь. Тебе не кажется, что мы можем с тобой иногда разговаривать без слов? – садится рядом.

- Кажется.

- И мне – тоже…

 

***

Мы в номере. Сидим в креслах, не включая свет. Замок впился в нас и не хотел отпускать. Даже вспоминать не хотелось, все и так помнилось, жило.

- Почему сидишь в темноте? – говорю я.

- А ты? Тоже сидишь в темноте. Быстренько согласись со мной.

- Да-да. Соглашусь со мной. Ты же не любишь давления, а сама да-авишь… Женщине можно?

- Я не давлю, не говори так, пожалуйста. Я действительно не давлю.

- Верю.

- Я не хочу включать свет.

- Хорошо, не включай…

- Мне так захотелось. Может мне так захотеться?

- Может, конечно, может. А может быть, все-таки, включить свет?

- Включи…

 

До самолета оставалось еще почти три часа.