Далеко, далеко водопады шумят, но сегодня тебе не до них. Далеко, далеко водопады шумят, а твой голос скоро затихнет.

 

В черный провал двери сочится вязкое тепло. Бабушка на кухне, как всегда, возится, возится, шумит. Все было бы прекрасно. Кастрюльки, которым пятнадцать-двадцать лет, времена, теплые времена, большой пыльный ковер, ты всегда поворачивался к нему носом, когда засыпал. Твоя подушка никому не будет нужна, когда тебя не станет. На нее будут литься слезы, ее будут обнимать. Не спи скорей. Не спи скорей.

 

Киплинг. Паршивая овца, детство. Свет, когда ты бегал и продавал утюг да несколько старых книг. Темнота, тишина подступает, и бабушка так далеко. Туда уже не добраться, не прибежать. На ночь – дверь на ключ, как в счастливые времена. Еще немного – и не придется бабушке по вечерам вытирать воду в ванной, которую ты разбрызгиваешь. В полудремоте чудится время, застывшее, и кухонька, бабушка, ванная да эти тапочки, чудится, что кроме этого ничего нет.

 

Но завтра наступит. Ты проснешься и вспомнишь себя, исполненного сил, и прошлое. Откроешь глаза, увидишь шприцы на столе да хомячка, купленного прошлым летом. Крутится, потом становится и глядит глазенками. Прошибет утренний пот. Слабо позовешь бабушку, и она покорно принесет таблетки и воду. Ты посмотришь на нее, как обычно. Последний твой человечек. Она бы ни слова не сказала, отдала бы свою жизнь, только б жил ты. Время, потерянное. Ты ни разу не говорил, как ее любишь, и она от тебя никогда это не услышит. Почти единственное, что тебя беспокоит. Вязаные носочки шаркают по полу, и она уже на кухне. Она уже не вернется такая, как была.

 

Блеянье оленят, водопады, волчонок, засов, старая деревянная дверь. Кашель, кашель, и снова кровь. С этого дня ты отправляешься доживать в детство, и прощаешься с ковром, что за спиной, и бабушка на кухне с этого дня превратится в серую тень.