***

Мы с моим другом детства Леней Логодичем прыгаем от восторга на перемене после первого в жизни урока. Нам весело, и мы счастливы от того, что на вопрос учительницы: «Кем мы хотим быть?» – ответили одинаково: «Лениным!»

Шел 1965 год. Почему мы им хотели быть? Не знаю. Но восторг и радость того дня помню до сих пор. У меня был друг и длинная-предлинная жизнь впереди.

***

У нас была собака, звали ее Рыжая, и она ощенилась. В помете было четыре щенка, через месяц-другой троих забрали. Четвертого мы решили оставить у себя и назвали Дружок.

Щенок жил у нас чуть более полугода. Он встречал меня из школы, терпеливо слушал мои рассказы и радостно играл со мной – в общем, мы стали друзьями.

Но к отцу как-то пришел приятель с соседнего хутора и уговорил отдать собаку. Слез было пролито не мало, но не зря говорят – время лечит. Постепенно я смирился с потерей.

Однажды ранней осенью, собирая грибы, набрел на хутор, где по двору бегал мой Дружок. Позвал его. Хотя и прошло месяца четыре, собака узнала голос. Она кинулась ко мне, перепрыгнула через забор, но радостного выражения я на ее мордочке не заметил. Наоборот, Дружок с рыком набросился на меня и стал кусать, и если бы во дворе не было взрослых, худо пришлось бы.

Свитер на мне был изорван в клочья. Для дезинфекции укусы на теле смазали самогоном. Хозяйка при этом причитала:

– Такая добрая собака, ни разу ни на кого не бросалась, а тут такое. Может, застрелить ее?

Я попросил ничего не делать с Дружком.

Видел я его еще несколько раз, до нашего переезда в Брест, но на мой окрик он почти не реагировал. Дернется и застынет.

***

Подходя к расписанию поездов, я загадывал желание:

– Если первый поезд идет на материк, то еду домой, в Минск, а если нет, то в Сибирь.

Первый поезд шел в столицу, значит, на материк, а значит – домой. Я решил еще раз испытать судьбу. Взял в руки монетку: «Если орел – домой, если решка – Сибирь».

Через четыре дня, лежа дома в постели, подумал: «А если бы выпала решка?»

Внутри все оборвалось: «Идиот же я».

***

В Бресте, на площади Ленина, на крышах двух домов во времена СССР висели две огромные надписи: на одном – «Нам строить коммунизм», а на соседнем – «Нам жить при коммунизме». Народ про последний дом поговаривал, что там, наверное, обкомовцы живут.

***

Мы с Эллой, моей женой, стоим в очереди на посещение острова – тюрьмы Алькатрас. Очередь длинная.

Вопреки ожиданиям, очереди в США – обычное и достаточно распространенное, если не сказать массовое, явление. Только стоят там спокойно, а не поругиваясь и нервничая. Если вдруг кто идет без очереди, народ не бросается на того с кулаками, а относится с пониманием – товарищ имеет на это право или очень спешит. И его пропускают вперед.

Перед нами стоит типичная американка среднего возраста с сыном лет десяти. Он достаточно терпеливо сносит тяготы ожидания, о чем-то периодически заговаривая с матерью. О чем они говорят, мне неизвестно, так как английский я не знаю. Жена моя, наоборот, в совершенстве владеет этим языком. Между американкой и Эллой как-то сама собой возникает беседа, в которую изредка встревает маленький американец. Я стою в стороне и по известной причине молчу. Элла потом перескажет.

Мне хочется отойти покурить, и я говорю об этом жене. Только я успел это сказать, как из уст американки неожиданно полилась речь на чистом русском языке.

– Вы русские? – спрашивает она. – Никогда бы не подумала. Я сначала решила, что вы англичане. Очень похожи. И речь, и одежда.

В общем, пошли ахи-вздохи. А когда узнала, что мы не русские, а белорусы из Минска и живем в том квартале, где они с мужем жили лет десять тому назад до эмиграции, удивлению не было конца. Но когда оказалось, что у нас с ней нашлись и общие знакомые, я понял, что надо все-таки перекурить и осмыслить все произошедшее.

Глядя на мутные воды Тихого океана, точнее, залива Сан-Франциско, пришла банальная мысль: какой же шарик наш в конечном итоге маленький.

«Надо же», – произнес я вслух, оглянулся, не видит ли кто меня, и выбросил сигарету в набежавшую волну.

***

Сан-Франциско. Скверик. Я сижу в глубине сквера, в тени какого-то развесистого дерева на лавочке, неподалеку от дома друзей. Они еще на работе, и мне нужно убить около часа времени.

Скверик пустынный, никого, кроме меня и голубей. Делать нечего, рассматриваю их. Голуби как голуби – наши точно такие же. Ходили-ходили вразвалку в поисках еды и вдруг разбежались. В нашу тихую гавань влетела юная американочка лет двадцати. Джинсы в обтяжку, талия и грудь на месте. Короткая стрижка, носик вздернут, глаза быстрые и сама стремительная.

Сбросила рюкзачок, плюх на скамейку. Головкой повернула направо-налево. Меня не видно за ветками. Лицо в ладони – и вижу, плечики затряслись.

«Плачет», – догадался я. Стало неловко, что подсмотрел.

Первое желание подойти и успокоить отогнал сразу: во-первых, не знаю языка, во-вторых, в США, по слухам, это могут расценить как приставание, а за это сажают в тюрьму. В общем, решил подождать, чем все закончится. Сижу и строю догадки, что могло довести юную леди до горьких слез? И вдруг так же внезапно она прекратила плакать. Достала зеркальце, смахнула слезу. Встала.

В скверик в это время входила пожилая дама. Было видно, что они знакомы. Старшая спросила:

– А ю о`кей?

– О`кей, – ответила юная американочка, и тридцать два зуба осветили на мгновение темный скверик. Она улыбалась!

До возвращения моих друзей оставалось еще минут двадцать.

***

В одиночестве брожу по огромному магазину, больше похожему на маленький город. Это называется молл. Американцы сюда приезжают семьями за покупками на целый день. Здесь все: и фонтаны, и рестораны, и кинотеатры. Моя жена с подругой забежали в какой то магазин с дамскими штучками, а меня попросили погулять десяток-другой минут. Но недалеко, чтобы не заблудился, а сделать это здесь очень даже просто. Через пятнадцать минут я почувствовал небольшую усталость и прислонился к какому-то столбу. Американский и приезжий люд потоком огибал меня. Я немного отдохнул и уже собирался тронуться с места, как ко мне подскочила худенькая женщина. Она, внимательно глядя мне в глаза, начала о чем-то быстро говорить по-английски.

Лицо ее излучало сочувствие. Увидев, что я ничего не понимаю, она спросила:

– А ю о`кей?

– О`кей, – устало ответил я, но улыбки не получилось.

***

К жене в магазине в США подходит негритянка.

– Дай доллар, – говорит требовательным тоном.

– Не дам, – отвечает жена.

– Почему?!

– Не хочу!

Негритянка в изумлении останавливается.

***

К нам в комнату в студенческое общежитие среди ночи врывается наш друг, студент Юра Смелов и кричит:

– Хлопцы, помогите!

Мы повыскакивали из кроватей.

– Что случилось?

– Если бы их было только человек пять-шесть, я бы и сам справился, а их… – Юра неожиданно обрывает свою речь на полуслове, падает на свободную кровать и засыпает мертвецким сном.

Утром, как мы у него ни допытывались, что произошло ночью, он упорно хранил молчание.

***

Открывается дверь в нашу комнату в общежитии. Заходят декан, зам декана и комендант. Становится тихо-тихо. О таком говорят «гробовая тишина». На столе у нас вино, карты и сигареты.

– Не помешали? – грозно задал риторический вопрос декан.

– А вы как думаете? – вопросом на вопрос ответил наш гость, студент Юра Смелов.

 

***

Мы большой компанией собрались в общежитии у девчонок во время практики в учебном центре нашего института. Ребята немного выпившие. В комнате веселая суета, звучит гитара, смех. Три часа ночи.

Вдруг громкий стук в дверь. Мы затихли. Стук повторился. Кто-то приоткрыл двери:

– Проректор, – раздался клич.

Выключив свет, мы дружно попрыгали в окно.

На следующий день проректор собрал нашу группу на собрание. На повестке дня один вопрос: «Поведение после отбоя».

Начал собрание проректор такими словами:

– Нормальный человек, прыгнув со второго этажа, обязательно повредил бы себе что-нибудь – руку или ногу, например. А эти, спрыгнув, побежали, как ни в чем не бывало. Если бы были трезвые, точно шеи сломали бы.

***

Я был в командировке в Бресте и перед отъездом заскочил к отцу. Мы долго с ним говорили. В основном он вспоминал свою молодость, а я слушал. Под конец он сказал:

– Мне за семьдесят, а я не верю. Мне кажется, что смотрю на мир все теми же молодыми глазами.

Через две недели его не стало.

Произнесу ли я такие слова, когда мне будет столько же?

***

Во времена тотального дефицита, в восьмидесятые прошлого столетия, я часто слышал от отца:

– На Пасху, еще при Польше, когда мы всей семьей садились за стол, твой дед Лука говорил моим старшим братьям (они были членами западной подпольной компартии): «Зачем вам коммунисты? Посмотрите на стол. Все есть: и колбасы, и мясо, и сало, и самогонка, наконец. Придут красные – ничего не будет. Я сам был красным».

Мой дед в двадцатые был командиром артиллерийского дивизиона в Красной Армии и знал, наверное, о чем говорит.

***

– Вадим, – начал свою речь зам декана, – ты получаешь общежитие только потому, что сломал ногу. До первого замечания. Замечание – выселяем. Договорились?

– Договорились!

Через две недели.

– Вадим, я тебе говорил, что общежитие ты получаешь до первого замечания?

– Говорили, – я, понурив голову, стоял на костылях в кабинете зам декана. – Так и нет замечаний. Спросите у коменданта общежития.

– У коменданта, – передразнил зам, – а может, у его жены? «Телегу» она накатала на тебя, пишет, что спаиваешь ее мужа водкой.

– Вранье, – говорю я, – водку ни разу с ним не пил.

– А что?

– Коньяк.

– Стаканами глушили?

– Да.

– Кто же коньяк стаканами пьет? – сделал замечание зам декана и вздохнул. – Его смаковать надо. И когда пить научитесь?

Он замолк. Молчал и я.

– Ладно, – произнес он, – переселю тебя на этаж выше, подальше от коменданта и его жены, но смотри, в последний раз. Договорились?

– Договорились! – я на крыльях, то есть на костылях, вылетел из деканата, не веря своему счастью и ушам.

Вечером друзья мне рассказали, что от зам декана ушла жена. Перед уходом она написала в партком заявление.

– Тебе просто повезло, – сказал кто-то.