* * *

В нашем доме завелся барабашка. Вернее, только в нашем подъезде. Почему-то. Уж не знаю, чем мы ему приглянулись. Подъезд, как подъезд, не чище и не грязнее остальных. Те же облупленные стены, покосившиеся почтовые ящики, обгрызанные перила, вывернутые лампочки…Сначала барабашкино присутствие было совершенно безобидным и его никто не замечал. Ну, начнет гулко и тоскливо хлопать подъездная дверь, раздадутся торопливые семенящие шаги ночью по этажам. Все грешили на бомжей или малолеток, греющихся в парадной. У кого-то в квартире вдруг невзначай разобьется на пустой кухне стакан или тарелка, окажется на полу мука или немного кускового сахара из пачки исчезнет. Так, может, сам жилец, задумавшись, в чай положил не два, как обычно, а четыре или пять кусков рафинада. Все может быть.

Первым неладное заподозрил тихий алкаш дядя Витя.

- Значитца, возвращаюсь я вчера вечером, часиков в десять домой, - рассказывал он мужикам в дворовой беседке за партией в домино. – Был немножко поддатый…

Тут стоит сделать небольшое отступление. Для дяди Вити, пьяницы с тридцатилетним стажем, немножко – это бутылка водки на нос, полируемая двумя – тремя бокалами пива.

- Открыл дверь, пошел в комнату спать. Лег, в голове – вертолеты. Вдруг, слышу, на кухне – шаги. Такие, мягкие – топ – топ – топ. Думаю, неужто, в хату кто-то залез? С гантелей в руке тихо, так, бочком, на кухню. Туда-сюда, никого! Ну, думаю, померещилось! Смотрю, створка шкафа над плитой со скрипом, так, протяжненько, открывается. Раз! На меня посуда начинает вываливаться. Термосом по лбу получил! – Дядя Витя показывает желающим шишку. – Думаю, ничего себе! Потом вдруг конфорка на плите, где чайник стоит, зажглась. Ни фига себе! Я стою, ничего не соображаю. Чайник свистеть начал. Слышу, в комнате что-то разбилось. Бегу туда, смотрю бутылка водки, полная - вдребезги! Утром опохмелиться хотел. Всю ночь так и просидел на кровати с включенным светом. Вообще не спал. Боялся…

- Да, это у тебя «белочка» началась, – смеялись мужики.

- Да? «Белочка»? – обиженно кричал дядя Витя. – Я что, мог сам разбить бутылку водки?! Просто так?!

Беседка соглашалась, нет, не мог. Дядя Витя после этого происшествия полгода трезвым ходил.

* * *

Не люблю зиму. Все плохое в моей жизни происходит именно в это время года. Хотя с Ней я познакомился именно зимой.

- Ты меня любишь? – спросила Она.

Я не знал, что ответить. Конечно, люблю. Лучше Ее не найти. Но я знал, каким будет следующий вопрос, которым Она ставила меня в тупик:

- А почему мы тогда не поженимся?

Женщина – собственница, еще похлеще нашего брата. На мужчину она смотрит, как на потенциального спутника дальнейшей жизни. Любой снайпер позавидует такой дальнозоркости и точности. Я же пока не хотел менять привычного образа жизни. Хотя, где-то там, вдали, я видел нас вместе, общих детей, спокойную совместную старость в окружении внуков.

- Нам же пока и так неплохо.

- Может, тебе хорошо, а мне – нет! – Она в очередной раз уходила. Но в этот раз ушла совсем. Пропала. Только однажды позвонила, спустя месяц, и сказала:

- Я выхожу замуж. Вот так вот!

Это был запрещенный прием и он на меня подействовал. Я звонил Ей, она отвечала односложно и холодно. Встречаться со мной не хотела. Я впал в депрессию. Вечерами сидел один в пустой квартире перед бормочущим телевизором и считал дни до Ее свадьбы. Выходило девяносто шесть. Это время надо было как – то пережить. Говорят, оно, это самое время, - лечит. Очевидно, в моем случае оно оказалось никудышным доктором. Пробовал пить, не помогло. Я всегда думал, что Ее невозможно потерять.

Я проснулся ночью от шума. Телевизор светил мелкой раздражающей рябью. Странные хлопающие звуки раздавались из прихожей. Я встал и пошел туда. Из обувного шкафчика один за другим вылетали кроссовки, туфли, сандалии, ботинки…Вот шмякнулся о стену черный поношенный кед, рядом приземлился тупоносый ботинок. С шорохом выползли мои выходные замшевые туфли, подползли к моим ногам и мягко уткнулись в них, как нашкодившие щенята.

* * *

- Я этого так не оставлю! – взбудораженный Крокодилыч, бывший старшина конвойных войск, прижал меня на лестничной площадке. Дыша прямо в лицо запахом старческого брюзжания и профессиональной подозрительности. – Посмотри, что он сделал!

На левом глазу Крокодилыча даже в темноте светился огромный фиолетовый синяк.

- Кто он, Иван Петрович? – Я понял, что от него так просто не отделаться, и смирился. Крокодилычем, нашего главного общественника двора - прозвали за его поистине мертвую хватку. Всю жизнь он охранял зэков. И не мог теперь, выйдя на пенсию, жить без решеток, карцеров, ШИЗО, без порядка, заведенного на «зоне». Навыки, полученные в мордовских лагерях, он сполна применял в пределах нашего дома. Бывший конвоир считал обязанным знать все о жизни каждого жильца. У него был нюх, как у свирепого волкодава.

- Вчера вышел на обход, - стал рассказывать Крокодилыч. – Ну, на прогулку, проверить, как всегда, все ли в порядке на территории. Время-то сейчас смутное. Обошел дом, все нормально: ни пьяных, ни хулиганов малолетних. Перекурил, иду домой. Открываю дверь подъезда, как вдруг он меня, к-как ж-жахнет по морде!

- Кто? – Не понял я.

- Да, барабашка! И главное, я же держался за ручку. Он так швырнул на меня дверь, что я чуть по ступенькам вниз не скатился. Не могла же дверь сама так меня ударить?!

Мне стало смешно, хотя после происшествия с моей обувью, я и сам понемногу стал во что-то такое верить.

- Ничего, вот я накатал заявление нашему участковому и в райисполком, - показал мне Крокодилыч потертый лист бумаги, исписанный старательным мелким почерком. – Хожу теперь, подписи собираю. Он же, мерзавец, по всему подъезду хулиганит. Слышал, что в 25-й квартире третьего дня произошло?

Я не слышал. В 25-й жила Оля, привлекательная еще женщина -немного за тридцать, с тремя детьми. Муж ее бросил, она в нескольких местах надрывалась, чтобы прокормить их.

- Не слышал?! – удовлетворенно сказал Крокодилыч. Он любил почувствовать себя информированным человеком. – Ну, так вот. Третьего дня барабашка форменное безобразие учинил – букет гвоздик на ручку ее двери вечером пристроил.

- Ну и что? – хмыкнул я. – А вдруг у Олечки ухажер появился или муж приехал, решил помириться?

- Ухажер?! – на лице надзирателя появилась такая гримаса, что я пожалел о сказанном. Лучше не трогать высокие моральные устои Крокодилыча. – Нет, я бы знал об этом. Чую, это барабашка. Тем более, я сам видел, что Оля в шоке была. Она потом в квартире сильно плакала - и, чтобы я не заподозрил его в том, что он подслушивал у двери 25-й квартиры, торопливо добавил. – Выла так, что на весь подъезд было слышно…

- Ерунда это все. – Я отмахнулся и сделал попытку пройти мимо настырного собеседника.

- Не скажи, - протянул Крокодилыч. – Мы с Владимиром Константиновичем, ну, с нашим участковым, на короткой ноге. Он нам поможет как-нибудь. Ты подписывать – то будешь?

- Нет! – Этого я, как раз, и не хотел. Не люблю коллективных писем. И, чтобы как-то оправдаться, повторил. – Ерунда это все.

* * *

В квартире уже хозяйничал барабашка. На кухне что – то бренчало, а стул потихоньку, как бы нехотя, продвигался к холодильнику. Я постоял минуту, глядя на это.

- Ну, что, когда прекратим эти художества? – Сказал я громко и откашлялся. Мои слова прозвучали как-то неестественно. – Что тебе надо?

Стул нерешительно споткнулся и остался на месте. Дребезжание посуды прекратилось.

- Ты зачем Олю обидел? – Громко спросил я. – Она весь вечер из- за тебя проплакала.

Что – то звякнуло в холодильнике. Я подошел и открыл дверцу. Оттуда вывалилась упаковка масла «Моя семья». Я взял его в руки.

- Тебе ее жалко, наверное, стало? – догадался я. Бом! На пол свалилась чайная ложечка. – Я догадался! А зачем Крокодилычу фингал поставил? Он участковому пожалуется.

В комнате включился телевизор. Я направился туда. На экране кривлялся Шандыбин.

- Честно говоря, я тоже не люблю Крокодилыча. – Телевизор выключился. – А от меня-то что хочешь? Зачем всю обувь перевернул?

С книжной полки на ковер свалилась ЕЕ фотография в рамке. Я поднял.

- Хочешь, чтобы я с ней помирился? – Я вернул фотографию на место и вздохнул. – Я тоже. Но это невозможно.

Мне было приятно, что мы с барабашкой нашли общий язык.

- Как тебя зовут? – Я закурил и прислушался. Молчание. – Кто ты?

Резко открылась балконная дверь, пахнуло декабрем и приближающимся Новым годом. На кухне что-то жалобно звякнуло. – Ладно, если не хочешь, не будем об этом.

Еще маленьким я хотел завести щенка. Но все как-то не получалось. И так всю жизнь. Скучно по вечерам одному, особенно сейчас, а так хоть с кем-то поговоришь. Хоть одна живая душа будет.

- Можно я буду называть тебя, - я на секунду задумался. – Челом! Да, Челом!

На кухне столовые ложки стали выбивать марш.

- Окей, Чел! – Я был доволен. – Заходи ко мне почаще. Поговорим!

Я понял, что с Челом мы подружимся.

* * *

Раздался настойчивый звонок. Я чертыхнулся. Мы с Челом смотрели футбол. У двери стоял пожилой капитан полиции с планшетом в руке.

- Вы, наверное, наш участковый? – догадался я.

- Капитан Порфиряну, - козырнул он. – Вот, проверяем сигнал. Разрешите войти.

- Сигнал, очевидно, от Ивана Петровича? – Я спиной чувствовал, как напрягся и затих Чел. – Извините, я немного занят. Может, завтра? И вообще. По-моему, вы напрасно тратите мое и свое время. Мало ли что человеку привиделось?!

- Тут вы не правы. – Порфиряну достал заявление Крокодилыча. – Вот, смотрите. Подписали 12 жильцов. И некоторые описанные факты уже подтвердились. Я сам был свидетелем одного происшествия.

- Интересно, какого же? – не утерпел я.

- В квартире номер…- Капитан коротко взглянул в свой блокнот. – Номер девятнадцать. Там проживает гражданка Гуцу, знаете такую?

Я кивнул. Лучика Михайловна всю жизнь проработала учительницей молдавского языка. Ученики ее не любили. Была она вздорная, мелочная и глупая. А произошло вот что. Когда участковый к ней зашел, Чел на его глазах вывалил все ее шиньоны и парики из комода, а один сунул в унитаз и спустил воду.

- В унитаз! - я громко рассмеялся. – Какой прикол! Но, Владимир Константинович, родненький, неужели вы во все это верите?

Тут за моей спиной загрохотала на кухне кастрюля.

- Что это? – Встрепенулся участковый.

- Что?– Тупо повторил я.

- Вы что, не слышали ничего?

- Нет! – Я энергично замотал головой. – Извините, у меня дела.

Участковый еще помедлил, внимательно посмотрел на меня и сказал:

- Я тоже никогда в эти самые, - он щелкнул пальцами. - Потусторонние силы не верил. А сейчас верю. И знаете что, я эту барабашку все – таки изведу! Чего бы мне это ни стоило…

Я закрыл дверь и прислушался. Шаги участкового затихли. Я помолчал еще минуту.

- Зачем ты дразнишь гусей? – Я стал выговаривать Челу. – Чего ты добиваешься?

К Челу я уже привык. Он каждый вечер навещал меня. Мы с ним подолгу разговаривали. Вернее, это был монолог. Я рассказывал ему о Ней. Все Челу рассказал.

- Чел! Я к тебе уже привык, - В комнате остановился маятник часов. – Пожалуйста, не хулигань. Вдруг с тобой что-то сделают и ты исчезнешь?! А именно сейчас ты мне нужен.

Свет несколько раз включился и погас. Виновато звякнул звонок велосипеда на балконе.

* * *

- А мне барабашка помогает с музыкой! – хвасталась восьмилетняя Настя, когда мы с ней спускались по лестнице.

- Это как? – поинтересовался я.

- А он на клавиши пианино наступает. Играет за меня. Такую, веселую музыку! Он все может. Родители слышат и думают, что это я играю. А я в это время с куклой играю…

Хотя Чел и был хулиганом и задирой, но пользы от него все-таки было больше. Мне как-то позвонил Максим Ефремович, сосед этажом выше.

- Зайди, пожалуйста, ко мне, – попросил он.

Я поднялся. Дверь открыла жена и провела в комнату. Максиму Ефремовичу было лет восемьдесят, сам передвигаться он не мог, полгода назад, возвращаясь из магазина, сломал шейку бедра. А ведь я помнил его еще крепким мужиком, который однажды нам, ребятам подарил футбольный мяч.

- Как здоровье, Максим Ефремович! – весело сказал я.

- Привет, сосед! Послушай, - он приподнялся на кровати и стал говорить тихо, заговорщицким тоном. – К тебе барабашка ходит?

- Ходит! – Я улыбнулся. – И вас, небось, проведывает?

- Да! – Сосед облегченно откинулся на кровати. – А я – то думал, что на старости лет из ума выжил. Привык я к нему. Мы с ним разговариваем. Всю жизнь ему рассказал свою. Помогает он мне, как-то легче на душе становится.

- Мне тоже, – признался я.

- Я слышал, Крокодилыч пожаловался на него участковому. Скоро сюда ученые пожалуют. Соседи так говорят. Будут его из подъезда выкуривать. – Максим Ефремович стал тяжело дышать. – Ты уж, как-нибудь, помоги ему, а?! Он ведь хороший. А так, пропадет ведь без нас…

- Конечно, помогу. Все сделаю. – Я направился к двери. – Поправляйтесь, Максим Ефремович, скорее! – И вдруг остановился. – А, скажите…Вы его как называете?

Сосед вдруг смущенно улыбнулся и густо покраснел.

- Орлик. Меня так ребята в детстве называли. А ты?

- Чел.

- А почему - Чел?

- Сам не знаю. Просто так, наверное…

* * *

Интересно, что Чел жил только в нашем подъезде. В других местах он не появлялся. К нам зачастила пресса. Крокодилыч ходил именинником и с важным видом давал интервью. Днем Чел отсиживался у меня или у Максима Ефремовича. А может, еще у кого-нибудь из соседей. Наверняка, у него имелись другие лежбища. Виделись мы только вечером, когда я приходил с работы. Появлялся он около десяти вечера. Хлопала форточка или мигал свет, значит, Чел у меня в гостях.

- Чел, а ты знаешь, что такое любовь? – Нежно звенел в комнате хрусталь. – И я знаю. Только, что толку в этом знании…

Чел начинал барабанить по оконному стеклу бравурную мелодию. Пытался поднять настроение. А иногда на кухне я обнаруживал на столе чашку горячего чая.

Однажды Чел пропал на двое суток. Я забеспокоился. У Максима Ефремовича он тоже не появлялся. Мы места себе не находили. Все вечера я проводил дома, прислушиваясь к шорохам и звукам. Даже телевизор не включал. Чел не появлялся. На следующий день утром раздался телефонный звонок.

- Спасибо, милый! – Это была Она.

- За что? – Я оторопел.

- Я не ожидала от тебя такого!

- Чего не ожидала?!

- Ты так красиво признался мне в любви. Я утром проснулась, выглянула в окно, а там! На стене соседнего дома на уровне восьмого этажа красной краской выведено: «Я люблю тебя!» А на кухне на столе лежат 99 красных роз. А еще из роз на полу составлено слово «Солнышко». Я сразу поняла, что это ты. Это же только ты меня так называешь…Хочешь, я вечером к тебе приеду?

Я молчал, потому что понял, чьих это рук дело. Как бы в подтверждение моим мыслям появившийся Чел стал выстукивать поварешкой на кухне марш Мендельсона. Марши были его слабостью.

- Я люблю тебя, солнышко!

Когда я положил трубку, в глазах защипало.

- Чел! – сказал я хрипло. – Спасибо тебе! Я этого никогда не забуду!

В ответ поварешка прошлась по кастрюлям.

* * *

Мне позвонил на работу испуганный Максим Ефремович.

- Срочно приезжай. На Орлика охотятся!

У дома стоял белый «рафик». Из брюха машины в подъезд тянулись провода. Сновали люди в белых халатах. Рядом стояли Порфиряну и Крокодилыч. Почти все жильцы нашего подъезда находились здесь же и смотрели: кто радостно, кто – печально.

- Ну что! – Победно сказал конвоир, увидев меня. – Конец этому барабашке! Вот ученые приехали. Они мигом его выведут на чистую воду!

Я на него не обратил никакого внимания.

- Что здесь происходит, Владимир Константинович? – Спросил я у участкового.

- Да вот. Ученых вызвали. Они-то божатся, что знают, как изловить барабашку, - ответил капитан. – У них какой-то суперприбор для этого есть.

Между тем, что – то громко зачавкало и зарокотало в «рафике». Я ринулся в подъезд. Там, между первым и вторым этажом средних лет плешивый мужчина в коротковатом пиджачке медленно водил по стенам каким – то раструбом, тянувшимся к черному цилиндрической формы предмету на полу, похожему на пылесос. Заметив меня, он озорно подмигнул.

- Ничего, час работы и мы его поймаем.

- Что вы делаете? – закричал я.

- О! Это новейший прибор. Нейтрализующий Разгерметизатор. Вашего барабашку он мигом обнаружит и засосет внутрь нашей клеточки. – Он любовно погладил свою трубку. – Так что, и следа от него не останется. Распадется на атомы…

- Не надо! Он же хороший! – Я полез в карман. – Нате вам денег, только не надо!

Уборщик испуганно посмотрел на меня.

- Да вы что! Я на работе! – Он энергично выставил вперед руки. Раструб маячил перед моими глазами. – Вы что, все сговорились что ли?! Одни просят извести барабашку, другие – оставить в покое…Сначала договоритесь между собой!

Я ринулся наверх, в квартиру. Открыл дверь.

- Чел! Ты здесь? – Тишина. Я обошел всю квартиру. Ничего.

На этаже что-то громко и протяжно завизжало, а затем раздался радостный рев. Я понял, что Чел попался.

На улице короткопиджачный победно поднимал вверх свою уродливую трубку.

- Попался!

Настя плакала навзрыд. Крокодилыч хлопал в ладоши. А участковый хмуро смотрел на часы.

- Зачем вы это сделали? – Подбежал я к нему. – Он же был безобидным!

- Работа такая, - Владимир Константинович прятал глаза. – По закону все.

- Безобидный?! – Закричал Крокодилыч. – Да он же весь подъезд терроризировал! Житья от него не было! Я больше всех от него пострадал! Ничего, - он любовно посмотрел на трубу. – Теперя, он здесь! Жаль, на него наручники надеть нельзя. – Он захихикал, угодливо глядя на капитана. – Правда, Константиныч?

- Вот что, гражданин Шмонкин, - кашлянул в кулак Владимир Константинович. – Ты ко мне больше не приходи на участок, не надо. Вы – то сами теперь управитесь? – повернулся он к ученым. Те кивнули. – Лады. Тогда я пойду.

И сгорбившись, ни на кого не глядя, направился к выходу со двора. Я подбежал к Крокодилычу.

- Зачем ты Чела убил? – Я схватил его за грудки и стал трясти, как грушу. – Зачем, зачем?

- Кого? – от неожиданности круглое жирное лицо Крокодилыча вытянулось. – Кого, кого?

Я коротко выдохнул:

- Человека!!!