На столе лежало три больших красно-зелено-желтых яблока. Их кожица блестела от света лампы, казалась покрытой какой-то невероятной эссенцией, которая создавала ощущение твердости. Казалось, возьмешь такое яблоко, а откусить не сможешь – слишком оно твердое, каменное даже или, скорее, металлическое. И запах от них шел ненатуральный – металлический, искусственный. Эти яблоки, принесенные утром из сада, где на ветках многолетних яблонь они встретили сегодня свой последний рассвет, были символом чего-то неизбежного, осени, неумолимо надвигающейся на тихую усадьбу… Солнце по утрам уже не было похоже на недавно вылупившегося цыпленка, оно вставало и несло в мир трагичность, красило листья в мертвенно-желтый цвет, выжигала усталую траву. После обеда неизбежно набегали легкие облака, которые наполнялись влагой, и выливались к ужину на землю дождем, непохожим на летний теплый и веселый дождик. Капли этого дождя были холодны, словно первые октябрьские снежинки, а после дождя пахло сыростью – предвестницей грибного урожая. Птицы, чувствующие осень лучше людей, пели и перелетали с ветки на ветку гораздо суетливей, активно готовились к долгому Осеннему путешествию. Осень, тихая осень с потерянными колосьями пшеницы на оголенных полях; с запахом яблок, начинающих уже подгнивать; с красными, белыми, сиреневыми астрами, печальными цветами, на клумбах… Все живое ловило, с жадностью впитывало в себя последние дни короткого лета перед длинным-длинным сном, несущим вскорости новое лето, а затем – новую осень.

Яблоки зазывно, аппетитно блестели, но взять их было нельзя – они, лучшие дети сада, предназначались большому, тучному господину, который с минуты на минуту должен был вернуться со станции. Этот господин вселял суеверный ужас во впечатлительное сердце Мити, он единственный, кому Митя не мог перечить. Митя боялся его, уважал и любил, как любят грозное языческое божество, грозящее бурями и ураганами предателям веры… Большой господин был дедушкой Мити, отцом его мамы, но добрый к дочери, он всегда был несколько суров к восьмилетнему внуку. Митя сглотнул набежавшую, предательскую слюну. В эти дни он съел, наверное, килограммы яблок, но те яблоки – несчастные паданцы, кислые, оббитые с боков. Руки после них были липкие и пахли гнилью. А эти три яблока теперь казались чуть ли не волшебными. «Наверное, такое яблоко принесла Белоснежке злая мачеха», - подумал Митя, он был любознательным мальчиком и очень много читал. - «Оно было такое красивое, что она не смогла отказаться, я бы точно не отказался». Мальчик поднялся с кресла, где сидел уже полчаса, и пересел за стол. Теперь он мог разглядеть каждую прожилку на яблочной коже. Он представил, что если бы яблоки были живые, эти были бы, верно, царской семьей. Он смотрел очень пристально, так пристально, что у него начали болеть глаза, часто моргая, он дотронулся до одного из красавцев-яблок. На ощупь оно оказалось удивительно гладкое, словно смазанное воском, и твердое, не то, что паданцы, которые ел он. Он с шумом вдыхал воздух, стараясь почувствовать тот самый совершенно неяблочный запах, один признаков, выделяющих эту троицу из основной массы. «Ничего не случится, если я съем одно, - думал Митя. – Дедушка, верно, не знает сколько должно их быть, могло же одно затеряться в траве, или упасть и помяться, или его могла ворона склевать…» Мысли лихорадочно путались. «Митя, я приеду сегодня из города, - сказал дедушка утром. – И захочу съесть яблок, но они должны быть самые крепкие. Я видел вчера несколько в саду, днем мне их соберут, они будут ждать меня, не вздумай, Митя, съесть хоть одно из них. Ешь сколько угодно яблок, но эти не трогай!» Острое желание попробовать все-таки волшебное яблоко боролось со страхом быть наказанным, не выполнить обещание… А яблоки такие круглые, такие гладкие, и, наверное, такие сочные, сок от них потечет по ладоням ароматными струйками, брызнет в лицо… Митька не выдержал, схватил меньшее из яблок, залез под стол и вгрызся зубами в сочную мякоть. Кожица разорвалась с приятным шумом, мякоть оказалась голубовато-белая, сочная и слаще самого лучшего меда. Митькина совесть спряталась в самый дальний уголок, чтобы насладиться вместе со всем Митькиным существом. Он увлекся, сдирая зубами кожицу, выгрызая мякоть, слизывая с пальцев сок, и не заметил, как в кабинет кто-то вошел. Под тяжелыми шагами проскрипели половицы, кто-то резко поднял скатерть. Митька вздрогнул – перед ним был дедушка, разгневанный дедушка. Яблоко выпало из рук и так и осталось лежать под столом, покрываясь противным ржавым налетом, пока через два дня горничная не подобрала его с отвращением двумя пальцами и не выкинула…

Дедушка долго ругался. За окном темнело, начали петь в саду кузнечики, а Митька сидел, вжавшись в уголок кресла, молча слушал.

- Ты мужчина, - говорил дедушка. – Но ты не умеешь быть мужчиной, ты должен иметь силу над собой! Кому я сказал не брать яблоки? У тебя нет воли!

Митя плакал, слезы текли по щекам, капали на чистую белую рубашку, он был только ребенком, а дедушка хотел от него невозможного…

- У тебя нет воли, Дмитрий, - повторил пожилой господин.

Митя с шумом вдохнул воздух, но тут отворилась дверь, и вошла бабушка, она что-то сказала мужу, взяла внука за руку и увела.

Невозможно сосчитать, сколько раз за лето Митя слышал от деда эти слова: «У тебя нет воли…». Он слышал их, когда плакал после того, как его больно укусила оса, когда начинал есть за обедом, не дождавшись прихода бабушки или дедушки, когда хвастался мечом, только что выпиленным из палки. Дедушка называл его безвольным, но ни разу не объяснил, что такое воля. Митя не знал и больше всего боялся, что ее у него никогда не будет. Один раз он спросил у старика в соседней деревне:

- Дед Василий, ты старый. Ты знаешь, что такое воля?

- Это, сынок, то чего у меня никогда не было, - вздохнул дед Василий.

В августе темнеет очень быстро, жаль, что нельзя больше читать до позднего вечера в заветной беседке в саду. Митя возвращался домой, в руках у него была книга. Он шел очень тихо, чтобы не попасться дедушке, который не любил, чтобы Митя гулял поздно. Подойдя к дому со стороны кухни, он заметил необычное движение, из двери выбежала горничная Маша в слезах.

- Что случилось? – окликнул ее Митя.

Маша, задыхаясь, проговорила:

- Полька пропала! В лесу заблудилась, наверное, волки съели.

Полина – четырехлетняя дочка поварихи Вари. Выяснилось, что она пошла сегодня за грибами с деревенскими девчонками и не вернулась, а уже вечер, темно совсем. Все в доме были подняты на ноги, мужчины собирались в лес, на поиски. Даже дедушка с бабушкой не ругали Митю за позднее возвращение, отправили только в свою комнату, чтобы не мешался. Там мальчик подошел к окну и задумался. Верхушки деревьев в саду, подчиняясь ветру, раскачивались из стороны в сторону. Темно и страшно было даже там, где каждое дерево было ему знакомо. Митя вздрогнул, ему живо представилось, каково маленькой девочке одной в лесу, где под каждым кустом может поджидать опасность. А Полина, он знал, была трусишкой. Голоса во дворе смолкли, наверное, мужчины отправились на поиски. Мите вдруг стало обидно: чем он хуже, почему он не может пойти искать девочку? Долго раздумывать времени не было, мальчик тихо приоткрыл дверь и вышел в коридор. К огромному удивлению его никто не остановил, и через десять минут он уже приоткрывал калитку, разделяющую дальнюю часть сада и лес.

Митя знал, куда деревенские девчонки любили ходить по грибы. На ближней поляне росли белые, подберезовики, а на дальней, в ельнике – опята. Митя шел по хорошо протоптанной дороге в лесу, пока ему не было страшно, в любую минуту можно вернуться, но возвращаться он не собирался. Очень скоро он подошел к грибным местам, тьма сгущалась, где-то в чаще ухала сова, слышались шорохи. Он медленно обошел поляну, стараясь не пропустить ни одно дерево, ни один куст. Он звал, но никто не откликался. Вскоре ему стало по-настоящему страшно, захотелось домой. «Вдруг ее уже нашли, и она уже дома, а вдруг ее съели волки, а сейчас они примутся за меня,» - думал Митя. Он забирался все дальше и дальше в лес и, наконец, подошел к оврагу, за которым начиналась чаща, и куда даже взрослые мальчишки не отваживались заходить. Митя встал на краю оврага и прислушался. Было тихо, но потом он услышал какой-то необычный для леса звук, похожий на всхлипывания. «Полина! Полина!» - закричал мальчик, быстро спускаясь в овраг. Полина была здесь, сидела под елкой, прижав к себе пустое лукошко.

- Откуда ты здесь, - спросила она.

Митя разговаривать не стал, он попытался поднять девочку. Теперь он чувствовал себя необыкновенно сильным и смелым. Полина сопротивлялась, она весь день просидела в лесу, ей было очень страшно.

- Полина, пойдем! – уговаривал ее Митя, - уже поздно, пора домой, в лесу же волки!

Полина испуганно посмотрела на него, снова заплакала, но встала и вцепилась своей маленькой влажной ручкой в руку мальчика. Это прибавило Мите сил, и он втащил девочку наверх. Уставшая она шла очень медленно, и Мите пришлось взять ее на закорки. Он не думал, что она такая тяжелая, но бросить ее тоже не мог, он терпел и медленно шел по дороге, надеясь встретить людей, отправившихся на поиски Полины. Несколько раз он чуть не упал, иногда ему смертельно хотелось остановиться, но близкая ночь подгоняла его. Наконец, лес поредел, показался знакомый забор. Вот - калитка, садовые дорожки, двор. Во дворе никого не было, наверное, все искали Полину в лесу, а она тем временем спала, сидя у Мити на спине. Он прошел в кухню, посадил девочку на стул, аккуратно, стараясь не разбудить, и быстро пошел в свою комнату. Там, закрыв дверь, он разделся и лег в постель. Он знал, что Полина теперь в безопасности, но ему не хотелось идти и хвастаться, ему хотелось просто спать. «Может, у меня все-таки есть воля?» - думал Митя, засыпая.