Р И М С К И Е Э Т Ю Д Ы .

 

А вот и Рим.Не доберу-у-у-усь…Добрался!И Ватикан за спиной.Отмахал небо крестами собора святого Петра в сто тридцать шесть метров золотокупольной высоты. Велик. Монументален. Теперь, после осмотра, где бы примоститься. Пусть и на древних мраморах строения из колонн напротив. Поначалу Колизей так колени подкосил. Гладиаторы. Чуть позже громада заоблачного дворца Виктору Эммануилу Второму. Это сразу за дорогами патрициев и плебеев с висящими над головами обломками благословенного веками гранита. Сейчас, вот, вотчина венценосного поляка Войтылы. Но рассаживаться некогда. Когда тогда. Тада уж када тада… За всю жизнь во вторые. В первые был Париж. В открытую дверь кафе виден знакомый кусок пиццы за один евро восемьдесят центов и чашка чая за один евро двадцать центов. Если прямо за прилавком – три евро. Если за столиком – шесть семьдесят. Поначалу покупались только так. Потом даже на метро в обход турникета. Советский образ жизни невытравим. Как рабство по капле. Сколько ни тряси, последняя все равно… останется.

Темнеет быстро, как в родном южном Ростове. Следовательно, бегом в гостиницу. Чай под кипятильник со спрятанными от утреннего шведского стола маленькими упаковочками печенья с сухариками. И к Тибру. Обязательно. Персты омочить. В Сене, Эльбе, Северном, Адриатическом морях сполоснул. А как же!

В вагоне метро полумрак. Людей средненько. Ни одной славянской внешности. Перед въездом в Рим предупреждали – цыгане, азиаты, латинос на вечной стреме. Будьте осторожны. Руками уцепился за верхние поручни, ноги пошире расставил. Морпех при десанте на вражеский берег. На сидении девушка лет пятнадцать – шестнадцать темными глазами зырк-зырк. Едва успеваю поймать очередной высверк. Что усмотрела, кто ее знает. Так несколько остановок подряд. Перед очередной, когда поезд начал тормозить, еще не встала, а уже залопотала что-то, глядя прямо в глаза. Качнулась на стройных ногах, высокая, красивая. Прижалась к груди, не переставая играть приятным голосом и полными губами. Лицо узкое, брови вразлет. Зрачки аж пеленой подернулись. Близко – близко, светятся. Обнял, если это слово подойдет к склонившемуся на рубашку пахучему цветку на тонком стебле. Чего не обнять, когда дозволяют. Успокоил на польско-немецко-французском, мол, все бывает. Понимаем, пани, мадемуазель, синьора, фрау, уважаем вашу хрупкую конструкцию. Вот уж и вагон замер. Но как она воздушна. Дохни покруче – и нету. И без того откачнулась, растворилась. Одни восторженно-извиняющиеся зрачки задержались на пару секунд. И все. Вокруг покрытые тонкой пленкой частной собственности иностранцы. Свою не отдадут, чужой не загребут. Не толкнут, не подставятся. А если сам – нечаянно – пихнешь, они же извинятся. Бархатные интеллигенты. Или плюшевые. Все. По всей Европе.

В бесконечном булыжном барьере между рекой и набережной с трудом нашел ступенчатый спуск. На конце его, немного дальше, вообще земляной берег. По всей реке пляшут отблески света, у крохотной пристани темный кораблик. По скользкому склону спустился к воде, к Тибру. Пока отыскал дорогу, поплутал довольно. По итальянски Тибр звучит как по туземному – Тиуверие какое-то. Если бы не river… Ладонями зачерпнул медленной тысячелетней воды, неторопливо пропустил ее между пальцами. Так несколько раз. Постоял. Затем поднялся на набережную, прошелся по недалекому каменному мосту туда и обратно. Когда собрался домой, вспомнил юную итальянку из вагона метро. И вдруг понял, что ей понравилось во мне. Даже сейчас, в безлюдном уже месте, а до того на берегу реки у воды, я не переставал чувствовать себя уверенно. Словно и здесь, далеко от России, эта земля с великим городом принадлежали мне. Дикую, до сих пор необузданную силу, скорее всего, подсознательно почувствовала во мне юная римлянка. Ведь ее соплеменники действительно стали плюшевыми интеллигентами, готовыми извиняться даже тогда, когда им набьют морду. Как, впрочем, и остальные европейцы. Они утратили былое могущество, превратились в обыкновенных цивилизованных людей. И как нидерландки, как большинство современных женщин Европы, с удовольствием отдающих себя неграм и мужчинам из стран третьего мира, той девушке тоже захотелось обновить древнюю застоявшуюся кровь.