Молодой человек в кожаном пальто и широкополой шляпе вышел из вагона на безлюдный перрон. Рука скользнула в карман и извлекла пачку «Мальборо лайт» и зажигалку. Он поджёг сигарету и кивнул на прощание проводнице, которая поспешила закрыть за ним дверь.

Сипло свистнул тепловоз, и поезд, плавно тронувшись, стал набирать ход. Мужчина невольно дёрнулся вдогонку последнему вагону, но сдержав порыв, горько усмехнулся и посмотрел на жёлтое здание вокзала с белыми колоннами перед входом, выстроенное, судя по надписи, в далёком 1957 году.

- Синегорск, - прочитал Колосков. – Эх, забросило же меня в эту чёртову дыру.

Внезапный порыв ветра сорвал щёгольскую шляпу молодого человека и покатил к краю платформы. Владимир Николаевич чертыхнулся и бросился за шляпой. Он уже почти нагнал её, протянул руку, чтобы подхватить, как ветер сделал финт, и шляпа спланировала на рельсы.

Когда Колосков уж было собрался спрыгнуть с платформы, чья-то сильная рука одёрнула его, и в ту же секунду мимо прогрохотал товарняк, обдав его горячим спрессованным воздухом.

Сглотнув, мужчина оглянулся, чтобы поблагодарить спасителя. Но слова признательности так и застряли в горле. Перрон оказался пустым. Лишь у вокзала на скамейке сидел старик.

- Простите, - крикнул Владимир Николаевич старику. – Вы никого здесь не видели?

Старик некоторое время продолжал хмуро смотреть на приезжего человека. Потом встал, погрозил пальцем и удалился прочь.

- Чёрт знает что!

 

Владимир Николаевич Колосков, двадцати семи лет отроду, прибыл по месту службы в синегорский «Театр драмы и комедии» на вакантную должность главного режиссёра.

Директор театра Иван Иванович Конопелько, тучный мужчина лет пятидесяти, долго вертел в руках диплом, недоверчиво, точно таможенник, листал страницы паспорта и сверял фотографию с оригиналом. Наконец, вернул бумаги и сказал:

- Очень рад, Владимир Николаевич, что вы к нам приехали. Театр, знаете ли, просто задыхается без главного режиссёра. Новых постановок нет, на старые народ ходит с неохотой. Чтобы заманить зрителя, идём на некоторые хитрости. Вот, к примеру, буфет с некоторых пор во время антракта торгует по ценам ниже себестоимости. Некоторые на это клюют. Но, в общем и целом, это выручки не даёт. А зарплату, позвольте вас спросить, я из каких фондов платить буду? Из своего кармана? – повысив голос, спросил он у Колоскова. – От мэрии помощи никакой. Пять лет просил сделать ремонт. Слава Богу, в этом году на крышу денег дали. Видели, работы идут? Ну, вот такие проблемы у нас, - директор задумчиво покивал и поднял на режиссёра глаза. - Нужен зритель, дорогой Владимир Николаевич! У нас скоро двухсотлетие города. Приедут важные персоны из области, а, может, и из столицы. Так что, Владимир Николаевич, включайтесь в работу немедленно и готовьте премьеру. Коллектив у нас со своими сложностями, но, в целом, хороший. Профессиональный коллектив. В отделе культуры принято решение к двухсотлетию поставить «Князя тьмы» по Булгакову. Да-да, не удивляйтесь! Есть и в нашей провинции почитатели творчества Михаила Афанасьевича. К сожалению, ваш предшественник скоропостижно скончался – инфаркт. Говорят, его что-то сильно напугало. М-да… - Директор печально покачал головой, видимо вспоминая умершего. - С драматургом тоже сплошная беда. В общем, определённые проблемы есть, но, тем не менее, спектакль почти готов. Остался, так сказать, последний рывок. Актёры у нас, знаете какие? Дай Бог каждому театру таких! Звери, а не актёры! Настоящие зубры актёрского мастерства, ей-богу!

Колосков усмехнулся.

- Тогда вам дрессировщик нужен, а не режиссёр.

- Хороший режиссёр, тот же дрессировщик, - парировал директор. – Только умнее. Зверя укротить большого ума не надо. А вот добиться исполнительности от человека… Вот тут да! Тут, знаете ли, нужны и воля, и голова. Попробуй, найди управу на сантехника, который пьёт через день. Или, скажем, уборщица. Это она директор, а не я! Работает за гроши, уволится, кто будет полы мыть? Вы? Вот и я не стану… Нет, что ни говори, с людьми работать намного сложнее…

- Согласен, Иван Иванович.

- Тогда желаю удачи!

 

Колосков вышел на сцену и всмотрелся в лица актёров, занявших первые ряды партера. По списку в труппе числилось восемь мужчин и двенадцать женщин. Самой молодой актрисой была Вероника Полозова. Похоже, девица в рваных джинсах и красном топике, развалившаяся на двух креслах первого ряда, она и сеть. Самым старшим был Гребенщиков Виктор Анисимович, носивший звание «Заслуженный артист СССР». По слухам, актёр, давно спившийся и поменявший за последние годы с десяток театров.

Примой театра считалась Ольга Васильевна Трубецкая. В неполные тридцать – Заслуженная артистка России. Правда, в театре кое-кто был уверен, что, если бы она не имела весьма близких отношений с начальником отдела культуры мэрии, век бы ей не видать этого звания.

- Зовут меня Колосков Владимир Николаевич, - представился новый главреж. - Отныне я главный режиссер вашего... простите, теперь уж нашего театра. Меня можно не любить, а просто жаловать.

В зале послышалось девичье хихиканье. Актёры неодобрительно покосились и зашушукали на Веронику. Девушка, глазом не моргнув, продемонстрировала средний палец правой руки и мило улыбнулась Колоскову.

- Тишины прошу! – захлопал в ладоши режиссёр. - Спасибо. Думаю, что ближе мы узнаем друг друга в работе. Заслуги, безусловно, я учитывать буду, а вот «промашки», если таковые раньше были, нет. Поэтому для некоторых появилась реальная возможность начать карьеру с чистого листа. С завтрашнего дня возобновляем репетиции «Князя тьмы». Насколько я понял, именно эту постановку вы готовили к двухсотлетию города? Правильно? Ну, что ж… Выбор, конечно, смелый - до сих пор мало кому удавалось поставить «Мастера и Маргариту». Но… Раз уж таково пожелание вышестоящего руководства – уважим! - Владимир Николаевич улыбнулся. - Завтра задействованных в спектакле актёров прошу собраться к десяти часам. Прогоним всё, что успели отрепетировать и продолжим работу. Времени у нас осталось мало, а работы, как я понимаю, непочатый край!

- Владимир… э… Николаевич, - обратилась Ольга Васильевна. – А вам не страшно браться за эту постановку?

- В каком смысле? – улыбнулся режиссёр. – Намекаете на маленький опыт работы?

- Ну что вы. Отсутствие опыта, это иногда большой плюс, - покровительственно сказала прима. – Я имею в виду самый обыкновенный страх. Всё же «Князь тьмы». Вы ведь сами сказали, что мало кому удавалось поставить «Мастера». Мистика и всё такое. Вам, кстати, известно, что режиссер Мамонтов умер во время репетиции?

- То, что во время репетиции – нет. Хм… Ну ничего, - излишне бодро улыбнулся Колосков. - С Божьей помощью мы одолеем этого «князя»!

- Посмотрим, голубь, - прошелестело в зале.

- Что? – оторопел Колосков. – Кто это сказал?

- Что?

- О голубе.

- О каком голубе, Владимир Николаевич? Вам, наверное, послышалось.

Колосков, сощурившись, всмотрелся в темень зала, но никого постороннего не увидел.

- Хорошо. Завтра в десять и прошу без опозданий.

 

Колосков покинул театр в испорченном настроении. Чья-то нелепая выходка оставила в душе режиссёра неприятный осадок. Хамов он не любил и терпеть не собирался.

- Вы у меня по струнке ходить будете, - мстительно сощурившись, цедил Колосков. – Я вас выдрессирую почище Дурова… Ишь-ты, посмотрят они… Вот и посмотрите!

Дорогу Колоскову преградила тёмная фигура мужчины, одетого в старенькое пальто и стоптанные ботинки с налипшей глиной. Присмотревшись, режиссёр узнал в нём старика с привокзальной площади.

- В чём дело? – раздражённо спросил Владимир Николаевич.

- «Князя тьмы» нельзя ставить, - вполголоса сказал мужчина, дыхнув неприятным запахом. – Это Он режиссёр – не ты!

- Позвольте пройти… Постойте, а откуда вы…

- Сатана души вынимает. Смерть сеет! – с завыванием произнёс старик и неожиданно засмеялся. – Ничего у тебя, голубь, не выйдет! Не выйдет!

Колосков широко открытыми глазами ещё какое-то время наблюдал удаляющуюся вприпрыжку фигуру и передёрнулся.

- Сумасшедший…

 

Утром следующего дня Владимир Николаевич проснулся в скверном расположении духа. Ночью снился старик, смеявшийся гадким смехом и кричавший: «Не выйдет, голубь!»

Колосков принял таблетку анальгина и отправился завтракать в гостиничный ресторан.

- Вы себя хорошо чувствуете? – поинтересовался бармен.

- Я так плохо выгляжу? – буркнул в ответ Владимир Николаевич.

- Краше в гроб кладут.

- Причём здесь гроб?

- Ну, вы же на место Мамонтова приехали? – невинно спросил бармен. – Вот к слову пришлось.

- Вы-то откуда знаете, что я на место Мамонтова приехал?

- Город у нас маленький…

К театру Владимир Николаевич подходил, когда часы над входом показывали девять сорок пять. С крыши доносился перестук жестянщиков. Колосков задрал голову и полюбовался бликующей на солнце новой кровлей. Осталось перекрыть меньше четверти крыши.

- Поберегись! – донеслось сверху, и тотчас справа в метрах пяти от Колоскова гулко упал молоток.

- Мать твою, - Владимир Николаевич мысленно перекрестился и поспешил внутрь здания.

Актёры сонно бродили по сцене и залу. Лишь Гребенщиков был в приподнятом настроении. Если бы не покрасневший нос, придававший актёру поистине демонический вид, и стойкий запах перегара, блеск глаз можно было бы отнести к охватившей актёра творческой лихорадке и жажде немедленной деятельности. Виктор Анисимович совершал перед актрисой Семёновой, бывшей в молодости весьма симпатичной особой, магические пассы и подвывал. Похоже, он перепутал Воланда, чью роль играл в постановке, с банальным привидением.

- Здравствуйте, господа! – громко сказал Колосков, войдя в зал. – Все собрались?

- Ага, все! – весело ответила Вероника. – Кроме, разумеется, Ольги Васильевны.

- Это ещё почему? – искренне удивился режиссёр. – Я ведь всех просил…

- Да расслабьтесь, Владимир Николаевич, - по-свойски махнула рукой девушка. - У нашей примы три часа не опоздание. К часу-двум подгребёт.

- Хорошо… то есть ничего хорошего, конечно, - поправился режиссёр. – Но начинаем без Ольги Васильевны. С ней я позже поговорю. В театре дисциплина одна для всех. Не взирая, так сказать… Итак, часть первая, сцена первая. Патриаршие пруды. Берлиоз и Понырев – на сцену. Вместо скамейки возьмите стулья.

На сцену неторопливо поднялись актёры Волошин и Никитин, игравшие соответственно председателя Массолита и поэта Бездомного. Волошин, плотный низкорослый мужчина с выпирающим животом, вмещавшим, по его словам, до двенадцати кружек пива, поставил стул и тяжело на него опустился. Никитин сел рядом.

- Пожалуйста, Берлиоз, начинайте, - скомандовал из зала режиссёр и принял сосредоточенный вид.

- Фу ты, чёрт! – подал Волошин первую реплику, и в тот же миг стул под ним с треском развалился. – Ой!

Волошин рухнул на сцену, потянув за собой Никитина.

- В чём дело? – нервно выкрикнул режиссер.

- Стул сломался, - виновато развёл руками Волошин и густо покраснел. – На этой реплике всегда стул ломается.

- И не только на этой, - добавил Никитин. – Как только чёрта помянем, так тут же происходит какая-нибудь чертовщина.

Словно, в подтверждение его словам обрушился занавес. Женщины пронзительно взвизгнули.

«Не выйдет, голубь!»

Колосков скрипнул зубами.

- Выйдет, сукин кот!

- Простите, вы мне? – растеряно спросил Олег Покровский, игравший Кота Бегемота.

- Нет! – резко ответил режиссёр, но тут же смягчился. – Извините. Это я не вам… Это… Не важно. Уберите занавес в сторону – продолжим!

Актёры отчитали сцену до появления Воланда.

- Так, хорошо. К этой сцене вернёмся позже. Сейчас встреча с Воландом! – скомандовал Владимир Николаевич. – Где Воланд? Виктор Анисимович!

Гребенщиков, прямой, как и положено «иностранцу», неуверенной походкой вышел из-за кулис. Полный достоинства он направился к давившимся смехом Волошину и Никитину.

- Извините меня, пожалуйста, - коверкая русский язык на манер англичанина, произнёс Виктор Анисимович, - что я, не будучи знаком, позволяю себе... Ик! Простите… Ик… Проклятье!

Волошин и Никитин, не выдержав комизма, загоготали во весь голос.

- Дайте ему воды! – раздражённо сказал Колосков. – Виктор Анисимович, я делаю вам первое и последнее предупреждение! Извините, но пьянству в театре не место! Я этого не потерплю!

- Простите великодушно, друг мой, - Гребенщиков, приложив руку к сердцу, театрально поклонился и, под тяжестью перевесившей головы, рухнул в оркестровую яму.

 

На кладбище собрались немногочисленные родственники Гребенщикова и сослуживцы по театру. С утра зарядил мелкий дождь и ни на минуту не прекращался.

- Эк, нечистый забавляется, - покачала головой одна из старушек, коих на любых похоронах можно встретить.

Ноги на глинистой кладбищенской земле предательски разъезжались. Люди цеплялись друг за друга, за оградки, лишь бы удержаться на ногах.

Группа актёров, стоявшая обособленно от остальных скорбящих, печально посматривала на гроб и тихо перешёптывалась.

- Ну, дошутились? – прошипел Волошин. – Одно дело стул сломать, другое…

- Да уж, - согласился Никитин. – Но ведь он сам упал. Кто ж знал, что он в яму упадёт. Хоть о покойниках нельзя плохо говорить, но, если б не его пристрастие к зелёному змию…

- Ничего, - весело прошептала Вероника, покосившись на стоявшего у гроба Колоскова. – Прикольно получилось. Теперь главреж сто пудов поверит в мистичность спектакля. Мой знакомый, тот, который журналист, сказал, что перед премьерой накропает статейку обо всём этом. Только представьте, ломаются стулья, падают занавеси, два человека умирают загадочной смертью. Аншлаг обеспечен!

- Вероника, как вам не совестно, - покачал головой Волошин. - Кстати, а кто занавес оборвал?

Актёры переглянулись.

- Да ну, - отмахнулась Вероника. – Какая разница? Главное, в тему получилось…

Священник совершил прощальный ритуал и разрешил проститься с покойным.

Колоскова требовательно дёрнули за рукав. Владимир Николаевич, только что произнёсший прощальную речь, с мрачным видом оглянулся.

- Я говорил тебе – Сатана сеет смерть! Витька не последний! Глянь, покойник на тебя смотрит.

Колосков заворожено перевёл взгляд на покойника. Казалось, что, в самом деле, Гребенщиков из-под прикрытых век сумрачно поглядывал на Владимира Николаевича. Даже губы покойника сложились в зловещую ухмылку.

Старик тихо засмеялся, часто кивая головой.

- Не выйдет, голубь! Не выйдет!

Колосков схватился за сердце и осел.

- Что это с ним? – ахнули актёры и бросились к режиссёру.

 

Мужчина пятидесяти с небольшим лет, без малейших признаков на брюшко, по-хозяйски развалился в кресле директора театра. Его Колосков уже знал – начальник отдела культуры Смирнов Сергей Иванович. Директор скромно разместился на мягком стуле рядом со столом.

Карие, глубоко посаженные глаза чиновника уставились на главного режиссёра с доброжелательностью акулы. Лицо Ивана Ивановича страдальчески играло ужимками, мол, крепись – принесла нелёгкая начальство.

- Что там у вас с премьерой? – наконец выдавил чиновник.

- Готовим, Сергей Иванович, - пожал плечами режиссёр.

- В самом деле? – начальник отдела изумлённо повёл бровью и недоверчиво оглядел Колоскова. – А по моим данным, вы топчитесь на одном месте. Дни проходят, а вы одну и ту же сцену долбите. В чём дело? Вам известно, что на празднование прибудут солидные люди?

- Да. Мне…

- Когда у вас генеральная репетиция? – перебил Сергей Иванович.

- В конце следующей недели.

- Лично приеду! – с нажимом сказал чиновник, сделав в блокноте пометку. – В десять буду в театре. И, если не успеете или репетиция сорвётся по какой-либо причине…

- Успеем, Сергей Иванович! – поспешно заверил режиссёр. – И репетицию ничто не сорвёт. Голову даю на отсечение!

- Что ж, принимается, – усмехнулся начальник отдела. – Но смотри, голубь, если не выйдет…

Смирнов погрозил пальцем и трубно засмеялся. На миг Колоскову показалось, что земля из-под ног ушла. Что-то знакомое мелькнуло в облике чиновника. Не старик, нет! Но, что-то…

Воланд! Именно таким Колосков представлял Мессира. Жёсткий гипнотический взгляд! Харизма через край! Вот бы кому роль отдать…

 

На остановке толпился рабочий люд. Двое с блаженным видом цедили из бутылок пиво. Вокруг них с заискивающей улыбкой крутилась бомжевотого вида старушка. Похоже, ждала, когда бутылки с пивом превратятся в тару. Женщина в бордовой курточке нервно одёргивала вертлявого сынишку.

Неулыбчивый народ недоброжелательно косился на режиссёра, выделявшегося на их фоне дорогим нарядом и дразнившего носы благоуханием одеколона «О’Жён».

- Понаехали тут, - услышал он приглушённое бурчание.

До начала генеральной репетиции оставалось чуть больше часа.

«Успею», - радостно подумал Колосков.

Уже в автобусе, стоя перед кондуктором, Владимир Николаевич, краснея, шарил по карманам в поисках бумажника.

- И долго мне ждать? – громогласно поинтересовалась женщина с красной повязкой на рукаве.

- У меня, кажется, бумажник украли! – растеряно пробубнил Колосков.

- Милиция! – заорала женщина на весь автобус. – Есть милиция?

К ним протиснулся человек в мятой милицейской форме в чине сержанта и угрюмо уставился на режиссёра.

- Во, платить не желает! – заявила кондуктор и схватила режиссёра за ворот. – Ещё трепыхается сволочь.

- У меня бумажник украли, - обратился режиссёр к сержанту.

- Разберёмся, - сказал сержант. – Давай, на выход.

В отделении дежурный дознаватель неторопливо записал показания Колоскова и «свидетеля», до этого коротавшего время в коридоре.

- Но этого гражданина в автобусе не было, - возразил режиссёр.

- Коровин, ты чё в автобусе ни разу не был? – спросил капитан.

- Обижаешь, гражданин начальник, - осклабился «свидетель». – Полжизни там провёл.

- Ну, какие ещё возражения? – спросил дознаватель Колоскова.

- Никаких, - уныло ответил Владимир Николаевич.

- Значит, заявление о хищении бумажника писать не будете?

- Нет.

- Ну и хорошо. На нет и суда нет, - удовлетворённо сказал капитан. – Свободен!

 

Колосков бежал изо всех сил. Лёгкие разрывались от натуги. «Опоздал! - стучало в голове. – Опоздал! Но ведь я не виноват!»

Вот и театр. На крыше, привычно глазу, работало несколько человек. Размеренный стук их молотков был слышен издалека. «Возможно, сегодня закончат, - подумал Колосков.- Если ничто не помешает.»

 

Вид с крыши прекрасен. Видно далеко, панорама дух захватывает. Небо в перистых облаках рядом, а значит, и Он.

Ощущение Его присутствия волновало. То не солнце ласкало щёки, а длань Отца Небесного. Не ветер волосы шевелит, а дуновение из уст Господних.

Сегодня свершится то, что должно было свершиться. На всё Его воля!

«Ты должен исправить ошибку, - прошептал однажды Его голос. – Не Сатану ты должен славить, но Отца Небесного!»

Думал, что сошёл с ума. Со страху запил. Но потом, как озарило - ведь то знак был! Зачем, безбожник, сценарий писал? Почему же тогда глас Божий не предупредил, не остановил? Давал шанс самому понять?

Ничего, за ошибки нужно платить. И будет милость Божия кающимся грешникам.

Вот показалась худосочная фигура режиссёра. Ишь, как спешит… Спешит, голубь, к своему финалу.

Дрожащие дряблые руки потянулись к листу жести…

 

Владимир Николаевич, устроился в кресле с бокалом коньяка. Пригубил ожёгший потрескавшиеся губы напиток и взял со столика газету «Вечерний Синегорск».

На развороте крупными буквами: «Князь тьмы покорён». «Казалось, сам Сатана пытался помешать постановке спектакля, - было написано жирным шрифтом. – Три смерти за короткий период случайны ли? Мистикой пронизаны события, предшествующие премьере». Далее умелой рукой описывались все странности и ужасы, происходившие во время репетиций, завораживая читателя будоражащими воображение подробностями.

Взгляд Колоскова упёрся в одну из трёх фотографий, обведённых траурными рамками. На ней сценарист выглядел преуспевающим драматургом, довольным жизнью, а вовсе не сумасшедшим стариком.

- Странный человек, странная смерть, - задумчиво произнёс Владимир Николаевич, мысленно возвращаясь к дню гибели драматурга. – За каким чёртом старика понесло на крышу? Ужасная смерть… А ведь, если бы не пёс, появившийся незнамо откуда и хвативший меня за ногу, старик с листом железа упал бы прямо на меня…

Колосков передёрнулся, как от озноба, и, сделав изрядный глоток, отшвырнул газету.