Горький, горячий кофе не согревал, а, казалось, придавал горечи душе истерзанной безысходностью. Она ничего не думала, ничего не чувствовала, она перестала существовать, повинуясь лишь инерции некогда бурлившей в ней жизни. Пила кофе, без былых ощущений глотая вязкую, ароматную смесь и не замечала текущих по щекам слез. Лишь иногда очередной прилив отчаяния топил душу. Она начинала захлебываться, судорожно ища промокший насквозь носовой платок и, уткнувшись в него, который раз отдавалась во власть сотрясавших ее тело рыданий. Только тогда в ней просыпалось нечто, похожее на движение эмоций. Поток мыслей, нескончаемых вопросов встряхивал сомнамбулическое состояние.

 

Это не приносило облегчение, но пустота, оставшаяся после выплеска была больше и холоднее, и в этом пространстве почти не было шансов для оживления памяти и возврата в жизнь.

Аэропорт, словно, улей гудел вне ее сознания. Она покидала этот город, который принес ей столько счастья, столько света и уверенности в будущем, что казалось вся жизнь предрешена, все самое страшное никогда не случится, а если и случится, то рядом будет он, который спасет, поднимет, излечит, не предаст…

 

Застит горе всю планету,

Черным камнем мир круша –

Умер мой любимый где-то.

И вопит моя душа.

Лишь вчера еще не знала.

Муза грелась у огня.

А сегодня растерзала

Боль отчаянья меня.

Где вы – крылья,

Где ты – воздух,

Колокольный светлый звон?

Черным светом светят звезды –

Умер, умер, умер он.

Для чего мне жизнь и песни? –

Мысль пугливую ловлю,

Для чего мне солнце, если

Умер тот, кого люблю.

 

 

Хочешь рассмешить Бога, построй планы. Как же, наверное, смеялся Господь, когда ей позвонили и сказали, что тот, который еще полчаса назад мог спасти и поднять, в тяжелом состоянии доставлен в реанимационное отделение ближайшей больницы. Как хохотал Всевышний, когда она, выскочив из такси, простоволосая, босиком, бежала по затхлым больничным коридорам и не знала, что он уже не излечит ее и предаст на одиночество и отчаяние…

Поверить, что любимое тело стало каменным - было невозможно. Ему холодно, - мелькнула мысль

 

Планета моя остывает,

И день не сменяет ночь:

Любимый мой замерзает,

А мне не согреть не помочь.

 

Я пламень из сердца выну,

Я Ветру отдам его,

Быть может теплым хамсином

Согреет сердце твое

 

и она стала судорожно растирать знакомые до прожилок руки, грудь, ступни ног. Ей не мешали, зная из практики, что это разновидность шока, перерастающая в стадию истерики, при которой вмешательство извне необходимо. А пока она металась возле любимого тела – от пяток к лицу, обцеловывая глаза, лоб, щеки. Впиваясь в губы, ждала их шевеления, ответа не следовало, тогда она трясла это тело за плечи и, наклоняясь к самому уху, неистово кричала: «Не-е-е-т!!! Не-ве-е-рю!!! Не-хо-чу-у-у!!! Встава-а-а-й!!!»

 

Тоска мне душу терзает

И крик мой не тает в ночи...

Любимый мой умирает

И я не жива почти.

 

Я руки тянула мостами

К тебе, через сто морей.

Но только теряю сознанье

От холода жизни твоей.

 

Потеря сознания облегчила присутствующим дело.

Последующая за этим высокая температура, и состояние бреда, увели от реальности почти на месяц. Ей вводили какие-то инъекции, от которых она спала сутки на пролет. В редкие часы прозрения, открыв глаза и увидев над собой белый больничный потолок, действительность начинала давить на виски, раскалывая болью голову

 

И птицы поют, и веют ветры,

И солнце еще не остыло,

Когда ушел за край дневного света

Единственный, кого я так любила.

 

И утром снова розовеет свод,

И жизнь идет по Б-жьему посылу.

Зачем дышу, когда не дышит тот

Единственный, кого я так любила.

 

Зачем опять рука перо взяла?

Все пусто, безысходно и постыло…

И я к тебе схожу со своего ума,

Единственный, кого я так любила.

 

Сегодня она уезжала, пытаясь оставить в этом городе пережитую боль, пытаясь убежать от собственной памяти, пытаясь оставить здесь саму себя, чтобы обрести себя новую.

В самолете ей приснился сон.

 

Из далеких, заоблачных высей он спустился в ее суетливый край. Она сидела у него на коленях и прижималась к нему всем телом.

Он не был холодным, хоть и не обнимал ее. Наоборот: от него сходило тепло, которое переливалось в ее существо, давая новые силы, оберегая и защищая.

Она обхватила пальцами его подбородок и глаза вспомнили, как выглядят единственно-желанные губы. Кончиком языка она погладила их абрис, не пропуская ни одну трещинку и морщинку, а потом жадно впилась, обхватив их своими губами, оживляя память блаженством их вкуса. Они не были холодными, хоть и не отвечали ей. Его язык, как это бывало раньше, не ласкал ее нёбо, не проникал в пространство рта, доводя до безумного возбуждения, но та влага, которую она пила, наполняла вены и будила давно забытые ощущения.

- Любимый, мне так хорошо, - шептала она, - посмотри, сколько знакомых и родных лиц вокруг. И такое счастье видеть среди них твое.

- Мне нужны теперь другие лица, - тихонько шептал он в ответ, - твои глаза заменяют мне свет тех звезд, которые мне было разрешено покинуть на время твоего сна.

- Любимый, любимый, любимый, как мне плохо без тебя - шептала она и прижималась к нему, со страстным желанием раствориться в нем, остаться в нем навсегда, - не покидай меня, возьми меня с собой…

- Я всегда с тобой, - упали в сердце его слова.

И тут она проснулась, открыв глаза над холодной планетой не любящих ее. «Я с тобой…», - еще звучали в ней слова любимого человека. «Со мной…», - то ли спросила она саму себя, то ли повторила это рассуждая. И тут неведомая сила повела ее руку и положила чуть ниже того места, которое называют солнечным сплетением. Невероятное тепло разлилось по всему усталому в страданиях существу. «Со мной», - повторила она утвердительно чуть слышно потрескавшимися губами.